Легенда о римских царях, ее происхождение и развитие

с.3 Пер­вые сомне­ния в досто­вер­но­сти древ­ней­шей рим­ской исто­рии, в осо­бен­но­сти цар­ско­го пери­о­да, воз­ни­ка­ют, как извест­но, у неко­то­рых уче­ных XVII века, Клю­ве­ра и Пери­цо­ния. Сомне­ния эти окреп­ли в про­шлом сто­ле­тии, бла­го­да­ря скеп­ти­че­ской кри­ти­ке Бофо­ра, а в насто­я­щем они ста­ли на непо­ко­ле­би­мую науч­ную поч­ву в трудах Нибу­ра, Швег­ле­ра, Люса и Момм­зе­на. Недо­ве­рие совре­мен­ной нау­ки к тра­ди­ци­он­ной древ­ней­шей исто­рии Рима осно­ва­но, глав­ным обра­зом, на трех кри­те­ри­ях. Уже пер­вым скеп­ти­кам бро­са­лась в гла­за про­ти­во­ре­чи­вость мно­гих рас­ска­зов или их несо­об­раз­ных с исто­ри­че­ской веро­ят­но­стью; ими и были вызва­ны пер­вые подо­зре­ния и сомне­ния в истин­но исто­ри­че­ском харак­те­ре тра­ди­ци­он­ной исто­рии. Этот кри­те­рий, одна­ко, не может иметь решаю­ще­го зна­че­ния. Про­ти­во­ре­чия, а так­же неправ­до­по­доб­ные чер­ты часто встре­ча­ют­ся и в насто­я­щих исто­ри­че­ских доне­се­ни­ях; ими умень­ша­ет­ся, но не уни­что­жа­ет­ся общая досто­вер­ность. С дру­гой сто­ро­ны и вполне вымыш­лен­ным рас­ска­зам мож­но при­дать вид совер­шен­но досто­вер­ных фак­тов. Недо­ста­точ­но для кри­ти­ка запо­до­зрить какое-нибудь пре­да­ние, на нем лежит обя­зан­ность ука­зать, кем и по каким пово­дам совер­шен под­лог. Этот вто­рой кри­те­рий под­лож­но­сти древ­ней­шей рим­ской исто­рии выяс­нил­ся, глав­ным обра­зом, бла­го­да­ря подроб­но­му раз­бо­ру пре­да­ния в труде Швег­ле­ра. Он дока­зал, что тра­ди­ция о царях сло­жи­лась, пре­иму­ще­ст­вен­но, под вли­я­ни­ем так назы­вае­мой этио­ло­гии. В ту пору, когда у рим­лян появи­лось жела­ние знать свою пер­во­на­чаль­ную исто­рию, для объ­яс­не­ния про­ис­хож­де­ния, «при­чин» (αἰτίαι, αἴτια) быв­ших нали­цо памят­ни­ков, свя­тынь, свя­щен­ных обрядов, обы­ча­ев, государ­ст­вен­ных учреж­де­ний, древ­них имен соб­ст­вен­ных и т. д. они ста­ли созда­вать мас­су дога­док, обле­кая их с.4 в фор­му исто­ри­че­ских рас­ска­зов. Эти рас­ска­зы были собра­ны пер­вы­ми анна­ли­ста­ми и соеди­не­ны в одно связ­ное изло­же­ние, кото­рое, в посте­пен­ной лите­ра­тур­ной обра­бот­ке, в гла­зах рим­лян все более при­ни­ма­ло харак­тер досто­вер­но­го исто­ри­че­ско­го пре­да­ния. Одна­ко сколь­ко бы све­та ни про­ли­ва­ла этио­ло­гия на «при­чи­ны» рим­ско­го исто­ри­че­ско­го вымыс­ла, все-таки при­дет­ся отве­тить еще на один важ­ный вопрос. Что, спра­ши­ва­ет­ся, застав­ля­ло рим­лян пус­кать­ся в «голо­слов­ные» догад­ки о сво­ем про­шлом? Не могут ли ука­зы­вае­мые в тра­ди­ции при­чи­ны быть и насто­я­щи­ми, не при­ду­ман­ны­ми? Для реше­ния это­го вопро­са мы нуж­да­ем­ся в третьем кри­те­рии недо­сто­вер­но­сти исто­рии царей. Это внеш­ний харак­тер свиде­тельств и источ­ни­ков об этом пери­о­де исто­рии.

Како­ва мог­ла быть досто­вер­ность этих источ­ни­ков? Один зна­ме­ни­тый англий­ский антро­по­лог сде­лал вес­кое заме­ча­ние, что никто из нас не был бы в состо­я­нии соста­вить исто­рию хотя бы сво­его пра­деда, не имея для это­го пись­мен­ных доку­мен­тов, писем или запи­сок. У всех наро­дов, незна­ко­мых с употреб­ле­ни­ем пись­ма, мы заме­ча­ем не толь­ко непри­выч­ку, но и отсут­ст­вие жела­ния запо­ми­нать про­шлое. При одном уст­ном пре­да­нии про­шед­шие фак­ты забы­ва­ют­ся в два-три поко­ле­ния, ни в каком слу­чае не пере­жи­ва­ют доль­ше сто­ле­тия. Одна­ко, если зна­ние пись­ма есть самое необ­хо­ди­мое усло­вие для раз­ви­тия исто­ри­че­ской памя­ти, то все-таки из одно­го суще­ст­во­ва­ния пись­мен­но­сти еще не сле­ду­ет, чтобы тот­час же заве­лась и исто­рио­гра­фия. Мы, напро­тив, нахо­дим, что искус­ство писать ино­гда доволь­но дол­гое вре­мя слу­жи­ло исклю­чи­тель­но прак­ти­че­ским потреб­но­стям. Пер­вым нача­лом исто­рио­гра­фии явля­ют­ся хро­но­ло­ги­че­ские запи­си, веден­ные для прак­ти­че­ских целей. Тако­вы­ми в Гре­ции были спис­ки спар­тан­ских царей, аргос­ских жриц Иры, победи­те­лей на олим­пий­ских играх, а в Риме спис­ки кон­су­лов, жре­цов и дру­гих долж­ност­ных лиц. Искус­ству писать ита­лий­ские наро­ды научи­лись от гре­ков срав­ни­тель­но рано, веро­ят­но в VII или не позд­нее VI века до Р. Хр. В Риме, без сомне­ния, пер­вые поль­зо­ва­лись пись­мом жре­цы для запи­сы­ва­ния неиз­ме­ня­е­мых молит­вен­ных и дру­гих риту­аль­ных фор­мул, хро­но­ло­ги­че­ских и кален­дар­ных отме­ток, веде­ния прото­ко­лов о совер­ше­нии свя­щен­но­дей­ст­вий и спис­ков чле­нов духов­ных кол­ле­гий и т. д. Рим­ская исто­рио­гра­фия — дочь и, веро­ят­но, одна из млад­ших доче­рей жре­че­ской пись­мен­но­сти. О с.5 про­ис­хож­де­нии рим­ской лето­пи­си еще в позд­ние вре­ме­на име­лись опре­де­лен­ные сведе­ния. Пон­ти­фик по древ­не­му обы­чаю еже­год­но у сво­его дома выве­ши­вал дере­вян­ную белую дос­ку (al­bum), на кото­рой отме­ча­лись все необ­хо­ди­мые дан­ные кален­да­ря. К отдель­ным дням в тече­ние года при­пи­сы­ва­лись важ­ней­шие собы­тия город­ской исто­рии. Лето­пись рим­ская воз­ник­ла из этих при­пи­сок, как из подоб­ных же при­пи­сок к пас­халь­ной таб­ли­це обра­зо­ва­лась сред­не­ве­ко­вая анна­ли­сти­ка. Поэто­му порядок как древ­не­рим­ской, так и сред­не­ве­ко­вой лето­пи­си стро­го хро­но­ло­ги­че­ский. В нача­ле запи­сы­ва­лись толь­ко собы­тия теку­ще­го года, так что совре­мен­ная исто­рия в Риме, как впро­чем и везде, по про­ис­хож­де­нию древ­нее, чем исто­рия более отда­лен­но­го про­шло­го. О состав­ле­нии послед­ней поза­бо­ти­лись толь­ко тогда, когда из совре­мен­ных запи­сей раз­ви­лась уже пол­ная исто­рио­гра­фия.

Исто­рия рим­ских царей тем отли­ча­ет­ся от лето­пис­ной исто­рии рес­пуб­ли­ки, что у нее нет ника­ко­го, так ска­зать, хро­но­ло­ги­че­ско­го ске­ле­та. Иссле­до­ва­ни­я­ми Нибу­ра, а осо­бен­но Момм­зе­на, уста­нов­ле­но, что цар­ская исто­рия пер­во­на­чаль­но даже вовсе обхо­ди­лась без хро­но­ло­ги­че­ских дат. Вся хро­но­ло­гия древ­ней­ше­го пери­о­да Рима осно­ва­на на искус­ст­вен­ном вычис­ле­нии. От осно­ва­ния рес­пуб­ли­ки до наше­ст­вия гал­лов круг­лым чис­лом счи­та­ли 120 лет, на пери­од же царей отве­ли вре­ме­ни вдвое боль­ше, 240 лет, при­чем семи царям дава­ли при­бли­зи­тель­но по одно­му поко­ле­нию, тре­ти сто­ле­тия. Это­му основ­но­му чис­лу при­да­ва­ли более прав­до­по­до­бия, раз­но­об­ра­зив его, то убав­ляя, то при­бав­ляя по несколь­ко лет. Из это­го сле­ду­ет, что цар­ская исто­рия, в про­ти­во­по­лож­ность лето­пис­ной, не раз­ви­лась из совре­мен­ных запи­сок, а так­же, что было вре­мя, когда она пред­став­ля­ла собою какую-то неопре­де­лен­ную быль, кото­рую толь­ко после пол­но­го уста­нов­ле­ния лето­пис­ной исто­рио­гра­фии при­со­еди­ни­ли к лето­пи­си при помо­щи искус­ст­вен­ной хро­но­ло­гии. Это, по всей веро­ят­но­сти, состо­я­лось тогда, когда в пер­вый раз из хра­нив­ших­ся в архи­ве пон­ти­фи­ков годо­вых запи­сок при­ня­лись состав­лять свод пол­ной рим­ской лето­пи­си. В извест­ной гла­ве «Рим­ской хро­но­ло­гии» Момм­зе­на, посвя­щен­ной древ­ней­шей редак­ции фаст, дока­зы­ва­ет­ся, что редак­ция кон­суль­ских фаст, на кото­рых осно­ва­на лето­пись, была про­из­веде­на в такое вре­мя, когда маги­ст­ра­ту­ры пери­о­да Сам­нит­ских войн были еще извест­ны не толь­ко по годам, но отча­сти и по дням, вре­ме­на же Лици­ния и Секс­тия, а тем более с.6 пред­ше­ст­ву­ю­щие им собы­тия, уже сто­я­ли поодаль. В это вре­мя, то есть в кон­це чет­вер­то­го сто­ле­тия, по выво­дам Момм­зе­на, одно­вре­мен­но с редак­ци­ей спис­ка кон­су­лов состо­я­лась и древ­ней­шая редак­ция офи­ци­аль­ной лето­пи­си, а вме­сте с нею — уста­нов­ле­ние ска­за­ния о семи царях. При исчис­ле­нии годов цар­ско­го пери­о­да исхо­ди­ли от древ­ней­шей извест­ной в то вре­мя даты пери­о­да рес­пуб­ли­ки, года освя­ще­ния капи­то­лий­ско­го хра­ма кон­су­лом Мар­ком Гора­ци­ем. Нача­ло кон­суль­ско­го года Гора­ция, по уста­нов­лен­но­му спис­ку кон­су­лов и по меся­цу и чис­лу годов­щи­ны деди­ка­ции хра­ма, сов­па­да­ло с 13-м сен­тяб­ря 508 г. до Р. Хр. или, по уста­но­вив­ше­му­ся впо­след­ст­вии счис­ле­нию Варро­на, 509 года. Этот год при­зна­ли пер­вым годом рес­пуб­ли­ки после изгна­ния царей, а отсюда, с при­бав­ле­ни­ем 241 года, полу­чил­ся год осно­ва­ния Рима. Эти циф­ры, одна­ко, были совер­шен­но искус­ст­вен­ны или слу­чай­ны. Гора­ция, к кото­ро­му еще во вре­ме­на Поли­бия при­со­еди­ня­ли леген­дар­но­го осво­бо­ди­те­ля Юния Бру­та, соб­ст­вен­но не име­ли пра­ва без­услов­но счи­тать пер­вым кон­су­лом, но толь­ко пер­вым запи­сан­ным. Имя его слу­чай­но сохра­ни­лось бла­го­да­ря деди­ка­ции капи­то­лий­ско­го хра­ма, а свиде­тель­ство о послед­ней было пер­вым доку­мен­таль­но извест­ным собы­ти­ем рим­ской исто­рии. Год деди­ка­ции поэто­му и слу­жил древ­ней­шей эрой рим­лян. Это вид­но из над­пи­си эди­ла Гнея Фла­вия (304 г. до Р. Хр.), в кото­рой он гово­рил, что деди­ка­ция свя­ты­ни Кон­кор­дии им совер­ше­на CCIIII an­nis post Ca­pi­to­li­nam (sc. Aedem) de­di­ca­tam (Plin. Nat. hist. 33, 19) [«204 года после освя­ще­ния капи­то­лий­ско­го хра­ма» — А.  К.]. Начи­ная с Гора­ция, име­на кон­су­лов запи­сы­ва­лись, веро­ят­но, в капи­то­лий­ском хра­ме, или по слу­чаю еже­год­но­го вби­ва­ния гвоздя (cla­vus an­na­lis), или, как пред­по­ла­га­ет Момм­зен, по пово­ду жерт­во­при­но­ше­ния, еже­год­но совер­шае­мо­го кон­су­ла­ми на Капи­то­лии при вступ­ле­нии в долж­ность. Момм­зен ука­зы­ва­ет на воз­мож­ность, даже веро­ят­ность, что рес­пуб­ли­ка на самом деле была древ­нее кон­су­ла Гора­ция и его деди­ка­ции, или, дру­ги­ми сло­ва­ми, что до это­го кон­су­ла в точ­но­сти извест­но­го, Римом управ­ля­ли не извест­но сколь­ко дру­гих кон­су­лов, име­на кото­рых на век погру­же­ны во мрак неиз­вест­но­сти.

Заклю­че­ние Момм­зе­на, что редак­ция лето­пи­си вооб­ще, а исто­рия царей в осо­бен­но­сти, состо­я­лась в кон­це чет­вер­то­го сто­ле­тия, никем не опро­верг­ну­то, хотя оно оспа­ри­ва­лось неко­то­ры­ми уче­ны­ми. В под­твер­жде­ние ее мы поз­во­ля­ем себе ука­зать еще на одно обсто­я­тель­ство, по-види­мо­му, ускольз­нув­шее от вни­ма­ния зна­ме­ни­то­го зна­то­ка рим­ской исто­рии. В исто­рии Анка Мар­ция встре­ча­ет­ся одно очень с.7 стран­ное изве­стие. Этот царь вско­ре после вступ­ле­ния на пре­стол буд­то бы при­ка­зал пон­ти­фи­кам пере­дан­ные ему царем Нумой ком­мен­та­рии, со всем поряд­ком бого­слу­же­ния, напи­сать на белые дос­ки (in al­bum) и выста­вить на фору­ме для все­об­ще­го сведе­ния. После изгна­ния царей глав­ный пон­ти­фик выстав­ля­е­мые до тех пор дос­ки опять при­брал в архив¹, и с тех пор они дер­жа­лись в тайне. Этот рас­сказ, понят­но, не более как ана­хро­низм. Его, пола­га­ем, мог­ли выду­мать толь­ко в такое вре­мя, когда огла­ше­ние тайн архи­ва пон­ти­фи­ков сто­я­ло на оче­реди обще­ст­вен­ных инте­ре­сов. В такое вре­мя под­лож­ное изве­стие, зане­сен­ное в лето­пись, мог­ло пред­став­лять важ­ный пре­цедент. Мы точ­но зна­ем, что имен­но такое вре­мя было в самом кон­це чет­вер­то­го сто­ле­тия. В 304 г. до Р. Хр. эдил Гней Фла­вий, к вели­ко­му огор­че­нию пон­ти­фи­ков и пат­ри­ци­ев, обна­ро­до­вал важ­ную часть тай­но­го духов­но­го архи­ва, le­gis ac­tio­nes и fas­ti, выста­вив, подоб­но Анку Мар­цию, белую дос­ку с пись­ме­на­ми на фору­ме. Мы поэто­му не затруд­ня­ем­ся рас­сказ об обна­ро­до­ва­нии, по при­ка­за­нию Анка Мар­ция, «цар­ских ком­мен­та­ри­ев» счи­тать реши­тель­ным дово­дом в поль­зу тео­рии Момм­зе­на о пер­вом состав­ле­нии лето­пис­ной исто­рии царей в кон­це чет­вер­то­го сто­ле­тия. Состав­лен­ная в пер­вый раз древ­ней­шая исто­рия Рима не мог­ла не вызы­вать обще­го инте­ре­са пуб­ли­ки и пра­вив­ших государ­ст­вом кру­гов, тем более, что она, есте­ствен­но, была встре­че­на с пол­ной верой. Несколь­ко извест­ных фак­тов свиде­тель­ст­ву­ют о том, что имен­но в пер­вые деся­ти­ле­тия после 300 г. общее вни­ма­ние обра­ти­лось на леген­ду.

Так, в 296 г. при­зна­ли нуж­ным воз­двиг­нуть памят­ник близ­не­цам-осно­ва­те­лям Рима. На Палан­тине, око­ло Лупер­каль­ской пеще­ры, под свя­щен­ной смо­ков­ни­цей, было постав­ле­но брон­зо­вое изо­бра­же­ние вол­чи­цы с близ­не­ца­ми, Рому­лом и Ремом. Далее, есть изве­стие, что рим­ляне всту­пи­лись за сопле­мен­ных им илли­рий­цев в 282 г. до Р. Хр. — сле­до­ва­тель­но, леген­да об Энее, о том, с.8 что он пере­се­лил­ся в Лаци­ум, уже суще­ст­во­ва­ла и была при­ня­та офи­ци­аль­но. У анна­ли­стов вре­мен Ган­ни­ба­ло­вой вой­ны, Фабия Пик­то­ра и Цин­ция Али­мен­та, пер­во­на­чаль­ная леген­дар­ная эпо­ха изла­га­ет­ся уже доволь­но соглас­но, хотя они были неза­ви­си­мы друг от дру­га. Ясно, что цикл легенд об осно­ва­нии Рима и его царях уже ранее того был выра­ботан и успел при­нять совер­шен­но твер­дую фор­му.

Мы воз­вра­ща­ем­ся к вопро­су, какой кри­те­рий досто­вер­но­сти или недо­сто­вер­но­сти древ­ней­шей исто­рии Рима полу­ча­ет­ся из харак­те­ра ее источ­ни­ков. Если эта часть рим­ской лето­пи­си в пер­вый раз была состав­ле­на не ранее кон­ца чет­вер­то­го века, то со вре­ме­ни пер­во­го царя, по при­ня­той хро­но­ло­гии, про­шло более четы­рех­сот лет, а со вре­ме­ни послед­не­го более двух­сот. Если автор исто­рии царей в сво­ем рас­по­ря­же­нии имел пись­мен­ные источ­ни­ки, то эти источ­ни­ки, во вся­ком слу­чае, по всем при­зна­кам рез­ко отли­ча­лись от серь­ез­ных исто­ри­че­ских источ­ни­ков. Без лето­пис­ных дан­ных невоз­мож­но было вос­ста­но­вить досто­вер­ную исто­рию како­го бы то ни было пери­о­да Рима, а об исто­рии царей не име­лось ника­ких лето­пис­ных запи­сей. Уст­ное пре­да­ние за столь про­дол­жи­тель­ное вре­мя не может достав­лять каких-либо надеж­ных сведе­ний. Никто из нас, навер­ное, не счел бы воз­мож­ным на осно­ва­нии одно­го уст­но­го, не книж­но­го пре­да­ния напи­сать исто­рию, напри­мер, Ива­на Гроз­но­го, а смель­ча­ку, кото­рый все-таки при­нял­ся бы за это дело, ниче­го не оста­ва­лось бы, как напол­нять стра­ни­цы воль­ны­ми догад­ка­ми или измыш­ле­ни­я­ми. Тако­во при­бли­зи­тель­но было в кон­це чет­вер­то­го сто­ле­тия поло­же­ние авто­ра, кото­рый задал­ся целью вос­ста­но­вить исто­рию древ­ней­ше­го пери­о­да Рима. Необ­хо­ди­мо было при­бе­гать к догад­кам и вымыс­лу. Зада­чей его было объ­яс­нить, каким обра­зом Рим из ниче­го мог сде­лать­ся боль­шим горо­дом и бла­го­устро­ен­ным государ­ст­вом, в каком виде он пред­став­лял­ся в кон­це шесто­го века, когда из пол­но­го мра­ка вдруг высту­пил на свет исто­рии. По стро­гим тре­бо­ва­ни­ям совре­мен­ной нау­ки при­шлось бы отка­зать­ся от выпол­не­ния столь отча­ян­ной зада­чи. У нас обык­но­вен­но счи­та­ет­ся поз­во­ли­тель­ным доис­ки­вать­ся глав­ной сути дела при помо­щи гипо­тез. Древ­ние исто­ри­ки более широ­ко смот­ре­ли на роль исто­ри­че­ской гипо­те­зы. Если гипо­те­тич­ный рас­сказ удо­вле­тво­рял вооб­ще здра­во­му смыс­лу и тре­бо­ва­ни­ям прав­до­по­до­бия, при­том был изло­жен в доста­точ­но при­вле­ка­тель­ной фор­ме, он счи­тал­ся почти рав­ным насто­я­ще­му исто­ри­че­ско­му изве­стию. Даже с.9 посте­пен­но созре­вав­шая науч­ная кри­ти­ка обык­но­вен­но при­ди­ра­лась не к шат­ким, со сто­ро­ны мето­да, осно­вам рас­ска­зов, а почти исклю­чи­тель­но к тем подроб­но­стям, кото­рые про­ти­во­ре­чи­ли обще­му здра­во­му смыс­лу или про­све­щен­но­му рацио­на­лиз­му позд­ней­ших веков. Гипо­те­тич­ная исто­рия древ­ней­ших пери­о­дов уже дав­но уста­но­ви­лась и выли­лась в неиз­ме­ня­е­мые фор­мы, а по роко­во­му сов­па­де­нию эта труд­ней­шая часть исто­ри­че­ской работы испол­не­на в такое вре­мя, когда толь­ко что начи­на­ли раз­ви­вать­ся прин­ци­пы науч­ной мето­ди­ки. Вся древ­ней­шая исто­рия Гре­ции и Рима, вме­сте взя­тая, одна обшир­ная построй­ка из полу­на­уч­ных дога­док. Дей­ст­ви­тель­ные собы­тия этих пери­о­дов, за ред­ки­ми исклю­че­ни­я­ми, от нас скры­ты непро­ни­цае­мой заве­сой. Нибур еще верил в воз­мож­ность вос­со­зда­ния хотя бы глав­но­го содер­жа­ния древ­ней­шей исто­рии Рима. Сме­лые его рекон­струк­ции почти все остав­ле­ны совре­мен­ной нау­кой. Вопрос о древ­ней­шей исто­рии Рима для нас боль­шей частью пре­вра­тил­ся в кри­ти­че­ски-лите­ра­тур­ный вопрос. Мы мог­ли бы еще наде­ять­ся на архео­ло­ги­че­ские откры­тия, кото­рые в самом деле дава­ли нам остат­ки отда­лен­ных пери­о­дов быто­вой исто­рии Рима. К сожа­ле­нию, эти мате­ри­а­лы слиш­ком отры­воч­ны, и мы лише­ны воз­мож­но­сти под­верг­нуть их хотя бы при­бли­зи­тель­но вер­но­му хро­но­ло­ги­че­ско­му и этно­гра­фи­че­ско­му опре­де­ле­нию. Мы этим не жела­ем отри­цать, что на осно­ва­нии древ­ней­ших архео­ло­ги­че­ских остат­ков воз­мож­но уста­но­вить извест­ные отдель­ные фак­ты, очень любо­пыт­ные и цен­ные, но исто­рия царей из них не вос­ста­нав­ли­ва­ет­ся, а кри­ти­че­ской про­бле­мы цар­ской исто­рии они почти не каса­ют­ся. Один из наших талант­ли­вых уче­ных увлек­ся мыс­лью соеди­нить архео­ло­ги­че­скую зада­чу с кри­ти­че­ски-лите­ра­тур­ной, ста­вя реше­ние послед­ней в зави­си­мость от пер­вой. Это явная ошиб­ка в поста­нов­ке вопро­са; поэто­му и не уди­ви­тель­но, что пред­при­ня­тый новый раз­бор пре­да­ния о нача­ле Рима не при­вел ни к каким зна­чи­тель­ным новым резуль­та­там. Автор труда «К вопро­су о нача­ле Рима» напрас­но оста­вил доро­гу, про­ло­жен­ную его авто­ри­тет­ны­ми пред­ше­ст­вен­ни­ка­ми, осо­бен­но же «высо­ко­ува­жае­мым все­ми Швег­ле­ром».

Для вер­ной оцен­ки досто­ин­ства како­го-либо исто­ри­че­ско­го рас­ска­за необ­хо­ди­мо оце­нить его источ­ни­ки. Какие источ­ни­ки были у пер­во­го редак­то­ра исто­рии рим­ских царей, дав­но забы­то сами­ми рим­ля­на­ми, но источ­ни­ки эти оста­ви­ли глу­бо­кие следы в тра­ди­ци­он­ной исто­рии; опре­де­ле­ние и оцен­ка их воз­мож­ны путем раз­бо­ра самих с.10 рас­ска­зов. Итак, изу­че­ние источ­ни­ков цар­ской исто­рии при помо­щи раз­бо­ра отдель­ных легенд, вот в чем состо­ит глав­ная часть нашей зада­чи. Этой имен­но целью зада­вал­ся после Нибу­ра Швег­лер, а за ним Момм­зен в несколь­ких моно­гра­фи­ях, отно­ся­щих­ся к отдель­ным частям исто­рии царей. Реше­ние этой зада­чи не толь­ко необ­хо­ди­мо для того, чтобы поста­вить на твер­дую поч­ву исто­ри­че­скую кри­ти­ку, отвер­гаю­щую досто­вер­ность рас­ска­зов, оно не лише­но зна­че­ния так­же и для более поло­жи­тель­ных целей. Не гово­ря о важ­но­сти вопро­са для исто­рии рим­ской лите­ра­ту­ры, до сих пор все же не поте­ря­на вся­кая надеж­да из неисто­ри­че­ско­го, по нашим поня­ти­ям, пре­да­ния добыть извест­ную, хотя бы и незна­чи­тель­ную, долю исто­ри­че­ской исти­ны. Такой взгляд, может быть, пока­жет­ся нашим чита­те­лям непо­сле­до­ва­тель­ным и про­ти­во­ре­ча­щим толь­ко что выра­жен­но­му нами же скеп­ти­циз­му. Мы поэто­му спе­шим ого­во­рить­ся. Рас­сказ о царях, как часть исто­рии рим­ско­го государ­ства, воз­ник, глав­ным обра­зом, из жела­ния путем прав­до­по­доб­ных дога­док дать поня­тие о про­ис­хож­де­нии и посте­пен­ном росте Рима до нача­ла исто­ри­че­ско­го пери­о­да. О раз­ви­тии мно­гих учреж­де­ний, веро­ят­но, не име­лось точ­ных дан­ных даже в насто­я­щем лето­пис­ном пре­да­нии. Соста­ви­тель цар­ской исто­рии в таких слу­ча­ях был при­нуж­ден исхо­дить от совре­мен­но­го ему поло­же­ния дел. Такие ана­хро­низ­мы — ими гре­шат, как извест­но, и все дру­гие поко­ле­ния анна­ли­стов — могут ока­зать­ся поучи­тель­ны­ми для исто­рии чет­вер­то­го века, доволь­но древ­не­го и тем­но­го пери­о­да рим­ской исто­рии. Затем извест­но, сколь­ко ста­ри­ны сохра­ня­лось в духов­ной лите­ра­ту­ре рим­лян. В извест­ных обрядо­вых пред­пи­са­ни­ях, напри­мер, содер­жа­лись важ­ней­шие дан­ные для исто­рии топо­гра­фии горо­да. Так, пре­де­лы древ­ней­ше­го пала­тин­ско­го горо­да не были забы­ты во вре­ме­на импе­ра­то­ров толь­ко бла­го­да­ря подоб­но­му памят­ни­ку духов­ной лите­ра­ту­ры. Если автор цар­ской исто­рии, поло­жим, поль­зо­вал­ся духов­ной лите­ра­ту­рой (да и какой он в то вре­мя мог поль­зо­вать­ся, кро­ме духов­ной?), то он, навер­ное, в ней нахо­дил мно­го такой ста­ри­ны, важ­но­го и для нас, хотя и не пря­мо исто­ри­че­ско­го, мате­ри­а­ла. Отыс­кать эти зер­ныш­ки чисто­го золота и очи­стить их от окру­жаю­ще­го сора, — уже из-за это­го одно­го сто­ит занять­ся труд­ной и кро­пот­ли­вой работой.

Мы свою про­бле­му мог­ли бы назвать и мифо­ло­ги­че­ской. Один наш рецен­зент, прав­да, воору­жил­ся про­тив нас из-за мифо­ло­гии. Мы, одна­ко, не можем не обра­тить вни­ма­ния на тот пла­чев­ный факт, что с.11 наш почтен­ный оппо­нент, сам может быть того не желая, соста­вил уче­ную дис­сер­та­цию на мифо­ло­ги­че­скую тему. Оста­ет­ся выра­зить надеж­ду, что уче­ная репу­та­ция его не слиш­ком постра­да­ла от этой неволь­ной про­гул­ки в область мифо­ло­гии, обык­но­вен­но запре­щен­ную солид­ным исто­ри­кам и фило­ло­гам. Как мифо­ло­гия, так и исто­рия рим­ских царей состо­ит из мифов, вымыш­лен­ных рас­ска­зов. От обык­но­вен­но­го вымыс­ла мифы отли­ча­ют­ся тем, что они, в кон­це кон­цов, все­гда отно­сят­ся к како­му-нибудь поло­жи­тель­но­му или вооб­ра­жае­мо­му фак­ту, к кото­ро­му они при­уро­чи­ва­ют более или менее фан­та­сти­че­ское и нена­уч­ное объ­яс­не­ние, в фор­ме рас­ска­за (μῦθος, λό­γος). Фак­ти­че­ская под­клад­ка мифов часто труд­но, а часто и вовсе не узна­вае­ма. Во-пер­вых, обык­но­вен­но не ука­зы­ва­ет­ся, к, чему они отно­сят­ся, во-вто­рых, боль­шин­ство мифов пере­хо­ди­ло в дру­гие обла­сти твор­че­ства. Они дела­лись пред­ме­та­ми чисто лите­ра­тур­ной, худо­же­ст­вен­ной или науч­но-исто­ри­че­ской обра­бот­ки. Основ­ные мыс­ли теря­лись и заме­ня­лись мно­же­ст­вом новых идей. Науч­ная зада­ча при раз­бо­ре мифов заклю­ча­ет­ся в воз­веде­нии мифов к исход­ным пунк­там, а для это­го пред­ва­ри­тель­но нуж­но, по воз­мож­но­сти, отде­лить все, что вне­се­но из лите­ра­тур­ной, худо­же­ст­вен­ной или исто­ри­че­ской пере­дел­ки и вос­ста­но­вить воз­мож­но древ­ней­шее содер­жа­ние рас­ска­за. К таким имен­но опе­ра­ци­ям сво­дит­ся и зада­ча цар­ской исто­рии Рима. Ска­за­ния о царях ничем суще­ст­вен­ным не отли­ча­ют­ся от мифов. Они при­над­ле­жат к обла­сти вымыс­ла, но этот вымы­сел не был про­из­во­лен.

На каж­дом шагу чув­ст­ву­ет­ся, что они обу­слов­ле­ны дан­ны­ми в дей­ст­ви­тель­но­сти фак­то­ра­ми. Как все мифы, так и леген­ды о цар­ском пери­о­де, более или менее все­объ­яс­ни­тель­ные рас­ска­зы (λό­γοι), имев­шие целью объ­яс­нить при­чи­ну (αἰτία) или про­ис­хож­де­ние извест­ных фак­тов, государ­ст­вен­ных, рели­ги­оз­ных или быто­вых древ­но­стей. Глав­ная заслу­га изу­че­ния этой выдаю­щей­ся сто­ро­ны цар­ской леген­ды, этио­ло­гии, при­над­ле­жит, как уже ска­за­но нами, Швег­ле­ру. Необык­но­вен­но раз­но­сто­рон­ние уче­ные, ясные и ост­ро­ум­ные иссле­до­ва­ния его навсе­гда оста­нут­ся кра­е­уголь­ным кам­нем для всех даль­ней­ших попы­ток реше­ния этих труд­ных и тем­ных вопро­сов. Высо­кая цен­ность его труда еще уве­ли­чи­ва­ет­ся тем, что в нем собра­ны с уди­ви­тель­ной точ­но­стью все изве­стия древ­ней лите­ра­ту­ры. Этим он зна­чи­тель­но облег­чил работу всем тем, кото­рые после него при­мут­ся за те же вопро­сы. В сорок лет, истек­ших после смер­ти Швег­ле­ра, не появи­лось ни одно­го сочи­не­ния, в кото­ром автор задал­ся бы с.12 новым иссле­до­ва­ни­ем всей цар­ской исто­рии, исто­рии всех царей. Наше наме­ре­ние занять­ся пере­смот­ром вопро­са может пока­зать­ся или черес­чур сме­лым, или излиш­ним. Поэто­му мы счи­та­ем необ­хо­ди­мым объ­яс­нить, чем, на наш взгляд, оправ­ды­ва­ет­ся попыт­ка ново­го раз­бо­ра цар­ской исто­рии после Швег­ле­ра.

Постав­лен­ная Швег­ле­ром зада­ча и избран­ный им метод едва ли могут быть когда-нибудь изме­не­ны без чув­ст­ви­тель­но­го ущер­ба для нау­ки. Дру­гой вопрос, доволь­ст­во­вать­ся ли нам достиг­ну­ты­ми им отдель­ны­ми резуль­та­та­ми? Мы дума­ем, вряд ли най­дут­ся такие поклон­ни­ки Швег­ле­ра, кото­рые бы посо­ве­то­ва­ли навсе­гда оста­но­вить­ся на его резуль­та­тах. Луч­ший знак ува­же­ния к заслу­жен­но­му тру­же­ни­ку нау­ки, нам кажет­ся, не огра­ни­чи­вать­ся пре­кло­не­ни­ем перед его авто­ри­те­том, а, по воз­мож­но­сти, вооду­шев­ля­ясь его направ­ле­ни­ем, ста­рать­ся допол­нить нача­тое им дело. Иссле­до­ва­ния Швег­ле­ра никак нель­зя назвать окон­чен­ны­ми. Швег­лер в одном месте (Röm. Ge­sch. I 148) опре­де­лил отно­ше­ние сво­его труда к тру­ду его пред­ше­ст­вен­ни­ка Нибу­ра таки­ми сло­ва­ми: «После Нибу­ра оста­лось доволь­но обшир­ное поле для допол­ни­тель­ной работы. Нибур недо­ста­точ­но разъ­яс­нил про­ис­хож­де­ние древ­ней­шей леген­дар­ной исто­рии, в осо­бен­но­сти не выяс­нил, по каким пово­дам она сло­жи­лась так, а не ина­че. Ска­за­ния об Еван­дре, напри­мер, Энее, Рому­ле, он про­сто при­знал неисто­ри­че­ски­ми. Выяс­нить про­ис­хож­де­ние и раз­ви­тие их он или вовсе не пыта­ет­ся, а если где и попы­тал­ся, там объ­яс­не­ния его ока­зы­ва­ют­ся неудо­вле­тво­ри­тель­ны­ми. Кри­ти­че­ское отри­ца­ние и опро­вер­же­ние мни­мо-исто­ри­че­ских, на самом же деле мифо­ло­ги­че­ских рас­ска­зов, из кото­рых сло­жи­лась тра­ди­ция, до тех пор не убеди­тель­ны, пока не вполне выяс­не­но про­ис­хож­де­ние. Эту часть иссле­до­ва­ния долж­но счи­тать необ­хо­ди­мым допол­не­ни­ем отри­ца­тель­ной кри­ти­ки». Сло­ва о Нибу­ре отча­сти при­ме­ни­мы к само­му Швег­ле­ру. Его общие кри­ти­че­ские взгляды сво­дят­ся к таким поло­же­ни­ям (R. G. I 53): в осно­ве тра­ди­ци­он­ной исто­рии древ­ней­ше­го Рима не лежит ника­ких доку­мен­таль­ных свиде­тельств; она цели­ком сочи­не­на искус­ст­вен­но (ein Werk der Dich­tung). Глав­ный вопрос после это­го в том, како­го рода был этот вымы­сел и как смот­реть на его про­ис­хож­де­ние. Мы уже гово­ри­ли, что по заклю­че­ни­ям Швег­ле­ра леген­да о рим­ских царях про­ник­ну­та духом этио­ло­ги­че­ско­го мудр­ст­во­ва­ния. Во мно­гих отдель­ных слу­ча­ях Швег­лер с боль­шим ост­ро­уми­ем и вполне убеди­тель­но опре­де­лял исход­ные точ­ки с.13 вымыс­ла. Но есть и нема­ло таких рас­ска­зов, про­ис­хож­де­ние кото­рых у него объ­яс­не­но неубеди­тель­но и, нако­нец, мно­го и дру­гих, для кото­рых он вовсе не давал ника­ко­го гене­ти­че­ско­го объ­яс­не­ния. Как и когда сочи­не­ны этио­ло­ги­че­ские мифы о царях, и каким обра­зом они соеди­не­ны в одно связ­ное изло­же­ние, об этом Швег­лер нигде не выска­зал­ся. Вооб­ще вопрос об источ­ни­ках у него остал­ся неопре­де­лен­ным. В одном месте раз­бо­ра леген­ды о Рому­ле он мимо­хо­дом выра­жа­ет мне­ние, что в этой леген­де ясно сли­лись два раз­но­род­ных слоя пре­да­ния. В одном Ромул еще чисто мифи­че­ский образ, в дру­гом он изо­бра­жа­ет­ся исто­ри­че­ским, пер­вым осно­ва­те­лем Рима. Швег­лер сам, к сожа­ле­нию, из сво­его наблюде­ния не вывел общих заклю­че­ний. После подроб­но­го раз­бо­ра леген­ды он при­хо­дит к заклю­че­нию, что образ Рому­ла воз­ник из отвле­чен­но­го поня­тия осно­ва­те­ля-эпо­ни­ма горо­да Рима. Таким обра­зом, Ромул вто­ро­го слоя пре­да­ния, лже­и­сто­ри­че­ско­го, ока­зы­ва­ет­ся для Швег­ле­ра пер­во­на­чаль­ным. Как из это­го обра­за мог раз­вить­ся мифо­ло­ги­че­ский Ромул, «зага­доч­ная мифо­ло­ги­че­ская лич­ность, при­бли­жен­ная к кру­гу Фав­на-Лупер­ка», у Швег­ле­ра оста­ет­ся не выяс­нен­ным. Из тыся­чи при­ме­ров меж­ду тем извест­но, как, при общей исто­ри­че­ской пере­ра­бот­ке рим­ских и гре­че­ских мифов, лич­но­сти мифо­ло­ги­че­ские, то есть обра­зо­вав­ши­е­ся из этио­ло­гии, пере­но­си­лись в область исто­рии. Не при­знать ли поэто­му и тут мифо­ло­ги­че­ский слой пре­да­ния и мифо­ло­ги­че­ский образ Рому­ла древ­нее лже­и­сто­ри­че­ско­го? Если Швег­лер вполне созна­тель­но задал­ся бы опре­де­ле­ни­ем источ­ни­ков цар­ской исто­рии, он, навер­ное, раз­вил бы свою мысль о двух сло­ях пре­да­ния о Рому­ле и при­шел бы к заклю­че­нию, что как в леген­де о пер­вом, так, может быть и в пре­да­нии о дру­гих царях замет­ны при­зна­ки двух сло­ев, из кото­рых вто­рой пред­став­ля­ет собой исто­ри­че­скую обра­бот­ку пер­во­го.

Швег­лер часто очень мет­ко объ­яс­ня­ет, на осно­ва­нии каких умо­за­клю­че­ний сочи­не­ны отдель­ные дея­ния царей и мни­мые собы­тия их цар­ст­во­ва­ния. Но откуда взя­лись сами цари, об этом он дает нам доволь­но смут­ное поня­тие. Ромул и Нума Пом­пи­лий для него не исто­ри­че­ские лич­но­сти; они выду­ма­ны с целью объ­яс­нить осно­ва­ние рим­ско­го государ­ства. Вой­на и рели­гия друг дру­гу про­ти­во­по­лож­ны; поэто­му при­шлось лич­ность осно­ва­те­ля разде­лить на два лица, одно­му пере­дать пер­вое устрой­ство воен­ной и поли­ти­че­ской жиз­ни, дру­го­му — рели­ги­оз­ной. За пятью осталь­ны­ми царя­ми с.14 Швег­лер не отка­зы­ва­ет­ся при­знать исто­ри­че­ско­го суще­ст­во­ва­ния. Они жили и цар­ст­во­ва­ли, о собы­ти­ях же их цар­ст­во­ва­ния ниче­го не извест­но, так как те собы­тия и дея­ния, кото­рые им при­пи­сы­ва­ют­ся в тра­ди­ции, вымыш­ле­ны почти от нача­ла до кон­ца. Таким обра­зом, после мифи­че­ско­го века Рому­ла и Нумы, с Тул­ла Гости­лия начи­на­ет­ся мифи­че­ски-исто­ри­че­ский пери­од рим­ской исто­рии. Эти цари, цар­ст­во­вав­шие, так ска­зать, in par­ti­bus incre­di­bi­lium, не могут не при­во­дить нас в недо­уме­ние. Все дея­ния пяти послед­них царей такие же этио­ло­ги­че­ские выдум­ки, как и дея­ния двух пер­вых. Вся цар­ская исто­рия одно нераздель­ное целое. Общая цель ее — изла­гать в прав­до­по­доб­ном виде осно­ва­ние рим­ско­го государ­ства. Тулл Гости­лий со все­ми пре­ем­ни­ка­ми — такие же осно­ва­те­ли, как и Ромул с Нумой. Каж­до­му из них при­пи­сы­ва­ет­ся осно­ва­ние извест­ной части горо­да или государ­ства. Меж­ду дву­мя «отвле­чен­ны­ми» пер­вы­ми осно­ва­те­ля­ми государ­ства и пятью сле­дую­щи­ми царя­ми-осно­ва­те­ля­ми нет ника­кой суще­ст­вен­ной раз­ни­цы. При­зна­ком чисто мифо­ло­ги­че­ско­го харак­те­ра двух пер­вых царей и исто­ри­че­ско­го пяти сле­дую­щих для Швег­ле­ра слу­жи­ло то, что пер­вые свя­за­ны с боже­ства­ми: Ромул бог, сын бога, а Нума, хотя смерт­ный, супруг боги­ни Эге­рии. Осталь­ные цари про­стые смерт­ные (R. G. I 579). Этот довод, одна­ко, нель­зя счи­тать осо­бен­но вес­ким. Не гово­ря о том, что и Сер­вий Тул­лий счи­тал­ся сыном бес­смерт­но­го, никто не согла­сит­ся в Алек­сан­дре Македон­ском, напри­мер, или в Сци­пи­оне видеть мифи­че­ские лич­но­сти, хотя и того, и дру­го­го веру­ю­щие при­зна­ва­ли сыно­вья­ми боже­ства. С дру­гой сто­ро­ны, Тулл Гости­лий, Анк Мар­ций и дру­гие цари, кото­рым не при­пи­сы­ва­лось боже­ст­вен­но­го про­ис­хож­де­ния, все-таки могут быть таки­ми же мифи­че­ски­ми лица­ми, как, напри­мер, Ага­мем­нон, Мене­лай и мно­гие дру­гие. Одно­род­ность всей цар­ской исто­рии рас­по­ла­га­ет нас пред­по­ло­жить, что обра­зы всех семи царей созда­ны оди­на­ко­вым путем при помо­щи одно­го и того же умст­вен­но­го фак­то­ра. Если бы до чет­вер­то­го сто­ле­тия дошли какие бы то ни было исто­ри­че­ские изве­стия о пяти царях, то в этих изве­сти­ях необ­хо­ди­мо име­лись бы и какие-нибудь досто­вер­ные сведе­ния о собы­ти­ях их цар­ст­во­ва­ния. Швег­лер (R. G. I 580) решил­ся вый­ти из это­го затруд­не­ния таким обра­зом: о пяти царях мифи­че­ски-исто­ри­че­ско­го века не было пись­мен­ных пре­да­ний, а уст­ные, народ­ные саги. В народ­ной памя­ти сохра­ни­лись толь­ко име­на царей, а исто­ри­че­ские собы­тия пере­пу­та­лись и иска­зи­лись. В этой тео­рии Швег­ле­ра лег­ко узнать послед­ний с.15 отго­ло­сок зна­ме­ни­той в свое вре­мя гипо­те­зы Нибу­ра о народ­ном исто­ри­че­ском эпо­се древ­ней­ших рим­лян, глав­ном буд­то бы источ­ни­ке цар­ской исто­рии. Никто так реши­тель­но и убеди­тель­но не опро­вер­гал тео­рии Нибу­ра, как Швег­лер (R. G. I 53—63), одна­ко — ex­pel­las fur­ca, ta­men us­que re­cur­ret. Дово­ды, выска­зан­ные Швег­ле­ром про­тив Нибу­ра, почти все мож­но выста­вить и про­тив его соб­ст­вен­ной тео­рии. Самый глав­ный довод Швег­ле­ра (I 62) тот, что тра­ди­ци­он­ная исто­рия древ­ней­ше­го Рима менее все­го похо­жа на про­из­веде­ние народ­но­го твор­че­ства. Она боль­шей частью, гово­рит он, про­дукт рас­судоч­но­го раз­мыш­ле­ния и мудр­ст­во­ва­ния (ein Pro­dukt der Ref­le­xion und verstän­di­gen Nach­den­kens). Она извле­че­на из самых про­за­и­че­ских дан­ных, для разум­но­го объ­яс­не­ния вся­ко­го рода памят­ни­ков и дру­гих остат­ков древ­но­сти. Глав­ное ее содер­жа­ние, таким обра­зом, этио­ло­ги­че­ские мифы, все осталь­ное лите­ра­тур­ный вымы­сел (schriftstel­le­ri­sche Er­fin­dung), за исклю­че­ни­ем пре­да­ния о древ­ней­шем государ­ст­вен­ном пра­ве. Эта часть пре­да­ния — един­ст­вен­ный срав­ни­тель­но досто­вер­ный эле­мент. Но ни один из трех эле­мен­тов ниче­го обще­го с народ­ным твор­че­ст­вом не име­ет. «Итак, гово­рит он в заклю­че­ние, если была у рим­лян народ­ная поэ­зия исто­ри­че­ско­го содер­жа­ния, что, впро­чем, очень неве­ро­ят­но, то из нее про­изо­шла толь­ко одна малень­кая, неза­мет­ная часть тра­ди­ци­он­ной исто­рии». Так как меж­ду исто­ри­че­ски­ми народ­ны­ми пес­ня­ми и исто­ри­че­ски­ми народ­ны­ми сага­ми, по наше­му мне­нию, нет раз­ни­цы, то мы не можем не упрек­нуть Швег­ле­ра в про­ти­во­ре­чии. Непо­сле­до­ва­тель­ность его мы объ­яс­ня­ем неза­кон­чен­но­стью взглядов на пер­вое лите­ра­тур­ное сло­же­ние пре­да­ния о царях. Вто­рая при­чи­на — неза­кон­чен­ность нача­то­го им с таким пре­крас­ным успе­хом этио­ло­ги­че­ско­го раз­бо­ра. Вся­кий, кто зани­мал­ся раз­бо­ром мифов, пой­мет, как труд­но во мно­гих слу­ча­ях опре­де­лить вер­ную αἰτία, вер­но уста­но­вить при­чин­ную связь мифо­ло­ги­че­ско­го рас­ска­за с его под­клад­кой. Неуди­ви­тель­но, что и такой ясный ум, как Швег­лер, дале­ко не везде попа­дал в цель, что у него есть и мифы, объ­яс­нен­ные неудач­но и такие, αἰτία кото­рых остав­ле­на им без вся­ко­го объ­яс­не­ния. К чис­лу невы­яс­нен­ных пунк­тов пре­да­ния при­над­ле­жат, как нуж­но пред­по­ло­жить, и лич­но­сти пяти послед­них царей. Какая связь меж­ду эти­ми лич­но­стя­ми и при­пи­сы­вае­мы­ми им дея­ни­я­ми, вслед­ст­вие чего пре­да­ние при­пи­сы­ва­ет каж­до­му из этих царей совер­шен­но опре­де­лен­ные дела, эта часть вопро­са мало осве­ще­на Швег­ле­ром. В его раз­бо­ре с.16 Рому­ла и Нумы лич­но­сти и дея­ния их постав­ле­ны во вза­им­ное отно­ше­ние, у осталь­ных царей тако­го вза­им­но­го отно­ше­ния нет. Лич­но­сти царей дру­го­го рода и про­ис­хож­де­ния, чем их дея­ния. Послед­ние сло­жи­лись из этио­ло­ги­че­ско­го вымыс­ла, пер­вые Швег­ле­ром счи­та­ют­ся исто­ри­че­ски­ми, пото­му соб­ст­вен­но, что они не под­да­ва­лись этио­ло­ги­че­ско­му объ­яс­не­нию. Эта непо­сле­до­ва­тель­ность, нам кажет­ся, застав­ля­ет думать, что раз­бор этио­ло­гии послед­них пяти царей у Швег­ле­ра или неза­кон­чен или что он при­сту­пил к раз­бо­ру не так, как бы сле­до­ва­ло. Миф или леген­да без героя невоз­мож­ны. Леген­да может быть пере­не­се­на на дру­гую мифи­че­скую или исто­ри­че­скую лич­ность, но в таком слу­чае она и ранее уже отно­си­лась к како­му-нибудь герою. Занять­ся раз­бо­ром мифа об Эди­пе или о дру­гой мифо­ло­ги­че­ской лич­но­сти, выде­лив зара­нее самую лич­ность героя, — совер­шен­но поте­рян­ный труд. Точ­но так­же, надо пола­гать, и в леген­дах о рим­ских царях герои легенд, лич­но­сти Тул­ла Гости­лия, Сер­вия Тул­лия и др., с само­го нача­ла сто­я­ли в цен­тре леген­ды. К пер­во­на­чаль­ным леген­дам о них мог­ли при­ста­вать новые эле­мен­ты, леген­ды мог­ли быть обра­бота­ны и пере­де­ла­ны, все новое, одна­ко, груп­пи­ро­ва­лось око­ло ста­рых цен­тров, лич­но­стей геро­ев. Итак, кто зада­ет­ся целью объ­яс­нить раз­ви­тие цар­ской леген­ды, дол­жен стре­мить­ся, как к послед­ней цели, к выяс­не­нию самой лич­но­сти каж­до­го из царей. Мы, конеч­но, не име­ем пра­ва a prio­ri отвер­гать воз­мож­ность, что были и цар­ст­во­ва­ли в Риме Тулл Гости­лий с его пре­ем­ни­ка­ми. Но если един­ст­вен­ным дово­дом в поль­зу исто­ри­че­ско­го суще­ст­во­ва­ния выстав­ля­ет­ся то обсто­я­тель­ство, что мифо­ло­ги­че­ский харак­тер этих царей не дока­зан, то необ­хо­ди­мо при­знать воз­мож­ным, что мифо­ло­гия царей недо­ста­точ­но разо­бра­на, а пото­му имен­но и не выяс­нен мифо­ло­ги­че­ский харак­тер геро­ев. Не пре­тен­дуя ни мало на срав­не­ние со Швег­ле­ром, поз­во­ля­ем себе выра­зить убеж­де­ние, что он оста­вил нау­ке в наслед­ство необ­хо­ди­мость ново­го раз­бо­ра мифо­ло­гии рим­ских царей.

Чтобы соста­вить себе пред­став­ле­ние о том, по каким пово­дам и по како­му, так ска­зать, мето­ду вооб­ра­же­ние рим­лян мог­ло создать образ вымыш­лен­но­го царя и дея­ний его, мы немно­го оста­но­вим­ся на одном весь­ма поучи­тель­ном при­ме­ре, на ска­за­нии о Фер­то­ре Резии, царе экви­ко­лов. Оно вхо­ди­ло в состав цар­ской исто­рии, упо­мя­ну­то Ливи­ем и встре­ча­ет­ся даже в одном эпи­гра­фи­че­ском памят­ни­ке, в одной из так назы­вае­мых эло­гий, выре­зан­ных по при­ка­за­нию импе­ра­то­ра Клав­дия в честь зна­ме­ни­тых рим­лян. По с.17 сво­е­му объ­е­му это ска­за­ние очень ничтож­но и про­сто, но тем имен­но оно и поучи­тель­но, что про­ис­хож­де­ние его рас­кры­ва­ет­ся с боль­шой лег­ко­стью, чего нель­зя ожи­дать от слож­ных ска­за­ний о рим­ских царях. Все ска­за­ние о царе Фер­то­ре Резии сво­дит­ся к несколь­ким сло­вам. Этот царь экви­ко­лов (Fer­tor Re­sius rex Aequi­cu­lo­rum) пер­вый издал поста­нов­ле­ния пра­ва феци­а­лов (Fe­tia­le ius), кото­рое потом введе­но было в Риме Анком Мар­ци­ем². Чтобы оце­нить это пре­да­ние, необ­хо­ди­мо напом­нить несколь­ко обще­из­вест­ных дан­ных о духов­ной кол­ле­гии феци­а­лов. Рим­ляне при всех дей­ст­ви­ях государ­ст­вен­ной жиз­ни ста­ра­лись зару­чить­ся одоб­ре­ни­ем и помо­щью богов. Так, они забо­ти­лись, меж­ду про­чим, о том, чтобы каж­дая вой­на была нача­та по спра­вед­ли­вой при­чине, тогда боги не мог­ли отка­зать­ся помочь делу рим­лян. Поэто­му уже в нача­ле вой­ны неспра­вед­ли­вость долж­на была ложить­ся на непри­я­те­лей. Когда чужой народ оби­жал рим­ский, уво­дя плен­ных или похи­щая иму­ще­ство, то все же не счи­та­лось спра­вед­ли­вым тот­час начать вой­ну, без попыт­ки при­ми­ре­ния. Необ­хо­ди­мо было сна­ча­ла потре­бо­вать через феци­а­лов воз­вра­ще­ния похи­щен­ных вещей (res de­dier ex­pos­ce­re; res re­pe­te­re). Когда чуже­стран­цы испол­ня­ли это тре­бо­ва­ние, феци­а­лы ухо­ди­ли с миром, уво­дя с собой воз­вра­щен­ное иму­ще­ство. В слу­чае же отка­за, феци­а­лы заяв­ля­ли про­тест про­тив неспра­вед­ли­во­го поступ­ка, а к рим­ско­му наро­ду делал­ся запрос, како­го мне­ния он о том, что вещи не воз­вра­ще­ны и не воз­ме­ще­ны. Когда народ выска­зы­вал­ся за вой­ну, феци­ал совер­шал объ­яв­ле­ние ее, так­же и заклю­че­ние мира, когда рим­ский народ победа­ми при­нуж­дал непри­я­те­лей удо­вле­тво­рить его тре­бо­ва­ни­ям. Феци­а­лы тогда, нако­нец, воз­вра­ща­ли домой похи­щен­ное иму­ще­ство. Все эти дей­ст­вия совер­ша­лись феци­а­ла­ми обрядо­вы­ми сло­ва­ми (sol­lem­nia ver­ba, car­mi­na), с при­зы­ва­ни­ем богов быть свиде­те­ля­ми спра­вед­ли­во­сти рим­лян и неспра­вед­ли­во­сти непри­я­те­лей. Вер­ное соблюде­ние всех обрядов состав­ля­ло осо­бен­ную нау­ку феци­а­лов. Это «пра­во с.18 феци­а­лов», сле­до­ва­тель­но, сво­ди­лось к соблюде­нию спра­вед­ли­во­сти вой­ны (bel­li aequi­tas, aequ­um bel­lum). Глав­ным пунк­том внеш­ней сто­ро­ны их дея­тель­но­сти слу­жи­ло тре­бо­ва­ние и достав­ле­ние обрат­но вещей, похи­щен­ных непри­я­те­лем (res re­pe­te­re)³. Все отдель­ные дей­ст­вия, тре­бо­ва­ние «вещей», объ­яв­ле­ние вой­ны, заклю­че­ние мира под­во­ди­лись под одну глав­ную цель: полу­чить обрат­но похи­щен­ные вещи, с при­бав­ле­ни­ем, конеч­но, воз­на­граж­де­ния за воен­ные убыт­ки. Феци­а­лы были не у одних рим­лян, но и у лати­нов, сам­ни­тов и, веро­ят­но, еще у дру­гих наро­дов Ита­лии. Сло­вом, это, может быть, одно из обще­ита­лий­ских учреж­де­ний. Пра­во феци­а­лов во вся­ком слу­чае вос­хо­ди­ло к очень древним вре­ме­нам, и о про­ис­хож­де­нии его невоз­мож­но было иметь какие-либо сведе­ния. Когда в Риме поже­ла­ли узнать, кем сочи­не­ны и выра­бота­ны пра­ви­ла феци­а­лов, по необ­хо­ди­мо­сти при­шлось при­бег­нуть к догад­кам. Наше ска­за­ние о Фер­то­ре Резии пред­став­ля­ет собой ост­ро­ум­ный вывод, к кото­ро­му при­шел автор такой гипо­те­зы. Для прав­до­по­до­бия нуж­но было, чтобы лич­ность вооб­ра­жае­мо­го зако­но­да­те­ля, уста­но­вив­ше­го пра­ви­ла феци­а­лов, соот­вет­ст­во­ва­ла делу. Во-пер­вых, ему нуж­но было быть царем, ина­че он не имел бы пра­ва пред­пи­сы­вать зако­ны, во-вто­рых, цель феци­аль­но­го пра­ва заклю­ча­лась в соблюде­нии спра­вед­ли­во­сти (aequ­um co­le­re), сле­до­ва­тель­но, он мог быть rex Aequo­rum, еще более годил­ся титул rex Aequi­co­lo­rum. Оста­ва­лось при­ду­мать для это­го царя подо­баю­щие име­на, prae­no­men и gen­ti­li­cium. Глав­ное дело феци­а­лов было при­но­сить (fer­re) или доста­вать обрат­но (re­pe­te­re) для рим­лян вещи (res), отня­тые непри­я­те­лем. Царь, поло­жив­ши нача­ло обя­зан­но­стям феци­а­лов, соглас­но это­му был наиме­но­ван Fer­tor Re­sius, «при­но­си­тель вещей»⁴. Итак, вся лич­ность это­го с.19 мифи­че­ско­го царя, вме­сте с име­нем и цар­ст­вом, созда­ны для того, чтобы слу­жить пер­вым образ­цом и при­ме­ром феци­а­лов и их спе­ци­аль­ной дея­тель­но­сти.

Раз­бор ска­за­ния о Фер­то­ре Резии ока­зал­ся в двух отно­ше­ни­ях поучи­тель­ным. Во-пер­вых, он дает нам поня­тие о том, как в вооб­ра­же­нии рим­лян мог сло­жить­ся образ мифи­че­ско­го царя. Во-вто­рых, этот мифи­че­ский осно­ва­тель и пред­ста­ви­тель кол­ле­гии феци­а­лов обра­ща­ет наше вни­ма­ние на один факт, никем из иссле­до­ва­те­лей цар­ской исто­рии не заме­чен­ный. Тра­ди­ци­он­ная исто­рия при­пи­сы­ва­ет каж­до­му из семи царей осно­ва­ние извест­ных куль­тов и духов­ных учреж­де­ний. При­чи­на это­го часто или совсем непо­нят­на, или, если ука­зы­ва­ет­ся какая-нибудь при­чи­на, то она часто не осо­бен­но веро­ят­на. Выстав­ля­е­мую в пре­да­нии связь царей с духов­ны­ми дела­ми едва ли не a prio­ri мож­но отне­сти к остат­кам духов­ной тра­ди­ции, древ­ней­ше­го и вер­ней­ше­го пре­да­ния Рима. Этим сооб­ра­же­ни­ем под­ска­зы­ва­ет­ся вопрос, не про­льет­ся ли из этих остат­ков жре­че­ской тра­ди­ции свет и на древ­ней­ший вид цар­ской исто­рии, не вли­я­ла ли на сло­же­ние ска­за­ний о царях этио­ло­гия, уста­нов­лен­ная в духов­ных кол­ле­ги­ях. Те леген­ды, кото­рые еще не уда­лось выяс­нить удо­вле­тво­ри­тель­но, и даже самые обра­зы царей обу­слов­ле­ны, может быть, при­сво­ен­ны­ми им дея­ни­я­ми, отно­ся­щи­ми­ся к духов­ным делам, подоб­но тому, как ска­за­ние о Фер­то­ре Резии, даже во всех пунк­тах, обу­слов­ле­но делом феци­а­лов. У Швег­ле­ра, в кон­це раз­бо­ра Рому­ла, вырва­лось при­зна­ние, что пони­ма­ние обра­за это­го царя и леген­ды о нем мно­го выиг­ра­ло бы с.20 объ­яс­не­ни­ем их из духов­ных древ­но­стей (Sak­ra­lal­ter­thü­mer)⁵. То, что ска­за­но Швег­ле­ром об одном Рому­ле, может ока­зать­ся вер­ным и отно­си­тель­но дру­гих царей. При­зна­ние Швег­ле­ра во вся­ком слу­чае для нас дра­го­цен­но. Оно нам послу­жи­ло поощ­ре­ни­ем, в виде опы­та обра­тить­ся к духов­но­му быту Рима, как воз­мож­но­му источ­ни­ку леген­ды о царях. Резуль­та­та­ми это­го опы­та мы и жела­ем поде­лить­ся с чита­те­ля­ми, инте­ре­су­ю­щи­ми­ся вопро­сом о про­ис­хож­де­нии леген­ды о семи царях Рима.