История добродетельной Лукреции: между литературой, правом и ритуалом

с.176 В рим­ской исто­ри­че­ской тра­ди­ции Лукре­ция пред­став­ле­на сре­ди глав­ных геро­ев свер­же­ния дина­стии Тарк­ви­ни­ев и лик­вида­ции монар­хии в Риме. Жена цар­ско­го пле­мян­ни­ка Тарк­ви­ния Кол­ла­ти­на покон­чи­ла жизнь само­убий­ст­вом, после того как сын царя Секст совер­шил над ней наси­лие¹. В лите­ра­ту­ре и изо­бра­зи­тель­ном искус­стве она навеч­но оста­лась сим­во­лом чело­ве­че­ской доб­ле­сти, не поко­рен­ной тира­ни­ей. Во мно­гих вер­си­ях и римей­ках этой исто­рии Лукре­ция сим­во­ли­зи­ру­ет Рим (или, шире, Роди­ну), а насиль­ник Секст Тарк­ви­ний — образ тира­на (или вра­га)².

В нау­ке нет един­ства мне­ний о под­лин­но­сти этой исто­рии. Этто­ре Пайс видел в ней леген­ду, имев­шую отно­ше­ние к рели­ги­оз­ным куль­там Ардеи и при­не­сен­ную в Рим толь­ко во вто­рой поло­вине IV в. до н. э.³ Андре­ас Аль­фёль­ди счи­тал ее пол­но­стью вымыш­лен­ной, введен­ной в III в. до н. э. для того, чтобы скрыть тот непри­ят­ный для рим­лян факт, что послед­ний рим­ский царь был изгнан этрус­ком Пор­сен­ной, а не в резуль­та­те народ­но­го вос­ста­ния⁴. Дру­гие исто­ри­ки скло­ня­ют­ся к тому мне­нию, что если сама геро­и­ня и была вымыш­лен­ной, то какое-то исто­ри­че­ское ядро в собы­ти­ях 509 г. до н. э. все же име­ет­ся⁵. Посколь­ку нет ясно­сти в про­ис­хож­де­нии этой исто­рии, то мно­гие пред­по­чи­та­ют видеть в ней опо­э­ти­зи­ро­ван­ную и роман­ти­зи­ро­ван­ную реаль­ность.

У дру­гих иссле­до­ва­те­лей дра­ма­тизм рас­ска­за Ливия вызы­ва­ет ассо­ци­а­цию с нали­чи­ем теат­раль­но­го источ­ни­ка⁶. Мно­гие чер­ты, выде­лен­ные Хараль­дом Гел­дне­ром, харак­те­ри­зу­ют исто­рию Лукре­ции как состав­ную часть рим­ско­го лите­ра­тур­но­го про­цес­са⁷. В антич­ной лите­ра­ту­ре она явля­ла собой ско­рее некий архе­тип­ный обра­зец жен­ской с.177 чистоты и доб­ле­сти, геро­и­ню эле­ги­че­ской поэ­зии, неже­ли исто­ри­че­ский пер­со­наж⁸.

Род­ство мужа Лукре­ции с ее насиль­ни­ком при­во­дит на память древ­ний мифо­ло­ги­че­ский сюжет вза­и­моот­но­ше­ний двух муж­чин и жен­щи­ны. В Восточ­ном Сре­ди­зем­но­мо­рье это исто­рия про двух бра­тьев, у одно­го из кото­рых была ковар­ная жена. Гре­че­ская вер­сия это­го сюже­та, — исто­рия Иоси­фа и жены фара­о­на Поти­фа­ра, — веро­ят­но, вос­хо­дит к древ­не­еги­пет­ской «Сказ­ке о двух бра­тьев», кото­рая в свою оче­редь про­из­вод­на от мифа о богах Ану­би­се и Бата⁹. С точ­ки зре­ния гре­че­ско­го вари­ан­та исто­рии о двух бра­тьях и похот­ли­вой жене одно­го из них, рас­сказ о Лукре­ции пред­став­ля­ет­ся как кон­фликт двух двою­род­ных бра­тьев, Тарк­ви­ния Кол­ла­ти­на и Секс­та Тарк­ви­ния, по пово­ду жены пер­во­го из них¹⁰. По мне­нию Джо­се­лин Смолл, в этрус­ской вер­сии это­го сюже­та, кото­рую иссле­до­ва­тель­ни­ца про­чи­ты­ва­ет в изо­бра­же­ни­ях на трех погре­баль­ных урнах I в. до н. э., Лукре­ция не выгляде­ла ни жерт­вой, ни образ­цом доб­ле­сти, но ско­рее жен­щи­ной, кото­рую соблаз­нил Секст Тарк­ви­ний, и кото­рая покон­чи­ла с собой, когда ее бро­сил любов­ник¹¹. Воз­мож­но даже, что, будучи стар­ше сво­его воз­люб­лен­но­го, Лукре­ция была вовсе не совра­щен­ной невин­ной жерт­вой, а соблаз­ни­тель­ни­цей, кото­рая жаж­да­ла обла­дать кра­си­вым моло­дым чело­ве­ком. Такой образ, при­ме­ра­ми кото­ро­го могут быть Фед­ра, Сфе­не­бея или Дидо­на, был доста­точ­но рас­про­стра­нен в антич­ной лите­ра­ту­ре. При срав­не­нии исто­рия рим­ских Тарк­ви­ни­ев явля­ет­ся свое­об­раз­ной про­ек­ци­ей леген­дар­ной семьи Атридов¹². Мать Ага­мем­но­на и Мене­лая, Аэро­па изме­ни­ла мужу Атрею с его бра­том Фие­стом, за что Атрей бро­сил ее в море.

С дру­гой сто­ро­ны, исто­рия Лукре­ции явля­ет­ся частью рас­ска­за об изгна­нии Тарк­ви­ни­ев из Рима, что дела­ет ее похо­жей на исто­рию о тиране-насиль­ни­ке, рас­про­стра­нен­ную в гре­че­ской лите­ра­ту­ре¹³. В обра­зе с.178 Тарк­ви­ния Гор­до­го нашло отра­же­ние сте­рео­тип­ное антич­ное пред­став­ле­ние о тиране¹⁴. Геро­дот (III. 80) вкла­ды­ва­ет в уста пер­са Ота­ны опре­де­ле­ние трех глав­ных отри­ца­тель­ных черт тира­на — он нару­ша­ет оте­че­ские обы­чаи и зако­ны, каз­нит людей без суда и наси­лу­ет жен­щин¹⁵. Плу­тарх (Mul. virt. 20, 22, 24, 26) пере­да­ет серию исто­рий о гре­че­ских жен­щи­нах, под­верг­ших­ся наси­лию, кото­рые ото­мсти­ли сво­е­му насиль­ни­ку¹⁶. У Пав­са­ния (VIII. 47. 6) мы узна­ем о без­вест­ной девуш­ке, под­верг­шей­ся наси­лию тира­на Орхо­ме­на и покон­чив­шей с собой от сты­да и позо­ра. Дру­гая исто­рия (II. 20. 2) рас­ска­зы­ва­ет об аргос­ском вое­на­чаль­ни­ке Бри­ан­те, обес­че­стив­шем девуш­ку и отмщен­ным как ею самой, так и под­няв­шим­ся на ее защи­ту наро­дом¹⁷. Недав­но Кэрол Нью­ландс рас­смот­ре­ла исто­рию Лукре­ции как аллю­зию на гре­че­ский миф о Прокне, Фило­ме­ле и Терее¹⁸. Поэто­му, кажет­ся, логич­ной выглядит идея, раз­ви­тая Атти­лио Мастро­чин­кве, что само­убий­ство Лукре­ции было вос­пе­то поэтом Акци­ем (послед­няя треть II в. до н. э.) в тра­гедии «Брут», напи­сан­ной по сюже­ту «Элек­тры» Еври­пида¹⁹. У послед­не­го Акций заим­ст­во­вал мотив мести тира­ну, к кото­рой Лукре­ция при­зы­ва­ет род­ных сво­ей смер­тью.

Дан­ная ста­тья име­ет целью про­следить пре­вра­ще­ние исто­рии Лукре­ции из лите­ра­тур­но­го сюже­та в псев­до­и­сто­ри­че­ский рас­сказ о паде­нии древ­ней рим­ской монар­хии. При этом посту­ли­ру­ет­ся, что нали­чие в ней спе­ци­фи­че­ски рим­ских дета­лей про­из­вод­но от риту­аль­ной прак­ти­ки и ее осмыс­ле­ния рим­ски­ми исто­ри­ка­ми от Акция до Ливия.

1. Гре­че­ские ана­ло­гии в исто­рии рим­ских Тарк­ви­ни­ев

Исто­ри­че­ская же тра­ди­ция о низ­вер­же­нии Тарк­ви­ни­ев обна­ру­жи­ва­ет боль­шое сход­ство с одно­вре­мен­ны­ми собы­ти­я­ми в Афи­нах, на что обра­щал вни­ма­ние уже Авл Гел­лий (XVII. 21. 6—7). В Риме и в Афи­нах в одно и то же вре­мя про­изо­шли рево­лю­ции, при­вед­шие к смене кон­сти­ту­ци­он­но­го строя. В Афи­нах была низ­вер­же­на семья тира­нов Писи­стра­ти­дов, один из сыно­вей Писи­стра­та был убит, а дру­гой изгнан, после чего после­до­ва­ли рефор­мы Кли­сфе­на, вво­див­шие демо­кра­ти­че­ское прав­ле­ние. В то же самое вре­мя в Риме осу­ществля­ет­ся изгна­ние с.179 цар­ской семьи Тарк­ви­ни­ев, послед­ний пред­ста­ви­тель кото­рой пра­вил тира­ни­че­ски. За этим после­до­ва­ло осно­ва­ние рес­пуб­ли­кан­ско­го прав­ле­ния, кото­рое осу­ществлял пер­вый кон­сул Луций Юний Брут, дей­ст­во­вав­ший в инте­ре­сах наро­да. Паде­ние Писи­стра­ти­дов име­ло пово­дом сек­су­аль­ное пре­ступ­ле­ние — попыт­ку наси­лия Гип­пар­ха, одно­го из сыно­вей тира­на, над Гар­мо­ди­ем, воз­люб­лен­ным афи­ня­ни­на Ари­сто­ги­то­на. Сход­ным обра­зом, и пово­дом к изгна­нию Тарк­ви­ни­ев послу­жи­ла попыт­ка цар­ско­го сына Секс­та Тарк­ви­ния скло­нить к измене мужу доб­ро­де­тель­ную Лукре­цию. Оба раз­гне­ван­ных поведе­ни­ем тира­на афи­ня­ни­на, Гар­мо­дий и Ари­сто­ги­тон, высту­пи­ли про­тив Писи­стра­ти­дов еще и пото­му, что после неудач­ной попыт­ки соблаз­нить Гар­мо­дия Гип­парх при­чи­нил обиду его сест­ре (Thuc. VI. 54—59). Вслед­ст­вие это­го заго­во­ра Гип­парх был убит, но тира­ния про­су­ще­ст­во­ва­ла еще четы­ре года. Лишь дея­тель­ность Кли­сфе­на ока­за­лась успеш­ной, и после изгна­ния Гип­пия, с 508 г. до н. э., нача­лась эра афин­ской демо­кра­тии²⁰.

Роберт Оги­л­ви отме­тил, что одним из ее пер­вых актов были про­скрип­ции про­тив чле­нов семьи тира­нов²¹. Кли­сфен ввел ост­ра­кизм, кото­рый в первую оче­редь был направ­лен про­тив тира­нов и пер­вое исполь­зо­ва­ние кото­ро­го кос­ну­лось одно­го из кузе­нов Писи­стра­ти­дов — Гип­пар­ха, сына Хар­ма. Об этом исполь­зо­ва­нии ост­ра­киз­ма рас­ска­зы­ва­ет Ари­сто­тель (At­hen. pol. 22. 4): «И пер­вым под­верг­ся ост­ра­киз­му один из его род­ст­вен­ни­ков, Гип­парх, сын Хар­ма из Кол­ли­та, кото­ро­го глав­ным обра­зом и имел в виду Кли­сфен, изда­вая этот закон, так как хотел его изгнать. Надо ска­зать, что афи­няне со свой­ст­вен­ной наро­ду снис­хо­ди­тель­но­стью поз­во­ля­ли тем из сто­рон­ни­ков тира­нов, кото­рые не при­ни­ма­ли уча­стия в их пре­ступ­ле­ни­ях во вре­мя смут, про­жи­вать в горо­де. Вот их-то вождем и про­ста­том был Гип­парх» (перев. С. А. Жебеле­ва).

Фак­ти­че­ски неви­нов­ный поли­тик был послан в изгна­ние про­сто из-за нелюб­ви к его семей­ным свя­зям с изгнан­ны­ми тира­на­ми и пото­му, что имя Гип­пар­ха вызы­ва­ло непри­ят­ные ассо­ци­а­ции с уби­тым тира­ном. Точ­но так­же в Риме Луций Тарк­ви­ний Кол­ла­тин был изгнан по пред­ло­же­нию Бру­та, так как его имя ассо­ции­ро­ва­лось с име­нем изгнан­но­го царя, Луция Тарк­ви­ния Гор­до­го, пле­мян­ни­ком кото­ро­го он был. И это соот­вет­ст­вие рим­ско­го сюже­та афин­ско­му не про­сто сов­па­де­ние; этот несчаст­ный Кол­ла­тин про­ис­хо­дил из горо­да Кол­ла­ции (Col­la­tia), а род­ным демом Гип­пар­ха, сына Хар­ма, был Колит (Κολ­λυ­τός). Оче­вид­но, что рим­ская исто­рия была скон­струи­ро­ва­на по афин­ской моде­ли, в сюже­те кото­рой уже име­лось гото­вое место для Лукре­ции (оби­жен­ные Гар­мо­дий и его сест­ра)²².

Сам же рас­сказ о Лукре­ции обна­ру­жи­ва­ет ана­ло­гии с дру­гим гре­че­ским источ­ни­ком. Извест­но, что рим­ские анна­ли­сты заим­ст­во­ва­ли сюжет­ную осно­ву мно­гих рас­ска­зов о цар­ст­во­ва­нии Тарк­ви­ни­ев с.180 у Геро­до­та. Так, роль Секс­та Тарк­ви­ния при взя­тии рим­ля­на­ми Габий (Liv. I. 53. 4—54. 10; Ovid. Fas­ti. II. 689 sqq.) подоб­на роли пол­ко­во­д­ца Зопи­ра при захва­те Дари­ем Вави­ло­на (Hdt. III. 153 sqq.); а муд­рый совет отца Секс­та, рим­ско­го царя Тарк­ви­ния Гор­до­го (Liv. I. 54. 5—8; Ovid. Fas­ti. II. 701—706), повто­ря­ет совет тира­на Миле­та Фра­си­бу­ла коринф­ско­му тира­ну Пери­ан­дру (Hdt. III. 154—158; V. 92).

Ливий (I. 34. 8) и Дио­ни­сий Гали­ка­нас­ский (AR. III. 47. 3) пере­да­ют рас­сказ о при­езде в Рим этрус­ско­го Луку­мо­на, кото­рый потом стал царем под име­нем Тарк­ви­ния. По пути ехав­шие на повоз­ке Луку­мон и его жена Тана­к­виль ока­за­лись участ­ни­ка­ми стран­но­го собы­тия. Паря­щий в небе орел неожи­дан­но спи­ки­ро­вал и сорвал с голо­вы Луку­мо­на его голов­ной убор. Под­няв­шись высо­ко в небо, орел не менее неожи­дан­но воз­вра­ща­ет­ся обрат­но к пут­ни­кам и водру­жа­ет голов­ной убор обрат­но на голо­ву обес­ку­ра­жен­но­го Луку­мо­на. Тана­к­виль, будучи све­ду­щей в этрус­ском авгу­раль­ном искус­стве, истол­ко­ва­ла слу­чив­ше­е­ся в том смыс­ле, что небес­ные боги обе­ща­ли Луку­мо­ну высо­кое поло­же­ние на новой родине и цар­скую власть в Риме. Этот рас­сказ схо­ден с исто­ри­ей ана­то­лий­ско­го кре­стья­ни­на Гор­дия, сын кото­ро­го Мидас стал царем Фри­гии. Эту исто­рию рас­ска­зы­ва­ет Арри­ан (Anab. II. 3. 1—6, перев. М. Е. Сер­ге­ен­ко): «Алек­сандр вошел в Гор­дий и под­нял­ся в кремль, где нахо­дил­ся дво­рец Гор­дия и его сына Мида­са. Ему очень захо­те­лось посмот­реть тут повоз­ку Гор­дия и узел на ярме этой повоз­ки. Об этой повоз­ке мест­ные жите­ли рас­ска­зы­ва­ют зна­ме­ни­тую исто­рию: в древ­но­сти жил во Фри­гии бед­няк Гор­дий; был у него кло­чок зем­ли и пара волов: на одном он пахал, на дру­гом зани­мал­ся изво­зом. Одна­жды, когда он пахал, к нему на ярмо сел орел и сидел, пока он не рас­пряг вола. Пере­пу­ган­ный Гор­дий пошел рас­ска­зать о боже­ст­вен­ном зна­ме­нии тел­мес­ским про­ри­ца­те­лям. Тел­мес­цы уме­ют истол­ко­вы­вать боже­ст­вен­ные зна­ме­ния, и дар про­ри­ца­ния насле­ду­ют у них в роду муж­чи­ны, жен­щи­ны и дети. Под­хо­дя к какой-то деревне в тел­мес­ском окру­ге, он встре­тил девуш­ку, чер­пав­шую воду, и рас­ска­зал ей про свой слу­чай с орлом. Девуш­ка эта была сама из рода про­ри­ца­те­лей; она веле­ла ему, вер­нув­шись на то самое место, при­не­сти жерт­ву Зев­су-Царю. Гор­дий же попро­сил ее пой­ти вме­сте с ним и объ­яс­нить, как при­но­сить жерт­ву. Он совер­шил ее так, как она ему ука­за­ла: соче­тал­ся с девуш­кой бра­ком, и у них родил­ся сын Мидас. Когда этот Мидас был уже кра­си­вым, храб­рым мужем, во Фри­гии раз­ра­зи­лась меж­до­усо­би­ца, от кото­рой стра­да­ли все. Полу­че­но было пред­ска­за­ние, что к ним на повоз­ке при­е­дет царь, кото­рый и пре­кра­тит меж­до­усо­би­цу. Пока они еще рас­суж­да­ли об этом, в народ­ном собра­нии появил­ся и стал с повоз­кой Мидас вме­сте с отцом и мате­рью. Тут, сооб­ра­жа­ясь с пред­ска­за­ни­ем, при­зна­ли в Мида­се того, о кото­ром боже­ство изрек­ло, что он при­е­дет на повоз­ке. Мида­са поста­ви­ли царем. Мидас пре­кра­тил меж­до­усо­би­цу, а отцов­скую повоз­ку поста­вил в крем­ле, как бла­годар­ст­вен­ное под­но­ше­ние Зев­су-Царю за нис­по­слан­но­го орла. Об этой повоз­ке рас­ска­зы­ва­ют вот еще что; тому, кто раз­вя­жет узел на ее ярме, пред­ска­за­но вла­деть Ази­ей».

В этой исто­рии пра­во Гор­дия на цар­скую власть в Фри­гии пере­пи­са­но на его сына Мида­са. И тот, и дру­гой явля­ют­ся в сто­ли­цу сидя на повоз­ке вме­сте со жри­цей (одно­му она мать, а дру­го­му жена), а, соглас­но про­ри­ца­нию, власть царя-при­ми­ри­те­ля полу­чит тот, кто при­е­дет с.181 на повоз­ке вме­сте с ней. Всту­пив в брак с Гор­ди­ем, девуш­ка-жри­ца имен­но его отме­ти­ла как боже­ст­вен­но­го избран­ни­ка. На это же ука­зы­ва­ет и орел, сев­ший на ярмо его волов, и тот факт, что сто­ли­цу Фри­гии назва­ли его име­нем — Гор­дий, и то, что имен­но его повоз­ка была посвя­ще­на в храм как сим­вол цар­ской вла­сти.

Луку­мон-Тарк­ви­ний при­был в Рим в сопро­вож­де­нии сво­ей спо­соб­ной к про­ри­ца­нию жены Тана­к­виль, точ­но так же, как Гор­дий при­ехал в сто­ли­цу Фри­гии вме­сте с женой-жри­цей. Обе пары сиде­ли на повоз­ке, кото­рая во фри­гий­ской леген­де ока­зы­ва­ет­ся сим­во­лом цар­ской вла­сти²³. Тот факт, что Алек­сандр Македон­ский и его спут­ни­ки виде­ли в хра­ме эту повоз­ку, хра­ни­мую как свя­щен­ный объ­ект, ука­зы­ва­ет на то, что у этой леген­ды была какая-то риту­аль­ная осно­ва и повоз­ка дей­ст­ви­тель­но игра­ла роль сим­во­ла цар­ской вла­сти. Сход­ство же фри­гий­ской и рим­ской исто­рий поз­во­ля­ет пред­по­ла­гать, что и в Риме дело обсто­я­ло таким же обра­зом — опре­де­лен­ный вид колес­ниц был пред­на­зна­чен толь­ко для свя­щен­ных особ²⁴. Жен­щи­на игра­ла важ­ную роль в этой мифо­ло­ги­че­ской сцене, она раз­га­ды­ва­ет пред­зна­ме­но­ва­ние и тем самым при­но­сит цар­ский титул сво­е­му спут­ни­ку²⁵. Во фри­гий­ской исто­рии Гор­дий полу­чил то же про­ри­ца­ние, что и этрус­ский Луку­мон, и так­же ока­зал­ся жена­тым на жри­це-про­ри­ца­тель­ни­це, как и Луку­мон на Тана­к­виль. Воз­мож­но, брак с девуш­кой-жри­цей (с Тана­к­виль в рим­ской исто­рии) был свя­зан с полу­че­ни­ем цар­ско­го титу­ла²⁶. Соглас­но тра­ди­ции, Сер­вий Тул­лий при­об­рел цар­ский титул после сво­ей женить­бы на цар­ской доче­ри Тарк­ви­нии, его зять Тарк­ви­ний Гор­дый смог стать царем, толь­ко женив­шись на его доче­ри Тул­лии. Хол­ле­ман пола­га­ет, что в клане Тарк­ви­ни­ев было нечто вро­де обы­чая или даже пра­ва для жен­щи­ны делать сво­его мужа царем (mu­lieb­ri do­no — Liv. I. 47. 10)²⁷. Ско­рее, одна­ко, как осно­ва­ние, так и функ­ци­о­ни­ро­ва­ние этрус­ской дина­стии Тарк­ви­ни­ев в Риме было смо­де­ли­ро­ва­но на осно­ве гре­че­ской мифо­ло­гии.

Гре­че­ский прото­тип встре­ча­ет­ся так­же и в исто­рии сме­ще­ния Тарк­ви­ни­ев. Иссле­до­ва­те­ли обра­ти­ли вни­ма­ние на сход­ство меж­ду рим­ской три­а­дой (Кол­ла­тин, его жена Лукре­ция и Секст Тарк­ви­ний) с.182 и лидий­ской три­а­дой (Кан­давл, его жена и Гигес), опи­сан­ной Геро­до­том²⁸. Поведе­ние Кол­ла­ти­на, кото­рый при­нял пред­ло­же­ние Секс­та Тарк­ви­ния про­ве­рить вер­ность их жен в отсут­ст­вие мужей, напо­ми­на­ет похваль­бу Кан­давла кра­сотой его жены, кото­рую он поз­во­лил увидеть Гиге­су без одеж­ды. Оба слу­чая «тести­ро­ва­ния», кото­ро­му под­верг­лись жены, закон­чи­лись тра­ги­че­ски для их участ­ни­ков. Вер­нер Шуберт подроб­но рас­смот­рел сход­ство сюже­та и дета­лей обе­их вер­сий²⁹. Жена Кан­давла, посчи­тав совер­шен­ное муж­чи­на­ми оскорб­ле­ни­ем, пред­ло­жи­ла Гиге­су выбор меж­ду позор­ной смер­тью и цар­ским тро­ном. Точ­но такой же выбор поста­вил перед Лукре­ци­ей про­ник­ший к ней ночью Секст Тарк­ви­ний — или быть уби­той вме­сте с каким-либо рабом и тем быть опо­зо­рен­ной (не имея воз­мож­но­сти оправ­дать­ся), или усту­пить цар­ско­му сыну и затем, когда он уна­сле­ду­ет трон, стать цари­цей. Смерть Кан­давла откры­ла Гиге­су путь к бра­ку с его женой и к полу­че­нию цар­ско­го тро­на. Судь­ба Лукре­ции была иной, но ее смерть так­же при­ве­ла к пре­кра­ще­нию преж­ней дина­стии и пере­да­ла власть тому, кто ото­мстил за честь жен­щи­ны.

Ана­ло­гич­ные исто­рии в гре­че­ской лите­ра­ту­ре при­во­дят иссле­до­ва­те­лей к заклю­че­нию, что при­чи­ной само­убий­ства Лукре­ции ста­ло ее жела­ние подвиг­нуть род­ст­вен­ни­ков ото­мстить Тарк­ви­ни­ям за пору­ган­ную честь³⁰. Ари­сто­тель (Pol. 1311a—b) ука­зы­вал, что нема­ло тира­нов было сверг­ну­то и рас­ста­лось с жиз­нью от руки мсти­те­лей за нане­сен­ное оскорб­ле­ние.

2. Исто­рия Лукре­ции в эпо­ху Авгу­ста

В изло­же­нии Ливия (I. 57—58) и Дио­ни­сия Гали­кар­насско­го (AR. IV. 64—67) рас­сказ о Лукре­ции раз­ли­ча­ет­ся дета­ля­ми, кото­рые помо­га­ют понять харак­тер фор­ми­ро­ва­ния исто­ри­че­ской тра­ди­ции. Дио­ни­сий, пере­ска­зы­вая исто­рию, опус­ка­ет первую встре­чу Секс­та с Лукре­ци­ей. В его изло­же­нии Секст Тарк­ви­ний слу­чай­но оста­но­вил­ся в доме отсут­ст­во­вав­ше­го Кол­ла­ти­на, будучи послан отцом по делам из Ардеи в Кол­ла­цию. Ока­зав­шись под одной кры­шей с Лукре­ци­ей, кото­рая и рань­ше нра­ви­лась ему, цар­ский сын при­нудил ее ему отдать­ся. Наут­ро он вер­нул­ся в воен­ный лагерь, а Лукре­ция в чер­ных одеж­дах и с при­готов­лен­ным кин­жа­лом отправ­ля­ет­ся в дом отца в Рим. Потре­бо­вав созвать как мож­но боль­ше дру­зей и род­ст­вен­ни­ков, она рас­ска­зы­ва­ет им о слу­чив­шем­ся и вон­за­ет кли­нок себе в серд­це. Рас­сказ Дио­ни­сия прост и безыс­ку­сен. Цар­ский сын опо­зо­рил жену сво­его кузе­на, она покон­чи­ла с собой, при­зы­вая сво­ей смер­тью род­ст­вен­ни­ков ото­мстить семье насиль­ни­ка.

Дио­ни­сий, со ссыл­кой на Фабия, рас­ска­зы­ва­ет о про­ис­хож­де­нии Кол­ла­ти­на. Мож­но понять, что Кол­ла­тин был важ­ной частью пер­во­на­чаль­ной исто­рии. При­во­ди­мую здесь же био­гра­фию Бру­та Дио­ни­сий пере­ска­зы­ва­ет отдель­но и толь­ко пото­му, что совре­мен­ные ему рим­ляне с.183 осо­бен­но чти­ли Бру­та как осно­ва­те­ля рес­пуб­ли­ки. Не сле­ду­ет ли думать, что к исто­рии Лукре­ции у Фабия Брут имел кос­вен­ное отно­ше­ние?

Рас­сказ Ливия более кра­со­чен. Ску­чаю­щие во вре­мя оса­ды Ардеи цар­ские сыно­вья и их сверст­ни­ки из знат­ных рим­ских семей зате­я­ли спор о вер­но­сти сво­их жен. Спор пере­шел в нешу­точ­ное сопер­ни­че­ство, и воз­ник­ло реше­ние про­ве­рить, чем зани­ма­ют­ся жены и чья жена ведет себя более достой­но в отсут­ст­вие мужа. Вско­чив на коней, моло­дые люди поска­ка­ли к Риму и обна­ру­жи­ли, что цар­ские невест­ки про­во­дят вре­мя в пирах и заба­вах, и толь­ко цело­муд­рен­ная Лукре­ция пря­ла шерсть у окна, под­жидая мужа, как и поло­же­но было делать насто­я­щей рим­ской мат­роне³¹. Так Лукре­ция выиг­ра­ла это импро­ви­зи­ро­ван­ное «сорев­но­ва­ние жен», устро­ен­ное их мужья­ми. Вос­пы­лав к ней стра­стью, Секст Тарк­ви­ний тай­ком про­би­ра­ет­ся в Кол­ла­цию и при­бы­ва­ет в дом Кол­ла­ти­на, кото­рый в то вре­мя с осталь­ны­ми сверст­ни­ка­ми оса­жда­ет Ардею. Ночью он явля­ет­ся к Лукре­ции и угро­за­ми при­нуж­да­ет ее удо­вле­тво­рить его страсть. Наут­ро Лукре­ция зовет к себе из Рима отца и из Ардеи мужа, кото­рые при­бы­ва­ют с немно­ги­ми дру­зья­ми, рас­ска­зы­ва­ет им о слу­чив­шем­ся и зака­лы­ва­ет себя кин­жа­лом. Ту же исто­рию повто­ря­ет и Овидий (Ovid. Fas­ti. II. 721—834) с той лишь раз­ни­цей, что спор о жен­ском досто­ин­стве у него вел­ся непо­сред­ст­вен­но меж­ду Секс­том Тарк­ви­ни­ем и Кол­ла­ти­ном³².

Встав­ка, отли­чаю­щая вер­сию Ливия и Овидия от рас­ска­за Дио­ни­сия, пол­но­стью скон­струи­ро­ва­на из таких сте­рео­тип­ных ком­по­нен­тов, как уста­лость от длин­ной оса­ды, ску­ка моло­де­жи из-за без­де­лья, жен­ская тема в раз­го­во­рах муж­ской ком­па­нии, изо­бре­тен­ное сорев­но­ва­ние как выра­же­ние аго­наль­но­го духа, сво­бо­да этрус­ских жен­щин в раз­вле­че­ни­ях, в отли­чие от пат­ри­ар­халь­ной моде­ли поведе­ния рим­ской мат­ро­ны. Идея «состя­за­ния жен», элли­ни­сти­че­ская по духу, неод­но­крат­но встре­ча­лась в лите­ра­ту­ре (напри­мер, суд Пари­са или состя­за­ние в кра­со­те на Лес­бо­се)³³. Лукре­ция выиг­ра­ла сорев­но­ва­ние в соот­вет­ст­вии с пра­ви­ла­ми игры, кото­рые были опре­де­ле­ны муж­чи­на­ми — она дока­за­ла, что явля­ет­ся самой цело­муд­рен­ной из всех жен­щин или, дру­ги­ми сло­ва­ми, самой обыч­ной из них. Пра­ви­ла явно вдох­нов­ля­лись брач­ной поли­ти­кой Авгу­ста. Когда мы видим, что орди­нар­ная мат­ро­на Лукре­ция про­буди­ла страст­ное жела­ние Секс­та Тарк­ви­ния, кажет­ся оче­вид­ным, что Ливий и Овидий стре­ми­лись под­кре­пить иде­ал, на кото­рый ори­ен­ти­ро­ва­ло обще­ство зако­но­да­тель­ство Авгу­ста.

с.184 Анто­нио Гуа­ри­но отме­тил пси­хо­ло­ги­че­скую несов­ме­сти­мость жен­ст­вен­но­сти и сми­рен­но­сти Лукре­ции, с помо­щью кото­рых она победи­ла в «состя­за­нии жен» и кото­рые она про­де­мон­стри­ро­ва­ла, усту­пив Секс­ту Тарк­ви­нию, и ее упор­ства и храб­ро­сти, про­явив­ших­ся в геро­и­че­ском само­убий­стве на сле­дую­щий день³⁴. Шарль Апль­тон пола­гал, что Лукре­ция покон­чи­ла само­убий­ст­вом, посколь­ку в резуль­та­те наси­лия утра­ти­ла чистоту и не мог­ла родить мужу детей, в отцов­стве кото­рых он мог быть уве­рен. Сво­ей смер­тью она сде­ла­ла Секс­та Тарк­ви­ния винов­ным в ее бес­че­стии и при­зва­ла свою семью к отмще­нию за совер­шен­ное им наси­лие³⁵. По мне­нию Апль­то­на, Лукре­ция усту­пи­ла цар­ско­му сыну из-за бояз­ни быть уби­той вме­сте с рабом и тем самым ока­зать­ся опо­зо­рен­ной свя­зью с ним, так что она не смог­ла бы уже снять с себя обви­не­ния в пре­лю­бо­де­я­нии³⁶. Гуа­ри­но же, в целом сле­дуя за Апль­то­ном, пола­га­ет, что угро­за Секс­та убить Лукре­цию вме­сте с рабом была невы­пол­ни­ма, так что она мог­ла не боять­ся бес­че­стия тако­го рода. В бога­том рим­ском доме все­гда были слу­ги для того, чтобы прий­ти на помощь подав­шей голос хозяй­ке. Но лите­ра­тур­ной тра­ди­ции Лукре­ция нуж­на была как геро­и­ня и жерт­ва, а вовсе не как пер­со­наж, сохра­нив­ший цело­муд­рие даже за счет соб­ст­вен­ной жиз­ни. Поэто­му иссле­до­ва­тель пола­га­ет, что, веро­ят­но, под­лин­ная в основ­ном исто­рия Лукре­ции была обра­бота­на на манер гре­че­ской тра­гедии³⁷.

Гуа­ри­но обра­тил вни­ма­ние на пра­во­вую оцен­ку ситу­а­ции, в кото­рой ока­за­лась Лукре­ция. Соглас­но арха­ич­но­му пра­ву, ее поведе­ние мог­ло бы быть ква­ли­фи­ци­ро­ва­но как пре­лю­бо­де­я­ние (adul­te­rium), и поэто­му она долж­на была уме­реть. По lex Julia de adul­te­riis coer­cen­dis, отец имел пра­во убить ее вме­сте с пре­лю­бо­де­ем (Pat­ri da­tur ius oc­ci­den­di adul­te­rium cum fi­lia quam in po­tes­ta­te ha­bet — Dig. XLVIII. 5. 21 (20)). По вер­сии Дио­ни­сия (AR. IV. 66—67), Кол­ла­тин отсут­ст­во­вал в домаш­нем раз­би­ра­тель­стве (iudi­cium do­mes­ti­cum) слу­чив­ше­го­ся с Лукре­ци­ей, так что она выглядит под­чи­нен­ной вла­сти сво­его отца (in pat­ri po­tes­ta­te), а не мужа³⁸. Это дела­ет прав­до­по­доб­ным пред­по­ло­же­ние, что брак Лукре­ции с Кол­ла­ти­ном еще не успе­ли офор­мить, посколь­ку в столь древ­нюю эпо­ху брак si­ne ma­nu вряд ли был воз­мо­жен. В арха­и­че­ском пра­ве муж­чи­на, совер­шав­ший наси­лие над чужой женой или доче­рью, при­го­ва­ри­вал­ся к смер­ти³⁹. Поэто­му после смер­ти Лукре­ции Секст Тарк­ви­ний был вынуж­ден поки­нуть Рим и через корот­кое вре­мя он был убит в Габи­ях.

Джо­се­лин Смолл, одна­ко, пред­по­ла­га­ет, что в ран­ней, этрус­ской вер­сии этой исто­рии Секст Тарк­ви­ний остал­ся в живых и успеш­но скрыл­ся из спаль­ни Лукре­ции с помо­щью боги­ни Вене­ры, с.185 а разо­ча­ро­ван­ная Лукре­ция покон­чи­ла с собой⁴⁰. Когда же исто­рия Лукре­ции ста­ла рас­смат­ри­вать­ся сквозь приз­му зако­но­да­тель­ства Авгу­ста, Секст Тарк­ви­ний дол­жен был уме­реть. Соглас­но зако­нам Авгу­ста о пре­лю­бо­де­я­ни­ях, если один из участ­ни­ков пре­ступ­ле­ния под­вер­гал­ся нака­за­нию, то и его парт­нер так­же дол­жен был полу­чить то же. Так что рим­ская интер­пре­та­ция ори­ги­наль­но­го лите­ра­тур­но­го сюже­та не мог­ла поз­во­лить Секс­ту Тарк­ви­нию остать­ся в живых. Но грек Дио­ни­сий Гали­кар­насский (AR. VI. 11. 2; 12. 5) опи­сы­ва­ет его сра­жав­шим­ся в бит­ве у Региль­ско­го озе­ра (499 или 496 г. до н. э.).

Ричард Бау­ман обра­тил вни­ма­ние, что не толь­ко в арха­и­че­скую эпо­ху, но даже в III—II вв. до н. э. вос­при­я­тие наси­лия над жен­щи­ной гре­ка­ми и рим­ля­на­ми было раз­лич­ным. Для гре­ков было есте­ствен­ным видеть в Лукре­ции жерт­ву наси­лия тира­на, покон­чив­шую с собой из-за нане­сен­но­го ей оскорб­ле­ния. Но в рим­ском обще­стве еще гос­под­ст­во­ва­ли иные нра­вы. Толь­ко с нача­ла I в. до н. э. пре­тор стал раз­ли­чать совер­шен­ное по доб­рой воле (vo­lun­ta­te) и из-за угро­зы при­ме­не­ния наси­лия (me­tus cau­sa) и давать помощь про­тив невы­год­ных дей­ст­вий, вызван­ных наси­ли­ем или при­нуж­де­ни­ем⁴¹. Сле­до­ва­тель­но, мож­но пред­по­ла­гать, что в III—II вв. до н. э. слу­чай Лукре­ции рас­смат­ри­вал­ся рим­ля­на­ми как обыч­ное пре­лю­бо­де­я­ние, и аргу­мен­та­ция Ливия — men­tem pec­ca­re, non cor­pus, et un­de con­si­lium afue­rit, cul­pam abes­se — при­над­ле­жит его соб­ст­вен­ной эпо­хе, эпо­хе зако­но­да­тель­ства Авгу­ста. А еще сто­ле­ти­ем рань­ше в гла­зах рим­ско­го обще­ства Лукре­ция выгляде­ла жен­щи­ной, запят­нан­ной пре­лю­бо­де­я­ни­ем, кото­рая долж­на уме­реть. По обы­чаю пред­ков ее убий­цей дол­жен стать либо отец (Лукре­ций), либо муж (Кол­ла­тин). Исто­рия Вер­ги­нии, уби­той соб­ст­вен­ным отцом, явля­ет­ся крас­но­ре­чи­вым вари­ан­том поступ­ка Лукре­ции⁴². Сво­им само­убий­ст­вом Лукре­ция, с одной сто­ро­ны, избав­ля­ла род­ных от этой мучи­тель­ной (и отжив­шей свой век) обя­зан­но­сти, а с дру­гой, выра­жа­ла про­тест про­тив того жесто­ко­го обы­чая, кото­рый сохра­нил­ся с неза­па­мят­ной арха­и­ки. Если эти идеи име­ли место в тра­гедии Акция, то она мог­ла бы рас­смат­ри­вать­ся как пред­те­ча новых вея­ний в рим­ском семей­ном пра­ве.

При Авгу­сте смерть Лукре­ции полу­чи­ла новое обос­но­ва­ние. Как извест­но, при под­готов­ке и после изда­ния зако­нов Авгу­ста сре­ди рим­ских юри­стов, а сле­до­ва­тель­но и в обще­стве, обсуж­да­лась про­бле­ма соот­но­ше­ния пре­лю­бо­де­я­ния (adul­te­rium) и наси­лия (rap­tus) и отно­ше­ния к ним пра­ва. Бау­ман пока­зал, что слу­чай Лукре­ции мог рас­смат­ри­вать­ся как искус­ст­вен­ный при­мер двух раз­лич­ных под­хо­дов к это­му тео­ре­ти­че­ско­му вопро­су⁴³. Вер­сии Дио­ни­сия и Ливия мог­ли быть сво­его рода иллю­ст­ра­ци­ей к ним. У Дио­ни­сия обес­че­щен­ная Лукре­ция отправ­ля­ет­ся к отцу фак­ти­че­ски обре­чен­ной, в чер­ной одеж­де. Ее прось­ба собрать как мож­но боль­ше род­ст­вен­ни­ков пред­по­ла­га­ет не домаш­ний совет для реше­ния ее судь­бы, а име­ет целью вдох­но­вить всех gen­ti­les и их дру­зей с.186 на месть семье насиль­ни­ка. По-ино­му дело пред­став­ле­но у Ливия. В дом мужа Лукре­ции при­бы­ва­ют сам Кол­ла­тин и ее отец с самы­ми вер­ны­ми дру­зья­ми. Это дей­ст­ви­тель­но семей­ный совет. Выслу­шав ее рас­сказ, они начи­на­ют убеж­дать ее в неви­нов­но­сти: «Все по поряд­ку кля­нут­ся, уте­ша­ют отча­яв­шу­ю­ся, отво­дя обви­не­ние от жерт­вы наси­лия, обви­няя пре­ступ­ни­ка: гре­шит мысль, а не тело, у кого не было умыс­ла, на том нет и вины» (I. 58. 9). Лукре­ция и сама это осо­зна­ет, гово­ря «тело одно под­верг­лось позо­ру, душа же невин­на», но она не видит выхо­да для жен­щи­ны, под­верг­шей­ся наси­лию: «Что хоро­ше­го оста­ет­ся в жен­щине с поте­рею цело­муд­рия?». Поэто­му она выби­ра­ет смерть: «а себя я, хоть в гре­хе не виню, от кары не осво­бож­даю; и пусть ника­кой рас­пут­ни­це при­мер Лукре­ции не сохра­нит жиз­ни!». Этот вари­ант выбо­ра был, воз­мож­но, обу­слов­лен тем, что Ливий, как автор исто­рии, был свя­зан в сво­их пред­по­чте­ни­ях тре­бо­ва­ни­ем сюже­та, видев­ше­го в Лукре­ции не про­сто постра­дав­шую жен­щи­ну, а жерт­ву тира­на, кото­рая долж­на быть ото­мще­на его изгна­ни­ем из Рима.

В ста­тье Дай­а­ны Мосес так­же рас­смат­ри­ва­ет­ся про­бле­ма: как отно­си­лось пра­во кон­ца рес­пуб­ли­ки и нача­ла прин­ци­па­та к бес­че­стию (stup­rum), кото­ро­му под­верг­лась жен­щи­на⁴⁴. В 28 г. до н. э. Август попы­тал­ся рас­про­стра­нить пра­во на регу­ли­ро­ва­ние мора­ли и поведе­ния граж­дан. Если Ливий писал первую кни­гу «Исто­рии» меж­ду 27 и 25 гг. до н. э., то сюжет с Лукре­ци­ей, воз­мож­но, отра­жа­ет эту попыт­ку Авгу­ста, в про­грам­му кото­ро­го вхо­ди­ло нака­за­ние жен­щи­ны за пре­лю­бо­де­я­ние и (доб­ро­воль­ное) бес­че­стие. Име­лись в виду жен­щи­ны, обо­зна­чав­ши­е­ся как im­pu­di­cae. Лукре­ция рас­смат­ри­ва­лась как мораль­ный обра­зец для жен­щин тако­го рода. Содер­жа­ние исто­рии у Ливия пока­зы­ва­ет, что как в обще­стве, так и в пра­ве раз­ли­ча­лось отно­ше­ние к жен­щине, обес­че­щен­ной силой (per vim stup­rum, rap­tus), и той, кото­рая доб­ро­воль­но поз­во­ли­ла вовлечь себя в бес­че­стие (stup­rum). Уль­пи­ан ссы­лал­ся на lex Julia de adul­te­riis coer­cen­dis от 18 г. до н. э., соглас­но кото­ро­му муж имел пра­во пока­рать жену, ока­зав­шу­ю­ся в руках вра­гов, за пре­лю­бо­де­я­ние толь­ко тогда, когда она не под­вер­га­лась наси­лию, в про­тив­ном же слу­чае ее не мог­ли обви­нить в пре­лю­бо­де­я­нии (adul­te­rium) или бес­че­стии (stup­rum)⁴⁵. С этой точ­ки зре­ния смерть Лукре­ции была излиш­ней, и то, что она при­бег­ла к само­убий­ству, пока­зы­ва­ет, насколь­ко труд­но в реаль­но­сти было раз­ли­чить бес­че­стие в резуль­та­те наси­лия от доб­ро­воль­но­го бес­че­стия. Убеж­ден­ность Лукре­ции в необ­хо­ди­мо­сти ее смер­ти отра­жа­ет арха­и­че­ское пред­став­ле­ние о пре­лю­бо­де­я­нии как о гряз­ном пятне, кото­рое ложит­ся на после­дую­щее потом­ство Лукре­ции и ее мужа, да и всю семью⁴⁶.

Рас­смат­ри­вая источ­ни­ки Ливия и Дио­ни­сия, Дай­а­на Мосес пола­га­ет, что пря­мо или через посред­ство Вале­рия Анци­а­та исто­рия Лукре­ции вос­хо­ди­ла к Фабию Пик­то­ру и Каль­пур­нию Пизо­ну. Поэто­му мораль­ный отте­нок в исто­рии Лукре­ции у Ливия при­над­ле­жал, воз­мож­но, с.187 к более ран­не­му пери­о­ду, чем эпо­ха кон­ца рес­пуб­ли­ки и нача­ла прав­ле­ния Авгу­ста⁴⁷.

3. Риту­ал обнов­ле­ния цар­ской вла­сти в ран­нем Риме

Сре­ди лите­ра­тур­ных кли­ше, сопро­вож­даю­щих исто­рию испы­та­ния жен, обра­ща­ет на себя вни­ма­ние опи­са­ние кон­ной скач­ки знат­ной моло­де­жи от Ардеи в Рим, кото­рое не при­над­ле­жит к чис­лу отме­чен­ных Хараль­дом Гельд­не­ром лите­ра­тур­ных моти­вов, по кото­рым моде­ли­ро­ва­лась исто­рия Лукре­ции. Одна­ко эта скач­ка име­ет важ­ное зна­че­ние в сюже­те исто­рии, посколь­ку закан­чи­ва­ет­ся фаталь­ной встре­чей Лукре­ции и Секс­та Тарк­ви­ния, резуль­та­том кото­рой ста­ла после­до­ва­тель­ность собы­тий «исто­ри­че­ско­го» зна­че­ния: без­удерж­ное жела­ние Секс­та, при­вед­шее к само­убий­ству Лукре­ции и, как ни стран­но, изгна­нию царя Тарк­ви­ния Гор­до­го.

Но этот эпи­зод не пока­жет­ся стран­ным, если обра­тить вни­ма­ние, вслед за А. Хол­ле­ма­ном, на дату того дня, когда было совер­ше­но наси­лие над Лукре­ци­ей. Соглас­но Овидию (Fas­ti. II. 725—852) это про­изо­шло 24 фев­ра­ля, в день, когда по рим­ско­му кален­да­рю справ­лял­ся празд­ник Реги­фу­гия⁴⁸. Рим­ляне вери­ли в про­ис­хож­де­ние тер­ми­на Re­gi­fu­gium, кото­рый пере­во­дит­ся как «бег­ство царя» или «цар­ский бег», от бег­ства или изгна­ния цар­ской семьи из Рима во вре­мя прав­ле­ния Тарк­ви­ния Гор­до­го. Джеймс Фрэ­зер увидел в Реги­фу­гии ана­ло­гию с царем-жре­цом Диа­ны Ари­ций­ской (rex Ne­mo­ren­sis), сме­на кото­ро­го про­ис­хо­ди­ла путем убий­ства пре­ем­ни­ком⁴⁹. Совре­мен­ные иссле­до­ва­те­ли видят в Реги­фу­гии древ­ний риту­ал кален­дар­но­го цик­ла⁵⁰. Хол­ле­ман ука­зы­ва­ет на сход­ство рим­ских фев­раль­ских празд­ни­ков с вави­лон­ски­ми кален­дар­ны­ми цик­ла­ми — раз­ни­ца меж­ду лун­ным цик­лом (354 суток) и сол­неч­ным цик­лом (364/5 суток) состав­ля­ла 11 суток, кото­рые были ново­год­ним празд­ни­ком, закан­чи­вав­шим­ся в Вави­лоне обрядом Свя­щен­но­го Бра­ка⁵¹. В рим­ском (этрус­ском, по Хол­ле­ма­ну) кален­да­ре 11 суток было меж­ду риту­а­ла­ми 13 фев­ра­ля (Парен­та­лии) и 24 фев­ра­ля (Реги­фу­гий). Вли­я­ние вави­лон­ской кален­дар­ной обряд­но­сти было след­ст­ви­ем прав­ле­ния в ран­нем Риме этрус­ков, кото­рые при­нес­ли с собой и риту­ал Свя­щен­но­го с.188 Бра­ка. Этот риту­ал Хол­ле­ман и дру­гие иссле­до­ва­те­ли про­чи­ты­ва­ют в таб­лич­ках из Пир­ги, обна­ру­жен­ных в 1964 г.⁵²

В древ­ней­шем рим­ском кален­да­ре годо­вой цикл начи­нал­ся 1 мар­та, а одним из его завер­ше­ний был празд­ник Ter­mi­na­lia 23 фев­ра­ля⁵³. Испол­няв­ший­ся на сле­дую­щий день Реги­фу­гий начи­нал пяти­днев­ный пере­ход­ный пери­од меж­ду дву­мя годо­вы­ми цик­ла­ми (24—28 фев­ра­ля). Варрон (LL. VI. 13) назы­вал его in­fe­rio­res quin­que dies, види­мо, пото­му, что эти дни были исклю­че­ны из нор­маль­ной повсе­днев­ной жиз­ни. Поэто­му логич­но пред­по­ло­жить, что Тер­ми­на­лии завер­ша­ли 360-днев­ный сол­неч­ный цикл⁵⁴. Анд­рэ Магде­лен обра­тил вни­ма­ние, что пять дней, начи­нав­ши­е­ся с Реги­фу­гия 24 фев­ра­ля, напо­ми­на­ют пять дней пре­бы­ва­ния у вла­сти интеррек­са⁵⁵. В пери­од рес­пуб­ли­ки глав­ным риту­а­лом Реги­фу­гия было жерт­во­при­но­ше­ние на Коми­ции, совер­шав­ше­е­ся «свя­щен­ным царем» (rex sac­ro­rum), вслед за кото­рым сле­до­ва­ло его бег­ство в неиз­вест­ном направ­ле­нии. Соглас­но Ливию (I. 7. 7—8 и II. 2. 1—2), долж­ность rex sac­ro­rum была учреж­де­на после паде­ния монар­хии для испол­не­ния риту­аль­ных функ­ций царя, тогда как его власт­ные пол­но­мо­чия пере­шли к кон­су­лам. Сле­дуя это­му, иссле­до­ва­те­ли пола­га­ют, что в эпо­ху монар­хии сам царь убе­гал из Коми­ция после совер­ше­ния жерт­во­при­но­ше­ния 24 фев­ра­ля. Магде­лен пред­по­ло­жил, что во вре­мя Реги­фу­гия рим­ский царь еже­год­но сла­гал с себя пол­но­мо­чия⁵⁶, кото­рые воз­вра­ща­лись ему интеррек­сом 1 мар­та. Таким обра­зом осу­ществля­лось еже­год­ное обнов­ле­ние цар­ской вла­сти, кото­рая ока­зы­ва­лась свя­за­на с кален­дар­ным цик­лом — власть царя обнов­ля­лась с завер­ше­ни­ем ста­ро­го года и нача­лом ново­го. Идея Магде­ле­на при­ни­ма­ет­ся ныне боль­шин­ст­вом иссле­до­ва­те­лей⁵⁷.

Фреде­рик Блэйв обра­тил вни­ма­ние на уча­стие в цере­мо­нии Реги­фу­гия жре­цов бога Мар­са — сали­ев⁵⁸. Он пред­по­ло­жил, что салии высту­па­ли в роли сви­ты интеррек­са, охра­няв­шей рим­ское обще­ство в тече­ние пяти опас­ных дней межвре­ме­нья. В Мар­се он видит лишь боже­ство вой­ны, поэто­му Экв­иррии (Equir­ria) 27 фев­ра­ля, кото­рые он рас­смат­ри­ва­ет с.189 в связ­ке с Реги­фу­ги­ем, трак­ту­ют­ся им как под­готов­ка кон­ни­цы к нача­лу воен­но­го сезо­на. Одна­ко Марс стал богом вой­ны как след­ст­вие того, что был боже­ст­вом нача­ла года, весен­ней рас­ти­тель­но­сти и ини­ци­и­ру­е­мой моло­де­жи, пер­во­на­чаль­но состав­ляв­шей вой­ско. Марс был не толь­ко патро­ном мар­та, пер­во­го меся­ца, но так­же и мифо­ло­ги­че­ским пред­ком рим­ской дина­стии. Сле­до­ва­тель­но, рим­ский царь пер­со­ни­фи­ци­ро­вал бога Мар­са, и эта роль еже­год­но обнов­ля­лась во вре­мя мисти­че­ско­го пяти­днев­но­го пери­о­да, пред­ше­ст­во­вав­ше­го наступ­ле­нию пер­во­го дня мар­та⁵⁹. Поэто­му окон­ча­ние годо­во­го цик­ла 23 фев­ра­ля мог­ло иметь отно­ше­ние к риту­аль­ной кон­ной гон­ке, кото­рая была цен­траль­ным актом Экв­иррий.

В опи­са­нии Овидия (Fas­ti. II. 857—862) это кон­ное состя­за­ние выглядит так, буд­то оно было скач­кой за пра­во стать риту­аль­ной пер­со­ни­фи­ка­ци­ей бога Мар­са (перев. Ф. А. Пет­ров­ско­го):

Риту­ал, справ­ляв­ший­ся на Мар­со­вом Поле, мог стать фольк­лор­но-лите­ра­тур­ной ана­ло­ги­ей опи­са­ния воен­ной оса­ды вра­же­ско­го горо­да (Ардеи). Цен­траль­ным актом риту­а­ла, осу­ществляв­ше­го­ся в кон­це годо­во­го цик­ла, было сорев­но­ва­ние — кон­ная скач­ка знат­ных юно­шей, при­зом в кото­рой было зва­ние «Мар­са». Мож­но пред­по­ло­жить, что обла­да­тель это­го зва­ния (по воле богов как победи­тель) ста­но­вил­ся носи­те­лем боже­ст­вен­но­го нача­ла (пер­со­ни­фи­ка­ция Мар­са). Веро­ят­но, с нача­лом ново­го года он ста­но­вил­ся новым «царем свя­щен­но­дей­ст­вий».

Как пред­став­ля­ет­ся, этот риту­ал был обле­чен в лите­ра­тур­ную фор­му в рас­ска­зе о скач­ке знат­ной моло­де­жи из Ардеи в Рим для того, чтобы про­ве­рить поведе­ние остав­ших­ся дома жен. К глав­ным участ­ни­кам состя­за­ния сле­ду­ет отне­сти цар­ских сыно­вей, Тита, Аррун­та и Секс­та, цар­ских пле­мян­ни­ков — Тарк­ви­ния Кол­ла­ти­на и Юния Бру­та и, веро­ят­но, Вале­рия Попли­ко­лу, сте­пень род­ства кото­ро­го с Тарк­ви­ни­я­ми неиз­вест­на. Резуль­та­том состя­за­ния, как извест­но, ста­ло изгна­ние цар­ских сыно­вей и учреж­де­ние рес­пуб­ли­ки, пер­вы­ми кон­су­ла­ми кото­рой были Кол­ла­тин, Брут, а затем и Вале­рий. Это поз­во­ля­ет пред­по­ло­жить, что кон­ные скач­ки воз­глав­ля­лись дву­мя три­а­да­ми знат­ных юно­шей и победив­шее трио полу­чи­ло власть в Риме.

Это сопер­ни­че­ство три­ад напо­ми­на­ет сооб­ще­ние Дио­ни­сия Гали­кар­насско­го (II. 13. 3), что при Рому­ле древ­нюю кава­ле­рию воз­глав­лял Целер (Ce­le­rus) и три цен­ту­ри­о­на (ἑκα­τόν­ταρχοι), воз­глав­ляв­шие цен­ту­рии Рам­нов, Тици­ев и Луце­ров⁶⁰. После извест­ных деба­тов с авгу­ром Аттом Нави­ем царь Тарк­ви­ний Древ­ний удво­ил всад­ни­че­ские цен­ту­рии с.190 Рому­ла⁶¹. Эти же шесть цен­ту­рий — Ram­nes, Ti­ties, Lu­ce­res prio­res et pos­te­rio­res — веро­ят­но, были теми, кото­рые впо­след­ст­вии зани­ма­ли осо­бое место в рес­пуб­ли­кан­ской систе­ме голо­со­ва­ния и назы­ва­лись sex suffra­gia⁶². Таким обра­зом, при Тарк­ви­ни­ях у рим­лян было шесть цен­ту­ри­о­нов кон­ни­цы, кото­рые были разде­ле­ны на две груп­пы по три чело­ве­ка в каж­дой⁶³. Тот из них, кото­рый обла­дал титу­лом tri­bu­nus ce­le­rum, воз­мож­но, рас­смат­ри­вал­ся как наслед­ник царя⁶⁴. В поль­зу это­го пред­по­ло­же­ния гово­рит свиде­тель­ство тра­ди­ции, что, перед тем как стать царем, Тарк­ви­ний Древ­ний был коман­ди­ром всад­ни­ков при Анке Мар­ции, а Сер­вий Тул­лий зани­мал ту же долж­ность при царе Тарк­ви­нии Древ­нем⁶⁵. Юний Брут, став­ший пер­вым рес­пуб­ли­кан­ским кон­су­лом, был tri­bu­nus ce­le­rum в прав­ле­ние сво­его дяди Тарк­ви­ния Гор­до­го⁶⁶.

Одна­ко, хотя Брут име­ну­ет­ся Ливи­ем три­бу­ном целе­ров, опи­са­ние риту­а­ла пока­зы­ва­ет, что лиде­ром победив­шей коман­ды был Тарк­ви­ний Кол­ла­тин⁶⁷. Его поло­же­ние в каче­стве мужа Лукре­ции, цен­траль­ная роль в сюже­те «состя­за­ния жен», сопер­ни­че­ство с насиль­ни­ком Секс­том — все это ука­зы­ва­ет на Кол­ла­ти­на как на победи­те­ля кон­но­го состя­за­ния. Цар­ский сын Секст Тарк­ви­ний выглядит про­иг­рав­шим сорев­но­ва­ние неудач­ни­ком, кото­рый решил захва­тить ускольз­нув­ший приз неза­кон­ным путем. Его наси­лие над Лукре­ци­ей кажет­ся попыт­кой захва­тить свя­зан­ную с ней обще­ст­вен­ную цен­ность в обход оче­ред­но­сти, пред­пи­сы­вае­мой пра­ви­ла­ми⁶⁸. Сле­ду­ет иметь в виду, одна­ко, что отно­ше­ния Кол­ла­ти­на, Лукре­ции и Секс­та Тарк­ви­ния были ско­рее зада­ны сюже­том, заим­ст­во­ван­ным из элли­ни­сти­че­ской лите­ра­ту­ры, чем име­ли отно­ше­ния к риту­а­лу. Поэто­му вряд ли сле­ду­ет пере­но­сить их на исто­ри­че­скую дей­ст­ви­тель­ность.

с.191 Псев­до­и­сто­ри­че­ский харак­тер этой исто­рии про­яв­ля­ет­ся в отсут­ст­вии свя­зи меж­ду риту­а­лом обнов­ле­ния цар­ской вла­сти во вре­мя Реги­фу­гия и насле­до­ва­ни­ем цар­ско­го титу­ла этрус­ски­ми царя­ми. Соглас­но рим­ской тра­ди­ции, Тарк­ви­нии удер­жи­ва­ли титул внут­ри сво­ей семьи посред­ст­вом мат­ри­мо­ни­аль­ной поли­ти­ки. Сер­вий Тул­лий женил­ся на доче­ри Тарк­ви­ния Древ­не­го, а Тарк­ви­ний Гор­дый — на доче­ри Сер­вия; с этой точ­ки зре­ния в каче­стве сле­дую­ще­го рим­ско­го царя логич­но было ожи­дать Окта­вия Мами­лия из Туску­ла, за кото­ро­го Тарк­ви­ний Гор­дый выдал свою дочь. Но в тра­ди­ци­он­ной исто­рии эта линия не раз­ви­та, а в отно­ше­нии послед­не­го царя Тарк­ви­ния содер­жит­ся ряд наме­ков на его стрем­ле­ние воз­вы­сить сво­его сына Секс­та, поведе­ние кото­ро­го и послу­жи­ло пово­дом для лик­вида­ции цар­ской вла­сти в Риме. Пред­по­ло­же­ние о попыт­ке Тарк­ви­ния Гор­до­го утвер­дить в Риме насле­до­ва­ние цар­ско­го титу­ла от отца к сыну рас­смот­ре­но в моей преды­ду­щей ста­тье, но сей­час оно не кажет­ся мне убеди­тель­ным⁶⁹.

Рим­ская тра­ди­ция изо­бра­жа­ет харак­тер цар­ской вла­сти неиз­мен­ным от Рому­ла до Тарк­ви­ния Гор­до­го, и вари­а­ции в поли­ти­ке царя зави­ся­щи­ми толь­ко от его лич­ных качеств. Одна­ко в реаль­но­сти, по-види­мо­му, сле­ду­ет раз­ли­чать прав­ле­ние в Риме этрус­ских царей и цар­скую власть доэтрус­ской эпо­хи. Отры­воч­ные свиде­тель­ства о пери­о­ди­че­ских появ­ле­ни­ях в Риме царей из Этру­рии наво­дит на мысль о неод­но­крат­ных захва­тах горо­да этрус­ка­ми. К чис­лу этих дан­ных отно­сят­ся леген­ды о посе­ле­нии Целе­са Вибен­ны на Целии, неко­е­го царя Ола (Авла Вибен­ны — ?) на Капи­то­лии, при­ход Луку­мо­на, чтобы стать царем Тарк­ви­ни­ем, вер­сия о этрус­ском коман­ди­ре Мастарне, при­няв­шем имя Сер­вия Тул­лия, вер­сия о посе­ле­нии царя Пор­сен­ны из Клу­зия на Яни­ку­ле, откуда он управ­лял Римом. Все это застав­ля­ет сомне­вать­ся в суще­ст­во­ва­нии в Риме еди­ной этрус­ской дина­стии, хотя неко­то­рые из неиз­вест­ных нам царей вполне мог­ли быть свя­за­ны род­ст­вен­ны­ми уза­ми⁷⁰. В то же вре­мя прав­ле­ние этрус­ков в Риме сти­му­ли­ро­ва­ло город­ское стро­и­тель­ство, пол­но­стью изме­ни­ло облик горо­да, его соци­аль­ную струк­ту­ру, воен­ную орга­ни­за­цию. Оче­вид­но, что поте­стар­ная орга­ни­за­ция Рима и ее риту­аль­ное оформ­ле­ние пре­тер­пе­ли не мень­шие изме­не­ния. В рам­ках ста­тьи я могу поз­во­лить себе лишь выска­зать неко­то­рые пред­по­ло­же­ния по это­му пово­ду.

Доэтрус­ский Рим не был урба­ни­зи­ро­ван­ным посе­ле­ни­ем, хотя имел на сво­ей терри­то­рии ряд укреп­ле­ний. Осно­вой обще­ст­вен­ной орга­ни­за­ции были риту­аль­ные объ­еди­не­ния муж­чин (курии), выдви­гав­шие сво­их пред­ста­ви­те­лей в сенат. Царь был риту­аль­ным пра­ви­те­лем, кото­рый при­об­ре­тал и под­дер­жи­вал свое пра­во на титул во вре­мя еже­год­ных кон­ных состя­за­ний. Для этой и дру­гих риту­аль­ных целей рим­ская общи­на дели­лась на две поло­ви­ны, каж­дая из кото­рых выстав­ля­ла свою коман­ду для состя­за­ний. Пред­во­ди­тель победи­те­лей ста­но­вил­ся царем, а его коман­да — его свя­щен­ной сви­той (целе­ра­ми). С при­хо­дом этрус­ков эта риту­аль­ная орга­ни­за­ция не была отме­не­на, но утра­ти­ла свое преж­нее обще­ст­вен­ное зна­че­ние. Было уста­нов­ле­но точ­ное чис­ло курий — 30, с.192 крат­ное трем, и все насе­ле­ние рас­пре­де­ле­но меж­ду ними. Две поло­ви­ны преж­ней рим­ской общи­ны были пре­об­ра­зо­ва­ны в три­бы, и к ним добав­ле­на третья, насе­лен­ная этрус­ка­ми⁷¹. Риту­аль­ное состя­за­ние было упо­рядо­че­но — каж­дая поло­ви­на горо­да выстав­ля­ла по 300 всад­ни­ков⁷². Пред­во­ди­те­ли трех победив­ших в состя­за­нии цен­ту­рий ста­но­ви­лись пред­во­ди­те­ля­ми латин­ской части Рима — пре­то­ра­ми. Один из них полу­чал титул «свя­щен­но­го царя» (rex sac­ro­rum)⁷³, а два дру­гих в ран­ге пре­то­ров воз­глав­ля­ли две три­бы. Третью три­бу воз­глав­лял этрус­ский пред­во­ди­тель, кото­ро­го так­же титу­ло­ва­ли пре­то­ром. В риту­аль­ной сфе­ре, свя­зан­ной с латин­ской кален­дар­ной тра­ди­ци­ей, выс­ши­ми пол­но­мо­чи­я­ми обла­дал «свя­щен­ный царь». Но реаль­ная власть при­над­ле­жа­ла не ему, а руко­во­ди­те­лю этрус­ской три­бы, кото­рый поэто­му носил титул prae­tor ma­xi­mus. Ина­че гово­ря, рядом с риту­аль­ным царем (rex sac­ro­rum) теперь появил­ся этрус­ский монарх, дер­жав­ший в сво­их руках воен­ное пред­во­ди­тель­ство (ma­gis­ter po­pu­li)⁷⁴. Изгна­ние этрус­ков из Рима при­ве­ло к лик­вида­ции толь­ко воен­ной долж­но­сти этрус­ско­го монар­ха, но риту­аль­ный rex sac­ro­rum про­дол­жал суще­ст­во­вать и при рес­пуб­ли­ке. Со вре­ме­нем изме­ни­лось лишь соот­но­ше­ние власт­ных пол­но­мо­чий меж­ду ним и его дву­мя пре­то­ра­ми, пре­вра­тив­ши­ми­ся в рес­пуб­ли­кан­ских кон­су­лов⁷⁵. Пре­бы­ва­ние его в долж­но­сти ста­ло пожиз­нен­ным, тогда как его пре­то­ры (кон­су­лы) сохра­ни­ли древ­нюю годич­ность долж­но­сти.

4. Лукре­ция в роли «цари­цы»

Вер­нем­ся к геро­ям рим­ской тра­ди­ции, свя­зан­ной с пере­хо­дом от монар­хии к рес­пуб­ли­ке. В риту­аль­ном состя­за­нии при­ни­ма­ли уча­стие дети и пле­мян­ни­ки этрус­ско­го царя, пред­став­ляв­шие сле­дую­щее поко­ле­ние пра­ви­те­лей Рима. Победив­шие в скач­ке цар­ские пле­мян­ни­ки полу­чи­ли назна­че­ние на долж­но­сти пре­то­ров — Кол­ла­тин (rex sac­ro­rum), Брут и Вале­рий (по тра­ди­ции — кон­су­лы). В цар­скую эпо­ху риту­ал обнов­ле­ния цар­ской вла­сти пред­по­ло­жи­тель­но озна­чал, что «свя­щен­ный царь» еже­год­но защи­щал обла­да­ние титу­лом в кон­ном состя­за­нии. Лите­ра­тур­ная вер­сия это­го риту­а­ла сде­ла­ла его участ­ни­ка­ми Тарк­ви­ни­ев и их дру­зей, поме­стив его в кон­текст «исто­рии рим­ских Атридов».

с.193 Лукре­ция в этом ритуа­ле, оче­вид­но, игра­ла роль жены «свя­щен­но­го царя» (re­gi­na). Неко­то­рые дета­ли в антич­ной тра­ди­ции ука­зы­ва­ют на ее «цар­ский» ста­тус. В рас­ска­зе Дио­ни­сия (IV. 66. 1) наут­ро после слу­чив­ше­го­ся оше­лом­лен­ная Лукре­ция отправ­ля­ет­ся из Кол­ла­ции в Рим на повоз­ке, подоб­но тому, как пере­дви­га­лись цари и жре­цы⁷⁶. Фраг­мен­ты колес­ниц нахо­дят в этрус­ских гроб­ни­цах, а совре­мен­ные им изо­бра­же­ния этрус­ских колес­ниц встре­ча­ют­ся на релье­фах VII — кон­ца VI вв. до н. э., в част­но­сти в «Гроб­ни­це прин­цес­сы» в Кастель ди Дечи­ма⁷⁷. Этот фено­мен инте­ре­сен тем, что колес­ни­цы явля­ют­ся ско­рее сим­во­лом высо­ко­го поло­же­ния (воз­мож­но, цар­ско­го) в боль­шей сте­пе­ни, чем при­спо­соб­ле­ни­ем для вой­ны⁷⁸. Почи­та­ние колес­ни­цы у раз­ных наро­дов в каче­стве сим­во­ла боже­ства или боже­ст­вен­ной вла­сти наво­дит на мысль о его общей индо­ев­ро­пей­ской осно­ве, ухо­дя­щей в глу­бо­кую древ­ность⁷⁹. Лукре­ция на повоз­ке, таким обра­зом, явля­ет­ся ана­ло­гом Тана­к­виль в сцене при­езда в Рим или Тул­лии в сцене пере­езда через тело царя Сер­вия Тул­лия.

Отец Лукре­ции, Спу­рий Лукре­ций Три­ци­пи­тин, при царе Тарк­ви­нии Гор­дом состо­ял в долж­но­сти «пре­фек­та горо­да» (prae­fec­tus Ur­bi), кото­рая ока­зы­ва­лась аль­тер­на­тив­ной цар­ской в слу­чае отсут­ст­вия царя (im­pe­rium in ur­be Luc­re­tio, prae­fec­to ur­bis iam an­te ab re­ge insti­tu­to, re­lin­quit — Liv. I. 59. 12)⁸⁰. Позд­ний источ­ник назы­ва­ет Бру­та дядей Лукре­ции по мате­ри (avun­cu­lus)⁸¹. Это озна­ча­ет, что Лукре­ций Три­ци­пи­тин был женат на Юнии, сест­ре Бру­та и внуч­ке Тарк­ви­ния Древ­не­го. Таким обра­зом, Три­ци­пи­тин имел обще­ст­вен­ное поло­же­ние цар­ско­го зятя, а его дочь Лукре­ция ока­зы­ва­лась внуч­кой царя Тарк­ви­ния Древ­не­го. После изгна­ния цар­ской семьи Тарк­ви­ни­ев Лукре­ций ста­но­вил­ся интеррек­сом (in­ter­rex), кото­рый по обы­чаю вру­чал цар­ский титул сво­е­му пре­ем­ни­ку⁸². В этот момент его дочь Лукре­ция мог­ла рас­смат­ри­вать­ся как сурро­гат­ная «цар­ская дочь»⁸³.

с.194 Хол­ле­ман обра­тил вни­ма­ние на факт пряде­ния Лукре­ци­ей шер­сти для изготов­ле­ния пла­ща сво­е­му «гос­по­ди­ну» Луцию Тарк­ви­нию и срав­ни­ва­ет это с дру­ги­ми слу­ча­я­ми изготов­ле­ния жен­щи­на­ми воен­ных пла­щей сво­им мужьям или жени­хам, напри­мер Аре­ту­зой для Ликоты у Про­пер­ция (IV. 3. 18) и Гора­ци­ей для Кури­а­ция у Ливия (I. 26. 2)⁸⁴. Он пред­по­ла­га­ет, что в упо­мя­ну­том Овиди­ем (Fas­ti. II. 746—748) «гос­по­дине» (do­mi­nus) мож­но видеть обо­их «гос­под» (do­mi­ni) Лукре­ции, мужа и царя, кото­рые носи­ли одно и то же имя — Луций Тарк­ви­ний (Кол­ла­тин и Гор­дый) и, таким обра­зом, мог­ли быть одним и тем же лицом, то есть царем. Лукре­ция, в интер­пре­та­ции Хол­ле­ма­на, так спе­ши­ла закон­чить свою работу пото­му, что ожи­да­ла про­вер­ки ее испол­не­ния 24 фев­ра­ля, и Секст Тарк­ви­ний имен­но в этот день под­верг ее наси­лию. Соглас­но гипо­те­зе Хол­ле­ма­на, Лукре­ция ожи­да­ла Свя­щен­но­го Бра­ка с царем, справ­ляв­ше­го­ся 24 фев­ра­ля, в послед­ний день ста­ро­го года, когда риту­ал Реги­фу­гия зна­ме­но­вал наступ­ле­ние вес­ны (Fas­ti. II. 851—854). Имен­но поэто­му Лукре­ция спе­ши­ла закон­чить изготов­ле­ние пла­ща (gau­na­cum). Но в этот раз, т. е. око­ло 500 г. до н. э., про­изо­шло непред­виден­ное: оче­ред­ное испол­не­ние риту­а­ла Свя­щен­но­го Бра­ка в этрус­ском Риме было нару­ше­но из-за совер­шен­но­го наси­лия, и это нару­ше­ние послу­жи­ло пово­дом для уни­что­же­ния монар­хии.

Рекон­струк­ция Хол­ле­ма­на исхо­дит из пред­став­ле­ния, что риту­ал Реги­фу­гия в цар­скую эпо­ху испол­нял­ся царем, кото­рый сов­ме­щал пол­но­мо­чия свя­щен­но­го и воен­но­го пра­ви­те­ля Рима. Он пола­га­ет, что в этрус­ском Риме обя­зан­ность еже­год­но пре­до­став­лять испол­ни­тель­ни­цу роли боги­ни Уни для уча­стия в ритуа­ле Свя­щен­но­го Бра­ка с царем лежа­ла на этрус­ской семье Luch­re (в тра­ди­ции она извест­на как gens Luc­re­tia). Одна­жды в нару­ше­ние обы­чая царь Тарк­ви­ний Гор­дый выбрал для роли жри­цы не девуш­ку, а замуж­нюю жен­щи­ну. Это нару­ше­ние риту­а­ла вызва­ло воз­му­ще­ние не толь­ко ее семьи, но и все­го наро­да, кото­рое при­ве­ло к вос­ста­нию про­тив царя.

С нашей точ­ки зре­ния, риту­ал Реги­фу­гия и свя­зан­ные с ним обряды пере­хо­да к ново­му годо­во­му цик­лу справ­ля­лись «свя­щен­ным царем». Поэто­му ситу­а­ция вполне допус­ка­ла отсут­ст­вие в Риме этрус­ско­го пра­ви­те­ля Тарк­ви­ния Гор­до­го, кото­рый оса­ждал Ардею. В его отсут­ст­вие обряды про­во­ди­лись под кон­тро­лем заме­щав­ше­го царя Лукре­ция Три­ци­пи­ти­на. Его зять Кол­ла­тин был риту­аль­ным царем, а «цар­ская» дочь Лукре­ция, соот­вет­ст­вен­но, «цари­цей» (re­gi­na). Кон­ное состя­за­ние на празд­ни­ке Экви­рии поз­во­ли­ло Кол­ла­ти­ну отсто­ять свой титул «свя­щен­но­го царя». Про­иг­рав­шие цар­ские сыно­вья в соот­вет­ст­вии с обы­ча­ем уда­ли­лись из Рима. Исто­ри­че­ская тра­ди­ция умал­чи­ва­ет лишь о том, что уда­ля­лись они на один год, до сле­дую­ще­го состя­за­ния. Если видеть в пред­став­лен­ной кар­тине опи­са­ние реаль­ных собы­тий кон­ца VI в. до н. э., то полу­ча­ет­ся, что Кол­ла­тин, Брут и Вале­рий реши­ли вос­поль­зо­вать­ся отсут­ст­ви­ем этрус­ско­го царя в горо­де и обра­тить свои риту­аль­ные пол­но­мо­чия в дей­ст­ви­тель­ную власть.

с.195 К сожа­ле­нию, Брут и Кол­ла­тин не извест­ны из источ­ни­ков, кото­рые появи­лись рань­ше труда Фабия Пик­то­ра. Отож­дест­вле­ние Вале­рия Попли­ко­лы с име­нем, упо­мя­ну­тым в зна­ме­ни­той над­пи­си из Сат­ри­ка, часто при­ни­ма­ет­ся, но оно не без­услов­но. И, нако­нец, нет каких-либо опре­де­лен­ных дан­ных о ритуа­ле Свя­щен­но­го Бра­ка в ран­нем Риме. Рекон­струк­ция Хол­ле­ма­на осно­ва­на на парал­ле­ли меж­ду обра­зом Лукре­ции и куль­том боги­ни Уни (Юно­ны) в Церэ, где она отож­дествля­лась с Астар­той и Лев­ко­те­ей. Одним из эпи­те­тов Юно­ны был Lu­ci­na — све­то­нос­ная, и Хол­ле­ман сбли­жа­ет его с титу­лом супру­ги этрус­ско­го луку­мо­на — lau­xum­na, и латин­ским име­нем Luc­re­tia⁸⁵. Культ этой боги­ни в этрус­ском Церэ имел ближ­не­во­сточ­ные чер­ты, в том чис­ле и риту­ал Свя­щен­но­го Бра­ка, справ­ляв­ший­ся вес­ной перед нача­лом ново­го года. Этрус­ские пра­ви­те­ли мог­ли рас­про­стра­нить его и в Риме.

Одна­ко веро­ят­нее иное объ­яс­не­ние. Церэ ока­зы­ва­ет­ся в осо­бен­но близ­ких отно­ше­ни­ях с Римом в нача­ле IV в. до н. э. Во вре­мя Галль­ско­го наше­ст­вия мно­гие рим­ляне и рим­ские свя­ты­ни нашли при­ют в Церэ. Бла­го­дар­ные рим­ляне даро­ва­ли граж­да­нам это­го горо­да hos­pi­tium pub­li­cum, так что его насе­ле­ние ста­ло самы­ми близ­ки­ми рим­ля­нам hos­pes со ста­ту­сом ci­ves si­ne suffra­gio⁸⁶. Тра­ди­ция умал­чи­ва­ет о пози­ции Церэ в войне Рима с дру­гим этрус­ским сосе­дом — Вей­я­ми. Вполне веро­ят­но, что имен­но бла­го­да­ря под­держ­ке Церэ Рим одер­жал эту победу. Церэ нахо­дил­ся в дру­же­ских отно­ше­ни­ях с Кар­фа­ге­ном, и про­дол­же­ни­ем этих отно­ше­ний ста­ло заклю­че­ние с ним дого­во­ра Римом в 348 г. до н. э. Церэ был важ­ным союз­ни­ком Рима в вой­нах с этрус­ка­ми и гал­ла­ми в IV в. до н. э. Поэто­му вполне веро­ят­но, что в уст­ной тра­ди­ции этой эпо­хи какие-то из древ­них этрус­ских царей Рима свя­зы­ва­лись про­ис­хож­де­ни­ем с церит­ской зна­тью. Имен­но в Церэ засвиде­тель­ст­во­ва­ны эпи­гра­фи­че­ские следы семей­ства Tarchna (CIL. XI. 3626; 3627), кото­рые в пери­од фор­ми­ро­ва­ния исто­ри­че­ской тра­ди­ции о ран­нем Риме (Тимей, Фабий, Цин­ций) послу­жи­ли про­об­ра­зом рим­ских Тарк­ви­ни­ев. Этрус­ские ново­год­ние риту­а­лы, кото­рые мож­но было наблюдать в IV—III вв. до н. э., в том чис­ле и риту­ал Свя­щен­но­го Бра­ка, веро­ят­но, рас­смат­ри­ва­лись авто­ра­ми этой эпо­хи в каче­стве тех обы­ча­ев, кото­рые этрус­ские цари вве­ли в ран­нем Риме в пери­од сво­его гос­под­ства. Автор, исполь­зо­вав­ший образ Лукре­ции в каче­стве «при­за» для участ­ни­ков весен­ней ново­год­ней кон­ной скач­ки, мог ори­ен­ти­ро­вать­ся как на этрус­скую тра­ди­цию с.196 уча­стия жри­цы боги­ни в обрядах сме­ны годо­во­го цик­ла, так и на тра­ди­цию, рас­про­стра­нен­ную в Восточ­ном Сре­ди­зем­но­мо­рье⁸⁷.

Вряд ли это был сам Ливий, исполь­зо­вав­ший для этой цели сочи­не­ния анти­ква­ров с опи­са­ни­ем риту­а­ла, испол­няв­ше­го­ся rex sac­ro­rum, кон­ных состя­за­ний и этрус­ско­го обряда Свя­щен­но­го Бра­ка. Терен­ций в комедии «Само­ис­тя­за­тель» (269—299) разыг­ры­ва­ет сце­ну, кото­рая может рас­смат­ри­вать­ся как паро­дия на исто­рию Лукре­ции, выиг­рав­шей «состя­за­ние жен». Участ­ни­ка­ми диа­ло­га в сцене явля­ют­ся Кли­ти­фон и Сир, сын и раб ста­ри­ка Хре­ме­та; им подыг­ры­ва­ет Кли­ния, сын дру­го­го ста­ри­ка, Менеде­ма. Два пер­вых выглядят паро­ди­ей на сына и пле­мян­ни­ка царя Тарк­ви­ния, а тре­тий — ана­лог Бру­та. Если про­вер­ка вер­но­сти в отсут­ст­вии мужа, скром­ность в поведе­нии и одеж­де, пряде­ние и наме­ки на смерть и «отсут­ст­вие вины» обыг­ры­ва­лись Терен­ци­ем в середине II в. до н. э., то исто­рия Лукре­ции явно была зна­ко­ма ему и при­чем в каче­стве при­ня­то­го в обще­стве образ­ца доб­ро­де­те­ли.

5. Смерть Лукре­ции и Юний Брут

Сце­на тра­ги­че­ско­го само­убий­ства Лукре­ции закан­чи­ва­ет­ся появ­ле­ни­ем Юния Бру­та, с име­нем кото­ро­го свя­за­но изме­не­ние (обнов­ле­ние) обще­ст­вен­но­го строя или пере­ход от монар­хии к рес­пуб­ли­ке. У Дио­ни­сия (IV. 67. 3—4) Брут не при­сут­ст­во­вал при само­убий­стве Лукре­ции, так же как и ее муж Кол­ла­тин. Они подо­шли бук­валь­но сра­зу после слу­чив­ше­го­ся, так что начав­ший было дей­ст­во­вать Вале­рий, быв­ший в доме отца Лукре­ции, ниче­го не успел пред­при­нять. Здесь мы, по-види­мо­му, име­ем дело с сов­ме­ще­ни­ем двух вер­сий, геро­я­ми кото­рых были Вале­рий и Брут; Дио­ни­сий сна­ча­ла исполь­зу­ет вер­сию с Вале­ри­ем, а затем допол­нил ее вер­си­ей о Бру­те, так как тот был осо­бен­но попу­ля­рен у совре­мен­ных ему рим­лян. Это вид­но из того, что пря­мо здесь Дио­ни­сий изла­га­ет весь собран­ный им мате­ри­ал о Бру­те (IV. 68—69) и сухо пере­ска­зы­ва­ет исто­рию орга­ни­за­ции им заго­во­ра про­тив Тарк­ви­ни­ев, скреп­лен­но­го клят­вой у тела Лукре­ции (IV. 70—71).

Более дра­ма­ти­че­ская вер­сия этих послед­них сцен изла­га­ет­ся Ливи­ем (I. 59). У него все глав­ные дей­ст­ву­ю­щие лица, Лукре­ций с Вале­ри­ем и Кол­ла­тин с Бру­том, были свиде­те­ля­ми само­убий­ства Лукре­ции. Пока осталь­ные участ­ни­ки домаш­не­го сове­та пре­да­ва­лись скор­би, оше­лом­лен­ные ее поступ­ком, Брут, дер­жа пред собою выта­щен­ный из тела Лукре­ции окро­вав­лен­ный нож, гово­рит: «Этой чистей­шею преж­де, до цар­ско­го пре­ступ­ле­ния, кро­вью кля­нусь — и вас, боги, беру в свиде­те­ли, — что отныне огнем, мечом, чем толь­ко сумею, буду пре­сле­до­вать Луция Тарк­ви­ния с его пре­ступ­ной супру­гой и всем потом­ст­вом, что не потерп­лю ни их, ни кого дру­го­го на цар­стве в Риме».

с.197 Затем Брут пере­да­ет нож Кол­ла­ти­ну, Лукре­цию и Вале­рию, кото­рые повто­ря­ют сло­ва клят­вы, что будут вести бес­по­щад­ную борь­бу про­тив Тарк­ви­ни­ев, и, свя­зав всех обя­зан­но­стью мести, ста­но­вит­ся вождем. На эту сце­ну обра­ща­ет вни­ма­ние Энд­рю Фель­дхер, по мне­нию кото­ро­го и сло­ва, и дей­ст­вия Бру­та поз­во­ля­ют интер­пре­ти­ро­вать смерть Лукре­ции как жерт­во­при­но­ше­ние⁸⁸. Они иден­тич­ны клят­ве и жерт­во­при­но­ше­нию пер­вых кон­су­лов после изгна­ния Тарк­ви­ни­ев, опи­сан­ным Дио­ни­си­ем (V. 1. 3)⁸⁹. Интер­пре­та­ция смер­ти Лукре­ции как жерт­во­при­но­ше­ния созда­ет связь меж­ду рас­ска­зом Ливия и рим­ским риту­а­лом изгна­ния царей, еже­год­но испол­няв­шим­ся во вре­мя Реги­фу­гия. По мне­нию Фель­дхе­ра, Ливий исполь­зо­вал рели­ги­оз­ные риту­а­лы в каче­стве моде­лей для созда­ния сцен, подоб­ных смер­ти Лукре­ции или Вир­ги­нии. Каж­дая из них опи­сы­ва­ет не реаль­ное исто­ри­че­ское собы­тие, а риту­а­ли­зи­ро­ван­ное пред­став­ле­ние, вос­про­из­во­дя­щее бес­ко­неч­ную серию иден­тич­ных риту­а­лов, про­сти­раю­щих­ся в про­шлое сквозь эпо­хи. Риту­аль­ный царь (rex sac­ro­rum), кото­рый еже­год­но покидал Форум, посто­ян­но вос­про­из­во­дил изгна­ние Тарк­ви­ни­ев, по край­ней мере для тех, кто знал эту исто­рию⁹⁰.

Фигу­ра Бру­та (как и Вале­рия), явно чуже­род­ная в сцене тра­ги­че­ской гибе­ли Лукре­ции, слу­жит свя­зу­ю­щим зве­ном меж­ду «исто­ри­ей двух бра­тьев и жены одно­го из них» и «исто­ри­ей изгна­ния царей Тарк­ви­ни­ев». «Шов», свя­зу­ю­щий две эти «исто­рии», про­смат­ри­ва­ет­ся в том обсто­я­тель­стве, что винов­ни­ком гибе­ли Лукре­ции был Секст Тарк­ви­ний, а глав­ным постра­дав­шим — царь Тарк­ви­ний Гор­дый⁹¹. Смерть Бру­та почти сра­зу же после изгна­ния царей пока­зы­ва­ет, что с точ­ки зре­ния лите­ра­тур­но­го сюже­та его фигу­ра совер­шен­но не была необ­хо­ди­мой в этой исто­рии. Она засло­ни­ла сопер­ни­че­ство двух «бра­тьев» Тарк­ви­ни­ев (Секс­та и Кол­ла­ти­на) — участ­ни­ков рас­смат­ри­вае­мых «собы­тий». Мож­но пред­по­ло­жить, что в дру­гой вер­сии исто­рии Лукре­ции место Бру­та — цар­ско­го пле­мян­ни­ка, tri­bu­nus ce­le­rum, и наслед­ни­ка тро­на — зани­мал ее муж Кол­ла­тин. Воз­вы­ше­ние Бру­та пре­вра­ти­ло Тарк­ви­ния Кол­ла­ти­на из глав­но­го героя лите­ра­тур­ной вер­сии в ане­мич­ную и вто­рич­ную фигу­ру⁹². Но когда оно про­изо­шло?

Выска­зы­ва­лось пред­по­ло­же­ние, что роль Бру­та полу­чи­ла раз­ви­тие в рим­ской исто­ри­че­ской тра­ди­ции толь­ко с кон­ца II в. до н. э. Воз­мож­ным источ­ни­ком его воз­вы­ше­ния назы­ва­ют тра­гедию Л. Акция (Ac­cius, At­tius) «Брут»⁹³, кото­рая ока­за­ла боль­шое вли­я­ние на твор­че­ство Л. Каль­пур­ния Пизо­на⁹⁴. Акций был свя­зан с Деци­мом Бру­том Кал­ла­и­ком, кон­су­лом 138 г. до н. э., кол­ле­гой Сци­пи­о­на Нази­ки, кото­рый с.198 при­ни­мал уча­стие в подав­ле­нии дви­же­ния Гая Грак­ха и его сто­рон­ни­ков. Эти собы­тия, воз­мож­но, повли­я­ли на образ леген­дар­но­го пер­во­го кон­су­ла Юния Бру­та как бор­ца про­тив тира­нии послед­не­го рим­ско­го царя. Это имя было извест­но уже Поли­бию (III. 22. 1), кото­рый назы­ва­ет кон­су­ла­ми пер­во­го года рес­пуб­ли­ки Л. Юния Бру­та и М. Гора­ция Пуль­вил­ла⁹⁵. Одна­ко зна­ме­ни­тый осно­ва­тель рес­пуб­ли­ки, кото­ро­го тра­ди­ция при­чис­ля­ет к пат­ри­ци­ям, не оста­вил потом­ства, достой­но­го стать выс­ши­ми маги­ст­ра­та­ми в тече­ние сле­дую­щих 200 лет. Отсут­ст­вие Юни­ев в кон­суль­ских спис­ках V — боль­шей части IV вв. до н. э. застав­ля­ет счи­тать пер­во­го кон­су­ла фик­тив­ной фигу­рой. Толь­ко с кон­ца IV в. пле­бей­ские Юнии Бру­ты появ­ля­ют­ся сре­ди маги­ст­ра­тов — кон­сул 316, 313, 311, началь­ник кон­ни­цы 312, 309, цен­зор 307, дик­та­тор 302 гг.⁹⁶ В свое вре­мя А. Ф. Энман пока­зал, что кон­суль­ские фасты под­вер­га­лись редак­ти­ро­ва­нию в эпо­ху Гнея Фла­вия, то есть в кон­це IV в. до н. э.⁹⁷ Вполне веро­ят­но, что имен­но тогда был впер­вые введен образ Юния Бру­та, на род­ство с кото­рым пре­тен­до­ва­ли носи­те­ли это­го име­ни, не имев­шие пра­ва на пат­ри­ци­ат, но, наряду с дру­ги­ми подоб­ны­ми им выдаю­щи­ми­ся семья­ми, пре­тен­до­вав­шие на знат­ных пред­ков. В этом слу­чае Брут был столь же хоро­шо изве­стен Фабию Пик­то­ру, как и исто­рия семьи Тарк­ви­ни­ев, вме­сте с Эге­ри­ем и Кол­ла­ти­ном (см.: Dion. Hal. AR. IV. 6. 1 и 64. 3).

Дио­ни­сий, исполь­зо­вав­ший сочи­не­ние Фабия (вме­сте с Пизо­ном и др.) для исто­рии Тарк­ви­ни­ев, воз­мож­но, изла­га­ет сце­ну гибе­ли Лукре­ции на осно­ве его вер­сии — Лукре­ция поги­ба­ет в доме отца, а Брут появ­ля­ет­ся позд­нее⁹⁸. В таком слу­чае, у Фабия исто­рия Лукре­ции (с Кол­ла­ти­ном и Секс­том) и исто­рия Бру­та были само­сто­я­тель­ны­ми рас­ска­за­ми, объ­еди­нен­ны­ми лишь общей темой пере­хо­да от монар­хии к рес­пуб­ли­ке.

Сам факт поме­ще­ния исто­рии Лукре­ции в исто­ри­че­ский кон­текст тира­ни­че­ско­го прав­ле­ния Тарк­ви­ни­ев пре­вра­щал ее в жерт­ву нега­тив­но изо­бра­жае­мо­го семей­ства. Как пока­зал Гельд­нер, в элли­ни­сти­че­ской лите­ра­ту­ре был попу­ля­рен сюжет, пред­по­ла­гаю­щий смерть геро­и­ни в резуль­та­те наси­лия тира­на. Поэто­му в кон­тек­сте исто­рии пере­хо­да от монар­хии к рес­пуб­ли­ке изме­не­ние преж­не­го сюже­та, в кото­ром жен­щи­на выби­ра­ла себе парт­не­ра — любов­ни­ка, царя и героя (как, напри­мер, в исто­рии Гиге­са и Кан­давла у Геро­до­та), было осу­щест­вле­но доста­точ­но есте­ствен­но. Псев­до­и­сто­ри­че­ская кон­струк­ция, опи­сы­ваю­щая этот пере­ход, нуж­да­лась в смер­ти Лукре­ции в каче­стве сим­во­ли­че­ской жерт­вы тира­нии Тарк­ви­ни­ев.

Мож­но при­нять мне­ние Энма­на, что Юний Брут стал геро­ем-осно­ва­те­лем рес­пуб­ли­ки с лег­кой руки Гнея Фла­вия в кон­це IV в. до н. э. с.199 К 280—275 гг. до н. э. отно­сит­ся сбли­же­ние Рима с этрус­ски­ми горо­да­ми Тарк­ви­нии и Вуль­чи, и это обсто­я­тель­ство выглядит удач­ным объ­яс­не­ни­ем созда­ния вер­сии, выво­дя­щей рим­ских Тарк­ви­ни­ев из Тарк­ви­ний⁹⁹. В IV в. до н. э. они ско­рее фигу­ри­ро­ва­ли под име­нем Tarchna и были свя­за­ны с этрус­ским горо­дом Церэ. Но гре­че­ский автор, созда­вав­ший исто­рию Тарк­ви­ни­ев (их про­ис­хож­де­ние от коринф­ско­го Дема­ра­та пред­став­ля­ет­ся свиде­тель­ст­вом того, что это был гре­че­ский автор), смот­рел на вещи про­ще. Этим авто­ром, писав­шим в 270—260-х годах, мог быть Тимей из Тав­ро­ме­ния. В кон­тек­сте это­го пред­по­ло­же­ния сим­во­ли­че­ское опи­са­ние насиль­ни­ка — сына этрус­ско­го царя — и непо­роч­ной рим­лян­ки в каче­стве его жерт­вы кажет­ся осо­бен­но умест­ным в тот исто­ри­че­ский пери­од, когда гре­че­ское вли­я­ние на Рим нача­ло вытес­нять этрус­ское (конец IV — нача­ло III вв. до н. э.). Гре­че­ские авто­ры были заин­те­ре­со­ва­ны пред­ста­вить Рим как «гре­че­ский полис», а не «этрус­ский город»¹⁰⁰. Поэто­му даже рим­ские цари Тарк­ви­нии полу­чи­ли гре­че­ское про­ис­хож­де­ние, воз­во­дя­щее их к коринф­ским Бак­хи­а­дам¹⁰¹. Это поз­во­ля­ло свя­зы­вать урба­ни­за­цию Рима при этрус­ках и рефор­мы Тарк­ви­ния Древ­не­го (сына Дема­ра­та Бак­хи­а­да) и Сер­вия Тул­лия с гре­че­ским вли­я­ни­ем, тогда как «пло­хая» поли­ти­ка «тира­на» Тарк­ви­ния Гор­до­го цели­ком соот­но­си­лась с его этрус­ским про­ис­хож­де­ни­ем (сын Тана­к­виль). Эта же уста­нов­ка, но в обоб­щен­ном, лишен­ном этни­че­ской окрас­ки виде была близ­ка и рим­ля­нам в эпо­ху Фабия Пик­то­ра, у кото­рых было живо в созна­нии дли­тель­ное при­сут­ст­вие Ган­ни­ба­ла в Ита­лии. Для них Лукре­ция сим­во­ли­зи­ро­ва­ла осквер­нен­ную роди­ну, а Секст Тарк­ви­ний высту­пал в роли чуже­зем­но­го насиль­ни­ка.

Все же мы не зна­ем этой ран­ней подо­пле­ки отно­ше­ния геро­ев в исто­рии о Лукре­ции. Если и суще­ст­во­ва­ли какие-то ее лите­ра­тур­ные вер­сии, как пред­по­ла­га­ет Джо­се­лин Смол, то, види­мо, за пре­де­ла­ми рим­ской исто­рио­гра­фии. Скла­ды­вав­шей­ся исто­ри­че­ской тра­ди­ции Лукре­ция изна­чаль­но нуж­на была как жерт­ва. Вполне допу­сти­мо, что про­сле­жи­ваю­щий­ся в вер­сии Ливия повы­шен­ный дра­ма­тизм, вно­си­мый сюже­том «состя­за­ния жен» и при­сут­ст­ви­ем Бру­та, был при­дан исто­рии Лукре­ции обра­бот­кой Л. Акция¹⁰².

с.200 Окро­вав­лен­ный нож в руках Бру­та и «оце­пе­нев­шие» Кол­ла­тин, Лукре­ций и Вале­рий в сцене смер­ти Лукре­ции выглядят так, буд­то имен­но Брут был ее убий­цей. Ситу­а­ция выглядит заим­ст­во­ван­ной из какой-либо гре­че­ской тра­гедии о жерт­во­при­но­ше­нии невин­ной девуш­ки ради поли­ти­че­ских целей, подоб­но жерт­во­при­но­ше­нию Ифи­ге­нии Ага­мем­но­ном. Воз­мож­но, Акций, напи­сав­ший тра­гедию «Брут», вдох­нов­лял­ся чте­ни­ем гре­че­ских образ­цов, и поэто­му он «пере­дал» нож из рук Лукре­ция (обя­зан­но­го совер­шить убий­ство доче­ри по рим­ским обы­ча­ям) в руки Бру­та¹⁰³. У гре­ка Тимея и писав­ше­го по-гре­че­ски Фабия Пик­то­ра само­убий­ство Лукре­ции было все­го лишь раз­ви­ти­ем моти­ва элли­ни­сти­че­ской лите­ра­ту­ры. Но появ­ле­ние лати­но­языч­ной исто­рио­гра­фии во II в. до н. э., воз­мож­но, поро­ди­ло стрем­ле­ние «про­честь» гре­че­ские образ­цы сквозь приз­му искон­но рим­ских обы­ча­ев.

Но посмот­рим на сце­ну с точ­ки зре­ния «клят­вы кон­су­лов», как пред­ла­га­ет Фель­дхер. Она выглядит так, буд­то перед нами некий рим­ский риту­ал, в соот­вет­ст­вии с кото­рым жрец осу­ществлял жерт­во­при­но­ше­ние и давал клят­ву под­вер­нуть изгна­нию преж­не­го «царя» и нико­гда не поз­во­лить ему вер­нуть­ся. В этой сцене, конеч­но, не было места для Лукре­ции. В исто­рию Лукре­ции, эво­лю­цию кото­рой от лите­ра­тур­но­го топо­са к псев­до­и­сто­ри­че­ско­му рас­ска­зу мы рас­смат­ри­ва­ем, сце­на жерт­во­при­но­ше­ния была вклю­че­на позд­нее. В ней были объ­еди­не­ны два раз­ных сюже­та, тре­бу­ю­щих клят­вы (в одном — мести, а в дру­гом — вер­но­сти наро­ду). Один — это исто­рия Лукре­ции, а дру­гой — это опи­са­ние риту­а­ла жерт­во­при­но­ше­ния, свя­зан­но­го с обнов­ле­ни­ем цар­ских пол­но­мо­чий. В конеч­ной вер­сии «жерт­во­при­но­ше­ние» ока­за­лось сдви­ну­тым с 24 на 27 фев­ра­ля, с Реги­фу­рия на Экв­иррии, так что роль его испол­ни­те­ля пере­шла от «свя­щен­но­го царя» к три­бу­ну целе­ров.

Сход­ный риту­ал про­яв­ля­ет себя и в тра­ди­ци­он­ной исто­рии убий­ства Рема неким Целе­ром (Ce­ler). Явля­ю­щий­ся здесь глав­ным дей­ст­ву­ю­щим лицом Целер, по обще­му мне­нию, пер­со­ни­фи­ци­ро­вал долж­ность prae­po­si­tus или tri­bu­nus ce­le­rum¹⁰⁴. Соглас­но Пом­по­нию, он был вто­рым лицом в арха­и­че­ском Риме. Эту же долж­ность зани­ма­ет и Брут в момент гибе­ли Лукре­ции. По дру­гой вер­сии, Рема убил сам Ромул. Соглас­но Эннию, Рем дерз­ко пере­ско­чил через низ­кую еще сте­ну стро­я­ще­го­ся толь­ко Рима и был сра­зу же убит воз­му­щен­ным Рому­лом, кото­рый вос­клик­нул: «Пусть никто не совер­шит подоб­но­го без­на­ка­зан­но, и так же как ты с.201 запла­тит за пре­ступ­ле­ние сво­ей соб­ст­вен­ной теп­лой кро­вью»¹⁰⁵. Эти сло­ва напо­ми­на­ют клят­ву, сопро­вож­даю­щую риту­ал¹⁰⁶. А убий­ство Рема в таком слу­чае выглядит как жерт­во­при­но­ше­ние, сопро­вож­даю­щее осно­ва­ние горо­да. Миф об осно­ва­нии Рима с подви­гом его глав­но­го героя и пер­во­го царя Рому­ла сопро­вож­ден здесь риту­а­лом, в кото­ром роль жерт­вы игра­ет Рем¹⁰⁷. Тот же мотив повто­ря­ет­ся и при осно­ва­нии рес­пуб­ли­ки — пер­вый кон­сул Брут в каче­стве героя мифа осно­ва­ния и непо­роч­ная Лукре­ция в каче­стве жерт­вы. Антич­ные авто­ры явно вос­про­из­во­ди­ли один и тот же обра­зец. Риту­аль­ные исто­ки это­го моти­ва, извест­но­го уже Эннию, види­мо, были глуб­же, чем пола­га­ет Фель­дхер. Рим­ляне, как извест­но, не прак­ти­ко­ва­ли регу­ляр­ных жерт­во­при­но­ше­ний со вре­мен осно­ва­ния Горо­да. Но в Лации до эпо­хи Импе­рии суще­ст­во­вал обы­чай сме­ны царя-жре­ца Диа­ны Немей­ской посред­ст­вом его убий­ства, совер­шае­мо­го пре­ем­ни­ком¹⁰⁸. Быть может, Энний исполь­зо­вал этот при­мер для созда­ния леген­ды осно­ва­ния Рима, а Акций после­до­вал его моде­ли для леген­ды об осно­ва­нии Рес­пуб­ли­ки¹⁰⁹.

The aut­hor fol­lows the po­pu­lar be­lief that the his­to­ry of Luc­re­tia was a pro­duct of Hel­le­nis­tic li­te­ra­tu­re which in turn bor­rowed the plot from an­cient my­tho­lo­gy. The sto­ry was inclu­ded in the Ro­man his­to­ri­cal tra­di­tion qui­te ear­ly, pos­sib­ly be­fo­re Fa­bius Pic­tor, who bor­rowed it from so­meo­ne of his Greek pre­de­ces­sors. In dif­fe­rent sta­ges of the for­ma­tion of the his­to­ri­cal tra­di­tion, the mea­ning of the sto­ry va­ried. Ori­gi­nal­ly, it pos­sib­ly was the sto­ry of two bro­thers, one of whom tempted the wife of ano­ther (or she se­du­ced him). From He­ro­do­tus’ nar­ra­tion of the Ly­dian king Can­dau­los and Gy­ges, this plot pas­sed to the his­to­ry of the re­gal Ro­me, whe­re the sto­ry was influen­ced by Ro­man re­li­gio­us ri­tes, in par­ti­cu­lar it was inclu­ded in the con­text of a New Year ce­re­mo­ny which was ac­com­pa­nied by the ri­tuals of Re­gi­fu­gium and Equir­ria at the end of Feb­rua­ry.

At the be­gin­ning, the sto­ry most li­ke­ly em­pha­si­zed an Et­rus­can ori­gin of the ty­ran­ni­cal king, whi­le Luc­re­tia per­so­ni­fied the La­tin mo­ther-land which was de­sec­ra­ted by the ra­pist. Howe­ver, the Ro­man an­na­lists brought in the re­la­tionship between the he­roes of the his­to­ry cus­toms and ru­les с.202 sui­tab­le to the Ro­man fa­mi­ly of the se­cond and ear­ly first cen­tu­ries BC. At the sa­me ti­me, the use of the sto­ry by Ac­cius, the la­te-se­cond-cen­tu­ry wri­ter of tra­ge­dies, pro­vi­ded the Tar­quins with the fea­tu­res of the At­ri­des fa­mi­ly and Luc­re­tia with the fea­tu­res of a Ro­man mat­ron. The sto­ry be­ca­me a use­ful mo­del for the la­te-Re­pub­li­can lawyers who dis­cus­sed the prob­lems of the fa­mi­ly law. Un­der the Augus­tan epoch, Luc­re­tia’s chas­ti­ty sym­bo­li­zed the ideal of the Ro­man mat­ron and was con­si­de­red throug­hout the con­text of the mar­ria­ge le­gis­la­tion.