История Рима

Книга первая
До упразднения царской власти

с.56 62

Гла­ва V

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ СТРОЙ РИМА

Рим­ский дом

Отец и мать, сыно­вья и доче­ри, двор и жили­ще, слу­ги и утварь — вот те есте­ствен­ные эле­мен­ты, из кото­рых сла­га­ет­ся домаш­ний быт повсюду, где поли­га­мия не уни­что­жи­ла насто­я­ще­го зна­че­ния мате­ри семей­ства. Спо­соб­ные к более высо­кой куль­ту­ре наро­ды рас­хо­дят­ся меж­ду собой в том, что созна­ют и регу­ли­ру­ют эти есте­ствен­ные раз­ли­чия то поверх­ност­нее, то глуб­же, то пре­иму­ще­ст­вен­но с их нрав­ст­вен­ной сто­ро­ны, то пре­иму­ще­ст­вен­но с их юриди­че­ской сто­ро­ны, но ни один из них не может рав­нять­ся с рим­ля­на­ми в ясном и неумо­ли­мо стро­гом про­веде­нии тех юриди­че­ских основ, кото­рые наме­че­ны самой при­ро­дой.

Отец семей­ства и его близ­кие

Семья, т. е. достиг­ший за смер­тью отца пол­но­прав­но­сти сво­бод­ный муж­чи­на вме­сте с женой, кото­рую тор­же­ст­вен­но соче­та­ли с ним свя­щен­но­слу­жи­те­ли для сов­мест­но­го поль­зо­ва­ния водой и огнем путем при­не­се­ния в жерт­ву хле­ба с солью (con­far­rea­tio), так­же их сыно­вья и сыно­вья их сыно­вей вме­сте со сво­и­ми закон­ны­ми жена­ми, их неза­муж­ние доче­ри и доче­ри их сыно­вей, рав­но как все при­над­ле­жа­щее кому-либо из них иму­ще­ство, — было одним нераздель­ным целым, в кото­рое не вхо­ди­ли толь­ко дети доче­рей, так как если эти дети были при­жи­ты в бра­ке, то при­над­ле­жа­ли к семей­ству мужа, если же были при­жи­ты вне бра­ка, то не при­над­ле­жа­ли ни к како­му семей­ству. Соб­ст­вен­ный дом и дети явля­лись для рим­ско­го граж­да­ни­на целью и сутью жиз­ни. Смерть не счи­та­лась несча­стьем, пото­му что она неиз­беж­на, но выми­ра­ние семей­ства или тем более выми­ра­ние цело­го рода счи­та­лось бед­ст­ви­ем даже для общи­ны, кото­рая поэто­му исста­ри достав­ля­ла без­дет­ным людям воз­мож­ность избе­гать тако­го горя посред­ст­вом закон­но­го усы­нов­ле­ния чужих детей. Рим­ская семья исста­ри носи­ла в себе усло­вия выс­шей куль­ту­ры бла­го­да­ря тому, что вза­им­ное поло­же­ние ее чле­нов было осно­ва­но на нрав­ст­вен­ных нача­лах. Гла­вой семьи мог быть толь­ко муж­чи­на; хотя жен­щи­на и не отста­ва­ла от муж­чи­ны в том, что каса­лось при­об­ре­те­ния с.57 соб­ст­вен­но­сти и денег (дочь полу­ча­ла оди­на­ко­вую долю наслед­ства с бра­тья­ми, мать — оди­на­ко­вую долю наслед­ства с детьми), но она все­гда и неиз­беж­но при­над­ле­жа­ла дому, а не общине и в этом доме так­же неиз­беж­но нахо­ди­лась в под­чи­не­нии: дочь под­чи­ня­лась отцу, жена — мужу¹, 63 лишив­ша­я­ся отца неза­муж­няя жен­щи­на — сво­им бли­жай­шим род­ст­вен­ни­кам муж­ско­го пола и этим род­ст­вен­ни­кам, а не царю была при слу­чае под­суд­на. Но внут­ри дома жена была не слу­жан­кой, а гос­по­жой. Осво­бож­ден­ная от пере­ма­лы­ва­ния зер­но­во­го хле­ба и кухон­ной стряп­ни, кото­рые, по рим­ским поня­ти­ям, были делом челяди, она посвя­ща­ла себя толь­ко над­зо­ру за слу­жан­ка­ми и сво­е­му вере­те­ну, кото­рое было для жен­щи­ны тем же, чем был плуг для муж­чи­ны². Рим­ский народ так же цель­но и глу­бо­ко созна­вал нрав­ст­вен­ные обя­зан­но­сти роди­те­лей к детям и счи­тал пре­ступ­ным того отца, кото­рый не забо­тил­ся о сво­их детях или раз­вра­щал их, или даже толь­ко рас­тра­чи­вал им во вред свое состо­я­ние. Но в пра­во­вом отно­ше­нии семьей без­услов­но руко­во­ди­ла и управ­ля­ла все­мо­гу­щая воля отца семей­ства (pa­ter fa­mi­lias). Перед ним было бес­прав­но все, что вхо­дит в сфе­ру домаш­не­го быта, вол и неволь­ник и нисколь­ко не менее жена и дети. Как девуш­ка ста­но­вит­ся закон­ною женою муж­чи­ны по его сво­бод­но­му выбо­ру, так точ­но от его сво­бод­ной воли зави­сит вос­пи­ты­вать или не вос­пи­ты­вать детей, кото­рых родит ему жена. с.58 Это воз­зре­ние не выте­ка­ет из рав­но­ду­шия к семей­ству, напро­тив того, рим­ский народ был про­ник­нут глу­бо­ким и искрен­ним убеж­де­ни­ем, что обза­во­дить­ся сво­им домом и про­из­во­дить на свет детей — нрав­ст­вен­ная обя­зан­ность и граж­дан­ский долг. Едва ли не един­ст­вен­ным при­ме­ром посо­бия, выда­вав­ше­го­ся в Риме на общин­ный счет, было то поста­нов­ле­ние, что отец, у кото­ро­го роди­лась трой­ня, имел пра­во на вспо­мо­ще­ст­во­ва­ние; а как смот­ре­ли рим­ляне на тех, кто бро­сал сво­их детей немед­лен­но после их рож­де­ния, вид­но из того, что было запре­ще­но бро­сать сыно­вей, за исклю­че­ни­ем родив­ших­ся уро­да­ми, и в край­нем слу­чае лишь первую дочь. Но как бы ни каза­лось вред­ным для обще­ства бро­са­ние толь­ко что родив­ших­ся детей, это запре­ще­ние ско­ро пре­вра­ти­лось из угро­зы нака­за­ния в угро­зу рели­ги­оз­но­го про­кля­тия, так как преж­де все­го суще­ст­во­ва­ло пра­ви­ло, что отец — неогра­ни­чен­ный вла­сте­лин в сво­ем доме. Отец семей­ства не толь­ко дер­жал всех домаш­них в самом стро­гом пови­но­ве­нии, но так­же имел пра­во и был обя­зан чинить над ними суд и рас­пра­ву и по сво­е­му усмот­ре­нию под­вер­гать их телес­ным нака­за­ни­ям и смерт­ной каз­ни. Взрос­лый сын мог заве­сти свое осо­бое хозяй­ство или, как выра­жа­лись 64 рим­ляне, полу­чить от отца в соб­ст­вен­ность «свой скот» (pe­cu­lium), но по зако­ну все, что при­об­ре­та­лось чле­на­ми семьи, соб­ст­вен­ным ли трудом или в виде подар­ка от посто­рон­не­го лица, в отцов­ском доме или в сво­ем соб­ст­вен­ном, состав­ля­ло соб­ст­вен­ность отца, и, пока отец был жив, под­чи­нен­ное ему лицо не мог­ло при­об­ре­тать соб­ст­вен­но­сти и пото­му не мог­ло ниче­го отчуж­дать ина­че как по пору­че­нию отца и нико­гда не мог­ло полу­чать ника­ко­го наслед­ства. В этом отно­ше­нии жена и дети сто­я­ли совер­шен­но на одном ряду с раба­ми, кото­рым так­же неред­ко доз­во­ля­лось обза­во­дить­ся соб­ст­вен­ным хозяй­ст­вом и кото­рые так­же мог­ли отчуж­дать по пору­че­нию гос­по­ди­на. Отец даже мог пере­да­вать посто­рон­не­му лицу в соб­ст­вен­ность как сво­его раба, так и сво­его сына; если поку­па­тель был чуже­зе­мец, то про­дан­ный ему сын ста­но­вил­ся его рабом, если же он был рим­ля­нин, то этот сын по край­ней мере заме­нял ему раба, так как рим­ля­нин не мог быть рабом дру­го­го рим­ля­ни­на. Власть отца и мужа была огра­ни­че­на толь­ко тем, что неко­то­рые из самых воз­му­ти­тель­ных ее зло­употреб­ле­ний под­вер­га­лись как уста­нов­лен­но­му зако­ном нака­за­нию, так и рели­ги­оз­но­му про­кля­тию; так, напри­мер, кро­ме упо­мя­ну­то­го ранее огра­ни­че­ния отцов­ско­го пра­ва бро­сать ново­рож­ден­ных детей нака­за­ние угро­жа­ло тому, кто про­да­вал свою закон­ную жену или сво­его жена­то­го сына, а семей­ным обы­ча­ем было уста­нов­ле­но, что при отправ­ле­нии домаш­не­го пра­во­судия отец и в осо­бен­но­сти муж не мог­ли выно­сить обви­ни­тель­но­го при­го­во­ра над сво­и­ми детьми и над сво­ей женой, не посо­ве­то­вав­шись пред­ва­ри­тель­но как со сво­и­ми бли­жай­ши­ми кров­ны­ми с.59 род­ст­вен­ни­ка­ми, так и с род­ст­вен­ни­ка­ми сво­ей жены. Но этот обы­чай не был пра­во­вым огра­ни­че­ни­ем отцов­ской вла­сти, так как при­зван­ные к уча­стию в домаш­нем суде кров­ные род­ст­вен­ни­ки не разде­ля­ли судей­ских прав отца семей­ства, а толь­ко слу­жи­ли ему совет­ни­ка­ми. Власть гла­вы семей­ства не толь­ко была по сво­ей сущ­но­сти неогра­ни­чен­ной и не ответ­ст­вен­ной ни перед кем на зем­ле, но пока этот вла­ды­ка дома был жив, она так­же была неиз­мен­ной и несо­кру­ши­мой. По гре­че­ским зако­нам, точ­но так же как и по гер­ман­ским, взрос­лый и фак­ти­че­ски само­сто­я­тель­ный сын счи­тал­ся и юриди­че­ски неза­ви­си­мым от сво­его отца; но власть рим­ско­го отца семей­ства при его жиз­ни не мог­ли уни­что­жить ни его пре­клон­ные лета, ни его безу­мие, ни даже его соб­ст­вен­ная сво­бод­ная воля. Мог­ла толь­ко про­изой­ти заме­на одно­го вла­сте­ли­на дру­гим, так как ребе­нок мог перей­ти путем усы­нов­ле­ния под власть дру­го­го отца, а всту­пав­шая в закон­ный брак дочь пере­хо­ди­ла из-под вла­сти отца под власть мужа, пере­хо­ди­ла от отцов­ско­го рода и из-под охра­ны богов отца в род мужа и под охра­ну его богов, посту­пая в такую же зави­си­мость от мужа, в какой преж­де нахо­ди­лась от отца. По рим­ско­му пра­ву, рабу было лег­че осво­бо­дить­ся из-под вла­сти гос­по­ди­на, чем сыну из-под вла­сти отца. Осво­бож­де­ние пер­во­го было доз­во­ле­но еще в ран­нюю пору и сопро­вож­да­лось испол­не­ни­ем неслож­ных фор­маль­но­стей, а осво­бож­де­ние вто­ро­го сде­ла­лось воз­мож­ным лишь гораздо позд­нее и при­том дале­ким околь­ным путем. Даже в слу­чае, если гос­по­дин про­дал сво­его раба или отец сво­его сына, а поку­па­тель отпу­стил того или дру­го­го на волю, раб полу­чал сво­бо­ду, а сын сно­ва посту­пал под отцов­скую власть. Таким обра­зом, вслед­ст­вие неумо­ли­мой после­до­ва­тель­но­сти, с кото­рою рим­ляне обста­ви­ли власть отца и мужа, эта власть пре­вра­ти­лась в насто­я­щее пра­во соб­ст­вен­но­сти. Одна­ко, несмот­ря на то, что власть отца семей­ства над женою и детьми име­ла боль­шое сход­ство с его вла­стью над 65 раба­ми и над домаш­ним скотом, чле­ны семьи все-таки рез­ко отли­ча­лись от семей­ной соб­ст­вен­но­сти не толь­ко фак­ти­че­ски, но и юриди­че­ски. Кро­ме того, что власть гла­вы семей­ства была дей­ст­ви­тель­ной толь­ко внут­ри дома, она была сама по себе пре­хо­дя­щей и име­ла в неко­то­рой мере пред­ста­ви­тель­ный харак­тер. Жена и дети суще­ст­во­ва­ли не исклю­чи­тель­но для отца семей­ства, как соб­ст­вен­ность суще­ст­ву­ет толь­ко для соб­ст­вен­ни­ка и как в дес­по­ти­че­ском государ­стве под­дан­ные суще­ст­ву­ют толь­ко для монар­ха; они, прав­да, так­же были пред­ме­том пра­ва, но они вме­сте с тем име­ли и свои соб­ст­вен­ные пра­ва — были лица­ми, а не веща­ми. Толь­ко их пра­ва оста­ва­лись без прак­ти­че­ско­го при­ме­не­ния, пото­му что для един­ства семьи было необ­хо­ди­мо, чтобы она управ­ля­лась толь­ко одним пред­ста­ви­те­лем. Но когда гла­ва семей­ства уми­рал, сыно­вья ста­но­ви­лись само с.60 собой во гла­ве сво­их семейств и в свою оче­редь полу­ча­ли над жена­ми, детьми и иму­ще­ст­вом такие же пра­ва, какие имел над ними сами­ми их отец. Юриди­че­ское же поло­же­ние раба нисколь­ко не изме­ня­лось вслед­ст­вие смер­ти его гос­по­ди­на.

Семья и род

Един­ство семьи было так креп­ко, что даже смерть гла­вы не вполне его уни­что­жа­ла. Потом­ки, сде­лав­ши­е­ся само­сто­я­тель­ны­ми вслед­ст­вие этой смер­ти, все-таки счи­та­ли себя во мно­гих отно­ше­ни­ях за одно целое; это обна­ру­жи­ва­лось в поряд­ке насле­до­ва­ния и во мно­гих дру­гих слу­ча­ях, в осо­бен­но­сти при уста­нов­ле­нии поло­же­ния вдо­вы и неза­муж­них доче­рей. Так как по самым древним рим­ским поня­ти­ям жен­щи­на была не спо­соб­на поль­зо­вать­ся вла­стью ни над дру­ги­ми, ни над самой собою, то власть над нею или — по более мяг­ко­му выра­же­нию — опе­ка (tu­te­la) над нею по-преж­не­му при­над­ле­жа­ла ее семье и пере­хо­ди­ла от умер­ше­го гла­вы семей­ства к бли­жай­шим чле­нам семьи муж­ско­го пола, т. е. власть над мате­рью пере­хо­ди­ла к ее сыно­вьям, власть над сест­ра­ми — к их бра­тьям. Таким обра­зом, раз осно­ван­ная семья не пере­ста­ва­ла суще­ст­во­вать до тех пор, пока не выми­ра­ло муж­ское потом­ство ее осно­ва­те­ля. Но связь одно­го поко­ле­ния с дру­гим, конеч­но, мало-пома­лу осла­бе­ва­ла, и в кон­це кон­цов даже ста­но­ви­лось невоз­мож­ным дока­зать пер­во­на­чаль­ное един­ство их про­ис­хож­де­ния. На этом и толь­ко на этом осно­ва­но раз­ли­чие семьи от рода или, по рим­ско­му выра­же­нию, агна­тов от роди­чей. Под эти­ми обо­и­ми выра­же­ни­я­ми разу­ме­ет­ся муж­ская линия. Но семья заклю­ча­ет в себе тех толь­ко инди­видов, кото­рые в состо­я­нии дока­зать свое про­ис­хож­де­ние от одно­го обще­го родо­на­чаль­ни­ка, вос­хо­дя от одно­го поко­ле­ния к дру­го­му, а род заклю­ча­ет в себе и тех, кто в состо­я­нии дока­зать толь­ко свое про­ис­хож­де­ние от одно­го обще­го пред­ка, но не в состо­я­нии в точ­но­сти ука­зать всех про­ме­жу­точ­ных чле­нов рода и, ста­ло быть, сте­пе­ни род­ства. Это очень ясно выра­жа­ет­ся в рим­ских име­нах, как напри­мер, когда гово­рит­ся: «Квинт, сын Квин­та, внук Квин­та и так далее… Квин­ти­ев»; здесь семей­ная связь сохра­ня­ет­ся, пока каж­дый из вос­хо­дя­щих чле­нов семей­ства обо­зна­ча­ет­ся отдель­но, а с той мину­ты, как она пре­ры­ва­ет­ся, ее допол­ня­ет род, т. е. про­ис­хож­де­ние от одно­го обще­го пред­ка, оста­вив­ше­го всем сво­им потом­кам в наслед­ство назва­ние детей Квин­та.

Кли­ен­ты

К этим креп­ко замкну­тым и соеди­нен­ным под вла­стью одно­го гос­по­ди­на семьям или же к про­ис­шед­шим от их раз­ло­же­ния семей­ным и родо­вым еди­ни­цам так­же при­над­ле­жа­ли и дру­гие люди — не гости, т. е. не чле­ны дру­гих одно­род­ных обществ, вре­мен­но пре­бы­вав­шие в чужом доме, и не рабы, счи­тав­ши­е­ся по зако­ну не 66 чле­на­ми семей­ства, а его соб­ст­вен­но­стью, но люди не менее зави­си­мые (clien­tes от clue­re), т. е. такие, кото­рые, не будучи сво­бод­ны­ми с.61 граж­да­на­ми какой-либо общи­ны, тем не менее живут в общине и поль­зу­ют­ся сво­бо­дой бла­го­да­ря чье­му-либо покро­ви­тель­ству. Сюда при­над­ле­жа­ли частью люди, поки­нув­шие свою роди­ну и нашед­шие убе­жи­ще у како­го-нибудь ино­зем­но­го покро­ви­те­ля, частью те рабы, по отно­ше­нию к кото­рым их гос­по­дин вре­мен­но отка­зал­ся от поль­зо­ва­ния сво­и­ми пра­ва­ми и кото­рым он даро­вал фак­ти­че­скую сво­бо­ду. Эти отно­ше­ния в их свое­об­ра­зии не были таки­ми же стро­го юриди­че­ски­ми, как отно­ше­ния к гостю; кли­ент оста­вал­ся несво­бод­ным чело­ве­ком, для кото­ро­го нево­ля смяг­ча­лась дан­ным ему чест­ным сло­вом и обы­ча­я­ми. Отто­го-то домаш­ние кли­ен­ты и состав­ля­ли вме­сте с насто­я­щи­ми раба­ми домаш­нюю челядь (fa­mi­lia), зави­сев­шую от про­из­во­ла граж­да­ни­на (pat­ro­nus или pat­ri­cius), отто­го-то самые древ­ние поста­нов­ле­ния пре­до­став­ля­ли граж­да­ни­ну пра­во отби­рать иму­ще­ство кли­ен­та частью или спол­на, в слу­чае надоб­но­сти сно­ва обра­щать кли­ен­та в раб­ство и даже нака­зы­вать его смер­тью; фак­ти­че­ское же раз­ли­чие меж­ду рабом и кли­ен­том состо­я­ло в том, что эти­ми пра­ва­ми гос­по­ди­на не так лег­ко было поль­зо­вать­ся во всем их объ­е­ме в отно­ше­нии кли­ен­тов, как в отно­ше­нии насто­я­щих рабов, и что, с дру­гой сто­ро­ны, нрав­ст­вен­ная обя­зан­ность гос­по­ди­на забо­тить­ся о его соб­ст­вен­ных людях и быть их заступ­ни­ком полу­чи­ла более важ­ное зна­че­ние по отно­ше­нию к кли­ен­там (фак­ти­че­ски постав­лен­ным в поло­же­ние более сво­бод­ных людей), неже­ли по отно­ше­нию к рабам. Фак­ти­че­ская сво­бо­да кли­ен­та долж­на была близ­ко под­хо­дить к юриди­че­ской, в осо­бен­но­сти в том слу­чае, когда отно­ше­ния меж­ду кли­ен­том и его патро­ном не пре­ры­ва­лись в тече­ние несколь­ких поко­ле­ний: в самом деле, если отпу­стив­ший на волю и отпу­щен­ник оба умер­ли, то было бы вопи­ю­щей неспра­вед­ли­во­стью, если бы потом­ки пер­во­го потре­бо­ва­ли пра­ва соб­ст­вен­но­сти над потом­ка­ми вто­ро­го. Таким обра­зом, даже в доме рим­ско­го отца семей­ства обра­зо­вал­ся осо­бый круг зави­си­мых сво­бод­ных людей, кото­рые отли­ча­лись от рабов так же, как и от рав­но­прав­ных чле­нов рода.

Рим­ская общи­на

Этот рим­ский дом послу­жил осно­вой для рим­ско­го государ­ства как в его состав­ных эле­мен­тах, так и в его внеш­ней фор­ме. Народ­ная общи­на обра­зо­ва­лась из замет­но­го и во всех дру­гих слу­ча­ях соеди­не­ния древ­них родов Роми­ли­ев, Вол­ти­ни­ев, Фаби­ев и так далее, а рим­ская терри­то­рия обра­зо­ва­лась из соеди­не­ния при­над­ле­жав­ших этим родам земель­ных участ­ков (стр. 36); рим­ским граж­да­ни­ном был тот, кто при­над­ле­жал к како­му-либо из этих родов. Вся­кий брак, заклю­чен­ный в этой среде с соблюде­ни­ем обыч­ных фор­маль­но­стей, счи­тал­ся закон­ным рим­ским бра­ком и сооб­щал детям пра­во граж­дан­ства; а дети, родив­ши­е­ся от неза­кон­ных бра­ков или вне бра­ка, исклю­ча­лись из общин­но­го сою­за. Рим­ские граж­дане назы­ва­ли себя «отцов­ски­ми с.62 детьми» (pat­ri­cii) имен­но пото­му, что толь­ко они одни юриди­че­ски име­ли отца. Роды вошли в состав государ­ства таки­ми, каки­ми преж­де были, со все­ми при­над­ле­жав­ши­ми к ним семья­ми. Семей­ные и родо­вые кру­ги не утра­ти­ли сво­его суще­ст­во­ва­ния и внут­ри государ­ства, но поло­же­ние, кото­рое зани­ма­ли в них отдель­ные лица, не име­ло зна­че­ния перед государ­ст­вом, так что сын сто­ял в семей­стве ниже отца, а по сво­им поли­ти­че­ским обя­зан­но­стям и пра­вам наравне с ним. Поло­же­ние домо­чад­цев есте­ствен­но изме­ни­лось в том отно­ше­нии, что воль­ноот­пу­щен­ни­ки и кли­ен­ты каж­до­го патро­на были тер­пи­мы ради него в целой общине; хотя и 67 они счи­та­лись состо­яв­ши­ми под покро­ви­тель­ст­вом того семей­ства, к кото­ро­му при­над­ле­жа­ли, но на самом деле ока­зы­ва­лось, что домо­чад­цы чле­нов общи­ны не мог­ли быть вполне устра­не­ны от бого­слу­же­ния и от обще­ст­вен­ных празд­неств, несмот­ря на то, что они, конеч­но, не име­ли насто­я­щих граж­дан­ских прав и не нес­ли насто­я­щих граж­дан­ских обя­зан­но­стей. Это было еще более замет­но на тех, кто состо­ял под покро­ви­тель­ст­вом всей общи­ны. Таким обра­зом, государ­ство состо­я­ло, как и дом част­но­го чело­ве­ка, из корен­ных и из приш­лых людей, из граж­дан и из оби­та­те­лей.

Царь

Как эле­мен­та­ми государ­ства слу­жи­ли роды, осно­ван­ные на семье, так и фор­ма государ­ст­вен­но­го устрой­ства была как в част­но­стях, так и в целом под­ра­жа­ни­ем семей­ной. Сама при­ро­да дает семей­ству отца, с кото­рым и начи­на­ет­ся и кон­ча­ет­ся его суще­ст­во­ва­ние. Но в народ­ной общине, суще­ст­во­ва­нию кото­рой не пред­видит­ся кон­ца, тако­го есте­ствен­но­го гла­вы нет, и по край­ней мере его не было в рим­ской общине, кото­рая состо­я­ла из сво­бод­ных и рав­ных меж­ду собою зем­ледель­цев по божи­ей мило­сти и не мог­ла похва­лить­ся ника­кою зна­тью. Поэто­му кто-нибудь из ее среды ста­но­вил­ся ее царем (rex) и гос­по­ди­ном в доме рим­ской общи­ны. В более позд­нюю пору в его жили­ще или побли­зо­сти поме­ща­лись веч­но пылав­ший очаг и плот­но запер­тая кла­до­вая общи­ны, рим­ская Веста и рим­ские Пена­ты; таким обра­зом, во всем, что при­над­ле­жа­ло к это­му выс­ше­му дому, нагляд­но выра­жа­лось един­ство все­го Рима. Вступ­ле­ние царя в долж­ность совер­ша­лось по зако­ну немед­лен­но вслед за осво­бож­де­ни­ем этой долж­но­сти и вслед за избра­ни­ем пре­ем­ни­ка умер­ше­му царю. Но обя­зан­ность пол­но­го пови­но­ве­ния царю ложи­лась на общи­ну толь­ко с той мину­ты, как царь созы­вал спо­соб­ных носить ору­жие сво­бод­ных людей и фор­маль­но при­ни­мал их в свое под­дан­ство. После того он имел в общине совер­шен­но такую же власть, какая при­над­ле­жа­ла в доме отцу семей­ства, и подоб­но это­му послед­не­му власт­во­вал до кон­ца сво­ей жиз­ни. Он имел дело с бога­ми общи­ны, кото­рых вопро­шал и уми­ло­стив­лял (aus­pi­cia pub­li­ca); он же назна­чал всех жре­цов и жриц. Дого­во­ры, кото­рые он заклю­чал от име­ни общи­ны с ино­зем­ца­ми, были с.63 обя­за­тель­ны для все­го наро­да, хотя в дру­гих слу­ча­ях ни для како­го чле­на общи­ны не счи­тал­ся обя­за­тель­ным дого­вор, заклю­чен­ный с лицом, не при­над­ле­жав­шим к этой общине. Его власть (im­pe­rium) была все­мо­гу­ща и в мир­ных делах и в воен­ных; отто­го-то повсюду, где он появ­лял­ся в сво­ем офи­ци­аль­ном зва­нии, впе­ре­ди него шли вест­ни­ки (lic­to­res, от li­ce­re — при­гла­шать) с секи­ра­ми и пру­тья­ми. Он один имел пра­во обра­щать­ся к граж­да­нам с пуб­лич­ною речью, и в его руках нахо­ди­лись клю­чи от общин­но­го каз­но­хра­ни­ли­ща. Ему, точ­но так же как и отцу семей­ства, при­над­ле­жа­ло пра­во нака­зы­вать и отправ­лять пра­во­судие. Он нала­гал испра­ви­тель­ные нака­за­ния, а имен­но палоч­ные уда­ры, за нару­ше­ние обя­зан­но­стей воен­ной служ­бы. Он был судьею по всем граж­дан­ским и уго­лов­ным делам и мог без­услов­но отни­мать и жизнь и сво­бо­ду, так что по его при­ка­за­нию граж­да­нин мог быть отдан сво­е­му сограж­да­ни­ну в каче­стве раба и даже мог быть про­дан в дей­ст­ви­тель­ное раб­ство — ста­ло быть, в чужие края; после того как он поста­нов­лял смерт­ный при­го­вор, он мог доз­во­лять обра­ще­ние к наро­ду с прось­бой о поми­ло­ва­нии, но не был к тому обя­зан. Он соби­рал народ на вой­ну и началь­ст­во­вал над арми­ей, но он так­же был обя­зан лич­но являть­ся на место пожа­ра, когда били в набат. Как отец семей­ства был не про­сто самым власт­ным лицом в доме, 68 но и един­ст­вен­ным вла­сте­ли­ном в нем, так и царь был не про­сто пер­вым, но и един­ст­вен­ным вла­сте­ли­ном в государ­стве; он мог состав­лять кол­ле­гии спе­ци­а­ли­стов из лиц, спе­ци­аль­но изу­чив­ших рели­ги­оз­ные или обще­ст­вен­ные уза­ко­не­ния, и обра­щать­ся к ним за сове­та­ми; чтобы облег­чить себе бре­мя вер­хов­ной вла­сти, он мог воз­ла­гать на дру­гих неко­то­рые из сво­их обя­зан­но­стей, как напри­мер, сно­ше­ния пра­ви­тель­ства с граж­да­на­ми, коман­до­ва­ние арми­ей во вре­мя вой­ны, раз­ре­ше­ние менее важ­ных тяжеб­ных дел, рас­сле­до­ва­ние пре­ступ­ле­ний, а когда он был вынуж­ден отлу­чить­ся из город­ско­го окру­га, мог остав­лять там гра­до­на­чаль­ни­ка (prae­fec­tus ur­bi) с неогра­ни­чен­ны­ми пра­ва­ми намест­ни­ка; но вся­кая долж­ност­ная власть при цар­ской вла­сти про­ис­те­ка­ла из этой послед­ней, и каж­дое долж­ност­ное лицо нахо­ди­лось при долж­но­сти толь­ко по воле царя и пока это было ему угод­но. Вооб­ще долж­ност­ные лица древ­ней­шей эпо­хи, как вре­мен­ный гра­до­на­чаль­ник, так и началь­ни­ки отрядов (tri­bu­ni, от tri­bus — часть) пехоты (mi­li­tes) и кон­ни­цы (ce­le­res), были не кем иным, как упол­но­мо­чен­ны­ми царя, но ни в коем слу­чае не маги­ст­ра­та­ми в позд­ней­шем смыс­ле это­го сло­ва. Цар­ская власть не име­ла ника­ких внеш­них пра­во­вых огра­ни­че­ний и не мог­ла их иметь: гла­ва общи­ны так же мало был под­суден суду общи­ны, как и гла­ва дома у себя в доме. Его власть пре­кра­ща­лась толь­ко с его смер­тью. Избра­ние ново­го царя зави­се­ло от сове­та ста­рей­шин, к кото­ро­му пере­хо­ди­ла власть на вре­мя меж­ду­цар­ст­вия (in­ter­reg­num). с.64 Граж­дан­ство при­ни­ма­ло фор­маль­ное уча­стие в избра­нии царя толь­ко после того, как он был назна­чен; юриди­че­ски цар­ская власть исхо­ди­ла из нико­гда не уми­рав­шей кол­ле­гии отцов (pat­res), кото­рая воз­во­ди­ла ново­го царя в его пожиз­нен­ное зва­ние через посред­ство вре­мен­но­го носи­те­ля цар­ской вла­сти. Таким обра­зом «высо­кое бла­го­сло­ве­ние богов, под кото­рым был осно­ван слав­ный Рим», пере­хо­ди­ло в непре­рыв­ной после­до­ва­тель­но­сти от пер­во­го носи­те­ля цар­ско­го зва­ния к его пре­ем­ни­кам, и един­ство государ­ства сохра­ня­лось неиз­мен­ным, несмот­ря на пере­ме­ну пове­ли­те­лей. Это един­ство рим­ско­го наро­да, нагляд­но изо­бра­жав­ше­е­ся в рели­ги­оз­ной обла­сти рим­ским Дио­ни­сом, юриди­че­ски оли­це­тво­ря­лось в царе, кото­ро­му даны все атри­бу­ты выс­ше­го боже­ства. Колес­ни­ца даже внут­ри горо­да, где все обык­но­вен­но ходи­ли пеш­ком, жезл из сло­но­вой кости с орлом, румя­на на лице, золо­той венок из дубо­вых листьев — тако­вы были зна­ки отли­чия как рим­ско­го бога, так и рим­ско­го царя. Но было бы боль­шой ошиб­кой счи­тать рим­ское государ­ст­вен­ное устрой­ство за тео­кра­тию; поня­тия о боге и о царе нико­гда не сли­ва­лись у ита­ли­ков так, как они сли­ва­лись у егип­тян и у восточ­ных наро­дов. Царь не был для наро­да богом, а ско­рее был соб­ст­вен­ни­ком государ­ства. Поэто­му мы и не нахо­дим у рим­лян поня­тия об осо­бой божьей бла­го­да­ти, нис­по­слан­ной на один род, или о какой-либо таин­ст­вен­ной вол­шеб­ной силе, бла­го­да­ря кото­рой царь счи­тал­ся бы создан­ным из ино­го мате­ри­а­ла, чем дру­гие люди; знат­ное про­ис­хож­де­ние и род­ство с преж­ни­ми пра­ви­те­ля­ми счи­та­лись реко­мен­да­ци­ей, но не были необ­хо­ди­мым усло­ви­ем; напро­тив того, каж­дый здо­ро­вый душой и телом совер­шен­но­лет­ний рим­ля­нин мог по пра­ву достиг­нуть цар­ско­го зва­ния³. Ста­ло быть царь был не более как обык­но­вен­ный граж­да­нин, 69 постав­лен­ный во гла­ве рав­ных ему, как земле­вла­де­лец над зем­ледель­ца­ми или воин над вои­на­ми за свои заслу­ги или бла­го­да­ря уда­че, но глав­ным обра­зом пото­му, что в каж­дом доме дол­жен быть толь­ко один вла­сте­лин. Как сын бес­пре­ко­слов­но пови­но­вал­ся отцу, хотя и не счи­тал себя ниже сво­его отца, так и граж­да­нин под­чи­нял­ся вла­сте­ли­ну, не счи­тая его за более совер­шен­ное суще­ство. В этом и заклю­ча­лось нрав­ст­вен­ное и фак­ти­че­ское огра­ни­че­ние цар­ской вла­сти. Конеч­но, царь мог совер­шать мно­го неспра­вед­ли­во­стей без пря­мо­го нару­ше­ния зако­нов стра­ны; он мог умень­шать ту долю добы­чи, на кото­рую име­ли пра­во его сорат­ни­ки, мог нала­гать слиш­ком тяже­лые бар­щин­ные работы или пося­гать на соб­ст­вен­ность граж­дан путем с.65 раз­ных побо­ров; но, когда он это делал, он забы­вал, что его могу­ще­ство исхо­дит не от бога, а с божье­го соиз­во­ле­ния от наро­да, кото­ро­му он слу­жил пред­ста­ви­те­лем, а кто же защи­тил бы его в том слу­чае, если бы этот народ забыл о при­не­сен­ной ему при­ся­ге? Пра­во­вое огра­ни­че­ние цар­ской вла­сти заклю­ча­лось в том, что царь был упол­но­мо­чен толь­ко при­ме­нять зако­ны, а не изме­нять их и что вся­кое укло­не­ние от зако­на пред­ва­ри­тель­но долж­но было быть одоб­ре­но народ­ным собра­ни­ем и сове­том стар­шин или же оно счи­та­лось таким ничтож­ным и тира­ни­че­ским с его сто­ро­ны дея­ни­ем, кото­рое не мог­ло иметь ника­ких закон­ных послед­ст­вий. Ста­ло быть и в нрав­ст­вен­ном отно­ше­нии и в юриди­че­ском рим­ская цар­ская власть была в самом сво­ем осно­ва­нии отлич­на от тепе­ре­ш­не­го само­дер­жа­вия, и в совре­мен­ной жиз­ни нет ниче­го похо­же­го ни на рим­ский дом, ни на рим­ское государ­ство.

Народ­ная общи­на

Разде­ле­ние граж­дан­ско­го насе­ле­ния было осно­ва­но на попе­чи­тель­стве (cu­ria, конеч­но, одно­го про­ис­хож­де­ния с cu­ra­re = coe­ra­re, κοίρα­νος); десять попе­чи­тельств состав­ля­ли общи­ну; каж­дое попе­чи­тель­ство выстав­ля­ло сто пехо­тин­цев (отсюда mil-es, как equ-es — тысяч­ный), десять всад­ни­ков и десять совет­ни­ков. В соеди­нен­ных общи­нах каж­дая из них есте­ствен­но явля­лась частью (tri­bus) целой общи­ны (на умбр­ском и оск­ском язы­ках — to­ta), и основ­ная циф­ра внут­рен­не­го деле­ния повто­ря­лась столь­ко раз, сколь­ко было таких частей. Хотя это деле­ние пер­во­на­чаль­но отно­си­лось к лич­но­му соста­ву граж­дан­ства, но оно так­же при­ме­ня­лось к позе­мель­ной соб­ст­вен­но­сти в той мере, в какой эта соб­ст­вен­ность была вооб­ще раз­дроб­ле­на. Не под­ле­жит сомне­нию, что кро­ме тако­го разде­ле­ния на части суще­ст­во­ва­ли и кури­аль­ные участ­ки, так как в чис­ле тех немно­гих, дошед­ших до нас по пре­да­нию назва­ний курий, кото­рые по-види­мо­му были родо­вы­ми, как напри­мер Fau­cia, встре­ча­ют­ся и мест­ные, как напри­мер Ve­lien­sis; каж­дая из послед­них в эти древ­ней­шие вре­ме­на общин­но­го земле­вла­де­ния охва­ты­ва­ла извест­ное чис­ло родо­вых участ­ков, о кото­рых уже гово­ри­лось ранее (стр. 36). Эта орга­ни­за­ция встре­ча­ет­ся в самом про­стом сво­ем виде⁴ в тех латин­ских или граж­дан­ских общи­нах, кото­рые воз­ник­ли под рим­ским вли­я­ни­ем в более позд­нюю пору; в каж­дой из этих общин было по сто совет­ни­ков (cen­tum­vi­ri). Те же нор­мы встре­ча­ют­ся и 70 в древ­ней­ших пре­да­ни­ях о том, что в разде­лен­ном на три с.66 части Риме было трид­цать курий, три­ста всад­ни­ков, три­ста сена­то­ров, три тыся­чи домов и столь­ко же пехот­ных сол­дат.

Нет ниче­го более досто­вер­но­го, чем то, что эта древ­ней­шая фор­ма государ­ст­вен­но­го устрой­ства воз­ник­ла не в Риме, а была искон­ным учреж­де­ни­ем у всех лати­нов, быть может даже до их разде­ле­ния на пле­ме­на. Достой­ная в подоб­ных вопро­сах дове­рия рим­ская кон­сти­ту­ци­он­ная тра­ди­ция, у кото­рой извест­но про­ис­хож­де­ние всех дру­гих деле­ний граж­дан­ства, счи­та­ла, что толь­ко кури­аль­ное деле­ние воз­ник­ло вме­сте с воз­ник­но­ве­ни­ем горо­да; вполне согла­су­ет­ся с этим и то, что кури­аль­ная орга­ни­за­ция суще­ст­во­ва­ла не в одном Риме, а по откры­той недав­но схе­ме латин­ско­го общин­но­го устрой­ства была суще­ст­вен­ною при­над­леж­но­стью латин­ско­го город­ско­го пра­ва. Осно­вой этой схе­мы было и оста­ва­лось разде­ле­ние на курии. Что «части» не име­ли в ней суще­ст­вен­но­го зна­че­ния, вид­но уже из того, что как их суще­ст­во­ва­ние, так и их чис­ло были слу­чай­ны­ми; там, где они встре­ча­лись, они конеч­но мог­ли иметь толь­ко то зна­че­ние, что в них сохра­ня­лось вос­по­ми­на­ние о той эпо­хе, когда каж­дая из этих частей еще состав­ля­ла осо­бое целое⁵. Из пре­да­ний вовсе не вид­но, чтобы отдель­ная часть име­ла осо­бое началь­ство и осо­бые сход­ки, и очень веро­ят­но, что в инте­ре­се един­ства общи­ны вошед­шим в ее состав частям нико­гда ниче­го подоб­но­го не пре­до­став­ля­лось. Даже в армии, хотя пехота име­ла столь­ко же пар началь­ни­ков, сколь­ко было в общине частей, каж­дая из этих пар воен­ных три­бу­нов не началь­ст­во­ва­ла над опол­че­ни­ем одной толь­ко три­бы, но как каж­дый из этих воен­ных три­бу­нов в отдель­но­сти, так и все они вме­сте взя­тые началь­ст­во­ва­ли над всей пехотой. Роды были разде­ле­ны меж­ду отдель­ны­ми кури­я­ми. Гра­ни­цы рода и дома уста­нав­ли­ва­ют­ся при­ро­дой. О том, что зако­но­да­тель­ная власть мог­ла вво­дить в этой сфе­ре изме­не­ния, мог­ла разде­лять мно­го­чис­лен­ный род на части и счи­тать его за два рода, или же соеди­нять несколь­ко немно­го­чис­лен­ных родов в один и точ­но таким же обра­зом умень­шать или уве­ли­чи­вать чис­ло и самих семейств, — об этом в рим­ском пре­да­нии не сохра­ни­лось ника­ких изве­стий; во вся­ком слу­чае, это про­ис­хо­ди­ло в столь огра­ни­чен­ных фор­мах, что основ­ной род­ст­вен­ный харак­тер рода от это­го не менял­ся. Поэто­му нель­зя счи­тать, что чис­ло родов и тем менее чис­ло домов было юриди­че­ски фик­си­ро­ва­но. Если курия долж­на была выстав­лять сто пехо­тин­цев и десять всад­ни­ков, то из пре­да­ний не вид­но и само по себе неправ­до­по­доб­но, чтобы из каж­до­го рода бра­ли по одно­му всад­ни­ку, а из с.67 каж­до­го дома по одно­му пехо­тин­цу. В этом древ­ней­шем государ­ст­вен­ном орга­низ­ме един­ст­вен­ны­ми дея­тель­ны­ми чле­на­ми явля­ют­ся курии, кото­рые были в чис­ле деся­ти, а там, где общи­на состо­я­ла из несколь­ких частей, в чис­ле деся­ти на каж­дую часть. Такое попе­чи­тель­ство пред­став­ля­ло дей­ст­ви­тель­ное кор­по­ра­тив­ное един­ство, чле­ны кото­ро­го соби­ра­лись по мень­шей мере на общие тор­же­ства; во гла­ве каж­до­го из этих попе­чи­тельств сто­ял осо­бый попе­чи­тель (cu­rio), и каж­дое из них име­ло осо­бо­го жре­ца (fla­men cu­ria­lis); без сомне­ния, так­же по кури­ям про­из­во­ди­лись набо­ры рекру­тов и взи­ма­ние повин­но­стей, на сход­ках граж­дане соби­ра­лись и пода­ва­ли голо­са так­же по кури­ям. Одна­ко 71 этот порядок не мог быть введен ради голо­со­ва­ния, так как в про­тив­ном слу­чае, навер­ное, уста­но­ви­ли бы нечет­ное чис­ло частей.

Граж­дан­ское равен­ство

В про­ти­во­по­лож­ность рез­ко­му раз­ли­чию меж­ду граж­да­на­ми и неграж­да­на­ми, внут­ри само­го граж­дан­ства суще­ст­во­ва­ла пол­ная рав­но­прав­ность. Едва ли най­дет­ся какой-либо дру­гой народ, у кото­ро­го эти два прин­ци­па были про­веде­ны с такою же бес­по­щад­ной после­до­ва­тель­но­стью, как у рим­лян. Рез­кое раз­ли­чие граж­дан от неграж­дан, как кажет­ся, ни в чем не выка­за­лось у рим­лян так нагляд­но, как в прак­ти­че­ском при­ме­не­нии очень древ­них поста­нов­ле­ний о почет­ном граж­дан­стве, пер­во­на­чаль­но имев­ших целью сгла­дить это раз­ли­чие. Когда ино­зе­мец был по при­го­во­ру общи­ны при­нят в среду граж­дан, он мог или отка­зать­ся от сво­их преж­них прав граж­да­ни­на и вполне всту­пить в чис­ло чле­нов новой общи­ны или же при­со­еди­нить к сво­е­му преж­не­му пра­ву граж­дан­ства вновь при­об­ре­тен­ное. Так было в самые древ­ние вре­ме­на и так все­гда было в Элла­де, где в более позд­нюю пору одно и то же лицо неред­ко быва­ло одно­вре­мен­но граж­да­ни­ном несколь­ких общин. Но более силь­но раз­ви­тое в Лаци­у­ме созна­ние общин­ной само­сто­я­тель­но­сти не допус­ка­ло, чтобы одно и то же лицо мог­ло быть одно­вре­мен­но граж­да­ни­ном двух общин, и пото­му — в том слу­чае, когда вновь избран­ный граж­да­нин не желал отка­зы­вать­ся от сво­их преж­них прав, — пра­во номи­наль­но­го почет­но­го граж­дан­ства име­ло зна­че­ние лишь дру­же­ско­го госте­при­им­ства и покро­ви­тель­ства, кото­рые уже ока­зы­ва­лись издав­на даже ино­зем­цам. Но с эти­ми упор­ны­ми уси­ли­я­ми рим­ской граж­дан­ской общи­ны ого­ро­дить себя извне шло рука об руку без­услов­ное устра­не­ние вся­кой нерав­но­прав­но­сти меж­ду ее чле­на­ми. Уже ранее было упо­мя­ну­то о том, что та нерав­но­прав­ность, кото­рая суще­ст­во­ва­ла внут­ри семей­ства и конеч­но не мог­ла быть устра­не­на, по мень­шей мере игно­ри­ро­ва­лась общи­ной и что тот, кто в каче­стве сына нахо­дил­ся в без­услов­ной зави­си­мо­сти от сво­его отца, мог сде­лать­ся его пове­ли­те­лем в каче­стве граж­да­ни­на. Но сослов­ных пре­иму­ществ вовсе не было, а тем, что тиции ста­ли в оче­ред­ном поряд­ке выше рам­нов и вме­сте с эти­ми послед­ни­ми выше с.68 луце­ров, нисколь­ко не нару­ша­лось их юриди­че­ское рав­но­пра­вие. Граж­дан­ская кон­ни­ца, в ту пору употреб­ляв­ша­я­ся спе­шен­ной или вер­хом впе­ре­ди бое­вой линии для руко­паш­ных схва­ток и состав­ляв­шая ско­рее отбор­ный или резерв­ный отряд, чем вой­ско спе­ци­аль­но­го назна­че­ния, заклю­ча­ла в себе самых состо­я­тель­ных, наи­луч­ше воору­жен­ных и наи­луч­ше обу­чен­ных людей и пото­му, конеч­но, поль­зо­ва­лась бо́льшим поче­том, чем пехота; но и это раз­ли­чие было чисто фак­ти­че­ским, так как каж­дый пат­ри­ций, без сомне­ния, мог посту­пать в кон­ни­цу. Един­ст­вен­ным источ­ни­ком пра­во­вых раз­ли­чий было юриди­че­ское разде­ле­ние граж­дан­ства по раз­рядам; во всем осталь­ном рав­но­прав­ность всех чле­нов общи­ны при­зна­ва­лась вполне, что нахо­ди­ло себе выра­же­ние в их одеж­де. Прав­да, одеж­да отли­ча­ла гла­ву общи­ны от ее чле­нов, взрос­ло­го и обя­зан­но­го нести воен­ную служ­бу муж­чи­ну от маль­чи­ка, еще не спо­соб­но­го к воен­ной служ­бе; но поми­мо этих отли­чий все бога­тые и знат­ные, точ­но так же как и бед­ные и незнат­ные, долж­ны были являть­ся пуб­лич­но не ина­че как в про­стом пла­ще (to­ga) из белой шер­стя­ной мате­рии. Эта пол­ная рав­но­прав­ность граж­дан, без сомне­ния, име­ла свой корень в индо-гер­ман­ском общин­ном устрой­стве; но в том тес­ном смыс­ле, в каком ее пони­ма­ли и при­ме­ня­ли на прак­ти­ке рим­ляне, она была самой выдаю­щей­ся и самой бога­той послед­ст­ви­я­ми осо­бен­но­стью латин­ской нации; при этом не сле­ду­ет 72 забы­вать, что в Ита­лии латин­ские пере­се­лен­цы не под­чи­ни­ли себе ника­кой расы, ранее них там посе­лив­шей­ся и менее их спо­соб­ной к циви­ли­за­ции (стр. 10), и ста­ло быть там не было того глав­но­го пово­да, по кото­ро­му воз­ник­ли в Индии касты, в Спар­те, в Фес­са­лии и вооб­ще в Элла­де — знать и, воз­мож­но, в Гер­ма­нии — разде­ле­ние на сосло­вия.

Граж­дан­ские повин­но­сти

Само собою разу­ме­ет­ся, что граж­дан­ское насе­ле­ние слу­жи­ло осно­вой для государ­ст­вен­но­го хозяй­ства. Самой важ­ной из граж­дан­ских повин­но­стей была воин­ская, так как толь­ко граж­дане име­ли пра­во и были обя­за­ны носить ору­жие. Граж­дане были в то же вре­мя и вои­на­ми (po­pu­lus одно­го про­ис­хож­де­ния с po­pu­la­ri — опу­сто­шать); в древ­них молит­вах этих вои­нов назы­ва­ли «воору­жен­ным копья­ми опол­че­ни­ем» (pi­lum­nus pop­lus) и при­зы­ва­ли на них бла­го­сло­ве­ние Мар­са, и даже то имя, кото­рым назы­вал их царь, обра­ща­ясь к ним, — кви­ри­ты — пони­ма­ет­ся как обо­зна­че­ние вои­на⁶. О том, как наби­ра­лась насту­па­тель­ная рать с.69 (le­gio — сбор), уже было ска­за­но ранее; в разде­ляв­шей­ся на три части рим­ской общине она состо­я­ла из трех сотен (cen­tu­riae) всад­ни­ков (ce­le­res — быст­рых или fle­xun­tes — изво­рот­ли­вых), нахо­див­ших­ся под началь­ст­вом трех пред­во­ди­те­лей кон­ных отрядов (tri­bu­ni ce­le­rum)⁷, и из трех тысяч с.70 73 пехо­тин­цев (mi­li­tes), нахо­див­ших­ся под началь­ст­вом трех пред­во­ди­те­лей пехот­ных отрядов (tri­bu­ni mi­li­tum); эти послед­ние, по-види­мо­му, были с само­го нача­ла ядром общин­но­го опол­че­ния. В состав этой армии, веро­ят­но, так­же вхо­ди­ли нестро­е­вые, лег­ко воору­жен­ные вои­ны, в осо­бен­но­сти стрел­ки из лука⁸. Глав­но­ко­ман­дую­щим обык­но­вен­но был сам царь. Кро­ме воен­ной служ­бы на граж­да­нине, веро­ят­но, лежа­ли и дру­гие лич­ные повин­но­сти, как, напри­мер, обя­зан­ность испол­нять пору­че­ния царя и в воен­ное и в мир­ное вре­мя (стр. 62), рав­но как бар­щи­на по возде­лы­ва­нию цар­ских полей и по построй­ке обще­ст­вен­ных зда­ний; каким тяже­лым бре­ме­нем была для общи­ны в осо­бен­но­сти построй­ка город­ских стен, вид­но из того, что за кре­пост­ны­ми вала­ми оста­лось назва­ние бар­щин (moe­nia). Но посто­ян­но­го обло­же­ния пря­мы­ми нало­га­ми вовсе не было, точ­но так же, как не было и регу­ляр­ных государ­ст­вен­ных рас­хо­дов. Оно и не тре­бо­ва­лось для покры­тия обще­ст­вен­ных рас­хо­дов, пото­му что государ­ство не дава­ло ника­ко­го воз­на­граж­де­ния ни за воен­ную служ­бу, ни за бар­щин­ные работы, ни вооб­ще за какую-либо обще­ст­вен­ную служ­бу, а если такое воз­на­граж­де­ние и дава­лось, то оно упла­чи­ва­лось или тем участ­ком, на кото­ром лежа­ла повин­ность, или тем лицом, кото­рое само не мог­ло или не жела­ло нести служ­бу. Необ­хо­ди­мые для обще­ст­вен­но­го бого­слу­же­ния жерт­вен­ные живот­ные добы­ва­лись путем взыс­ка­ния судеб­ных пошлин, так как тот, кто про­иг­рал свое дело в суде, дол­жен был упла­тить государ­ству «пеню скотом» (sac­ra­men­tum) сораз­мер­но с ценою пред­ме­та тяж­бы. На то, чтобы граж­дане общи­ны посто­ян­но дела­ли какие-либо дар­ст­вен­ные при­но­ше­ния царю, нет ника­ких ука­за­ний. Напро­тив, царь полу­чал пор­то­вые пошли­ны (стр. 47) и дохо­ды с корон­ных земель, а имен­но паст­бищ­ную пошли­ну (scrip­tu­ra) со скота, кото­рый выго­нял­ся на общин­ный луг, и часть уро­жая (vec­ti­ga­lia) вза­мен аренд­ной пла­ты от тех, кто поль­зо­вал­ся государ­ст­вен­ны­ми поля­ми. К это­му сле­ду­ет при­со­во­ку­пить при­быль от той пени, кото­рая упла­чи­ва­лась скотом, от кон­фис­ка­ций и от воен­ной добы­чи. Нако­нец, в слу­чае край­ней необ­хо­ди­мо­сти взыс­ки­вал­ся налог (tri­bu­tum), кото­рый, впро­чем, счи­тал­ся при­нуди­тель­ным зай­мом и воз­вра­щал­ся, когда насту­па­ли более счаст­ли­вые вре­ме­на; взыс­ки­вал­ся ли он со все­го осед­ло­го насе­ле­ния без вся­ко­го раз­ли­чия меж­ду граж­да­на­ми и неграж­да­на­ми или же толь­ко с одних граж­дан, труд­но решить, но послед­нее пред­по­ло­же­ние более прав­до­по­доб­но. Царь управ­лял с.71 финан­са­ми, но государ­ст­вен­ная соб­ст­вен­ность не сме­ши­ва­лась с лич­ной цар­ской соб­ст­вен­но­стью, кото­рая, судя по рас­ска­зам об обшир­ных земель­ных вла­де­ни­ях послед­не­го цар­ско­го рим­ско­го рода Тарк­ви­ни­ев, веро­ят­но, все­гда была очень зна­чи­тель­на, а 74 при­об­ре­тен­ные вой­ною зем­ли, как кажет­ся, все­гда счи­та­лись государ­ст­вен­ной соб­ст­вен­но­стью. Невоз­мож­но теперь решить, была ли власть царя в управ­ле­нии обще­ст­вен­ным досто­я­ни­ем огра­ни­че­на каки­ми-нибудь уста­нов­лен­ны­ми обы­ча­я­ми и если была, то в какой мере; толь­ко позд­ней­шее раз­ви­тие пока­зы­ва­ет, что в делах это­го рода нико­гда не спра­ши­ва­лось мне­ние граж­дан; напро­тив того, веро­ят­но, суще­ст­во­вал обы­чай сове­щать­ся с сена­том при уста­нов­ле­нии выше­упо­мя­ну­то­го нало­га (tri­bu­tum) и при разде­ле­нии при­об­ре­тен­ных вой­ною пахот­ных полей.

Пра­ва граж­дан­ства

Но рим­ское граж­дан­ское насе­ле­ние высту­па­ет на сце­ну не в одной толь­ко роли испол­ни­те­ля повин­но­стей и слу­жи­те­ля, оно участ­во­ва­ло и в обще­ст­вен­ном управ­ле­нии. Все чле­ны общи­ны, за исклю­че­ни­ем жен­щин и еще неспо­соб­ных носить ору­жие мало­лет­них муж­чин, ста­ло быть, как гла­сит фор­му­ла обра­ще­ния к ним, все «копье­нос­цы» (qui­ri­tes), схо­ди­лись на место народ­ных собра­ний, когда царь созы­вал их, для того чтобы сде­лать им какое-нибудь сооб­ще­ние (con­ven­tio, con­tio), или же фор­маль­но назна­чал им на третью неде­лю (in tri­num noun­di­num) сход­ку (co­mi­tia), для того чтобы ото­брать от них отве­ты по кури­ям. Такие собра­ния он фор­маль­но созы­вал, по пра­ви­лу, два раза в год, 24 мар­та и 24 мая, а сверх того так часто, как нахо­дил это нуж­ным; но граж­дане все­гда созы­ва­лись не для того, чтобы гово­рить, а для того, чтобы слу­шать, и не для того, чтобы зада­вать вопро­сы, а для того, чтобы отве­чать на них. На собра­нии никто не гово­рил кро­ме царя или кро­ме того, кому царь счи­тал нуж­ным дать сло­во; граж­дане толь­ко отве­ча­ли на цар­ский вопрос без ком­мен­та­ри­ев, без объ­яс­не­ния моти­вов, без ого­во­рок и не разде­ляя вопро­са на части. Тем не менее рим­ская граж­дан­ская общи­на, точ­но так же как гер­ман­ская и воз­мож­но древ­ней­шая индо-гер­ман­ская, была насто­я­щей и выс­шей пред­ста­ви­тель­ни­цей идеи суве­рен­но­го государ­ства, хотя при обык­но­вен­ном ходе вещей эта суве­рен­ность заклю­ча­лась или выра­жа­лась толь­ко в том, что граж­дане доб­ро­воль­но обя­зы­ва­лись пови­но­вать­ся сво­е­му гла­ве. С целью вызвать такое обя­за­тель­ство царь обра­щал­ся после сво­его вступ­ле­ния в долж­ность к собрав­шим­ся кури­ям с вопро­сом: наме­ре­ны ли они быть ему вер­ны­ми и покор­ны­ми и при­зна­вать, по уста­нов­лен­но­му обык­но­ве­нию, и его соб­ст­вен­ную власть и власть его вест­ни­ков (lic­to­res), — с вопро­сом, на кото­рый, без сомне­ния, нель­зя было отве­чать отри­ца­тель­но, точ­но так же как при наслед­ст­вен­ной монар­хии нель­зя отка­зать­ся от точ­но тако­го же с.72 изъ­яв­ле­ния покор­но­сти. Отсюда сам собою выте­кал тот факт, что при нор­маль­ном ходе дел граж­дан­ское насе­ле­ние не при­ни­ма­ло в каче­стве суве­ре­на уча­стия в управ­ле­нии обще­ст­вен­ны­ми дела­ми. Пока обще­ст­вен­ная дея­тель­ность огра­ни­чи­ва­ет­ся при­ме­не­ни­ем суще­ст­ву­ю­щих уста­нов­ле­ний, в нее не может и не долж­на вме­ши­вать­ся вер­хов­ная власть государ­ства: управ­ля­ет закон, а не зако­но­да­тель. Дру­гое дело, если явля­лась необ­хо­ди­мость что-либо изме­нить в уста­нов­лен­ных зако­ном поряд­ках или толь­ко допу­стить укло­не­ние от этих поряд­ков в каком-нибудь отдель­ном слу­чае; тогда и по рим­ско­му государ­ст­вен­но­му устрой­ству граж­дан­ство при­ни­ма­ло на себя дея­тель­ную роль и поль­зо­ва­лось сво­ею вер­хов­ною вла­стью при содей­ст­вии царя или того, кто заме­нял царя на вре­мя меж­ду­цар­ст­вия. Подоб­но тому как пра­во­вые отно­ше­ния меж­ду пра­ви­те­лем и управ­ля­е­мы­ми освя­ща­лись в фор­ме дого­во­ров посред­ст­вом сло­вес­ных вопро­сов и отве­тов, так и вся­кий вер­хов­ный акт общи­ны совер­шал­ся путем запро­са (ro­ga­tio), с кото­рым царь обра­щал­ся к 75 граж­да­нам и кото­рый при­ни­мал­ся боль­шин­ст­вом курий; в этом слу­чае курии, без сомне­ния, мог­ли и отка­зать в сво­ем одоб­ре­нии. Поэто­му у рим­лян закон имел иное зна­че­ние, чем мы это пони­ма­ем, — это было не пред­пи­са­ние, дан­ное монар­хом чле­нам общи­ны, а дого­вор, заклю­чен­ный меж­ду руко­во­дя­щи­ми орга­на­ми государ­ст­вен­ной вла­сти путем отве­та, дан­но­го на вопрос⁹. Заклю­че­ние тако­го зако­но­да­тель­но­го дого­во­ра было необ­хо­ди­мо во всех тех слу­ча­ях, когда при­хо­ди­лось всту­пать в про­ти­во­ре­чие с обыч­ны­ми пра­во­вы­ми поряд­ка­ми. Так напри­мер, при обык­но­вен­ном при­ме­не­нии пра­ва каж­дый мог бес­пре­пят­ст­вен­но отда­вать свою соб­ст­вен­ность кому поже­ла­ет толь­ко с тем усло­ви­ем, что немед­лен­но пере­даст ее в дру­гие руки; но по зако­ну никто не мог без доз­во­ле­ния общи­ны вре­мен­но удер­жи­вать в сво­их руках соб­ст­вен­ность, кото­рая долж­на перей­ти после его смер­ти к дру­го­му лицу, а такое доз­во­ле­ние общи­на мог­ла давать не толь­ко во вре­мя собра­ния на пло­ща­ди, но и во вре­мя при­готов­ле­ний к бою. Отсюда и про­изо­шли заве­ща­ния. При обык­но­вен­ном при­ме­не­нии пра­ва сво­бод­ный чело­век не мог без одоб­ре­ния общи­ны ни утра­тить, ни усту­пить сво­его неот­чуж­дае­мо­го сокро­ви­ща — сво­бо­ды, а пото­му и тот, кто не был под­чи­нен ника­ко­му отцу семей­ства, не мог без раз­ре­ше­ния общи­ны всту­пить в какое-либо семей­ство вза­мен сына. Отсюда с.73 ad­ro­ga­tio — усы­нов­ле­ние. При обык­но­вен­ном при­ме­не­нии пра­ва пра­во граж­дан­ства может быть полу­че­но лишь путем рож­де­ния, и оно не может быть отня­то; одна толь­ко общи­на мог­ла пре­до­ста­вить и отнять пра­во пат­ри­ци­а­та, но и то и дру­гое не мог­ло иметь юриди­че­ской силы без реше­ния курий. При обык­но­вен­ном при­ме­не­нии пра­ва пре­ступ­ни­ка, при­знан­но­го достой­ным каз­ни, ожи­да­ла неиз­беж­ная смерть после того, как смерт­ный при­го­вор над ним уже был поста­нов­лен царем или заме­сти­те­лем царя; но так как царь мог толь­ко поста­нов­лять судеб­ные при­го­во­ры, а не мило­вать, осуж­ден­ный на казнь граж­да­нин мог избе­жать смер­ти, если взы­вал к общине о поми­ло­ва­нии и если судья поз­во­лял ему сде­лать такое воз­зва­ние.

Отсюда ведет свое нача­ло pro­vo­ca­tio (апел­ля­ция), кото­рая доз­во­ля­лась пре­иму­ще­ст­вен­но не тому пре­ступ­ни­ку, кото­рый не созна­вал­ся в сво­ем пре­ступ­ле­нии, хотя и был в нем ули­чен, а тому, кото­рый сознал­ся в пре­ступ­ле­нии и ука­зал на обсто­я­тель­ства, смяг­чаю­щие его вину. При обык­но­вен­ных закон­ных поряд­ках нель­зя было нару­шать дого­во­ра, заклю­чен­но­го на веч­ные вре­ме­на с каким-нибудь из сосед­них государств, раз­ве толь­ко в том слу­чае, если граж­дан­ство вслед­ст­вие нане­сен­но­го ему оскорб­ле­ния при­зна­ва­ло себя не обя­зан­ным испол­нять усло­вия дого­во­ра. Поэто­му его раз­ре­ше­ние было необ­хо­ди­мо для насту­па­тель­ной вой­ны, но не было необ­хо­ди­мо ни для обо­ро­ни­тель­ной, вызван­ной нару­ше­ни­ем дого­во­ра со сто­ро­ны дру­го­го государ­ства, ни для заклю­че­ния мира; впро­чем, для насту­па­тель­ной вой­ны обра­ща­лись за раз­ре­ше­ни­ем, как кажет­ся, не к обык­но­вен­но­му собра­нию граж­дан, а к вой­ску. Нако­нец, во всех тех слу­ча­ях вооб­ще, когда царь замыш­лял какое-нибудь ново­введе­ние или изме­не­ние суще­ст­ву­ю­ще­го обыч­но­го пра­ва, он 76 дол­жен был испра­ши­вать согла­сия граж­дан; ста­ло быть пра­во изда­вать зако­ны издрев­ле при­над­ле­жа­ло царю и общине, а не одно­му царю. В ука­зан­ных выше слу­ча­ях и во всех дру­гих им подоб­ных царь не мог совер­шить без содей­ст­вия общи­ны ниче­го тако­го, что име­ло бы закон­ные послед­ст­вия. Кто полу­чал зва­ние пат­ри­ция от одно­го толь­ко царя, оста­вал­ся по-преж­не­му неграж­да­ни­ном, и этот не имев­ший юриди­че­ской силы акт мог вести толь­ко к фак­ти­че­ским послед­ст­ви­ям. Поэто­му, как ни было общин­ное собра­ние с виду стес­нен­ным и свя­зан­ным в сво­их дей­ст­ви­ях, оно издрев­ле было основ­ным эле­мен­том рим­ско­го общин­но­го устрой­ства и по сво­им пра­вам сто­я­ло ско­рее выше царя, чем наряду с ним.

Сенат

Кро­ме царя и собра­ния граж­дан появ­ля­ет­ся в древ­ней­шей общин­ной орга­ни­за­ции еще третья основ­ная власть, при­зва­ние кото­рой заклю­ча­лось не в том, чтобы рас­по­ря­жать­ся как царь, и не в том, чтобы поста­нов­лять свои реше­ния как собра­ние граж­дан, но кото­рая тем не менее сто­я­ла наряду с.74 с ними, а в пре­де­лах сво­их прав сто­я­ла даже выше их. То был совет стар­шин, или se­na­tus. Он, без вся­ко­го сомне­ния, вел свое нача­ло из родо­во­го быта: древ­нее пре­да­ние, что в пер­вые вре­ме­на Рима все отцы семейств вхо­ди­ли в состав сена­та, вер­но с государ­ст­вен­но-пра­во­вой точ­ки зре­ния в том смыс­ле, что каж­дый из рим­ских родов, не при­над­ле­жав­ших к чис­лу позд­ней­ших пере­се­лен­цев, счи­тал кого-нибудь из тех отцов семейств древ­ней­ше­го Рима сво­им родо­на­чаль­ни­ком и пат­ри­ар­хом. Если, как это кажет­ся веро­ят­ным, было такое вре­мя в Риме или так­же в Лаци­у­ме, когда и само государ­ство и каж­дая из его самых незна­чи­тель­ных состав­ных частей, т. е. каж­дый род, были орга­ни­зо­ва­ны монар­хи­че­ски и нахо­ди­лись под вла­стью стар­ши­ны, назна­чав­ше­го­ся или по выбо­ру роди­чей, или по выбо­ру сво­его пред­ше­ст­вен­ни­ка, или по пра­ву насле­до­ва­ния, то и сенат был в ту же эпо­ху не чем иным, как сово­куп­но­стью этих родо­вых стар­шин; ста­ло быть он был в ту пору учреж­де­ни­ем, не зави­си­мым ни от царя, ни от собра­ния граж­дан, и отли­чал­ся от это­го послед­не­го тем, что оно состав­ля­лось из всех граж­дан вооб­ще, а он был чем-то вро­де собра­ния народ­ных пред­ста­ви­те­лей. Одна­ко эта само­сто­я­тель­ность родов, имев­шая неко­то­рое сход­ство с само­сто­я­тель­но­стью государ­ст­вен­ной, осла­бе­ла в латин­ском пле­ме­ни с неза­па­мят­ной древ­но­сти, и веро­ят­но еще задол­го до осно­ва­ния Рима был сде­лан в Лаци­у­ме пер­вый и быть может самый труд­ный шаг к раз­ви­тию общин­но­го быта из родо­во­го — были устра­не­ны родо­вые стар­ши­ны. При нашем пер­вом зна­ком­стве с рим­ским родом он явля­ет­ся нам без види­мо­го гла­вы, суще­ст­ву­ю­ще­го для пред­ста­ви­тель­ства обще­го пат­ри­ар­ха, быв­ше­го или счи­тав­ше­го­ся общим родо­на­чаль­ни­ком; поэто­му даже тогда, когда к роду пере­хо­ди­ла по наслед­ству какая-нибудь соб­ст­вен­ность или опе­кун­ская власть, и тою и дру­гою поль­зо­ва­лись чле­ны рода сово­куп­но. Но тем не менее к рим­ско­му сена­ту пере­шли от ста­рин­но­го сове­та стар­шин мно­гие и важ­ные пра­ва; коро­че гово­ря, зна­че­ние сена­та, бла­го­да­ря кото­ро­му он был чем-то дру­гим и чем-то более зна­чи­тель­ным, неже­ли про­стой государ­ст­вен­ный совет, неже­ли собра­ние дове­рен­ных лиц, с кото­ры­ми царь нахо­дил нуж­ным сове­щать­ся, было осно­ва­но на том, что он когда-то был собра­ни­ем вро­де того, какое опи­са­но Гоме­ром, — собра­ни­ем народ­ных вождей и началь­ни­ков, заседав­ших на сове­те вокруг царя. Пока сенат состав­лял­ся из сово­куп­но­сти глав родов, чис­ло его чле­нов не мог­ло быть твер­дым, так как и чис­ло родов не было тако­вым. Но в ран­нюю, может быть еще дорим­скую, эпо­ху 77 чис­ло чле­нов сове­та стар­шин было уста­нов­ле­но для общи­ны в сто, неза­ви­си­мо от чис­ла налич­ных к тому вре­ме­ни родов, так что бла­го­да­ря сли­я­нию трех корен­ных общин необ­хо­ди­мым государ­ст­вен­но-пра­во­вым след­ст­ви­ем яви­лось уве­ли­че­ние чис­ла сена­тор­ских кре­сел до трех­сот — чис­ла, став­ше­го с тех пор твер­до уста­нов­лен­ной нор­мой. с.75 Чле­ны сена­та во все вре­ме­на были пожиз­нен­ны­ми; если же это пожиз­нен­ное пре­бы­ва­ние в сена­тор­ском зва­нии сде­ла­лось в более позд­нюю пору ско­рее фак­ти­че­ским, чем юриди­че­ски обос­но­ван­ным, а про­из­во­див­ши­е­ся от вре­ме­ни до вре­ме­ни пере­смот­ры сена­тор­ско­го спис­ка достав­ля­ли слу­чай устра­нять недо­стой­ных или чем-нибудь не уго­див­ших чле­нов, то все это вошло в обык­но­ве­ние лишь с тече­ни­ем вре­ме­ни. Выбор сена­то­ров во все вре­мя зави­сел от царя; ина­че и быть не мог­ло, с тех пор как не ста­ло родо­вых стар­шин; но, пока народ еще живо созна­вал инди­виду­аль­ность каж­до­го рода, царь, веро­ят­но, дер­жал­ся пра­ви­ла назна­чать на место умер­ше­го сена­то­ра како­го-нибудь опыт­но­го и пожи­ло­го чле­на того же рода. Веро­ят­но, с тех пор как народ­ные общи­ны ста­ли плот­нее соеди­нять­ся в одно целое и достиг­ли более проч­но­го внут­рен­не­го объ­еди­не­ния, это пра­ви­ло пере­ста­ло слу­жить руко­вод­ст­вом, и выбор сена­то­ров стал зави­сеть вполне от усмот­ре­ния царя, так что зло­употреб­ле­ни­ем с его сто­ро­ны счи­та­лось лишь, если он остав­лял вакант­ны­ми осво­бо­див­ши­е­ся места.

Пра­ва сена­та. Меж­ду­цар­ст­вие

Пол­но­мо­чия это­го сове­та стар­шин осно­ва­ны на том воз­зре­нии, что власть над общи­ною, соста­вив­шей­ся из родов, по пра­ву при­над­ле­жит собра­нию родо­вых стар­шин, хотя уже, по рез­ко отпе­чатлев­ше­му­ся на семье монар­хи­че­ско­му прин­ци­пу рим­лян, этим пра­вом мог на деле поль­зо­вать­ся толь­ко один из тех стар­шин, т. е. царь. Ста­ло быть каж­дый из чле­нов сена­та так­же был царем общи­ны, толь­ко не на деле, а по пра­ву; поэто­му и внеш­ние отли­чия его зва­ния хотя не могут рав­нять­ся с цар­ски­ми, но совер­шен­но с ними одно­род­ны. Он носит подоб­но царю крас­ную обувь с той толь­ко раз­ни­цей, что у царя выше и кра­си­вей, чем у сена­то­ра. Отсюда про­ис­хо­дит и то, что цар­ская долж­ность в рим­ской общине, как уже было заме­че­но ранее (стр. 63), не мог­ла оста­вать­ся вакант­ной. Как толь­ко царь уми­рал, стар­ши­ны немед­лен­но зани­ма­ли его место и поль­зо­ва­лись пра­ва­ми цар­ской вла­сти. Но в силу того неиз­мен­но­го прин­ци­па, что в дан­ный момент мог быть толь­ко один пове­ли­тель, цар­ская власть пере­хо­ди­ла в руки толь­ко одно­го из стар­шин, и такой «вре­мен­ный царь» (in­ter­rex) отли­чал­ся от пожиз­нен­но­го царя толь­ко крат­ковре­мен­ным пре­бы­ва­ни­ем у вла­сти, а не ее объ­е­мом. Самый длин­ный срок меж­ду­цар­ст­вия был уста­нов­лен для каж­до­го заме­сти­те­ля в пять дней, и, пока не состо­я­лось избра­ние пожиз­нен­но­го царя, власть пере­хо­ди­ла от одно­го сена­то­ра к дру­го­му так, что ее вре­мен­ный обла­да­тель пере­да­вал ее, сле­дуя опре­де­лен­ной жре­би­ем оче­реди, так­же на пять дней сво­е­му пре­ем­ни­ку. Само собою разу­ме­ет­ся, что интеррек­су общи­на не дава­ла обе­та в вер­но­сти. Но что каса­ет­ся все­го осталь­но­го, то интеррекс имел пра­во и был обя­зан не толь­ко испол­нять все, что вхо­ди­ло в сфе­ру цар­ской слу­жеб­ной дея­тель­но­сти, но даже с.76 назна­чать пожиз­нен­но­го царя; этим послед­ним пра­вом не мог поль­зо­вать­ся в виде исклю­че­ния толь­ко тот из интеррек­сов, кото­рый посту­пил в это зва­ние преж­де всех, — не мог веро­ят­но по той при­чине, что его назна­че­ние счи­та­лось не вполне пра­виль­ным, так как он не был назна­чен сво­им пред­ше­ст­вен­ни­ком. Таким обра­зом, этот совет стар­шин явля­ет­ся в рим­ском общин­ном быту в кон­це кон­цов носи­те­лем вер­хов­ной 78 вла­сти (im­pe­rium) и покро­ви­тель­ства богов (aus­pi­cia) и в нем заклю­чал­ся залог непре­рыв­но­го суще­ст­во­ва­ния государ­ства и его монар­хи­че­ско­го, но не наслед­ст­вен­но-монар­хи­че­ско­го поряд­ка. Поэто­му, когда в более позд­нюю пору гре­ки при­ни­ма­ли этот сенат за собра­ние царей, это было совер­шен­но в поряд­ке вещей, так как сенат пер­во­на­чаль­но был имен­но таким собра­ни­ем.

Сенат и общин­ные поста­нов­ле­ния: pat­rum auc­to­ri­tas

Но это собра­ние было суще­ст­вен­ным чле­ном рим­ско­го общин­но­го управ­ле­ния не пото­му толь­ко, что в нем оли­це­тво­ря­лось поня­тие о непре­рыв­но­сти цар­ской вла­сти. Хотя совет стар­шин не имел пра­ва вме­ши­вать­ся в слу­жеб­ную дея­тель­ность царя, но когда этот послед­ний был не в состо­я­нии лич­но пред­во­ди­тель­ст­во­вать арми­ей или раз­би­рать тяжеб­ные дела, он выби­рал сво­их заме­сти­те­лей в среде сена­та — отто­го-то и впо­след­ст­вии толь­ко сена­то­ры назна­ча­лись на выс­шие воен­ные долж­но­сти и пре­иму­ще­ст­вен­но они были при­сяж­ны­ми. Но ни в делах воен­но­го управ­ле­ния, ни в судеб­ных делах сенат нико­гда не при­зы­вал­ся к уча­стию во всем сво­ем соста­ве — отто­го-то и в позд­ней­шем Риме мы не нахо­дим ни сенат­ско­го воен­но­го управ­ле­ния, ни сенат­ской судеб­ной вла­сти. Зато совет стар­шин счи­тал­ся при­зван­ным охра­нять суще­ст­ву­ю­щий строй даже от царя и от граж­дан. Поэто­му ему при­над­ле­жа­ло пра­во взве­ши­вать каж­дую резо­лю­цию, поста­нов­лен­ную граж­да­на­ми по пред­ло­же­нию царя, и отка­зы­вать ей в сво­ем одоб­ре­нии, если она была в чем-либо не соглас­на с суще­ст­ву­ю­щим пра­вом, — или, дру­ги­ми сло­ва­ми, он имел пра­во про­из­но­сить ve­to во всех тех слу­ча­ях, когда по зако­ну тре­бо­ва­лось общин­ное поста­нов­ле­ние, т. е. при вся­ком изме­не­нии государ­ст­вен­ных учреж­де­ний, при при­е­ме новых граж­дан и при объ­яв­ле­нии насту­па­тель­ной вой­ны. Одна­ко из это­го не сле­ду­ет заклю­чать, что зако­но­да­тель­ная власть при­над­ле­жа­ла сово­куп­но граж­да­нам и сена­ту, подоб­но тому как она при­над­ле­жит двум пала­там в тепе­реш­них кон­сти­ту­ци­он­ных монар­хи­ях: сенат был ско­рее хра­ни­те­лем зако­нов, чем зако­но­да­те­лем, и мог кас­си­ро­вать поста­нов­ле­ние общи­ны толь­ко в том слу­чае, если общи­на пре­вы­си­ла свои пра­ва, т. е. если она нару­ша­ла сво­им поста­нов­ле­ни­ем или обя­зан­но­сти к богам, или обя­зан­но­сти к ино­стран­ным государ­ствам, или орга­ни­че­ские зако­ны стра­ны. Но от это­го не умень­ша­ет­ся важ­ность того фак­та, что, после того, напри­мер, как рим­ский царь пред­ло­жил объ­явить вой­ну, граж­дан­ство утвер­ди­ло это пред­ло­же­ние, с.77 а ино­зем­ная общи­на отка­за­ла в тре­бу­е­мом удо­вле­тво­ре­нии, рим­ский посол при­зы­вал богов в свиде­те­ли нане­сен­ной обиды и закан­чи­вал сле­дую­щи­ми сло­ва­ми: «а о том, как нам полу­чить долж­ное удо­вле­тво­ре­ние, мы обра­тим­ся к сове­ту стар­шин»; толь­ко после того как совет стар­шин изъ­явил свое согла­сие, фор­маль­но объ­яв­ля­лась вой­на, решен­ная граж­да­на­ми и одоб­рен­ная сена­том. Конеч­но ни целью, ни послед­ст­ви­ем этих поряд­ков не было такое посто­ян­ное вме­ша­тель­ство сена­та в при­го­во­ры граж­дан, кото­рое мог­ло бы под видом такой опе­ки отнять у граж­дан их вер­хов­ную власть; но, подоб­но тому как в слу­чае откры­тия вакан­сии на самую выс­шую долж­ность сенат был пору­кой за проч­ность общин­ной орга­ни­за­ции, и в насто­я­щем слу­чае он явля­ет­ся хра­ни­те­лем закон­но­го поряд­ка даже перед вер­хов­ною вла­стью, т. е. перед общи­ной.

Сенат в каче­стве государ­ст­вен­но­го сове­та

Нако­нец, с этим же нахо­дит­ся в свя­зи и то, по-види­мо­му, очень древ­нее обык­но­ве­ние, что все свои пред­ло­же­ния, с кото­ры­ми царь наме­ре­вал­ся обра­тить­ся к народ­ной общине, он пред­ва­ри­тель­но сооб­щал сове­ту стар­шин и спра­ши­вал у каж­до­го из чле­нов это­го сове­та его мне­ние. Так как сена­ту при­над­ле­жа­ло пра­во кас­си­ро­вать 79 при­ня­тые реше­ния, то царь, понят­но, желал пред­ва­ри­тель­но удо­сто­ве­рить­ся, что он не встре­тит про­ти­во­дей­ст­вия; вооб­ще в рим­ских нра­вах было обык­но­ве­ние не при­ни­мать в важ­ных делах ника­ко­го реше­ния без пред­ва­ри­тель­но­го сове­ща­ния с дру­ги­ми лица­ми, да и по сво­е­му соста­ву сенат был пред­на­зна­чен испол­нять при пра­ви­те­ле общи­ны роль государ­ст­вен­но­го сове­та. Из это­го сове­ща­тель­но­го харак­те­ра гораздо более, чем из ранее упо­мя­ну­тых прав, воз­ник­ло буду­щее могу­ще­ство сена­та; одна­ко зачат­ки это­го могу­ще­ства едва замет­ны и в сущ­но­сти заклю­ча­лись в пра­ве сена­то­ров отве­чать, когда к ним обра­ща­лись с вопро­са­ми. Быть может суще­ст­во­ва­ло обык­но­ве­ние спра­ши­вать мне­ние сена­та и в таких важ­ных делах, кото­рые не каса­лись ни судеб­ной части, ни воен­но­го дела, как напри­мер, — не гово­ря уже о пред­ло­же­ни­ях, вно­си­мых на утвер­жде­ние народ­но­го собра­ния, — при обло­же­нии трудо­вы­ми повин­но­стя­ми и вооб­ще каки­ми-либо чрез­вы­чай­ны­ми нало­га­ми, при при­зы­ве граж­дан на воен­ную служ­бу и при рас­пре­де­ле­нии заво­е­ван­ных земель; но если такой пред­ва­ри­тель­ный опрос и был в обы­чае, он по зако­ну не был обя­за­тель­ным. Царь созы­ва­ет совет, когда ему забла­го­рас­судит­ся, и пред­ла­га­ет вопро­сы; неспро­шен­ный член сове­та не име­ет пра­ва выска­зы­вать свое мне­ние; тем менее имел совет пра­во схо­дить­ся без зова, кро­ме того един­ст­вен­но­го слу­чая, когда он соби­рал­ся для заме­ще­ния вакант­ной цар­ской долж­но­сти и уста­нов­ле­ния по жре­бию оче­реди интеррек­сов. Что царь мог при­зы­вать на сове­ща­ние кро­ме сена­то­ров и дру­гих вну­шав­ших ему дове­рие лиц, в высо­кой сте­пе­ни веро­ят­но. Одна­ко совет не зна­чит при­ка­за­ние, и царь мог с.78 ему не под­чи­нять­ся; тогда сена­ту не оста­ва­лось ника­ко­го дру­го­го сред­ства дать сво­е­му мне­нию прак­ти­че­ское при­ме­не­ние кро­ме выше­упо­мя­ну­то­го и не все­гда при­ме­ни­мо­го пра­ва кас­са­ции. «Я выбрал вас не для того, чтобы вы руко­во­ди­ли мною, а для того, чтобы вами повеле­вать» — эти сло­ва, вло­жен­ные в уста царя Рому­ла одним из позд­ней­ших писа­те­лей, в сущ­но­сти вер­но рису­ют с этой сто­ро­ны поло­же­ние сена­та.

Пер­во­на­чаль­ное рим­ское государ­ст­вен­ное устрой­ство

Соеди­ним все эти выво­ды в одно целое. Поня­тие о суве­ре­ни­те­те было нераздель­но с поня­ти­ем о рим­ской граж­дан­ской общине; но эта общи­на нико­гда не име­ла пра­ва дей­ст­во­вать сама собою, а мог­ла дей­ст­во­вать сов­мест­но с дру­ги­ми лица­ми толь­ко в тех слу­ча­ях, когда пред­виде­лось отступ­ле­ние от уста­нов­лен­ных поряд­ков. Рядом с нею сто­я­ло собра­ние назна­чав­ших­ся пожиз­нен­но общин­ных стар­шин, пред­став­ляв­шее нечто вро­де кол­ле­гии долж­ност­ных лиц, обле­чен­ной цар­ской вла­стью; это собра­ние заме­ща­ло сво­и­ми чле­на­ми вакант­ную цар­скую долж­ность до окон­ча­тель­но­го избра­ния ново­го царя и име­ло пра­во кас­си­ро­вать про­ти­во­за­кон­ные поста­нов­ле­ния общи­ны. Цар­ская власть была, как гово­рит Сал­лю­стий, в одно и то же вре­мя и неогра­ни­чен­ной и свя­зан­ной зако­на­ми (im­pe­rium le­gi­ti­mum); она была неогра­ни­чен­ной, посколь­ку вся­кое цар­ское пове­ле­ние, спра­вед­ли­вое или неспра­вед­ли­вое, долж­но было испол­нять­ся без­услов­но; она была огра­ни­чен­ной, посколь­ку вся­кое цар­ское пове­ле­ние, про­ти­во­ре­чив­шее обы­ча­ям и не одоб­рен­ное насто­я­щим суве­ре­ном — наро­дом, — не вело ни к каким пра­во­вым послед­ст­ви­ям. Поэто­му древ­ней­шее рим­ское государ­ст­вен­ное устрой­ство было в неко­то­рой сте­пе­ни кон­тра­стом кон­сти­ту­ци­он­ной монар­хии. В этой послед­ней монарх счи­та­ет­ся обла­да­те­лем и пред­ста­ви­те­лем государ­ст­вен­но­го пол­но­вла­стия, и вслед­ст­вие это­го, напри­мер, от него одно­го исхо­дит поми­ло­ва­ние пре­ступ­ни­ков; но государ­ст­вом управ­ля­ют народ­ные пред­ста­ви­те­ли и ответ­ст­вен­ные 80 перед ними долж­ност­ные лица; а рим­ская народ­ная общи­на была почти то же, что в Англии король, и как в Англии пра­во поми­ло­ва­ния при­над­ле­жит исклю­чи­тель­но коро­лю, так в Риме оно при­над­ле­жа­ло исклю­чи­тель­но народ­ной общине, меж­ду тем как все дела управ­ле­ния нахо­ди­лись в руках гла­вы общи­ны. Нако­нец, если мы взгля­нем на отно­ше­ния само­го государ­ства к его отдель­ным чле­нам, мы най­дем, что рим­ское государ­ство было оди­на­ко­во дале­ко и от шат­ко­сти про­сто­го охра­ни­тель­но­го сою­за и от совре­мен­ной идеи о без­услов­ном государ­ст­вен­ном пол­но­вла­стии. Прав­да, общи­на рас­по­ря­жа­лась лич­но­стью граж­да­ни­на, обла­гая его общин­ны­ми повин­но­стя­ми и нака­зы­вая его за про­ступ­ки и пре­ступ­ле­ния; но рим­ляне все­гда счи­та­ли про­из­воль­ным и неспра­вед­ли­вым такой спе­ци­аль­ный закон, кото­рый под­вер­га­ет толь­ко одно отдель­ное лицо нака­за­нию или угро­зе с.79 нака­за­ния за дея­ния, не вос­пре­щен­ные для всех вооб­ще, хотя бы при этом и были соблюде­ны все фор­маль­но­сти. Еще гораздо более была стес­не­на общи­на отно­си­тель­но пра­ва соб­ст­вен­но­сти и ско­рее сов­па­даю­щих, чем сопря­жен­ных с ним, прав семей­ных; в Риме — не так, как в ликур­гов­ском поли­цей­ском государ­стве, — семей­ство не уни­что­жа­лось, для того чтобы на его счет воз­вы­си­лась общи­на. То было одним из самых бес­спор­ных и самых заме­ча­тель­ных прин­ци­пов древ­ней­ше­го рим­ско­го государ­ст­вен­но­го устрой­ства, что государ­ство мог­ло зако­вать и каз­нить граж­да­ни­на, но не мог­ло отнять у него ни сына, ни пахот­ной зем­ли и даже не мог­ло обла­гать его посто­ян­ны­ми нало­га­ми. В делах это­го рода и в дру­гих ему подоб­ных сама общи­на была стес­не­на в сво­их отно­ше­ни­ях к граж­да­нам, и это огра­ни­че­ние ее прав не было отвле­чен­ным поня­ти­ем, а нахо­ди­ло для себя выра­же­ние и прак­ти­че­ское при­ме­не­ние в кон­сти­ту­ци­он­ном ve­to сена­та, кото­рый, без сомне­ния, имел пра­во и был обя­зан кас­си­ро­вать вся­кое общин­ное поста­нов­ле­ние, не соглас­ное с выше­упо­мя­ну­тым основ­ным прин­ци­пом. Ника­кая дру­гая общи­на не была так пол­но­власт­на у себя дома, как рим­ская, но и ни в какой дру­гой общине граж­да­нин, чье поведе­ние было без­упреч­но, не был, так же как и в рим­ской, обес­пе­чен в сво­их пра­вах по отно­ше­нию к сво­им сограж­да­нам и к само­му государ­ству.

Так управ­ля­лась рим­ская общи­на, сво­бод­ный народ кото­рой умел пови­но­вать­ся при пол­ном отре­че­нии от вся­ких мисти­че­ских, жре­че­ских мошен­ни­честв, при без­услов­ном равен­стве перед зако­ном и при равен­стве граж­дан меж­ду собой и с рез­ким отпе­чат­ком само­быт­ной нацио­наль­но­сти, а в то же вре­мя, как это будет объ­яс­не­но далее, он вели­ко­душ­но и разум­но рас­т­во­рял настежь свои ворота для сно­ше­ний с чужи­ми стра­на­ми. Это государ­ст­вен­ное устрой­ство не было ни выду­ман­ным, ни заим­ст­во­ван­ным, а вырос­ло в рим­ском наро­де и вме­сте с ним. Оно было, само собой понят­но, осно­ва­но на одних нача­лах с более древним ита­лий­ским государ­ст­вен­ным устрой­ст­вом, с гре­ко-ита­лий­ским и с индо-гер­ман­ским; но меж­ду теми фор­ма­ми государ­ст­вен­но­го устрой­ства, кото­рые обри­со­ва­ны в поэ­мах Гоме­ра или в рас­ска­зах Таци­та о Гер­ма­нии, и древ­ней­шей орга­ни­за­ци­ей рим­ской общи­ны тянет­ся необо­зри­мо длин­ная нить раз­лич­ных фаз государ­ст­вен­но­го раз­ви­тия. В одоб­ри­тель­ных воз­гла­сах эллин­ских народ­ных собра­ний и в бря­ца­нии щитов на гер­ман­ских сход­ках, пожа­луй, так­же выра­жа­лась вер­хов­ная власть общи­ны, но оттуда еще было дале­ко до уста­нов­лен­ной зако­ном ком­пе­тен­ции и до обле­чен­ных в уста­нов­лен­ную фор­му поста­нов­ле­ний латин­ско­го кури­аль­но­го собра­ния. Нет ниче­го невоз­мож­но­го в том, что как рим­ская цар­ская власть заим­ст­во­ва­ла 81 свою пур­пу­ро­вую ман­тию и свой жезл из сло­но­вой кости, конеч­но, от гре­ков (но не от этрус­ков), с.80 так и две­на­дцать лик­то­ров и дру­гие при­над­леж­но­сти внеш­ней обста­нов­ки были зане­се­ны пре­иму­ще­ст­вен­но из чужих стран. Но как все­це­ло при­над­ле­жа­ло Риму или даже Лаци­у­му раз­ви­тие рим­ско­го государ­ст­вен­но­го пра­ва и как была неве­ли­ка и незна­чи­тель­на в этом пра­ве доля заим­ст­во­ва­ний, дока­зы­ва­ет­ся посто­ян­ным выра­же­ни­ем всех его поня­тий сло­ва­ми чисто латин­ски­ми. Этим государ­ст­вен­ным устрой­ст­вом и была фак­ти­че­ски уста­нов­ле­на на все вре­ме­на основ­ная идея рим­ско­го государ­ства, так как, несмот­ря на измен­чи­вость внеш­них форм, пока суще­ст­во­ва­ла рим­ская общи­на, оста­ва­лись неиз­мен­ны­ми и пра­ви­ла, что долж­ност­но­му лицу сле­ду­ет без­услов­но пови­но­вать­ся, что совет стар­шин — выс­шая в государ­стве власть и что вся­кое исклю­чи­тель­ное поста­нов­ле­ние нуж­да­ет­ся в санк­ции суве­ре­на, т. е. народ­ной общи­ны.