Принципат Юлиев-Клавдиев в произведениях Сенеки

с.95 Уста­нов­ле­ние монар­хии и фор­ми­ро­ва­ние новой поли­ти­че­ской систе­мы при Авгу­сте и его пре­ем­ни­ках были не толь­ко частью, но и важ­ным фак­то­ром соци­аль­но-эко­но­ми­че­ско­го раз­ви­тия все­го Сре­ди­зем­но­мо­рья, впер­вые ока­зав­ше­го­ся в пре­де­лах одной дер­жа­вы. Это спо­соб­ст­во­ва­ло интен­си­фи­ка­ции уже начав­ших­ся и про­те­кав­ших про­цес­сов, в част­но­сти, даль­ней­шей эво­лю­ции и рас­про­стра­не­нию осно­ван­ной на антич­ном раб­стве эко­но­ми­че­ской и соци­аль­ной струк­ту­ры, а так­же ниве­ли­ров­ке состав­ных частей огром­ной импе­рии, сло­жив­шей­ся в резуль­та­те рим­ских заво­е­ва­ний¹.

Укреп­ле­ние импе­ра­тор­ской вла­сти про­ис­хо­ди­ло в ходе рас­ши­ре­ния соци­аль­ной базы монар­хии: ею ста­но­вит­ся посте­пен­но класс город­ских соб­ст­вен­ни­ков, свя­зан­ных с рабо­вла­дель­че­ским спо­со­бом про­из­вод­ства в мас­шта­бе всей огром­ной Импе­рии. Это озна­ча­ло ущем­ле­ние при­ви­ле­гий ста­рой пра­вя­щей вер­хуш­ки — сена­тор­ской и всад­ни­че­ской зна­ти само­го Рима, сохра­няв­ше­го до это­го вре­ме­ни полис­ные инсти­ту­ты. Борь­ба выс­ших сло­ев рим­ско­го обще­ства с рас­ту­щей и дохо­дя­щей до про­из­во­ла вла­стью импе­ра­то­ров при­об­ре­ла осо­бен­но ост­рые фор­мы в пери­од прав­ле­ния Юли­ев-Клав­ди­ев (14—68 гг. н. э.).

Пери­пе­тии и соци­аль­ная сущ­ность этой борь­бы уже не с.96 раз ста­но­ви­лись пред­ме­том изу­че­ний в совет­ской исто­рио­гра­фии². Одна­ко при этом недо­ста­точ­но при­ни­ма­лись во вни­ма­ние лите­ра­тур­ные источ­ни­ки, совре­мен­ные изу­чае­мо­му пери­о­ду, в част­но­сти, про­из­веде­ния Луция Аннея Сене­ки (ок. 4 г. до н. э. — 65 г. н. э.). Если отдель­ные сооб­ще­ния это­го авто­ра и исполь­зо­ва­лись, то лишь спо­ра­ди­че­ски³. Это тем более ощу­ти­мый про­бел, что Сене­ка не про­сто исто­ри­че­ский свиде­тель, но и попу­ляр­ней­ший писа­тель, идео­лог опре­де­лен­ных кру­гов рим­ско­го обще­ства, один из круп­ней­ших поли­ти­че­ских дея­те­лей, познав­ший участь ссыль­но­го и «мини­ст­ра» Неро­на, и, нако­нец, свое­об­раз­ный мыс­ли­тель, стре­мив­ший­ся разо­брать­ся в про­ти­во­ре­чи­ях сво­ей эпо­хи.

В зару­беж­ной лите­ра­ту­ре про­бле­ма отно­ше­ния Сене­ки к прин­ци­па­ту зани­ма­ет зна­чи­тель­ное место, хотя реше­ния ее дале­ко не одно­знач­ны и зача­стую неубеди­тель­ны. Боль­шая часть иссле­до­ва­те­лей счи­та­ет, что в про­ти­во­по­лож­ность мно­гим дру­гим сто­и­кам сво­ей эпо­хи, Сене­ка выра­жал исклю­чи­тель­но поло­жи­тель­ное отно­ше­ние к монар­хии⁴. Отме­ча­ет­ся, что Сене­ка раз­ли­чал «царя» как доб­ро­го пра­ви­те­ля и «тира­на» как дур­но­го⁵. При этом, рас­смат­ри­вая Сене­ку как идео­ло­га прин­ци­па­та, иссле­до­ва­те­ли чаще все­го обра­ща­ют вни­ма­ние на сочи­не­ние, спе­ци­аль­но посвя­щен­ное государ­ст­вен­ной доб­ро­де­те­ли — «De Cle­men­tia». Когда же с этим трак­та­том пыта­ют­ся срав­ни­вать дру­гие про­за­и­че­ские сочи­не­ния Сене­ки, то обна­ру­жи­ва­ют рас­хож­де­ния. Так, автор новей­шей моно­гра­фии, М. Гриф­фин отме­ча­ет, что в «De Cle­men­tia» Сене­ка сосре­дото­чи­ва­ет­ся не на фор­ме (ока­за­ние внеш­них поче­стей сена­ту), а на суще­стве дела и с.97 прак­ти­че­ской реаль­но­сти. А она была тако­ва, что харак­тер прав­ле­ния зави­сел не от кон­сти­ту­ци­он­ных форм, а от харак­те­ра само­го пра­ви­те­ля⁶. Док­три­на, изло­жен­ная в «De Cle­men­tia» — плод раз­мыш­ле­ний и опы­та само­го Сене­ки, резуль­тат поли­ти­че­ско­го реа­лиз­ма, отвер­гаю­ще­го «и фило­соф­скую непре­клон­ность и поли­ти­че­ское лице­ме­рие»⁷.

Одна­ко, если в «De Cle­men­tia» Сене­ка дал фило­соф­ское обос­но­ва­ние монар­хии⁸ и обна­ру­жил опти­ми­сти­че­скую сто­ро­ну сво­его миро­воз­зре­ния, то в дру­гих работах он обна­ру­жи­ва­ет тос­ку по рес­пуб­ли­ке и опи­сы­ва­ет суще­ст­ву­ю­щую систе­му как неиз­беж­ное зло. Здесь он про­яв­ля­ет себя как сена­тор, избе­гаю­щий, впро­чем, край­ней пози­ции «сена­тор­ско­го иде­а­ли­ста»⁹.

Наблюде­ния Гриф­фин, без­услов­но, заслу­жи­ва­ют вни­ма­ния. Одна­ко недо­ста­точ­но ука­зать в каче­стве при­чи­ны рас­хож­де­ний лишь настро­е­ния Сене­ки, свя­зан­ные с изме­не­ни­я­ми поли­ти­че­ской обста­нов­ки. Тем более недо­пу­сти­мо при ана­ли­зе взглядов како­го бы то ни было авто­ра огра­ни­чить­ся ука­за­ни­ем на «про­ти­во­ре­чия», кото­рые чаще все­го пред­став­ля­ют­ся тако­вы­ми лишь при поверх­ност­ном озна­ком­ле­нии. Целью, на наш взгляд, долж­но быть выяв­ле­ние миро­воз­зре­ния в целом, по-раз­но­му про­яв­ля­ю­ще­го­ся не толь­ко в раз­лич­ных ситу­а­ци­ях, но и на раз­ных уров­нях, в част­но­сти, прак­ти­че­ском и тео­ре­ти­че­ском. Все же зада­ча этой ста­тьи гораздо скром­нее. Ана­ли­зи­руя отдель­ные выска­зы­ва­ния в мораль­но-фило­соф­ских сочи­не­ни­ях Сене­ки, это­го неза­у­ряд­но­го пред­ста­ви­те­ля выс­ших сло­ев рим­ско­го обще­ства, о прин­ци­па­те Юли­ев-Клав­ди­ев, мы попы­та­ем­ся пока­зать, что в них про­яви­лись раз­лич­ные сто­ро­ны доволь­но после­до­ва­тель­но­го, соци­аль­но направ­лен­но­го под­хо­да к поли­ти­че­ской дея­тель­но­сти.

Отно­ше­ние к прин­ци­па­ту име­ет у Сене­ки глу­бо­кое мораль­но-фило­соф­ское обос­но­ва­ние. Преж­де все­го, отно­ше­ние Сене­ки к совре­мен­ной поли­ти­че­ской систе­ме про­яв­ля­ет­ся в выска­зы­ва­ни­ях о государ­стве и государ­ст­вен­ной с.98 дея­тель­но­сти вооб­ще. Скеп­ти­цизм про­яв­ля­ет­ся здесь в рас­суж­де­ни­ях о тщет­но­сти государ­ст­вен­ной карье­ры (De brev. XIX. I—XX. 1; XVIII. 4—5 и др.), о том, что в пороч­ном государ­стве муд­рец может жить лишь в уеди­не­нии, кото­рое не менее полез­но, чем актив­ная поли­ти­че­ская дея­тель­ность (De otio III. 1—5; De tranq. IV. I et seq: Ep. VIII. 1 et seq). Государ­ство, по мне­нию Сене­ки, часто небла­го­дар­но в отно­ше­нии к наи­луч­шим и наи­бо­лее пре­дан­ным граж­да­нам (De ben. V. 17. 1—2).

Сене­ка с пре­зре­ни­ем гово­рит о «заня­тых» (oc­cu­pa­tos), мел­ких и круп­ных поли­ти­че­ских дель­цах, кото­рых соба­ки наси­лу выго­ня­ют из судов, кото­рых сопро­вож­да­ет всюду тол­па кли­ен­тов; о зло­употреб­ля­ю­щих сво­им поло­же­ни­ем для бес­чест­ной нажи­вы (De brev. XII. 1). Он назы­ва­ет мерз­ки­ми тех, кто до послед­не­го дня жиз­ни суе­тил­ся, выслу­жи­вал­ся и счи­тал при этом день­ги, при­во­дя в при­мер девя­но­сто­лет­не­го стар­ца С. Туран­ния, кото­рый никак не мог рас­стать­ся со служ­бой при Гае Цеза­ре и застав­лял домаш­них опла­ки­вать свою отстав­ку (Ibid. XX. 2—3). Иро­ния Сене­ки впе­чат­ля­ет, осо­бен­но если вспом­нить о его отно­ше­нии к Кали­гу­ле (см. ниже). Отри­ца­тель­ное отно­ше­ние к государ­ст­вен­ной служ­бе и актив­ной поли­ти­че­ской дея­тель­но­сти, про­сле­жи­вае­мое по мно­гим про­из­веде­ни­ям Сене­ки, недву­смыс­лен­но отра­жа­ет его взгляд на совре­мен­ную поли­ти­че­скую систе­му. Это побуж­да­ет нас под­верг­нуть сомне­нию рас­про­стра­нен­ное мне­ние об одоб­ре­нии Сене­кой монар­хи­че­ско­го режи­ма.

Уда­ле­ние из поли­ти­че­ской жиз­ни Сене­ка пони­ма­ет не как эпи­ку­рей­ст­ву­ю­щее без­де­лье. Уеди­не­ние рас­смат­ри­ва­ет­ся как поли­ти­че­ская акция. При­ме­ром может слу­жить его соб­ст­вен­ная отстав­ка в 62 г.¹⁰. У Сене­ки мож­но най­ти любо­пыт­ный ком­мен­та­рий к тако­го рода обсто­я­тель­ствам: «Если судь­ба ото­дви­ну­ла тебя из пер­вых рядов в государ­стве, ты дол­жен, тем не менее, зани­мать свое место и помо­гать кри­ком, а если кто-нибудь закро­ет тебе рот, ты дол­жен помо­гать мол­ча. Дело ci­vis bo­ni нико­гда не бес­по­лез­но. Он помо­га­ет сво­им голо­сом и видом, выра­же­ни­ем лица, жестом, упря­мым мол­ча­ни­ем, сво­ей поход­кой…» (De tranq. IV. 6). Труд­но ска­зать, опи­сан ли этот порт­рет с кого-нибудь из пред­ста­ви­те­лей сена­тор­ской или «фило­соф­ской» оппо­зи­ции, напри­мер, Тра­зеи Пета, или носит авто­био­гра­фи­че­ский харак­тер. В любом слу­чае поли­ти­че­ская направ­лен­ность при­веден­но­го пас­са­жа не вызы­ва­ет сомне­ний.

Сене­ка явля­ет­ся не толь­ко выра­зи­те­лем настро­е­ний опре­де­лен­ных кру­гов пра­вя­ще­го клас­са Импе­рии. Он с.99 пыта­ет­ся, исполь­зуя дости­же­ния гре­че­ской и рим­ской поли­ти­че­ской мыс­ли¹¹, выявить харак­тер­ные чер­ты монар­хии как фор­мы государ­ства, ее силь­ные и сла­бые сто­ро­ны.

Абсо­лют­ная, бес­кон­троль­ная власть одно­го чело­ве­ка таит в себе, по мне­нию Сене­ки, ряд опас­но­стей. Так, люди, зани­маю­щие высо­кое поло­же­ние, стра­да­ют более все­го от отсут­ст­вия тех, кто гово­рил бы им в лицо прав­ду, осво­бо­дил бы от лести и пота­ка­ния фаль­ши­вых людей. Из-за при­выч­ки слу­шать лесть чело­век, обла­даю­щий вла­стью, дохо­дит до неведе­ния исти­ны. Подав­лен­ная сво­бо­да и низ­веден­ная до раб­ско­го поло­же­ния пре­дан­ность ста­вят его в опас­ное поло­же­ние (De ben. VI. 30. 3—5 и сл.). Одну из задач фило­со­фа Сене­ка видит в том, чтобы гово­рить людям, нахо­дя­щим­ся на вер­шине могу­ще­ства, не то, что они жела­ют слы­шать в насто­я­щий момент, но то, что они поже­ла­ют услы­шать со вре­ме­нем. «Пусть до их ушей, напол­нен­ных лестью, дохо­дит голос исти­ны. Дай им полез­ный совет (da con­si­lium uti­le — Ibid. VI. 33. 1).

По про­из­веде­ни­ям Сене­ки пре­крас­но про­сле­жи­ва­ет­ся изме­не­ние харак­те­ра поли­ти­че­ской дея­тель­но­сти и карье­ры в пери­од прин­ци­па­та. Про­дви­же­ние зави­сит не от лич­ных качеств, а от рас­по­ло­же­ния импе­ра­то­ра. Дав­но забы­ты рес­пуб­ли­кан­ские доб­ле­сти, не может быть и речи о поли­ти­че­ских про­грам­мах. При­бли­жен­ный прин­цеп­са дума­ет лишь: «Он дал мне пре­ту­ру, а я наде­ял­ся на кон­су­лат; он дал две­на­дцать фас­ций, но не сде­лал орди­нар­ным кон­су­лом; он хотел, чтобы я дал назва­ние году, но дал лишь зва­ние жре­ца; я кооп­ти­ро­ван в кол­ле­гию, но поче­му лишь в одну? Он награ­дил меня пуб­лич­ной поче­стью, но не при­ба­вил ниче­го к мое­му иму­ще­ству; то, что он дал мне, он дол­жен был дать каж­до­му, ведь он не дал ниче­го из сво­его». Любо­пыт­но, что Сене­ка сове­ту­ет тако­му веч­но недо­воль­но­му луч­ше выра­зить бла­го­дар­ность за то, что полу­чил¹².

При соис­ка­нии долж­но­стей пред­по­чте­ние полу­ча­ют недо­стой­ные (tur­pis­si­mus), скудо­ум­ные, раз­врат­ные¹³. Как нена­сыт­ны жела­ния ищу­щих долж­но­стей и поче­стей! (см. Ep. LXXIII. 2—3). Как низ­ки эти люди, как еще более низ­ки их адво­ка­ты! (см. De ira II, 7, 3).

Не явля­ет­ся ред­ко­стью под­куп обви­ни­те­ля и выдви­же­ние фаль­ши­во­го обви­не­ния. Новый отте­нок при­об­ре­та­ет такая фор­ма ковар­ства, суще­ст­ву­ю­щая сре­ди граж­дан, как воз­буж­де­ние нена­ви­сти власть иму­щих (De con­st. IX. 2). Сене­ка сове­ту­ет избе­гать друж­бы с ними (Ep., XXXIV. 1, 2). Но в с.100 дру­гом месте отме­ча­ет, что друж­ба с людь­ми, име­ю­щи­ми зна­че­ние у силь­ных мира сего (qui apud ali­quem po­ten­tem po­ten­tes sunt), избав­ля­ет от пре­зре­ния. С эти­ми сле­ду­ет под­дер­жи­вать отно­ше­ния, не свя­зы­вая, одна­ко, с ними сво­ей судь­бы. Послед­нее ино­гда ско­рее опас­но, чем полез­но (Ep. CV. 5).

С боль­шим зна­ни­ем дела Сене­ка обри­со­вы­ва­ет и еще одну опас­ность, харак­тер­ную для его вре­ме­ни. Это доно­сы¹⁴. Из-за них нуж­но сто­ро­нить­ся обще­ства и помень­ше гово­рить с дру­ги­ми, а боль­ше с собой. В раз­го­во­рах есть осо­бо­го рода сла­дость, кото­рая льстит серд­цу и, подоб­но опья­не­нию или люб­ви, застав­ля­ет выбал­ты­вать тай­ны. Никто не умол­чит о том, что слы­шал. Тот же, кто не умол­чал о фак­те, не умол­чит и о его винов­ни­ке. (Ep. CV. 6). В обще­стве царит вза­им­ное недо­ве­рие (De ben. III. 15). В чис­ле бла­го­де­я­ний Сене­кой назы­ва­ет­ся и такое, как мол­ча­ни­ем пода­рить жизнь (Ibid. III. 9. 3). Для гос­под ста­ли опас­ны доно­сы рабов (Ep. XLVII. 4). Даже по зако­ну, отме­ча­ет Сене­ка, они не во всем обя­за­ны пови­но­вать­ся: так, напри­мер, не ста­нут испол­нять при­ка­за­ний, направ­лен­ных про­тив государ­ства (De ben. XL. 20. 2).

Сене­ка свиде­тель­ст­ву­ет и о фак­тах оппо­зи­ци­он­но­сти. Так, он рас­ска­зы­ва­ет, что неко­то­рых на суде спа­са­ло вли­я­тель­ное поло­же­ние про­тив­ни­ка, так как судьи не хоте­ли пока­зать­ся при­страст­ны­ми (De ben. VI. 8).

Не ускольз­ну­ло от вни­ма­ния Сене­ки рас­ту­щее вли­я­ние импе­ра­тор­ских воль­ноот­пу­щен­ни­ков. Таким могу­ще­ст­вен­ным царе­двор­цам (re­giae po­ten­tiae mi­nistri) свой­ст­вен­но давать обе­ща­ния, руко­вод­ст­ву­ясь низ­ким често­лю­би­ем, чтобы не убав­ля­лась тол­па про­си­те­лей. Они нахо­дят удо­воль­ст­вие в про­дол­жи­тель­ном созер­ца­нии соб­ст­вен­но­го вели­чия, счи­та­ют, что будут обла­дать мень­шим могу­ще­ст­вом, если не ста­нут перед каж­дым в отдель­но­сти пока­зы­вать, что они в состо­я­нии сде­лать. Их неспра­вед­ли­вость стре­ми­тель­на, щед­рость же вяла (De ben. II. 5. 1—2). При­вет­ст­вие тако­го цар­ско­го при­врат­ни­ка состав­ля­ет бла­го­де­я­ние для разо­де­то­го ари­сто­кра­та (Ibid. III. 23. 5). Изне­жен­ные отпрыс­ки знат­ней­ших фами­лий целу­ют руки чужим рабам. Быв­ший раб, став любим­цем цеза­ря, может при­не­сти нема­ло вреда сво­е­му преж­не­му гос­по­ди­ну. (См.: Ep. XLVII.9).

Полу­чи­ло отра­же­ние на стра­ни­цах его про­из­веде­ний и такое орудие поли­ти­ки прин­цеп­сов, как разда­ча про­до­воль­ст­вия, кото­рое «полу­ча­ют и вор, и пре­ступ­ник, и пре­лю­бо­дей…» (De ben. IV. 28. См. так­же Ep. XXIV. 7).

Таких наблюде­ний, обоб­ще­ний, сове­тов мы най­дем у с.101 Сене­ки нема­ло. Одна­ко более все­го обна­ру­жи­ва­ет его пози­цию, и вме­сте с тем впе­чат­ле­ния совре­мен­ни­ков от прав­ле­ния Юли­ев-Клав­ди­ев, осо­бое вни­ма­ние к край­но­сти ново­го режи­ма, кото­рые обо­зна­ча­лись сло­вом «тира­ния». Имен­но в усло­ви­ях такой извра­щен­ной фор­мы монар­хии про­яв­ля­ют­ся и рас­цве­та­ют опас­ней­шие поро­ки: гнев (ira) и жесто­кость (cru­de­li­tas) вме­сте со вспыль­чи­во­стью (ira­cun­dia), мсти­тель­но­стью и т. п. Обли­чая их, Сене­ка дает кра­соч­ные, потря­саю­щие сво­им реа­лиз­мом кар­ти­ны.

Обли­че­нию гне­ва посвя­щен один из трак­та­тов Сене­ки «De ira». Хотя гне­ваю­щий­ся часто упо­доб­ля­ет­ся им кро­во­жад­но­му зве­рю, Сене­ка под­чер­ки­ва­ет, что порок этот при­сущ лишь чело­ве­ку, так как толь­ко он обла­да­ет разу­мом (De ira I. 3. 4. Ср.: De clem. I. 25. 1). Зве­рей застав­ля­ет напа­дать голод или страх, для чело­ве­ка же достав­ля­ет наслаж­де­ние убить сво­его ближ­не­го (De clem. I. 11. 4). Гнев — соци­аль­ный порок, он при­сущ гос­по­дам, име­ю­щим рабов, но в боль­шей, даже край­ней сте­пе­ни, — тира­нам. Ведь жесто­кость част­но­го чело­ве­ка не спо­соб­на при­не­сти мно­го вреда. Кро­во­жад­ность прин­цеп­сов — вой­на (Ibid. I. 11. 4). Гнев явля­ет­ся, по Сене­ке, харак­тер­ней­шей чер­той тира­на, и в этом одно из глав­ных его отли­чий от царя. Цари быва­ют жесто­ки­ми по необ­хо­ди­мо­сти, тира­ны же сви­реп­ст­ву­ют ради удо­воль­ст­вия (Ibid.). Гнев в про­ти­во­по­лож­ность мило­сер­дию непо­сто­я­нен и неспра­вед­лив. Он уби­ва­ет тех, кого не надо, и не уби­ва­ет нико­го из тех, кого сле­ду­ет, так как осты­ва­ет, удо­воль­ст­во­вав­шись кро­вью двух-трех жертв (De ira I. 17. 6—7). Девиз тира­на — «тот про­кля­тый стих, кото­рый мно­гим при­нес гибель:

Тиран не оста­нав­ли­ва­ет­ся ни перед каки­ми жесто­ко­стя­ми. Его слу­ги веша­ют людей вниз голо­вой, вби­ва­ют кол в поло­вые орга­ны, на кре­сте рас­тя­ги­ва­ют руки, при­ме­ня­ют клин, бичи, осо­бые маши­ны для каж­до­го орга­на и суста­ва (Con­s. ad Marc. XX. 2—3. См. так­же De clem. I. 13. 2). Тира­ны не щадят в сво­ем бешен­стве даже род­ных. Если не пре­да­ет­ся каз­ни целая тол­па несчаст­ных, они дума­ют, что их жесто­кость лише­на вла­сти (De clem. I. 26. 4). Тиран — тот же убий­ца, раз­бой­ник и пират (De ira. II. 28. 8; De ben. II. 18. 6).

При чте­нии про­из­веде­ний Сене­ки «зри­мо» пред­став­ля­ет­ся обста­нов­ка при тира­ни­че­ском режи­ме. Люди не ходят без опа­се­ния на пиры, где даже пья­ным надо забот­ли­во дер­жать с.102 язык за зуба­ми, ни на зре­ли­ща, на кото­рых ищут пово­да для обви­не­ния и при­го­во­ров. «Пусть эти зре­ли­ща устра­и­ва­ют­ся с боль­ши­ми затра­та­ми, на цар­ские сред­ства и со зна­ме­ни­ты­ми арти­ста­ми — кому же могут быть при­ят­ны заба­вы в тюрь­ме?» — мрач­но шутит Сене­ка (De clem. I, 26, 2).

Атмо­сфе­ра стра­ха и неуве­рен­но­сти накла­ды­ва­ла отпе­ча­ток на всю систе­му цен­но­стей пред­ста­ви­те­лей выс­ших сло­ев рим­ско­го обще­ства, про­тив кото­рых был направ­лен террор прин­цеп­сов. Не уди­ви­тель­но, что живя в подоб­ной обста­нов­ке, Сене­ка на пер­вое место в ряду бла­го­де­я­ний ста­вит спа­се­ние от гне­ва тира­на (ty­ran­ni­cae irae — De ben, I, 11, 2—3). И, напро­тив, при­няв бла­го­де­я­ние из рук тира­на, когда дела­ешь это про­тив воли, и необ­хо­ди­мость уни­что­жа­ет сво­бо­ду, ты ему ничем не обя­зан, счи­та­ет Сене­ка, так как не при­ни­ма­ешь, а пови­ну­ешь­ся, даже если в каче­стве дара пред­став­ля­ет­ся жизнь (Ibid. II. 18. 6—8; 19. 1—2). Вооб­ще, в то вре­мя как «De Cle­men­tia», «De ira», а так­же «Con­so­la­tio ad Po­li­bium» — это сгуст­ки государ­ст­вен­ной фило­со­фии зна­ме­ни­то­го рим­ско­го сто­и­ка, то «De be­ne­fi­ciis» пред­став­ля­ет собой любо­пыт­ней­ший доку­мент как свое­об­раз­ный «кодекс чести» рим­ской зна­ти (и кли­ен­тов) в новых усло­ви­ях.

Власт­во­ва­ние недо­стой­но­го царя Сене­ка объ­яс­ня­ет ува­же­ни­ем про­виде­ния к его пред­кам (Ibid. IV. 32. 2—3). Но тира­нам при­хо­дит­ся рано или позд­но рас­пла­чи­вать­ся за свою жесто­кость. (Эта мысль Сене­ки ста­но­вит­ся осо­бен­но понят­ной, если вспом­нить, что ни один из импе­ра­то­ров дина­стии Юли­ев-Клав­ди­ев не умер есте­ствен­ной смер­тью). Ведь у того, кто поль­зу­ет­ся слу­га­ми для пыток, не может быть доб­ро­со­вест­ных и пре­дан­ных слуг (De clem. I. 13. 2). За спи­ной тако­го чело­ве­ка без про­мед­ле­ния появ­ля­ет­ся отвра­ще­ние, нена­висть, яд, мечи (Ibid. I. 25. 2). Цар­ская жесто­кость, устра­няя вра­гов, уве­ли­чи­ва­ет их чис­ло: ведь на место одно­го ста­но­вят­ся роди­те­ли и дети уби­тых, их род­ст­вен­ни­ки и дру­зья (Ibid. 1—8. 7). Тира­ны тре­пе­щут сре­ди самих сво­их уве­се­ле­ний (De brev. XVII. 3).

Никто не оста­ет­ся без­на­ка­зан­ным. Даже могу­ще­ст­вен­ный Сеян был разо­рван на кус­ки наро­дом (De tranq. V. 1). Неспра­вед­ли­вые веч­но сму­ще­ны и тре­вож­ны. Такие люди столь­ко же боят­ся, сколь­ко и вредят, нико­гда не зная покоя. Они тре­пе­щут, уже когда совер­ша­ют зло. Совесть их не дрем­лет и посто­ян­но тре­бу­ет к отве­ту. Кто ждет нака­за­ния, тем самым уже отбы­ва­ет его. А ждет вся­кий, кто заслу­жил. Для чело­ве­ка с нечи­стой сове­стью, гово­рит Сене­ка, суще­ст­ву­ет без­опас­ность, но нет покоя (Ep. CV. 7). Если ничтож­ные вреди­те­ли могут обма­нуть и ускольз­нуть, то про­тив вели­ких вос­ста­ют (De clem. I. 25, 4). «…Про­тив тира­нов вос­ста­ва­ла с.103 их стра­на, и про­тив них же при­ме­ня­ла веро­лом­ство и все, чему от них научи­лась» (Ibid. I. 26. 1).

При­веден­ные пас­са­жи, как явст­ву­ет уже из их взвол­но­ван­но­го «тона», кон­крет­но­сти в изло­же­нии дета­лей, не явля­ют­ся абстракт­ным мора­ли­зи­ро­ва­ни­ем, как это неред­ко пред­став­ля­ет­ся. В еще боль­шей сте­пе­ни это под­твер­жда­ет­ся мно­го­чис­лен­ны­ми выска­зы­ва­ни­я­ми писа­те­ля по пово­ду отдель­ных собы­тий, лиц, обсто­я­тельств.

Извест­но, что Сене­ка очень часто поль­зо­вал­ся исто­ри­че­ски­ми «при­ме­ра­ми» для при­да­ния боль­шей убеди­тель­но­сти сво­им сочи­не­ни­ям¹⁶. Одна­ко встре­ча­ет­ся слиш­ком упро­щен­ное пони­ма­ние этой осо­бен­но­сти. Пред­по­ла­га­ет­ся зара­нее, что их роль — иллю­ст­ра­тив­ная, под­чи­нен­ная, — Сене­ку инте­ре­су­ет лишь мораль­ная и во мно­гом внеш­няя сто­ро­на фак­та. При этом упус­ка­ет­ся из вни­ма­ния, что огром­ное боль­шин­ство «при­ме­ров» Сене­ки име­ли и ост­рое поли­ти­че­ское зву­ча­ние, а сами фак­ты были цен­ным и даже необ­хо­ди­мым иску­шен­но­му в поли­ти­ке Сене­ке мате­ри­а­лом для обоб­ще­ний. Осо­бен­но нагляд­но это пока­зы­ва­ют рим­ские exempla из неда­ле­ко­го про­шло­го.

Мог ли Сене­ка, опи­сы­вая муже­ст­вен­ное поведе­ние исто­ри­ка Кре­му­ция Кор­да, не скло­нив­ше­го голо­вы перед Сея­ном (Con­s. ad Marc. I. 1 et seq.), или стои­че­ско­го фило­со­фа Кана Юлия, не пони­мать, насколь­ко поли­ти­че­ски зло­бо­днев­ны эти «при­ме­ры»? Так, Кан Юлий, «вели­кий муж», рож­ден­ный в наш век, поспо­рил с Гаем Цеза­рем. При рас­ста­ва­нии Фала­рис¹⁷ ска­зал, что при­ка­зал его каз­нить. Кан Юлий лишь побла­го­да­рил. Вос­хи­ща­ясь его муже­ст­вом, Сене­ка, не скры­вая сво­их сим­па­тий, вос­кли­ца­ет: «О вели­чай­шая душа, глав­ная жерт­ва жесто­ко­стей Гая, пусть веч­но живет твоя память!» (De tranq. XIV. 4—10).

Отно­ше­ние Сене­ки к прин­ци­па­ту хоро­шо про­сле­жи­ва­ет­ся по отзы­вам об импе­ра­то­рах, пра­вив­ших в пери­од его созна­тель­ной жиз­ни¹⁸: При их рас­смот­ре­нии одна­ко сле­ду­ет исклю­чить откро­вен­но льсти­вые выска­зы­ва­ния о Клав­дии в с.104 «Con­so­la­tio ad Po­li­bium», напи­сан­ном в пери­од кор­си­кан­ской ссыл­ки с целью рас­по­ло­жить к себе прин­цеп­са и его отпу­щен­ни­ка¹⁹, а так­же отра­жаю­щие ско­рее жела­тель­ное, чем дей­ст­ви­тель­ное поло­же­ние вещей, харак­те­ри­сти­ки Неро­на в «De Cle­men­tia», явля­ю­щем­ся настав­ле­ни­ем моло­до­му Цеза­рю.

Отзы­вы о Тибе­рии как о част­ном лице поло­жи­тель­ны или, по край­ней мере, сдер­жан­ны (Con­s. ad Marc. IV. 2; XV. 3; Con­s. ad Po­lyb. XV. 5). Зато в «De be­ne­fi­ciis» мы нахо­дим нега­тив­ные оцен­ки, при­чем отно­ся­щи­е­ся к государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти. Это, напри­мер, пори­ца­ние за неуме­ние или неже­ла­ние ока­зать бла­го­де­я­ние пре­то­ру Марию Непоту. Вме­сто того, чтобы сра­зу помочь в упла­те дол­га, Тибе­рий при­ка­зал ему пред­ста­вить в сенат отчет, и лишь затем отдал рас­по­ря­же­ние осво­бо­дить его от дол­гов, дав при этом оскор­би­тель­ный выго­вор (II. 7. 2. — 8. 2). Без­услов­но, Сене­ка здесь при­стра­стен, отка­зы­ва­ясь пони­мать береж­ли­вость Тибе­рия и обре­чен­ность вырож­даю­щих­ся знат­ных фами­лий (Ср., Tac. Ann. II, 48).

Крайне рез­ко осуж­да­ет Сене­ка рас­про­стра­нен­ную в цар­ст­во­ва­ние Тибе­рия «все­об­щую страсть к доно­сам, опу­сто­шав­шую Рим­ское государ­ство хуже вся­кой меж­до­усоб­ной вой­ны. Под­хва­ты­ва­лись речи пья­ных и шут­ни­ков. Не было ниче­го без­опас­но­го. Не жда­ли резуль­та­тов обви­не­ния под­суди­мых, так как он все­гда бывал один» (III. 26. 1). В свя­зи с послед­ним заме­ча­ни­ем при­во­дит­ся и анек­дот о неко­ем быв­шем пре­то­ре Пав­ле, кото­рый, будучи пья­ным, хотел бро­сить пер­стень с изо­бра­же­ни­ем Тибе­рия в гор­шок с нечи­стота­ми, но был спа­сен сво­им рабом (III. 26. 2).

Боль­ше все­го у Сене­ки упо­ми­на­ний о Кали­гу­ле, кото­рый пред­став­лял­ся ему насто­я­щим оли­це­тво­ре­ни­ем тира­на. Про­виде­ние сде­ла­ло это­го чело­ве­ка, страст­но жаж­дав­ше­го чело­ве­че­ской кро­ви, вла­ды­кой or­bi ter­ra­rum за заслу­ги его отца Гер­ма­ни­ка и дру­гих слав­ных пред­ков (De ben. IV. 31. 2). При­ро­да созда­ла Гая Цеза­ря для того, чтобы пока­зать, на что спо­соб­на вели­чай­шая пороч­ность в соче­та­нии с вели­чай­шей вла­стью; он дол­жен быть исклю­чен из само­го чис­ла цеза­рей (Con­s. ad Helv. X. 4). Сре­ди мно­го­чис­лен­ных поро­ков Кали­гу­лы, опи­сан­ных Сене­кой, мож­но назвать стрем­ле­ние к рос­ко­ши (Ibid.), бес­стыд­ство и непри­стой­ность (De con­st. XVIII. 2), безу­мие (De ira I. 20. 8—9. Ср.: Dio LIX. 28; Suet. Cal. 22 etc. seq.), склон­ность оскорб­лять­ся и клей­мить каж­до­го позо­ром (De con­st. XVIII. 1). Сене­ка высме­и­ва­ет и с.105 без­образ­ную внеш­ность тира­на (Ibid. Ср.: Suet. Cal. 50. 1; 52).

Харак­тер­но и то, что Кали­гу­ла срав­ни­ва­ет­ся с Ксерк­сом, типич­ным восточ­ным дес­потом.

Так, под­ра­жая это­му «ино­стран­но­му бес­чест­но­му царю», Гай занял кораб­ли, под­во­зив­шие в Рим хлеб, для построй­ки моста. Это едва не сто­и­ло горо­ду раз­ру­ше­ния, голо­да и все­об­ще­го хао­са (De brev. XVIII. 5. Ср.: Suet. Cal. 19). Но более все­го Кали­гу­ла отли­чал­ся жесто­ко­стью и гнев­но­стью (De tranq. XI. 10; De con­st. XVIII. 4). В этом он, по мне­нию Сене­ки, пре­взо­шел и всех вар­ва­ров, и гре­ков; и рим­лян²⁰.

Гай Цезарь хле­стал бичом и истя­зал знат­ней­ших людей Рима, сена­то­ров и всад­ни­ков, при­чем не допра­ши­вая, а по вле­че­нию души (ani­mi cau­sa). Осо­бен­но воз­му­ща­ет Сене­ку то, что Кали­гу­ла, не тер­пя отсроч­ки сво­ей кро­во­жад­но­сти (cru­de­li­tas), неко­то­рых из жертв обез­глав­ли­вал при искус­ст­вен­ном осве­ще­нии. Он пытал сена­то­ров самы­ми тяже­лы­ми из суще­ст­ву­ю­щих орудий пыток: кана­том для рас­тя­ги­ва­ния тела, выкру­чи­ва­ни­ем костей, дыбой, огнем и соб­ст­вен­ным выра­же­ни­ем лица. Кали­гу­ла хотел, чтобы рим­ский народ имел одну шею, чтобы собрать в один удар все пре­ступ­ле­ния (см.: De ira III. 18. 3—19. 2. Ср. Suet. Cal. 30. 2). Невоз­мож­но най­ти еще чело­ве­ка, кото­рый, истя­зая, еще заты­кал бы рот кля­пом из губ­ки, чтобы жерт­вы не мог­ли даже кри­чать. «Цезарь боял­ся, как бы послед­няя аго­ния не при­ве­ла бы к слиш­ком откро­вен­ной речи, как бы ему не при­шлось услы­шать то, чего он пред­по­чел бы не слы­шать». Если не нахо­ди­лось губок, он при­ка­зы­вал рвать одеж­ду несчаст­ных и заты­кать рты лос­ку­та­ми. Гай посы­лал пала­чей в дома уби­тых, в ту же ночь кон­чая и с их отца­ми, и, мило­серд­ный, иро­ни­зи­ру­ет Сене­ка, осво­бож­дал их от тра­у­ра. (De ira III. 19. 3—5).

В лице Кали­гу­лы Сене­ка видит закон­чен­но­го дес­пота — пуга­ло рим­ской зна­ти. Пода­рив жизнь Пом­пею Пен­ну («если мож­но так ска­зать про того, кто толь­ко не отни­ма­ет», — ого­ва­ри­ва­ет­ся Сене­ка), он протя­нул ему для поце­луя левую ногу, обу­тую в золо­той баш­мак с жем­чу­гом. «Чело­век, рож­ден­ный для того, чтобы обы­чаи сво­бод­но­го государ­ства заме­нить пер­сид­ским раб­ст­вом (Ho­mo na­tus in hoc ut mo­res li­be­rae ci­vi­ta­tis Per­si­ka ser­vi­tu­te mu­ta­ret), не при­да­вая зна­че­ния тому, что пре­ста­ре­лый сена­тор умо­лял его, поверг­шись таким обра­зом, как повер­га­лись побеж­ден­ные непри­я­те­ли перед сво­и­ми вра­га­ми: ниже колен он нашел нечто такое, чем мог попи­рать сво­бо­ду!» (De ben. II. 12. 1—2). С с.106 удо­вле­тво­ре­ни­ем Сене­ка рас­ска­зы­ва­ет, что сре­ди заго­вор­щи­ков, убив­ших Кали­гу­лу, пер­вым геро­ем был Кас­сий Херея, кото­ро­му Кали­гу­ла, изде­ва­ясь, давал паро­ли «Вене­ра» и «При­ап», и опи­сы­ва­ет смерть нена­вист­но­го тира­на (De con­st. XVIII. 3—5), заста­вив­ше­го, кста­ти, и его само­го пере­жить нема­ло непри­ят­ных минут²¹.

Ниче­го, в сущ­но­сти, хоро­ше­го не гово­рит Сене­ка и о Клав­дии, за исклю­че­ни­ем льсти­вых заме­ча­ний в «Con­so­la­tio ad Po­li­bium». Даже свою бла­го­дар­ность за спа­се­ние от смер­ти в этом «Уте­ше­нии» (XVIII, 2) он ана­ли­зи­ру­ет в дру­гом сочи­не­нии, гово­ря, что ско­рее про­стит чело­ве­ку убив­ше­му, чем сослав­ше­му (De ira. III. 43, 4). Неува­жи­тель­но отзы­ва­ет­ся Сене­ка и о судей­ской дея­тель­но­сти Клав­дия (De ben. I. 15. 6), отме­чая с явным неодоб­ре­ни­ем, что за пять лет тот зашил в меш­ки и пото­пил боль­ше отце­убийц, чем насчи­ты­ва­ет­ся таких каз­нен­ных во все века (De clem. I. 23. 1). Сене­ка счи­та­ет, что не толь­ко суж­де­ние Клав­дия не име­ет ника­кой цены, но и пода­рок от него не сле­ду­ет рас­смат­ри­вать как бла­го­де­я­ние (De ben. I. 15. 5).

Что каса­ет­ся Неро­на, то, разу­ме­ет­ся, пря­мой кри­ти­ки здесь быть не мог­ло, так как этот прин­цепс не дал воз­мож­но­сти сво­е­му быв­ше­му настав­ни­ку пере­жить себя. Одна­ко к его прав­ле­нию отно­сят­ся мно­го­чис­лен­ные наме­ки, обна­ру­жи­ваю­щее разо­ча­ро­ва­ние Сене­ки, осо­бен­но в «De be­ne­fi­ciis»²². Впе­чат­ле­ния от цар­ст­во­ва­ния Неро­на отра­зи­лись, без­услов­но, и на оцен­ках его пред­ше­ст­вен­ни­ков, и, конеч­но, новой поли­ти­че­ской систе­мы в целом. Как мы виде­ли, Сене­ку вряд ли мож­но назвать ее ярост­ным при­вер­жен­цем.

Одна­ко было бы глу­бо­ким заблуж­де­ни­ем счи­тать Сене­ку убеж­ден­ным и реши­тель­ным вра­гом прин­ци­па­та. Наблюдая явные и скры­тые поро­ки ново­го режи­ма, он мирил­ся с ним как с непри­ят­ной, но хоро­шо осо­зна­вае­мой необ­хо­ди­мо­стью. Сене­ка пре­крас­но пони­мал, что с победой Авгу­ста «все усту­пи­ло вла­сти одно­го чело­ве­ка!» (De prov. II. 10). Он сбли­жа­ет cle­men­tia e ius­ti­tia, осо­зна­вая невоз­мож­ность в совре­мен­ном ему, т. е. монар­хи­че­ском, государ­стве вто­ро­го без пер­во­го²³. Все зави­сит от прин­цеп­са: «вели­ко­му рис­ку под­вер­гал­ся рим­ский народ, когда не было извест­но, к чему обра­тят­ся твои бла­го­дар­ные даро­ва­ния», — гово­рит Сене­ка Неро­ну и вла­га­ет в уста послед­не­го такие сло­ва: «Не я ли назна­чен из всех смерт­ных бога­ми, чтобы заме­щать их на зем­ле? Я судья над жиз­нью и смер­тью наро­дов…» (De clem. I. 1. 7; I. 1. 2).

с.107 Под­дан­ным оста­ет­ся толь­ко тер­пе­ли­во под­чи­нять­ся воле власт­ву­ю­щих и наде­ять­ся на буду­щее: «Пока лише­ния, по наше­му мне­нию, не так невы­но­си­мы, чтобы заста­вить нас уйти из жиз­ни, — сове­ту­ет Сене­ка, — что бы ни слу­чи­лось, удер­жи­вай­ся от гне­ва. Он пагу­бен для тех, кто слу­жит (per­ni­cio­sa est ser­vien­ti­bus). Любое раз­дра­же­ние ведет к само­ис­тя­за­нию, и чем более мятеж­ны мы под вла­стью, тем более тяже­ло мы ее ощу­ща­ем» (De ira III. 16. 1).

Может создать­ся впе­чат­ле­ние, что Сене­ка пред­ла­га­ет сми­рить­ся с новым режи­мом толь­ко пото­му, что борь­ба с ним невоз­мож­на в сло­жив­ших­ся обсто­я­тель­ствах, а зна­чит необ­хо­ди­мо тер­петь его со все­ми недо­стат­ка­ми. Но это дале­ко не так. Ведь Сене­ка сам слу­жил Неро­ну, и не толь­ко делом, но и сло­вом. Не имея воз­мож­но­сти оста­но­вить­ся подроб­нее на этом вопро­се, ука­жем лишь, что «фило­соф у тро­на» при­ла­гал уси­лия, и нема­лые, для улуч­ше­ния управ­ле­ния и, в конеч­ном сче­те, укреп­ле­ния прин­ци­па­та. В этом смыс­ле харак­тер­но одно из мно­го­чис­лен­ных настав­ле­ний моло­до­му Цеза­рю в «De Cle­men­tia». Сене­ка сове­ту­ет, как доби­вать­ся, чтобы чаша тер­пе­ния под­дан­ных не пере­пол­ни­лась. Для это­го страх дол­жен остав­лять граж­да­нам какую-нибудь гаран­тию непри­кос­но­вен­но­сти и обе­щать им боль­ше надеж­ды, чем опас­но­стей. «В про­тив­ном слу­чае, когда даже смир­ные тре­пе­щут наравне с пре­ступ­ни­ка­ми, людям соблаз­ни­тель­но бро­сить­ся в опас­но­сти и риск­нуть жиз­нью, пере­став­шей им при­над­ле­жать» (De clem. I. 12. 5).

Поче­му же Сене­ка, дале­ко не с вос­тор­гом отно­сив­ший­ся к суще­ст­ву­ю­ще­му поли­ти­че­ско­му строю, пре­крас­но пони­мав­ший его монар­хи­че­скую сущ­ность, не толь­ко не борол­ся про­тив него, но еще и счи­тал нуж­ным давать сове­ты, как его сохра­нить?

Дело в том, что такой опыт­ный (мы бы даже ска­за­ли «про­жжен­ный») реа­ли­стич­ный поли­тик, как Сене­ка, не мог в сво­их дей­ст­ви­ях руко­вод­ст­во­вать­ся лишь эмо­ци­я­ми. Он отчет­ли­во видел, что монар­хия — един­ст­вен­ное спа­се­ние для огром­но­го государ­ства, разди­рае­мо­го соци­аль­ны­ми про­ти­во­ре­чи­я­ми, а сенат и знать уже неспо­соб­ны управ­лять им в силу изне­жен­но­сти и раз­вра­щен­но­сти. Опи­са­нию этих и дру­гих поро­ков посвя­ще­ны мно­гие стра­ни­цы сочи­не­ний Л. Аннея Сене­ки²⁴.

Осуж­де­ние испор­чен­ных нра­вов, богат­ства и рос­ко­ши — доста­точ­но общее место в рим­ской соци­аль­ной мыс­ли, с.108 начи­ная с Сал­лю­стия²⁵. Одна­ко в оцен­ке это­го идео­ло­ги­че­ско­го фено­ме­на недо­ста­точ­но огра­ни­чи­вать­ся рас­смот­ре­ни­ем его как одно­го из оправ­да­ний силь­ной импе­ра­тор­ской вла­сти или сво­дить к соци­аль­ной дема­го­гии²⁶. Во вся­ком слу­чае, и у Сал­лю­стия, и у Сене­ки в этом про­яв­ля­лось стрем­ле­ние про­ник­нуть в дей­ст­ви­тель­ную при­чин­ную связь собы­тий. Не слу­чай­но он суро­во осуж­да­ет убийц «боже­ст­вен­но­го Юлия» в «De ira», гово­ря, что сре­ди них было боль­ше алчу­щих дру­зей, чем вра­гов. «Дру­зей, чьи нена­сыт­ные надеж­ды он ока­зал­ся не в состо­я­нии удо­вле­тво­рить». Да и как мож­но было «удо­вле­тво­рить такие бес­со­вест­ные жела­ния, если каж­дый из них жаж­дал так мно­го, как может иметь лишь один?…» (III. 30. 4)²⁷.

Рим­ское обще­ство пред­став­ля­ет­ся Сене­ке «неиз­ме­ри­мой люд­ской мас­сой, разди­рае­мой несо­гла­си­я­ми; мятеж­ной, не вла­де­ю­щей собой, гото­вой неистов­ст­во­вать как себе, так и дру­гим на поги­бель», если бы ей уда­лось сверг­нуть ярмо вла­сти прин­цеп­са (De clem. I. 1. 1). В этом рим­ско­го сто­и­ка убедил опыт граж­дан­ских войн в I в. до н. э., не зря он счи­тал то вре­мя наи­бо­лее погряз­шим в поро­ках (см. Ep. XCVII.1 sqq.). Поэто­му Сене­ка и пред­у­преж­дал, что если хоро­ший царь вдруг погибнет, это несча­стье будет гибель­но и для бла­го­ден­ст­вия Рима: оно повергнет в прах бла­го­со­сто­я­ние тако­го вели­ко­го наро­да; но до тех пор рим­ский народ далек от этой опас­но­сти, пока он будет уметь пере­но­сить узду; если же когда-нибудь он обо­рвет ее или же сбро­шен­ную вслед­ст­вие како­го-нибудь несчаст­но­го слу­чая не допу­стит вновь нало­жить на себя — это вели­чай­шее государ­ство, еди­ное и цель­ное, рас­па­дет­ся на мно­го частей, и тогда конец пови­но­ве­ния это­го горо­да будет так­же кон­цом его гос­под­ства (De clem I. 4. 2). Так что те кру­ги рим­ско­го обще­ства, чьи инте­ре­сы выра­жал «фило­соф у тро­на», осо­зна­ва­ли, ради чего они тер­пят весь­ма нелег­кую «узду» монар­хи­че­ской вла­сти.

с.109 Глу­бо­кое пони­ма­ние состо­я­ния совре­мен­но­го обще­ства побуж­да­ло Сене­ку не толь­ко мирить­ся с монар­хи­ей, но и обос­но­вы­вать ее необ­хо­ди­мость: еди­но­вла­стие, под­чи­не­ние само­му силь­но­му и луч­ше­му — в при­ро­де вещей. Глав­ное, чтобы это был дей­ст­ви­тель­но луч­ший, тот, кто рас­смат­ри­ва­ет свою дея­тель­ность как испол­не­ние обя­зан­но­стей, а не власт­во­ва­ние. Этим отли­ча­ет­ся царь (rex) от тира­на (ty­ran­nus)^27a. Монарх — это связь, кото­рая объ­еди­ня­ет государ­ство, жиз­нен­ное дыха­ние, кото­рым дышат эти столь мно­гие тыся­чи людей, сами по себе, если устра­нить его дер­жав­ную мысль, они были бы не чем иным, как обу­зой для себя и добы­чей для вра­гов (De clem. I. 4. 1). «Подоб­но тому, как все тело слу­жит душе…; руки, ноги, гла­за выпол­ня­ют ее дело, ее защи­ща­ет кожа, по ее при­ка­зу мы лежим или бес­по­кой­но бега­ем, когда она при­ка­зы­ва­ет; то ли как коры­сто­лю­би­вый хозя­ин мы обша­ри­ва­ем море ради нажи­вы, то ли как често­лю­бец — и вот уж мы поло­жи­ли на огонь пра­вую руку или прыг­ну­ли в без­дну, — так и эта неис­чис­ли­мая мас­са людей, окру­жая одно­го чело­ве­ка, управ­ля­ет­ся его дыха­ни­ем, дви­жет­ся его разу­мом; не будь его сдер­жи­ваю­ще­го реше­ния, она бы зада­ви­ла и погу­би­ла себя соб­ст­вен­ны­ми сила­ми»²⁸.

В про­из­веде­ни­ях Сене­ки мы обна­ру­жи­ва­ем прак­ти­че­ски мыс­ля­ще­го поли­ти­че­ско­го писа­те­ля, ясно сознаю­ще­го монар­хи­че­ский харак­тер суще­ст­ву­ю­ще­го режи­ма. Исполь­зуя, наряду с исто­ри­че­ски­ми сведе­ни­я­ми и дости­же­ни­я­ми гре­че­ской мыс­ли соб­ст­вен­ный поли­ти­че­ский опыт, при­об­ре­тен­ный в ходе актив­ной дея­тель­но­сти при Юли­ях-Клав­ди­ях, он сво­дит его в доволь­но строй­ную систе­му, ста­но­вясь, таким обра­зом, пер­вым тео­ре­ти­ком прин­ци­па­та.