Перевод с последнего французского издания Н. И. Лихаревой
(постраничная нумерация примечаний в электронной публикации заменена на сквозную по главам)
Семья.
1. Первобытная семья.
Семья в первобытной Греции (γένος) значительно отличалась от той семьи, какую мы наблюдаем впоследствии, в V и IV веках. Прежде она была очень многочисленной, и члены ее жили все вместе под одной кровлей. Гомер, не проводящий никакого различия между учреждениями греков и троянцев, так описывает дворец Приама:
| …В самом чертоге |
| Шли пятьдесят из блестящего мрамора спальных покоев. В этих покоях, один от другого построенных близко, Подле законных супруг сыновья почивали Приама. Для дочерей же с другой стороны во дворе находилось Комнат двенадцать из гладкого мрамора, сверху покрытых. В этих покоях, один от другого построенных близко, Подле стыдливых супруг зятья почивали Приама1. |
с.26 Позже, когда эта семья (γένος) заменилась οἶκος, т. е. семьей в современном значении этого слова, пытались рассматривать первую, как фиктивный союз, где родство не играло никакой роли. Между тем, нам известно, что к членам γένη прилагался еще эпитет ὁμογάλακτες (вскормленные одним и тем же молоком), а это определенно указывает на кровное родство. Впрочем, тогда придавали мало значения тому обстоятельству, вступил ли кто-нибудь в семью по рождению или путем усыновления. Приемный сын играл в ней такую же роль, как и сын родной; его присутствие не было нарушением правила, требующего, чтобы все члены семьи (γεννῆται) находились в кровном родстве; приобщение к культу нового дома совершенно отрывало человека от его настоящего отца и давало ему другого, приемного.
Таким образом, γένος представлял собой союз людей, ведших свое происхождение от одного общего предка. Но при этом необходимо было выполнение одного условия. Эти лица входили в состав γένος, они считались родственниками только в том случае, если их связь с их более или менее отдаленным предком основывалась на родстве по мужской линии. Дети сестры и дети брата были друг для друга чужими.
Глава семьи пользовался громадной властью; обыкновенно власть эта находилась в руках отца. Если отец умирал, она переходила к его старшему сыну, и pater familias2 в этом случае был самый старший из находящихся в живых братьев. Известно, кроме того, что слово pater «заключало в себе не только идею родства, но и идею власти»3, и что оно именно служило для обозначения верховной власти богов. В принципе у греков отец имел абсолютное право над жизнью и смертью своих детей. Он мог по своему произволу лишить их жизни даже в том случае, когда они были совершенно с.27 невинны. Лай узнал через оракула, что его сын Эдип4 сыграет в его жизни роковую роль; для предотвращения этой опасности он приказывает бросить его на пустынную гору. Противные ветры препятствуют отплытию ахейского флота, и Агамемнон не колеблется принести в жертву свою дочь Ифигению, чтобы смягчить гнев богов. Тем большее право имел отец распоряжаться детьми в случае их виновности. Дракон5 не установил никакого наказания за отцеубийство, потому что карать это преступление было правом исключительно главы дома. В Афинах рассказывали историю одного архонта конца VIII века, который, чтобы наказать свою дочь за дурное поведение, отдал ее на съедение лошади. До Солона6 отец имел право продавать своих дочерей, а брат, если он сам был главой семьи, — своих сестер. Для этого не нужно было, чтобы они совершили какой-нибудь предосудительный поступок, — достаточно было отцу впасть в нужду. Старые законодатели — Солон, Питтак, Харонд7 признавали право отца изгонять из дому сына за недостаток почтительности по отношению к нему. По Гомеру брак есть договор двух глав семей; в большинстве случаев о чувствах будущих супругов даже и не справлялись. Подарки, которые жених предлагал своему будущему тестю, являлись настоящей покупной платой; иногда происходило даже нечто вроде аукционных продаж молодых девушек.
Первой семейной обязанностью женщины было повиновение. Пенелопа спускается из своей комнаты, чтобы попросить певца Фемия прекратить вызывавшую в ней тоску песню. Но едва она, закрыв лицо покрывалом, с.28 показывается на пороге комнаты, как сын ее, Телемак, обращается к ней с такими словами:
| «…Удались: занимайся, как должно, порядком хозяйства. Пряжей, тканьем; наблюдай, чтоб рабыни прилежны в работе Были своей: говорить же — не женское дело, а дело Мужа, и ныне мое; у себя я один повелитель»8. |
Все эти черты свидетельствуют, что вначале эллинской семьей деспотически управлял глава ее. Власть отца устанавливала между всеми ее членами тесную связь и препятствовала распадению этой группы.
Время от времени случалось, конечно, что или какой-нибудь недостойный человек изгонялся из семьи, или кто-нибудь из мужчин, движимый капризом, духом неповиновения, желанием поискать счастья в другом месте, — уходил добровольно.
Но оставшиеся подле господина являлись по отношению к нему как бы подданными самодержавного государя. Все члены семьи были тесно связаны друг с другом. Если один из них брал в долг у чужого, за этот долг была ответственна вся община.
Если кто-нибудь из них становился жертвой или виновником преступления, вся семья соединялась, чтобы требовать вознаграждения или, наоборот, вознаградить потерпевших. Семья владела имуществом, но это имущество, в особенности недвижимое, было общей собственностью всех. Земля принадлежала не главе семьи, а всему γένος, и глава ее только, так сказать, хранил и охранял семейное достояние. Более того, каждое поколение, сменявшее друг друга на этой неразделенной земельной собственности, было обязано передать ее следующему поколению по крайней мере в таком виде, в каком оно само получило это владение, потому что каждое из поколений составляло на самом деле лишь один момент в существовании семьи; ни одно из них не имело права присвоить себе плоды долгого труда своих предшественников; оно могло пользоваться ими, но должно было предоставить эту же с.29 возможность и своим преемникам. Платон правильно выражает идеи древних по этому вопросу, говоря: «Я не рассматриваю ни вас, ни ваши имущества, как ваше личное достояние, но думаю, что и то, и другое принадлежит вашей семье в ее целом, т. е. как потомству, так и предкам».
Многочисленные причины вызвали постепенное разложение патриархальной семьи. Различные ветви одного и того же γένος со временем обособились друг от друга; каждая супружеская чета выделилась, чтобы жить своей собственной жизнью, поддерживая с родственными семьями не более тесные отношения, чем те, какие существуют в современном обществе. Воспоминание о старинном единстве проявлялось иногда лишь в некоторых религиозных обрядах и судебных актах. Старый дух единения, как это всегда случается, поддерживался долее всего в аристократических и особенно в жреческих фамилиях, хотя и во все более и более слабеющих формах.
2. Религия, как основа семьи.
Чтобы понять организацию эллинской семьи, надо принять во внимание одно явление, которое вполне выяснено историком Фюстель де-Куланжем и которое совершенно противоречит нашим представлениям.
Греки думали, что умершие продолжают жить в могилах. Жизнь эта носила не вполне духовный характер, потому что мертвый нуждался в пище и питье, как и во время своего земного существования. «Я выливаю на могилу», говорит Ифигения у Эврипида9, «молоко, мед и вино, потому что все это дает радость теням усопших». Орест10 обращается с такой молитвой к своему покойному отцу: «Пока я жив, ты будешь получать богатую пищу, но если я умру, ты не станешь принимать с.30 участие в дымящихся трапезах, которыми питаются умершие». — «Мертвые», пишет Лукиан11, «едят кушанья, которые мы кладем на их могилы, и пьют выливаемое туда вино; таким образом, покойник, не получающий никаких приношений, обречен на постоянный голод». (Фюстель де-Куланж. Гражданская община древнего мира). Сын должен строго выполнять обязанность доставления отцу необходимой пищи; к этому долгу его побуждала не только благодарность, но и эгоистические интересы. Умершие в известном смысле были действительно «священными существами». Древние прилагали к ним самые почтительные эпитеты, какие они только могли найти. Называя их добрыми, святыми, блаженными, они оказывали умершим все то почтение, какое человек может питать к божеству, внушающему ему любовь или страх. Согласно их воззрениям, каждый умерший был божеством. Могущественный в добре и в зле умерший приносил своим родным счастье или несчастье, в зависимости от того, пользовался ли он сам их уважением или находился в пренебрежении.
Таким образом, каждая семья в лице своих предков имела своих собственных богов, а следовательно, и свою собственную религию. Религия эта отличалась крайней исключительностью: мертвые не принимали жертвоприношений от каждого встречного, им были приятны только дары их потомков; посторонний был для них незнакомцем, почти врагом. Поэтому необходимы были многочисленные предосторожности, чтобы потомство никогда не прекращалось. Кроме того, в случае вступления в семью постороннего, надо было приобщить его к домашнему культу и представить богам. Из этих двух основных положений вытекали и все правила, руководящие жизнью эллинской семьи.
3. Безбрачие.
И религия и общественные интересы в Греции объединялись в борьбе с безбрачием. Если государство было с.31 заинтересовано в том, чтобы путем увеличения количества браков увеличивалось число граждан и солдат, то не менее важно было обеспечить постоянное существование семьи и дать уверенность предкам в непрерывности культа, который им должны были воздавать. Следовательно, человек, не вступивший в брак, делался виновным в двойном преступлении: против предков и против общества.
Платон (в своем сочинении «Законы») высказывает пожелание, чтобы мужчины женились между 30 и 35 годами. «Если кто отказывается взять жену», говорит он, «тот совершает преступление. Человек, пренебрегающий этой обязанностью, будет подвергаться ежегодному штрафу, чтобы он не воображал, будто удобно и выгодно быть холостым; кроме того, он не будет пользоваться теми почестями, которые молодежь воздает людям пожилого возраста». В одном месте другого своего сочинения, «Пир», Платон намекает на законы, устанавливающие обязанность женитьбы. Этот текст вместе со свидетельством Плутарха и Поллукса12 указывает, по-видимому, что даже в Афинах безбрачие подвергалось наказанию. Молчание же аттических ораторов относительно этого вопроса служит только указанием, что в течение IV века закон этот мало-помалу перестал применяться. Однако от старинного запрещения кое-что сохранилось, если правильно утверждение Динарха13 (Демосфен, 71), будто оратор и военачальник, желающие заслужить доверие народа, должны были засвидетельствовать, что у них есть законные дети. В Спарте наказанию подвергались не только холостые, но даже женившиеся поздно или худо; но каковы были наказания, неизвестно. Плутарх и Атеней14 говорят только, что холостяки служили мишенью для насмешек и что юноши питали к ним мало уважения. Во всяком случае, они не теряли прав с.32 гражданства, потому что один знаменитый полководец был, как нам известно, не женат.
4. Цель брака в Греции.
В первобытной Греции думали, что брак заключается только для обеспечения постоянного существования семьи и непрерывности наследственных жертвоприношений. О взаимной склонности или сходстве вкусов не было и вопроса; супруги соединялись не для того, чтобы слить воедино свои мысли и чувства и служить друг другу поддержкой в жизненных невзгодах: они выполняли патриотическую и религиозную обязанность. Хотя эти мысли впоследствии и утратили свою стойкость, все же они сохраняли в известной мере всегда власть над умами древних. Отсюда вытекало, что в браке, как его понимали греки, личность женщины не играла роли. С ее чувствами не считались; ее избирали в жены не ради ее самой, а как необходимое орудие для сохранения семьи и государства. Думали, что она не может быть полезна ни для чего другого и неспособна обладать никакими другими достоинствами. Ее роль считалась исполненной, если она давала жизнь сыновьям. Это не все: если брак становится только гражданской обязанностью, от которой нельзя избавиться, не совершая преступления против религии и государства, исчезает вся прелесть семейной жизни, а вместе с тем уменьшается и влияние женщины. Афинянин вступал в брак с таким же чувством, как отдают долг: без увлечения и довольно неохотно. Он вводил в свой дом законную жену потому только, что этого требовали интересы государства; но отводил ей точно определенное место в своем существовании, и, раз установив его границы, он не заботился более об устройстве семейного счастья.
(Lallier. De la condition de la femme dans la famille athénienne, — стр. 14—
5. Религиозные свадебные обряды.
Брак у греков был священным обрядом, приобщавшим девушку к культу ее новой семьи. Греческие писатели обыкновенно прилагают к нему слова, означающие религиозный акт. Поллукс15 говорит, что в древние времена вместо того, чтобы называть брак его собственным именем, γάμος, употребляли просто слово τέλος, которое означало священную церемонию, будто брак был обрядом священным по преимуществу.
Греческое свадебное шествие (рис. на вазе). |
Этот обряд совершался не в храме, а дома, и именно домашнее божество брало его под свое покровительство. Правда, в молитвах призывали также и небесных богов; вошло даже в обычай предварительно ходить в храмы и приносить богам жертвоприношения, носящие названия преддверия к браку — προτέλεια, προγάμια. Но главная и важнейшая часть церемонии должна была совершаться у домашнего очага.
Свадьба состояла, так сказать, из 3 актов. Первый происходил у очага отца, ἐγγύησις; третий — у очага мужа, с.34 τέλος; второй был переходом от одного к другому, πομπή.
1. В родительском доме отец, окруженный обыкновенно всем своим семейством и в присутствии жениха, приносил жертвоприношение. По окончании этого обряда он, произнося священную формулу, объявлял, что выдает свою дочь за поименованного молодого человека. Это заявление было совершенно необходимо при заключении брака, потому что девушка не могла бы принять участие в поклонении очагу мужа, если бы ее отец не отлучил ее предварительно от родительского очага. Для принятия новой религии она должна быть свободной от всякой связи со своей первоначальной религией, от всякой привязанности к ней.
2. После этого девушку переводили в дом мужа. Иногда ее сопровождал туда сам муж. В некоторых же городах обязанность провожать невесту лежала на особом лице, исполнявшем в известном смысле должность священнослужителя и называвшемся герольдом.
Невесту сажали обыкновенно на колесницу; на лицо ее набрасывалось покрывало, а на голову возлагался венок, который вообще употреблялся при всех религиозных обрядах. Одета она была в белое платье; белый цвет одежд также был обычным при всех обрядах, имеющих религиозный характер. Перед девушкой несли факел; это — брачный факел. Во время всего пути около нее пели религиозный гимн, имеющий такой припев: «Ὦ Ὑμήν, ὦ Ὑμέναιε» («О Гимен, о Гименей!»).
Девушка не вступала сама в свое новое жилище. Требовалось, чтобы муж ее, разыгрывая притворное похищенье, схватил ее, чтобы она вскрикнула несколько раз и чтобы сопровождающие ее женщины сделали вид, что защищают ее. Этими действиями хотели, несомненно, подчеркнуть, что женщина, которая будет совершать жертвоприношения у этого очага, не имела на это никакого права, что она приближалась к очагу не по своей воле и вводилась сюда властью хозяина данного места и бога. с.35 После этой притворной борьбы новобрачный подымал невесту на руки и вносил ее в двери, принимая все меры к тому, чтобы ноги ее не коснулись порога.
3. Все описанное является лишь подготовлением, введением к церемонии. Священное действие происходит внутри дома. При приближении к очагу новобрачную подводили к домашним божествам, ее кропили очистительной водой, она прикасалась к священному огню. По произнесении молитв супруги делили между собой пирог, хлеб, несколько фруктов. Это подобие легкой трапезы, которая начиналась и кончалась возлияниями и молитвой, это разделение еды перед очагом создавало религиозное единение новобрачных, общение их друг с другом и с домашними богами.
(Фюстель де-Куланж. Гражданская община древнего мира).
6. Приданое.
Обыкновенно жена приносила своему мужу приданое. Но неправильно думать, что отец был обязан давать что-нибудь дочери при выходе ее замуж; если он это делал, то совершенно добровольно. Сын, наоборот, сделавшись главою семьи, должен был нести эту обязанность по отношению к своей сестре. Действительно, сын один получал все наследство; поэтому считалось справедливым, чтобы он отделил часть своего имущества с целью оказать помощь своей сестре при выходе ее замуж. Это было тем более справедливо, что в том случае, когда сестра оставалась незамужней, брат должен был содержать ее. Афинский закон предписывал ближайшим родственникам дать бедной сироте приданое или жениться на ней.
Приданое никогда не принимало больших размеров, кроме, может быть, Спарты во
При назначении невесте приданого не требовалось посредничества какого-нибудь государственного чиновника. Достаточно было простого заявления об этом перед свидетелями. Не запрещалось приобщать к устному заявлению письменный документ или прибегать к разным способам огласки. Но это не являлось обязательным. Когда кто-нибудь выдавал замуж свою дочь, то, вручая приданое, отец требовал от своего зятя в виде обеспечения этого имущества закладную на его состояние. Залог подтверждался надписью, помещенной на недвижимом имуществе. Например: «именье, заложенное Евфидике за ее приданое».
Муж управлял имуществом, полученным в приданое, но он должен был передать его своему потомству в целости. Если брак был расторгнут, муж возвращал приданое родственникам жены или выплачивал им ежегодно сумму в 18 % стоимости состояния. Если жена умирала бездетной и раньше мужа, состояние возвращалось тем, кто ей его дал, или их заместителям.
Приведем несколько выдержек из одной надписи, где перечисляются цифры приданых:
«Сострат выдал замуж свою дочь Ксанфу за Эпархида и дал ей приданое в 1300 драхм (около 480 р.). Сверх того, он внес 100 драхм (около 37 р.) серебра и одежду ценностью в 200 драхм (около 74 руб.).
Калипп выдал замуж свою дочь Аристолоху за Сострата с приданым в
Амейнократ выдал замуж свою дочь за Филотима с приданым в 1000 драхм (около 370 руб.).
Калликсен выдал замуж дочь свою Тимократу за Родокла с приданым в 700 драхм (около 258 р.), включая одежду на 300 драхм (около 110 р.), Родокл с.37 признал, что он получил одежды и 100 драхм; вместо 300 остальных драхм Калликсен отдал в залог Родоклу свой городской дом.
Дексикл выдал свою дочь Мнесо за Тимея с приданым в 3500 драхм (около 1290 р.).
Ктесонид выдал замуж за Паппия свою сестру Дикею с приданым в 1000 драхм (около 370 р.) серебра и одежд на 500 драхм (около 185 р.). Паппий признал получение одежды и 100 драхм (около 37 р.) серебра.
Фарсагор выдал замуж Панфалиду, дочь Мнезибула, за Пиррака и дал ей дом в предместье города под условием, что Фарсагор будет пожизненным владельцем дома.
Ктезион выдал свою дочь Гермоксену за Гиеронида и дал за ней приданое в 1600 драхм (около 590 р.), дом и двух рабынь, из которых одна называлась Сира».
(Dareste. Inscriptions juridiques grecques, I, стр. 48).
7. Афинская женщина.
О положении афинянок говорят иногда, как о положении женщин современного Востока, преувеличивая суровость античных нравов, согласно которым их будто бы держали взаперти в гинекее, как в тюрьме. Заключение соблюдалось строго только по отношению к девушкам; для замужней женщины оно было менее сурово, а в некоторых случаях даже совершенно не применялось. Каковы бы ни были требования обычая, к нарушениям его приходилось относиться терпимо. Жене богатого гражданина было нетрудно сообразоваться с ним и оставаться в глубине своих покоев; но в малосостоятельных семьях женщине ежеминутно приходилось выходить из дому по надобностям своего хозяйства. Она должна была отправляться на рынок, покупать провизию и нести на себе заботы, обыкновенно возлагаемые на рабов. Иногда случалось даже, что женщины занимались торговлей на агоре. Мать Эвксифея, клиента Демосфена16, с.38 продавала ленты, а мать Эврипида17, как утверждает Аристофан18, была торговкой овощами. Однако подобные явления наблюдались редко. Бедность могла заставить некоторых женщин поступать таким образом, но общественное мнение относилось к ним строго и осуждало их.
В стенах своего дома женщины распоряжались вполне самовластно. Они надзирали за рабами и руководили работой своих служанок; кроме того, они должны были заботиться о всех мелочах управления хозяйством и о расходах, связанных с ним. В речи Лизия19 (по поводу убийства Эратосфена) некий Евфилет заявляет, что он отдал в ведение жены личный состав всего дома. И дело обстояло таким образом не только у Евфилета, человека, принадлежащего к мелкой буржуазии; даже в самых богатых семьях хозяйка не была вполне свободна от домашних хлопот. В ее распоряжении находился штат многочисленных помощников, но общее руководство лежало на ней, и роль ее нисколько не умалялась ее управляющими. Вообще афинянка ревниво оберегала свой авторитет в делах, касающихся домашнего хозяйства; она держалась за него тем сильнее, что никакие другие занятия не рассеивали ее. Власть ее была ограниченной, и она тщательно охраняла ее; пользуясь только в этом отношении доверием своего мужа, она стремилась владеть им всецело.
Случались, разумеется, и злоупотребления. Иная женщина, по беспечности или из любви к лакомой пище, расточительно расходовала провизию. Муж в таком случае должен был вмешаться и отобрать у нее ключи от кладовых. Но обыкновенно афинянка заслуживала похвалу, какую Евфилет высказал о своей жене: «Она была хорошей хозяйкой». Иногда расчетливость с.39 афинянок переходила даже в скупость. Им неприятно было видеть уничтожение тех припасов, которые они так заботливо собирали и хранили; они переставали различать расходы необходимые от излишних и так же строго относились к первым, как и ко вторым. Они ликовали, когда мужья их приносили деньги домой, но слишком легко разражались горькими упреками за их расходы.
Женщинам был свойствен еще и другой недостаток. Они обладали часто деспотическим характером; преисполненные гордостью от своей власти, они стремились дать почувствовать ее всем окружающим. Вращаясь почти всегда среди рабов, привыкнув давать им постоянно приказания, бранить их за лень, делать выговоры за их провинности, они иногда не делали различия между господином и слугами и усваивали себе по отношению к нему тот же тон. Следует прибавить, что они гордились своими добродетелями и, противопоставляя легкомысленным нравам мужчин строгость своей собственной жизни, усердие в исполнении всех своих обязанностей, верность в соблюдении незапятнанной чести дома, легко проникались убеждением в своем превосходстве. Затаенные в глубине души обиды делали их раздражительными, и при малейшем предлоге у них вырывались те сухие и грубые слова, те резкие замечания, в которых их упрекали сатирики.
Все эти недостатки усиливались у наследниц, обогащавших при выходе замуж своих мужей. Придавая особенно большое значение состоянию, которое они приносили в дом, они становились еще более высокомерны; такие женщины не забывали и не давали другим забывать, кем они были и чем владели. «Если вы бедны и женитесь на богатой», говорит один комический поэт, «вы получите госпожу, а не жену; вы станете одновременно и рабом, и бедняком». «По гордому взгляду всякий узнает мою жену, или скорее госпожу, которая меня поработила… Горе мне! Ведь нужно же было мне жениться на какой-то Креобиле с ее десятью талантами, на женщине ростом всего в один с.40 локоть, а кроме того полной невыносимой спеси. Клянусь Зевсом Олимпийским и Афиной, нет сил терпеть это. Она принесла мне этот дом и эти поля, но, чтобы иметь их, надо было взять и ее, а из всех невыгодных торговых сделок, которые можно заключить, это — самая невыгодная. Она истинный бич для всех, и не только для меня, но и для своего сына и еще более — для дочери» (Менандр)20.
Мужчины страдали от этих недостатков, но они сами были в них виноваты. Они ограничили деятельность женщины заботами по хозяйству, а женщины, чересчур увлекшись ими, приобрели благодаря этому вздорность характера, от которой им трудно было уберечь себя. Главным недостатком афинской семьи было то, что жена не входила в достаточной мере тесно в жизнь своего мужа. По-видимому, греки и сами понимали это; иногда они признавали, что домашнее счастье ценилось у них слишком мало. Одно из действующих лиц Менандра сокрушается о том легкомыслии, с которым вступают в брак. Не лучше ли было бы поменьше думать о приданом и больше заботиться о достоинствах и недостатках той женщины, на которой хотят жениться? «Но нет, мы стремимся собрать тысячу бесполезных сведений: мы спрашиваем, кто были дедушка и бабушка невесты; мы заставляем выкладывать приданое на стол, чтобы особый оценщик проверил, хорошей ли пробы серебро, которое не останется и пяти месяцев в доме, а о качествах той, которая будет жить подле нас всю жизнь, мы и не думаем осведомиться, мы берем ее случайно, не ознакомившись с ней, с риском найти в ней злую, сварливую и, быть может, болтливую женщину» (Менандр).
Афинянин слишком легко мирился с двойственностью своего существования.
Входя к себе домой, он забывал или, вернее, затаивал в себе все, что занимало его вне дома. Он был с.41 на общественной площади, заседал в собрании или в судах, он вмешивался в разговоры софистов21 и риторов, он разбирал государственные дела и устраивал свои торговые сделки, но он остерегался рассказывать жене своей что бы то ни было из виденного и слышанного им. Эти переживания принадлежали ему и он хотел сохранить их только для себя одного. На примере Фемистокла22 видно, конечно, что иногда муж позволял жене больше входить в его жизнь, и что и он даже подчинялся ее господству. Но какое заключение можно сделать из этого? Фемистокл подчиняется своей жене, которая сама подчиняется причудам ребенка; это — проявление снисходительности или слабости, прихоть любви, стремящейся повиноваться беспрекословно и без размышлений.
Это не то сознательное доверие, не то разумное уважение, какое питают к испытанным и признанным по своему благоразумию советам. Таким примерам нельзя придавать никакого значения. Из того факта, что мужчины слабохарактерные или утомленные своей деятельностью, которою они занимались вне дома, покорялись в домашней жизни капризам своих жен, нельзя делать никаких выводов, и этого недостаточно для утверждения, что афинянка разделяла со своим мужем его мысли, планы и честолюбивые стремления.
Она не принимала даже большого участия в воспитании своих детей. Прежде всего, дети поручались кормилицам. Это не означало пренебрежения к ним со стороны матери: она интересовалась их играми, ласкала их, но между ними и ею становилась посторонняя женщина; и если на кормилицу падали вместо матери самые тяжелые заботы о детях, с.42 то на нее обращалась и часть той привязанности, от которой отказывалась мать, не выполняющая этих обязанностей.
Мальчики с раннего возраста начинали учиться вне дома. Девочки оставались около своих матерей, но их образование было крайне поверхностно. Когда для детей приходило время вступать в брак, мать не вмешивалась в решение отца, в силу закона предоставляемое ему одному. Ее не спрашивали, когда распоряжались ее собственной судьбой, не спрашивали ее тем более и тогда, когда дело шло об устройстве судьбы ее сыновей или дочерей.
Единственными событиями, нарушавшими правильность жизни женщин, были посещения друг друга и очень часто устраиваемые ими религиозные церемонии. Мужчины подозрительно относились к этим посещениям, к разговорам, которые женщины вели между собой, как будто бы они могли собираться только для того, чтобы сообщать друг другу свои жалобы на главу семьи и составлять какие-нибудь планы мести. Женщины не только ходили в гости к соседкам, но и приглашали друг друга на пиршества. Менандр сочинил комедию, озаглавленную «Ужин женщин», некоторые отрывки которой дошли и до нас.
На похоронах женщины играли первенствующую роль. На многочисленных городских торжествах они также занимали известное место. Им было запрещено появляться на больших греческих играх; но они допускались на драматические представления, по крайней мере, на трагедии. Эти празднества отрывали их на день от их обычных занятий; они переносили их души в более возвышенные области, приобщали их к патриотическим переживаниям граждан и, в известной мере, заставляли их чувствовать интерес к торжествам в честь государства и к государственной религии.
Кроме общенациональных божеств, они имели своих особых, которым оказывали величайшее почитание. Платон23 жалуется, что они, собираясь тайно в особых с.43 домашних молельнях, молились множеству богов, героев и гениев. В этом отношении происходило то же самое, что и с пиршествами, задаваемыми ими друг для друга: не допуская женщин в свою жизнь, мужчины заставляли их, почти против их воли, отдаляться и искать своих особых развлечений и верований.
Афинская женщина не была презираема. Ей не доверили бы управление домом, если бы возникало сомнение в ее энергии или в ее уме. Нападки комических поэтов не должны вводить нас в заблуждение: они, по-видимому, внушены более страхом, чем презрением. Кроме того, Менандр и другие писатели противоречат сами себе. Они смеются над браком, оскорбляют женщину, но находят вместе с тем трогательные выражения для восхваления ее: «Какое прекрасное зрелище — женская добродетель». А в другом месте: «Добродетельная женщина — счастье дома» (Менандр).
Ораторы настоятельно требуют соблюдения святости брака и взаимной верности супругов. Они изображают нам женщину, принимающую участие в семейных советах, если не в качестве руководительницы, то, по крайней мере, в качестве свидетельницы и участницы. Но, действительно, афинянин, несмотря на любовь и уважение к своей жене, не знал ее.
Отвлекаемый от дома занятиями и удовольствиями, он жил подле нее, довольствуясь теми ее достоинствами, которые она проявляла в выполнении повседневных обязанностей, больше ничего от нее не требуя. Женщина и сама не подозревала, что она создана для более высокого назначения, для более полного существования. Благодаря нравам того времени, она была ограничена узким кругом деятельности, привыкла к этому умалению своих способностей и обыкновенно покорялась ему без сожаления.
(По Laliier, De la condition de la femme dans la famille athénienne, стр. 62—
8. Роль женщины в доме по Ксенофонту24.
Исхомах женился на девушке, едва достигшей пятнадцатилетнего возраста, и ввел ее в свой дом. Новобрачные совершенно не знают один другого; до свадьбы они даже не встречались друг с другом. Союз их был заключен не вследствие их естественной взаимной склонности, а благодаря, быть может, родственным связям, общности имущественных интересов и желанию обеих семей. Молодая женщина робка и боязлива по отношению к человеку, с которым связана в будущем вся ее жизнь и который еще чужд ей. Она боится своего неведения, боится того превосходства, которое мужу ее дает его более зрелый возраст и более сложившийся ум. Исхомах не скрывает от себя, что она неопытна, что до сих пор она была окружена строгим надзором, «приучена ничего не видеть, ничего не слышать и ничего не спрашивать». Из всех наук ей хорошо известна только обработка шерсти; кроме того она наблюдала, как распределяется работа между служанками. Но самое ее неведение и ее робость заставляют ее проявлять трогательную покорность.
Дав некоторое время молодой женщине свыкнуться со своим положением и приспособиться к нему, Исхомах принялся за ее образование. Прежде всего он старается внушить ей доверие к себе. Она должна смотреть на себя не как на рабыню, созданную для повиновения, а как на подругу своего мужа, обладающую также известной властью. Хотя ее обязанности совершенно иные, но они не менее важны и не менее трудны. Мужчина и женщина вступают в союз, чтобы иметь детей, которые должны продолжать их род, а детей этих надо воспитывать. Муж должен вне дома добывать все необходимое для пропитания и содержания его семьи; обязанность женщины — делать дома мудрое употребление средств, приобретенных с.45 трудами ее мужа. Это несходство занятий определяется неравенством физических сил и различием нравственного склада мужчины и женщины.
Установив эти основные правила, Исхомах подробно разбирает обязанности, налагаемые на женщину. Она должна оставаться внутри дома, где ей принадлежит власть госпожи; муж не может захватывать ее прав, не делаясь смешным и не неся за это ответственности. Хотя область домашней деятельности узка, но задача ее велика и может заполнить жизнь самой трудолюбивой женщины. Царица пчел не покидает улья, а разве не она управляет всеми пчелами-работницами. Она не позволяет ни одной из своих подруг пребывать в праздности, она отправляет их на работу за пределы улья, получает приносимые ими запасы, заботится о том, чтобы их хватало, и следит за потреблением. Точно так же и женщина, никогда не выходя из дому, наблюдает за отправлением слуг на поля, указывает работу остающимся дома и не теряет их из виду. Она ведет счет всем поступающим припасам, выдает те, которые предназначены к немедленному использованию, откладывает другие впрок и руководит расходом с осторожной экономией. Она обучает также рабынь искусству прясть и ткать шерсть; она же награждает хороших и наказывает дурных слуг; она, наконец, управляет всем домом, и все подчиняется ее власти, включая сюда и самого ее мужа; благодаря своим достоинствам она может получить над ним настоящее превосходство, сделать из него своего первого слугу и обеспечить себе своей ловкостью в ведении домашних дел его любовь и уважение, которые сохранятся даже тогда, когда красота ее исчезнет, и которые дадут ей счастливую и полную почета старость.
Исхомах добавляет и другие советы. Порядок, говорит он, придает красоту хорам и силу войскам; без соблюдения порядка моряки не могли бы поместить на небольшой площади корабля такое большое количество предметов. «Неужели же мы, располагая таким обширным помещением в прочно выстроенном и с.46 стоящем на твердой почве доме, не сумеем найти подходящего места для каждого предмета? Это значило бы проявить недостаток ума. Выбрать для одежды и разного рода припасов соответствующее помещение, расположить все в порядке, следить, чтобы ничто не нарушило этого распределения — значит работать не только для благосостояния семьи, для увеличения богатства, но также доставлять радость взору и удовлетворение уму приятным зрелищем симметрии. Самая простая мебель, служащая для повседневного употребления, самые обычные вещи хозяйственного обихода становятся гораздо красивее благодаря правильной расстановке; «даже кухонные горшки имеют приятный вид, если умно поставлены». Исхомах показывает своей жене различные помещения их жилища и объясняет назначение каждого из них. Они делают нечто вроде описи их имущества и выбирают для каждого предмета место, которое он должен занимать.
Но это не все. Надо еще назначить экономку, которая помогала бы жене и управляла бы рабами под ее руководством. На эту важную должность недостаточно назначить самую скромную, самую бдительную и самую целомудренную рабыню; следует сделать ее участницей домашних радостей и горестей, — заинтересовать ее в увеличении богатства ее господ, предоставив ей известную долю их благосостояния. При этих условиях жена найдет в экономке преданную помощницу, которая будет как бы первым министром этого домашнего царства, и этот первый министр будет держаться соответственно своему положению, не пытаясь захватить в свои руки права верховной власти. Экономка будет облегчать работу своей госпожи, но она никогда не сможет заменить последнюю и в особенности избавить ее от обязанности лично наблюдать за всем.
Однажды молодая женщина, желая казаться красивее и выше ростом, нарумянилась и надела обувь на высоких каблуках. Исхомах мягко упрекнул ее в этом невинном кокетстве. Вступив в брак, каждый из них как бы отдал себя другому, поэтому он полагал бы, с.47 что обманывает свою жену, если бы вместо крепкого, здорового тела она видела и ощущала на нем только красную краску. Зачем же она, желая украсить себя, прибегает к помощи фальшивых способов, которые, кроме того, не могут никого ввести в заблуждение и вредят истинной и прочной красоте. Настоящая красота совершенно не нуждается в разных ухищрениях; для нее надо поменьше утонченности и изысканности. «Следует не вести, подобно рабам, сидячей жизни, а стоя с повелительным видом около станков служанок, следить за их работой; надзирать за пекарней; находиться подле экономки при подсчете провизии; обходить весь дом, чтобы видеть, все ли находится на своих местах» — вот средства, которыми наши жены могут приобретать и сохранять единственную настоящую и прочную красоту, являющуюся следствием здоровья.
(По Ксенофонту, О домоводстве (Οἰκονομικός), гл. VII и сл., и Lallier, стр. 45—
9. Спартанские женщины.
В Спарте женщины пользовались бо́льшим уважением, чем во всей остальной Греции; благодаря своему воспитанию они были ближе к мужчинам; они с детства привыкали чувствовать себя гражданками и принимать общественные интересы горячо к сердцу. Они не уступали мужчинам в мужестве, патриотизме и самоотверженности: поэтому они и пользовались таким уважением. Похвала или порицание женщин играли большую роль, и их отношению к разного рода вопросам, даже к тем, которые были выше их понимания, придавали большое значение. Их влияние было таково, что греки делали вид, будто считают спартанское правительство — правлением женщин.
Это, впрочем, не мешало им исполнять обязанности жен и матерей. Выйдя замуж, спартанская женщина погружалась в домашние заботы. Платон говорит, что она не пряла и не ткала, предоставляя это дело с.48 рабыням, но зато она руководила работами по домашнему хозяйству. Она пеклась о воспитании своих детей так же, как и ее муж. В отношениях с мужчинами замужние женщины были более стеснены, чем девушки. Замечание Перикла, что для женщины самое лучшее, если о ней не говорят совсем — ни с похвалой, ни с порицанием, вполне применимо и к Спарте. Замужние выходили из дому только под покрывалами, девушки же ходили с открытыми лицами. Когда одного спартанца спросили о происхождении этого обычая, он отвечал: «Девушке приходится искать себе мужа, тогда как замужняя женщина должна лишь сохранить своего». Эти слова свидетельствуют, что в Спарте личная склонность при выборе жены играла бо́льшую роль, чем в остальных местах Греции.
(Schömann. Griechische Alterthümer, т. I).
10. Энергия спартанских женщин.
—Одна мать, узнав, что ее сын спасся от врагов бегством, отправила ему следующее письмо: «О тебе пошла дурная слава; смой ее или умри».
—Один спартанец рассказывал своей матери о славной смерти своего брата: «Не стыдно ли тебе», сказала она ему, «что ты не составил ему компании в подобном путешествии?»
—Одна спартанка, отправившая на войну пять своих сыновей, стояла у городских ворот, ожидая с нетерпением исхода событий. Обратившись с вопросом к первому проходящему, она узнала, что все ее сыновья погибли: «Я не об этом спрашиваю тебя: в каком состоянии находятся дела нашей родины?» — «Спарта победила». — «Хорошо, в этом случае я с радостью примиряюсь со смертью моих сыновей».
—Одну спартанку, выставленную на продажу, спросили, что она умеет делать. «Быть верной», отвечала она. (Плутарх. Изречения неизвестных лакедемонянок, 2, 5, 6, 26).
11. Мужество аргивянок.
Клеомен, царь спартанский, истребив множество аргивян, подходил к самому их городу. Тогда женщины наиболее цветущего возраста прониклись чудесной отвагой и пылом и решили спасти Аргос, отразив неприятеля. Предводительствуемые Телесиллой, они, к великому удивлению нападающих, взялись за оружие, расположились лагерем и окружили как бы поясом укрепления. Клеомен был отбит, потеряв много людей, а другой царь, Демарат, который проник уже в город и взял один квартал, был изгнан ими отсюда.
Город был таким образом освобожден; женщины, павшие в сражении, были погребены на аргосской дороге, а оставшимся в живых разрешили, в память их доблести, воздвигнуть статую бога Ареса.
Ежегодно празднуется годовщина этого события, и женщины одевают тогда мужские туники и хламиды, а мужчины — женские платья.
(Плутарх. О доблестях женщин, 4).
12. Развод.
Развод, почти неизвестный в древнейшие времена греческой истории, делается очень частым явлением в классическую эпоху25, — настолько частым, что греческие ораторы указывают на приданое, как на необходимую предосторожность, придающую хотя некоторую прочность узам брака. Муж очень часто не разводился с женой, только боясь необходимости вернуть ее приданое в случае разрыва с нею.
Афиняне употребляли для означения развода два слова: ἀποπομπή (отсылка) — развод по воле мужа, и ἀπόλειψις (оставление) — развод, происшедший по желанию жены. Первый не подлежал никаким формальностям; муж мог отправить из своего дома жену, когда ему угодно. Жена считалась в этом случае разведенною без всякого с.50 вмешательства какого бы то ни было должностного лица. Она возвращалась к своему отцу или к своему κύριος, дети же оставались у мужа. Обыкновенно муж разводился таким образом со своей женой перед свидетелями, хотя соблюдение этой формальности было необязательно. Что же касается женщины, то она не имела права действовать самостоятельно, а должна была обратиться к архонту, который совершал развод по ее просьбе только в том случае, если она в письменном заявлении свидетельствовала, что у нее были для этого шага веские основания.
Как ни просты были эти действия, для женщины, в силу ее зависимого положения, они становились в высшей степени затруднительными26. Кроме того, и общественное мнение очень осуждало разводящихся женщин27.
Таким образом, развод мог иметь место или с согласия обоих супругов, или по желанию одного из них, несмотря на нежелание другого. В этом последнем случае тот из супругов, который не хотел развода, мог возбудить против другого гражданский иск.
Дело о разводе могло быть возбуждено даже третьим лицом. Отец, например, имел право разлучить свою дочь с ее мужем с целью взять ее обратно к себе с.51 или выдать ее замуж за другого. После смерти отца ближайший родственник имел право требовать, чтобы сирота, покинув своего мужа, вышла за него замуж.
Муж мог выдать свою жену замуж за другого. Для этого, по-видимому, не было необходимости в ее согласии. Правда, Плутарх, рассказывая о Перикле, который передал свою жену другому, прибавляет, что она дала на это согласие. Но не все тексты гласят одно и то же относительно этого вопроса. Стримодор Эгинский выдал замуж свою жену за раба Гермея. Банкир Сократ отдал свою за своего вольноотпущенника Сатира.
Развод влек за собой возвращение приданого, за исключением тех случаев, когда он был вызван изменой жены. В случае замедления в расчете, муж должен был заплатить и проценты, по 18 в год.
В Туриуме супруг, начавший дело о разводе, мог вступить в другой брак лишь с особой, превосходящей возрастом ту, с которой он расставался.
В Гортине на Крите развод разрешался при согласии обеих сторон, но и желания одного из супругов также было достаточно. Однако делалось различие между разводом по произволу и разводом, имевшим серьезные основания. Так, например, когда муж отсылал от себя свою жену без достаточных причин, или когда он своей беспорядочной жизнью или дурным обращением с нею заставлял ее покинуть его, он был принужден вознаградить ее убытки. Если в вопросе о том, кто нес на себе ответственность за развод, между супругами не было согласия, спор их разрешался судом.
(Caillemer. Dict. des ant. De Daremberg et Saglio, II, стр. 319—
13. Обряды, совершавшиеся на седьмой и на десятый день после рождения ребенка.
Через несколько дней после рождения ребенка, — вероятно, на седьмой день, — совершались обряды, называемые — ἀμφιδρόμια. Если рождался мальчик, дверь дома украшалась оливковыми венками; если девочка — шерстяными с.52 гирляндами. Женщины, ухаживавшие за матерью, в знак очищения омывали руки. Одна из них, держа ребенка на руках, быстро обносила его вокруг очага и приобщала его таким образом к домашнему культу. После этого родственники и друзья семьи собирались на трапезу.
На десятый день ребенку давали имя. Нередко, однако, случалось, что эта формальность совершалась на седьмой день. На жертвоприношение и пиршество приглашались родственники и друзья. По обычаю, ребенку надо было сделать подарки; это были игрушки или маленькие вещицы, которые потом вешали ему на шею.
Выполнение этого обряда служило доказательством, что отец признает ребенка своим. «Каждый из вас знает», говорит Демосфен, «что никогда не празднуется десятый день ребенка, если он не считается законным; с другой стороны, отпраздновав десятый день и выразив ребенку любовь, которую питают к сыну, никто уже не позволяет себе отречься от него» (Речь против Беота, I, 22).
(По Becker-Göll, Chariklés, II, стр. 21—
14. Собственные имена.
Греки не имели фамилий, они носили обыкновенно только имя и отчество, т. е. имя отца в родительном падеже: Κλέων Δίονος — Клеон, сын Диона.
Часто сыну давалось имя отца; так, например, было с Демосфеном. Но нередко также мальчик получал имя своего деда с отцовской стороны, в особенности, если он был старшим сыном; так поступил Мильтиад28 со своим сыном Кимоном. Подобно этому дочери часто носили имя своей бабушки. Иногда ребенка называли именем его дяди или кого-нибудь из друзей. Нередко случалось даже, что для имени ребенка брали название какого-нибудь иностранного народа. Так, Кимон с.53 назвал своих трех сыновей — Лакедемоном, Элеем и Фессалом.
Родители охотно выбирали для своих детей имена, находящиеся в связи с их собственной профессией или с той, которую они предназначали для своих детей. Отсюда — те совпадения значения имен греков с талантами, сделавшими их знаменитыми (Перикл, т. е. тот, чья слава широко распространена; Демосфен — сила народа). Эти совпадения особенно часто наблюдались у художников, наследовавших обыкновенно занятия отца (Χερσίφρων, Χειρίσοφος, Εὔχειρος, т. е. одаренный искусными руками).
Многие собственные имена составлялись из наименования божества или производного от одного из следующих слов: Феодор, Феодот, Зенодот, Диодор, Геродот. Если какой-нибудь бог или герой считался покровителем семьи, ребенок получал имя, напоминающее об этом покровительстве: Диоген, Аполлоний, Деметрий, Дионисий).
Наконец, некоторые имена представляли просто обозначение нравственных свойств (Σοφία, Ἀνδράγαθος, Ἀείμνηστος, Εὔκλεια)29.
(По S. Reinach, Traité d’épigraphie grecque, стр. 503 и сл., и Hermann-Blümner, Griechische Privatalterthümer, стр. 284—
15. Усыновление.
Усыновления были очень часты в Греции. Исей30 указывает нам основание этого обычая: «Все те», говорит он, «кто чувствует приближение смерти, заботятся, чтобы дом их не остался пустым, чтобы, наоборот, кто-нибудь приносил душам их предков погребальные жертвоприношения и воздавал им все предписываемые обычаем почести. Следовательно, если кому-нибудь грозила опасность с.54 умереть без детей, он приобретал их себе путем усыновления» (Исей. Об аполлодоровом наследстве, 30). «Менекл», говорит он в другом месте, «не хотел остаться бездетным и стремился найти кого-нибудь, кто заботился бы о его старости, пока он жив, похоронил бы его после смерти и из года в год воздавал бы почести его могиле». (О наследстве Менекла, 10). Таким образом, на усыновления влияла религиозная мысль. Усыновление совершали с целью иметь уверенность в получении впоследствии тех почестей, которые должны воздаваться умершим.
Чтобы иметь право усыновить кого-нибудь, надо было быть бездетным. Однако усыновление не считалось недействительным, если после совершения его рождался законный ребенок; наследство в этом случае делилось между родным и приемным сыном.
Само собой разумеется, что усыновление несовершеннолетнего31 могло происходить только с согласия его родителей; для усыновления совершеннолетнего не было необходимости в каком бы то ни было разрешении.
Усыновление производилось или при жизни приемного отца, или по завещанию.
В первом случае усыновитель собирал своих родных, членов своей фратрии и после жертвоприношения представлял им усыновляемого; происходило голосование, и если результаты его были благоприятны, усыновляемого вносили под его новым наименованием в списки членов фратрии. Впрочем, хотя по обычаю формальность эта и совершалась, но она не была обязательна.
Усыновление по завещанию приводилось в действие лишь после смерти усыновителя. Таким путем можно было усыновить не только уже родившегося человека, но и того, появления на свет которого только ждали. Так, отец, имеющий лишь одних дочерей, усыновлял иногда внука, который мог родиться от одной из них. Бывали даже посмертные усыновления: если умирал с.55 кто-нибудь, не имеющий потомства, наиболее близкий родственник его был обязан назначить ему приемного сына из своих детей.
Усыновленный становился наследником усыновителя и как бы продолжателем его личности, под условием выполнять по отношению к нему свои обязанности, состоящие в заботе о его похоронах и в почитании его предков. Взамен этого усыновленный разрывал всякую связь со своей первоначальной семьей. Если же у него являлось желание снова вернуться в нее, он должен был оставить усыновившей его семье своих детей.
(Gide et Caillemer. Dict. des antiq., I, стр. 75).
16. Отцовская власть.
По сравнению с первобытной эпохой власть отца в Греции с течением времени чрезвычайно уменьшилась, так что, говоря вообще, в V веке она была более или менее такою, как у нас. Были, однако, и некоторые существенные отличия.
В первые дни после рождения ребенка отец имел право отказаться от него, если он сомневался в законности его происхождения. Но, даже считая его своим, он мог бросить его, и это, несомненно, случалось иногда, особенно когда дело касалось девочки. В Фивах закон формально запрещал этот обычай. Тем не менее, если человек был слишком беден и не имел средств воспитывать своего ребенка, он пользовался возможностью передать его властям; эти последние должны были озаботиться воспитанием его на казенный счет, и подразумевалось, что воспитатель, сыгравший для ребенка роль отца, в видах вознаграждения за свои труды, впоследствии мог пользоваться ребенком, как рабом. В Ефесе отказ воспитывать ребенка также разрешался лишь в случае совершенной нищеты.
Отец пользовался также правом отречься от сына, а следовательно, лишить его наследства, в том случае, если последний дурно поступал по отношению к нему. с.56 Это право было признано за ним в частности законами Солона, Питтака и Харонда.
Платон требует от отца, чтобы он предварительно узнал мнение семейного совета и подчинялся решению его большинства. Но это не привилось даже в Афинах, и отцу достаточно было объявить публично через герольда свою волю. Единственным контролем, которому он подлежал, было общественное мнение. Это действие называлось ἀποκήρυξις. Надо прибавить, что оно применялось крайне редко.
У отца, наконец, было право назначать опекунов для своих несовершеннолетних детей и указывать в завещании, за кого должна выйти замуж его дочь.
Власть отца над его детьми прекращалась с их совершеннолетием, которое считалось или когда исполнялось восемнадцать лет, или на восемнадцатом году.
17. Обязанности детей по отношению к родителям.
Дети в Греции обязаны были нести по отношению к родителям обычный долг почтения и повиновения. Бесполезно было бы перечислять подробно все их обязательства; достаточно упомянуть о двух из них.
Прежде всего, сын должен был доставлять своим родителям содержание, если они впадали в нужду. «Закон», говорит Исей, «повелевает заботиться о прокормлении родителей; родителями же являются отец, мать, дед, бабка, прадед и прабабка». (О наследстве Кирона, 32).
Существовало тесное соотношение между правом на наследство и обязанностью давать содержание тому лицу, от кого наследство переходило; один клиент Исея предъявлял требования на наследство одного человека как раз на том основании, что если бы этот человек был еще жив и впал в нужду, то обязанность содержать его легла бы именно на истца. (О наследстве Клеонима, 39—
с.57 Сын освобождался от этой обязанности лишь в одном случае: если отец, несмотря на свою бедность, пренебрег долгом обучить сына какому-нибудь ремеслу, он терял всякое право на содержание. (Плутарх. Солон, 22).
Во-вторых, на сыне лежала обязанность воздавать своим умершим родителям предписываемые религиозными установлениями почести. Среди обвинений, выставляемых против Леократа оратором Ликургом32, находится «преступное оскорбление родителей, состоящее в том, что он сам уничтожил их могилы и отменил необходимые для них погребальные обряды».
Сын, пренебрегающий своими обязанностями, мог быть предан суду.
Выбор наказания предоставлялся на усмотрение суда, который иногда доходил до произнесения смертных приговоров. Во всяком случае, виновный лишался всех политических прав.
18. Правила наследования.
Наследства переходили сначала в руки прямых потомков, т. е. сыновей, а за отсутствием их — к дочерям. Наследство делилось поровну. Наследник по прямой линии самостоятельно овладевал имуществом и не имел надобности просить о вводе во владение. Приемные дети пользовались совершенно теми же правами, что и дети родные. Что же касается детей незаконных, то они не имели никаких прав на наследство. Закон исключал их из семьи и разрешал только завещать им не более 1000 драхм (около 370 рублей).
После прямых потомков закон обращается к боковым родственникам, не останавливаясь на восходящей линии. Передача наследства по восходящей линии, по мнению древних, заключала бы в себе противоречие. Наследование по боковой линии находилось в зависимости от с.58 степени родства. Закон выдвигает прежде всего потомство одного и того же отца, т. е. братьев покойного и их детей, затем — сестер и их детей; во второй линии идут потомки деда со стороны отца, т. е. двоюродные братья покойного и их дети, всегда с предпочтением мужчинам. На детях двоюродных братьев наследование по мужской линии прерывается. За неимением родственников по отцу или по деду, в том же порядке следуют родственники матери по нисходящей линии, затем потомство бабки с материнской стороны. Далее снова наследование переходит к ближайшим родственникам с отцовской стороны.
Боковые родственники могли получить наследство лишь после хлопот о вводе во владение.
Каждый из наследников мог отказаться от наследства.
(Dareste. Plaidoyers civils de Demosthène, I, стр. XXVII—
19. Духовное завещание.
Завещание было неизвестно афинянам до начала VI века, а спартанцам — до начала IV до Р. Х.
Этот акт признавался действительным только при соблюдении многочисленных условий. Прежде всего требовалось, чтобы завещатель находился в полном самообладании. Тот, кто подвергался физическому или нравственному принуждению, кто благодаря старости, болезни или сумасшествию лишался своих духовных способностей, по смыслу закона не имел права располагать своим имуществом. Всякий гражданин, ведающий общественными деньгами, лишался права завещать впредь до утверждения его отчетов. Несовершеннолетние и женщины были в том же положении. Приемный сын также не пользовался правом завещать свое имущество, потому что, если он умирал без потомства, его состояние доставалось семье его усыновителя.
Духовное завещание составлялось обыкновенно при свидетелях и хранилось или у кого-нибудь из друзей с.59 завещателя, или в храме, или у должностного лица. Содержание завещания лишь в редких случаях доводилось до сведения свидетелей; они знали только, что завещание сделано. В завещании всегда можно было сделать приписку и даже уничтожить его.
Одна фраза у Плутарха указывает, по-видимому, что в Спарте существовала полнейшая свобода завещания. В Афинах закон разрешал завещать в пользу родственника или лица постороннего, только если не было мужского потомства. Впрочем, в этом случае желаемого наследника усыновляли посредством завещания. Если у отца была только одна дочь, он мог завещать свое состояние, но лишь под условием обязательства со стороны наследника жениться на его дочери. Если же у него было несколько дочерей, он не назначал наследников по числу их, а выбирал одного, который получал наследство с обязательством выдать замуж остальных дочерей и дать всем им приданое.
Иногда отец делал духовное завещание только с целью разделить имущество поровну между его детьми, но обыкновенно к этому прибегали, чтобы поступить против обычного права и чтобы назначить детям неравные части. Завещатель мог отдать преимущество тому из детей, кого он любил больше; чаще всего это был старший сын. Он имел право наряду со своими сыновьями включить в число наследников какого угодно человека. На Крите часть состояния, которою можно было располагать таким образом, была низведена до суммы около двадцати рублей. В Афинах вместо ограничений в законах, кажется, существовали просто обычаи.
Всякое духовное завещание можно было обжаловать перед судом. Для отмены его требовались, конечно, серьезные поводы, если судьями бывали должностные лица, как в Спарте, в Элиде, в Гортине. Наоборот, при многолюдном составе суда в Афинах, на Хиосе, в Милете и в Эресе, и вообще в демократических государствах, были гораздо менее склонны уважать волю умершего. Мало занимаясь изучением законов и мало с.60 заботясь о точном применении их правил, эти судьи легко поддавались влиянию соображений о разумности оснований завещания или же мыслям, не относящимся к самому завещанию.
20. Завещание Платона.
«Платон оставил имущество, обозначенное ниже, и распорядился следующим образом:
Земля, расположенная в Ифестиадах, не может быть отчуждаема ни путем продажи, ни обмена, но должна остаться по возможности собственностью сына моего Адиманта. То же относится к земле, расположенной в Эресиадах и купленной мною у Каллимаха.
3 мины серебра (около 100 руб.), серебряный кувшин, весящий 165 драхм (720 г), чашу весом в 45 драхм (196 г), золотое кольцо и золотые серьги, весящие вместе 4 драхмы и 3 обола (30 г).
Эвклид-каменотес должен мне 3 мины.
Я отпускаю на волю Артемиду.
Я оставляю рабов Тихона, Бикта, Аполлониада, Дионисия; утварь, обозначенную в списке, копия которого есть у Деметрия.
Я никому ничего не должен.
Опекуны: Сосфен, Спевсипп, Деметрий, Гегий, Евримедонт, Каллимах, Фрасилл».
(Диоген Лаэртский33. Vitae philosoph., книга III, гл. 41—
21. Дочь-наследница.
В отношении прав наследования женщины находились в значительно худшем положении, чем мужчины.
Прежде всего, если женщина была соперницей мужчины, находящегося в одинаковой с ней степени родства, мужчина всегда пользовался преимуществом.
с.61 Во-вторых, дочь, по крайней мере в Афинах, по закону, не могла наследовать при наличности сына. Приданое, которое она получила, или которое она могла получить впоследствии, было все, на что она имела право рассчитывать, и приданое это не было равно части ее брата. Так, отец Демосфена, имевший двух детей, оставил в приданое дочери только два таланта из состояния в четырнадцать талантов. На Крите дочь имела право только на половину движимого имущества и податей, вносимых зависимыми крестьянами.
Если умерший имел только одну дочь, она становилась наследницей, или, вернее, как бы приобщалась к наследству; в таком случае она называлась ἐπίκληρος, т. е. дочерью-наследницей. Часто отец при жизни или по завещанию назначал ей мужа или жениха. Если он не сделал этого, то забота выдать наследницу-сироту замуж ложилась на общественные власти — царя у спартанцев, архонта у афинян. Впрочем, должностные лица не могли руководиться при выборе мужа девушке ни своими, ни ее желаниями.
Существовал утвержденный законом порядок, касающийся женихов наследницы. Платон согласно с гортинским законом34 указывает, что такая наследница должна быть предложена в жены сначала одному из дядей с отцовской стороны, «начиная с самого старшего», потом одному из двоюродных братьев, далее одному из других родственников, следуя степеням их родства. Замужество такого рода было обязательно для девушки под страхом потерять половину наследства.
Если в то время, когда она делалась наследницей, она была замужем, ее могли заставить покинуть своего мужа. Родственники, имеющие в указанной последовательности право на ее руку, не несли безусловного обязательства жениться на ней; каждый из них мог уступить свои с.62 права на нее следующему за ним по степени родства. Подобного рода замещения были нередки в Афинах. На Крите упорствующий родственник мог быть присужден судом к женитьбе в двухмесячный срок. Если все родственники один за другим отказывались вступить в брак с наследницей, она получала возможность выбирать себе мужа по своему собственному желанию среди мужчин своего рода. Наконец, если не находилось жениха в роде, родственники опрашивали всех: «не хочет ли кто жениться?». Иногда какой-нибудь мужчина отвечал согласием на этот призыв, и брак совершался в тридцатидневный срок; в случаях, когда никто из них не выражал желания, девушка «выходила за кого могла», даже вне своего рода. Если несколько родственников вступали из-за нее в спор, дело разрешалось постановлением суда.
В сущности говоря, дочь-наследница не получала отцовского имущества в собственность; она была только как бы хранительницей его. Настоящим наследником ее отца являлся сын, который мог родиться от нее. Она была лишь посредницей, через которую имущество деда передавалось внуку.
Эти столь своеобразные правила были внушены религией. «Законодатель хотел дать человеку, умирающему без наследников мужского пола, посмертного продолжателя, наследника, который получил бы его состояние и который продолжил бы культ его очага. Законодатель желал, кроме того, чтобы этот наследник по возможности был кровным родственником умершего, и думал, что он может явиться благодаря браку дочери покойного с ближайшим родственником. Как только от такого брака рождался сын, он рассматривался как сын своего деда. Благодаря ему должно было совершиться восстановление дома умершего и возобновление прерванных домашних жертвоприношений».
(Caillemer. Le droit de succession légitime à Athènes, стр. 45—
22. Опека.
По смерти отца несовершеннолетние дети попадали во власть опекуна, указанного в завещании умершего. В случае отсутствия такого указания, опека переходила к ближайшему родственнику в том же порядке, который действовал при законе о наследствах; наконец, за неимением родственников, опекун назначался в Афинах архонтом. В ведении опекуна находилось управление и распоряжение имуществом несовершеннолетнего. Но закон обязывал опекуна отдавать в аренду это имущество в присутствии архонта и брать при этом закладную на личное имущество арендатора.
(Dareste. Plaidoyers civils de Demosthène, I, стр. XXVI).
Среди опекунов бывали и люди честные, и такие, которые недобросовестно относились к своим обязанностям. Пример Демосфена в этом отношении является наиболее любопытным.
«Мой отец», говорил он, «оставил состояние приблизительновъ14 талантов (около
Но эта надежда оказалась тщетной. Прежде всего, Афоб не женился на матери Демосфена, а Демофон — на его сестре, но это не помешало «им присвоить себе оба приданые, в то время как Фериппид наложил руки на капитал, доходы с которого он только и мог трогать. Во-вторых, опекуны расхитили вверенное им родовое имущество. Чтобы выполнить свои обязанности, они могли идти двумя путями: управлять имуществом опекаемого сами, увеличивая его доходы, или сдать это имущество, при свидетеле-архонте, в аренду, что и было бы наиболее надежным. Но ни на одно мгновение они не подумали отдать имение в аренду; наоборот, они вошли в соглашение друг с другом, чтобы разграбить и расхитить почти все наследие.
Они продали по дешевым ценам находящиеся в кладовой сырые продукты, чтобы выплатить Фериппиду его 70 мин. Для предоставления Афобу следовавших ему 80 мин они распродали половину рабов-оружейников, благодаря чему мастерская сразу пришла в упадок. В течение двух первых лет Афоб управлял оружейной фабрикой и утверждал, что он не только не извлек из нее никаких выгод, но еще и сам истратил 5 мин (около 185 р.). Затем на долгое время работы остановились. В конце концов, за дело принялся Фериппид, но не вернул этой фабрике былого благосостояния. Что касается фабрики мебели для сиденья, то она исчезла по вине Афоба. Коротко говоря, небрежность и жадность опекунов была такова, что, когда Демосфен достиг совершеннолетия, т. е. через десять лет, то они предложили ему смехотворную сумму в 70 мин, не считая, без сомнения, его дома, стоившего 30 мин (около 1100 руб.). А согласно с очень правдоподобным расчетом Демосфена наследство его при хорошем управлении должно было бы к этому времени достигнуть 30 талантов (около
с.65 Подождав два года, Демосфен решил жаловаться на своих опекунов, и сначала повел наступление на Афоба, от которого требовал 10 талантов (около
ПРИМЕЧАНИЯ
