Частная и общественная жизнь греков.

с.452

Пра­во­судие.

1. Пра­во част­ной мести.

В пер­во­быт­ной Гре­ции пре­сле­до­ва­ние за убий­ство ложи­лось не на обще­ст­вен­ную власть, а на род­ст­вен­ни­ков жерт­вы, и осу­ществля­лось не судом, а посред­ст­вом ору­жия. Одним сло­вом, вой­на одной семьи про­тив дру­гой пред­став­ля­ла един­ст­вен­ный спо­соб пре­се­че­ния пре­ступ­ле­ний.

Лег­ко пред­ста­вить себе про­ис­хо­див­шие вслед­ст­вие это­го бес­по­ряд­ки. Поэто­му уже с ран­них вре­мен почув­ст­во­ва­лась необ­хо­ди­мость заме­нить ука­зан­ный обы­чай дру­гим, менее вар­вар­ским. Таким сред­ст­вом явил­ся выкуп, т. е. осо­бая сдел­ка, по кото­рой винов­ный выпла­чи­вал прото­ри и убыт­ки, чем обес­пе­чи­вал себе жизнь и иму­ще­ство. Очень воз­мож­но, что этот обы­чай посте­пен­но пере­хо­дил в пра­во и что дого­во­ры подоб­но­го рода пер­во­на­чаль­но обу­слов­ли­ва­лись согла­ше­ни­ем сто­рон, а потом уже сде­ла­лись обя­за­тель­ны­ми. В гоме­ров­скую эпо­ху этот обы­чай дости­га­ет уже пол­но­го раз­ви­тия. Одна из с.453 изо­бра­жен­ных на щите Ахил­ла сцен опи­сы­ва­ет­ся поэтом таким обра­зом:

«Мно­же­ство граж­дан тол­пят­ся на месте народ­ных собра­ний. Тяж­ба пред ними реша­ет­ся. Двое там спо­рят о пене За умерщ­влен­но­го мужа. Один пред наро­дом кля­нет­ся В том, что весь долг упла­тил, а дру­гой — что не видел упла­ты. Оба они поже­ла­ли окон­чить свой спор пред судьею. Граж­дане под­ня­ли крик, защи­щая того иль дру­го­го. Их успо­ко­ить пыта­ют­ся вест­ни­ки. В кру­ге свя­щен­ном Стар­цы сидят, раз­ме­стив­шись на глад­ко обте­сан­ных кам­нях. Посо­хи в руки берут у гла­ша­та­ев звон­ко­го­ло­сых И, опи­рясь на них, чере­дой воз­гла­ша­ют реше­нье». (Или­а­да, XVIII, 497 и сл. Пер. Мин­ско­го).

В дру­гом месте Аякс гово­рит так:

«Даже тот, чье­го бра­та уби­ли, Чье умерт­ви­ли дитя, иску­пи­тель­ный дар при­ни­ма­ет. Выкуп боль­шой запла­тив, оста­ет­ся убий­ца в наро­де, А при­ни­маю­щей выкуп сми­ря­ет­ся гор­дой душою». (Там же, IX, 632 и сл.).

Сум­ма, кото­рую дол­жен был выпла­тить винов­ный, назы­ва­лась ποινή или τι­μή. Она мог­ла взыс­ки­вать­ся не толь­ко при убий­стве, но и при вся­ком дру­гом пре­ступ­ле­нии. Раз­мер ее, конеч­но, менял­ся в зави­си­мо­сти от свой­ства вины, кото­рую надо было загла­дить, и, может быть, от обще­ст­вен­но­го поло­же­ния потер­пев­ше­го лица. Если при опре­де­ле­нии раз­ме­ра штра­фа или при выпла­те его про­ис­хо­ди­ли какие-нибудь недо­ра­зу­ме­ния, то обра­ща­лись к реше­нию суда. Так по край­ней мере обсто­я­ло дело в гоме­ров­скую эпо­ху, а рань­ше, по всей веро­ят­но­сти, при­бе­га­ли к помо­щи ору­жия.

С тече­ни­ем вре­ме­ни эта систе­ма исчез­ла, но в гре­че­ском пра­ве она оста­ви­ла одна­ко очень замет­ные следы. Один закон Дра­ко­на, нико­гда не выхо­див­ший из употреб­ле­ния в Афи­нах, уста­нав­ли­вал сле­дую­щий прин­цип: семье при­над­ле­жа­ло пра­во пре­сле­до­вать убий­цу за неумыш­лен­ное убий­ство одно­го из ее чле­нов. Род­ст­вен­ни­ки, на с.454 кото­рых воз­ла­га­лась эта обя­зан­ность, «рас­пре­де­ля­лись в извест­ном поряд­ке, напо­ми­нав­шем порядок насле­до­ва­ния. Сна­ча­ла шли род­ст­вен­ни­ки пер­вой и вто­рой сте­пе­ни род­ства, т. е. отец, бра­тья, сыно­вья; затем сле­до­ва­ли двою­род­ные бра­тья и их потом­ство; нако­нец, за неиме­ни­ем этих послед­них, дети лиц, изби­рае­мых во фра­трии уби­то­го». (Da­res­te). Из раз­лич­ных тек­стов того вре­ме­ни явст­ву­ет, что эти лица мог­ли вхо­дить в согла­ше­ние с винов­ным и тре­бо­вать от него вме­сто кро­ви извест­ную сум­му денег. «Как толь­ко», гово­рит Демо­сфен, «изъ­яв­ля­ет­ся согла­сие на про­ще­ние, дей­ст­вия потер­пев­шей сто­ро­ны пре­кра­ща­ют­ся. Это пра­ви­ло настоль­ко рас­про­стра­не­но, что после осуж­де­ния за неумыш­лен­ное убий­ство, если потер­пев­шая сто­ро­на поми­ри­лась с убий­цей и про­сти­ла его, она уже не име­ет пра­ва тре­бо­вать его изгна­ния. Более того: если жерт­ва перед смер­тью про­ща­ет сво­его убий­цу, то род­ст­вен­ни­кам, остав­шим­ся в живых, не раз­ре­ша­ет­ся пре­сле­до­вать его». (Про­тив Пан­те­не­та, 58—59). В одной защи­ти­тель­ный речи той эпо­хи гово­рит­ся о чело­ве­ке, погиб­шем насиль­ст­вен­ной смер­тью. «Како­во же было поведе­ние его бра­та? Когда он открыл и нашел убийц, то взял с них день­ги и поми­рил­ся с ними». (Демо­сфен. Про­тив Фео­кри­на, 28). Ора­тор него­ду­ет на этот посту­пок, пото­му что он не в инте­ре­сах его дела, но не реша­ет­ся при­знать его неза­кон­ным.

2. Ари­сто­кра­ти­че­ский харак­тер суда.

Пер­вые гре­че­ские суды име­ли ари­сто­кра­ти­че­ский харак­тер. Вся судеб­ная власть нахо­ди­лась в руках у царей; это пре­иму­ще­ство, как и свою пра­ви­тель­ст­вен­ную власть, цари полу­чи­ли от богов. Пра­вом судить поль­зо­ва­лись так­же бога­тые и бла­го­род­ные люди, пре­иму­ще­ст­вен­но наи­бо­лее пожи­лые из них. Они заседа­ли обык­но­вен­но на обще­ст­вен­ных пло­ща­дях, а тол­па сто­я­ла вокруг них и, не стес­ня­ясь, гром­ко выска­зы­ва­ла свои чув­ства. Зако­ны тогда не были еще писан­ны­ми. Суще­ст­во­ва­ли толь­ко с.455 обы­чаи, пере­да­вав­ши­е­ся изуст­но и дер­жав­ши­е­ся выс­шим клас­сом в сек­ре­те. Поэто­му низ­ший класс нахо­дил такой суд ино­гда мало спра­вед­ли­вым. Гези­од часто жалу­ет­ся на этих «пожи­ра­те­лей подар­ков», кото­рые допус­ка­ют под­куп и поста­нов­ля­ют неспра­вед­ли­вые при­го­во­ры. Он утвер­жда­ет, что такие судьи при­но­сят зло не толь­ко тяжу­щим­ся, но и все­му государ­ству. Он угро­жа­ет им гне­вом богов и ста­ра­ет­ся дока­зать, что они сами заин­те­ре­со­ва­ны в хоро­шем судо­про­из­вод­стве. Эти ста­ра­ния явля­ют­ся вер­ным дока­за­тель­ст­вом, что учреж­де­ния того вре­ме­ни не пре­до­став­ля­ли людям его поло­же­ния ника­кой гаран­тии про­тив судей.

Состав­ле­ние и обна­ро­до­ва­ние во все­об­щее сведе­ние зако­нов было, таким обра­зом, боль­шим шагом впе­ред. Невоз­мож­но уста­но­вить с точ­но­стью вре­мя, когда про­изо­шла эта рефор­ма. Мы зна­ем толь­ко име­на неко­то­рых из зако­но­да­те­лей, взяв­ших на себя эту зада­чу: Дра­кон и Солон в Афи­нах (VII и VI века), Пит­так в Мити­лене (VI век), Залевк в Локрах (VII век), Харонд в Катане (VII век). Когда зако­ны, кото­ры­ми поль­зо­ва­лись судьи како­го-нибудь горо­да, ста­но­ви­лись извест­ны­ми обы­ва­те­лям послед­не­го, они менее зави­се­ли от судеб­но­го про­из­во­ла. Но если в демо­кра­ти­че­ских государ­ствах вво­ди­лись кро­ме того суды при­сяж­ных из наро­да, то в ари­сто­кра­ти­че­ских моно­по­лия пра­во­судия про­дол­жа­ла нахо­дить­ся в руках неболь­шо­го чис­ла долж­ност­ных лиц. Таким обра­зом, в Спар­те граж­дан­ские про­цес­сы раз­би­ра­лись царя­ми или эфо­ра­ми, а уго­лов­ные — Сове­том.

3. Суды при­сяж­ных.

Гре­ки доду­ма­лись до мыс­ли, что луч­ший спо­соб обес­пе­чить себе хоро­ший суд — быть самим сво­и­ми судья­ми. Отсюда выте­ка­ло осно­ва­ние суда при­сяж­ных. В Афи­нах это учреж­де­ние отно­сит­ся ко вре­ме­нам Соло­на. Ясно, что зна­че­ние его не было сна­ча­ла так вели­ко, как впо­след­ст­вии. Область веде­ния при­сяж­ных, или, как их тогда с.456 назы­ва­ли, гели­а­стов, была вна­ча­ле очень огра­ни­че­на, но мало-пома­лу она рас­ши­ри­лась, в осо­бен­но­сти в тече­ние V века, а успе­хи, кото­рых этот суд достиг в сле­дую­щем веке, дали ему воз­мож­ность закон­чить сосре­дото­че­ние в сво­их руках всех граж­дан­ских дел и почти всех уго­лов­ных.

Чтобы быть при­сяж­ным, надо было достиг­нуть 30-лет­не­го воз­рас­та и поль­зо­вать­ся все­ми граж­дан­ски­ми и поли­ти­че­ски­ми пра­ва­ми. Доста­точ­но было явить­ся к над­ле­жа­ще­му долж­ност­но­му лицу, кото­рое вно­си­ло в спи­сок при­сяж­ных. Несо­сто­я­тель­ные люди дол­го воз­дер­жи­ва­лись от несе­ния обя­зан­но­стей гели­а­ста, пото­му что они были очень труд­ны, а мно­гие граж­дане долж­ны были для под­дер­жа­ния сво­его суще­ст­во­ва­ния иметь какую-нибудь работу. Бла­го­да­ря Пери­к­лу эта обя­зан­ность сде­ла­лась доступ­ной для всех, пото­му что он решил выда­вать при­сяж­ным за каж­дое заседа­ние от одно­го до двух обо­лов (6—12 коп.); Кле­он вско­ре уве­ли­чил эту пла­ту до 3 обо­лов (18 коп.). С того вре­ме­ни при­сяж­ные состо­я­ли глав­ным обра­зом из мел­кой бур­жу­а­зии. Мно­гие смот­ре­ли на обя­зан­но­сти при­сяж­ных, как на источ­ник средств суще­ст­во­ва­ния.

Общий спи­сок при­сяж­ных состав­лял­ся еже­год­но. Он состо­ял из 6000 имен. По-види­мо­му, вна­ча­ле неред­ко быва­ли слу­чаи под­ку­па. Для пре­се­че­ния это­го зла при­ду­ма­ли очень ост­ро­ум­ный и, по-види­мо­му, дей­ст­ви­тель­ный при­ем, кото­рый давал воз­мож­ность дер­жать втайне до само­го откры­тия заседа­ния состав при­сяж­ных, назна­чен­ных раз­би­рать то или иное дело. Бес­по­лез­но было бы давать подроб­ное опи­са­ние его. Для озна­ком­ле­ния с ним доста­точ­но озна­ко­мить­ся с трак­та­том Ари­сто­те­ля «Об афин­ском государ­ст­вен­ном устрой­стве», кото­рый, впро­чем, к сожа­ле­нию, под­верг­нул­ся иска­же­нию. Чис­ло при­сяж­ных изме­ня­лось сооб­раз­но с харак­те­ром про­цес­са. В граж­дан­ском про­цес­се оно коле­ба­лось от 200 до 400 чело­век. В уго­лов­ных чис­ло их обык­но­вен­но рав­ня­лось 500, но мог­ло быть и боль­ше. Гре­ки были в самом деле убеж­де­ны, что боль­шое коли­че­ство судей с.457 явля­лось гаран­ти­ей пра­во­судия. Слу­чаи исклю­чи­тель­ной важ­но­сти в Афи­нах рас­смат­ри­ва­лись судом 1000 гели­а­стов.

Пред­седа­те­лем бывал обык­но­вен­но один из архон­тов, но пра­ви­ло это не было без­услов­ным. Если вопрос шел о воен­ных пре­ступ­ле­ни­ях, пре­ни­я­ми руко­во­дил стра­тег; если раз­би­ра­лись про­ступ­ки, при­чи­няв­шие вред казне, эту роль выпол­нял чинов­ник финан­со­во­го ведом­ства, и т. д.

4. Отсут­ст­вие обще­ст­вен­ной обви­ни­тель­ной вла­сти.

Харак­тер­ной чер­той афин­ско­го пра­во­судия было отсут­ст­вие обще­ст­вен­ной обви­ни­тель­ной вла­сти. У афи­нян не было чинов­ни­ка, на кото­ром лежа­ла бы обя­зан­ность пре­сле­до­вать от име­ни обще­ства людей, совер­шив­ших пре­ступ­ле­ния и про­ступ­ки. Это пра­во в прин­ци­пе при­над­ле­жа­ло потер­пев­шей сто­роне. Обо­кра­ден­ный не мог воз­ло­жить, как у нас, на долж­ност­ное лицо обя­зан­ность отыс­ки­вать вора, соби­рать ули­ки в его винов­но­сти и обви­нять его перед судом. Все это долж­на была делать потер­пев­шая сто­ро­на. В неко­то­рых слу­ча­ях это пра­во ста­но­ви­лось обя­зан­но­стью, напри­мер, при убий­стве: с одной сто­ро­ны, оче­вид­на была необ­хо­ди­мость карать за подоб­ные пре­ступ­ле­ния; но, с дру­гой сто­ро­ны, один обы­чай очень древ­не­го про­ис­хож­де­ния пре­до­став­лял род­ст­вен­ни­кам уби­то­го при­ви­ле­гию мести за смерть; поэто­му закон обя­зы­вал этих послед­них вос­поль­зо­вать­ся сво­им пра­вом под стра­хом при­вле­че­ния в про­тив­ном слу­чае к ответ­ст­вен­но­сти.

В про­цес­сах, назы­вав­ших­ся γρα­φαί, пра­во пре­сле­до­ва­ния при­зна­ва­лось не толь­ко за лицом, непо­сред­ст­вен­но потер­пев­шим от пре­ступ­ле­ния, но и за любым граж­да­ни­ном. В тако­го рода про­цес­сах, дума­ли тогда, было заин­те­ре­со­ва­но так­же все обще­ство, и жела­тель­но было дать каж­до­му воз­мож­ность тре­бо­вать нака­за­ния за совер­шен­ный посту­пок.

Этот обы­чай повлек за собой круп­ные зло­употреб­ле­ния. Доно­сы обра­ти­лись в спе­ци­аль­ное ремес­ло с.458 неко­то­рых лиц, назы­вав­ших­ся сико­фан­та­ми. Про­тив них при­ни­мал­ся ряд мер, уста­нав­ли­вав­ших раз­ные нака­за­ния. Так, напри­мер, если обви­ни­тель не полу­чал пятой части голо­сов судей, то на него нала­гал­ся штраф в 1000 драхм (око­ло 370 руб.), и он терял на буду­щее вре­мя пра­во воз­буж­дать подоб­ные пре­сле­до­ва­ния. Но эта угро­за часто быва­ла при­зрач­ной и мало устра­ша­ла сико­фан­тов: они виде­ли в сво­ем ремес­ле спо­соб при­влечь к себе вни­ма­ние, удо­вле­тво­рить сво­ей мести, а так­же полу­чить мате­ри­аль­ную выго­ду: день­ги добы­ва­лись путем шан­та­жа или в силу пре­до­став­лен­но­го обви­ни­те­лям пра­ва тре­бо­вать себе часть штра­фа, нала­гав­ше­го­ся на их жерт­ву.

5. Сико­фан­ты.

Сико­фант (обра­ща­ясь к Хре­ми­лу и Кари­о­ну). — Эй вы, пре­зрен­ные, я уве­рен, что мои день­ги — у вас.

Хре­мил. — О Демет­ра! это сико­фант! вот так беда!

Кари­он. — Он, навер­но, голо­ден.

Сико­фант. — Ты сей­час же пой­дешь со мной на аго­ру и, когда тебя ста­нут пытать на коле­се, ты созна­ешь­ся в сво­их мошен­ни­че­ствах.

Кари­он. — Ах, поди ты!

Доб­рый чело­век. — Кля­нусь Зев­сом-спа­си­те­лем, как воз­бла­го­да­рят все гре­ки Апол­ло­на, если он уни­что­жит этих гнус­ных сико­фан­тов!

Сико­фант. — Да ты сме­ешь­ся надо мной! Ах, вот как! Так я доне­су на тебя, как на соучаст­ни­ка. Откуда у тебя этот новый плащ? Вче­ра я видел на тебе совсем поно­шен­ный.

Доб­рый чело­век. — Я тебя не боюсь…

Сико­фант. — Наха­лы! Но вы, мои насмеш­ни­ки, не ска­за­ли мне, что вы тут дела­е­те; веро­ят­но, ниче­го хоро­ше­го.

Хре­мил. — Разу­ме­ет­ся, для тебя — ниче­го хоро­ше­го, будь уве­рен в этом.

Сико­фант. — Кля­нусь Зев­сом, буде­те вы обедать на мой счет.

с.459 Хре­мил. — Чтоб ты сдох со сво­им свиде­те­лем, кле­вет­ник!

Сико­фант. — А, так вы не созна­е­тесь; я бьюсь об заклад, что в этом доме мно­го соле­ной рыбы и жаре­но­го мяса (нюха­ет воздух).

Хре­мил. — Чуешь ты что-нибудь, плут?

Доб­рый чело­век. — Веро­ят­но, толь­ко холод: его плащ такой дыря­вый.

Сико­фант. — О Зевс! Мож­но ли тер­петь такие изде­ва­тель­ства! О боги! как жесто­ко обра­ща­ют­ся со мной, чест­ным чело­ве­ком и доб­рым граж­да­ни­ном!

Хре­мил. — Ты-то чест­ный и доб­рый граж­да­нин?

Сико­фант. — Более, чем все дру­гие.

Хре­мил. — Лад­но! отве­чай-ка на мои вопро­сы.

Сико­фант. — О чем?

Хре­мил. — Ты зем­леде­лец?

Сико­фант. — Я еще не сошел с ума.

Хре­мил. — Купец?

Сико­фант. — При слу­чае я себя назы­ваю куп­цом.

Хре­мил. — Зна­ешь ты какое-нибудь ремес­ло?

Сико­фант. — Конеч­но, нет.

Хре­мил. — Чем же ты живешь, если ниче­го не де лаешь?

Сико­фант. — Я наблюдаю за обще­ст­вен­ны­ми и част­ны­ми дела­ми.

Хре­мил. — Ты? но на каком осно­ва­нии?

Сико­фант. — Мне это нра­вит­ся.

Хре­мил. — Ты, как вор, суешь­ся туда, где не име­ешь ника­ких прав. Все тебя пре­зи­ра­ют, а ты пре­тен­ду­ешь на зва­ние чест­но­го чело­ве­ка!

Сико­фант. — Как, глу­пец, я не имею пра­ва посвя­тить себя все­це­ло слу­же­нию родине?

Хре­мил. — Раз­ве оте­че­ству слу­жат низ­ки­ми про­ис­ка­ми?

Сико­фант. — Слу­жат, под­дер­жи­вая уста­нов­лен­ные зако­ны и не поз­во­ляя нико­му нару­шать их.

Хре­мил. — Это дело судов, они постав­ле­ны для это­го.

Сико­фант. — А кто обви­ня­ет пред судом?

с.460 Хре­мил. — Кто хочет.

Сико­фант. — Ага! вот я и есть обви­ни­тель! пото­му-то все обще­ст­вен­ные дела и под­ле­жат мое­му веде­нию. (Ари­сто­фан. Плу­тос).

6. Пыт­ка.

Для вос­ста­нов­ле­ния на суде исти­ны гре­ки при­ме­ня­ли те же при­е­мы, что и мы; но, кро­ме того, они при­бе­га­ли к пыт­ке.

Пыт­ке нико­гда не под­вер­га­ли сво­бод­но­го чело­ве­ка; она пред­на­зна­ча­лась толь­ко для рабов. «Рабов нель­зя было вызы­вать в каче­стве свиде­те­лей, осо­бен­но про­тив их гос­под; но их при­нуж­да­ли гово­рить под пыт­кой, кото­рая, несо­мнен­но, была не слиш­ком жесто­кой, тем более, что гос­по­дин имел пра­во тре­бо­вать воз­на­граж­де­ния за прото­ри и убыт­ки в том слу­чае, если раб был воз­вра­щен ему в пло­хом состо­я­нии. Это была фор­маль­ность, выте­каю­щая из само­го поло­же­ния раба, кото­рый мог опа­сать­ся мще­ния сво­его гос­по­ди­на, если бы пока­за­ния его дела­лись им не по при­нуж­де­нию. Рабы, кро­ме того, все­гда мог­ли кое-что порас­ска­зать, пото­му что мно­гое дела­лось на их гла­зах, и при рас­сле­до­ва­нии пре­ступ­ле­ния труд­но было отка­зать­ся от тако­го дра­го­цен­но­го мате­ри­а­ла. Это до неко­то­рой сте­пе­ни объ­яс­ня­ет, поче­му афи­няне при­да­ва­ли такое боль­шое зна­че­ние при­е­му, кото­рый был совер­шен­но про­ти­вен здра­во­му смыс­лу. (Da­res­te. Plai­doyers ci­vils de De­mos­thè­ne, стр. XVI—XVII).

Анти­фон¹ гово­рит, что сво­бод­ный чело­век дает пока­за­ния под при­ся­гой, а раб — под пыт­кой, «кото­рая неиз­беж­но выры­ва­ет у него исти­ну». (О смер­ти одно­го хорев­та, 25). Исо­крат² закан­чи­ва­ет одну речь сле­дую­щи­ми обра­щен­ны­ми к судьям сло­ва­ми: «Я все­гда заме­чал, что вы при­зна­е­те пыт­ку самым вер­ным и надеж­ным сред­ст­вом и дума­е­те, что если свиде­те­ли могут сго­во­рить­ся давать лож­ные пока­за­ния, то пыт­ка с.461 выведет исти­ну на свет». (Тра­пе­зи­ти­ка, 54). Исей³ выска­зы­ва­ет­ся так же: «Пыт­ка, в ваших гла­зах, есть самый точ­ный при­ем след­ст­вия. Если рабы и сво­бод­ные люди при­сут­ст­во­ва­ли при собы­тии, в кото­ром надо осве­тить какую-нибудь тем­ную сто­ро­ну, вы не дове­ря­е­те пока­за­ни­ям сво­бод­ных людей, но пре­да­е­те пыт­ке рабов. Этим сред­ст­вом вы хоти­те узнать исти­ну. И вы пра­вы: вы гово­ри­те себе, что виде­ли, как мно­гие (сво­бод­ные) свиде­те­ли дава­ли лож­ные пока­за­ния, меж­ду тем сре­ди рабов, отдан­ных под пыт­ку, не нашлось таких, у кото­рых она не вырва­ла бы исти­ны». (О наслед­стве Киро­на, 12).

Ари­сто­фан в сво­ей пье­се «Лягуш­ки» (614—621) сооб­ща­ет неко­то­рые подроб­но­сти отно­си­тель­но пыток.

«Ксан­тий. — Чтоб мне уме­реть, если я украл у тебя хоть булав­ку! Бери это­го раба, пытай его, и если у тебя будут дока­за­тель­ства моей винов­но­сти, доби­вай­ся моей гибе­ли.

Эак. — А как его пытать?

Ксан­тий. — Все­ми спо­со­ба­ми! Ты можешь при­вя­зать его к кобыл­ке, вешать его, мучить уда­ра­ми, сди­рать с него кожу, вывер­ты­вать ему чле­ны, лить в нос уксус, нава­ли­вать на него кир­пи­чи и делать все, что тебе угод­но».

Демо­сфен упо­ми­на­ет еще и о коле­со­ва­нии.

7. Лого­гра­фы.

Ссо­ры меж­ду гре­ка­ми были обыч­ным явле­ни­ем, и про­цес­сы в Афи­нах воз­ни­ка­ли очень часто. В Гре­ции не было чело­ве­ка, кото­рый мог бы питать уве­рен­ность, что ему рано или позд­но не при­дет­ся пред­стать перед судом. Что же сле­до­ва­ло пред­при­нять, если про­тив­ни­ком чело­ве­ка, при­вле­чен­но­го к суду, было лицо, хоро­шо вла­де­ю­щее сло­вом?

До мыс­ли создать осо­бое сосло­вие адво­ка­тов в Гре­ции не доду­ма­лись. Самое боль­шее, если ответ­чи­ку раз­ре­ша­лось при­гла­шать в суд себе на помощь близ­ко­го род­ст­вен­ни­ка с.462 или дру­га. Все умы были про­ник­ну­ты мыс­лью, что граж­да­нин дол­жен само­сто­я­тель­но удо­вле­тво­рять всем обя­за­тель­ствам, нала­гае­мым граж­дан­ской жиз­нью, и гре­ки не мог­ли бы понять, каким обра­зом посто­рон­не­му чело­ве­ку мож­но было пору­чить защи­ту перед судом сво­его иму­ще­ства или жиз­ни. Тем не менее, когда чело­век не дове­рял соб­ст­вен­ным силам, он обра­щал­ся к како­му-нибудь извест­но­му ора­то­ру, или, как тогда гово­ри­ли, лого­гра­фу, с прось­бой соста­вить для него защи­ти­тель­ную речь. Пер­вый заняв­ший­ся этим ремеслом был Анти­фон, жив­ший во вто­рой поло­вине V века. Его при­ме­ру после­до­ва­ло мно­же­ство под­ра­жа­те­лей, и с тех пор не было зна­ме­ни­тых ора­то­ров, за исклю­че­ни­ем, может быть, Эсхи­на и Ликур­га, кото­рые не име­ли бы такой работы на кли­ен­тов.

Это зна­чи­тель­но упро­ща­ло зада­чу чело­ве­ка, явля­ю­ще­го­ся перед судом. Тем не менее ему так­же при­хо­ди­лось при­ло­жить свой труд. Речь, кото­рую на осно­ва­нии име­ю­щих­ся в про­цес­се дан­ных напи­сал по его прось­бе для него лого­граф, тяжу­щий­ся дол­жен был про­из­не­сти перед судья­ми лич­но; читал ли он ее или про­из­но­сил на память — нам неиз­вест­но. Но все­гда ответ­чик дол­жен был являть­ся сам на суд и лич­но про­из­но­сить речь, а не дер­жать­ся в сто­роне, как в наше вре­мя. Если ему при­хо­ди­лось иметь дело с таким же неопыт­ным лицом, как он сам, беда была не вели­ка. Но поло­же­ние его было совер­шен­но иным, если про­тив­ни­ком ока­зы­вал­ся чело­век крас­но­ре­чи­вый от при­ро­ды и в тон­ко­сти познав­ший тай­ны рито­ри­ки, тем более, что это искус­ство про­из­во­ди­ло оба­я­тель­ное вли­я­ние на судей.

(По Per­rot. L’Élo­quen­ce po­li­ti­que et judi­ciaire à At­hè­nes, т. I, стр. 254 и сл.).

8. Клят­ва гели­а­стов.

«Я буду голо­со­вать соглас­но зако­нам и поста­нов­ле­ни­ям афин­ско­го наро­да и Сове­та 500. Когда закон не будет давать ука­за­ний, я поступ­лю соглас­но с моей с.463 сове­стью, без при­стра­стия и нена­ви­сти. Я буду пода­вать голос толь­ко отно­си­тель­но тех дел, кото­рые соста­вят пред­мет пре­сле­до­ва­ния. Я буду выслу­ши­вать ист­ца и ответ­чи­ка с оди­на­ко­вым чув­ст­вом бла­го­склон­но­сти.

Кля­нусь в этом Апол­ло­ном, Зев­сом и Демет­рой. Если я сдер­жу свое сло­во, да будет мне бла­го; если я нару­шу его, да погиб­ну со всем моим родом!»

(Gil­bert. Handbuch der grie­chi­schen Staat­sal­ter­thü­mer, т. I, стр. 373).

9. Афин­ский при­сяж­ный по изо­бра­же­нию Ари­сто­фа­на⁴.

Каж­дый граж­да­нин, достиг­ший трид­ца­ти­лет­не­го воз­рас­та, имел пра­во быть судьей. Он мог по про­из­во­лу оправ­дать одно­го из под­суди­мых и обви­нить дру­го­го; тро­нуть­ся моль­ба­ми того из них, у кото­ро­го есть кра­си­вая дочь, радую­щая сво­им видом ста­ро­го судью; обра­тить вни­ма­ние на ино­го, пото­му что он насме­шил его или про­де­кла­ми­ро­вал ему несколь­ко пре­крас­ных сти­хов; снис­хо­ди­тель­но отне­стись к тако­му, кото­рый, вер­нув­шись с аго­ры, сыг­ра­ет ему пре­крас­ную арию на флей­те. Вот какие моти­вы име­ют для при­сяж­но­го решаю­щее зна­че­ние. Чтобы убедить его, надо най­ти доро­гу к его серд­цу. Поэто­му самые высо­ко­мер­ные люди ста­но­вят­ся сми­рен­ны­ми перед ним. При­сяж­ный при вхо­де в суд видит, что к нему направ­ля­ют­ся наи­бо­лее име­ни­тые лица, лас­ко­во про­тя­ги­ваю­щие ему руку, кото­рая рас­хи­ща­ла обще­ст­вен­ную каз­ну, и низ­ко кла­ня­ют­ся ему. Затем он садит­ся на свое место и до вече­ра при­ни­ма­ет важ­ный вид, наслаж­да­ет­ся лест­ны­ми реча­ми, моль­ба­ми и обе­ща­ни­я­ми людей, при­вле­чен­ных к суду, и зна­ет, что день его не про­пал даром, так как государ­ство поза­бо­ти­лось о нем, назна­чив ему три обо­ла (око­ло 18 коп.) в день. В тех важ­ных делах, кото­рые Народ­ное Собра­ние и Совет отправ­ля­ют на рас­смот­ре­ние с.464 при­сяж­ных, перед решет­кой суда появ­ля­ют­ся пер­вые лица в государ­стве. Клео­ним рас­сы­па­ет­ся перед судьей в уве­ре­ни­ях пре­дан­но­сти, а Кле­он отго­ня­ет от него надо­едаю­щих ему мух. «Ах», вос­кли­ца­ет судья Филокле­он, «раз­ве мне при­над­ле­жит не такая власть, как Зев­су? ведь я слы­шу, что обо мне гово­рят так же, как о Зев­се». Когда судьи шумят, про­хо­жие гово­рят: «Вели­кие боги, какой гром про­из­во­дит этот суд!».

По изо­бра­же­нию Ари­сто­фа­на, Филокле­он, этот тип афин­ско­го судьи, ни добр, ни зол, но он глуп, сума­сбро­ден, эго­ист, не име­ет поня­тия о доб­ре и зле и видит в испол­не­нии сво­их обя­зан­но­стей сред­ство удо­вле­тво­рить сво­им стра­стям или пред­рас­суд­кам. Попро­буй­те-ка дове­рить суду из 500 или 600 судей честь и жизнь граж­дан; пору­чи­те-ка им раз­ре­ше­ние запу­тан­ных вопро­сов, где необ­хо­ди­мо зна­ние пра­ва или где дело свя­за­но с судь­бою государ­ства; даже боль­ше того: при­веди­те-ка на этот суд из афин­ских граж­дан их под­дан­ных или союз­ни­ков, с кото­ры­ми они склон­ны обра­щать­ся, как с суще­ства­ми низ­ши­ми или вра­га­ми, и кото­рые пожа­лу­ют­ся на вымо­га­тель­ства, совер­шен­ные по отно­ше­нию к ним каким-нибудь афин­ским чинов­ни­ком, — како­го пра­во­судия може­те вы ожи­дать? Даже в том слу­чае, когда при­сяж­ные доб­ро­со­вест­ны и про­ник­ну­ты стрем­ле­ни­ем судить пра­виль­но, они, вслед­ст­вие сво­его неве­же­ства и пред­рас­суд­ков, поста­но­ви­ли бы про­из­воль­ный при­го­вор. Если же они недоб­ро­со­вест­ны, то труд­но пред­видеть, до какой сте­пе­ни дой­дет их глу­пость, побуж­дае­мая ску­по­стью. Филокле­он судит вкривь и вкось, взла­мы­ва­ет печать на заве­ща­нии, напе­ред пода­ет свой голос с обви­не­ни­ем, не выслу­шав даже дела и руко­во­дясь толь­ко сво­им капри­зом и лич­ны­ми инте­ре­са­ми.

(Couat. Aris­to­pha­ne, стр. 73).

10. Афин­ский при­сяж­ный по опи­са­нию ора­то­ров.

Дошед­шие до нас речи ора­то­ров дают воз­мож­ность дога­дать­ся, что афин­ский при­сяж­ный был чело­век с.465 посред­ст­вен­ной чест­но­сти, с огра­ни­чен­ны­ми умом и мало зна­ко­мый с зако­на­ми. Он был чув­ст­ви­те­лен к крас­но­ре­чию, желал судить по сове­сти, но отли­чал­ся боль­шой страст­но­стью, черес­чур про­ни­кал­ся лич­ны­ми инте­ре­са­ми, был очень скло­нен руко­во­дить­ся посто­рон­ни­ми для дела сооб­ра­же­ни­я­ми, покро­ви­тель­ст­во­вал тем, кто льстил его пред­рас­суд­кам или кто разде­лял его мне­ние.

Самым дей­ст­ви­тель­ным сред­ст­вом выиг­рать про­цесс было не дока­зы­вать свое пра­во, а рас­пи­сать себя перед при­сяж­ны­ми пре­крас­ным граж­да­ни­ном, с боль­шой готов­но­стью упла­чи­вав­шим пода­ти, испол­няв­шим воен­ную служ­бу и при­но­сив­шим тяже­лые жерт­вы на поль­зу рес­пуб­ли­ки.

Вся­кая защи­ти­тель­ная речь под­разде­ля­лась обыч­но на две части. Пер­вая посвя­ща­лась обсуж­де­нию дела; во вто­рой обви­ня­е­мый вос­хва­лял свои граж­дан­ские доб­ро­де­те­ли и ста­рал­ся ума­лить досто­ин­ство про­тив­ни­ка, раду­ясь, если мож­но было с неко­то­рой веро­ят­но­стью при­пи­сать ему ари­сто­кра­ти­че­ские стрем­ле­ния, а себя выста­вить рев­ност­ным демо­кра­том.

Одна­жды перед афин­ским судом пред­стал по обви­не­нию в убий­стве уро­же­нец Мити­ле­ны. Обви­ни­тель не упу­стил слу­чая сослать­ся на то, что отец обви­ня­е­мо­го при­нял уча­стие в вос­ста­нии Мити­ле­ны про­тив Афин. Обви­ня­е­мый счел себя обя­зан­ным отве­тить сле­дую­щим обра­зом: «До это­го вос­ста­ния мой отец всем сво­им поведе­ни­ем дока­зал свое рас­по­ло­же­ние к вам. Но когда весь город, к сожа­ле­нию, отло­жил­ся от вас, то он был при­нуж­ден при­нять уча­стие в общей ошиб­ке. Хотя он все­гда при­дер­жи­вал­ся преж­них сво­их взглядов, но не мог на деле про­явить их, так как не имел воз­мож­но­сти поки­нуть свою стра­ну, где его удер­жи­ва­ли дети и иму­ще­ство; с дру­гой сто­ро­ны, он не мог бороть­ся один про­тив обще­го реше­ния. Когда вы нака­за­ли вожа­ков, а дру­гим раз­ре­ши­ли остать­ся в стране, мой отец, кото­ро­го вы не под­вер­га­ли нака­за­нию, вел себя совер­шен­но без­упреч­но. Он испол­нял все свои обя­зан­но­сти, под­чи­нял­ся всем повин­но­стям, с.466 кото­рые нала­га­лись на него Мити­ле­ной и Афи­на­ми». (Анти­фон. Об убий­стве Геро­да, 76—77).

На одном про­цес­се о насле­до­ва­нии ора­тор Исей гово­рит сле­дую­щее: «Надо изу­чить обе сто­ро­ны. Фра­сипп, отец Гаг­но­на и Гаг­но­фея, чрез­вы­чай­но усерд­но пла­тит нало­ги и несет повин­но­сти (литур­гии). Его сыно­вья покида­ли Атти­ку толь­ко в том слу­чае, когда шли на вой­ну. Они не были бес­по­лез­ны для государ­ства, а слу­жи­ли в вой­ске, пла­ти­ли нало­ги, испол­ня­ли все тре­бо­ва­ния и, как всем извест­но, были образ­цо­вы­ми граж­да­на­ми; сле­до­ва­тель­но, они име­ют боль­ше осно­ва­ний, чем Хари­ад, тре­бо­вать наслед­ства Нико­ст­ра­та. В самом деле, когда Хари­ад жил здесь, он попал за воров­ство в тюрь­му и был выпу­щен из нее толь­ко по вине неко­то­рых долж­ност­ных лиц, кото­рых вы при­суди­ли впо­след­ст­вии к смер­ти. Затем он был заме­шан еще в дру­гом деле, а пото­му выехал за гра­ни­цу. Он жил там 16 лет и вер­нул­ся толь­ко после смер­ти Нико­ст­ра­та. Он не участ­во­вал ни в одном вашем похо­де, не вно­сил ника­ких нало­гов, не выпол­нял ника­ких литур­гий, а стре­мит­ся завла­деть иму­ще­ст­вом дру­гих». (Исей. О наслед­стве Нико­ст­ра­та, 27—29).

11. Заседа­ние при­сяж­ных (гели­а­стов).

Пред­ста­вим себе, что раз­би­ра­ет­ся судеб­ное дело по иску Демо­сфе­на, вчи­нен­но­му им сво­е­му опе­ку­ну Афо­бу.

Гели­а­сты вхо­дят в суд и зани­ма­ют свои места на дере­вян­ных ска­мьях. При вхо­де каж­дый из них полу­ча­ет свин­цо­вый жетон, кото­рый обме­ни­ва­ет­ся им при выхо­де на 3 обо­ла (18 копе­ек). Это — воз­на­граж­де­ние за его при­сут­ст­вие на суде. Место пред­седа­те­ля зани­ма­ет архонт-эпо­ним. Он садит­ся на высо­кое седа­ли­ще, а око­ло него рас­по­ла­га­ет­ся его сек­ре­тарь. На мра­мор­ном сто­ле ста­вит­ся урна (κά­δισ­κος) для соби­ра­ния голо­сов и осо­бо­го вида ваза (ἐχῖ­νος), в кото­рой поме­ща­ют­ся запе­ча­тан­ные доку­мен­ты, отно­ся­щи­е­ся к делу. Заседа­ние ведет­ся с.467 пуб­лич­но, и судьи отде­ля­ют­ся от при­сут­ст­ву­ю­щие дере­вян­ной пере­го­род­кой.

После крат­кой молит­вы сек­ре­тарь вызы­ва­ет обе сто­ро­ны: Демо­сфе­на — ист­ца, и ответ­чи­ка — Афо­ба. Они отзы­ва­ют­ся на свои име­на. Затем сек­ре­тарь чита­ет текст жало­бы, состав­лен­ной таким обра­зом: «Демо­сфен, сын Демо­сфе­на, из пэа­ний­ско­го дема, про­тив Афо­ба, сына N, из дема N. Опе­ка. Оцен­ка: 10 талан­тов (око­ло 22200 руб.)». Затем начи­на­ют­ся пре­ния. Пер­вым для про­из­не­се­ния речи выхо­дит на эст­ра­ду (βῆ­μα) Демо­сфен. Он гово­рит с трудом и не осо­бен­но ясным голо­сом. Тем не менее, слу­ша­ют его с инте­ре­сом, преж­де все­го пото­му, что его изло­же­ние дела отли­ча­ет­ся боль­шой точ­но­стью; затем пото­му, что вос­хи­ща­ют­ся его сме­ло­стью, с кото­рой он, при его моло­до­сти, напа­да­ет на тако­го могу­ще­ст­вен­но­го сопер­ни­ка. При­сяж­ные и пуб­ли­ка апло­ди­ру­ют ему. Вре­мя от вре­ме­ни он оста­нав­ли­ва­ет­ся и про­сит сек­ре­та­ря про­честь то какой-нибудь текст зако­на, то доку­мент, отно­ся­щий­ся к делу, то дан­ное на след­ст­вии свиде­тель­ское пока­за­ние. Когда явля­ет­ся надоб­ность в этих доку­мен­тах, их выни­ма­ют из вазы. Во вре­мя этой речи клеп­сид­ры, или водя­ные часы, все вре­мя нахо­дят­ся в дей­ст­вии, за исклю­че­ни­ем тех момен­тов, когда высту­па­ет сек­ре­тарь. В ту мину­ту, когда пада­ют послед­ние кап­ли воды, Демо­сфен закан­чи­ва­ет свою защи­ти­тель­ную речь.

Гели­а­сты сей­час же вста­ют и начи­на­ют обме­ни­вать­ся впе­чат­ле­ни­я­ми. Каж­дый сооб­ща­ет свое мне­ние соседу, и боль­шин­ство гром­ко выска­зы­ва­ет­ся за Демо­сфе­на. Но вот на эст­ра­де появ­ля­ет­ся Афоб. Архонт тре­бу­ет мол­ча­ния и едва может водво­рить его: в такой мере при­сяж­ные склон­ны к бол­товне.

Афоб выучил на память пре­вос­ход­ную речь, состав­лен­ную ему одним вид­ным лого­гра­фом. Про­из­не­се­ние этой речи отли­ча­ет­ся как искус­ст­вом, так и уве­рен­но­стью. Его под­дер­жи­ва­ют кри­ка­ми мно­го­чис­лен­ные дру­зья, рас­се­ян­ные в пуб­ли­ке и обра­зу­ю­щие насто­я­щую кла­ку. В кон­це кон­цов он не доволь­ст­ву­ет­ся с.468 чте­ни­ем свиде­тель­ских пока­за­ний. Для боль­шо­го эффек­та он про­сит свиде­те­лей стать око­ло него и пред­ла­га­ет им вопро­сы. Но все это не ведет ни к чему. Гели­а­сты сво­им ропотом, вопро­са­ми, зна­ка­ми нетер­пе­ния пока­зы­ва­ют, что его дока­за­тель­ства не тро­га­ют их. Неко­то­рые тре­бу­ют даже, чтобы его лиши­ли сло­ва. Тем не менее он поль­зу­ет­ся сво­им пра­вом до кон­ца и хочет удер­жать его и даль­ше. Но, как толь­ко вода из клеп­сидр выте­ка­ет, архонт пре­ры­ва­ет его. Затем идут пре­ния, пока пред­седа­тель не объ­яв­ля­ет об окон­ча­нии их.

Сре­ди шум­ных раз­го­во­ров при­сяж­ные направ­ля­ют­ся к эст­ра­де, и каж­дый из них бро­са­ет в урну белый каме­шек, если пода­ет в поль­зу Демо­сфе­на, или чер­ный, если счи­та­ет его винов­ным. Когда голо­со­ва­ние окан­чи­ва­ет­ся, урну опро­киды­ва­ют на мра­мор­ный стол; пред­седа­тель под­счи­ты­ва­ет голо­са и объ­яв­ля­ет о резуль­та­те, бла­го­при­ят­ном для Демо­сфе­на. Теперь дело идет об опре­де­ле­нии сум­мы, какую Афоб дол­жен вер­нуть Демо­сфе­ну. Демо­сфен предъ­яв­ля­ет иск на десять талан­тов. Тот пред­ла­га­ет гораздо мень­ше, — быть может, один талант. Про­ис­хо­дит дру­гое голо­со­ва­ние, так­же с помо­щью белых и чер­ных камеш­ков, смот­ря по тому, при­ни­ма­ет­ся ли сум­ма ист­ца или ответ­чи­ка, и при сче­те голо­сов обна­ру­жи­ва­ет­ся, что Афоб при­го­во­рен к воз­вра­ще­нию деся­ти талан­тов. Этот при­го­вор без­апел­ля­ци­он­ный. Отныне для Демо­сфе­на труд­ность будет заклю­чать­ся во взыс­ка­нии этой сум­мы. Обще­ст­вен­ные вла­сти не при­дут к нему на помощь. Он может рас­счи­ты­вать толь­ко на само­го себя, и, быть может, един­ст­вен­ным сред­ст­вом для него явит­ся насиль­ст­вен­ный захват иму­ще­ства Афо­ба.

12. Захват иму­ще­ства.

Суд при­го­во­рил одно­го афи­ня­ни­на к упла­те извест­ной сум­мы неко­е­му Тео­фе­му, кото­рый путем захва­та овла­дел иму­ще­ст­вом сво­его долж­ни­ка.

«Тео­фем при­хо­дит», рас­ска­зы­ва­ет истец, «захва­ты­ва­ет ста­до моих тон­ко­рун­ных бара­нов из 50 голов с.469 а так­же пас­ту­ха и все, что отно­сит­ся к пас­ту­ше­ско­му делу. Затем он захва­ты­ва­ет домаш­не­го раба, нес­ше­го сереб­ря­ный кув­шин боль­шой цен­но­сти, кото­рый на вре­мя был дан мне его соб­ст­вен­ни­ком. Но это пока­за­лось Тео­фе­му недо­ста­точ­ным: он явил­ся на мою зем­лю (я пашу око­ло гип­по­дро­ма и живу здесь с дет­ства). Преж­де все­го он сде­лал попыт­ку завла­деть мои­ми раба­ми, но те ускольз­ну­ли от него и раз­бе­жа­лись в раз­ные сто­ро­ны. Тогда он напра­вил­ся к дому и раз­ло­мал дверь в сад. Эверг, здесь при­сут­ст­ву­ю­щей, брат Тео­фе­ма, и его зять Мне­си­бул, с кото­ры­ми у меня не было ника­ко­го судеб­но­го дела и кото­рые не име­ли ника­ко­го пра­ва на мою соб­ст­вен­ность, про­ник­ли в поме­ще­ние, где была моя жена и дети, и овла­де­ли всей оста­вав­шей­ся еще в моем доме мебе­лью.

Они, конеч­но, рас­счи­ты­ва­ли полу­чить боль­ше и захва­тить всю меб­ли­ров­ку мое­го дома, кото­рая рань­ше была гораздо бога­че, но вслед­ст­вие раз­ных повин­но­стей, нало­гов и рас­хо­дов, про­из­веден­ных из жела­ния слу­жить вам, часть этих вещей была зало­же­на, а дру­гая про­да­на. То, что еще оста­ва­лось, было ими уне­се­но. Но это не все. Моя жена зани­ма­лась едой во дво­ре вме­сте с мои­ми детьми и со ста­рой кор­ми­ли­цей — доб­рым и пре­дан­ным чело­ве­ком, осво­бож­ден­ным моим отцом. Полу­чив отпу­ще­ние на волю, она посе­ли­лась со сво­им мужем; когда же овдо­ве­ла и соста­ри­лась, то, не имея нико­го, кто бы содер­жал ее, она воз­вра­ти­лась ко мне. Я, разу­ме­ет­ся, не мог оста­вить в нуж­де ту, кото­рая была моей кор­ми­ли­цей, и забыть, как она забо­ти­лась обо мне в дет­стве. Кро­ме того, в это вре­мя я дол­жен был пустить­ся в море в каче­стве три­е­рар­ха. Таким обра­зом, в доме оста­вал­ся надеж­ный чело­век при моей жене, кото­рая была этим очень доволь­на. Итак, обе они обеда­ли во дво­ре, когда вне­зап­но вры­ва­ют­ся эти люди, схва­ты­ва­ют их и овла­де­ва­ют домаш­ней утва­рью. Дру­гие слу­жан­ки, нахо­див­ши­е­ся в верх­нем эта­же, где они живут, услы­хав шум, запер­ли свои ком­на­ты. Эверг и Мне­си­бул не про­ник­ли поэто­му туда, но вынес­ли мебель, состав­ляв­шую с.470 убран­ство осталь­ной части дома. Жена моя запре­ща­ла им тро­гать эти вещи, гово­ря, что они при­над­ле­жат ей и состав­ля­ют по оцен­ке часть ее при­да­но­го… Она гово­ри­ла им так­же, что день­ги, пред­на­зна­чен­ные для выпла­ты им, нахо­дят­ся в бан­ке, но это не оста­но­ви­ло их. Более того, кор­ми­ли­ца моя дер­жа­ла в руках малень­кую чаш­ку, из кото­рой она пила. Видя, как эти люди ворва­лись в дом, она спря­та­ла эту чаш­ку себе за одеж­ду, чтобы они не мог­ли взять ее. Тео­фем и его брат Эверг заме­ти­ли это, вырва­ли у нее чаш­ку, при­том сде­ла­ли это так гру­бо, что руки и паль­цы ее были все окро­вав­ле­ны. Чтобы отнять у нее эту вещи­цу, они вывер­ты­ва­ли ста­ру­хе руки и пова­ли­ли ее на зем­лю. На шее ее были следы того, как ее души­ли, а на груди кро­во­под­те­ки. Они при­шли в такую ярость, что, пока не отня­ли эту чаш­ку, души­ли ста­ру­ху за гор­ло и бес­по­щад­но ее били. Слу­ги соседей слы­ша­ли кри­ки и виде­ли раз­гром мое­го дома. Одни влез­ли на кры­ши, чтобы позвать на помощь про­хо­жих; дру­гие выбе­жа­ли на доро­гу с дру­гой сто­ро­ны дома и, увидя про­хо­дя­ще­го мимо Гаг­но­фи­ла, уго­во­ри­ли его пой­ти туда. Гаг­но­фил при­шел по при­гла­ше­нию слу­ги мое­го соседа Анте­ми­о­на. Он не вошел в дом, не счи­тая себя в пра­ве сде­лать это в отсут­ст­вие хозя­и­на, но с зем­ли Анте­ми­о­на, на кото­рой он сто­ял, он видел, как выно­си­лись мои вещи, и заме­тил Эвер­га и Тео­фе­ма, когда они выхо­ди­ли из мое­го дома. Но они взя­ли не толь­ко мои вещи, а уве­ли и сына мое­го, при­няв его за раба, пока один из моих соседей, Гер­мо­ген, встре­тив­ший их, не ска­зал им, что это мой сын».

(Демо­сфен. Речь про­тив Эвер­га и Мне­си­бу­ла, стр. 52—61).

13. Нака­за­ние за убий­ство.

Убий­ство рас­смат­ри­ва­лось афи­ня­на­ми с трех раз­лич­ных точек зре­ния. Во-пер­вых, оно нано­си­ло ущерб инте­ре­сам семьи покой­но­го. Пото­му-то пре­сле­до­ва­ние за него воз­ла­га­лось на род­ст­вен­ни­ков жерт­вы. Во-вто­рых, с.471 оно при­чи­ня­ло вред все­му обще­ству, оты­мая от него одно­го из чле­нов. Нако­нец, оно было пря­мым оскорб­ле­ни­ем боже­ства: боги, тво­ря чело­ве­ка, назна­ча­ли ему опре­де­лен­ную про­дол­жи­тель­ность жиз­ни, поэто­му обры­вать его жизнь зна­чи­ло идти про­тив их воли.

Суд над таки­ми пре­ступ­ле­ни­я­ми, вслед­ст­вие подоб­ных взглядов, при­об­ре­тал совер­шен­но осо­бый харак­тер. Убий­ства с зара­нее обду­ман­ным наме­ре­ни­ем раз­би­ра­лись Аре­о­па­гом. В Афи­нах это был самый свя­щен­ный суд. Про­ис­хож­де­ние его теря­лось во тьме вре­мен. Осно­ва­тель­ни­цей его, по веро­ва­нию афи­нян, была сама Афи­на. В состав его вхо­ди­ли быв­шие архон­ты, но заседа­ли в нем не все они, а толь­ко люди без­уко­риз­нен­ной жиз­ни. Заседа­ния аре­о­па­га про­ис­хо­ди­ли на «Про­кля­том хол­ме», — хол­ме, посвя­щен­ном под­зем­ным богам (ἀραῖος πά­γος) и состо­яв­шем под спе­ци­аль­ным покро­ви­тель­ст­вом Эрин­ний, в веде­нии кото­рых нахо­ди­лось гар­мо­ни­че­ское раз­ви­тие как физи­че­ско­го, так и духов­но­го мира. Про­из­вод­ство дела в Аре­о­па­ге шло ина­че, чем в суде при­сяж­ных. Было запре­ще­но обра­щать­ся к мило­сер­дию судей, пытать­ся увлечь их крас­но­ре­чи­ем. Ора­то­ры долж­ны были огра­ни­чи­вать­ся ясным и сжа­тым изло­же­ни­ем фак­тов.

Дру­гие слу­чаи убий­ства (неумыш­лен­ное, при само­за­щи­те, раз­ре­шен­ной зако­ном) рас­смат­ри­ва­лись судом, имев­шим очень древ­нее про­ис­хож­де­ние. Он назы­вал­ся судом эфе­тов. В нем заседа­ли 51 при­сяж­ный, изби­рае­мые, как гово­рил закон, «ари­сто­кра­ти­че­ским обра­зом». Судо­про­из­вод­ство шло тут так же, как и в Аре­о­па­ге. Око­ло поло­ви­ны IV века все дела подоб­но­го рода ото­шли к гели­а­стам. Один Аре­о­паг про­дол­жал сохра­нять свое древ­нее судо­про­из­вод­ство.

14. Раз­ные виды нака­за­ний.

1. Смерт­ная казнь. — Чаще все­го при смерт­ной каз­ни поль­зо­ва­лись ядом (цику­той). В очень ред­ких слу­ча­ях быва­ло, что поли­ти­че­ских пре­ступ­ни­ков поби­ва­ли кам­ня­ми. К пре­ступ­ни­кам низ­ше­го раз­ряда, как с.472 рабы, раз­бой­ни­ки, про­фес­сио­наль­ные воры, при­ме­ня­лись висе­ли­цы, пле­ти, палоч­ные уда­ры.

2. Изгна­ние. — Изгна­ние было веч­ное и соеди­ня­лось с кон­фис­ка­ци­ей иму­ще­ства. Если осуж­ден­ный не покидал стра­ны или воз­вра­щал­ся в нее обрат­но, он под­вер­гал­ся каз­ни.

3. Ати­мия. — Она мог­ла быть общей и част­ной. В пер­вом слу­чае она заклю­ча­лась в лише­нии граж­да­ни­на всех его граж­дан­ских и поли­ти­че­ских прав, даже иму­ще­ства; во вто­ром у него оты­ма­лись толь­ко те или иные пра­ва.

4. Тюрем­ное заклю­че­ние. — Оно при­ме­ня­лось почти исклю­чи­тель­но с целью или поме­шать обви­ня­е­мо­му скрыть­ся от суда, или при­нудить долж­ни­ка запла­тить свой долг. В каче­стве нака­за­ния тюрем­ное заклю­че­ние употреб­ля­лось тогда зна­чи­тель­но реже, чем в наше вре­мя.

5. Про­да­жа в раб­ство. — Про­да­же в раб­ство мог­ли быть под­верг­ну­ты: ино­стра­нец, женив­ший­ся путем обма­на на афи­нян­ке; мет­эк, выдав­ший себя за граж­да­ни­на; воль­ноот­пу­щен­ник, совер­шив­ший важ­ное пре­ступ­ле­ние по отно­ше­нию к сво­е­му патро­ну. Мож­но было так­же про­дать граж­да­ни­на, выкуп­лен­но­го из пле­на и отка­зы­вав­ше­го­ся воз­вра­тить сво­е­му осво­бо­ди­те­лю сум­му, кото­рая была вне­се­на за его выкуп.

6. Кон­фис­ка­ция. — Это был вид нака­за­ния, кото­рым зло­употреб­ля­ли чаще, чем дру­ги­ми. Кон­фис­ко­ван­ные иму­ще­ства отби­ра­лись в поль­зу государ­ства и явля­лись для государ­ст­вен­ной каз­ны обиль­ным источ­ни­ком дохо­дов.

7. Штраф. — В тех слу­ча­ях, когда закон пре­до­став­лял опре­де­ле­ние высоты штра­фа судьям, он дости­гал очень боль­ших раз­ме­ров. Если штраф не выпла­чи­вал­ся в тече­ние опре­де­лен­но­го сро­ка, то его взыс­ки­ва­ли в двой­ном раз­ме­ре; более того: оштра­фо­ван­но­го вно­си­ли в спи­сок государ­ст­вен­ных долж­ни­ков, а затем под­вер­га­ли ати­мии и даже тюрем­но­му заклю­че­нию впредь до вне­се­ния штра­фа.

(По Tho­nis­sen. Le droit pé­nal de la Re­pub­li­que at­hé­nien­ne, кн. II, гл. I).

с.473

15. Смерть от цику­ты.

Кри­тон дал знак близ сто­яв­ше­му маль­чи­ку. Маль­чик вышел и через несколь­ко вре­ме­ни воз­вра­тил­ся, ведя за собою чело­ве­ка, дол­жен­ст­во­вав­ше­го дать яд и дер­жав­ше­го в руке чашу. Увидев его, Сократ ска­зал: «Хоро­шо, доб­рый чело­век; что же мне надоб­но делать? ты ведь зна­ток это­го». — «Более ниче­го», отве­чал он, «как выпить и ходить, пока не почув­ст­ву­ешь тяже­сти в ногах, потом лечь: так и будет дей­ст­вие». И тут же подал Сокра­ту чашу. Сократ при­нял ее с видом чрез­вы­чай­но спо­кой­ным, без тре­пе­та, не изме­нив­шись ни в цве­те, ни в лице…

Он в ту же мину­ту под­нес чашу к устам и без вся­ко­го при­нуж­де­ния, весь­ма лег­ко выпил ее… Сократ затем начал ходить и, почув­ст­во­вав, что его ноги отя­же­ле­ли, лег навз­ничь, — так при­ка­зал тот чело­век. Вско­ре он же, дав­ший яд, ощу­пы­вая Сокра­та, по вре­ме­нам наблюдал его ноги и голе­ни и нако­нец, силь­но пода­вив­ши ногу, спро­сил: «Чув­ст­ву­ешь ли?» — «Нет», отве­чал Сократ. Вслед за этим ощу­пы­вал он бед­ра и, таким обра­зом вос­хо­дя выше, пока­зы­вал нам, как Сократ посте­пен­но холо­де­ет и око­сте­не­ва­ет. Сократ ося­зал и сам себя и про­мол­вил, что, когда дой­дет ему до серд­ца, он отой­дет. Меж­ду тем все ниж­ние части тела его уже охо­ло­де­ли; тогда, рас­крыв­шись (ибо был покрыт), он ска­зал (это были послед­ние сло­ва его): «Кри­тон! мы долж­ны Аскле­пию пету­ха; не забудь­те же отдать». — «Хоро­шо, сде­ла­ем», отве­чал Кри­тон; «но смот­ри, не при­ка­жешь ли чего дру­го­го?» На эти сло­ва уже не было отве­та; толь­ко немно­го спу­стя он вздрог­нул, и тот чело­век открыл его: уста и гла­за оста­но­ви­лись. Видя это, Кри­тон закрыл их.

(Пла­тон. Федон, 117—118. Пере­вод Кар­по­ва).

16. Поли­ти­че­ские про­цес­сы.

В Афи­нах вся­кий чело­век, поль­зо­вав­шей­ся хоть какой-нибудь долей поли­ти­че­ской вла­сти, был ответ­ст­вен за с.474 свои дей­ст­вия, и у него мог­ли потре­бо­вать в них отче­та пред судом. Этот прин­цип при­ме­нял­ся не толь­ко к чинов­ни­кам, заве­до­вав­шим государ­ст­вен­ны­ми финан­са­ми, к стра­те­гам, руко­во­див­шим каки­ми-нибудь внеш­ни­ми воен­ны­ми пред­при­я­ти­я­ми, или к архон­там, кото­рые веда­ли пра­во­судие. То же пра­ви­ло при­ла­га­лось к част­ным лицам, кото­рые вно­си­ли какое-нибудь пред­ло­же­ние наро­ду или Сове­ту. Вся­кое пред­ло­же­ние зако­на долж­но было исхо­дить от извест­но­го чело­ве­ка, кото­рый счи­тал­ся его един­ст­вен­ным авто­ром, даже когда это пред­ло­же­ние было одоб­ре­но Сове­том Пяти­сот и при­ня­то наро­дом.

Если впо­след­ст­вии обна­ру­жи­ва­лось, что в законе име­ют­ся недо­стат­ки фор­маль­но­го свой­ства или что он про­ти­во­ре­чит обще­ст­вен­ным инте­ре­сам, вся­кий имел пра­во начать про­цесс про­тив ора­то­ра, про­во­див­ше­го этот закон. В слу­чае осуж­де­ния закон отвер­гал­ся, а на ора­то­ра нала­гал­ся штраф, ино­гда гро­мад­ных раз­ме­ров. Это имен­но назы­ва­лось γραφὴ πα­ρανό­μων, или обви­не­ние в неза­кон­ном дей­ст­вии, и дава­ло повод к мно­же­ству поли­ти­че­ских про­цес­сов, пере­но­сив­ших в среду гели­а­стов борь­бу и стра­сти Народ­но­го Собра­ния. Один чело­век, Ари­сто­фон Азе­ний­ский, как нам извест­но, 75 раз обви­нял­ся по подоб­ным пово­дам, но все­гда бывал оправ­дан.

17. Про­цесс по пово­ду вен­ка.

После Херо­ней­ской бит­вы (в авгу­сте 338 г. до Р. Х.) афи­няне спеш­но вве­ли неко­то­рые обо­ро­ни­тель­ные меры, ока­зав­ши­е­ся бес­по­лез­ны­ми, так как был заклю­чен мир. Одна­ко, одна из при­ня­тых мер, а имен­но: вос­ста­нов­ле­ние афин­ских и пирей­ских город­ских стен, не была отме­не­на и после заклю­че­ния мира. Поста­нов­ле­ние это было при­ня­то в мае 337 года по пред­ло­же­нию Демо­сфе­на, а с июня была назна­че­на, соглас­но обы­чаю, комис­сия из 10 граж­дан, на кото­рую воз­ла­га­лось адми­ни­ст­ра­тив­ное руко­вод­ство работа­ми. Демо­сфен вошел в состав этой комис­сии и дол­жен был, как член ее, выпол­нить деся­тую часть пред­по­ла­гав­шей­ся работы. Обще­ст­вен­ная каз­на пре­до­ста­ви­ла в его рас­по­ря­же­ние 10 талан­тов с.475 (око­ло 22200 руб.), а он при­со­еди­нил сюда из соб­ст­вен­ных средств 100 мин (око­ло 3700 руб.).

В 336 году, когда работы были окон­че­ны, один из чле­нов Сове­та, Кте­си­фон, друг Демо­сфе­на, внес пред­ло­же­ние воз­ло­жить на ора­то­ра в теат­ре во вре­мя празд­но­ва­ния Дио­ни­сий⁵ золо­той венок. Это было обыч­ной награ­дой за обще­ст­вен­ные заслу­ги. Но при сло­жив­ших­ся тогда обсто­я­тель­ствах такой декрет как бы под­ра­зу­ме­вал одоб­ре­ние всей поли­ти­ки Демо­сфе­на, враж­деб­ной Македо­нии. Поэто­му, когда декрет про­шел через Совет Пяти­сот и был пред­став­лен в Народ­ное Собра­ние, Эсхин⁶ стал утвер­ждать, что пред­ло­же­ние это было неза­кон­но по фор­ме и по суще­ству, и наста­и­вал на γραφὴ πα­ρανό­μων.

Это про­ис­хо­ди­ло в 336 г., за несколь­ко дней до смер­ти Филип­па. В тече­ние 6 лет дело не раз­би­ра­лось, и суд состо­ял­ся толь­ко в 330 году. Поче­му про­изо­шло такое запозда­ние? По-види­мо­му, ни тяжу­щим­ся сто­ро­нам, ни судьям неза­чем было торо­пить­ся. Македо­ния была все­мо­гу­ща, и сво­бо­ды сло­ва не суще­ст­во­ва­ло. Обсто­я­тель­ства сде­ла­лись более бла­го­при­ят­ны, когда Алек­сандр углу­бил­ся в верх­нюю Азию. Тогда дело было пере­да­но суду при­сяж­ных.

Эсхин, как обви­ни­тель, гово­рил пер­вым и про­из­нес дошед­шую до нас речь. После него несколь­ко слов в свою защи­ту ска­зал Кте­си­фон, а затем высту­пил в каче­стве дру­га обви­ня­е­мо­го Демо­сфен. В дей­ст­ви­тель­но­сти он защи­щал себя само­го и свою поли­ти­ку. За оправ­да­ние Кте­си­фо­на выска­за­лось боль­шин­ство. Эсхин не собрал пятой части голо­сов и был при­го­во­рен к штра­фу в 1000 драхм (око­ло 370 руб.). Это была очень скром­ная сум­ма, и он мог лег­ко запла­тить ее; но самое пора­же­ние нанес­ло удар его роли поли­ти­че­ско­го ора­то­ра. Он сам под­верг себя доб­ро­воль­но­му изгна­нию и уехал сна­ча­ла в Эфес, потом в Родос, нако­нец в Самос, где и умер.

(Da­res­te. Plai­doyers po­li­ti­ques de Dé­mos­thè­ne. II, стр. 200—202).