Гражданская община древнего мира.

КНИГА ТРЕТЬЯ.

Гражданская община.

У гре­ков и рим­лян, как и у инду­сов, закон был в нача­ле частью рели­гии. Древ­ние кодек­сы граж­дан­ских общин были собра­ни­ем риту­а­лов, обрядо­вых пред­пи­са­ний, молитв и вме­сте с этим зако­но­да­тель­ных поста­нов­ле­ний. Зако­ны о част­ной соб­ст­вен­но­сти, зако­ны о насле­до­ва­нии были с.203 рас­се­я­ны сре­ди пра­вил, касаю­щих­ся жерт­во­при­но­ше­ний, погре­бе­ния и куль­та мерт­вых.

То, что оста­лось у нас от древ­них зако­нов Рима, назы­вав­ших­ся цар­ски­ми зако­на­ми, отно­сит­ся настоль­ко же к куль­ту, как и к пра­ви­лам граж­дан­ской жиз­ни. Один из них запре­щал винов­ной жене при­бли­жать­ся к алта­рю, дру­гой запре­щал употреб­ле­ние извест­ных куша­ний при свя­щен­ных обедах; тре­тий ука­зы­вал, какую рели­ги­оз­ную цере­мо­нию дол­жен совер­шить победи­тель при воз­вра­ще­ний в город. Зако­ны Две­на­дца­ти Таб­лиц, хотя и более позд­не­го про­ис­хож­де­ния, содер­жа­ли, тем не менее, еще мель­чай­шие пред­пи­са­ния: отно­си­тель­но рели­ги­оз­ных обрядов погре­бе­ния. Труд Соло­на был одно­вре­мен­но сво­дом зако­нов, поста­нов­ле­ний государ­ст­вен­но­го строя и рели­ги­оз­ных пред­пи­са­ний. Там был обо­зна­чен и порядок жерт­во­при­но­ше­ния, и цена жерт­вен­ных живот­ных, рав­но как и обряды бра­ко­со­че­та­ния и куль­та мерт­вых.

Цице­рон в сво­ем трак­та­те «О зако­нах» наме­ча­ет план зако­но­да­тель­ства, и план этот не вполне плод его твор­че­ства. Он под­ра­жа­ет по суще­ству, как и по фор­ме, сво­его кодек­са древним зако­но­да­те­лям. Вот пер­вый закон, кото­рый он впи­сы­ва­ет: «Пусть никто не при­бли­зит­ся к богам ина­че, как с чисты­ми рука­ми; — пусть вся­кий блюдет хра­мы отцов и жили­ще домаш­них Ларов; — пусть жре­цы употреб­ля­ют во вре­мя свя­щен­ных тра­пез лишь доз­во­лен­ные яст­ва; — пусть возда­ет­ся богам манам долж­ный им культ». Рим­ский фило­соф, без сомне­ния, мало инте­ре­со­вал­ся этой древ­ней рели­ги­ей ларов и манов, но он писал свой трак­тат в общих чер­тах по образ­цу древ­них зако­но­да­тель­ных сбор­ни­ков, и ему каза­лось, что он дол­жен вне­сти в него рели­ги­оз­ные пра­ви­ла куль­та. В Риме было вполне при­знан­ной исти­ной, что нель­зя быть хоро­шим вер­хов­ным жре­цом, не зная зако­нов, и обрат­но — нель­зя знать хоро­шо пра­ва, не зная рели­ги­оз­ных поста­нов­ле­ний. Вер­хов­ные жре­цы явля­лись дол­гое вре­мя един­ст­вен­ны­ми юри­ста­ми.

Так как не было почти ни одно­го слу­чая жиз­ни, с.204 кото­рый не имел бы отно­ше­ния к рели­гии, то вслед­ст­вие это­го все было под­чи­не­но реше­нию жре­цов, и они явля­лись един­ст­вен­ны­ми ком­пе­тент­ны­ми судья­ми в бес­чис­лен­ном коли­че­стве судеб­ных дел. Все спор­ные дела, касаю­щи­е­ся бра­ков, раз­во­да, граж­дан­ских и рели­ги­оз­ных прав детей, — под­ле­жа­ли их суду. Они суди­ли и за кро­во­сме­ше­ние, и за без­бра­чие. Так как усы­нов­ле­ние каса­лось рели­гии, то оно мог­ло быть про­из­веде­но толь­ко с согла­сия вер­хов­но­го жре­ца. Соста­вить заве­ща­ние зна­чи­ло пре­рвать тот порядок, кото­рый рели­гия уста­но­ви­ла для насле­до­ва­ния иму­ще­ства и пере­да­чи куль­та, а пото­му заве­ща­ние долж­но было вна­ча­ле пред­став­лять­ся на утвер­жде­ние вер­хов­но­го жре­ца. Так как гра­ни­цы вся­кой земель­ной соб­ст­вен­но­сти были обо­зна­че­ны рели­ги­ей, то, если воз­ни­ка­ли погра­нич­ные спо­ры меж­ду дву­мя соседя­ми, они долж­ны были являть­ся на Суд к вер­хов­но­му жре­цу или к арваль­ским бра­тьям. Вот поче­му одни и те же лица были и жре­ца­ми и юри­ста­ми: пра­во и рели­гия состав­ля­ли одно целое.

В Афи­нах пер­вый архонт и царь име­ли почти одни и те же судеб­ные пра­ва, как и рим­ский вер­хов­ный жрец. Обя­зан­но­стью архон­та было наблюдать, чтобы домаш­ние куль­ты не пре­кра­ща­лись, а царь, весь­ма похо­див­ший на рим­ско­го вер­хов­но­го жре­ца, являл­ся вер­хов­ным руко­во­ди­те­лем рели­гии граж­дан­ской общи­ны. Поэто­му пер­вый раз­би­рал все спо­ры, касаю­щи­е­ся семей­но­го пра­ва, а вто­рой — все пре­ступ­ле­ния про­тив рели­гии.

Спо­соб созда­ния древ­них зако­нов пред­став­ля­ет­ся совер­шен­но ясным. Не люди изо­бре­ли их. Солон, Ликург, Минос, Нума мог­ли запи­сать зако­ны сво­их граж­дан­ских общин, но они их не созда­ли. Если мы будем под­ра­зу­ме­вать под зако­но­да­те­лем чело­ве­ка, кото­рый созда­ет собра­ние зако­нов силою сво­его гения и застав­ля­ет дру­гих людей под­чи­нять­ся им, то тако­го зако­но­да­те­ля нико­гда не суще­ст­во­ва­ло у древ­них. Народ­ные поста­нов­ле­ния тоже не явля­лись источ­ни­ком зако­нов. Мысль, что коли­че­ство подан­ных голо­сов может создать закон, яви­лась очень позд­но в с.205 граж­дан­ских общи­нах и лишь после того, как эти общи­ны были два­жды пре­об­ра­зо­ва­ны пере­во­рота­ми. А до тех пор зако­ны явля­лись как нечто древ­нее, неиз­мен­ное, бла­го­го­вей­но почи­тае­мое. Столь же древ­ние, как и граж­дан­ская общи­на, они были уста­нов­ле­ны осно­ва­те­лем общи­ны одно­вре­мен­но с тем, как он уста­но­вил очаг, mo­res­que vi­ris et moe­nia po­nit. Он учредил их одно­вре­мен­но с учреж­де­ни­ем рели­гии. Но все же нель­зя ска­зать, что он их сам при­ду­мал. Кто же был их истин­ным созда­те­лем? Когда мы гово­ри­ли об орга­ни­за­ции семьи, о гре­че­ских и рим­ских зако­нах, уста­нав­ли­вав­ших пра­во соб­ст­вен­но­сти и насле­до­ва­ния, пра­во заве­ща­ния, усы­нов­ле­ния, то мы заме­ти­ли, до какой сте­пе­ни точ­но соот­вет­ст­во­ва­ли эти зако­ны веро­ва­ни­ям древ­них поко­ле­ний. Если сопо­ста­вить эти зако­ны с есте­ствен­ной спра­вед­ли­во­стью, то они часто ока­жут­ся в про­ти­во­ре­чии с ней, и станет совер­шен­но оче­вид­ным, что не из поня­тий абсо­лют­но­го пра­ва и не из чув­ства спра­вед­ли­во­сти они почерп­ну­ты. Но если мы сопо­ста­вим те же зако­ны с куль­том мерт­вых и куль­том оча­га, срав­ним с раз­лич­ны­ми пред­пи­са­ни­я­ми этой пер­во­быт­ной рели­гии, то мы увидим, что они нахо­дят­ся в пол­ном вза­им­ном соот­вет­ст­вии.

Чело­ве­ку не при­хо­ди­лось обра­щать­ся к сво­ей сове­сти и гово­рить: это спра­вед­ли­во, это неспра­вед­ли­во; древ­нее пра­во воз­ник­ло не так. Чело­век веро­вал, что свя­щен­ный очаг в силу рели­ги­оз­но­го зако­на пере­хо­дит от отца к сыну; из это­го сле­до­ва­ло, что и дом явля­ет­ся наслед­ст­вен­ным иму­ще­ст­вом. Чело­век, похо­ро­нив­ший сво­его отца на сво­ем поле, твер­до верил, что дух умер­ше­го навсе­гда овла­дел этим полем и тре­бо­вал здесь себе веч­но­го куль­та от потом­ства, из это­го сле­до­ва­ло, что поле — вла­де­нье умер­ше­го и место жерт­во­при­но­ше­ний — ста­но­ви­лось неот­чуж­дае­мой соб­ст­вен­но­стью семьи. Рели­гия гово­ри­ла: сын есть про­дол­жа­тель куль­та, а не дочь, и закон вме­сте с рели­ги­ей повеле­вал: насле­ду­ет сын, дочь же не насле­ду­ет; насле­ду­ет пле­мян­ник по муж­ской линии, но не по жен­ской. Вот как создал­ся закон: он явил­ся сам собою, его не надо было с.206 изыс­ки­вать. Он являл­ся пря­мым и необ­хо­ди­мым след­ст­ви­ем веро­ва­ний, он был сама рели­гия, при­ло­жен­ная к вза­им­ным отно­ше­ни­ям людей меж­ду собой.

Древ­ние гово­ри­ли, что зако­ны свои они полу­чи­ли от богов. Жите­ли Кри­та при­пи­сы­ва­ли свои зако­ны не Мино­су, но Юпи­те­ру; лакеде­мон­цы вери­ли, что их зако­но­да­те­лем был не Ликург, а бог Апол­лон. Рим­ляне гово­ри­ли, что Нума писал свои зако­ны под дик­тов­ку одно­го из самых могу­ще­ст­вен­ных божеств древ­ней Ита­лии — боги­ни Эге­рии. Этрус­ки полу­чи­ли свои зако­ны от бога Тале­са. Во всех этих пре­да­ни­ях есть прав­да. Истин­ным зако­но­да­те­лем древ­них был не чело­век; зако­но­да­те­лем этим были рели­ги­оз­ные веро­ва­ния, кото­рые чело­век носил в сво­ей душе.

Зако­ны дол­гое вре­мя оста­ва­лись пред­ме­том свя­щен­ным. Даже в ту эпо­ху, когда было при­зна­но, что для созда­ния зако­на доста­точ­но воли одно­го чело­ве­ка или обще­го голо­со­ва­ния наро­да, даже и тогда к рели­гии обра­ща­лись за сове­том или, по мень­шей мере, спра­ши­ва­ли ее согла­сия. В Риме еди­но­глас­ная пода­ча голо­сов не счи­та­лась доста­точ­ной для созда­ния зако­на; тре­бо­ва­лось сверх того, чтобы реше­ние наро­да было одоб­ре­но вер­хов­ны­ми жре­ца­ми, и чтобы авгу­ры удо­сто­ве­ри­ли бла­го­склон­ность богов к пред­ла­гае­мо­му зако­ну. Одна­жды, когда пле­бей­ские три­бу­ны хоте­ли добить­ся от собра­ния триб при­ня­тия ново­го зако­на, то один пат­ри­ций ска­зал им: «какое пра­во име­е­те вы созда­вать новый закон или касать­ся зако­нов уже суще­ст­ву­ю­щих? Вы, не обла­даю­щие пра­вом ауспи­ций, вы, не совер­шаю­щие в ваших собра­ни­ях рели­ги­оз­ных свя­щен­но­дей­ст­вий, что име­е­те вы обще­го с рели­ги­ей и все­ми свя­щен­ны­ми пред­ме­та­ми, сре­ди кото­рых нуж­но счи­тать и зако­ны?»

Из ска­зан­но­го будет вполне понят­но, какую при­вя­зан­ность и какое глу­бо­кое ува­же­ние сохра­ня­ли дол­гое вре­мя древ­ние к сво­им зако­нам. Не дело чело­ве­че­ских рук виде­ли они в них; про­ис­хож­де­ние этих зако­нов было свя­щен­но. И не пустой фра­зой явля­лись сло­ва Пла­то­на, гово­ря­ще­го, что пови­но­вать­ся зако­нам — это зна­чит пови­но­вать­ся богам. с.207 Пла­тон выра­жал толь­ко общую всем гре­кам мысль, когда в «Кри­тоне» выво­дит перед нами Сокра­та, гото­во­го уме­реть, пото­му что закон это­го от него тре­бу­ет. Еще рань­ше Сокра­та на Фер­мо­пиль­ской ска­ле было напи­са­но: «Пут­ник, воз­ве­сти Спар­те, что мы пали здесь все, вер­ные ее зако­нам». Закон у древ­них был все­гда свя­щен­ным; во вре­ме­на царей он был вла­ды­кою царей, во вре­ме­на рес­пуб­лик — он был царем наро­дов. Непо­ви­но­ве­ние зако­ну был свя­тотат­ст­вом.

В прин­ци­пе закон был неиз­ме­нен, пото­му что он был боже­ст­ве­нен. Нуж­но заме­тить, что зако­ны нико­гда не отме­ня­лись; мож­но было изда­вать новые, но ста­рые про­дол­жа­ли все­гда суще­ст­во­вать, как бы ни были они про­ти­во­ре­чи­вы друг дру­гу. Дра­ко­но­вы зако­ны не были уни­что­же­ны зако­на­ми Соло­на; ни цар­ские зако­ны — зако­на­ми Две­на­дца­ти Таб­лиц. Камень, на кото­ром были выре­за­ны зако­ны, был непри­кос­но­ве­нен; самое боль­шее, что наи­ме­нее бого­бо­яз­нен­ные люди поз­во­ля­ли себе, это — повер­нуть его обрат­ной сто­ро­ной. Этот прин­цип был глав­ною при­чи­ною той боль­шой запу­тан­но­сти, кото­рую мы видим во всем древ­нем пра­ве. В нем были собра­ны раз­лич­ные зако­ны раз­лич­ных эпох все вме­сте, и все они име­ли пра­во на ува­же­ние. В одной из судеб­ных речей Исея мы видим двух людей, оспа­ри­ваю­щих друг у дру­га наслед­ство; каж­дый из них при­во­дит в свою поль­зу закон; оба эти зако­на совер­шен­но про­ти­во­ре­чат друг дру­гу и оба они оди­на­ко­во свя­щен­ны. Таким же точ­но обра­зом и собра­ние зако­нов Ману сохра­ня­ет ста­рин­ный закон о пра­ве пер­во­род­ства и тут же рядом поме­ща­ет дру­гой, тре­бу­ю­щий рав­но­го разде­ла иму­ще­ства меж­ду бра­тья­ми.

Древ­ний закон нико­гда не сопро­вож­да­ет­ся ука­за­ни­я­ми на моти­вы его изда­ния. Да и зачем? Он не обя­зан давать отче­та; он суще­ст­ву­ет, пото­му что боги созда­ли его. Закон не всту­па­ет в объ­яс­не­ния; он явля­ет­ся как пове­ли­тель­ная сила; люди пови­ну­ют­ся ему, пото­му что они в него верят.

В тече­ние мно­гих поко­ле­ний зако­ны не были запи­са­ны; они пере­да­ва­лись от отца к сыну вме­сте с веро­ва­ни­я­ми с.208 и фор­му­ла­ми молитв; они были свя­щен­ным пре­да­ни­ем, кото­рое уве­ко­ве­чи­ва­лось близ семей­но­го оча­га или близ оча­га граж­дан­ской общи­ны.

В тот день, когда зако­ны нача­ли запи­сы­вать, их ста­ли вно­сить в свя­щен­ные кни­ги, в кни­ги обрядов сре­ди молитв и пра­вил свя­щен­но­дей­ст­вий. Варрон цити­ру­ет один древ­ний закон горо­да Туску­лу­ма и добав­ля­ет, что он читал его в свя­щен­ных кни­гах это­го горо­да. Дио­ни­сий Гали­кар­насский, раз­би­рав­ший под­лин­ные доку­мен­ты, гово­рит, что в Риме до эпо­хи децем­ви­ров немно­гие из писан­ных зако­нов нахо­ди­лись в свя­щен­ных кни­гах. Поз­же зако­ны пере­ста­ли запи­сы­вать в обрядо­вых кни­гах, их нача­ли писать отдель­но; но они про­дол­жа­ли нахо­дить­ся, по обы­чаю, в хра­ме, и жре­цы про­дол­жа­ли быть их хра­ни­те­ля­ми.

Писан­ные или непи­сан­ные зако­ны эти были неиз­мен­но выра­же­ны в виде крат­ких изре­че­ний и по фор­ме их мож­но срав­нить со сти­ха­ми кни­ги Мои­се­е­вой или же со шло­ка­ми зако­нов ману. Весь­ма веро­ят­но даже, что сло­ва зако­на име­ли рит­ми­че­ский раз­мер. Ари­сто­тель гово­рит, что рань­ше того вре­ме­ни, как зако­ны были запи­са­ны, они пелись. Вос­по­ми­на­ние об этом оста­лось в язы­ке; рим­ляне назы­ва­ли зако­ны car­mi­na, сти­хи; а гре­ки гово­ри­ли νό­μοι — пес­ни.

Эти древ­ние сти­хи были неиз­ме­ня­е­мым тек­стом. Изме­нить в них хотя бы одну бук­ву или пере­ме­стить хотя бы одно сло­во, нару­шая таким обра­зом ритм, это зна­чи­ло раз­ру­шить самый закон, уни­что­жая ту свя­щен­ную фор­му, в кото­рой он явлен людям. Закон был подо­бен молит­ве, кото­рая толь­ко тогда была при­ят­на богам, когда сло­ва ее оста­ва­лись совер­шен­но неиз­мен­ны­ми, и кото­рая ста­но­ви­лась нече­сти­вой, если хоть одно сло­во было в ней изме­не­но. В пер­во­быт­ном законе внеш­няя фор­ма, бук­ва — были все. Здесь нече­го искать идеи или духа зако­на. Закон име­ет цен­ность не по тому нрав­ст­вен­но­му прин­ци­пу, кото­рый в нем заклю­ча­ет­ся, но по тем точ­ным сло­вам, из кото­рых состо­ит его фор­му­ла. Его сила заклю­ча­ет­ся в свя­щен­ных выра­же­ни­ях, кото­рые его состав­ля­ют.

с.209 У древ­них и осо­бен­но в Риме идея пра­ва была нераз­луч­на с употреб­ле­ни­ем извест­ных свя­щен­ных слов. Если, напри­мер, нуж­но было заклю­чить какое-нибудь обя­за­тель­ство, то один дол­жен был ска­зать: Da­ri spon­des? и дру­гой дол­жен был отве­тить: Spon­deo. Если эти сло­ва не были про­из­не­се­ны, то и дого­вор не счи­тал­ся заклю­чен­ным. Напрас­но заи­мо­да­вец тре­бо­вал упла­ты сво­его дол­га, долж­ник не счи­тал­ся его долж­ни­ком, пото­му что сила, обя­зы­ваю­щая чело­ве­ка в древ­нем пра­ве, не была совесть или чув­ства спра­вед­ли­во­сти, это была свя­щен­ная фор­му­ла. Эта фор­му­ла, про­из­не­сен­ная вза­им­но дву­мя людь­ми, уста­нав­ли­ва­ла меж­ду ними пра­во­вую связь. Там, где не было фор­му­лы, не суще­ст­во­ва­ло и пра­ва.

Стран­ные фор­мы древ­не­го судо­про­из­вод­ства не будут нас более удив­лять, если мы поду­ма­ем, что рим­ское пра­во было рели­ги­ей, закон — свя­щен­ным тек­стом, пра­во­судие — собра­ни­ем обрядов. Истец пре­сле­до­вал по зако­ну, agit le­ge. Выра­же­ни­ем, фор­му­лой зако­на побеж­да­ет он сво­его про­тив­ни­ка; но ему нуж­на вели­чай­шая осто­рож­ность: чтобы иметь закон на сво­ей сто­роне, он дол­жен точ­но знать те выра­же­ния, в кото­рых он фор­му­ли­ро­ван, и про­из­но­сить их вполне без­оши­боч­но. Если он употре­бит одно сло­во вме­сто дру­го­го, то закон более для него не суще­ст­ву­ет, не может его более защи­щать. Гай рас­ска­зы­ва­ет тако­го рода слу­чай: у неко­е­го чело­ве­ка сосед выру­бил его вино­град­ник; факт был несо­мнен­ный; он про­из­нес фор­му­лу зако­на, но в законе гово­рит­ся «дере­вья», он же про­из­нес «вино­град­ник» и поэто­му про­иг­рал свой про­цесс.

Одна­ко, про­из­не­се­ния точ­ных слов зако­на было еще недо­ста­точ­но, нуж­но было сопро­вож­дать их еще внеш­ни­ми зна­ка­ми, кото­рые явля­лись как бы обряда­ми этой рели­ги­оз­ной цере­мо­нии, назы­вав­шей­ся дого­во­ром или судеб­ным про­цес­сом. Поэто­му при вся­кой про­да­же нуж­но было употреб­лять кусок меди или весы; при покуп­ке чего-нибудь — сле­до­ва­ло дотро­нуть­ся до поку­пае­мо­го пред­ме­та рукой, man­ci­pa­tio; если про­ис­хо­дил спор о какой-нибудь соб­ст­вен­но­сти — с.210 изо­бра­жа­лась при­твор­но борь­ба, ma­num con­ser­tio. Отсюда про­изо­шли фор­му­лы при отпу­ще­нии на волю, при выде­ле­нии из семьи, при отправ­ле­нии пра­во­судия и все внеш­ние дей­ст­вия, вся пан­то­ми­ма судо­про­из­вод­ства.

Так как закон состав­лял часть рели­гии, то и он был обле­чен таин­ст­вен­ным харак­те­ром, как вся рели­гия граж­дан­ской общи­ны. Фор­му­лы зако­на хра­ни­лись втайне, как и фор­му­лы куль­та. Они скры­ва­лись от чуже­зем­цев и даже от пле­бе­ев. Про­ис­хо­ди­ло это не пото­му, чтобы пат­ри­ции рас­счи­ты­ва­ли, вла­дея зако­на­ми исклю­чи­тель­но, извле­кать из это­го для себя боль­шую поль­зу; но пото­му, что зако­ны по сво­е­му про­ис­хож­де­нию, по сво­ей при­ро­де счи­та­лись дол­го таин­ст­вом, в кото­рое нель­зя было посвя­тить чело­ве­ка, не посвя­тив его пред­ва­ри­тель­но в нацио­наль­ный и домаш­ний культ.

Рели­ги­оз­ное про­ис­хож­де­ние древ­не­го пра­ва объ­яс­ня­ет нам одну из глав­ных его осо­бен­но­стей. Рели­гия была чисто граж­дан­ская, т. е. осо­бая для каж­дой граж­дан­ской общи­ны; и выте­каю­щее отсюда пра­во мог­ло быть тоже толь­ко граж­дан­ским. Но важ­но выяс­нить смысл, какой это сло­во име­ло у древ­них. Когда гово­ри­ли граж­дан­ское пра­во, ius ci­vi­le, νό­μοι πο­λιτι­κοί, то это озна­ча­ло, что не толь­ко каж­дая граж­дан­ская общи­на име­ла свой кодекс, как име­ет его в наши дни каж­дое государ­ство, но так­же что и зако­ны каж­дой граж­дан­ской общи­ны име­ют силу и дей­ст­ву­ют толь­ко меж­ду ее чле­на­ми. Недо­ста­точ­но было жить в горо­де, чтобы нахо­дить­ся под вла­стью зако­нов и под их покро­ви­тель­ст­вом: нуж­но было еще быть граж­да­ни­ном. Закон не суще­ст­во­вал для рабов, он не суще­ст­во­вал так­же и для чуже­зем­цев. Ниже мы увидим, что чуже­зе­мец, посе­лив­ший­ся в горо­де, не мог ни при­об­ре­тать там себе соб­ст­вен­но­сти, ни насле­до­вать, ни делать заве­ща­ния, ни заклю­чать како­го-нибудь дого­во­ра, ни высту­пать перед обыч­ным суди­ли­щем граж­дан. В Афи­нах, если он являл­ся заи­мо­дав­цем граж­да­ни­на, он не мог пре­сле­до­вать его по суду за долг; закон не при­зна­вал силы за его дого­во­ра­ми.

с.211 Такой порядок древ­не­го пра­ва отли­чал­ся пол­ней­шей логич­но­стью. Пра­во роди­лось не из идеи спра­вед­ли­во­сти, но из рели­гии, и было немыс­ли­мо вне ее. Для того, чтобы меж­ду дву­мя людь­ми яви­лись пра­во­вые отно­ше­ния, нуж­но, чтобы меж­ду ними были пред­ва­ри­тель­но рели­ги­оз­ные отно­ше­ния, т. е. чтобы у обо­их у них был культ одно­го и того же оча­га и те же самые жерт­во­при­но­ше­ния. Если меж­ду дву­мя людь­ми не было этой рели­ги­оз­ной обя­зан­но­сти, то не мог­ло быть, по-види­мо­му, и ника­ких пра­во­вых отно­ше­ний. Ни раб, ни чуже­зе­мец не име­ли уча­стия в рели­ги­оз­ном куль­те граж­дан­ской общи­ны. Чуже­зе­мец и граж­да­нин мог­ли дол­гие годы жить рядом друг с дру­гом без того, чтобы яви­лась воз­мож­ность уста­но­вить меж­ду ними пра­во­вую связь. Пра­во было толь­ко одною из сто­рон рели­гии. Раз нет общей рели­гии, то нет и обще­го пра­ва.