стр.

От прав гражданства к праву колоната.
Формирование крепостного права в поздней Римской империи.

Коптев А. В. От прав гражданства к праву колоната. Формирование крепостного права в поздней Римской империи.
Вологда: Изд-во «Ардвисура», 1995, 264 с.

с.142

Глава 4

ИЗМЕНЕНИЕ СТАТУСА ПОЗДНЕРИМСКИХ КОЛОНОВ в IV—VI вв.

Государственная политика в отношении колонов определялась в своей основе глубинными сдвигами в системе общественных отношений в империи. Используя право в качестве орудия своей политики, императоры, таким образом, через его посредство вносили изменения в систему правовых норм, сложившихся в классический период римской юриспруденции. При этом очевидно, что система правовых отношений не повторяла буквально лежавшую в ее основе систему общественных отношений. Римская правовая система, сложившаяся к началу позднеантичного периода, как и всякая система, имела свои принципы развития. Внедрявшаяся в право новая практика общественных отношений не только заставляла его изменяться и принимать «вульгарный» по отношению к классическому вид, но и в неменьшей степени сама перерабатывалась под воздействием закономерностей его функционирования как системы. Все это говорит о том, что взаимодействие права и общественной практики было сложным. Используя императорское законодательство в качестве источника, нельзя отождествлять зафиксированные в нем перемены в характеристиках тех или иных общественных групп с переменами в общественном строе. Следует учитывать, что право могло смотреть на мир и оценивать действительность только сквозь призму собственной системы. В законченном, идеальном виде правовая система повторяла в общих чертах идеал общественной структуры, но не сами общественные отношения. Поэтому в императорском законодательстве можно увидеть направление развития социально-правовой системы. Но чтобы проследить эволюцию каждого ее компонента, то есть сословия, общественной группы и т. п., следует соотносить данные о ней с развитием социально-правовой системы в целом. Вследствие этого, материалы и терминология законодательства часто не совпадают с соответствующими компонентами нарративных источников. Их совмещение в исторических исследованиях требует комментариев.

В связи со сказанным понятно, что, хотя понятие социально-юридического статуса (condicio) перекликается с положением фиксировавшегося им общественного слоя, буквально они не могут быть отождествлены. Эволюция статуса общественных групп фиксировала развитие общественной и правовой систем, а не их собственного положения. Поэтому в законодательстве зафиксированы повороты политики по отношению к общественным группам, а не их внутренняя эволюция. Конечно, изменения в общественной системе оказывали влияние на реальное положение населения, но важно подчеркнуть, что это влияние было не прямым, а опосредованным.

В современной литературе наиболее четко прослеживается два подхода к эволюции статуса позднеантичных колонов, хотя они не всегда осознаются и выдерживаются исследователями в чистом виде. Иногда акцентируют внимание на длительном ухудшении социально-экономического положения колонов.

При этом особенно подчеркивается, что фактически прочная их связь с имением установилась в течение II—III вв. Часто считается, что на ухудшение положения колонов повлиял кризис III в., который рассматривается как социально-экономический в своей основе¹. Зачастую уже для этого времени их зависимость рассматривается как фиксированная в праве. В качестве аргумента приводится трактовка ряда юридических текстов, в основном из Дигест Юстиниана². Исходя из этого, полагают, что в начале IV в. были лишь юридически закреплены уже давно сложившиеся отношения господства и подчинения между землевладельцем и колоном³. Колоны были прикреплены к земле и ее обработке. На основе такого подхода некоторые исследователи считают, что уже с начала IV в. колона с.143 можно трактовать как адскриптиция. Его имущество они рассматривают как пекулий, а его самого как лицо рабского или почти рабского статуса⁴. Отсюда следует, что положение и статус (вопрос об их различии при этом практически не ставится) колонов претерпели наибольшие изменения в течение II—III вв., а позднеантичные колоны сохраняли уже сформировавшийся к IV в. более или менее однозначный статус, на основе которого происходило лишь некоторое ухудшение их положения в сторону сближения с положением рабов.

Иной подход состоит в том, что прикрепление колонов к месту жительства, имению или земле рассматривается как начало качественного нового этапа в развитии колоната. Лишь его распространение дало стимул последующему оформлению принципиально нового статуса зависимого колона. При этом отношения фактической зависимости, складывавшиеся в эпоху Ранней империи, не принимаются в расчет, поскольку они не фиксировались юридически. Очевидно, что в этом случае качественно различаются понятия положение и статус. Такого подхода придерживаются в основном исследователи, объясняющие закрепление колонов в имениях потребностью государства отладить механизм новой фискальной системы, складывавшейся в результате реформ Диоклетиана⁵. По их мнению, запрет покидать имения не сразу привел к установлению связи колонов с землей. Он был лишь предпосылкой для последующего формирования юридической зависимости, на основе которой и возник новый статус зависимого колона⁶. Эта зависимость впервые проявила себя даже не в конституции 332 г., которую сторонники прежде рассмотренного подхода считают завершающим аккордом формирования статуса. По-настоящему же прочная связь колона с землей складывалась только с середины IV в.⁷ И только после этого можно говорить о формировании статуса зависимого колона. Такая точка зрения доминирует в современной специальной литературе о колонате. Поэтому среди специалистов вторая половина IV в. считается важным переломным периодом в развитии колоната⁸. Кроме того, в работах последнего времени появилась тенденция вообще отрицать существование особого статуса зависимого колона. В статьях Ж.-М. Каррие данные законодательства о подчиненном положении колонов рассматриваются как проявление прав на их налоговые обязанности со стороны фиска, представителем которого выступал землевладелец. Несмотря на критику основных положений Каррие об автопрагии и фискальных потребностях, в вопросе о статусе Б. Сиркс фактически следует за ним.

Представляется все же более обоснованным традиционный подход к оценке статуса зависимого колона, выраженный в обзоре статей Ж.-М. Каррие И. Ф. Фихманом. Он привел очевидные данные законодательства, указывающие на существование такого особого статуса (condicio)⁹. Поэтому вопросом о статусе позднеримских колонов мы возвращаемся к старой дилемме: либо он оформился в начале IV в. в связи с юридическим прикреплением колонов к земле, либо он вызрел постепенно в течение IV—V вв. В основе столь различных выводов лежит один и тот же, но по-разному интерпретируемый, материал императорского законодательства. Статус колонов мог проявиться в нем как совокупность черт, характеризующих правоспособность колонов и их соотношение с другими группами плебеев, входившими в состав humiliores. Поэтому логично рассмотреть данные законодательства по каждой из черт их статуса в отдельности на протяжении IV—VI вв. В совокупности они позволят заключить, появился ли новый статус зависимого колона с начала IV в. или в более позднее время. Эволюция же черт этого статуса покажет направление развития колоната в рамках позднеантичной социально-правовой системы.

с.144

4. 1. Право колонов на судебный иск.

Почти до конца IV в. колоны без каких бы то ни было ограничений выступали в суде истцами и ответчиками¹⁰. Конституция 386 г. даже призывала колонов, наряду с сенаторами, куриалами и посессорами, обличать бесчестных судей (CTh. IX, 27, 6 = CJ. IX, 27, 4). К тому же времени относится процесс Либания со своими колонами, начатый по их инициативе. Как известно, Либаний проиграл свой земельный спор с колонами (Liban. Or. 47, 13—14). Хотя дело здесь не обошлось без помощи колонам со стороны найденных ими покровителей, сам этот факт достаточно выразителен. Сохранившееся императорское законодательство наполнено множеством постановлений, повторявших запрет землевладельцам нарушать «обычаи» (consuetudines), которыми регулировались их взаимоотношения с колонами¹¹. В частности запрещалось изменять или повышать арендную плату, не говоря уже о каких-либо экстраординарных поборах в пользу землевладельца. В постановлении конца IV в. особенно подчеркивалось, что за колоном, несмотря ни на что, сохраняется право иска против хозяина в случае взимания им платежей сверх законной нормы¹². На практике подкупность судей и администрации зачастую отдавала предпочтение то землевладельцу, то колонам¹³. Поэтому реальная власть хозяина земли, которую обрабатывали колоны, часто зависела от его богатства, социального веса и других обстоятельств. Но право обратиться в суд колоны сохраняли.

Однако в самом конце IV в. оно было подвергнуто сомнению. Этот перелом в сознании правительственных юристов проявился в конституции комиту Азии Небридию, сохранившейся, правда, в редакции Кодекса Юстиниана (XI, 50, 2 — 396): «Хотя колоны вписаны в цензы, они [юридически] свободны как по отношению к тем, кому не делают их подчиненными налоговые поставки, так и по отношению к тем, от кого ежегодными повинностями и предназначением [своего] положения [фактически] они зависимы почти так, что выглядят связанными неким подобием рабства. Тем не менее нетерпимо, чтобы они осмеливались тревожить тяжбой тех, кем, как хозяевами, без сомнения, они могут быть распроданы вместе с имениями. Впредь мы устраняем такую возможность, чтобы никто [из них] не осмеливался беспокоить в суде достоинство господина, и пусть знают, что чьи они сами, того же и все им [принадлежащее]. Ведь поскольку очень часто постановлялось, чтобы никому из колонов не позволять без ведома хозяина имения ни продавать, ни отчуждать другим способом ничего из своего пекулия, каким образом он сможет на равном праве выступить в суде против такого лица, которому законы не позволяют иметь в своем праве ничего собственного, и обладающего властью только приобретать, но не передавать, тогда как хозяину они позволяют и приобретать, и владеть? Но запрещая такому роду людей возбуждать иски против хозяев или патронов и отказывая им в праве вызова в суд, как в делах гражданских мы делаем исключение для случаев взимания платежей сверх законной меры, против чего и прежние принцепсы предоставляли им возможность протестовать, так и при исходящем от государства обвинении в уголовных преступлениях у них не отнимается возможность судиться по поводу беззаконий по отношению к ним самим и их близким» (CJ. XI, 50, 2 — 396).

Согласно общему мнению, в конституции, наряду с ограничением прав колонов на имущество, зафиксирован «запрет права иска» по любым делам, не касавшимся физического насилия и экономического давления на колона¹⁴. Однако Д. Айбах связал это постановление с конституцией 366 (371) г., предоставлявшей землевладельцам права принуждать колонов к исполнению обязанностей в пользу государства (автопрагии). По его мнению, именно на такое принуждение колоны и не получали права жаловаться в суд, поэтому конституция не вносила ничего нового в права колона и не с.145 влияла на его статус¹⁵. Для конца IV в. такое прочтение конституции кажется вполне вероятным. Сохранившийся же ее текст, фактически уравнивавший колонов в их отношении к землевладельцу с его рабами и отпущенниками, выглядит скорее продуктом творчества составителей Кодекса Юстиниана. Содержавшееся в оригинале конституции 396 г. частное ограничение возможностей колонов обратиться в суд на землевладельца было использовано ими для конструирования ограниченности их прав.

Судя по источникам, колоны вели дела в суде и в V в., и в эпоху Юстиниана¹⁶. Однако отношение властей к обращениям колонов в суд было негативным. В одной из новелл Юстиниана (80, 2 — 539) сообщается, что колоны (geōrgi telountes hupo despoteian = agricolae aliqui sub dominis constituti) приезжают в столицу многочисленными группами для возбуждения судебных процессов против своих господ. Квестору предлагалось добиваться их скорейшей отправки обратно. При этом различалось две ситуации. В первой колоны, видимо, приезжали просто жаловаться на господ. Это рассматривается как их право, которое господа обязаны удовлетворить поскорее. Во втором случае колоны являлись судиться с господами и вести против них дела. Для этого предлагалось оставлять двух-трех из них. Беспокоившие их дела предписывалось решать максимально быстро, чтобы не задерживать колонов в столице и не причинять убытков отрывом от сельскохозяйственных работ ни им самим, ни их хозяевам. Тот же настрой и в конституции Небридию: «нетерпимо, чтобы колоны осмеливались тревожить тяжбой хозяев», «как мог бы хозяин выступать в суде на равном праве против такого лица», чьи права перестали быть равными его правам. Такое отношение очевидно для общества, в котором юридическое лицо (persona) колона перестало быть равным «лицу» землевладельца. В римском обществе IV в. для этого еще не было оснований.

В VI в., по всей вероятности, у колонов было отобрано реально уже утратившее значение право судиться с хозяином по вопросам, которые не касались непосредственно их имущественных или личных отношений. Наличие этого права указывало на принадлежность колона и землевладельца к одному коллективу граждан. Устранение его показывало, что объединявшее их понятие гражданства распалось, а колоны и их хозяева оказались в разных сословиях. Такое лишение колонов права доноса на господина стояло очень близко к аналогичным постановлениям в отношении рабов и вольноотпущенников¹⁷. Видимо, колона пытались рассматривать если не в качестве составной части фамилии своего хозяина, то как непосредственное продолжение фамилии своего патрона. То есть как лицо подвластное¹⁸. Как неоднократно отмечала Е. М. Штаерман, «человек экономически зависимый… не смел высказывать мнение, не угодное тому, кому был чем-то обязан»¹⁹. Сохранение за колонами права обращаться в суд по поводу superexationes или насилия современные исследователи рассматривают в качестве аргумента сохранения ими свободного статуса. Но ведь и рабы как будто отвечали по искам de peculio, хотя формально, конечно, отвечал их господин. Они не могли лишь свидетельствовать против господина, что на юридическом языке значило бы, что он свидетельствует против самого себя. Однако еще во II в. рабам было предоставлено право жаловаться на жестокое обращение хозяев. Именно это право конституция 396 г. оставила колону. Да к нему было добавлено право на иск против superexactio. Этим правом пекулий колона как бы оказался под охраной государства.

Две конституции Юстиниана 529 г., как бы приоткрывая стоявшую за правовыми формами реальную действительность, показывают, что колоны прибегали к суду, оспаривая свой зависимый статус и право своего хозяина на землю (CJ. IV, 21, 19; XI, 48, 20). В данном случае нас интересует сам факт существовавшей в VI в. возможности такого рода. Применительно к характеристике статуса колонов с.146 представленные в конституциях ситуации можно трактовать по-разному. Судя по контексту, колоны оспаривали свободу, которая с точки зрения государства им не подобала (coloni ad dominum certantes et sibi iniquam forte libertatem vindicantes). Можно, подобно Е. Э. Липшиц, видеть в этих колонах, закрепощаемых земледельцев, боровшихся против расширения их эксплуатации²⁰. В таком случае возможно признание у них равного с господином права на судебный иск. Но, быть может, в юридической ситуации этих конституций судящихся с землевладельцами колонов следует рассматривать как независимых от него самостоятельных (sui iuris) земледельцев. Оспорив в условиях неустоявшихся между ними связей права землевладельца, колоны тем самым ставили себя в равное с землевладельцем правовое положение, то есть выступали в суде не как его колоны.

Правовая обособленность императорских колонов способствовала созданию режима особого благоприятствования для них в суде²¹. В IV в. провинциальные судьи имели равные права в отношении как частных, так и императорских колонов (CTh. II, 11, 1 — 349). Но на слушании дел последних должен был присутствовать императорский рационал или прокуратор (CJ. III, 26, 8 — 355). При Валентиниане I наряду с рационалом курирование судебных дел императорских колонов было поручено особому дефенсору императорских владений (CTh. X, 4, 3 — 370? 373?). При этом внутренние споры между императорскими и патримониальными колонами изымались из ведения провинциальных судов, их стал решать рационал (CJ. III, 26, 7 — 349). Во второй половине IV — первой половине V вв. в связи с распродажами государственных имений число колонов, находившихся под непосредственным контролем императорской администрации, сократилось. Но при этом рельефнее стало выделяться их особое правовое положение. Поэтому к середине V в. произошло изъятие гражданских и уголовных дел императорских колонов из практики провинциальных судей и передача их комиту и препозиту императора (CJ. III, 26, 11 — 442).

4. 2. Колоны и воинская служба.

Общепризнано, что в IV в. колоны набирались в армию в соответствии с принятым порядком, согласно которому новобранцев выставлял хозяин имения²². Колонов возвращали из войск к их обязанностям лишь в тех случаях, когда они уходили в армию тайком по собственному почину, а не будучи выставлены землевладельцами²³. Достаточно отчетливо это показывает сокращенная в Кодексе Юстиниана конституция магистру обоих родов войск Пульхру: «Твоему высочеству следует бдительно следить, чтобы ни колоны, ни пастухи не принимались в армию по собственному их предложению и не принуждались к воинской службе против их воли» (CJ. XII, 33, 3 — 395/402). Собранные в Новеллах к Кодексу Феодосия конституции Феодосия II и Валентиниана III показывают, что и в середине V в. колоны рассматривались как материал для воинского набора²⁴. Поэтому конституцию этих императоров в Кодексе Юстиниана, запрещавшую допускать колонов к воинским должностям, следует понимать не как запрет им служить в армии, а как запрет поступать туда по вольному найму: «Полагаем, что колонов никоим образом не следует допускать ни к каким, хотя бы и низшим, воинским должностям. Но и не позволяем, чтобы вписанные в ценз добивались должности аппариторов магистерской власти, так как в этой части мы заботимся и о праве господ, и о чести государства»²⁵. Однако характер сокращения этой и других аналогичных конституций в Кодексе Юстиниана наводит на мысль, что к VI в. колонов перестали принимать в армию вообще²⁶.

Постепенному вытеснению колонов с воинской службы способствовала введенная Диоклетианом система рекрутского набора. Она предполагала возможность замены с.147 новобранца так называемыми «рекрутскими деньгами» (aurum tironicum). Набор в армию часто был связан со злоупотреблениями²⁷. В 375 г. с целью помешать коррупции при наборе были составлены единые правила вербовки, согласно которым рекрут оценивался в 30 солидов. К этой сумме добавлялось еще шесть солидов, которые рекрут получал от выставлявшего его землевладельца на приобретение амуниции и других затрат. Таким образом, военную повинность можно было откупить суммой в 36 солидов (CTh. VII, 13, 7). Вероятно, внимание к этой проблеме во второй половине IV в. не было случайным при том, что империя в это время особенно нуждалась в солдатах. Заменить рекрутов выплатой денег предпочитали на экзимированных землях императора и сенаторов. Выступавший ревнителем традиций Юлиан было запретил сенаторам выкупные платежи, обязав их поставкой рекрутов (CTh. XI, 23, 2 — 362). Но при Валентиниане I и Валенте от этого правила стали отходить (Sozomen. VI, 37; Socrat. IV, 34). К концу IV в. императорские и сенаторские владения освобождались от рекрутского набора с заменой его денежными выплатами²⁸.

4. 3. Колоны и городские обязанности.

В первой половине IV в., видимо, не существовало специальных запретов колонам занимать гражданские должности. В одном из постановлений Константина говорится о «вписанных в ценз» (censiti), которые исполняют обязанности аннонариев и писцов (CTh. VIII, 1, 3 — 333). Частноправовые документы из Египта показывают, что привлечение сельских жителей к литургическим обязанностям было распространенным явлением. Конституция Константина, поощряя выполнение ими этой работы, предписывала освобождать их за это от подушной подати. От Обязанностей в пользу городской общины освобождались только императорские колоны (CJ. XI, 68, 1; 2). Как уже отмечалось, с точки зрения античной формы общественного устройства это означало ухудшение их гражданско-правового статуса. Но фактически в позднеантичных условиях рассматривалось как привилегия, освобождавшая от тягостной повинности. Были широко распространены различные способы уклонения от нее со стороны куриалов, на которых лежала основная тяжесть городских издержек. В числе прочего куриалы использовали эту привилегию императорских колонов, арендуя участки земли в императорских владениях. Получив таким образом формальное право именоваться императорскими колонами, они находили способ выйти из сословия куриалов, продолжая, возможно, жить в городе (CTh. XII, 1, 33 — 342). Такие куриалы не были, конечно, настоящими колонами. Конституция Констанция называет их включение в число императорских колонов «уловкой».

Иногда в качестве доказательства привлечения в курии зажиточных колонов-оригинариев приводится конституция 383 г.: «Куриалам провинции Мезия разрешается привлекать к обязанностям декурионов плебеев, имеющих значительное имущество, чтобы люди низкого происхождения, но богатые, не избегали вследствие незначительности ничтожного имени тягот, для которых требуется имущество. По их желанию добавляется также и то, чтобы бежавшие со времен божественного Юлиана к различным провинциальным обязанностям лица местного происхождения (originales) без какого бы то ни было колебания возвращались к обязанностям куриалов» (CTh. XII, 1, 96 — 383). Однако по контексту originales, которых обычно отождествляют с колонами-оригинариями, вовсе не были колонами. Это те потомственные декурионы, которые разбежались из курий и которых предписывалось возвращать обратно (retrahantur)²⁹. Иное дело зажиточные плебеи, которых было позволено включать в курию. Но они не были колонами. В Дигестах Юстиниана (50, 2, 7, 2) сохранено предписание, согласно которому «плебею запрещается отправлять почетные должности с.148 декурионов». Но уже в III в. возникло множество прецедентов отхода от этого принципа³⁰.

К концу IV в. не только императорские, но и все прочие колоны безусловно освобождались от любых привилегий и должностей и возвращались в имение своего хозяина (CTh. XI, 48, 11 — 396). В скором времени вопрос об участии колонов в общественной жизни корпорации, курии или просто за пределами своего имения стал рассматриваться с точки зрения срока давности (CTh. XII, 19, 2 — 400). Только прослужив «курии, коллегии, бургу или прочим сообществам» 30 или 40 лет, колоны могли избавиться от своего статуса. Видимо, к этому времени складывается по крайней мере общее представление о нем. В отличие от эпохи Константина в начале V в. уже запрещалось назначать колонов на должности табуляриев. Согласно конституции 401 г., в этом смысле они, вместе с рабами, противостояли свободным людям (CTh. VIII, 2, 5 = CJ. X, 71, 3). С этим, видимо, был связан и упоминавшийся запрет занимать должности аппариторов военных магистров. На практике, вероятно, и в течение V в. колоны неоднократно по разным причинам несли городские литургические обязанности. Быть может, некоторым из них это прибавляло престижа и общественного веса у себя на родине. Можно предположить, что по мере превращения колонов в особое сословие и отделения их от граждан их стремление к городским munera et honores усиливалось. Но это не меняло их места в имперской общественной системе. Иногда хозяин имения спокойно смотрел на то, что дети колона проживали в городе и делали себе карьеру, никак не связанную с земледелием. Ему было достаточно того, что обязанности колонов выполняли их отцы и братья (CJ. XI, 48, 23 — 531/4).

4. 4. Колоны и клир.

Конституции, связанные с вступлением колонов в клир, появляются в законодательстве на рубеже IV—V вв. Быть может, это как-то было связано с укреплением позиций ортодоксальной церкви в среде земледельцев имений в период борьбы с ересями (CTh. XVI, 5, 52 — 412; 54 — 414). Но и развитие самих колонатных отношений влияло на взаимоотношения колонов с церковью. В церквях, построенных на территории имений или сел, предлагалось назначать служителей из числа местных колонов, а не тех, которые жили в другом имении или селе³¹. Ко времени издания Кодекса Феодосия эта практика была еще достаточно новым явлением. Поэтому посвященный назначению служителей в церкви имений фрагмент конституции 398 г. в передаче Кодекса Феодосия акцентировал внимание лишь на факте разрешения местным земледельцам быть клириками³². Тот же фрагмент в передаче Кодекса Юстиниана подчеркивал, что новоиспеченные клирики должны сохранять «тяготы и бремя своей подушной подати»³³. По-видимому, в течение V в. проблема платежей и повинностей клириков из числа колонов стала более актуальной.

Сохранившееся в Кодексе Юстиниана (I, 3, 16) постановление 409 г. давало земледельцам, становившимся священниками в родном селе, освобождение от подушной подати. Сельские обязанности такого клирика должны были передаваться хозяином имения другим земледельцам. Конституция декларировала нерушимость этой льготы для церквей на все времена. К эпохе Юстиниана утвердилась практика, в соответствии с которой становившийся клириком колон должен был предварительно подумать о заместителе, который бы выполнял возложенные на него обязанности (CJ. I, 3, 36 — 484). С этим, видимо, был связан и акцент на согласии хозяев имения, чтобы их колоны становились служителями церкви. Оно не требовалось, если проблема с платежами была решена. Согласие господ было важно в тех случаях, когда колон хотел стать священнослужителем за пределами имения. Без согласия господина это ему запрещалось. Скрывавшиеся в лоно церкви самовольно должны были немедленно возвращаться с.149 обратно (CJ. I, 12, 6, 5 — 466). Если же этого не происходило, то такие клирики могли довольно долго пребывать в церкви и даже становиться диаконами, епископами или пресвитерами. Иногда такие лица, умерев, оставляли свое имущество церкви. Его, в отличие от завещанного клириками независимого происхождения, предлагалось вернуть хозяевам имения (CJ. I, 3, 20 — 434). Однако решать такие дела следовало полюбовно между землевладельцем и церковной администрацией. Почтение к церкви запрещало иски к ней в случае невозвращения такого имущества. В течение V в. лица, прожившие в церкви 30 и более лет, а также те, кто достиг звания епископа или пресвитера, освобождались от связи с имением и подчинения его хозяину (Nov. Val. 35, 6 — 452). Церковнослужителям из колонов, не достигшим ранга епископа и пресвитера и обнаруженным до истечения 30-летнего срока давности, видимо, можно было сохранить свое положение в клире, дав за себя заместителя и возвратив хозяину имения стоимость своего имущества. Даже диаконы не избавлялись от такой необходимости, но это давало им реальный шанс законным путем выйти из состояния зависимого колона.

При Юстиниане отношения колонов-адскриптициев с клиром были несколько скорректированы (Nov. Just. 123, 4, 17, 35 — 546). Отмена 30-летнего срока давности ликвидировала эту возможность перехода колонов в клир. Видимо, утвердилось правило, в соответствии с которым клириками адскриптиции могли становиться только в своих имениях и то лишь с согласия господ и при условии обеспечения сельскохозяйственных работ. Официально освободиться от адскриптициата могли только достигшие звания епископа. Для вступавших в монастырь лиц неизвестного статуса был установлен трехлетний испытательный срок. Если в течение него выяснялось, что испытуемый является рабом, колоном, адскриптицием или бежавшим от сельских работ, его следовало вернуть господину вместе с его имуществом. Господина лишь обязывали словом, что беглец останется безнаказанным. Однако, если в течение трех лет заявлений о колоне не поступало и он принимал схиму, нашедшийся впоследствии его господин мог претендовать только на его имущество, но не на ставшего монахом.

4. 5. Колоны и плебс.

До начала V в. в императорских конституциях не встречается сопоставления колонов с сельскими плебеями. Это указывает на то, что в IV в. колоны не отделялись от плебеев³⁴. Некоторые косвенные данные вполне подтверждают это. В одной конституции 374 г. колоны названы лицами ex rusticana plebe (CTh. XIII, 1, 10). В другой конституции говорится об «имениях, к которым было приписано определенное количество плебса»³⁵. очевидно, что это были колоны, поскольку далее в тексте говорится о запрещении отделять этот плебс от обрабатываемой земли. В постановлении 366 (371) г. потомственные колоны противопоставлялись колонам, имевшим свою собственную землю, то есть мелким крестьянам, дополнительно арендовавшим участок в соседнем имении (CTh. XI, 1, 14 = CJ. XI, 48, 4). Такие крестьяне были связаны с государством не через землевладельца, а напрямую. Очевидно, что они были плебеями. Однако это не выступало в конституции показателем, отличавшим их от не имевших своей земли колонов. Иными словами, последние из плебеев не исключались.

Показательны также конституции, устанавливавшие наказания за различные преступления, в которых оказывались замешаны колоны. Они делятся на две категории. Одна часть постановлений делает акцент на различии наказаний для землевладельца и подвластных ему лиц. Так в постановлении Константина «актор имения или раб или инкола или колон», помогавшие фальшивомонетчикам, карались, в отличие от землевладельца, смертной казнью (CTh. IX, 21, 2, 4 — 321). Более позднее постановление гласило: «Тот, кто примет у себя дезертира… пусть подвергнется наказанию по закону с.150 в соответствии с сословным и личным достоинством. Тот, кто подлежит телесным наказаниям, в соответствии с сутью права или наказывается палками, или отдается в оковах для общественных работ, или иногда с позволения цензора наказывается вечным изгнанием… (1) Если же убежище дезертиру предоставит без ведома хозяина прокуратор имения или актор или даже колон, уличенный в преступлении пусть карается смертной казнью…» (CTh. VII, 18, 8 — 383 (391?). В других конституциях акцент делается на лицах из числа персонала, помогавших преступникам внутри имения. В этом случае колоны всегда отделяются от рабов и сближаются с плебеями. Рабы, в основном акторы и прокураторы имений, за укрывание дезертиров в своих имениях карались смертью путем сожжения³⁶. Лица же «плебейского и ничтожного статуса» (plebeiae et humiliores condicionis) заключались в оковы (CTh. VII, 18, 1 — 365). Укрывавшие разбойников наказывались в зависимости от «качества лица» (pro qualitate personae): актор и прокуратор — сожжением, ingenua et vilior — палкой, melior — штрафом (CTh. IX, 29, 2 = CJ. IX, 39, 11 — 383 (391?). Очевидно, что колоны попадали здесь во вторую категорию.

Лишь в одном постановлении Валентиниана I, посвященном процедуре розыска беглых земледельцев, случаи, когда задержанный бродяга оказывался зависимым (рабом, трибутарием, инквилином или колоном) как будто противопоставлялись случаю, когда он объявит себя «плебеем и свободным (CTh. X, 12, 2368? 370? 373?). Но в данном контексте выражение «плебеем и свободным» соответствовало по смыслу «свободным, то есть независимым плебеем (= плебеем или свободным)». Свобода плебея подчеркивала его отличие от других плебеев, но зависимых.

Иное положение складывалось, по-видимому, уже к середине V в. Еще в конституциях начала V в., касавшихся процессов по делам рабов и колонов, обвинявшихся в ереси, отношение к ним было разное (CTh. XVI, 5, 52 — 412; 54 — 414). Но уже в датированной 447 г. новелле Валентиниана III судопроизводство для рабов и колонов, виновных в осквернении могил, общее. Плебеи, также наказывавшиеся за подобное преступление смертью, в тексте новеллы тем не менее отделены от рабов и колонов³⁷. Строго говоря, юридически плебеи и колоны здесь не различались, принадлежа к одной категории humiliores. Но в сознании общества они явно принадлежали к двум разным общественным группам. Плебеи, в отличие от колонов, отнесены конституцией к числу свободнорожденных. Это различие особенно заметно в нарративных источниках. В известном письме Сидония Аполлинария соседу Пуденту он предлагает подвластного тому насильника из трибутария сделать клиентом и тогда «он станет иметь статус плебея, а не колона»³⁸.

4. 6. Dominus vel patronus колона.

Иногда указание на ухудшение статуса колона видят в том, что землевладелец именовался в конституциях термином dominus. В литературе достаточно распространено представление об эволюции терминологии по направлению от patronus к dominus. Это считается одним из показателей ухудшения положения колонов в течение IV—V вв.³⁹ Но в последнее время более укрепляет свои позиции точка зрения, согласно которой уподобление колонов и рабов на такой основе является мнимым⁴⁰. В. Зейфарт, видимо, справедливо назвал такой взгляд на словоупотребление конституций излишне прямолинейным⁴¹. В юридических источниках раннеимператорской эпохи землевладелец нередко обозначался как dominus своего арендатора⁴². В текстах Дигест Юстиниана, которые не рассматриваются как свидетельство зависимости колонов, землевладелец фигурирует в качестве их dominus⁴³. По-видимому, понятие dominus имело в них значение «собственник имения», а не «господин колонов» (Dig. 19, 2, 24, 4; 41, 2, 40, 2). Такое же словоупотребление и в целом ряде императорских с.151 конституций IV—VI вв., в которых землевладелец — dominus agri, terrae, praedii (praediorum), fundi (fundorum), possessionis⁴⁴. Очевидно, само по себе употребление термина dominus для обозначения землевладельца не является показателем тождества его отношений с колоном отношениям господина с рабом⁴⁵.

Понятие dominus было связано с dominium, выступавшим одной из сторон римского представления о власти (potestas). По определению Павла, «словом potestas обозначается многое: в отношении лиц на магистратской должности imperium, в отношении лиц свободных patria potestas, в отношении рабских лиц dominium”⁴⁶. В отличие от других подвластных лиц раб находился в собственности хозяина. Поэтому понятие dominium обозначало прежде всего собственность. Как подчеркивал Ульпиан, «обозначением domini охватываются те, кто имеет собственность»⁴⁷. В этом смысле понятие dominus это характеристика лица, имевшего право на собственность. Его значение можно передать словами «господин над чем-то или кем-то», по-русски «хозяин». Изначально понятие dominus возникло в области семейного права. Право dominium в семье имел только pater familias⁴⁸. Но поскольку термин dominus обозначал не столько качество лица, сколько его право собственности, то с развитием отношений собственности он стал применяться и расширительно. В определенных случаях им могли обозначаться даже лица, находившиеся in potestate⁴⁹. В неправовой сфере это создало предпосылку для его использования в переносном значении: в качестве вежливого обращения, при обозначении дистанции между выше и нижестоящим⁵⁰. В надписях обращение крестьян к крупному землевладельцу — domino — несло на себе отпечаток именно такого стереотипа⁵¹.

В позднеантичную эпоху словоупотребление неправовой сферы слишком сильно вторглось в юридическую лексику⁵². Юристы пытались передать суть новых отношений, используя традиционную терминологию. Естественно, что старые термины наполнялись новым содержанием. На этапе формирования постклассического права это, видимо, казалось выходом из положения. Язык императорского законодательства оказывался гибче языка прежних юристов, хотя и утрачивал прежнюю строгость и точность. Однако при первой же попытке подвести итоги развитию права при Феодосии II оказалось, что слияние обыденного и юридического языка имеет и оборотную сторону. Содержание, доминировавшее в императорских эдиктах при их рассылке над выражавшей его терминологией, в период кодификации и даже отстраненного, скажем, через поколение прочтения, оказалось в плену оформлявшей его традиционной терминологии. Dominus, означавший для администратора, получавшего эдикт, хозяина какого-либо имущества, для юриста, использовавшего текст эдикта в качестве прецедента, обозначал собственника ex iure Quiritium. Администратор мог отнести содержание эдикта к посессору или эмфитевту, выступавшим в роли хозяев земли или колонов, а юрист не мог этого сделать.

Это может объяснить смешение понятий dominus и patronus в конституциях IV—V вв. В литературе достаточно распространена мысль, что в обыденной речи раннеимператорской эпохи слово «патрон» употреблялось в том же значении, что и dominus в эпоху поздней античности⁵³. В литературных текстах V в. встречается даже обозначение рабовладельца в качестве патрона (в смысле: хозяина) его рабов⁵⁴. Хотя в других случаях те же авторы очень точно различали понятия dominus и патрон⁵⁵. Известное письмо Сидония своему соседу Пуденту часто считается аргументом в пользу превращения землевладельца из патрона в господина своих колонов⁵⁶. Когда сын кормилицы Пудента похитил дочь кормилицы Сидония, Пудент просил последнего не доводить дело до жестокого наказания похитителя. Сидоний соглашался при условии, что Пудент освободит его для предстоящего брака с девушкой от своего «прирожденного инквилината» и, таким с.152 образом, превратится из его господина (dominus) в патрона. Хотя В. Хейтланд и Й. Краузе считают этого инквилина рабом, по общему мнению, он был из колонов, проживая с матерью в доме Пудента⁵⁷. Превращение Пудента из dominus в патрона было связано с превращением его потомственного колона-трибутария в плебея и его клиента. Таким образом, во второй половине V в. землевладелец считался dominus своих «прирожденных» колонов, тогда как патроном он был по отношению к подчиненным, но относительно свободным плебеям.

В императорском законодательстве термин «патрон» отмечен для обозначения землевладельца в его отношении к колону всего несколько раз в постановлениях, приходящихся на вторую половину IV — начало V вв.⁵⁸. К этому же времени относятся и данные литературных источников⁵⁹. Возможно, именно на это время приходилось правовое осмысление землевладельца в качестве патрона своих колонов. Быть может, автопрагия давала землевладельцу определенные права, которые нужно было осмыслить юридически надлежащим образом? Вошедший в Кодекс Феодосия (XII, 1, 50 — 362) фрагмент постановления императора Юлиана устанавливал наказание тем, кто принимал беглых декурионов, скрывавшихся «в домах могущественных»: «если без ведома господина это делал раб, его наказывали смертью, а свободнорожденный, принимавший его без согласия патрона, высылался». Хотя колон здесь не назван, указание на то, что под властью патрона находился не отпущенник, а свободнорожденный, делает такое предположение вполне вероятным. Возможно, словоупотребление оригинального текста конституции было более развернутым и определенным. Тогда понятие патрон было внесено в нее редакторами Кодекса Феодосия.

В известном постановлении «О фракийских колонах» речь ведется в общем-то не о собственниках имений, а о посессорах, которым в отношении колонов предоставлялись права и патрона, и господина (possessor eorum iure utatur et patroni sollicitudine, et domini potestate — CJ. XI, 52, 1 — 393?). Строго говоря, посессоры не были собственниками (domini) имений и поэтому не могли приобрести соответствующее право в отношении колона. Юридически право господина-собственника могло быть только передоверено посессору. Но практически, видимо, различие между собственником и посессором не ощущалось. Поэтому определение Августина (De civ. Dei X, 1) гласило: appellantur coloni, qui condicionem debent genitali solo, propter agriculturam sub dominio possessorum. Вероятно, привнесение в язык законодательства обыденной лексики имело определенное значение. Через сочетание традиционных понятий «патрон» и «господин» авторы направленной во Фракию конституции (или ее редакторы в Кодексе Юстиниана) пытались выразить особый характер прав и власти землевладельца над колоном. Ведь параллельно этому они выразили особый статус колона через привычное обозначение «раб» — «рабы самой земли» (servi terrae ipsius). Похожую двойственность «патрон — господин (хозяин, собственник) «мы уже встречали в другой конституции из Кодекса Юстиниана: «…мы запрещаем такому роду людей и выступление против господ или патронов»⁶⁰.

В 365 г. Валентиниан I и Валент разъясняли викарию Азии Клеарху: «Нет сомнения, что у колонов нет права отчуждать землю, которую они обрабатывают, так что, если они и имеют что-либо собственное, не следует передавать [это] без совета и ведома патрона» (CTh. V, 19, 1). Обозначение землевладельца патроном колона отчетливо оттеняется интерпретацией этого текста в Бревиарии Алариха. В интерпретации, кроме совершенно иной тональности, привнесенной, видимо, реалиями начала VI в., землевладелец именуется dominus: «Колоны должны настолько находиться в зависимости от господ, что без ведома господина колон пусть ничего не смеет отчуждать ни из земли, ни из своего пекулия». Различие обоих текстов настолько впечатляюще, что выводы кажутся самоочевидными. Некоторые исследователи, сопротивляясь этой с.153 очевидности, отмечают, что понятие «патрон» употреблялось в частноправовых и литературных текстах даже в VI в.⁶¹ Однако в императорском законодательстве о колонах после 419 г. оно не встречается. Возможно, развивавшееся во второй половине IV в. осмысление колонатных отношений как патроната было оставлено в эпоху, последовавшую за кодификацией Феодосия II.

Вполне вероятно, что с этого времени понятие dominus стало эволюционировать по направлению от значения «хозяин имения» к значению «хозяин колона». Приводившиеся данные Сидония Аполлинария производят именно такое впечатление. В конце V в. в табличках Альбертини даже имевшие собственные участки колоны рассматривались как находившиеся под властью господина: particellae agrorum ex culturis suis mancianis sub dominio Fl. Gemini Catullini flaminis perpetui⁶². За этой переменой в словоупотреблении, вероятно, стояла определенная эволюция реальных отношений. Можно задаться вопросом: не оказали ли на такое словоупотребление влияние распродажи государственных земель во второй половине IV в.? Для колонов, живших на земле, которая находилась в собственности римского народа и императора, ее посессоры были патронами. Но лица, ставшие собственниками этой земли, были для колонов господами (domini) в полном смысле слова. Если такой поворот имел место, то он произошел в течение первой половины V в.

4. 7. Прикрепление колонов к имению и хозяину.

Сказанное ранее находит подтверждение и в том, что в IV — начале V вв. покидавшие имение колоны обычно возвращались не самому господину, а «к месту происхождения»⁶³, «к древним пенатам, где они приписаны к цензу, воспитаны и рождены»⁶⁴, «к отцовским обязанностям или к обработке полей»⁶⁵, «к дедовскому положению и своему праву»⁶⁶, «на родную землю» и «в имение, где рождены»⁶⁷. Они были лишены свободы передвижения вследствие зависимости не от землевладельца, а от земли и традиции проживания в имении. Колоны — это «лица, подчиненные праву полей»⁶⁸, они «подчинены земле»⁶⁹, «обречены земле»⁷⁰. Эти определения императорских конституций находят параллель у Августина: «колонами называются те, которые своим положением обречены родившей их земле для сельского хозяйства под властью посессоров»⁷¹. Поэтому о них говорили, что «в селении они пребывают в силу своего происхождения и родственных связей»⁷². А также, что «они служат землям не на основе налоговой обязанности, но в силу того, что называются именем колонов»⁷³. «Они ведь удерживаются оригинарным правом и поэтому, хотя бы они казались по своему положению свободнорожденными, должны считаться рабами самой земли, на которой родились»⁷⁴. Особенностью положения колонов было лишь их прикрепление к origo⁷⁵. Но это было свойственно всем гражданам империи.

Похоже, что в IV в. только власть над имениями давала их собственнику власть над колонами. В связываемой с автопрагией конституции 366 (371) г. проводилась именно эта идея: «Пусть те, в чьих руках собственность на имения… приняв на себя ответственность, побуждают к уплате… тех колонов местного происхождения, которые приписаны к цензам в этих самых имениях» (CTh. XI, 1, 14 = CJ. XI, 48, 4). Эта связь с землей продолжала оставаться основой зависимости колонов и в последующее время. При Юстиниане юристы писали о «земле, которая изначально как бы владела адскриптициями», а колонов называли «так сказать частями земли»⁷⁶. Однако наряду с этим с начала V в. в законодательстве появляются и другие аргументы.

В литературе часто делается акцент на конституциях, в которых говорится о продаже колонов вместе с землей⁷⁷. Это воспринимается как показатель их прочной связи⁷⁸. В ней иногда видят первый признак складывавшегося подчинения колонов с.154 господину, а не имению⁷⁹. О передаче колонов с землей (имением) сохранились сведения и в текстах Дигест Юстиниана, которые также рассматриваются как следствие их зависимости от земли или господина⁸⁰. Однако такая продажа или передача вовсе не требовала прочной наследственной или юридической связи земледельцев с землей. Они могли быть даже краткосрочными арендаторами, поскольку продавалась земля, а у колонов, продолжавших сидеть на ней, лишь менялся землевладелец. Продавец имения должен был заботиться, чтобы колоны оставались у покупателя на тех же условиях (Dig. 19, 2, 25, 1). Но с фиксацией origo колонов в имениях в праве начал смещаться акцент. Если прежде говорилось о продаже земли с сидящими на ней колонами, то теперь тот же самый акт воспринимался как продажа земли и колонов. Показателен стиль конституции 396 г.: «…не терпимо, чтобы они осмеливались тревожить тяжбой тех, кем, как господами, они сами могут быть распроданы вместе с имениями» (CJ. XI, 50, 2). Фактически здесь имелась в виду продажа имений с сидящими на земле земледельцами, что само по себе не наносило какого-либо ущерба статусу колонов. Однако отношение к ним на том же фактическом уровне значительно ухудшилось. Императорское законодательство, отходя от чистоты юридической логики, допускало вторжение этих фактических отношений в юридическую практику. Многократное повторение положения о продаже колонов превращало его в глазах следующих поколений в правовую норму.

Уже в конституциях конца IV в. зафиксирована некоторая двойственность зависимости колонов. Колонов предписывалось возвращать «господину или имению»⁸¹. В конституции «О фракийских колонах» посессорам предоставлялось право пользоваться по отношению к колонам «и обязанностями патронов, и властью господ»⁸². Запрет колонам привлекать к суду по гражданским делам в равной степени отнесен конституцией 396 г. к патронам и господам (CJ. XI. 50, 2). Однако конституции, донесшие подобную двойственность, сохранились только в Кодексе Юстиниана. Они несколько перекликаются с постановлениями самого Юстиниана⁸³. Поэтому возможно, что на подобную двойственность словоупотребления могло повлиять наличие в VI в. двух категорий зависимых земледельцев — адскриптициев и «свободных колонов». Однако в юридических текстах доюстиниановой эпохи зависимые колоны выступают как одна категория в равной степени подвластных господину и подчиненных патрону лиц. С одной стороны, колон как бы входил в круг лиц, находившихся под властью pater familias, и здесь он был близок прежде всего рабам. С другой стороны, он напоминает клиента или вольноотпущенника, подчинение которых патронам государство также пыталось укрепить в IV—V вв. Лицами, правовое положение которых напоминало одновременно и рабское, и отпущенническое были вольноотпущенники, получавшие гражданский статус по закону Юния Норбана.

На конец IV — начало V вв. приходится и концентрация конституций, в которых обыгрывается выражение «колонатное право»⁸⁴. Оно определяется как «право полей» и «оригинарное право»⁸⁵. Вместе с тем в постановлениях первой половины V в. права землевладельца в отношении колона стали рассматриваться как особое «право господ» или «право собственников»⁸⁶. С этого времени колоны все чаще рассматриваются в императорских постановлениях как подчиненные не имению, земле или месту проживания, а их владельцу либо своему специфическому статусу (condicio colonaria). Это наводит на мысль, что формирование статуса крепостного колона началось именно тогда. В постановлении 396 г. колоны определяются как «подчиненные обязанностью статуса»⁸⁷. Чуть позднее говорилось об их «обязательстве собственному статусу»⁸⁸. В конституции Валентиниана III колон «присуждается в услужение хозяину на колонатном праве»⁸⁹. Уходя из имения, колон «разрывает узы подчиненного статуса»⁹⁰. Такие колоны рассматривались как «покинувшие узы с.155 рождения», которые «должны быть возвращены на основе права происхождения и [своего] названия»⁹¹. В интерпретации начала VI в. последнее выражение осмыслялось как необходимость возвращения к «собственному статусу = подчиненности статуса» и связывалось с правом господина⁹². В несколько более поздней конституции V в. из восточной половины империи колонов предписывалось возвращать «к собственному месту и статусу»⁹³.

Видимо, в течение V в. прикрепление колонов осмыслялось как служение земле и ее хозяину. Не случайно интерпретация начала VI в., написанная к известной конституции Константина 332 г., переосмысляла возвращение колона «к своему месту жительства» как «возвращение к служению», что большинство исследователей понимают в смысле «возвращение в рабство»⁹⁴. Согласно постановлению Валентиниана III, рожденные в имении дети колонов «должны сохраняться в качестве колонов в праве и собственности тех, у кого они были рождены»⁹⁵. Особая «колонатная зависимость» (nexus colonarius) должна была удерживать их в имении в качестве «навсегда прикрепленных» (semper obnoxios). Показательна интерпретация этого места конституции в Бревиарии Алариха: «Рожденные по прошествии двадцати лет пусть причисляются к собственности того, кому время передаст колону»⁹⁶. Та же мысль проводилась и в постановлении Либия Севера: «их потомство должно принадлежать тем господам, чьими окажется колон или инквилин»⁹⁷. Естественно, что со временем право хозяина в отношении колонов стало выступать как его «собственное право» (ius proprium — CJ. I, 3, 36 — 484). Это позволило в VI в. указать колонам: «Поэтому право господина должно оставаться непоколебимым, и покуда в имении остаются либо его [колона] предки, либо потомство или родственники, сам они считается пребывающим там»⁹⁸. В случае бегства теперь колон безусловно возвращался своему господину или своему зависимому статусу (Nov. Just. 123, 35 — 548).

Таким образом, к VI в. статус колона включал в себя прикрепление к земле и «право господина/собственника»⁹⁹. Сама по себе основа зависимости колона не изменилась после ее установления в IV в. Это была все та же связь с имением. Восстанавливаемое Ж.-М. Каррие на основе определения Августина (De civ. Dei. X, 1, 2) condicio colonaria включало в себя три аспекта: принадлежность origo (genitale solum), социально-профессиональную обязанность (agricultura) и зависимость от господина (sub dominio possessorum)¹⁰⁰. Однако со временем изменилось ее правовое осмысление. Оригинарное право, прикреплявшее колона к имению (и не больше), во второй половине V в. уступило место прикреплению к земле (glebis inhaerere). Прежде земля была объектом приложения обязанностей колонов, которые, правда, с течением времени все более утрачивали изначальный гражданский характер. В праве эпохи Юстиниана колон стал рассматриваться в качестве придатка к земельной собственности, сам превратился в объект приложения ее прав. По выражению Р. Клошига, если прежде колон был держателем земли, то теперь земля держала колона¹⁰¹. Такой взгляд нового права на колонов особенно четко проявился в парадоксальном на первый взгляд выражении одной из конституций Юстиниана: «бесчеловечно, чтобы земля, которая изначально владела адскриптициями, обманом лишилась своих некоторым образом частей»¹⁰². Земледельцев такого статуса вполне можно назвать крепостными.

Фиксация origo колонов в имении первоначально не имела для них иных последствий, кроме утраты свободы покинуть его. Но с течением времени этот частный показатель нового статуса колона повлек за собой и юридическое признание его личной зависимости от хозяина. Юридически само по себе оригинарное право, как подчеркивается в работах Д. Айбаха, Ж.-М. Каррие, Б. Сиркса, не с.156 превращало человека в раба¹⁰³. Оно лишь охраняло связь колона с землей и давало хозяину право на его захват в случае ухода из имения. Но для римского права получение права контроля над личностью означало господство и власть над ней. Остальное довершал такой фактор как течение времени. Формируя традицию, он менял акценты в социальных отношениях¹⁰⁴.

4. 8. Право собственности на колонов.

В литературе общим местом является мнение, что в IV в. государство не признавало никаких возмещений, связанных с «владельческими правами» на личность колона¹⁰⁵. Но с 386 г. при возвращении беглых колонов по всей империи кроме возмещения убытков земледелию и податям стали еще и платить штраф¹⁰⁶. Его взимали с тех, кто скрывал беглых колонов. Несмотря на иную юридическую мотивировку, взимание штрафа фактически было равнозначно штрафу за укрывательство беглого раба¹⁰⁷. Однако, судя по аргументации конституций, как в IV, так и в V—VI вв. уход колонов из имений затрагивал государство тем, что земля оставалась без обработки, а фиск без податей¹⁰⁸. Поэтому в литературе доминирует мнение, что колоны не были собственностью своих хозяев, а право последних на них основывалось на собственности на землю, к которой колоны были прикреплены¹⁰⁹. Отношения зависимости были не личными и прямыми, а косвенными, опосредованными земельным участком. Однако с V в. при возвращении беглых колонов на первый план все более выдвигается оформлявшийся статус зависимого колона и принадлежность его хозяину¹¹⁰.

На рубеже IV и V вв. (судя по сохранившимся в Кодексах конституциям, с 400 г.) при возвращении беглых колонов стал применяться срок давности. В первой половине IV в. он был действителен только для вещных исков¹¹¹. В первой половине V в. 30-летний срок давности стал общей нормой, регулировавшей право собственности на колонов¹¹². В контексте эволюции постклассического права его утверждение было частным проявлением внедрившегося на протяжении IV в. положения о 30-летней давности владения¹¹³. Как отмечает Е. Э. Липшиц, «владение, полученное на его основе, рассматривалось как полное и неприкосновенное господство над имуществом»¹¹⁴. Быть может, не случайно, как полагает Й. Краузе, а именно по этой причине с начала V в. стало употребляться отсутствовавшее прежде выражение «владеть колонами»¹¹⁵. В круг этих же представлений о собственности хозяина на колонов, видимо, входит и выражение «не собственных колонов» (non proprios colonos) из известной конституции о скирах¹¹⁶. В свое время, ссылаясь на это постановление, А. Р. Корсунский высказал мнение, что в V в., в отличие от IV в., официальное право рассматривало колона как собственность землевладельца¹¹⁷. Оспаривая его, В. Зейфарт доказывал, что слово proprius здесь и вообще в эпоху поздней античности не означало «находящийся в собственности». Оно было равнозначно suus, не связанному с отношениями собственности¹¹⁸. Однако показательно, что выражения, подобные «не собственным колонам», которые в конституции 409 г. равняются «чужим вписанным в цензы» (alieni censibus adscribti), не проникли в постановления IV в. В IV в. говорили не о» чужих колонах», а о «колонах чужого права»¹¹⁹.

К середине V в. относятся первые конституции, в которых колон рассматривается как находящийся в собственности (dominium) землевладельца и под его властью (potestas)¹²⁰. Поэтому заявления о возвращении колонов не только к месту происхождения, но и его собственнику в конституциях V в. не выглядят случайными¹²¹. В V в. землевладельцы свободно переводили колонов из одного своего имения в другое, так же как раньше поступали с рабами¹²². Видимо, фактически положение с.157 и общественный статус колонов после прикрепления претерпели еще более значительные изменения, чем это отразилось в юридических источниках. Показательно уже цитировавшееся заявление Сальвиана: «Ведь теми, кого они принимают как посторонних и чужих, они начинают владеть подобно собственным: те, кто были известны как свободнорожденные, превращаются в рабов»¹²³. Видимо, определенный поворот в сторону превращения прикрепленного колона в лицо, подвластное своему хозяину, все же происходил. Юридически этот поворот стал фиксироваться с начала V в. Землевладелец, получив определенные права в отношении колона, в формах римского права мог рассматриваться либо в качестве его опекуна, либо патрона, либо хозяина. Однако под опекой и патронатом обычно рассматривались «лица своего права» (personae sui iuris). В силу же того, что колон в IV в. был передан в «чужое право» своего землевладельца, последний должен был рассматриваться как его хозяин (dominus). В обычной практике первоначально это, вероятно, не влекло за собой далеко идущих последствий. Но юридически со временем это должно было потянуть за собой весь комплекс прав и правовых представлений, связанных с властью римского dominus, как собственника и господина над подвластными ему людьми. Поэтому, хотя власть землевладельца над своими колонами и была связана с его правом собственности на обрабатывавшуюся ими землю, она простиралась и на личность самих колонов. По этой причины юристы времени Юстиниана могли именовать землевладельца «господином как самого адскриптиция, так и земли»¹²⁴.

4. 9. «Свобода» колонов.

Представление о свободе колонов в литературе тесно связано с вопросом об их соотношении с рабами. Исследователи отмечают сближение колонов с рабами уже в IV в., хотя одни датируют этот процесс III — началом IV вв.¹²⁵, а другие относят его ко второй половине IV в.¹²⁶ При этом часто обращают внимание на то обстоятельство, что в императорском законодательстве рабы и колоны зачастую фигурируют в одном контексте¹²⁷. Однако, как показал Д. Айбах, вряд ли лишь на одном этом основании можно говорить о статусе колона¹²⁸. В законодательстве IV в. колоны постоянно определяются как свободные (liberi) и свободнорожденные (ingenui)¹²⁹. В одной из конституций Константина дается своеобразная «табель о рангах» по степени близости к землевладельцу¹³⁰. Колоны занимают в ней положение ниже родственников и близких хозяина, но выше его отпущенников и рабов. Рабы в контексте данной конституции определяются как infideles, тогда как колоны вместе с родственниками, близкими и отпущенниками (то есть, свободными) — neglegentes. В постановлении 332 г. обязанности, которые предписывалось исполнять колонам, названы «подобающими свободным» (officiae, quae liberis congruunt — CTh. V, 17, 1). А в конституции о скирах колонов предписывалось использовать на работах, «приличествующих свободным»¹³¹. Для юристов IV в. свободный статус колонов был само собой разумеющимся. Поэтому, чтобы определить его специфику в сравнении со статусом других свободных, в законодательстве прибегали к оговоркам, что колоны «приписаны к цензам», «должны считаться рабами самой земли, на которой рождены», «удерживаются господином имения»¹³². Определенная двойственность правового положения колона, вытекающая из такого рода определений, видимо, была следствием растерянности юристов перед тем, как, используя имеющиеся понятия, определить статус колона¹³³. Показательно в этом отношении начало конституции 396 г.: «Колоны, хотя и вписаны в цензы, являются свободными по отношению к тем, [выплата] податей которым не делает их подвластными, однако кажется, что каким-то подобием рабской службы они почти отданы тем, кому подчинены ежегодными повинностями и своим положением»¹³⁴.

с.158 Традиционное для римлян юридическое деление лиц разрабатывалось по линии «свободные — рабы», тогда как социальная практика поздней античности привела к возникновению явления, отличного от тех и от других. Новое сословное деление римские юристы пытались выразить через традиционные понятия. Одним из следствий такого рода попыток явилось ставшее одиозным в современной историографии выражение «рабы земли». Однако специфика положения колонов не поддавалась полностью определению в привычных категориях. Это показывает, что основа их юридического статуса оставалась свободной. Некоторые тексты специально акцентируют внимание на различии статуса рабов (condicio servilis) и колонов, «которые по рождению удостоены одной лишь свободой»¹³⁵. В заключительной части конституции «Об иллирийских колонах», устанавливая наказания за укрывательство беглых колонов из числа отпущенных на свободу сельских рабов, законодатели сравнивали их с основной массой колонов, к которым обычно апеллировало законодательство. В отличие от колонов-отпущенников обычные колоны свободного лично-правового статуса названы здесь coloni liberi (CJ. XI, 53, 1 — 371). Очевидно, в отличие от отпущенников они были ingenui и качественно отличались от «свободных колонов» конституций V в.¹³⁶ Возможно, само выражение coloni liberi было привнесено в конституцию составителями Кодекса Юстиниана. В этом случае их понимание текста могло отличаться от оригинального. Там, где юристы IV в. различали колонов из числа ingenui и колонов из отпущенников, юристы VI в. видели адскриптициев и «свободных колонов». В этой связи проясняется определение колона как alieni iuris в постановлении 332 г. (CTh. V, 17, 1) Колон «чужого права» для IV в. это не колон, находившийся во власти (potestas) какого-либо землевладельца, как раб. Это колон, прикрепленный к имению не того землевладельца, у которого он был обнаружен, а другого (alieni), от которого он бежал¹³⁷. Ведь колон потерял право иметь что-либо sui iuris и оказался во власти наподобие potestas не ранее конца IVв.¹³⁸

Однако внесение обыденного представления о чужом колоне в плоть императорского права не могло остаться без последствий. В нормах юридической лексики классического права «лица, подчиненные чужому праву» (personae alieni iuris), это либо находившиеся in potestate, либо in manu, либо in mancipio. Даже отпущенники, владевшие свободой (liberti), были «лицами своего права», хотя и находившимися под покровительством. Видимо, по этой причине обозначение «патрон» не подошло для хозяина колонов. Как только колоны оказались подчинены чужому праву, для юристов они сразу же перестали быть по-настоящему свободными. В известной конституции, называвшей колонов «рабами самой земли», подчеркивается «хотя бы даже они казались по статусу свободнорожденными» (licet condicione videantur ingenui). Находившиеся под отцовской властью сыновья и жены, считавшиеся in manu, также были свободнорожденными. Однако колоны не находились в родстве с главой фамилии. Поэтому, «даже выглядя по статусу свободнорожденными», в правовом смысле они могли оказаться только в одном ряду с лицами, находившимися столь же in potestate, сколь и in mancipio, то есть с рабами. Вводя в Палестине по примеру других провинций прикрепление колонов к имениям и давая хозяевам полное право требовать их возвращения, законодатели с известной долей риторики заявляли: «…чтобы также и в Палестине никто из колонов не кичился тем, что подобно лицу своего права он странствует и свободен»¹³⁹.

Перемена правового взгляда на колонов во второй половине IV в. не могла не отразиться и на их реальном общественном статусе. Либаний, несмотря на свой проигрыш судебного дела колонам, рассказывал, что в общем «с теми, кто трудится на земле для ее владельцев, обращаются как с рабами» (Or. 45, 5). В праве уже с конца IV в. колонов стали противопоставлять свободным и престали именовать ingenui. с.159 В конституции 419 г. не связанные с имением лица, в отличие от колонов, названы «свободными людьми и лицами своего права» (liberi homines ac sui iuris — CTh. V, 18, 1). В постановлении 447 г. об осквернителях могил «рабы и колоны» в отношении к наказанию отделены от свободнорожденных и плебеев (Nov. Val. 23, 3—4). В другом тексте того же времени об оригинарии говорится, что, «упорствуя в бегстве, он домогается свободы, которой он не обладал по рождению»¹⁴⁰. Переселенец из города в имение (адвена) противопоставлен в этой конституции потомственным колонам наличием у него статуса свободнорожденности (ingenuitas)¹⁴¹. Видимо, к середине V в. со «свободнорожденностью» потомственных колонов было уже покончено.

Такие перемены оказывали разлагающее воздействие на всю систему классических правовых норм. Во второй половине V в. несколько пошатнулась строгость следования привычной нормативности. В конституции 466 г. «свободнорожденным и свободным лицам» противопоставлены не только «раб или колон либо адскриптиций», но и «домочадец, отпущенник и любое такого рода лицо из домашних или [лиц] подчиненного статуса»¹⁴². Колон закономерно включен здесь в число лиц «подчиненного статуса» (persona condicioni subdita). Однако не все из них были несвободными. Тем не менее в текстах уже конца V в. появилось понятие «свободные колоны» в противовес несвободным потомственным колонам — адскриптициям. Оно показывает, что без соответствующего детерминатива термин «колон» больше не обозначал свободного¹⁴³. В эпоху Юстиниана свобода стала уже «неподобающим» (iniquam) для колонов понятием¹⁴⁴. В многочисленных постановлениях Юстиниана о браках колонов они прямо противопоставлялись свободным и независимым людям и юристы этой эпохи делами все возможное, чтобы запретить такие смешанные браки.

Вторая половина V в., видимо, была переломной эпохой в формировании статуса зависимого колона. Утратив «свободнорожденность», колон в это время еще не полностью расстался со «свободой». Это произошло только в эпоху Юстиниана. Поэтому в правление императора Майориана дети от браков беглых декурионов с колонами зачислялись в курии. В то же время родившиеся у них дети от рабынь включались в городские коллегии, «чтобы не бесчестили благородного сословия ничтожностью материнской крови»¹⁴⁵. Иными словами, принципиальной разницы между «свободой» декурионов и «свободой» колонов в середине V в. еще не было. Их сыновья, в отличие от детей рабынь, не позорили ordo города. В эпоху Юстиниана статус колона-адскриптиция также «пятнал» свободного человека, как и рабский¹⁴⁶. Принятое его юристами определение свободы не подходило колону¹⁴⁷.

4. 10. «Рабство» колонов.

Одновременно с утратой черт «свободы» в статусе колонов в законодательстве все более нагнетались показатели «рабствования». Особенно хорошо известна «рабская» терминология конституций из Кодекса Юстиниана. Конечно, выражение inserviant terris конституции 371 г. еще оставляет впечатление неоформленности из-за возможного чтения как «служат земле» (CJ. XI, 53, 1). Более поздние постановления уже прямо говорят о подобии статуса колона рабскому. Колоны в них «кажутся настолько отданными рабскому служению», что оказываются «рабами самой земли, на которой родились»¹⁴⁸. Но в литературе последнего времени возобладало представление, что servi terrae было не более, чем описательным выражением связи колонов с землей, а servire не обязательно означало «быть рабом». Эти и производные от них выражения могли рассматриваться как метафоры¹⁴⁹. При этом следует иметь в виду редакторскую правку юристов Юстиниана, «программировавших» специально подобранные тексты на уподобление статуса колона рабскому.

с.160 Однако и в конституциях из Кодекса Феодосия «рабская терминология» появилась с начала V в. В постановлении 401 г. колон вместе с рабом определялся как «обязанный рабской службой» (obnoxius servituti — CTh. VIII, 2, 5 = CJ. X, 71, 3). Они противопоставлялись «свободным» (liberi, в интерпретации: ingenui), а их зависимость определялась как servitia. В конституции 451 г. превращение в колонов называется iure colonario serviturum (Nov. Val. 31, 1). А в новелле 465 г. статус колонов обозначен как iugum servitutis (Nov. Sever. 2). До середины V в. в императорских конституциях это выражение использовалось для обозначения рабского статуса¹⁵⁰. Даже если считать эти выражения метафорами, не претендовавшими на роль terminus technicus, их использование налагало на статус колона совершенно определенный негативный отпечаток, своего рода «клеймо». Показательно и то, что до конца IV в. такие выражения по отношению к колонам в императорском законодательстве не применялись. При этом, конечно, в IV—V вв. колоны только уподоблялись рабам, но не приравнивались к ним юридически. Обозначение колонов «рабскими» терминами сразу же отступало на второй план, если перед юристами вставал выбор относительно реального сравнения рабов и колонов. Конституция 382 г. отчетливо различала «рабский статус» и «вечный колонат»¹⁵¹. В постановлении 409 г. о скирах специально разъяснялось отличие права ценза, в котором в качестве колонов оказывались распределенные посессорам варвары, от рабства, в которое их запрещалось переводить. Даже в середине V в. юристы Валентиниана III отделяли от «рабского статуса» «колонатную зависимость»¹⁵².

В одном из писем Августина, датируемом то ли рубежом IV—V вв., то ли 420 г., представлена юридическая консультация у Евстохия относительно condicio honinum temporalis. В числе ситуаций, чреватых для liberis iugum servitutis imponere, Августин задается вопросом, «позволено ли посессору делать колонов или детей колонов рабами» (utrum liceat possessori servos facere colonos vel filios colonorum suorim). Как заметил Ж.-М. Каррие, априори предполагалось, что колоны были свободными людьми. В то же время постановка вопросов такого рода свидетельствует о наличии тенденции на использование землевладельцами подчиненности колонов в свою пользу¹⁵³. В этой связи интересен другой вопрос Августина: «равным образом я спрошу, если колон продаст сына, позволено ли, чтобы он был продан отцом, если в том, кто продается, покупатель будет иметь больше права, чем собственник имения, из которого [его] колонат ведет происхождение»¹⁵⁴. Здесь представлена вошедшая во второй половине IV в. в жизнь контроверза между правами колона как свободного лица и правом, которое удерживало его в имении. Отец-колон, будучи свободным гражданином, имел полное право продать своего сына. Но в новых условиях оказывалось, что сын не только принадлежал отцу, но и собственник имения имел на него права. В представлявшемся Августином случае «правовой спор» закончился в пользу покупателя. Право отца возобладало над зарождавшимся правом землевладельца.

Видимо, «рабская» терминология в отношении колонов V в. еще не была обозначением их лично-правового статуса. Он продолжал оставаться связанным с гражданским общественным устройством. Новая терминология же была связана с попытками передать новый для римского права характер их зависимости. В какой-то степени она напоминала римским юристам подзабытую в эпоху классического права зависимость nexi, связанную с личной подчиненностью. По крайней мере неоднократное употребление этого термина в законодательстве наводит на такую мысль. Но nexum имела временный характер и не была связана с особым статусным состоянием¹⁵⁵. Римское же право стремилось включить колонов в устоявшуюся систему лиц (personae). И это приводило к смешению статусов колона и раба, приобретению статусом колона рабских черт. Колон оказывался «лицом, подчиненным чужому праву» (persona alieni iuris subiecta), находившимся «под властью господина» (in potestate domini). То же с.161 самое можно сказать и про раба. Но в отличие от раба колон был из числа свободных лиц, подчиненных чужому праву. Поэтому у него формировался собственный правовой статус (condicio colonaria). Его наличие позволяло колонам претендовать на роль «третьего рода людей» (tertium genus hominum) между рабами и свободнорожденными. Но такую роль в классическом римском праве уже играли вольноотпущенники, которые были liberi, но не ingenui. Однако, как отмечалось, отпущенники были лицами «своего права». Поэтому зависимые колоны постепенно опускались по статусу ниже отпущенников, хотя в IV в. они занимали положение выше последних [см. примеч.¹³⁰]. В иерархии лиц колоны должны были занять место ближе к рабам, чем к имевшим право свободно распоряжаться собой (personae sui iuris neutro iure tenentur).

Таким образом, к концу V — началу VI вв. юридическая грань между колонами и рабами настолько истончилась, что при сбое механизма, поддерживавшего в равновесии позднеантичную общественную систему, они неизбежно приравнивались к рабам. Такой сбой наступил в западной части империи с ликвидацией императорской власти. Использовавшее в качестве основы Кодекс Феодосия право варварских королей на территории западных провинций устранило нюансы, различавшие крепостных колонов с сельскими рабами. В интерпретации вестготского компилятора 506 г., написанной к конституции 332 г., было переосмыслено и огрублено заключение сохранившегося фрагмента¹⁵⁶. Вместо предложения конституции заключать найденного беглого колона в оковы подобно тому, как поступали с рабами (in servilem condicionem ferro ligari), интерпретация предписывала «возвращать его в рабство» (ipse… in servitium redigatur). В подобной же интерпретации к постановлению 452 г. колоны прямо названы рабами (mancipia originaria vel colonaria). В параллельном месте самой конституции термин mancipia к колонам не применялся (Nov. Val. 35).

В Восточной империи уравнение колонов (адскриптициев) с рабами произошло в правление Юстиниана. Еще в период создания первой редакции Кодекса Юстиниана его юристы пытались оценить и выразить особенность статуса адскриптициев. К этому времени относится выражение «худший статус» (deterior fortuna /condicio)¹⁵⁷. Видимо, на практике им не раз приходилось сталкиваться в проблемой «чей статус хуже — адскриптиция или раба». Поэтому юристов серьезно занимал вопрос, насколько велика разница между ними (CJ. XI, 48, 21 — 530). При судебных исках, видимо, не раз вставал вопрос, кем считать адскриптиция — свободным или рабам, и, соответственно, какие правовые нормы использовать по отношению к нему. Конституция 530 г. определяла по отношению к свободным статус адскриптиция как рабский, а по отношению к рабам — как свободный. Казалось бы это было утверждение некоего среднего положения между свободой и рабством. Однако более важным было то, что для общества свободных адскриптиции оказались уравнены с рабами. Поэтому все же более правы те исследователи, которые считают, что в эпоху Юстиниана статус адскриптиция полностью сблизился с condicio servilis¹⁵⁸. Попытка Д. Айбаха оспорить это положение логически правомерна, но исходит только из формальных критериев и оставляет в стороне реальную суть происходивших в праве изменений¹⁵⁹. При этом все же трудно решить, чье чтение последней фразы конституции 530 г. принять. Ее утвердительная и более определенная часть не вызывает сомнений: «…и тот, и другой находится во власти своего господина, так что он может и раба с пекулием освободить, и адскриптиция с землей изъять из своей собственности». По общему мнению, эти слова разъясняют риторический вопрос-отрицание: «Каково же мыслится различие (в смысле: нет никакого различия) между рабами и адскриптициями…» Д. Айбах предложил иное понимание: «Ведь между рабами и адскриптициями наблюдается некоторое различие, хотя…» Текстологически возможны оба варианта чтения. Но по контексту конституции кажется более приемлемым чтение Д. Айбаха.

с.162 Однако в контексте всего комплекса конституций Юстиниана, включая и вошедшие в Новеллы, его оценка выглядит неверной, а более близкой к реальному положению дел кажется позиция его оппонентов. По-видимому, подобная сложность определялась поворотным моментом в развитии правового подхода к оценке статуса адскриптициев. Он приходился на эпоху Юстиниана. До этого они рассматривались еще как свободные, хотя и подвластные. Кодификация привлекла внимание к правовым проблемам и потребовала внесения четкости в определения. Конституция 530 г. была одной из первых попыток в этом отношении, когда статус адскриптиция для юристов выглядел еще просто deterior fortuna. Она пыталась оценить его в русле представлений о «среднем состоянии» между свободой и рабством. Но поскольку для свободных право адскриптициев было определено как подобное рабскому, то в скором времени они сами были уподоблены рабам. В 534 г. комиссия Трибониана, видимо, более жестко и определенно смотревшая на вещи, чем их предшественники, определила статус адскриптиция как condicionis maculam¹⁶⁰. Это позволило отнести к адскриптициям Клавдиев сенатусконсульт, приговаривавший к рабству свободную женщину за брак с чужим рабом (CJ. VII, 24, 1 — 531/4). До Трибониана этот сенатусконсульт никогда не применялся к бракам свободных и колонов. Это было чисто «рабское право».

Окончательная редакция Кодекса Юстиниана проводилась с позиций равенства статусов адскриптициев и рабов. Поэтому характеристики зависимых колонов во многих конституциях этого Кодекса на порядок снижены по сравнению с оригинальными. Очень показательна переработка одной из конституций Константина 325 г. В сохраненном Кодексом Феодосия (II, 25, 1) виде она предписывала посессорам Сардинии сохранять родственные связи рабов при разделе имений между собой. Создателям Кодекса Юстиниана ее текст показался подходящей формой регулирования родства колонов при передаче имений от одного хозяина другому. В варианте конституции, вошедшем в Кодекс Юстиниана (III, 38, 11), те нормы, которые в оригинале относились к рабам, были полностью переориентированы на колонов.

4. 11. Гражданский статус колонов.

Прикрепление колонов к имениям означало, что они реализовали свою принадлежность к гражданскому коллективу империи как originales своих сел или поместий, на земле которых жили. В течение второй половины IV в. «свобода» колонов полностью разошлась с гражданским статусом тех лиц, которые имели городское гражданство. Дети колонов, не имея возможности даже выбора формы служения обществу и пользования активными правами гражданина, приобретали особый статус оригинариев. До эпохи Юстиниана в формах гражданского права он определялся как fortuna media. Этим он напоминал статус вольноотпущенников (Dig. 1, 1, 4). Подобно последним, оригинарии уже не могли рассматриваться как ingenui. Практически это означало отсутствие у них городского гражданства. Поэтому для того периода, пока колоны не были уподоблены рабам, а рассматривались как свободные «средней судьбы» или «худшего статуса», понятие ingenuitas приобрело своего рода двойное значение. Ingenui в конце IV — начале V вв. — это не только свободные, отличавшиеся от отпущенников, но и городские граждане в противовес колонам-оригинариям.

Но формально отсутствие ingenuitas могло выглядеть и как отсутствие свободного происхождения. Поэтому уже к концу IV в. о колонах говорили, что «хотя они и кажутся по статусу свободнорожденными, однако считаются рабами самой земли…» В течение V в. такой взгляд на потомственных колонов-оригинариев только укрепился. Невозможность пользования правами городской общины уподобляла колонов дедитициям. А согласно определению Гая, «свобода тех, кто относится к дедитициям, самая плохая; с.163 ни один закон или распоряжение принцепса не открывает им доступа в римское гражданство» (Instit. I, 3). Вероятно, отказ восточной канцелярии во второй половине V в. от термина «оригинарий» был связан еще и с тем, что зависимость колонов-адскриптициев перестала напоминать связь граждан со своим origo.

При Юстиниане в 530—531 гг. были ликвидированы категории латинов-юниан и дедитициев, а из римского права исключены представления о промежуточных категориях гражданства и свободы, как например, о латинском гражданстве и свободе (CJ. VII, 9, 1 — 530; 15, 2 — 530; 6, 1 — 531). Все свободные в империи стали римскими гражданами. Практически это означало, что гражданский статус был признан за всеми, чьи предки в течение IV—V вв. сумели приобщиться к городскому гражданству (сохранить ingenuitas). Расслоившаяся в позднеантичную эпоху ingenuitas в результате реформы Юстиниана вновь вернулась к классическому представлению. «Свободнорожденные» (ingenui) вместе с отпущенниками (liberti) составляли категорию свободных (liberi) (Dig. 1, 3). Но если прежде status libertatis включал в себя таких свободных, как римские, латинские граждане, перегрины, то при Юстиниане status libertatis стал равен status civitatis. Для колонов (адскриптициев-оригинариев) эти перемены имели большое значение. К VI в. они уже полностью расстались с городской ingenuitas. Уравнение ее со «свободой» (libertas) отнимало у адскриптициев и последнюю. В реформированной Юстинианом структуре имперского общества свобода оказалась связана не с принадлежностью к определенной городской общине, как прежде, а к гражданскому коллективу империи. В структурном отношении империя как бы уподоблялась большому полису. Колоны оказались за пределами не только городского гражданства, но и гражданства империи. Так завершился длительный период эволюции римского гражданского права. Призрачный отблеск римского гражданства, полученного в начале III в., сельские жители провинций пронесли через всю позднеантичную эпоху. Его наличие и определяло правовую специфику их положения. Теперь же, при Юстиниане, утратив гражданский статус, колоны утрачивали и связанную с гражданством свободу. Проведенные Юстинианом социально-правовые реформы направили эволюцию статуса адскриптициев по одному пути с рабским.

4. 12. Пекулий колонов.

Во второй половине IV в. понятие «пекулий» еще не связывалось с колонами¹⁶¹. Это кажется очевидным при сравнении конституции 365 г., сохраненной Кодексом Феодосия (V, 19, 1), с ее интерпретацией, сделанной в 506 г. В конституции термин пекулий не употреблен, хозяин колона назван патроном, собственное имущество колона не принадлежит землевладельцу, хотя и находится под его контролем: «Нет сомнения, что у колонов нет права отчуждать землю, которую они обрабатывают, так что если они и имеют что-либо собственное, им не следует передавать это другим лицам без совета и ведома патронов». Интерпретация конституции написана совсем в ином духе: «Колоны настолько во всем находятся в зависимости от господ, что без ведома господина не смеют ничего отчуждать ни из земли, ни из своего пекулия». Должен был пройти почти полуторавековой период общественной эволюции, чтобы столь разительно переменилось отношение к колонам. Что колоны не могли отчуждать землю, которой пользовались, было естественно, так как она им не принадлежала. Но что «собственное» они не могли передавать? Интерпретатор конституции решил, что это и земля, и пекулий, то есть иное имущество, кроме земли. Но из самого текста это не следует. В конституции, вероятнее, имелась в виду земля, которая была в собственности у колонов (arva… qua propria habeant), кроме арендованной (arva, quae subigunt). с.164 Возможно, в оригинале конституции рекомендация колонам не передавать эту землю без совета и ведома патронов была нужна не потому, что последние имели на нее какие-то права, а чтобы они удостоверились, что продается не их земля, а находившаяся в собственности самих колонов. Как известно, некоторые земледельцы, именовавшиеся в определенных случаях колонами, были самостоятельными крестьянами, арендовавшими дополнительно чужую землю и связанными с государством без посредничества землевладельца¹⁶². В таком случае изъятие вошедшего в Кодекс Феодосия фрагмента из контекста всей конституции изменяло весь его смысл. В колонах стало можно видеть оригинариев чужих имений, которые к тому же приобретали и собственную землю.

Но, быть может, эти колоны действительно были оригинариями имения, подобными земледельцам североафриканских сальтусов конца II в., которым lex Hadriana даровал «право занимать даже те участки, которые находятся в пределах сданных в аренду центурий сальтуса […] и не обрабатываются арендаторами. Тем, кто займет [эти земли], дается то право владения и пользования и передачи по наследству (ius possidendi ac fruendi heredique suo reliquendi), которое предусмотрено законом Адриана о пустопорожних землях и о таких, которые оставались невозделанными в течение десяти лет…»¹⁶³. Сходные права, видимо, давал и Манциев закон, о котором шла речь в надписях из Хенхир-Меттих и Айн-эль-Джемала (CIL VIII, 25902; 25943). На обрабатываемые отрезки (subcisiva) колоны получали usum proprium¹⁶⁴. В таком случае, судя по конституции 365 г., еще во второй половине IV в. колоны сохраняли свои права на эту землю (вскользь об этом в CJ. XI, 64, 1 — 319). Таблички Альбертини 493—496 гг. показывают, что права на culturae mancianae колоны сохраняли и к концу V в.: particellae agrorum ex culturis suis mancianis sub dominio Fl. Gemini flaminis perpetui. Однако, судя по интерпретации к конституции 365 г., эта их собственность оказалась под полным контролем господина, подобно тому, как господин, по крайней мере номинально, контролировал распоряжение рабом его пекулием¹⁶⁵.

В новой литературе укрепилось мнение, что ограничение имущественных прав колона было основано на том, что его имущество должно было служить землевладельцу гарантией успешного ведения им хозяйства¹⁶⁶. С этой точки зрения запрет колону продавать имущество без ведома господина нисколько не влиял на ухудшение его положения до полурабского¹⁶⁷. Это могло быть верным для IV в. Но пекулий — это имущество лица, находившегося под властью (potestas или dominium). Поэтому использование этого термина по отношению к колонам означало, что право, если не обязывало, то по крайней мере допускало рассматривать их не просто как зависимых, а как юридически подвластных лиц. По определению Папиниана, «находящиеся под чужой властью могут держать пекулий, но право собственности и юридическое владение они иметь не могут, так как владение есть не только факты, но и права» (Dig. 41, 2, 48, 1).

Однако фрагментированные императорские постановления, сохранившиеся в Кодексах в отредактированном виде, не всегда следует понимать буквально. Обратимся к одному из наиболее ранних упоминаний пекулия колонов в Кодексе Юстиниана: «…и пусть знают [колоны], что чьи они сами, того же и все им принадлежащее. И если весьма частыми постановлениями никому из колонов не разрешается без ведома господина имения ни продавать, ни каким-либо другим образом отчуждать ничего из своего пекулия, то каким же образом можно на равных правах предъявить иск тому, кому законы отказали в праве иметь собственность (propria… sui iuris habere), позволив лишь приобретать, но отнюдь не передавать, тогда как господину они разрешают и приобретать, и иметь?» (CJ. XI, 50, 2 — 396). Несмотря на явное обозначение имущества колона пекулием и разграничение на этой основе колона и землевладельца как лиц, социально несопоставимых, для IV в. текст конституции производит впечатление не с.165 вполне корректной, юридически тенденциозной конструкции. Дело в том, что постановления, запрещавшие колону без ведома господина что-либо отчуждать, на которые ссылаются авторы этого текста, касаются лишь земли, но не другого имущества¹⁶⁸. Но имевшаяся в виду конституциями IV в. земля и не была собственностью колона, поэтому законы и не могли разрешить ему ее продажу. Поэтому, если относить этот текст к IV в., получается, что авторы его лукавят, аргументируя этим свое утверждение. Такой аргумент более подходил для времени Юстиниана.

Однако после прикрепления колонов к имениям их отношения с землевладельцем уже не могли рассматриваться как арендные, а земля — как арендуемая колоном. Было бы логичным предположить, что поиски подходящего для нее нового определения постепенно привели позднеантичных юристов к термину пекулий. До IV в. в теоретических разработках было само собой разумеющимся подчеркивать, что колоны не являются собственниками, а через них владеет господин¹⁶⁹. В конституции 396 г. это же по сути утверждение приобрело иной смысл: колон даже не собственник того, чем он владеет, собственником мог быть только господин. Но в императорском законодательстве до VI в. земля никогда не обозначалась как пекулий колона, хотя это зачастую утверждается в современной литературе¹⁷⁰. Пекулием именовалось иное, кроме земли, имущество колона. Видимо, до эпохи Юстиниана использование термина пекулий по отношению к имуществу колона носило в определенном смысле условный характер. Превращение его имущества в пекулий означало, что колон не мог отчуждать его за пределы имения¹⁷¹. В таком смысле пекулием называлось имущество навикуляриев и суариев (Nov. Val. 29, 1; 36, 8). Известные ограничения налагались и на распоряжение имуществом со стороны куриалов. Но куриалы принадлежали к числу honestiores, поэтому их собственность не могла быть названа пекулием. В общественном сознании римского гражданского коллектива еще со II в. стало распространяться представление о престижности всего, связанного с людьми высших сословий, и ничтожности — низших. В провинциальном быту оно существовало и раньше. Поэтому в надписях, отражавших не официальную, а реальную ментальность населения, сами крестьяне иногда именовали свое имущество пекулием (AE 1903 N 140). В V—VI вв. такие представления, видимо, стали прочным достоянием общественного сознания. По определению Исидора Севильского, понятие «собственность» (bona) было связано с благородными и облеченными почестями людьми (honestorum seu nobilium). А имущество людей простых и ничтожных (personae minores) именовалось, как и имущество рабов, пекулием¹⁷². Небезынтересно, как Исидор переиначил правило классического права, согласно которому пекулий это то, что принадлежало рабам и несовершеннолетним (personae minores). Все это показывает, что до конца V в. пекулий колонов не был равнозначен рабскому¹⁷³. Когда в 414 г. Гонорий предлагал проконсулу Африки подвергать колонов, упорствовавших в приверженности донатизму, штрафу в размере трети пекулия, он подчеркивал (выражением sui parte), что его платят сами колоны, а не их господин (CTh. XVI, 5, 54). В конституции 422 г. разъяснялось, что кредитор не может привлекать землевладельца за долги его рабов, колонов, кондукторов, прокураторов и акторов (CTh. II, 31, 1; 32, 1 = CJ. V, 26, 13). В конце постановления кредитору разрешалось привлекать актора, раба, прокуратора, если они свободны от обязанностей господину, по иску de peculio. Колона и кондуктора это разрешение не касалось. Видимо, к их «пекулию» иск de peculio не имел отношения.

Превращение имущества колона в пекулий происходило под влиянием целого ряда обстоятельств. Немаловажную роль в этом процессе играло изменение отношений собственности. Землевладелец, будучи хозяином земли и колонов на ней, становился и хозяином их пекулия. Однако он не мог распоряжаться этим пекулием по своему усмотрению, например, не мог отобрать его у колона¹⁷⁴. Нечто подобное с.166 происходило до этого с пекулием раба, включавшегося (от имени господина, конечно) в деловую жизнь округи¹⁷⁵. И колон, и сельский раб без пекулия не могли вести хозяйство, а отделить их от земли было нельзя. Пекулий как бы превратился в составную часть комплекса «земля — работник», в пределах которого им распоряжался колон. Юридическим же собственником считался землевладелец как собственник всего комплекса. Так оформилась особая сословная собственность зависимых колонов. Обозначение ее пекулием в императорском законодательстве подчеркивало подчиненность имущества колона господину. Такая трактовка создавала правовую основу для возврата не только ушедшего из имения колона, но и его имущества. Однако, считаясь пекулием, в правовых ситуациях имущество колона как пекулий до Юстиниана, по крайней мере, не трактовалось. Поэтому исследователи часто списывают такого рода лексику императорских конституций на счет угрожающей риторики¹⁷⁶. Однако дело, по-видимому, было в том, что в римском праве не было другого термина для обозначения имущества подвластных лиц.

Но в среде позднеантичных колонов имелись лица, статус которых напоминал рабский, а их имущество могло бесспорно рассматриваться как пекулий. Одна категория лиц такого рода была представлена сельскими вольноотпущенниками. Для государства сельские отпущенники ничем не отличались от обычных колонов¹⁷⁷. Но землевладельцу такие колоны из бывших рабов были подчинены еще и как клиенты патрону. Их личная зависимость от него была более прочной, чем у обычных колонов. В литературе высказывалась мысль, что сельским хозяевам было невыгодно, отпуская рабов, давать им права римского гражданства¹⁷⁸. Скорее сельские отпущенники получали латинское гражданство и статус латинов-юниан, привязывавший их и к патрону, и к его земле¹⁷⁹. Примером здесь могли быть отпущенники императора (Ulp. de iure fisci 13a). В провинциях это было связано еще и с отмеченным Ульпианом обстоятельством: «Кто владеет рабом по преторскому, но не по квиритскому праву, тот, отпуская его на свободу, делает его латином. Считается, что кто-нибудь владеет по преторскому праву тогда, когда, например, римский гражданин купит у римского гражданина раба и раб будет передан [покупателю], но не манципирован, и право собственности не будет оформлено по in iure cessio и раб не будет находиться в его владении в течение года. Ибо пока что-либо из этого не будет иметь места, тот раб будет находиться в преторской собственности покупателя, но по квиритскому праву будет принадлежать продавцу» (Ulp. fr. 1, 16). Вряд ли ставшие с начала III в. новыми гражданами провинциалы соблюдали по отношению к своим сельским рабам весь комплекс формальных условий, связанных с переходом их в полную квиритскую собственность. На императорских землях их собственнику императору это было просто сложно сделать технически. Поэтому представляется, что в провинциях основная масса рабов находилась в преторской собственности. Развивавшийся после реформ Диоклетиана запрет продавать сельских, вписанных в цензы рабов без имений фактически уравнивал их реальное положение земледельцев с фиксировавшимися в тех же имениях колонами и инквилинами¹⁸⁰. Вероятно, это в какой-то степени стимулировало отпуск сельских рабов на свободу, поскольку их реальная зависимость в качестве колонов-отпущенников ничем не отличалась от зависимости сельских рабов¹⁸¹. Статус латинского гражданства таких отпущенников, по-видимому, был достаточно распространен, выступая в качестве ориентира и в других случаях изменения личного статуса земледельцев-рабов. Так в 320 г. Константин предписал в случае браков рабов с императорских и государственных земель со свободными женщинами не обращать их детей в рабство, как этого требовал Клавдиев сенатусконсульт, а давать им статус латинов (spurii Latini) (CTh. IV, 12, 3). Это постановление как освобождало «впрок» родившихся на императорских землях рабов от смешанных браков. О таких с.167 отпущенниках говорили, что «они живут подобно свободнорожденным, но умирают как рабы»¹⁸². Дело в том, что имущество латинов-юниан рассматривалось iure peculii¹⁸³. После их смерти его наследовал патрон. Отменяя латинское гражданство, Юстиниан определял латинскую свободу «как несовершенную и как будто введенную в насмешку» (imperfecta latinorum libertas… et quasi per satyram inducta — CJ. VII, 6, 1 pr. — 531).

Другая категория колонов была из числа дедитициев. Конституция о скирах показывает, что землевладельцы рассматривали подобных дедитициям варваров в качестве рабов, переданных в их полное распоряжение. Правительство было вынуждено напоминать, что «колонатное право» подразумевает свободных людей. На практике столкновение таких противоположных воззрений вело к компромиссу, а значит — признанию некой полусвободы. Юридически же дедитиции были настолько ограничены в правах, что уподоблялись рабам. По определению Ульпиана, «кто находится в числе дедитициев, не может составлять завещания потому, что не может завещать как римский гражданин, так как он перегрин, и как перегрин, ибо он не является гражданином какой-либо определенной гражданской общины и не может завещать согласно ее законам» (Ulp. fr. 20, 14—15; ср. 22, 2). Именно к таким колонам могли бы относиться слова: «кому законы отказали в праве иметь собственность, позволив лишь приобретать, но отнюдь не передавать»¹⁸⁴. Но в конституции 396 г. эта аргументация относится ко всем колонам в целом. Таким образом, имущественные права колонов V—VI вв. в своем развитии были ориентированы на права более низкой категории граждан — латинов-юниан и даже дедитициев (ср. Ulp. fr. 20, 8—15; 11, 16). Выбор в качестве ориентира статуса дедитициев указывал на понижение гражданского статуса колонов. А выбор статуса отпущенников латинского права, вероятно, был показателем повышения в среде колонов их удельного веса.

Превращение имущества колонов в пекулий, даже при первоначальной условности этого термина, повышало степень подчиненности колона землевладельцу. Появление во второй половине V в. «свободных колонов» оттеняло статус имущества колонов крепостных. Собственность «свободных колонов» не была подвластна хозяину имения¹⁸⁵. В сравнении с нею имущество адскриптициев, возвращаемое вместе с ними самими господину, конечно же, еще более уподоблялось пекулию подвластных лиц. Но с другой стороны, как это ни покажется парадоксальным, с оформлением статуса крепостного колона и превращением его имущества в пекулий свобода распоряжения землей с его стороны не уменьшилась, а расширилась. Прежде колон не имел на нее никаких прав, кроме права-обязанности обрабатывать ее. На пекулий же он мог получить права, подобные тем, которые предоставлялись рабу на его пекулий¹⁸⁶. Он мог наращивать и уменьшать пекулий, отвечать по сделкам из своего пекулия¹⁸⁷. Поэтому нет ничего удивительного в том, что ставший крепостным колон (адскриптиций) мог приобретать имущество и даже землю сверх предоставленного ему пекулия. Имеется ряд конституций, которые указывают на наличие у зависимых колонов земли, хотя и подконтрольной их хозяину, но не являющейся его собственностью¹⁸⁸. Такие данные приводят в смущение исследователей и используются ими для обоснования тезиса о свободном статусе колонов¹⁸⁹. Но императорское законодательство не случайно подчеркивало, что имелись колоны различного статуса (coloni cuiuscumque condicionis). Только юридически они четко разделялись на адскриптициев и «свободных колонов». Практически же их «собственная» земля могла находиться в их руках на совершенно разных основаниях.

Уже отмечалось, что колонами могли считаться и такие арендаторы земли в частных и императорских владениях, которые имели столь значительные свои собственные поля, что вписывались на них в ценз и даже могли нести обязанности декурионов¹⁹⁰. с.168 Другие земледельцы имели столь малые владения, что арендованное ими в имениях соседей делало их в большей степени колонами, чем посессорами¹⁹¹. Некоторые колоны приобретали себе землю на правах владения по закону Адриана (ius possidendi), возделывая заброшенные поля (сulturae mancianae). Таблички Альбертини показывают, что такие колоны могли продавать свою собственную землю как посессоры, хотя они находились под чужой властью (sub dominio). Можно представить такую ситуацию, когда колон продавал свое держание другому лицу, становившемуся вместо него колоном. В восточных провинциях, в частности в Египте, сельские жители часто имели землю двух категорий — «царскую» и «частную». Держание «царской земли» включало их в число императорских или фискальных колонов, а «частная» оказывалась их владением как посессоров. И та, и другая земля отчуждалась и передавалась другим лицам. Во второй половине IV — первой половине V вв. при широких распродажах императорских владений считавшиеся колонами жители сел покупали землю, образуя консорции, видимо, на основе соседских связей (CTh. V, 16, 34 — CJ. XI, 68, 6 — 425). Колонами-адскриптициями могли оказаться земледельцы, считавшие себя собственниками или посессорами земли, переданной затем из государственного фонда частным лицам (CJ. XI, 48, 20 — 529). Но наиболее распространенной категорией, видимо, были обычные потомственные земледельцы чужих владений. Они могли использовать свой пекулий в качестве залога при обращении к кредитору. И как показывает законодательство Юстиниана, приходилось защищать принадлежавшую землевладельцу землю от притязаний его колонов (Nov. Just. 24 — 536). C другой стороны, разбогатев, они могли прикупить земли сверх пекулия. При этом, пользуясь своим статусом адскриптиция, они даже пытались переложить подати со своей земли на своего господина (Nov. Just. 128, 14 — 545). Чтобы понять правовое соотношение «собственной» земли адскриптиция и обрабатываемого им участка хозяйской земли, следует вспомнить правовой статус пекулия рабов. С «молчаливого согласия» господина раб мог приобрести нечто дополнительное к своему пекулию (Dig. 14, 4, 1, 3). При этом, если его пекулий становился объектом иска со стороны третьего лица, то его господин не был обязан гарантировать дела своего раба своим имуществом. Он отвечал по иску de peculio только в пределах размеров пекулия (CJ. IV, 26, 12). Видимо, логическим развитием подобной нормы была представленная в 128 новелле Юстиниана ситуация, в которой имевшему собственную, то есть не входившую в состав имущества господина, землю адскриптицию предлагалось самому платить за нее подати, а не перекладывать их на господина¹⁹².

* * *

Хронология императорского законодательства показывает, что изменения в статусе прикрепленных колонов происходили не в IV в., а в течение V — начале VI вв. Первые черты нового статуса появились на рубеже IV—V вв. Вероятно, их фиксация в праве была связана с установлением срока давности проживания колона в имении. Его появление заставило юристов по-новому взглянуть на происходившие с колонами изменения. В годы, предшествовавшие изданию Кодекса Феодосия, возникло представление о наличии в общественной структуре империи особой категории людей, прикрепленных к земле. Основные признаки статуса прикрепленных земледельцев были обозначены в этот период, но не оформлены окончательно. Издание Кодекса Феодосия было рубежом, подводившим итог первому этапу в формировании юридического статуса крепостного колона. Вторая половина V в. была временем закрепления новых черт статуса колона. В этот период статус колона утрачивал связь с породившей его позднеантичной социально-правовой норматикой. Зависимые колоны превращались в особое сословие. Появление в законодательстве Восточной империи термина с.169 «адскриптиций-энапограф», видимо, находилось в тесной связи с происходившей переменой. Понятие «адскриптиции» было юридическим осмыслением накопившихся изменений в статусе зависимого колона, приведших его в качественно новое состояние, закрепленное этим термином. Появление категории «свободных колонов» лишь оттеняло своеобразие крепостного состояния адскриптициев. При Юстиниане произошло окончательное оформление правового статуса адскриптициев. Они были приравнены к рабам. Своеобразие их рабского статуса определялось прикреплением к земле. Они были не обычными servi, а servi terrae, то есть крепостными.

Таким образом, осознание в праве в начале V в. специфики зависимого положения колонов привело к оформлению для них особого сословного статуса. Его складывание после прикрепления колонов к месту жительства в имениях шло по линии возможно более полного подчинения землевладельцу как организатору производства, собственнику земли и ответственному перед государством за выплату податей. В этом смысле можно согласиться с утверждением, что «в законодательстве о колонах доминирующей линией является не утверждение личных прав господина, а обеспечение ведения хозяйства, сохранения доходности и платежеспособности владений»¹⁹³. Формально отношения зависимости были не личными и прямыми, но опосредованными связью с земельным участком. Земельный собственник рассматривался как господин земли (dominus terrae), а колоны — как ее часть (membra terrae). Не только колонам нельзя было покидать имение, но и землевладельцу при продаже земли было запрещено отделять колонов, удалять их из имения или использовать их не на сельскохозяйственных работах¹⁹⁴.

Отсутствие у колонов каких-либо прав на основное средство производства — землю при их прикреплении к имениям неизбежно должно было превратить их в крепостных рабов. Утрата ими личных прав была запрограммирована отсутствием их гарантий в виде собственности. Инспирированное приобщением к римскому гражданству прикрепление колонов к имениям обратилось в свою противоположность. Оно исключало колонов из сферы античной формы собственности, приобщение к которой было связано с обладанием гражданским статусом. В прежние времена, хотя и будучи «растянута» до пределов империи, античная форма собственности, пусть номинально, все же обеспечивала юридическую гарантию их личных прав. В рамках новых частнособственнических отношений зависимым колонам не нашлось места. Поэтому их имущество оказалось пекулием, а лично-правовой статус был понижен до рабского в соответствии с римской традицией юридического оформления социальных норм. Все это неизбежно вело к утверждению «личных прав господина». Конечно, происхождение основной массы колонов из лично свободных земледельцев, юридически считавшихся арендаторами, оставило отпечаток на их статусе, сохраняя в нем некоторый минимум былой «свободы». Его сохранение стимулировалось и местом колона в производстве. Мелкое самостоятельное хозяйство, которое вел колон, требовало определенных юридических гарантий своей устойчивости. В эпоху поздней античности они складывались даже для сельских рабов, рассматривавшихся как квазиколоны. Но устойчивости таких гарантий для последних мешал рабский статус. Поэтому в течение V в. их место заняли зависимые колоны. Очевидно, что попытка юридического уравнения их с рабами в правление Юстиниана не могла быть удачной. Доведенный до логического завершения в контексте римского права, идеалом эксплуатируемого и зависимого лица для которого был раб, статус крепостного колона утратил дальнейшие перспективы развития и перестал разрабатываться на государственном уровне. Возможно, в области частноправовых отношений были исчерпаны не все перспективы. Однако сохранившиеся источники не позволяют пока решить этот вопрос. Зато сохранение результатов правового развития права колоната в Кодексе Юстиниана дало последующим векам ориентир статуса крепостного земледельца.

<<<

ОГЛАВЛЕНИЕ

>>>

ПРИМЕЧАНИЯ

с.170

¹Held 1974, 95—122; Eibach 21.

Письмо первое

ПЕНЕЛОПА — УЛИССУ

²Dig. 19, 1, 49 pr.; 30, 112; 43, 32, 1, 1; 50, 15, 4, 8; Paul. Sent. III, 6, 48.

³Schulten 1896, 96—97; Heitland 383—384; Ganshof 262; Brockmeyer 1968, 267 f.; Held 1974, 279; Штаерман 1957, 105; 501; Фюстель де Куланж 89.

⁴Schrot 1965, 210—212; Brockmeyer 1979, 227; Lemerle 47.

⁵Clausing 157; Pallasse 1950, 8; Kaser 1959, 97; Jones 1974, 297 f.; Goffart 1974, 72; Petit 1974, 687; MacMallen 1976, 295 n. 95; Eibach 50; Белоруссов 57; Ранович 1951, 83.

⁶Saumagne 508—509; Piganiol 306 n. 95; Goffart 1974, 74; Eibach 49; Brockmeyer 1979, 222.

⁷Saumagne 538; Goffart 1974, 79; Eibach 52; 208; ср. Held 1974, 101.

⁸Saumagne 508; Segrè 1947, 108; Pallasse 1950, 17; Collinet 1959, 114; Remondon 178—179; Jones 1964, 798; Piganiol 308; Goffart 1974, 76—77; Alfoldy 1985, 184 f.; Eibach 243 ff.

⁹Фихман 1991,

¹⁰CJ. XI, 50, 1 — 325; CTh. II, 1, 1 — 349; CJ. III, 26, 8 — 355; CTh. X, 4, 3 — 370?; CJ. XI, 50, 2 — 396.

¹¹CJ. IV, 65, 16 — 260; CJ. IV, 10, 3 — 286; CJ. IV, 16, 19 — 293; CJ. XI, 63, 1 — 319; CJ. XI, 50, 1 — 325; CJ. XI, 48, 5 — 366; CTh. XIII, 1, 8 — 370; CJ. XI, 68, 5 — 386; CTh. V, 6, 3 — 409; ср. CJ. XI, 63, 3 — 383.

¹²CJ. XI, 50, 2 — 396: …superexationibus, in quibus retro principes facultatem eis super hoc interpellandi praebuerent.

¹³См.: Cyprian. Ad Donat. 10; Liban. Or. 45, 5; 47, 12—14.

¹⁴Collinet 1939, 604; 1959, 96; Ganshof 263; Корсунский 1954, 63; Kaser 1959, 101 Anm. 47; Goffart 1974, 69; Held 1974, 104.

¹⁵Eibach 26—27.

¹⁶Symm. Ep. VII, 56; CJ. XI, 48, 20 — 529; CJ. IV, 21, 19 — 529: coloni ad dominum certantes; Nov. Just. 80 — 539.

¹⁷CJ. III, 1, 6; CJ. III, 41, 5 — 294; CJ. IV, 20, 8 — 294; CTh. IX, 6, 2 — 376; CTh. X, 10, 17 — 382; CTh. IX, 6, 3 = CJ. IX, 1, 20 — 397.

¹⁸Домочадцы, вольноотпущенники и рабы не могли свидетельствовать в суде против своего домовладыки. «В процессе, который ведется против патрона или господина, нельзя запрашивать ни отпущенника, ни раба» (Paul. Sent. I, 12, 4). Изначально он был единственным их представителем в связях с внешним по отношению к фамилии миром. Для домочадцев и рабов это положение сохранилось и в позднеантичную эпоху. Вольноотпущенники, которые при отпуске на свободу получали права римского гражданства, практически превращались во все более самостоятельных граждан, отдалявшихся от патрона и объективно утрачивавших реальную зависимость от него. Поэтому, видимо, столь актуальной в IV—V вв. оказалась проблема «неблагодарных отпущенников» (liberti ingrati). Позднеантичное законодательство настойчиво стремилось вернуть их под контроль их патронов. Колоны по отношению к землевладельцу занимали место, подобное отпущенникам (liberti loco) (Sirks 347).

¹⁹Штаерман 1985, 27.

²⁰Липшиц 1971, 102—103; 1976, 129—132.

²¹Eibach 98—99.

²²CJ. X, 42, 8 — 293/305; CTh. VII, 13, 6 — 370.

²³CJ. XI, 68, 3 — 364; XI, 63, 4 — 386; XI, 64, 1 — 386; XI, 64, 4 — 409?

²⁴Nov. Val. 6, 1 — 440; 13, 8 — 445; Nov. Theod. 7, 4, 2 — 441; CJ. I, 29, 3 — Zeno.

²⁵CJ. XI, 48, 18 — 426. Запрет повторен в Nov. Theod. 7, 4, 2 = CJ. XII, 54, 3 — 441. Ср. также CTh. IV, 10, 3 = CJ. VI, 7, 4 — 426.

²⁶См.: CJ. XII, 43, 1 — 370; XII, 33, 3 — 395/402; XI, 48, 18 — 426; XII, 54, 3 — 441.

²⁷Anonym. de rebus bell. IV, 113, 6; Socrat. IV, 34.

²⁸CJ. XI, 75, 3 — 397; CTh. VII, 13, 13; 14 — 397; 20 — 410.

²⁹В первом предложении конституции плебеи привлекаются к «повинностям декурионата», а во втором — originales возвращаются к «обязанностям куриалов». Д. Айбах обратил внимание, что и в других случаях декурионы, обязанные нести свои повинности, именовались originales (Eibach 206). См., например: CTh. XII, 1, 82 — 380: originalibus vinculis occupati.

³⁰См. Штаерман 1957, 349.

с.171

³¹CTh. XVI, 2, 33 — CJ. I, 3, 11 — 398; CJ. I, 3, 16 — 409.

³²CTh. XVI, 2, 33 — 398:

³³CJ. I, 3, 11 — 398:

³⁴Корсунский 1954, 65; Новицкая 1968, 143; Туркина 130.

³⁵CTh. XI, 1, 26 — 399: …praedium, cui certus plebis numerus fuerit adscribtus.

³⁶CTh. VII, 18, 2 — 379; CTh. VII, 18, 5-CJ. XII, 45, 1 — 381; CTh. VII, 18, 7 — 383.

³⁷Nov. Val. 23, 1, 3—4 — 447: «Рабов и колонов, схваченных на этом преступлении, следует немедленно вести на пытки. Если они сознаются, что совершили это только по своему безрассудству, то пусть искупят свою вину кровью. Если во время дознания, никем не спрашиваемые, они укажут и на господ, пусть караются так же. Свободнорожденные…, если это неимущие плебеи, караются смертью; люди же более высокого слоя и достоинства пусть искупают нечестие конфискацией своего имущества».

³⁸Sidon. Apoll. Ep. V, 19, 1—2: …mox cliens factus e tributario plebeam potius incipiat habere personam quam colonariam.

³⁹Seek 1901, 507; Корсунский 1954, 65; Constantinescu 62 f.; Held 1974, 105.

⁴⁰Ganshof 271—272; Finley M. Die antike Sklaverei. München, 1977. 150 ff.; Rouche 213; Arnheim 147 f.; Ste Croix 253; Carrié 1983, 205 ff.

⁴¹Seyfarth 1963 (1), 64; (2), 88.

⁴²Johne, Kohn, Weber 153; 462.

⁴³Dig. 19, 2, 15, 2; 19, 2, 19, 2—3; 19, 2, 24, 1—2; 19, 2, 25, 6; 19, 2, 35; 19, 2, 60, 1; 5; 19, 2, 61; 20, 2, 7; 33, 2, 30, 1; 39, 3, 4, 2; 39, 3, 5; 43, 16, 1, 22; 43, 24, 13, 7.

⁴⁴CJ. I, 3, 16 — 409; 20 — 434; 36 — 484; XI, 48, 5 — 366; 11 — 396; 20 — 529; 22, 3 — 531; 23 pr., 5 — 531/4; XI, 50, 2 — 396; 51, 1 — 386; CTh. V, 3, 1 — 434; 6, 3 — 409; Nov. Val. 35, 18 — 452; Maior. 7, 1—2 — 458.

⁴⁵Ср. Seyfarth 1963 (1), 64; Krause 92.

⁴⁶Dig. 50, 16, 215: Potestas verbo plura significantur: in persona magistratium imperium, in persona liberorum patria potestas, in persona servi dominium.

⁴⁷Dig. 29, 5, 1, 1: domini appellatione continetur, qui habet praprietatem.

⁴⁸Dig. 50, 16, 195, 2: Pater autem familias appellatur, qui in domo dominium habet, recteque hoc nomine appellatur, quamvis filium non habet; non enim solam personam eius, sed et ius demonstramus.

⁴⁹Dig. 29, 5, 1, 7: Domini appellatione et filius familias, ceterique liberi, qui in potestate sunt, continentur.

⁵⁰Seneca Ep. 3, 1; 47, 14; 1104, 1; Ovid. Ep. de Pont. 2, 8, 26.

⁵¹Kolendo 1976, 61.

⁵²Levy 1951; Kaser 1959; Wieacker 1964.

⁵³Bang M. Uber dir Gebrauch der Anrede domine im gemeinen Leben // Friedlaender L. Darstellungen aus der Sittengeschichte Roms. Bd. 4. Leipzig, 1921. S. 82—88; Krause 92.

⁵⁴Ambros. Ep. 5, 8 (Migne PL 16, 932); Sidon. Apoll. Ep. 4, 9, 1; Gelasius Ep. 14, 14 (ed. Thiel 370—371); 21 (Thiel 388).

⁵⁵Sidon. Apoll. Ep. 6, 5: Cuius clientem puerosque commendo, profectos seu in patroni necessitate seu in domini. Ср. Ep. 5, 19.

⁵⁶Литературу см.: Krause 98 Anm. 71.

⁵⁷Heitland 430—431; Krause 97—98.

⁵⁸CTh. XII, 1, 50 — 362; CTh. V, 19, 1 — 365; CJ. XI, 52, 1 — 393?; CJ. XI, 50, 2 — 396; CTh. V, 19, 2 — 412; Constit. Sirmond. 5 — 419. Ср. Krause 89—90.

⁵⁹Augustin. Enarr. in. ps. 93, 7 (CCL 39, 1308); Hieronym. vita Malchi 2 (Migne PL 23, 55); Dio. Chrysost. In Act. 184 (Migne PG 60, 147). Ср. Krause 90.

⁶⁰CJ. XI, 50, 2 — 396: …huiusmodi hominum generi adversus dominos vel patronos et aditum intercludimus.

⁶¹Diosdi 63—64, 66; Fikhman I. F. Les “patrocinia” dans les papyrus d’Oxyrhynchus // Actes du XV-e congrès international de papyrologie. Part IV. Bruxelles, 1979. P. 189—190.

⁶²Kolendo 1976, 54.

⁶³CTh. V, 17, 1 — 332: origini suae restituat; ср. interpretatio CTh. IV, 23, 1 — 400.

⁶⁴CJ. XI, 48, 6 — 366: ad antiquos penates, ubi censiti atque educati natique sunt.

⁶⁵CJ. XI, 64, 1 — 386: ad munera patriae vel ad agrorum cultus.

⁶⁶CJ. XI, 63, 4 — 386: hi qui eos colentes solum eorum verterant… ad avitas condiciones et propria iura revocentur.

с.172

⁶⁷CTh. V, 18, 1 — 419: ad solum genitale… loco, cui natus est.

⁶⁸CTh. X, 20, 10 = CJ. XI, 8, 7 — 380: originaria seu colonaria possessionis alienae = iuri agrorum debitas personas. Ср. CTh. V, 18, 1 — 419: agrorum iuri.

⁶⁹CTh. V, 19, 1 — 365: arva, quae subigunt.

⁷⁰CTh. V, 18, 1 — 419: solo, cui debebantur.

⁷¹Augustin. De civ. Dei X, 1, 2: appellantur coloni qui condicionem debent genitali solo, propter agriculturam sub dominio possessorum.

⁷²CJ. XI, 53, 1 — 371: rure, in quo eos originis agnationisque merito certum est immorari.

⁷³CJ. XI, 53, 1 — 371: Inserviant terris non tributario nexu, sed nomine et titulo colonorum.

⁷⁴CJ. XI, 52, 1 — 393?: ipsi quidem originario iure teneantur, et licet condicione videantur ingenui, servi tamen terrae ipsius, cui nati sunt, existimentur.

⁷⁵CJ. XI, 48, 13 — 400: ad originem pertinet vindicandum.

⁷⁶CJ. XI, 48, 23 pr. — 531/4: terram, quae ad initio adscriptitios habebat, suis quodammodo membris defraudari; inhaereat terrae. Ср. CJ. XI, 48, 15 — 414: glebis inhaerere; CJ. XI, 52, 1 — 393?: servi terrae ipsius.

⁷⁷CTh. XIII, 10, 3 = CJ. XI, 48, 2 — 357; CJ. XI, 48, 7 — 371; CTh. XI, 1, 26 — 399; CJ. XI, 48, 21 — 530.

⁷⁸Корсунский 1954, 53; Сюзюмов 1955, 58; Удальцова 1964, 15; Johne, Kohn, Weber 18.

⁷⁹Saumagne 538; Goffart 1974, 79.

⁸⁰Dig. 30, 112; 50, 15, 4, 8. Ср. Giliberti 133; Johne, Kohn, Weber 159 f.

⁸¹CJ. XI, 48, 11 — 396: …dominos vel fundos esse reddendos.

⁸²CJ. XI, 52, 1 — 393?: …possessores eorum iure utantur et patroni sollicitudine, et domini potestate.

⁸³CJ. XI, 48, 21 — 530; 23, 2 — 531/4: admonente domino vel ipsius adscripticii vel terrae.

⁸⁴Iure colonatus — CTh. XII, 1, 33 — 342; CTh. XIV, 18, 1 = CJ. XI, 26, 1 — 382; CTh. V, 6, 3 — 409; Nov. Val. 31, 1 — 451; Victor. Vitens. 3, 20; Nov. Just. app. 9, 4 — 558.

⁸⁵Ius agrorum — CTh. X, 20, 10 = CJ. XI, 8, 7 — 380; CTh. V, 18, 1 — 419; ius originarium — CJ. XI, 52, 1 — 393?

⁸⁶CJ. XI, 48, 18 — 426: dominorum iuri; Nov. Val. 35, 6 — 452: ad dominorum iura redeant.

⁸⁷CJ. XI, 50, 2 — 396: debito condicionis obnoxii.

⁸⁸CTh. IV, 23, 1 = CJ. XI, 48, 14 — 400: necessitatem propria condicionis.

⁸⁹Nov. Val. 31, 1 — 451: vindicet iure colonario serviturum.

⁹⁰Nov. Val. 35, 3 — 452: vinculum debitae condicionis evadat.

⁹¹Nov. Val. 35, 6 — 452: qui iugum natalium declinantes; 18: originis iure et titulo revocari (ср. CJ. XI, 53, 1 — 371: nomine et titulo colonorum).

⁹²Nov. Val. 35 — 452: interpretatio: ad condicionem propriam revocetur = = debitam condicionem.

⁹³CJ. I, 12, 6, 5 — 466: ad locum statumque proprium.

⁹⁴CTh. V, 17, 1 — 332: origini suae // interpretatio: in servitium redigatur.

⁹⁵Nov. Val. 31, 6 — 451: in eorum iure et dominio, apud quos creati sunt vel creantur, colonario nomine perseverent.

⁹⁶Nov. Val. 31: interpretatio: Post vicessimum autem annum nati illius dominio adquirantur, cui colonam tempus addixerit.

⁹⁷Nov. Sever. 2 — 465: agnationem eorum ad eos dominos pertinere, quorum inquilinus vel colonus fuisse constiterit.

⁹⁸CJ. XI, 48, 22, 5 — 531: Maneat itaque domino ius inconcussum, et donec eius vel antiquitas, vel posteritas, vel cognatio in agrum remanet, ipse videatur ibi resedisse.

⁹⁹CJ. XI, 48, 23, 1 — 531: colonaria condicio = inhaereat terris + ius proprium dominis.

¹⁰⁰Carrié 1983, 226.

¹⁰¹Clausing 117.

¹⁰²CJ. XI, 48, 23 pr. — 531/4: terram, quae ab initio adscripticios habebat, suis quodammodo membris defraudari. При анализе такого рода сентенций, безусловно, важен контекст, в которой они включены. Исследователь обычно ориентируется на скрывающуюся за текстом общественную атмосферу, которая провоцировала квестора на такой акцент в отношении колонов. При бесстрастном, формальном рассмотрении в тексте можно и не увидеть ничего особенного. Так встречающееся у юристов Юстиниана определение колона ничем не отличается от определения Августина и лишь акцентами от определения Ульпиана: «…tales homines velle incolas praediorum cultoresque agrorum manere, utpote ibi genitos: hoc enim sibi vult coloni appellatio» (Nov. Just. 162, 2 — 539).

с.173

¹⁰³Eibach 57; Carrié 1983, 227; Sirks; ср. также Фихман 1984, 178—179; Лебедева 1987.

¹⁰⁴В частноправовых документах из Египта личная зависимость колона от хозяина появляется не в IV, а с V в. (См. Фихман 1984, 179).

¹⁰⁵Лебедева 1980, 104; Фихман 1984, 178—179, ср. 208.

¹⁰⁶CTh. V, 17, 2 — CJ. XI, 64, 2 — 386. Впервые штраф за принятие чужих колонов зафиксирован в конституции 371 г., направленной в Иллирию, где его размер определялся на усмотрение правителя провинции (CJ. XI, 53, 1).

¹⁰⁷CJ. VI, 1, 4 — 317; 5 — 319; 7 (XI, 53, 1) — 371.

¹⁰⁸Одна из конституций Валентиниана III подчеркивала между прочим, что право ценза относится к полям, а не к лицам (Nov. Val. 10, 3 — 441: omnis ubique census, qui non personarum est, sed agrorum).

¹⁰⁹См. Krause 95 Anm. 46.

¹¹⁰CJ. II, 7, 22 — 505: colonos… ad se pertinentibus; CJ. XII, 19, 12 — 491/519: coloni ad eam pertinentes, (3) propriis… colonibus; CJ. XI, 48, 23, 1 — 531/4: coloni… in possessione; Nov. Just. 157, 1 — 535: rusticos… queicumque ad eos ex lege pertinent; Nov. Just. 128 — 545.

¹¹¹Липшиц 1976, 66.

¹¹²CTh. XII, 19, 2 = CJ. XI, 66, 6 — 400; CTh. V, 18, 1 — 419; Nov. Val. 31 — 451.

¹¹³CTh. IV, 14, 1 = CJ. VII, 39, 3 — 424. Ср. Dominicis 1962, 90—91.

¹¹⁴Липшиц 1976, 67.

¹¹⁵CTh. IV, 23, 1 = CJ. XI, 48, 14 — 400: coloni quos bona fide quisque possidet; CTh. V, 18, 1 — 419: de cuius proprietate certatur; Sulp. Sever. Ep. app. 6 (CSEL 1, 254—256). Ср. Krause 95 Anm. 49.

¹¹⁶CTh. V, 6, 3 — 409, ср. CJ. XII, 19, 2, 3; Nov. Just. 128 — 545.

¹¹⁷Корсунский 1954, 65; 1956, 79.

¹¹⁸Seyfarth 1963, 86—87, 89; ср. Фихман 1984, 178 прим. 124; Krause 95 Anm. 46.

¹¹⁹CTh. V. 17, 1 — 332; 2 (CJ. XI, 64, 2) — 386.

¹²⁰Nov. Val. 31, 6 — 451: in eorum iure et dominio // interpretatio: illius dominio adquirantur; CTh. V, 18, 1 — 419: interpretatio: in alieno dominio et iure / ad eius dominium pertinebit; CJ. XI, 48, 21 — 530: adscripticium cum terra dominio suo expellere; Nov. Just. 80, 2 — 539: agricolae aliqui sub dominis constitui sunt; CJ. XI, 48, 21 — 530: in domini sui positus sit potestate; Nov. Just. 156, 1: in potestate.

¹²¹CTh. IV, 23, 1 = CJ. XI, 48, 14 — 400: causam originis et proprietatis agitari.

¹²²CJ. XI, 48, 13 — 400; Nov. Val. 35, 18 — 452; CJ. III, 38, 1 — (325); ср. CTh. II, 25, 1 — 325; CJ. XI, 48, 7 — 371. Сообщение о переводе колона в другое имение в «Сентенциях Павла» (III, 6, 48), видимо, имело несколько иное значение. Дело в том, что постановления V в. имели в виду такой перевод колонов, при котором близкие родственники оказывались в разных поместьях. Тогда как в «Сентенциях» имелся в виду перевод арендатора, вероятно, вместе с семьей.

¹²³Salv. De gub. Dei V, 9, 45: Nam quos suscipiunt ut extraneos et alienos, incipiunt habere quasi proprios: quos esse constat ingenuos, vertuntur in servos.

¹²⁴CJ. XI, 48, 23, 2 — 531/4: admonente domino vel ipsius adscriptitii, vel terrae.

¹²⁵Schrot 1965, 210—212; Held 1969, 368; Brockmeyer 1979, 227.

¹²⁶Saumagne 508 — 509; 536; Segrè 1947, 108; Pallasse 1950, 8; 17; Kaser 1959, 97; Collinet 1959, 89; Jones 1974, 227 f.; Goffart 72—74; Eibach 43—44; Johne 1985, 97.

¹²⁷Saumagne 541 f.; Pallasse 1950, 72 n. 85; Levy 1956, 67; Kaser 1959, 252; Held 1974, 57; Johne, Kohn, Weber 18.

¹²⁸Eibach 30.

¹²⁹CJ. XI, 53, 1 — 371; CTh. XIV, 18, 1 = CJ. XI, 26, 1 — 382; CJ. XI, 51, 1 — 386; CJ. XI, 52, 1 — 393?; CJ. XI, 50, 2 — 396; ср. CTh. XII, 1, 50 — 362.

¹³⁰CTh. IV, 22, 1 = CJ. VIII, 5, 1 — 326: propinquus vel parens vel proximus vel amicus vel colonus vel libertus seu servus.

¹³¹CTh. V, 6, 3 — 409: opera autem eorum terrarum domini libera utantur…

¹³²CJ. XI, 52, 1 — 393?; CJ. XI, 51, 1 — 386: ita domino fundi teneatur, ut sine poena suscipientes non possit abscedere.

¹³³Соответственно, и среди современных исследователей одни делают акцент на servi terrae, а другие — на licet condicione ingenui.

¹³⁴См. глава 2, примеч.

¹³⁵CTh. XIV, 18, 1 — 382: quos natalium sola libertas persequatur.

с.174

¹³⁶В противовес такому простому и ясному чтению конституции Б. Сиркс утверждает, что в Иллирии и соседних регионах в результате отмены подушной подати адскриптиции превратились в «свободных колонов» (Sirks 350 f.). По его мнению, до 371 г. адскриптиции были связаны tributario nexu. Но поскольку подушная подать была отменена, то, чтобы их соглашение с землевладельцем сохраняло государственную санкцию, они стали фиксироваться nomine et titulo colonorum и называться «свободными колонами». Вскоре такой «свободный колонат» был распространен и на другие провинции (например, Палестину, Фракию). Однако чтение Б. Сирксом источников столь поверхностно, что его построение картины социальных отношений выглядит искусственным.

¹³⁷CTh. V, 17, 3 — 386: colonus alieni possessionis; CTh. V, 6, 3 — 409: non proprios colonos = alienis censibus adscribtis.

¹³⁸CJ. XI, 50, 2 — 396; 52, 1 — 393? Ср. Goffart 1974, 72 f.

¹³⁹CJ. XI, 51, 1 — 386: ut etiam per Paelestinas nullus omnino colonorum suo iure velut vagus ac liber exsultet.

¹⁴⁰Nov. Val. 31 pr. — 451: libertatem, quam nascendo non habuit, fugae sibi adsiduitate defendens.

¹⁴¹Nov. Val. 31, 5 — 451: salva ingenuitate licentiam non habeant discedendi.

¹⁴²CJ. I, 12, 6, 5 — 466: servus aut colonus vel adscripticius, familiaris sive libertus et huius modi aliqua persona domestica vel condicioni subdita.

¹⁴³Johne, Kohn, Weber 152.

¹⁴⁴CJ. IV, 21, 19 — 529: coloni ad dominum certantes et sibi iniquam forte libertatem vindicantes.

¹⁴⁵Nov. Maior. 7, 2 — 458: ne maternae sanguinis vilitate splendor ordinum polluatur. В пятом параграфе этой новеллы оригинарий принимался в коллегию, а раб подвергался рабскому наказанию. И при Юстиниане дети куриала от колонов-тамиаков принимались в курию (Nov. Just. 28, 6), но эти колоны не были адскриптициями.

¹⁴⁶CJ. VIII, 51, 3/I, 4, 24 — 529: nulla macula vel servitutis vel adscripticiae aut colonariae conditionis imbuti.

¹⁴⁷Dig. 1, 5, 4 pr.: Libertas est naturalis facultas eius, quod cuique facere libet, nisi si quid vi aut iure prohibetur. Ср. Just. Instit. I, 3 pr.; Dig. 1, 1, 4).

¹⁴⁸CJ. XI, 50, 2 — 396: quadam servitute dediti videantur; CJ. XI, 52, 1 — 393?: servi tamen ipsius, cui nati sunt.

¹⁴⁹Eibach 57; Carrié 1983, 206—208; Krause 94 Anm. 39; 97; Sirks

¹⁵⁰CTh. IV, 12, 6 — 366; X, 10, 25 — 408; Nov. Val. 27, 2 — 449; 33 — 451. Ср. CJ. I, 27 pr.; VII, 9, 1; VIII, 50, 8.

¹⁵¹CTh. XIV, 18, 11 = CJ. XI, 26, 1 — 382: condicio servilis — colonatu perpetuo.

¹⁵²Nov. Val. 31, 6 — 451: condicio servitutis — nexus colonarius.

¹⁵³Augustin. Ep. 24*, 1, 6 (CSEL 88, 126—127). Ср. Carrié 1983, 235. Одно из постановлений Валентиниана III дает представление о тех конкретных ситуациях, в которых колоны прибегали к продаже своих детей. В нем говорится о страшнейшем голоде, свирепствовавшем в Италии в первой половине V в. Чтобы спасти от голода, люди были вынуждены продавать своих детей в рабство. Конституция Валентиниана предписывала вернуть им свободу, возместив купившим их потраченные деньги с 20-процентной добавкой за проявленное милосердие (Nov. Val. 33 — 451). Судя по контексту, право продавать детей родителями рассматривалось как устаревшее и оправдываемое в данном случае только голодом. О голоде в Малой Азии и Палестине см.: Evagr. II, 6. О бедности колонов см.: Krause 108—111; ср. 177.

¹⁵⁴item quaero utrum, si colonus vendiderit filium, quemadmodum liceat ut vendatur a patre, plus in illo qui venditur iuris habeat emptor quam possessionis dominus, unde colonatus originem trahit.

¹⁵⁵CJ. XI, 53, 1 — 371: inserviant terris non tributario nexu; CJ. XI, 52, 1 — 393?: colonis tributariae sortis nexibus; CTh. X, 20, 17 — 427: nexum materni adscribtionis; Nov. Val. 31, 6 — 451: nexus colonarius; CJ. I, 3, 36 — 484: adscribticiae nexibus condicionis conscripti.

¹⁵⁶CTh. V, 17, 1 — 332. Ср. Ganshof 275; Корсунский 1954, 72; Goffart 1974, 74; Eibach 49.

¹⁵⁷CJ. XI, 48, 21 — 530; 22, 1 — 531; 23, 1 — 531/4.

¹⁵⁸Saumagne 497, 530, 540, 545; Ganshof 263 n. 3; 265 n. 6; Collinet 1939, 601, 605—606; Pallasse 1950, 64—65; Dominicis 1963, 88—90; Malafosse 51 n. 48; Held 1974, 120.

¹⁵⁹Eibach 165—177. Ср. Липшиц 1971, 106.

¹⁶⁰CJ. XI, 48, 24 — 534: maternae condicionis maculam. Ср. Nov. Maior. 7, 2 — 458: maternae sanguinis vilitate — применялось только к рабам и противопоставлялось колонам.

с.175

¹⁶¹По данным Кодекса Феодосия имущество колона стало трактоваться как пекулий с начала V в.: XVI, 5, 54 — 414; V, 18, 1 — 419; V, 3, 1 — 434; Nov. Val. 27, 4 — 449; 35, 6 — 452; interpretatio CTh. V, 19, 1 — 365. По данным Кодекса Юстиниана — со второй половины IV в.: XI, 48, 8 — 371; XI, 52, 1 — 393?; XI, 50, 2 — 396; I, 3, 20 — 434; I, 2, 14, 1 — 470; XI, 49, 19 — 491/517; Nov. Just. 128, 8 — 545; 162, 2 — 539. Однако конституции второй половины IV в. явно переработаны в Кодексе Юстиниана.

¹⁶²CTh. XII, 1, 33 — 342; CTh. XI, 1, 14 = CJ. XI, 48, 4 — 366 (371).

¹⁶³CIL VIII, 26416. Ср. Flach 1982, 450—451.

¹⁶⁴CIL VIII, 25902: eis eos agros qui subcisiva sunt excolere permittitur lege Manciana… ita ut eas qui excoluerit usum proprium habeat. См. Kolendo 1976, 50 ff.

¹⁶⁵Albertario E. Libera administratio peculii // Albertario E. Studio di Diritto Romano. Vol. primo: Persone e familia. Milano, 1933. P. 137—156.

¹⁶⁶Eibach 25; 29; Krause 96.

¹⁶⁷Goffart 1974, 77 n. 34; Krause 96 Anm. 59.

¹⁶⁸См.: CJ. VII, 30, 1 — 226; 32, 5 — Diocl.; CTh. IV, 22, 1 = CJ. VIII, 5, 1 — 326; CTh. V, 19, 1 — 365; CJ. VII, 38, 2 — 387; CTh. II, 30, 2 = CJ. VIII, 15, 8 — 422; CJ. XI, 48, 17 — 422.

¹⁶⁹Dig. 10, 3, 7, 11; 19, 1, 13, 20; 19, 2, 25, 1; 19, 2, 33; 19, 2, 35; 19, 2, 60, 1; 39, 2, 9, 5; 41, 2, 25, 1; 41, 2, 30, 5; 41, 2, 37; 41, 2, 40, 1; 41, 2, 44, 2; 41, 3, 45; 41, 3, 31, 3; 43, 16, 1, 22; 43, 19, 3, 4; 43, 26, 6, 2; CJ. VII, 30, 1 — 226.

¹⁷⁰Clausing 20; Schrot 1965, 210; Gunther 1967, 267; Brockmeyer 1968, 216; Held 1974, 100.

¹⁷¹CJ. V, 3, 1 = CJ. I, 3, 20 — 434; interpretatio CTh. V, 119, 1 — 365. Поэтому при возвращении колонов стали предписывать возвращать и их пекулий: CTh. V, 18, 1 — 419; Nov. Val. 27, 4 — 449; 35, 6 — 452; CJ. I, 12, 6, 5 — 466; XI, 48, 23, 2 — 531/4. Ср. CJ. I, 2, 14 — 470.

¹⁷²Isidor. Hisp. Etym. V, 25, 4—5: Bona sunt honestorum seu nobilium, quae proinde bona dicuntur, ut non habeant turpem usum, sed ea homines ad res bonas utantur. Peculium proprie minorum est personarum sive servorum. Nam peculium est quod pater vel dominus filium suum vel servum pro suo tractare patitur.

¹⁷³Krause 96 Anm. 58.

¹⁷⁴Ср. Clausing 20; Pallasse 1950, 86.

¹⁷⁵См. Штаерман Е. М. Трофимова М. К. Рабовладельческие отношения в ранней Римской империи (Италия). М., 1972. С. 220—222; Удальцова 1964, 18—19.

¹⁷⁶Carrié 1983,

¹⁷⁷CJ. VI, 4, 2 — 367; VII, 38, 1 — 367; XI, 53, 1 — 371.

¹⁷⁸Serrigny D. Droit public et administratif romain. P., 1862. T. 2. P. 386—426; Giliberti 20—21.

¹⁷⁹Steinwenter 1924, 910 f.

¹⁸⁰CTh. X, 1, 2 — 319; CTh. III, 32, 1 — 322 (325); CTh. III, 30, 3 = CJ. V, 37, 22 — 326; CTh. XI, 3, 2 — 327; CTh. VII, 1, 3 = CJ. XII, 35, 10 — 349; CJ. XI, 48, 7 — 371.

¹⁸¹Превращение отпускаемых на свободу сельских рабов в колонов, почти столь же зависимых от господина, что и рабы, объясняет известное сообщение о «благодеянии святой Мелании», освободившей в начале V в. 8 000 сельских рабов в своих имениях (Gerontius Vita Melaniae lat. 10, 18; gr. 11, 18; Palladius Historia Lausiaca 61, 5). Христианское человеколюбие в этом акте трезво сочеталось с естественным хозяйственным расчетом. Грегорий Великий, призывая богатого иудея дать свободу оказавшимся в его имениях рабам-христианам, указывал, что они останутся его колонами «на оригинарном праве»: Hi vero qui in possessionibus eorum sunt, licet et ipsi ex legum districtione sint liberi, tamen qua colendis terris eorum diutius adhaeserunt, utpote condicionem loci debentes, ad colendo quae consueverant rura permaneant, pensiones praedictis viris praebeant, cuncta quae de colonis vel originariis iura praecipiunt peragant (Gregor. Magn. Ep. 4, 21 (CCL 140, 239).

¹⁸²Ulp. de iure fisci 13a: vivunt quasi ingenui, moriuntur ut servi. Ср. Gai. Instit. III, 56; Just. Instit. III, 7, 4.

¹⁸³Gai. Instit. III, 56: bona eorum proinde ad manumissores pertinerent…, itaque iure quodam modo peculii bona Latinorum ad manumissores ea lege pertinent; 58: Latinorum autem bona tamquam peculia servorum etiam ad extraneos heredes pertinent.

¹⁸⁴CJ. XI, 50, 2 — 396: …quem nec propria quidem leges sui iuris habere voluerunt, et acquirendi tantum, non etiam transferendi potestate permissa.

с.176

¹⁸⁵CJ. XI, 48, 19; Nov. Just. 162, 2 — 539; Nov. Justin. 2 — 570. Наличие у «свободного колона» собственности, а не пекулия, по мнению исследователей, позволяло ему менять место жительства в случае приобретения имения, достаточного, чтобы занять его рабочее время (Левченко 22—23; Eibach 115—116; Фихман 1984, 185). Об этом как будто недвусмысленно говорил Юстиниан во второй главе 162 новеллы: «И не следует им [имеются в виду дети свободной женщины и ее мужа адскриптиция] покидать имение и скитаться в чужих, если только они сами не сделаются собственниками какого-нибудь своего имения, которое полностью займет их [силы и время] и не позволит обрабатывать еще и другое. В такое пусть они переводятся, поскольку мы постановили, чтобы они всеми способами оставлялись в имении, став свободными, но удерживаясь по месту жительства». Это указание перекликается с текстом конституции 530 г. (CJ. XI, 48, 21), в котором говорилось, что господин мог изъять из своей собственности адскриптиция вместе с землей. Там имелась в виду продажа земли, «придатком» которой считался адскриптиций. Несмотря на разницу ситуаций, однотипность присутствовавшей в них логики указывает на существование представления о «праве колоната», регулировавшем личные права колонов.

¹⁸⁶«Право» раба основывалось на том, что господин передоверял ему какие-либо полномочия, для осуществления которых был необходим пекулий. Господин мог сделать раба ответственным (institor) за какие-либо сделки определенного характера (Gai. Instit. IV, 71; Dig. 14, 3, 1; 11, 2; 5; 6; Paul. Sent. I, 4, 5; II, 8, 1—2) или мог периодически отдавать рабу приказ на совершение сделки (Dig. 15, 4, 1). Поскольку раб не имел юридического лица, он как бы пользовался «лицом» своего господина. То есть все сделки раба формально осуществлялись от имени господина. Поэтому предполагалось, что раб ведет дела только с ведома последнего. При этом, как говорил Ульпиан, «с ведома» мы понимаем здесь так, что господин имеет и волю, но, как я думаю, господин не выражает желание, но допускает; ибо господин не должен выражать желания, но должен не препятствовать и не говорить против…» (Dig. 14, 4, 1, 3). Видимо, на этой основе позднее появилась возможность «свободного распоряжения пекулием» с разрешения, конечно, господина (Albertario. Op. cit. P. 137 ff.).

¹⁸⁷В этом отношении показателен фрагмент конституции Анастасия префекту претория Иллирика Фоме: «Приказываем, во всех ведшихся, обсуждающихся или будущих спорах в отношении рабского или адскриптициевого положения, чтобы лица, совершающие или уже совершившие сделки, если не случится, что они будут поколеблены законным образом другим правом, удерживали за собой свое, и не казалось, что их [сделок] смысл меняется из-за того, что они будут удовлетворены рабским или адскриптициевым положением» (CJ. II, 4, 43 — 500). В Кодексе Юстиниана этот текст служил подтверждением способности адскриптициев вести дела на том же основании что и рабы. Получивший нечто свободный человек, в случае превращения его в раба или адскриптиция, сохранял это в своем пекулии. Раб явно служит здесь образцом для объяснения права адскриптиция. Кажется вероятным, что в оригинале этот текст составлял единое целое со знаменитым фрагментом конституции Анастасия, известным из Василик (CJ. XI, 48, 19).

¹⁸⁸CTh. XII, 1, 33 — 342; CTh. V, 19, 1 — 365; CTh. XI, 1, 14 = CJ. XI, 48, 4 — 366 (371); CTh. V, 16, 34 — CJ. XI, 68, 5 — 425; CJ. XI, 48, 20 — 529; Nov. Just. 24 — 536; 128, 14 — 545; Paul. Pell. 516—535; Pallad. I, 6, 6.

¹⁸⁹Zachariae von Lingenthal 224; Bolkestein 48 f.; Clausing 20; De Robertis Laboro 404; Липшиц 1971, 113, 118; Krause 176—177.

¹⁹⁰CTh. XII, 1, 33 — 342; CTh. XI, 1, 14 = CJ. XI, 48, 4 — 366 (371).

¹⁹¹CTh. V, 19, 1 — 365; Paul. Pell. 516 ff., 535 ff.

¹⁹²В предшествующие эпохи подобным образом пытались вынудить отвечать за свои дела господ рабы: CJ. IV, 13, 5; 26, 12; CTh. II, 30, 2/31, 1/32, 1 — 422.

¹⁹³Лебедева 1987, 92.

¹⁹⁴CTh. XIII, 10, 13 = CJ. XI, 48, 2 — 357; CJ. XI, 63, 3 — 383; CTh. V, 6, 3 — 409; ср. CJ. XI, 68, 2 — 319. Johne, Kohn, Weber 19.

От прав гражданства к праву колоната.Формирование крепостного права в поздней Римской империи.

Гла­ва 4

ИЗМЕНЕНИЕ СТАТУСА ПОЗДНЕРИМСКИХ КОЛОНОВ в IV—VI вв.

4. 1. Пра­во коло­нов на судеб­ный иск.

4. 2. Коло­ны и воин­ская служ­ба.

4. 3. Коло­ны и город­ские обя­зан­но­сти.

4. 4. Коло­ны и клир.

4. 5. Коло­ны и плебс.

4. 6. Do­mi­nus vel pat­ro­nus коло­на.

4. 7. При­креп­ле­ние коло­нов к име­нию и хозя­и­ну.

4. 8. Пра­во соб­ст­вен­но­сти на коло­нов.

4. 9. «Сво­бо­да» коло­нов.

4. 10. «Раб­ство» коло­нов.

4. 11. Граж­дан­ский ста­тус коло­нов.

4. 12. Пеку­лий коло­нов.