Жизнь древнего Рима.

с.231

В глу­бо­кой и узкой долине меж­ду Авен­ти­ном и Пала­ти­ном со вре­мен неза­па­мят­ных справ­лял­ся в честь бога Кон­са, охра­ни­те­ля сжа­то­го и убран­но­го хле­ба, весе­лый сель­ский празд­ник, суще­ст­вен­ной частью кото­ро­го были бега лоша­дей и мулов, нахо­див­ших­ся под осо­бым покро­ви­тель­ст­вом Кон­са, ибо это были живот­ные, сво­зив­шие уро­жай. Надо пола­гать, что рыса­ков меж­ду ними не име­лось; бега были не празд­ным раз­вле­че­ни­ем, а рели­ги­оз­ной цере­мо­ни­ей, и уда­ре­ние лежа­ло имен­но на этом; кто победит, было не так уж важ­но. Эти бега ока­за­лись тем зер­ном, из кото­ро­го раз­ви­лись «цир­ко­вые игры». Место, где про­ис­хо­ди­ли кон­ские бега, рим­ляне назы­ва­ли «цир­ком», имея в виду фор­му это­го места (cir­cus обо­зна­ча­ет вся­кую фигу­ру без углов, будь то круг или эллипс)¹.

Лощи­на меж­ду Пала­ти­ном и Авен­ти­ном была слов­но самой при­ро­дой созда­на для бегов: эта низин­ка по раз­ме­рам сво­им (600 м дли­ной, 150 м шири­ной) вполне годи­лась для кон­ских риста­ний, а скло­ны хол­мов были есте­ствен­ным амфи­те­ат­ром, на кото­ром стоя и сидя рас­по­ла­га­лись зри­те­ли. Пре­да­ние при­пи­сы­ва­ло то ли Тарк­ви­нию Стар­ше­му, то ли Тарк­ви­нию Гор­до­му (суще­ст­во­ва­ло две вер­сии) выбор это­го места для бегов (за ним навсе­гда утвер­ди­лось назва­ние Боль­шо­го Цир­ка) и пре­вра­ще­ние скло­нов Авен­ти­на и Пала­ти­на в неко­то­рое подо­бие насто­я­ще­го амфи­те­ат­ра (Liv. I. 35. 8—9). Пер­вые, одна­ко, точ­ные сведе­ния об этом цир­ке дати­ру­ют­ся 329 г. до н. э. Ливий рас­ска­зы­ва­ет, что в этом году на одной из откры­тых сто­рон доли­ны впер­вые были выстро­е­ны стой­ла (car­ce­res), из кото­рых выез­жа­ли колес­ни­цы (VIII. 20. 1), и Энний, писав­ший лет сто спу­стя, срав­ни­вал напря­жен­ное вни­ма­ние, с с.232 каким това­ри­щи Рому­ла и Рема ожи­да­ли исхо­да их гада­ния, с жад­ным инте­ре­сом зри­те­лей, не спус­кав­ших глаз с рас­кра­шен­ных ворот этих стойл (они были, сле­до­ва­тель­но, дере­вян­ные), откуда вот-вот выле­тят лоша­ди.

Доли­на цир­ка в какие-то очень отда­лен­ные вре­ме­на была цен­тром аграр­ных куль­тов; здесь сто­я­ли жерт­вен­ни­ки и свя­ти­ли­ща раз­ных божеств, покро­ви­те­лей зем­леде­лия. Во вре­мя бегов эти хра­ми­ки обно­си­ли дере­вян­ной заго­род­кой, вокруг кото­рой и нес­лись колес­ни­цы. В нача­ле II в. до н. э. аре­ну разде­ли­ли попо­лам про­доль­ной камен­ной пло­щад­кой (spi­na), на кото­рую под­ня­ли эти алта­ри­ки и часо­вен­ки и поста­ви­ли еще изо­бра­же­ния раз­лич­ных божеств. В 182 г. до н. э., нака­нуне празд­ни­ка Пари­лий (21 апре­ля, день этот счи­тал­ся днем осно­ва­ния Рима), «почти в середине дня под­ня­лась жесто­кая буря… и в Боль­шом Цир­ке пере­вер­ну­ло ста­туи и колон­ны, на кото­рых они сто­я­ли» (Liv. XL. 2. 1). Про­шло, одна­ко, целых восемь лет, преж­де чем заня­лись поправ­кой и устрой­ст­вом цир­ка. Текст Ливия, где гово­рит­ся об этом, испещ­рен про­пус­ка­ми (XLI. 27. 6), но ясно, что были отре­мон­ти­ро­ва­ны или отстро­е­ны зано­во стой­ла, соору­жен свое­об­раз­ный «аппа­рат» для сче­та туров; с обо­их кон­цов пло­щад­ки (spi­na) постав­ле­ны тум­бы (me­tae), вокруг кото­рых заво­ра­чи­ва­ли колес­ни­цы, и устро­е­ны клет­ки для зве­рей (в цир­ке ино­гда быва­ли зве­ри­ные трав­ли). В 55 г. до н. э., напри­мер, Пом­пей устро­ил в цир­ке сра­же­ние со сло­на­ми; с ними дол­жен был бить­ся отряд гету­лов (афри­кан­ское пле­мя). Два­дцать огром­ных живот­ных, взбе­сив­шись от боли, непри­выч­ной обста­нов­ки и воплей тол­пы, повер­ну­ли и «попы­та­лись убе­жать, сло­мав желез­ные решет­ки (они отде­ля­ли аре­ну от рядов, где сиде­ли зри­те­ли, — М. С.) не без вреда для наро­да» (Pl. VIII. 20—21). Цезарь, чтобы обез­опа­сить зри­те­лей, велел про­ко­пать вокруг аре­ны широ­кий ров, кото­рый напол­нял­ся водой.

Окон­ча­тель­ное устрой­ство Боль­шой Цирк полу­чил при Авгу­сте, кото­рый, может быть, толь­ко довер­шил то, что оста­лось неза­кон­чен­ным после Цеза­ря. К это­му вре­ме­ни (7 г. до н. э.) отно­сит­ся опи­са­ние его у Дио­ни­сия Гали­кар­насско­го (III. 68). На обе­их длин­ных сто­ро­нах и на одной корот­кой, полу­круг­лой, были устро­е­ны в три яру­са сиде­нья для зри­те­лей; в ниж­нем яру­се они были камен­ные, в двух верх­них — дере­вян­ные. Вокруг цир­ка шла одно­этаж­ная арка­да, где поме­ща­лись раз­лич­ные лав­ки и мастер­ские и где в с.233 тол­пе сно­ва­ло мно­го подо­зри­тель­ных фигур, рас­счи­ты­вав­ших на пожи­ву; сре­ди них не послед­нее место зани­ма­ли деше­вые пред­ска­за­те­ли — «аст­ро­ло­ги из цир­ка», как их пре­не­бре­жи­тель­но обо­звал Цице­рон (de di­vin. I. 58. 132) и к бор­мота­нью кото­рых не без инте­ре­са при­слу­ши­вал­ся Гора­ций во вре­мя сво­их празд­ных и счаст­ли­вых про­гу­лок по Риму (sat. I. 6. 113—114). Кры­ши над этим огром­ным про­стран­ст­вом не было, но в защи­ту от солн­ца мож­но было натя­ги­вать над зри­те­ля­ми полот­но. Про­тив полу­круг­лой сто­ро­ны рас­по­ло­же­ны были по дуге car­ce­res: две­на­дцать стойл, из кото­рых выез­жа­ли колес­ни­цы и кото­рые откры­ва­лись все разом. Посе­редине меж­ду стой­ла­ми нахо­ди­лись ворота, через кото­рые вхо­ди­ла тор­же­ст­вен­ная про­цес­сия (pom­pa; отсюда por­ta Pom­pae), а над ворота­ми была ложа для маги­ст­ра­та, ведав­ше­го устрой­ст­вом игр; он же и давал знак к нача­лу бегов, бро­сая вниз белый пла­ток. С обе­их сто­рон за стой­ла­ми воз­вы­ша­лись баш­ни с зуб­ца­ми, созда­вав­шие впе­чат­ле­ние кре­пост­ной сте­ны, ограж­дав­шей город, поче­му эта сто­ро­на и назы­ва­лась op­pi­dum — «город». Напро­тив Ворот Пом­пы нахо­ди­лись Три­ум­фаль­ные, через кото­рые выез­жал воз­ни­ца-победи­тель; в 81 г. н. э. их заме­ни­ла арка, воз­двиг­ну­тая в честь Тита, поко­ри­те­ля Иудеи. Плат­фор­ма — spi­na (дли­на ее рав­ня­лась 344 м) была теперь обли­цо­ва­на мра­мо­ром и, судя по бар­се­лон­ской моза­и­ке (само­му хоро­ше­му изо­бра­же­нию рим­ско­го цир­ка), устав­ле­на алта­ря­ми, хра­ми­ка­ми, фигу­ра­ми зве­рей и атле­тов (они, может быть, сим­во­ли­зи­ро­ва­ли игры, кото­рые дава­лись в цир­ке); были еще колон­ны со ста­ту­я­ми Победы навер­ху, Вели­кая Матерь богов, сидев­шая на льве, и два «счет­чи­ка» для сче­та туров: воз­ни­цы долж­ны были объ­е­хать аре­ну семь раз. Пер­вый «счет­чик» пред­став­лял собой как бы отре­зок колон­на­ды: на четы­рех колон­нах, постав­лен­ных квад­ра­том, был утвер­жден архит­рав, и в него встав­ле­но семь дере­вян­ных шаров («яиц»); после каж­до­го тура спе­ци­аль­но при­став­лен­ный к это­му делу чело­век под­ни­мал­ся по лест­ни­це к архит­ра­ву и выни­мал одно «яйцо». В 33 г. до н. э. Агрип­па, быв­ший в этот год эди­лом, поста­вил на дру­гом кон­це плат­фор­мы для удоб­ства зри­те­лей, сидев­ших в этой сто­роне, вто­рой «счет­чик»: семь дель­фи­нов. После каж­до­го тура одно­го дель­фи­на или сни­ма­ли, или пово­ра­чи­ва­ли хво­стом в про­ти­во­по­лож­ную сто­ро­ну. Глав­ным укра­ше­ни­ем плат­фор­мы были два еги­пет­ских обе­лис­ка: один постав­лен Авгу­стом, дру­гой, гораздо поз­же, — Кон­стан­ци­ем². У обо­их кон­цов spi­na с.234 сто­я­ли высо­кие тум­бы, напо­ми­нав­шие по фор­ме поло­ви­ну цилин­дра, раз­ре­зан­но­го вдоль, и на каж­дой из них — по три кону­со­об­раз­ных стол­би­ка (me­ta); пер­вой метой (me­ta pri­ma) назы­ва­лась сто­яв­шая со сто­ро­ны Три­ум­фаль­ных ворот, так как во вре­мя бегов она была пер­вой, кото­рую дол­жен был обо­гнуть воз­ни­ца³.

Страш­ное бед­ст­вие древ­не­го Рима — пожа­ры — не щади­ло и цир­ка; пожар 64 г. начал­ся как раз с юго-восточ­ной его части и охва­тил его цели­ком (Tac. ann. XV. 38). Горел цирк и до это­го: в 36 г. н. э. огонь уни­что­жил всю его авен­тин­скую сто­ро­ну (Tac. ann. VI. 45), но ее, види­мо, быст­ро отстро­и­ли, так как Кали­гу­ла вско­ре дал в цир­ке игры, обстав­лен­ные с чрез­вы­чай­ной рос­ко­шью: аре­на была усы­па­на сури­ком и мала­хи­то­вым порош­ком (Suet. Ca­lig. 18. 3). Импе­ра­то­ры вооб­ще очень забо­ти­лись о цир­ке и его убран­стве. Клав­дий, по свиде­тель­ству Све­то­ния, обли­це­вал мра­мо­ром стой­ла (дере­вян­ных стойл дав­но уже не суще­ст­во­ва­ло, их сме­ни­ли сло­жен­ные из туфо­вых квадр) и поста­вил вме­сто дере­вян­ных мет брон­зо­вые, позо­ло­чен­ные (Claud. 21. 3); Нерон, чтобы уве­ли­чить коли­че­ство мест, велел в 63 г. засы­пать ров, окру­жав­ший аре­ну; для защи­ты от диких зве­рей постав­лен был по пара­пе­ту меж­ду аре­ной и зри­те­ля­ми вра­щав­ший­ся дере­вян­ный вал, обли­цо­ван­ный сло­но­вой костью: зве­рям не за что было уце­пить­ся и не на чем удер­жать­ся (Cal­purn. Ecl. 7. 49—53). Пли­ний назы­вал Боль­шой Цирк одним из вели­ких соору­же­ний: (XXXVI. 102). Наи­боль­ше­го вели­ко­ле­пия достиг цирк при Тра­яне. Он вос­ста­но­вил обе его сто­ро­ны, уни­что­жен­ные пожа­ром при Доми­ци­ане, исполь­зо­вав для это­го камень, кото­рым был выло­жен огром­ный пруд, устро­ен­ный Доми­ци­а­ном для потеш­ных мор­ских сра­же­ний (Suet. Dom. 5), зна­чи­тель­но уве­ли­чил чис­ло мест для зри­те­лей, — «сде­лал цирк доста­точ­ным для рим­ско­го наро­да» (Dio Cass. LXVIII. 7. 2), и сло­мал ложу, из кото­рой Доми­ци­ан, не вид­ный зри­те­лям, смот­рел на игры. Пли­ний Млад­ший счи­тал заслу­гой Тра­я­на, что теперь «наро­ду дано видеть не импе­ра­тор­скую ложу, а само­го импе­ра­то­ра, сидя­ще­го сре­ди наро­да» (Pa­neg. 51. 5). О коли­че­стве мест в цир­ке мно­го спо­ри­ли: сомне­ния вызы­ва­ли сло­ва и Дио­ни­сия (150 тыс. мест при Авгу­сте, — III. 68), и Пли­ния Стар­ше­го (250 тыс., — XXXVI. 102). Гюль­зен пола­гал, что при Авгу­сте цирк вме­щал 55—60 тыс. зри­те­лей, а при Кон­стан­тине — 180—190 тыс. Циф­ра Пли­ния счи­та­ет­ся наи­бо­лее веро­ят­ной, но окон­ча­тель­но вопрос не решен и посей­час.

с.235 Цир­ко­вым играм пред­ше­ст­во­ва­ла тор­же­ст­вен­ная про­цес­сия, в зна­чи­тель­ной мере напо­ми­нав­шая три­умф: была она отго­лос­ком тех вре­мен, когда кон­ские бега явля­лись частью рели­ги­оз­но­го празд­не­ства. Уже в послед­ний век рес­пуб­ли­ки сре­ди мно­готы­сяч­ной тол­пы, напол­няв­шей цирк, вряд ли были люди, пом­нив­шие об этом.

Про­цес­сия спус­ка­лась с Капи­то­лия на Форум, пере­се­ка­ла Велабр и Коро­вий рынок, всту­па­ла через Ворота Пом­пы в цирк и обхо­ди­ла его кру­гом. Во гла­ве шел маги­ст­рат, устро­и­тель игр (если это был кон­сул или пре­тор, он ехал на колес­ни­це, запря­жен­ной парой лоша­дей), оде­тый, как три­ум­фа­тор: в туни­ке, рас­ши­той паль­мо­вы­ми вет­вя­ми, и пур­пур­ной тоге, с жез­лом сло­но­вой кости с орлом навер­ху. Государ­ст­вен­ный раб дер­жал над его голо­вой дубо­вый золо­той венок; его окру­жа­ла тол­па кли­ен­тов в белых парад­ных тогах, дру­зья, род­ст­вен­ни­ки и дети; за ними шли музы­кан­ты и те, кто при­ни­мал непо­сред­ст­вен­ное уча­стие в играх: воз­ни­цы, всад­ни­ки, бор­цы, а даль­ше в окру­же­нии жре­цов и в обла­ках лада­на нес­ли на носил­ках изо­бра­же­ния богов или их сим­во­лы, кото­рые вез­ли в откры­тых часо­вен­ках, поме­щен­ных на осо­бых двух­ко­лес­ных плат­фор­мах, запря­жен­ных чет­вер­ней (колес­ни­цы эти назы­ва­лись ten­sae и сто­я­ли на Капи­то­лии в осо­бом сарае). До нас дошли моне­ты с изо­бра­же­ни­я­ми этих тенс: в одной часо­вен­ке сидит сова (пти­ца Минер­вы), в дру­гой — пав­лин (пти­ца Юно­ны), в третьей нахо­дят­ся мол­нии, атри­бут Юпи­те­ра — вся капи­то­лий­ская три­а­да при­сут­ст­ву­ет на празд­ни­ке, совер­шав­шем­ся в ее честь. Тен­сы были рос­кош­но отде­ла­ны сереб­ром и сло­но­вой костью; лошадь­ми дол­жен был пра­вить маль­чик, у кото­ро­го отец и мать были в живых (puer pat­ri­mus et mat­ri­mus). Он шел рядом с колес­ни­цей, зажав в руке вож­жи; если они пада­ли на зем­лю, это счи­та­лось злым пред­зна­ме­но­ва­ни­ем; сле­до­ва­ло начать шест­вие сыз­но­ва от само­го Капи­то­лия. Юлий Цезарь удо­сто­ил­ся чести еще при жиз­ни видеть свое изо­бра­же­ние в этой тор­же­ст­вен­ной про­цес­сии. Впо­след­ст­вии в про­цес­сии неиз­мен­но нес­ли изо­бра­же­ние умер­ше­го обо­жест­влен­но­го импе­ра­то­ра и чле­нов импе­ра­тор­ской семьи, поль­зо­вав­ших­ся народ­ной любо­вью. Ино­гда в тен­су впря­га­ли чет­вер­ню сло­нов; Све­то­ний рас­ска­зы­ва­ет, что Клав­дий рас­по­рядил­ся, чтобы изо­бра­же­ние Ливии вез­ли имен­но сло­ны (Claud. 11. 2).

Пом­па была про­цес­си­ей тор­же­ст­вен­ной и пыш­ной, но иера­ти­че­ская мед­лен­ность ее дви­же­ния в кон­це кон­цов утом­ля­ла; и с.236 зри­те­ли, при­вет­ст­во­вав­шие ее появ­ле­ние кри­ка­ми и апло­дис­мен­та­ми, радо­ва­лись, что эта всту­пи­тель­ная часть закон­чи­лась и сей­час нач­нет­ся глав­ное — бега.

Выез­жа­ло обыч­но четы­ре колес­ни­цы, но быва­ло и по 6, и по 8, и даже по 12. Пола­га­лось объ­е­хать аре­ну семь раз; победи­те­лем счи­тал­ся тот, кто пер­вым достиг белой чер­ты, про­веден­ной мелом, напро­тив маги­ст­рат­ской ложи. Колес­ни­цы чаще все­го были запря­же­ны чет­вер­ней (на паре выез­жа­ли толь­ко нович­ки); трой­ки выез­жа­ли реже; осо­бо­го искус­ства тре­бо­ва­ло управ­ле­ние боль­шой упряж­кой — от 6 до 10 лоша­дей. Чис­ло заездов (mis­sus) еще в нача­ле импе­рии было не боль­ше 10—12, но оно все уве­ли­чи­ва­лось и уве­ли­чи­ва­лось. На играх при освя­ще­нии хра­ма в память Авгу­ста, кото­рые в 37 г. устро­ил Кали­гу­ла, заездов было в пер­вый день 20, а во вто­рой — 24. Послед­нее чис­ло ста­ло обыч­ным, но ино­гда и оно пре­вы­ша­лось (один тур рав­нял­ся 568 м, сле­до­ва­тель­но, заезд — mis­sus — рав­нял­ся 568×7 м — почти 4000 м, 10 заездов — 40 км, 20—80 км), и бега про­дол­жа­лись с ран­не­го утра и до сол­неч­но­го зака­та.

Пер­во­на­чаль­но постав­кой лоша­дей для бего­вых состя­за­ний веда­ло государ­ство, отда­вав­шее ее на откуп. Обще­ства этих откуп­щи­ков посте­пен­но раз­ви­лись в пред­при­я­тия, совер­шен­но само­сто­я­тель­ные и ведав­шие всем, что тре­бо­ва­лось для ска­чек; они содер­жа­ли конюш­ни и целый штат, кото­рый их обслу­жи­вал; тут были спе­ци­а­ли­сты, объ­ез­жав­шие лоша­дей и обу­чав­шие юно­шей, избрав­ших карье­ру воз­ниц, раз­лич­ные ремес­лен­ни­ки — сапож­ни­ки, порт­ные, юве­ли­ры, масте­ра, изготов­ляв­шие колес­ни­цы, — вра­чи, вете­ри­на­ры, кла­дов­щи­ки, хра­нив­шие иму­ще­ство обще­ства, люди, заня­тые заготов­кой кор­мов и наблюдав­шие за их рас­пре­де­ле­ни­ем, каз­на­чеи (кве­сто­ры), кото­рые вели все денеж­ные дела обще­ства, веда­ли при­хо­да­ми и рас­хо­да­ми. Штат бего­во­го обще­ства насчи­ты­вал в сво­ем соста­ве сот­ни людей. Очень веро­ят­но, что обще­ствам при­над­ле­жа­ли и неко­то­рые из кон­ских заво­дов, нахо­див­ших­ся в Апу­лии, этом цен­тре ита­лий­ско­го коне­вод­ства. Тех­ни­че­ским назва­ни­ем таких бего­вых обществ было fac­tio — «пар­тия»; ее гла­ва и хозя­ин назы­вал­ся «гос­по­ди­ном пар­тии» (do­mi­nus fac­tio­nis). В рес­пуб­ли­кан­ское вре­мя таких «пар­тий» было две, и чтобы победи­те­ля на бегах было вид­но сра­зу, «пар­тии» ста­ли оде­вать сво­их воз­ниц в раз­ные цве­та: воз­ни­цы одной появ­ля­лись в туни­ках бело­го цве­та с.237 (fac­tio al­ba­ta — «белая пар­тия»), а дру­гой — в крас­ных (fac­tio rus­sa­ta — «крас­ная пар­тия»). При импе­рии появи­лось еще два обще­ства — «голу­бые» (ve­ne­ta) и «зеле­ные» (pra­si­na), сра­зу выдви­нув­ши­е­ся впе­ред; впо­след­ст­вии, при позд­ней импе­рии, две преж­них «пар­тии» или пре­кра­ти­ли свое суще­ст­во­ва­ние, или сли­лись с новы­ми: «белые» с «зеле­ны­ми», а «крас­ные» с «голу­бы­ми»; в IV в., напри­мер, упо­ми­на­ют­ся толь­ко эти послед­ние.

Что люди увле­ка­лись и увле­ка­ют­ся бега­ми, это понят­но: кра­сота лоша­дей, борь­ба за пер­вен­ство, искус­ство воз­ниц — есть на что посмот­реть и чему поди­вить­ся. Есте­ствен­но было, из раза в раз бывая в цир­ке, осо­бен­но заин­те­ре­со­вать­ся каки­ми-то лошадь­ми, каким-то воз­ни­цей, «болеть» за них, радо­вать­ся их победе. В рим­ском цир­ке, одна­ко, слу­чи­лось дру­гое. Люди свя­за­ли свои инте­ре­сы с опре­де­лен­ной «пар­ти­ей», пере­жи­ва­ли ее успе­хи и неуда­чи, как лич­ные, соб­ст­вен­ные; «люби­ли тряп­ку, бла­го­во­ли­ли к тряп­ке, и если в самый раз­гар состя­за­ний состя­заю­щи­е­ся мог­ли бы обме­нять­ся сво­ей цвет­ной одеж­дой, то зри­те­ли обме­ня­ют и пред­мет сво­ей горя­чей при­яз­ни и сра­зу поки­нут тех воз­ниц и тех лоша­дей, кото­рых они узна­ют изда­ли, чьи име­на они выкри­ки­ва­ют» (Pl. epist. IX. 6. 2—7). Пли­ний искренне удив­лял­ся это­му: «Я чув­ст­вую неко­то­рое удо­воль­ст­вие от того, что нечув­ст­ви­те­лен к их удо­воль­ст­вию». При­вя­зан­ность к «тряп­ке» дей­ст­ви­тель­но с пер­во­го взгляда вызы­ва­ет удив­ле­ние вполне есте­ствен­ное. С пер­во­го взгляда толь­ко Пли­ний, с удо­воль­ст­ви­ем под­чер­ки­вав­ший несо­из­ме­ри­мость меж­ду сво­ей умст­вен­ной куль­ту­рой и уров­нем инте­ре­сов и вку­сов «тол­пы», не захо­тел вглядеть­ся в сущ­ность люб­ви к «тряп­ке» и не попы­тал­ся опре­де­лить, на чем она зиждет­ся. При­чин этой стран­ной при­вя­зан­но­сти было мно­го — преж­де все­го, конеч­но, мате­ри­аль­ная заин­те­ре­со­ван­ность. У нас, к сожа­ле­нию, нет доку­мен­тов, кото­рые поз­во­ли­ли бы бли­же озна­ко­мить­ся с хозяй­ст­вом и поста­нов­кой финан­со­во­го дела в бего­вых ком­па­ни­ях, но мы зна­ем, что в соста­ве их были дель­цы боль­шо­го сти­ля, воро­чав­шие мил­ли­о­на­ми, и «гос­по­дин пар­тии» был толь­ко ее пред­ста­ви­те­лем, «пер­вым сре­ди рав­ных». Сколь­ко людей вхо­ди­ло в состав тако­го обще­ства? Сколь­ко дру­гих были кос­вен­но свя­за­ны с его делом? Вла­дель­цы кон­ных заво­дов, у кото­рых обще­ство поку­па­ло лоша­дей, есте­ствен­но, при­ни­ма­ли к серд­цу успех све­жих ска­ку­нов, если даже и не участ­во­ва­ли в при­бы­лях. Те, кто с.238 дер­жал пари на лоша­дей дан­но­го обще­ства, полу­чал выиг­рыш часто нема­лый⁴. Ряд людей был кров­но заин­те­ре­со­ван в успе­хе дан­но­го обще­ства, был сцеп­лен с ним креп­ки­ми свя­зя­ми денеж­ной выго­ды. А с эти­ми людь­ми было свя­за­но мно­же­ство дру­гих, кото­рые ока­зы­ва­лись на сто­роне этой «тряп­ки», пото­му что к ней бла­го­во­ли­ли их патро­ны, дру­зья, род­ные или люди, чью бла­го­склон­ность им хоте­лось при­об­ре­сти. Может быть, какую-то для нас неуло­ви­мую, к сожа­ле­нию, роль игра­ли опре­де­лен­ные поли­ти­че­ские сим­па­тии и настро­е­ния. Может быть, оппо­зи­ция была не толь­ко в сена­те, но и на кон­ном дво­ре и в конюшне? Извест­но, что и Кали­гу­ла, и Нерон, и Доми­ци­ан покро­ви­тель­ст­во­ва­ли одно­му из бего­вых обществ, и это покро­ви­тель­ство вос­при­ни­ма­лось осталь­ны­ми, конеч­но, как неза­слу­жен­ное оскорб­ле­ние. Зависть, обида, боязнь, него­до­ва­ние — эти чув­ства в раз­ных оттен­ках и с раз­ной силой жили в серд­цах тысяч и тысяч. Нель­зя ли думать, что эта эмо­цио­наль­ная оппо­зи­ция была, пожа­луй, страш­нее идео­ло­ги­че­ской, сенат­ской; и смерть тро­их импе­ра­то­ров не была ли в какой-то мере под­готов­ле­на этим «цир­ко­вым недо­воль­ст­вом»?

Людей соби­ра­ло в цир­ке мно­гое. Преж­де все­го захва­ты­ваю­щим было зре­ли­ще стре­ми­тель­но нес­ших­ся, сши­бав­ших­ся, обго­няв­ших одна дру­гую квад­риг; пре­крас­ные лоша­ди, лихие воз­ни­цы, смер­тель­ная опас­ность этих состя­за­ний — это­го было бы доста­точ­но, чтобы глядеть на аре­ну, не отры­вая глаз, зата­ив дыха­ние. А тут при­со­еди­ни­лись еще весе­лая тол­па, в кото­рой пест­ро­та свое­воль­ных жен­ских костю­мов выде­ля­лась ярки­ми пят­на­ми на фоне свер­каю­щей белиз­ны обя­за­тель­ных тог, воз­мож­ность завя­зать лег­кое, ни к чему не обя­зы­ваю­щее зна­ком­ство, — Овидий реко­мен­до­вал цирк как самое под­хо­дя­щее для это­го место, — при­сут­ст­вие само­го импе­ра­то­ра, бога­тое уго­ще­ние после игр и, может быть, счаст­ли­вая тес­се­ра⁵…

Глав­ны­ми дей­ст­ву­ю­щи­ми лица­ми в дни цир­ко­вых игр были воз­ни­цы. Эта про­фес­сия чаще все­го пере­хо­ди­ла от отца к сыну; ино­гда опыт­ный кучер обу­чал юнца (за это дело сле­до­ва­ло брать­ся смо­ло­ду; Крес­цент, победи­тель в сот­нях состя­за­ний, выехал на аре­ну в три­на­дца­ти­лет­нем воз­расте), и уче­ник хра­нил бла­го­дар­ную память о сво­ем вос­пи­та­те­ле. Он рос сре­ди коню­хов и воз­ниц, ловил их рас­суж­де­ния и рас­ска­зы, их инте­ре­сы запол­ня­ли его душу. Он зна­ко­мил­ся с их меч­та­ми, мыс­ля­ми и жела­ни­я­ми в те годы, когда с.239 впе­чат­ле­ния окру­жаю­ще­го мира и его уро­ки вре­зы­ва­ют­ся в душу неиз­гла­ди­мо и на всю жизнь. Победа в цир­ке пред­став­ля­ет­ся ему пре­де­лом чело­ве­че­ских дости­же­ний; он не зна­ет на зем­ле сла­вы осле­пи­тель­нее, чем сла­ва воз­ни­цы-победи­те­ля. Конюш­ня для него — и род­ной дом, и шко­ла жиз­ни, и уни­вер­си­тет: здесь он изу­ча­ет все тон­ко­сти и хит­ро­сти сво­его нелег­ко­го ремес­ла, усва­и­ва­ет тех­ни­че­ский жар­гон цир­ка и его иде­а­лы. Они огра­ни­че­ны цир­ко­вой аре­ной: на бего­вой дорож­ке его ждет все, чем крас­на ему жизнь, — побед­ный венок, неисто­вые руко­плес­ка­ния мно­готы­сяч­ной тол­пы, богат­ство, гром­кое имя, кото­рое пере­ка­тит­ся, может быть, даже за пре­де­лы Ита­лии⁶. Он ведет счет сво­им победам и награ­дам с точ­но­стью уче­но­го педан­та и уве­ко­ве­чи­ва­ет в длин­ных над­пи­сях виды упря­жек, коли­че­ство заездов, име­на сво­их лоша­дей⁷. Он упо­ен не толь­ко сла­вой и успе­хом, он пья­не­ет от рис­ка и опас­но­сти. Каж­дый раз, выез­жая на аре­ну, он выез­жа­ет на встре­чу со смер­тью⁸; и его победа — это оче­ред­ное тор­же­ство над ней. Гор­дость собой, удаль и моло­де­че­ство пере­пол­ня­ют его суще­ство; он чув­ст­ву­ет себя выше обыч­ных людей и выше зако­нов, кото­рые для них, про­стых смерт­ных, обя­за­тель­ны⁹. Его нрав­ст­вен­ные поня­тия очень невы­со­ки: чув­ство това­ри­ще­ства ему незна­ко­мо и недо­ступ­но; това­рищ по про­фес­сии для него толь­ко сопер­ник, у кото­ро­го надо вырвать победу, и он не заду­мы­ва­ет­ся над сред­ства­ми, с помо­щью кото­рых он ее вырвет, — соб­ст­вен­ная хит­рость¹⁰ или помощь злых сил — не все ли рав­но? Важ­но победить¹¹.

В обли­ке это­го лихо­го и зло­го удаль­ца есть одна тро­га­тель­ная чер­та: отно­ше­ние к лоша­дям, на кото­рых он ездит. Люд­ское обще­ство скла­ды­ва­ет­ся для него из двух кате­го­рий: това­ри­щей-воз­ниц и вос­тор­жен­ных поклон­ни­ков, осы­паю­щих его подар­ка­ми и похва­ла­ми; он дышит возду­хом это­го вос­тор­га, соби­ра­ет их подар­ки и скап­ли­ва­ет богат­ство, но в глу­бине души пре­зи­ра­ет эту тол­пу. Раз­ве кто-нибудь из них отва­жит­ся на то, что для него совер­шен­но обыч­но? И если сча­стье отвер­нет­ся от него, раз­ве они не отвер­нут­ся тоже? Това­ри­щи? Они так же хлад­но­кров­но погу­бят его, как и он их. Под­лин­ные дру­зья, на кото­рых мож­но поло­жить­ся, кото­рые не под­ве­дут и не обма­нут, — это кони; они опо­ра и помощь; от них зави­сит и победа, и самая жизнь; и воз­ни­ца неиз­мен­но делит­ся с ними тем, чем доро­жит боль­ше все­го, — сво­ей сла­вой¹².