Гражданская община древнего мира.

КНИГА ТРЕТЬЯ.

Гражданская община.

Та же самая рели­гия, кото­рая осно­ва­ла обще­ства и дол­го ими управ­ля­ла, обра­зо­ва­ла так­же и душу чело­ве­ка и созда­ла его харак­тер. Сво­и­ми дог­ма­та­ми и обряда­ми она выра­бота­ла в гре­ке и рим­ля­нине извест­ную мане­ру мыс­лить и дей­ст­во­вать, извест­ные при­выч­ки, от кото­рых он дол­гое вре­мя не мог отре­шить­ся. Рели­гия пока­зы­ва­ла чело­ве­ку всюду с.238 богов, богов малень­ких, лег­ко раз­дра­жаю­щих­ся и зло­же­ла­тель­ных. Она дави­ла чело­ве­ка посто­ян­ным стра­хом воз­будить этих богов чем-нибудь про­тив себя и не дава­ла ему ника­кой сво­бо­ды дей­ст­вия.

Надо толь­ко видеть, какое место зани­ма­ла рели­гия в жиз­ни рим­ля­ни­на. Его дом для него то же, что для нас храм; в доме совер­ша­ет он обряды сво­его куль­та, в доме живут его боги. Его очаг это бог; сте­ны, две­ри, порог — все это боги, гра­ни­цы его поля тоже боги. Семей­ная моги­ла — это алтарь, а умер­шие пред­ки — боже­ст­вен­ные суще­ства.

Каж­дое из его обыч­ных повсе­днев­ных дей­ст­вий есть обряд, весь его день при­над­ле­жит его рели­гии. Утром и вече­ром обра­ща­ет­ся он с молит­вою к сво­е­му оча­гу, к сво­им пена­там, к сво­им пред­кам; выхо­дя из дому и вхо­дя в него, он при­зы­ва­ет их в молит­ве. При­ня­тие пищи есть рели­ги­оз­ный акт, в кото­ром участ­ву­ют так­же и домаш­ние боги. Рож­де­ние, посвя­ще­ние в культ, обла­че­ние в тогу — все это тор­же­ст­вен­ные акты его куль­та.

Выхо­дя из дому, он не может сде­лать почти ни шагу, не встре­тив на пути сво­ем свя­щен­но­го пред­ме­та; ему встре­ча­ет­ся то храм, то место, куда уда­ри­ла неко­гда мол­ния, то моги­ла; ино­гда он дол­жен сосре­дото­чить­ся в себе и про­из­не­сти молит­ву, ино­гда он дол­жен отвра­тить свой взор и закрыть лицо, чтобы избе­жать вида како­го-нибудь зло­ве­ще­го пред­ме­та.

Каж­дый день совер­ша­ет он жерт­во­при­но­ше­ния в сво­ем доме, каж­дый месяц в сво­ей курии, несколь­ко раз в году в сво­ем роде или в сво­ей три­бе. Кро­ме всех этих богов он дол­жен чтить еще куль­том богов граж­дан­ской общи­ны. В Риме более богов, чем граж­дан.

Рим­ля­нин совер­ша­ет жерт­во­при­но­ше­ния, чтобы воз­бла­го­да­рить богов, он совер­ша­ет дру­гие еще более мно­го­чис­лен­ные жерт­во­при­но­ше­ния, чтобы ути­шить их гнев. Один раз он участ­ву­ет в про­цес­сии в свя­щен­ной пляс­ке под зву­ки древ­не­го гим­на свя­щен­ной флей­ты; в дру­гой раз он с.239 управ­ля­ет колес­ни­ца­ми, на кото­рых лежат ста­туи богов, а то он справ­ля­ет lec­tis­ter­nium: на ули­це ста­вит­ся стол, устав­лен­ный яст­ва­ми, а кру­гом него на ложах воз­ле­жат ста­туи богов, и каж­дый рим­ля­нин покло­ня­ет­ся им, про­хо­дя мимо с вен­ком на голо­ве и лав­ро­вою вет­вью в руках.

Суще­ст­ву­ет осо­бый празд­ник посе­ва, празд­ник жат­вы, празд­ник под­ре­за­ния вино­град­ни­ков. Преж­де чем выко­ло­сил­ся хлеб, рим­ля­нин совер­ша­ет более деся­ти жерт­во­при­но­ше­ний и при­зы­ва­ет в молит­ве деся­ток осо­бых божеств ради успе­ха жат­вы. Осо­бен­но мно­го празд­неств в честь умер­ших, пото­му что рим­ля­нин их боит­ся.

Он нико­гда не выхо­дит из дому, не взгля­нув, нет ли где-нибудь пти­цы, пред­ве­щаю­щей недоб­рое. Есть сло­ва, кото­рые он не сме­ет про­из­но­сить во всю свою жизнь. Если у него явля­ет­ся какое-нибудь жела­ние, то он пишет его на дощеч­ке и кла­дет эту дощеч­ку к ногам ста­туи како­го-нибудь бога.

Каж­дую мину­ту он вопро­ша­ет богов и хочет знать их волю. Все свои реше­ния он нахо­дит во внут­рен­но­стях жерт­вен­ных живот­ных, в поле­те птиц, в пред­ве­ща­ни­ях мол­нии. Изве­стие о том, что где-нибудь выпал кро­ва­вый дождь или заго­во­рил бык, вол­ну­ет его и при­во­дит в тре­пет; он не может успо­ко­ить­ся, пока очи­сти­тель­ная цере­мо­ния не при­ми­рит его с бога­ми.

Он выхо­дит из дому не ина­че, как делая шаг пра­вою ногой. Воло­сы он стри­жет толь­ко во вре­мя пол­но­лу­ния. Он носит на себе аму­ле­ты. Про­тив пожа­ра он покры­ва­ет сте­ны сво­его жили­ща маги­че­ски­ми над­пи­ся­ми. Он зна­ет закли­на­ния, чтобы не допу­стить до болез­ни, он зна­ет дру­гие, чтобы исце­лить от болез­ни; но толь­ко закли­на­ния эти нуж­но повто­рить два­дцать семь раз и каж­дый раз отпле­вы­вать­ся осо­бым обра­зом.

Он не обсуж­да­ет дел в сена­те, если жерт­во­при­но­ше­ния не дали бла­го­при­ят­ных пред­зна­ме­но­ва­ний. Он покида­ет народ­ное собра­ние, услы­хав писк мыши. Он с.240 отка­зы­ва­ет­ся от сво­их наме­ре­ний, при­ня­тых самым твер­дым обра­зом, если заме­тит дур­ное пред­ве­ща­ние, или зло­ве­щее сло­во кос­нет­ся его слу­ха. Он храбр в сра­же­нии, но при том усло­вии, что ауспи­ции обес­пе­чи­ва­ют ему победу.

Изо­бра­жен­ный нами рим­ля­нин не чело­век из наро­да, со сла­бо раз­ви­тым умом, кото­ро­го бед­ность и неве­же­ство дер­жат в путах пред­рас­суд­ков. Нет, мы гово­рим здесь о пат­ри­ции, чело­ве­ке бла­го­род­ном, могу­ще­ст­вен­ном, бога­том. Этот пат­ри­ций явля­ет­ся по оче­реди вои­ном, долж­ност­ным лицом, кон­су­лом, зем­ледель­цем, тор­гов­цем; но все­гда и всюду он жрец, и помыс­лы его устрем­ле­ны к богам. Как бы мощ­но ни вла­де­ли его душой — пат­рио­тизм, любовь к сла­ве, жаж­да богат­ства, но надо всем гос­под­ст­ву­ет страх перед бога­ми. Гора­ций дал самое вер­ное опре­де­ле­ние рим­ля­ни­на: имен­но стра­шась богов, он стал вла­ды­кою зем­ли, Dis te mi­no­rem quod ge­ris, im­pe­ras.

Гово­ри­ли, что это была рели­гия поли­ти­ки; но можем ли мы пред­по­ло­жить, чтобы сенат, состо­я­щий из трех­сот чле­нов, чтобы сосло­вие пат­ри­ци­ев, насчи­ты­ваю­щее в сво­их рядах три тыся­чи чело­век, чтобы все они мог­ли сго­во­рить­ся с таким еди­но­ду­ши­ем для обма­на неве­же­ст­вен­но­го наро­да? И это в тече­ние веков. И мож­но ли думать, чтобы в тече­ние веков сре­ди посто­ян­но­го союз­ни­че­ства, ярой борь­бы, сре­ди лич­ной нена­ви­сти, нико­гда ни один голос не под­нял­ся бы, чтобы ска­зать: Все это ложь. Если бы какой-нибудь пат­ри­ций выдал тай­ну сво­ей касты, если бы, обра­тив­шись к пле­бе­ям, кото­рые нетер­пе­ли­во нес­ли ярмо этой рели­гии, он изба­вил их и осво­бо­дил стра­ну и от ауспи­ций и от жре­цов, то чело­век этот при­об­рел бы немед­лен­но такое дове­рие и вли­я­ние, что сде­лал­ся бы вла­ды­кою государ­ства. Мож­но ли думать, что если бы пат­ри­ции не вери­ли сами в ту рели­гию, кото­рую они испо­веды­ва­ли и испол­ня­ли, иску­ше­ние обна­ру­жить тай­ну не было бы доста­точ­но силь­но, чтобы побудить к это­му хотя бы одно­го из них? Глу­бо­ко оши­ба­ют­ся отно­си­тель­но чело­ве­че­ской при­ро­ды те, кто дума­ет, что рели­гия может уста­но­вить­ся в силу с.241 согла­ше­ния и под­дер­жи­вать­ся обма­ном. Загля­ни­те в Тита Ливия и сосчи­тай­те, сколь­ко раз эта же рели­гия стес­ня­ла самих пат­ри­ци­ев, сколь­ко раз ста­ви­ла она в затруд­ни­тель­ное поло­же­ние сенат и меша­ла ему в его дей­ст­ви­ях, и затем ска­жи­те, была ли она изо­бре­те­на для удоб­ства поли­ти­че­ских дея­те­лей. Толь­ко лишь во вре­ме­на Цице­ро­на нача­ли думать, что рели­гия полез­на для управ­ле­ния; но в это вре­мя рели­гия была уже мерт­ва в душах людей.

Возь­мем для при­ме­ра рим­ля­ни­на пер­вых веков; оста­но­вим­ся на одном из вели­чай­ших вои­нов того вре­ме­ни, на Камил­ле, кото­рый был пять раз дик­та­то­ром и победил более чем в деся­ти сра­же­ни­ях. Чтобы судить о нем вер­но, нуж­но пред­ста­вить его себе настоль­ко же жре­цом, насколь­ко и вои­ном. Он при­над­ле­жал к роду Фури­ев; его про­зви­ще есть сло­во, обо­зна­чаю­щее свя­щен­ни­че­скую обя­зан­ность. Ребен­ком он носил пре­тек­сту, ука­зы­ваю­щую на его зва­ние, и бул­лу, избав­ля­ю­щую от злой судь­бы. Он рос, при­сут­ст­вуя еже­днев­но при цере­мо­ни­ях куль­та, он про­вел свою юность в изу­че­нии рели­ги­оз­ных обрядов. Прав­да, раз­ра­зи­лась вой­на, и жрец стал вои­ном; его виде­ли, когда он, ране­ный в бед­ро в кон­ном сра­же­нии, вырвал желе­зо из раны и про­дол­жал сра­жать­ся. После несколь­ких похо­дов он воз­вы­сил­ся до государ­ст­вен­ных долж­но­стей. Как долж­ност­ное лицо, он совер­шал обще­ст­вен­ные жерт­во­при­но­ше­ния, судил, пред­во­ди­тель­ст­во­вал вой­ском. Настал день, когда было реше­но назна­чить его дик­та­то­ром. И вот соот­вет­ст­ву­ю­щее долж­ност­ное лицо, уда­лив­шись, в свет­лую ночь вопро­ша­ло богов: думая посто­ян­но о Камил­ле, он про­из­но­сил про себя его имя и, устре­мив гла­за на небо, искал там пред­зна­ме­но­ва­ний. Боги посла­ли толь­ко лишь счаст­ли­вые пред­зна­ме­но­ва­ния; зна­чит, Камилл им уго­ден, и он назна­ча­ет­ся дик­та­то­ром.

Теперь он глав­ный началь­ник войск; он высту­па­ет из горо­да, но пред­ва­ри­тель­но он сове­ту­ет­ся с ауспи­ци­я­ми и при­но­сит мно­же­ство жертв. Под его началь­ст­вом мно­го низ­ших вое­на­чаль­ни­ков, почти столь­ко же жре­цов, с.242 пон­ти­фекс, авгу­ры, гаруспи­ки, пул­ла­рии, вик­ти­ма­рии, носи­тель оча­га.

Камил­лу пору­че­но закон­чить вой­ну с Вей­я­ми, кото­рые оса­жда­ют­ся без­успеш­но вот уже девять лет. Вейи — этрус­ский город, т. е. город почти свя­щен­ный, и сра­жать­ся тут надо более бла­го­че­сти­ем, чем храб­ро­стью. Если в тече­ние девя­ти лет рим­ляне тер­пят неуда­чу, то это пото­му, что этрус­ки луч­ше их зна­ют обряды, при­ят­ные богам, и маги­че­ские фор­му­лы закли­на­ний, кото­ры­ми при­об­ре­та­ет­ся их бла­го­во­ле­ние. Но Рим, в свою оче­редь, рас­кры­ва­ет свои Сивил­ли­ны кни­ги и ищет в них волю богов. Он заме­ча­ет, что его латин­ские празд­ни­ки были осквер­не­ны неко­то­рым несо­блюде­ни­ем внеш­ней фор­мы и воз­об­нов­ля­ет жерт­во­при­но­ше­ния. Но этрус­ки все еще про­дол­жа­ют одер­жи­вать верх; оста­ет­ся одно послед­нее сред­ство — захва­тить этрус­ско­го жре­ца и выведать от него тай­ну богов. Один из вей­ен­тин­ских жре­цов взят в плен и при­веден в сенат. «Для того, чтобы Рим победил, — гово­рит он, — рим­ляне долж­ны непре­мен­но пони­зить уро­вень аль­бан­ско­го озе­ра, но при этом нуж­но очень осте­ре­гать­ся, чтобы вода не стек­ла в море». Рим­ляне пови­ну­ют­ся, они про­ка­пы­ва­ют бес­чис­лен­ное мно­же­ство кана­лов и канав, и воды озе­ра исче­за­ют в полях.

В этот имен­но момент Камилл избран дик­та­то­ром и отправ­ля­ет­ся к вой­ску, сто­я­ще­му под Вей­я­ми. Он уве­рен в успе­хе, пото­му что все пред­ска­за­ния уже извест­ны, все пове­ле­ния богов уже испол­не­ны; к тому же рань­ше чем поки­нуть Рим, он обе­щал богам-покро­ви­те­лям празд­не­ства и жерт­во­при­но­ше­ния. Но для того, чтобы победить, он не пре­не­бре­га­ет и чисто чело­ве­че­ски­ми сред­ства­ми: он уве­ли­чи­ва­ет свое вой­ско, уси­ли­ва­ет в нем дис­ци­пли­ну, велит про­ко­пать под­зем­ный ход, чтобы про­ник­нуть вовнутрь горо­да. Насту­па­ет день при­сту­па; Камилл выхо­дит из сво­ей палат­ки, справ­ля­ет­ся с ауспи­ци­я­ми и совер­ша­ет жерт­во­при­но­ше­ния. Пон­ти­фек­сы и авгу­ры окру­жа­ют его; обла­чен­ный в pa­lu­da­men­tum (воен­ный плащ пол­ко­во­д­ца), он обра­ща­ет­ся к богам с таки­ми сло­ва­ми: «Под тво­им пред­во­ди­тель­ст­вом, о Апол­лон, и настав­ля­е­мый тво­ею волей я с.243 иду, чтобы взять и раз­ру­шить город Вейи, и тебе я обе­щаю в слу­чае победы посвя­тить деся­тую долю добы­чи». Но иметь богов на сво­ей сто­роне недо­ста­точ­но: у непри­я­те­ля есть тоже могу­ще­ст­вен­ное боже­ство, кото­рое ему покро­ви­тель­ст­ву­ет; и Камилл обра­ща­ет­ся к нему, про­из­но­ся сле­дую­щую молит­ву: «Цари­ца Юно­на, оби­таю­щая теперь в Вей­ях, умо­ляю тебя, иди с нами — победи­те­ля­ми, после­дуй за нами в наш город, при­ми от нас возда­я­ние куль­та, и пусть наш город станет тво­им горо­дом». Затем, после того как при­не­се­ны жерт­вы, про­чте­ны молит­вы, про­из­не­се­ны свя­щен­ные закли­на­ния, после того как рим­ляне убеди­лись, что боги за них, и что ни один бог не защи­ща­ет более вра­га, они идут на при­ступ, и город взят.

Таков Камилл. Рим­ский пол­ко­во­дец это — чело­век, уме­ю­щий пре­вос­ход­но сра­жать­ся, вла­де­ю­щий еще более того уме­ни­ем заста­вить пови­но­вать­ся себе; но в то же вре­мя это чело­век, твер­до веря­щий в пред­ска­за­ния, испол­ня­ю­щий еже­днев­но рели­ги­оз­ные обряды и убеж­ден­ный, что самое важ­ное не храб­рость, не даже дис­ци­пли­на, но точ­ное про­из­не­се­ние извест­ных фор­мул по всем пра­ви­лам, пред­пи­сан­ным обряда­ми. Эти молит­вы-фор­му­лы, обра­щен­ные к богам, скло­ня­ют их и при­нуж­да­ют почти все­гда даро­вать про­из­нес­ше­му их победу. Выс­шей награ­дой для подоб­но­го пол­ко­во­д­ца явля­ет­ся раз­ре­ше­ние сена­та совер­шить три­ум­фаль­ное жерт­во­при­но­ше­ние. Он всхо­дит тогда на свя­щен­ную колес­ни­цу, запря­жен­ную четырь­мя белы­ми лошадь­ми, теми самы­ми, кото­рые в день вели­кой про­цес­сии везут ста­тую Юпи­те­ра; он обла­чен в свя­щен­ные одеж­ды, те самые, в кото­рые обле­ка­ют бога во дни празд­неств, голо­ва его увен­ча­на вен­ком, в пра­вой руке он дер­жит лав­ро­вую ветвь, а в левой ски­петр из сло­но­вой кости; все это точь-в-точь атри­бу­ты и одеж­ды ста­туи Юпи­те­ра. В этом почти боже­ст­вен­ном вели­чии появ­ля­ет­ся он перед сво­и­ми сограж­да­на­ми и отправ­ля­ет­ся воздать покло­не­ние истин­но­му вели­чию вели­чай­ше­го из рим­ских божеств. Он под­ни­ма­ет­ся на Капи­то­лий и, при­быв к хра­му Юпи­те­ра, совер­ша­ет там жерт­во­при­но­ше­ние.

с.244 Не одним толь­ко рим­ля­нам было свой­ст­вен­но чув­ство стра­ха перед бога­ми; оно цари­ло точ­но так же и в серд­це гре­ка. Эти наро­ды, полу­чив­шие свою пер­во­на­чаль­ную орга­ни­за­цию от рели­гии, вскорм­лен­ные и вос­пи­тан­ные ею, сохра­ни­ли надол­го печать сво­его пер­во­на­чаль­но­го вос­пи­та­ния. Извест­на рели­ги­оз­ная осто­рож­ность спар­тан­цев, кото­рые не высту­па­ли нико­гда в поход ранее пол­но­лу­ния, кото­рые совер­ша­ли бес­пре­стан­ные жерт­во­при­но­ше­ния, чтобы узнать, нуж­но ли им всту­пать в бит­ву. Спар­та­нец отка­зы­вал­ся от пред­при­я­тий, обду­ман­ных наи­луч­шим обра­зом и самых необ­хо­ди­мых, пото­му что его испу­га­ло дур­ное пред­зна­ме­но­ва­ние. Афи­ня­нин отли­ча­ет­ся и от рим­ля­ни­на, и от спар­тан­ца тыся­чью черт ума и харак­те­ра, но он похож на них сво­им стра­хом перед бога­ми. Афин­ское вой­ско нико­гда не высту­пит в поход ранее седь­мо­го дня меся­ца, а когда флоту пред­сто­ит вый­ти в море, то весь­ма тща­тель­но заботят­ся о том, чтобы вызо­ло­тить нано­во ста­туи Пал­ла­ды.

Ксе­но­фонт уве­ря­ет, что у афи­нян более рели­ги­оз­ных празд­неств, чем у како­го-либо дру­го­го наро­да в Гре­ции. «Сколь­ко жертв, при­не­сен­ных богам, — гово­рит Ари­сто­фан, — Сколь­ко хра­мов! Сколь­ко ста­туй! Сколь­ко свя­щен­ных про­цес­сий! Во вся­кое вре­мя года мы видим рели­ги­оз­ные празд­не­ства и укра­шен­ных вен­ка­ми жерт­вен­ных живот­ных». «Мы, — гово­рит Пла­тон, — при­но­сим богам самые мно­го­чис­лен­ные жерт­вы и устра­и­ва­ем в их честь самые вели­ко­леп­ные и наи­бо­лее свя­щен­ные про­цес­сии». Город Афи­ны и его терри­то­рия покры­ты боль­ши­ми и малы­ми хра­ма­ми; есть хра­мы для совер­ше­ния куль­та граж­дан­ской общи­ны, для совер­ше­ния куль­та три­бы, для совер­ше­ния куль­та семьи. Каж­дый дом есть сам по себе тот же храм, и почти в каж­дом поле есть свя­щен­ная моги­ла.

Афи­ня­нин, кото­ро­го пред­став­ля­ют себе таким непо­сто­ян­ным, таким измен­чи­вым и воль­но­дум­ным, пита­ет, наобо­рот, глу­бо­чай­шее почте­ние к древним тра­ди­ци­ям, к древ­не­му риту­а­лу. Его глав­ная рели­гия, та, кото­рой он ока­зы­ва­ет наи­бо­лее рев­ност­ную пре­дан­ность, — есть рели­гия с.245 пред­ков и геро­ев. Он чтит умер­ших, он их боит­ся. Один из его зако­нов тре­бу­ет, чтобы он при­но­сил им еже­днев­но в жерт­ву начат­ки сво­ей жат­вы, дру­гой запре­ща­ет про­из­но­сить хотя бы одно сло­во, могу­щее воз­будить их гнев. Все, что каса­ет­ся древ­но­сти, свя­щен­но для афи­ня­ни­на; у него есть древ­ние сбор­ни­ки, где запи­са­ны его обряды, и он нико­гда не отсту­па­ет от них. Если бы какой-нибудь жрец попро­бо­вал вве­сти в культ самое неболь­шое нов­ше­ство, он был бы нака­зан за это смер­тью.

Посто­ян­но, из века в век соблюда­лись самые стран­ные обряды. Один раз в году афи­няне совер­ша­ли жерт­во­при­но­ше­ние в честь Ари­ад­ны, а так как по пре­да­нию воз­люб­лен­ная Тезея умер­ла во вре­мя родов, то тре­бо­ва­лось под­ра­жать дви­же­ни­ям и кри­кам жен­щи­ны, мучаю­щей­ся рода­ми. Афи­няне справ­ля­ли еще дру­гой годо­вой празд­ник, назы­вав­ший­ся Осхофо­ри­я­ми и кото­рый был как бы пан­то­ми­мой, изо­бра­же­ни­ем воз­вра­ще­ния Тезея в Атти­ку. На этом празд­ни­ке жезл вест­ни­ка укра­шал­ся вен­ком, пото­му что вест­ник Тезея укра­сил вен­ком свой жезл, затем испус­ка­ли извест­ный крик, пола­гая, что так имен­но кри­чал вест­ник Тезея, далее состав­ля­лась про­цес­сия, где каж­дый был одет в такую одеж­ду, какую носи­ли обыч­но во вре­ме­на Тезея. Был день, в кото­рый афи­няне обя­за­ны были варить ово­щи в тре­нож­ном кот­ле осо­бой фор­мы; нача­ло это­го обряда теря­лось в очень глу­бо­кой древ­но­сти, смысл его был уже непо­ня­тен, но тем не менее афи­няне повто­ря­ли его бла­го­че­сти­во каж­дый год.

У афи­нян, как и у рим­лян, есть тяже­лые, несчаст­ные дни; в эти дни не совер­ша­ют­ся бра­ки, и не при­сту­па­ют ни к каким начи­на­ни­ям; в эти дни не быва­ет народ­ных собра­ний и не отправ­ля­ет­ся пра­во­судие. Восем­на­дца­тый и девят­на­дца­тый день каж­до­го меся­ца посвя­щен очи­ще­нию. День Плин­те­рий самый тяже­лый и роко­вой из всех, — в этот день ста­туя глав­но­го боже­ства горо­да заве­ши­ва­ет­ся покры­ва­лом. В день же Пана­фи­ней, наобо­рот, покры­ва­ло боги­ни тор­же­ст­вен­но несут в боль­шой про­цес­сии, и все граж­дане без с.246 раз­ли­чия воз­рас­та и состо­я­ния долж­ны участ­во­вать в этом шест­вии. Афи­ня­нин при­но­сит жерт­вы, испра­ши­вая обиль­ную жат­ву; он при­но­сит их, про­ся дождя или же воз­вра­ще­ния хоро­шей пого­ды; он при­но­сит их, чтобы изле­чить­ся от болез­ни, ото­гнать голод или мор.

В Афи­нах есть свои собра­ния древ­них пред­ска­за­ний, подоб­но тому, как в Риме есть Сивил­ли­ны кни­ги, и город содер­жит в при­та­нее людей, воз­ве­щаю­щих ему буду­щее. На ули­цах на каж­дом шагу встре­ча­ют­ся про­ри­ца­те­ли, жре­цы, истол­ко­ва­те­ли снов. Афи­ня­нин верит в пред­зна­ме­но­ва­ния и при­ме­ты: чиха­ние или звон в ушах оста­нав­ли­ва­ют его в его наме­ре­нии. Он нико­гда не пус­ка­ет­ся в пла­ва­ние, не вопро­сив напе­ред ауспи­ции. Рань­ше чем всту­пить в брак, он не пре­минет посо­ве­то­вать­ся с пред­ве­ща­ни­я­ми по поле­ту птиц. Он верит в маги­че­ские сло­ва и если забо­ле­ет, то наде­ва­ет на шею аму­ле­ты. Народ­ное собра­ние рас­хо­дит­ся, если кто-либо заявит, что видел на небе зло­ве­щее зна­ме­ние. Если жерт­во­при­но­ше­ние было нару­ше­но сооб­ще­ни­ем дур­но­го изве­стия, то его нуж­но начи­нать сно­ва.

Афи­ня­нин начи­на­ет вся­кий свой раз­го­вор поже­ла­ни­ем бла­го­по­лу­чия. На три­буне ора­то­ры любят начи­нать свою речь обра­ще­ни­ем к богам и геро­ям, оби­таю­щим в стране. Руко­во­дят наро­дом, изла­гая перед ним про­ри­ца­ния. Ора­то­ры, доби­ваю­щи­е­ся того, чтобы их мне­ние одер­жа­ло верх, повто­ря­ют бес­пре­стан­но: «Так повеле­ва­ет боги­ня».

Никий при­над­ле­жал к знат­ной и бога­той семье. Совер­шен­но еще в юных годах он ведет в Делос, в свя­ти­ли­ще, тео­рию, т. е. жерт­вен­ных живот­ных, и хор для вос­пе­ва­ния хва­лы богу в то вре­мя, когда совер­ша­ет­ся жерт­во­при­но­ше­ние. Воз­вра­тясь в Афи­ны, он посвя­ща­ет богам часть сво­его иму­ще­ства, воз­дви­га­ет ста­тую богине Афине и храм богу Дио­ни­сию. Он дела­ет­ся по оче­реди то гести­а­то­ром и устра­и­ва­ет на свой счет обеды сво­ей три­бы, то хоре­гом, и тогда он содер­жит хор для рели­ги­оз­ных празд­неств. Ни одно­го дня не про­хо­дит, чтобы он не совер­шил жерт­во­при­но­ше­ния како­му-нибудь богу. В его доме с.247 при нем посто­ян­но нахо­дит­ся про­ри­ца­тель, кото­рый его нико­гда не покида­ет, с кото­рым Никий посто­ян­но сове­ту­ет­ся об обще­ст­вен­ных, а рав­но и о сво­их лич­ных делах. Назна­чен­ный пол­ко­вод­цем, он руко­во­дит экс­пе­ди­ци­ей про­тив Корин­фа; одер­жав победу, он воз­вра­ща­ет­ся уже в Афи­ны, как вдруг узна­ет, что двое из его уби­тых вои­нов оста­лись непо­гре­бен­ны­ми на зем­ле вра­га: рели­ги­оз­ное бес­по­кой­ство, чув­ство неис­пол­нен­но­го по отно­ше­нию умер­ших дол­га овла­де­ва­ет им. Он оста­нав­ли­ва­ет флот и посы­ла­ет вест­ни­ков к корин­фя­нам и про­сит, чтобы они поз­во­ли­ли похо­ро­нить эти два тру­па. Несколь­ко вре­ме­ни спу­стя афи­няне обсуж­да­ют поход в Сици­лию. Никий всхо­дит на три­бу­ну и заяв­ля­ет, что его жре­цы и его про­ри­ца­тель сооб­щи­ли о пред­зна­ме­но­ва­ни­ях, небла­го­при­ят­ных для экс­пе­ди­ции. Прав­да, у Алки­ви­а­да есть дру­гие про­ри­ца­те­ли, кото­рые разъ­яс­ня­ют пред­ска­за­ния в про­ти­во­по­лож­ном смыс­ле. Народ нахо­дит­ся в нере­ши­мо­сти. Но тут под­хо­дят люди, при­быв­шие из Егип­та; они вопро­ша­ли бога Амо­на, кото­рый начи­нал уже тогда поль­зо­вать­ся боль­шим зна­че­ни­ем, и от него при­но­сят они пред­ска­за­ние: афи­няне овла­де­ют все­ми сира­ку­зя­на­ми. Народ тот­час же реша­ет начи­нать вой­ну.

Никий совер­шен­но про­тив сво­его жела­ния пред­во­ди­тель­ст­ву­ет экс­пе­ди­ци­ей. Рань­ше чем отпра­вить­ся в пла­ва­ние, он совер­ша­ет по обы­чаю жерт­во­при­но­ше­ния. Он берет с собою, как вооб­ще каж­дый пол­ко­во­дец, тол­пу жре­цов, гада­те­лей, жерт­во­при­но­си­те­лей, про­ри­ца­те­лей, вест­ни­ков. Флот уво­зит с собою свой очаг; на каж­дом кораб­ле своя эмбле­ма, изо­бра­жаю­щая какое-нибудь боже­ство.

Но Никий мало наде­ет­ся на успех. Раз­ве несчаст­ный исход пред­при­я­тия не пред­воз­ве­щен уже так мно­го­крат­но? Воро­ны повреди­ли ста­тую Пал­ла­ды, какой-то чело­век изу­ве­чил себя на алта­ре, а самое отплы­тие про­изо­шло в несчаст­ные дни Плин­те­рий! Никий слиш­ком хоро­шо зна­ет, что эта вой­на будет пагуб­на и для него и для оте­че­ства. И вот во вре­мя все­го похо­да он бояз­лив и крайне осто­ро­жен. И он, кото­ро­го все зна­ют, как храб­ро­го и искус­но­го с.248 пол­ко­во­д­ца, почти ни разу не осме­ли­ва­ет­ся дать знак к бит­ве.

Взять Сира­ку­зы ока­зы­ва­ет­ся невоз­мож­ным, и после жесто­ких потерь надо решить­ся воз­вра­тить­ся назад в Афи­ны. Никий гото­вит флот к обрат­но­му отплы­тию, море еще сво­бод­но. Но тут слу­ча­ет­ся затме­ние луны. Никий обра­ща­ет­ся за разъ­яс­не­ни­ем к сво­е­му про­ри­ца­те­лю, и тот сооб­ща­ет ему, что это дур­ной знак, и что нуж­но обо­ждать три­жды девять дней. Никий пови­ну­ет­ся; все это вре­мя он про­во­дит в без­дей­ст­вии, при­но­ся мно­же­ство жертв, чтобы уми­ло­сти­вить раз­гне­ван­ных богов. В это вре­мя непри­я­тель запи­ра­ет ему выход из гава­ни и уни­что­жа­ет его флот. Не оста­ет­ся ниче­го более, как воз­вра­щать­ся сухим путем — вещь совер­шен­но невоз­мож­ная; ни он и ни один из его вои­нов не могут уйти от рук сира­ку­зян.

Что же ска­за­ли афи­няне, полу­чив изве­стие об этом несча­стии? Они зна­ли лич­ную храб­рость Никия и его уди­ви­тель­ную стой­кость. И им не при­шло в голо­ву обви­нять его за то, что он сле­до­вал ука­за­ни­ям рели­гии. Они нашли, что его мож­но упрек­нуть толь­ко в одном, а имен­но в том, что он взял с собою неве­же­ст­вен­но­го про­ри­ца­те­ля. Про­ри­ца­тель этот оши­боч­но истол­ко­вал лун­ное затме­ние; он дол­жен был бы знать, что для вой­ска, гото­вя­ще­го­ся к отступ­ле­нию, луна, скры­ваю­щая свой свет, есть при­знак бла­го­при­ят­ный.