Гражданская община древнего мира.

КНИГА ВТОРАЯ.

Семья.

с.37

Если мы пере­не­сем­ся мыс­лью в древ­ние вре­ме­на в среду жив­ших тогда поко­ле­ний, то увидим во вся­ком доме алтарь, а вокруг это­го алта­ря собрав­шу­ю­ся семью. Семья соби­ра­лась каж­дое утро вокруг оча­га, чтобы при­не­сти ему свои пер­вые молит­вы, каж­дый вечер, чтобы при­звать его в послед­ний раз перед сном. В тече­ние дня все чле­ны семьи соби­ра­ют­ся еще раз вокруг оча­га для обеда, кото­рый и вку­ша­ют бла­го­че­сти­во после молит­вы и воз­ли­я­ний. При всех этих рели­ги­оз­ных обрядах поют­ся хором гим­ны, уна­сле­до­ван­ные от отцов.

Вне дома, тут же совсем близ­ко, в сосед­нем поле нахо­дит­ся семей­ная моги­ла, это — вто­рое жили­ще той же самой семьи. Здесь поко­ят­ся вме­сте несколь­ко поко­ле­ний пред­ков; смерть не раз­лу­чи­ла их; вме­сте живут они в этом вто­ром загроб­ном бытии и про­дол­жа­ют состав­лять одну нераздель­ную семью.

Лишь неболь­шое рас­сто­я­ние, каких-нибудь несколь­ко шагов, отде­ля­ет дом от семей­ной моги­лы, отде­ля­ет живых чле­нов семьи от чле­нов умер­ших. В извест­ные дни, кото­рые для вся­ко­го опре­де­ля­лись его домаш­ней рели­ги­ей, живые соби­ра­ют­ся вбли­зи сво­их пред­ков. Они при­но­сят им могиль­ные жерт­вы, воз­ли­ва­ют моло­ко и вино, с.38 воз­ла­га­ют на моги­лу хлеб, фрук­ты или сжи­га­ют на ней жерт­ву. Вза­мен этих при­но­ше­ний они испра­ши­ва­ют себе у пред­ков покро­ви­тель­ство, назы­ва­ют сво­и­ми бога­ми и про­сят нис­по­слать полям пло­до­ро­дие, дому про­цве­та­ние и серд­цам доб­ро­де­тель.

Рож­де­ние не явля­лось един­ст­вен­ным основ­ным нача­лом древ­ней семьи. Это дока­зы­ва­ет­ся тем фак­том, что сест­ра не име­ла тех же прав, что брат, затем отде­лив­ший­ся сын или выдан­ная замуж дочь совер­шен­но пере­ста­ва­ли быть чле­на­ми семьи; нако­нец, в под­твер­жде­ние ска­зан­но­го, есть еще несколь­ко очень важ­ных поста­нов­ле­ний в гре­че­ских и рим­ских зако­нах, кото­рые мы будем иметь слу­чай рас­смот­реть ниже.

Точ­но так же основ­ным нача­лом семьи не явля­ет­ся и есте­ствен­ное чув­ство при­вя­зан­но­сти, пото­му что ни гре­че­ское, ни рим­ское пра­во совер­шен­но не счи­та­ют­ся с этим чув­ст­вом; оно может суще­ст­во­вать в глу­бине серд­ца, но оно ничто в пра­ве. Отец может очень любить свою дочь, но он не име­ет пра­ва заве­щать ей свое иму­ще­ство. Зако­ны о насле­до­ва­нии, т. е. те из них, кото­рые явля­ют­ся наи­бо­лее вер­ны­ми выра­зи­те­ля­ми поня­тий древ­них наро­дов о семье, сто­ят в рез­ком про­ти­во­ре­чии то с поряд­ком рож­де­ния, то с есте­ствен­ным чув­ст­вом при­вя­зан­но­сти.

Исто­ри­ки рим­ско­го пра­ва, усмот­рев чрез­вы­чай­но вер­но, что ни рож­де­ние, ни при­вя­зан­ность не состав­ля­ют бази­са рим­ской семьи, дума­ли, что осно­ва­ние это лежит в оте­че­ской и супру­же­ской вла­сти. И они созда­ют из этой вла­сти нечто вро­де пер­вич­но­го уста­нов­ле­ния, но они не объ­яс­ня­ют нам, каким же путем, в силу чего эта власть обра­зо­ва­лась, если не пред­по­ло­жить тут пере­ве­са в физи­че­ской силе мужа над женой и отца над детьми; но поме­стить таким обра­зом силу в осно­ва­нии пра­ва было бы гру­бой ошиб­кой. К тому же мы увидим далее, что сама роди­тель­ская и супру­же­ская власть дале­ко не была пер­во­при­чи­ной; она сама явля­ет­ся след­ст­ви­ем, она выте­ка­ет из с.39 рели­гии и уста­нав­ли­ва­ет­ся ею, зна­чит ясно — она не мог­ла быть прин­ци­пом, создав­шим семью.

То, что соеди­ня­ет чле­нов древ­ней семьи, есть нечто более могу­ще­ст­вен­ное, чем рож­де­ние, чем чув­ство, чем физи­че­ская сила, это — рели­гия оча­га и пред­ков. Она дела­ет семью одним телом и в этой жиз­ни и в буду­щей, загроб­ной. Древ­няя семья явля­ет­ся обще­ст­вом харак­те­ра более рели­ги­оз­но­го, чем есте­ствен­но­го; и мы увидим ниже, что жен­щи­на при­чис­ля­лась к семье лишь постоль­ку, посколь­ку свя­щен­ный обряд бра­ка посвя­щал ее в культ; и сын пере­ста­вал счи­тать­ся чле­ном семьи, если он отка­зы­вал­ся от куль­та или выде­лял­ся; усы­нов­лен­ный, наобо­рот, делал­ся истин­ным сыном, пото­му что, хотя его и не свя­зы­ва­ли с семьей, усы­но­вив­шей его, узы кро­ви, зато соеди­ня­ло нечто более важ­ное — общ­ность куль­та; наслед­ник, кото­рый отка­зы­вал­ся при­нять культ насле­до­ва­те­ля, терял пра­во наслед­ства; и, нако­нец, самое род­ство и пра­ва на насле­до­ва­ние уста­нав­ли­ва­лись не в силу рож­де­ния, а в силу тех прав, кото­рые дан­ное лицо име­ло на уча­стие в куль­те, как пра­ва эти были уста­нов­ле­ны рели­ги­ей. Не рели­гия, без сомне­ния, созда­ла семью, но она без­услов­но дала ей основ­ные зако­ны, уста­нов­ле­ния и пото­му строй древ­ней семьи совер­шен­но иной, чем он был бы в том слу­чае, когда бы в его осно­ва­ние лег­ли и обра­зо­ва­ли его толь­ко есте­ствен­ные чув­ства.

На древ­не­гре­че­ском язы­ке суще­ст­во­ва­ло одно очень мно­го­зна­чи­тель­ное сло­во для обо­зна­че­ния семьи; гово­ри­ли επίσ­τιον; бук­валь­но это зна­чит то, что нахо­дит­ся при оча­ге. Семья — это была та груп­па лиц, кото­рой рели­гия поз­во­ля­ла обра­щать­ся с молит­вой к тому же оча­гу и при­но­сить могиль­ные жерт­вы одним и тем же пред­кам.