Смерть римских старейшин в 390 г. до н. э.: истоки исторической традиции*

с.119 В рас­ска­зе о Галль­ском наше­ст­вии 390 г. Ливий (V. 39. 9—40. 1) и Плу­тарх (Ca­mill. 21) опи­сы­ва­ют груп­пу стар­цев, кото­рые обрек­ли себя на смерть ради спа­се­ния более моло­дых сограж­дан, спо­соб­ных ока­зать сопро­тив­ле­ние вра­гу. Эти ста­рые люди неко­гда были кон­су­ла­ми и справ­ля­ли три­ум­фы, но в момент наше­ст­вия они были уже слиш­ком дрях­лы­ми и боль­ны­ми для борь­бы с вра­гом, и поэто­му объ­яви­ли о сво­ей готов­но­сти уме­реть вме­сте с род­ным горо­дом. Надев празд­нич­ные одеж­ды и дер­жа зна­ки было­го досто­ин­ства и поче­стей, они усе­лись в куруль­ные крес­ла у вхо­да в свои дома и ста­ли ждать при­хо­да гал­лов. Вме­сте с Вели­ким пон­ти­фи­ком они про­чли под­хо­дя­щую слу­чаю молит­ву, в кото­рой обре­ка­ли себя смер­ти за свою роди­ну и народ.

Гал­лы, про­ник­нув в город, с удив­ле­ни­ем и вос­хи­ще­ни­ем взи­ра­ли на этих людей, подоб­но ста­ту­ям, вос­седав­ших у пор­ти­ков сво­их домов, окру­жав­ших форум. В тор­же­ст­вен­но­сти их обли­ка и выра­же­нии лиц было нечто не от мира сего, сбли­жаю­щее их с бога­ми. Один из гал­лов решил дотро­нуть­ся до боро­ды Мар­ка Папи­рия, в ответ на что тот уда­рил про­тив­ни­ка сво­им жез­лом из сло­но­вой кости. Рас­сви­ре­пев­ший галл выхва­тил меч и зару­бил Папи­рия, тут же и дру­гие ста­ри­ки были уби­ты пря­мо в сво­их крес­лах. После их убий­ства город был подо­жжен гал­ла­ми и пол­но­стью уни­что­жен, за исклю­че­ни­ем Капи­то­лия, где скры­ва­лись сена­то­ры и вои­ны (mi­li­ta­res iuven­tus).

Смерть этих ста­ри­ков часто рас­смат­ри­ва­ет­ся как вос­по­ми­на­ние о древ­нем обы­чае убий­ства ста­рых людей, став­ших немощ­ны­ми физи­че­ски и бес­по­лез­ны­ми для обще­ства. Этот обы­чай был рас­про­стра­нен у мно­гих антич­ных наро­дов, и в недав­ней кни­ге Тима Пар­ки­на собра­но мно­же­ство под­твер­ждаю­щих это при­ме­ров¹. У неко­то­рых наро­дов такая прак­ти­ка была нор­мой жиз­ни, так что под­час пле­ме­на состо­я­ли исклю­чи­тель­но из людей креп­ких телом не стар­ше опре­де­лен­но­го воз­рас­та. Неко­то­рые иссле­до­ва­те­ли пред­по­ла­га­ют суще­ст­во­ва­ние тако­го обы­чая и в арха­и­че­ском Риме, где люди стар­ше 60 лет при­но­си­лись в жерт­ву². Из сооб­ще­ний Варро­на (L. L. II. 44) и Дио­ни­сия с.120 Гали­кар­насско­го (Ant. Rom. I. 38. 3) извест­но, что еже­год­но во вре­мя Аргей­ских обрядов 14 мая 27 или 30 соло­мен­ных чучел сбра­сы­ва­ли с моста в Тибр. Рим­ляне вери­ли, что эти чуче­ла заме­ня­ли при­но­си­мых в древ­ние вре­ме­на в жерт­ву людей стар­ше 60 лет.

Дей­ст­ви­тель­но, мно­гие антич­ные авто­ры утвер­жда­ют, что люди стар­ше 60 лет сбра­сы­ва­лись с моста в Тибр³. Но с дру­гой сто­ро­ны, чело­ве­че­ские жерт­во­при­но­ше­ния были отме­не­ны в началь­ный пери­од рим­ской исто­рии то ли мифи­че­ским Гер­ку­ле­сом, то ли леген­дар­ным царем Нумой Пом­пи­ли­ем, и толь­ко в исклю­чи­тель­ных слу­ча­ях при­но­си­ли в жерт­ву ино­стран­цев⁴. Убий­ство сограж­дан ква­ли­фи­ци­ро­ва­лось как пре­ступ­ле­ние, а род­ст­вен­ни­ков — как осо­бо тяж­кое пре­ступ­ле­ние (par­ri­ci­dium)⁵. Даже во вре­ме­на ран­ней монар­хии извест­ны при­ме­ры обви­не­ния за убий­ство род­ст­вен­ни­ков. Так что Ливий имел пол­ное пра­во утвер­ждать, что чело­ве­че­ские жерт­вы были не рим­ским обы­ча­ем (mi­ni­me Ro­ma­no sac­ro — XXII. 57. 6), а Пли­ний (Nat. hist. XXX. 4. 13) под­чер­ки­вать, что осво­бож­де­ние от этих monstra было одним из вели­чай­ших дости­же­ний рим­ской циви­ли­за­ции⁶.

Таким обра­зом, с точ­ки зре­ния рим­ских авто­ров, смерть ста­рей­шин в 390 г. не мог­ла быть ни обы­ча­ем убий­ства одряхлев­ших ста­ри­ков, ни обыч­ным чело­ве­че­ским жерт­во­при­но­ше­ни­ем ради спа­се­ния рес­пуб­ли­ки от гроз­ной опас­но­сти.

Ливий (V. 41. 3) пере­да­ет мне­ние неко­то­рых сво­их пред­ше­ст­вен­ни­ков, что ста­рей­ши­ны реши­ли при­не­сти себя в жерт­ву за оте­че­ство и сограж­дан и что сам Вели­кий пон­ти­фик про­из­нес над ними посвя­ти­тель­ное закли­на­ние (car­men deuouis­se eos). Эти спе­ци­аль­ные сло­ва посвя­ще­ния поз­во­ля­ют пред­по­ла­гать здесь некий арха­и­че­ский обы­чай. Р. М. Оги­л­ви пола­га­ет, что ста­рей­ши­ны, кото­рых он счи­та­ет сена­то­ра­ми, испол­ня­ли обряд само­по­жерт­во­ва­ния перед лицом всех богов с помо­щью Вели­ко­го пон­ти­фи­ка, про­из­но­сив­ше­го car­men⁷. У Ливия мож­но най­ти опи­са­ние еще несколь­ких слу­ча­ев подоб­но­го при­не­се­ния себя в жерт­ву ради спа­се­ния оте­че­ства и сограж­дан. Тако­вы­ми были два слу­чая само­по­жерт­во­ва­ния кон­су­лов, отца и сына Деци­ев Мусов, а так­же всад­ни­ка Мар­ка Кур­ция (VII. 6. 1—3; VIII. 9. 4—8; X. 28. 16—17). Во всех слу­ча­ях само­по­жерт­во­ва­нию пред­ше­ст­ву­ет посвя­ти­тель­ное обра­ще­ние к богам, а в слу­чае Деция Муса-млад­ше­го — и уча­стие Вели­ко­го пон­ти­фи­ка.

В отли­чие от еди­но­лич­ной акции этих геро­ев, само­по­жерт­во­ва­ние ста­рей­шин было кол­лек­тив­ным актом. Извест­но, что рим­ляне с.121 обра­ща­лись к чело­ве­че­ским жерт­вам в слу­чае осо­бой опас­но­сти, угро­жав­шей рес­пуб­ли­ке. Но в жерт­ву при­но­си­ли лишь ино­стран­цев — двух гал­лов и двух гре­ков в 228, 216 и 114/113 г.⁸ Поэто­му при­не­се­ние в жерт­ву сооте­че­ст­вен­ни­ков мог­ло быть опи­са­но не ина­че, как само­по­жерт­во­ва­ние. Исто­рия Мар­ка Кур­ция пока­зы­ва­ет, что для полу­че­ния бла­го­сло­ве­ния богов было необ­хо­ди­мо при­не­сти в жерт­ву некую вели­кую цен­ность. Такой цен­но­стью мог­ла быть жизнь кон­су­ла, в слу­чае Деци­ев, или жизнь вои­на в рас­цве­те сил, в слу­чае Кур­ция. Что же цен­но­го было в бес­силь­ных ста­ри­ках? Ведь они и обрек­ли себя на смерть в силу неспо­соб­но­сти иным спо­со­бом помочь сво­им сограж­да­нам. Позд­ние авто­ры деталь­но опи­сы­ва­ли их преж­ние заслу­ги, рос­кошь их одежд и их куруль­ные крес­ла, веро­ят­но, по той при­чине, что уже не были спо­соб­ны опре­де­лить реаль­ную цен­ность ста­рых людей⁹. Если она дей­ст­ви­тель­но суще­ст­во­ва­ла, пред­став­ля­ет­ся, что она долж­на была быть свя­за­на с глав­ной чер­той, кото­рая объ­еди­ня­ла всех участ­ни­ков это­го само­по­жерт­во­ва­ния — их пожи­лым воз­рас­том.

Попро­бу­ем задать­ся вопро­сом, како­го воз­рас­та были эти ста­рей­ши­ны? Ливий, рас­ска­зы­вая их исто­рию, сопо­став­ля­ет три воз­раст­ные груп­пы — mi­li­ta­ris iuven­tus, se­na­tus и tur­ba se­nio­rum. Ина­че гово­ря, он отде­ля­ет стар­цев от сена­то­ров и муж­чин воин­ско­го воз­рас­та. Плу­тарх (Ca­mill. 25) добав­ля­ет, что с при­хо­дом гал­лов сенат вме­сте с вои­на­ми укре­пи­лись на Капи­то­лии. Сле­до­ва­тель­но, погиб­шие ста­ри­ки, при­нес­шие свои жиз­ни в жерт­ву, и сена­то­ры, нахо­див­ши­е­ся в это вре­мя на Капи­то­лии, при­над­ле­жа­ли к раз­ным воз­раст­ным клас­сам.

Тим Пар­кин раз­ви­ва­ет иной под­ход, соглас­но кото­ро­му нет необ­хо­ди­мо­сти вести речь о воз­раст­ных груп­пах, про­сто эти se­ne­ces были стар­ше, чем боль­шин­ство сена­то­ров. Конеч­но, в эпо­ху клас­си­че­ской рес­пуб­ли­ки стар­ца­ми счи­та­лись те, кто в силу физи­че­ской немо­щи не мог выпол­нять обще­ст­вен­ных обя­зан­но­стей и, в част­но­сти, защи­щать государ­ство от вра­гов, тогда как сре­ди сена­то­ров было мно­го ста­рых, но еще креп­ких муж­чин. Одна­ко про­бле­ма по-ино­му сто­я­ла в арха­и­че­ской общине, обы­чаи и пра­ви­ла кото­рой отли­ча­лись от зако­нов граж­дан­ско­го обще­ства, будь то антич­ное или совре­мен­ное. Декла­ри­ро­ван­ная в послед­нем поли­ти­че­ская и эко­но­ми­че­ская само­сто­я­тель­ность инди­вида поро­ди­ла хоро­шо извест­ную с эпо­хи Про­све­ще­ния идею «есте­ствен­но­го чело­ве­ка», кото­рый обла­да­ет одни­ми и теми же базо­вы­ми чер­та­ми в любой куль­ту­ре и любое вре­мя. Наследи­ем это­го под­хо­да явля­ет­ся рас­про­стра­нен­ное пред­став­ле­ние, харак­тер­ное и для кни­ги с.122 Пар­ки­на, что био­ло­ги­че­ский воз­раст рав­но­зна­чен воз­рас­ту соци­аль­но­му, хотя это сов­па­де­ние харак­тер­но толь­ко для граж­дан­ско­го обще­ства. В ран­нем же рим­ском обще­стве, когда соци­аль­ные и эко­но­ми­че­ские инсти­ту­ты граж­дан­ской общи­ны, а так­же фами­лия, нахо­ди­лись в про­цес­се фор­ми­ро­ва­ния, инди­вид был инте­гри­ро­ван в обще­ство ско­рее в каче­стве чле­на его кла­на, курии, три­бы или воз­раст­но­го клас­са, неже­ли непо­сред­ст­вен­но как граж­да­нин. Поэто­му воз­раст был сре­ди воз­мож­ных кри­те­ри­ев ста­тус­ной при­над­леж­но­сти, при­чем ско­рее в стро­го регу­ли­ру­е­мой фор­ме воз­раст­ных клас­сов, чем в био­ло­ги­че­ском зна­че­нии.

Рим­ляне обыч­но счи­та­ли соци­аль­но актив­ным воз­раст до 60 лет, после чего начи­на­лась офи­ци­аль­ная ста­рость (nam cum a se­xa­ge­si­mo an­no se­nec­tus di­ca­tur in­ci­pe­re — Var­ro ap. Aug. De civ. Dei. 58. 2). Эта воз­раст­ная гра­ни­ца (le­gi­ti­ma aetas) была свя­за­на с осво­бож­де­ни­ем от испол­не­ния воин­ской служ­бы и обще­ст­вен­ных обя­зан­но­стей (Var­ro ap. Non. Mar­cell. 523; Aug. Quest. Ev. I. 9). Поэто­му боль­шин­ство иссле­до­ва­те­лей пола­га­ет, что у рим­лян ста­рость начи­на­лась после 60 лет¹⁰. Пар­кин, одна­ко, счи­та­ет, что гре­ки и рим­ляне нико­гда не исполь­зо­ва­ли точ­но­го опре­де­ле­ния ста­ро­го воз­рас­та, а 60-лет­ний рубеж был фило­соф­ской спе­ку­ля­ци­ей Варро­на, кото­рую заим­ст­во­ва­ли и дру­гие авто­ры¹¹. Про­тив это­го гово­рят остат­ки систе­мы, при­пи­сы­вае­мой Сер­вию Тул­лию, кото­рые сохра­ня­лись в рес­пуб­ли­кан­ском обще­стве, так что граж­да­нин начи­нал выпол­нять обще­ст­вен­ные обя­зан­но­сти в 17 и закан­чи­вал в 60 лет¹². Дости­же­ние 60 лет было закон­ной при­чи­ной полу­чить осво­бож­де­ние от воин­ской и граж­дан­ской служ­бы. Это была гра­ни­ца соци­аль­но­го воз­рас­та, кото­рый Пар­кин сме­ши­ва­ет с воз­рас­том био­ло­ги­че­ским.

Поэто­му зна­ме­ни­тая посло­ви­ца «se­xa­ge­na­rii de pon­te» име­ла в виду имен­но 60-лет­них муж­чин, а не 50 или 70-лет­них. Древ­ние рас­смат­ри­ва­ли посло­ви­цу в каче­стве вос­по­ми­на­ния об обы­чае преж­них вре­мен сбра­сы­вать ста­рых людей, достиг­ших 60-лет­не­го воз­рас­та, с моста. Неяс­но было лишь, какой мост имел­ся в виду — был ли это мост через Тибр, или мостик в коми­ци­ях, по кото­ро­му голо­су­ю­щие про­хо­ди­ли к сво­е­му месту. В пер­вом слу­чае сбра­сы­ва­ние с моста озна­ча­ло убий­ство 60-лет­них людей, а во вто­ром — лише­ние их пра­ва голо­со­ва­ния в коми­ци­ях. Одна­ко мост­ки в коми­ци­ях появи­лись лишь в кон­це II в., так что прав Дж. Фре­зер, что эта вер­сия явля­ет­ся «попыт­кой бла­го­при­стой­но­го анти­ква­ра спа­сти досто­ин­ство его вар­вар­ских пред­ков»¹³. Но и сбра­сы­ва­ние с моста в Тибр так­же долж­но быть исклю­че­но из рас­смот­ре­ния в силу запре­та на убий­ства и жерт­во­при­но­ше­ния сограж­дан. Поэто­му исход­ная идея посло­ви­цы «se­xa­ge­na­rii de pon­te» была явно иной, чем лише­ние жиз­ни ста­ри­ков. Это зна­че­ние было сооб­ще­но с.123 посло­ви­це рес­пуб­ли­кан­ски­ми авто­ра­ми, воз­мож­но, по ана­ло­гии с их зна­ни­я­ми о убий­стве ста­рых людей у дру­гих наро­дов. В Аргей­ских свя­щен­но­дей­ст­ви­ях не было ниче­го тако­го, что поз­во­ли­ло бы ассо­ции­ро­вать сбра­сы­вае­мые с моста соло­мен­ные кук­лы со ста­ры­ми людь­ми. Лишь идея моста объ­еди­ня­ет посло­ви­цу и Аргей­ский риту­ал.

Таким обра­зом, рим­ские стар­цы, обрек­шие себя на смерть в 390 г., ско­рее все­го, были стар­ше 60 лет и поэто­му уже не участ­во­ва­ли в обще­ст­вен­ных делах. По этой при­чине они не мог­ли при­над­ле­жать к чис­лу сена­то­ров (Sen. De brev. vi­tae. XX. 5). Их более моло­дые сооте­че­ст­вен­ни­ки, кото­рых они стре­ми­лись спа­сти сво­ей смер­тью, оче­вид­но, были людь­ми двух воз­раст­ных клас­сов — iunio­res и se­nio­res. Iunio­res были муж­чи­на­ми 17—45 лет, воз­раст кото­рых нала­гал на них обя­зан­ность актив­но­го уча­стия в воен­ном деле. Поэто­му Ливий назвал их mi­li­ta­ris iuven­tus. Напро­тив, se­nio­res были муж­чи­на­ми от 46 до 60 лет, кото­рые по воз­рас­ту уже были осво­бож­де­ны от актив­ной воин­ской служ­бы. Эти люди, види­мо, игра­ли глав­ную роль в управ­ле­нии рим­ской общи­ной, и неко­то­рые авто­ры пред­по­ла­га­ют, что имен­но они долж­ны были быть сена­то­ра­ми (Serv. Aen. VIII. 105; Jus­tin. XIII. 3; Fest. 454 L: se­na­to­res). Их офи­ци­аль­ный титул — pat­res se­na­to­res — по-види­мо­му, озна­чал, что они были в поло­же­нии «отцов» по отно­ше­нию к iunio­res. Но это поло­же­ние не было свя­за­но с их инди­виду­аль­ной ролью роди­те­лей, а ско­рее сена­то­ры рас­смат­ри­ва­лись как сво­его рода кол­лек­тив­ные «отцы»¹⁴.

Раз­ли­чие меж­ду ста­ри­ка­ми (se­ne­ces) и сена­то­ра­ми (se­nio­res) в рас­смат­ри­вае­мой исто­рии пока­зы­ва­ет, что ста­ри­ки, кото­рые уже не были в чис­ле сена­то­ров, не мог­ли пре­тен­до­вать на титул кол­лек­тив­ных pat­res. В то же вре­мя ясно, что все обрек­шие себя на смерть ста­ри­ки были знат­ны­ми pat­res fa­mi­lia­rum. Каче­ст­вен­ное раз­ли­чие меж­ду тер­ми­на­ми pat­res con­scrip­ti и pat­res fa­mi­lia­rum обыч­но не при­вле­ка­ет осо­бо­го вни­ма­ния. Pat­res con­scrip­ti были сена­то­ра­ми, тогда как pa­ter fa­mi­liae был тер­ми­ном инди­виду­аль­но­го род­ства, кото­рый обо­зна­чал самых стар­ших муж­чин в семье. В этом смыс­ле ста­ри­ки были самой боль­шой цен­но­стью рим­ско­го обще­ства, во-пер­вых, посколь­ку толь­ко они были соб­ст­вен­ни­ка­ми в сво­их фами­ли­ях (per­so­nae sui iuris), а во-вто­рых, обла­дая pat­ria po­tes­tas, они были гос­по­да­ми по отно­ше­нию к сво­им более моло­дым род­ст­вен­ни­кам.

Но с точ­ки зре­ния их поло­же­ния в пуб­лич­ном пра­ве, в них не было ника­кой цен­но­сти, посколь­ку их уча­стие в обще­ст­вен­ной жиз­ни уже завер­ши­лось. Про­хо­дя воз­раст­ной рубеж 60 лет, они остав­ля­ли свой пуб­лич­ный титул сена­то­ров (pat­res con­scrip­ti) сле­дую­ще­му поко­ле­нию, хотя про­дол­жа­ли сохра­нять ста­тус pat­res fa­mi­lia­rum. Это типич­ная кол­ли­зия прав в арха­и­че­ском обще­стве меж­ду прин­ци­па­ми груп­по­вой с.124 при­над­леж­но­сти к воз­раст­ным клас­сам и прин­ци­па­ми инди­виду­аль­но­го род­ства. В моди­фи­ци­ро­ван­ном виде она сохра­ня­лась вплоть до эпо­хи Авгу­ста. Одним из про­яв­ле­ний этой кол­ли­зии явля­ет­ся исто­рия, рас­ска­зан­ная Фестом (452 L), о юно­ше, спас­шем жизнь сво­его ста­ри­ка-отца как раз в ско­ром вре­ме­ни после галль­ско­го наше­ст­вия. Соглас­но его рас­ска­зу, из-за нехват­ки про­до­воль­ст­вия людей стар­ше 60 лет ста­ли сбра­сы­вать в Тибр. Один из них, спря­тан­ный сво­им сыном в месте под назва­ни­ем «Аргея», пода­вал через него государ­ству цен­ные сове­ты. Когда дело рас­кры­лось, моло­дой чело­век был про­щен, а 60-лет­ние полу­чи­ли пра­во на жизнь.

Соглас­но этой вер­сии, полу­ча­ет­ся, что рим­ляне уби­ва­ли сво­их ста­ри­ков еще в 380-х гг. Но ведь жерт­во­при­но­ше­ния ста­ри­ков, как и чело­ве­че­ские жерт­во­при­но­ше­ния вооб­ще, совер­ша­лись обще­ства­ми, более арха­ич­ны­ми, чем рим­ское в рас­смат­ри­вае­мый пери­од. Фест ско­рее стре­мил­ся этим рас­ска­зом объ­яс­нить воз­ник­но­ве­ние все той же пого­вор­ки о 60-лет­них. Тем не менее, настой­чи­вое стрем­ле­ние рим­ских авто­ров свя­зать смерть ста­ри­ков, сбра­сы­ва­ние с моста во вре­мя Аргей и Галль­ское наше­ст­вие тре­бу­ют объ­яс­не­ния. При этом сле­ду­ет иметь в виду, что так назы­вае­мые арха­и­че­ские обще­ства име­ли не более про­стую, а ско­рее иную орга­ни­за­цию, чем государ­ства. В арха­и­че­ских обще­ствах суще­ст­во­ва­ли иные кри­те­рии при­над­леж­но­сти к соци­аль­ным груп­пам, чем, напри­мер, в граж­дан­ском. Они могут быть опре­де­ле­ны как «есте­ствен­ные» — при­над­леж­ность к гене­а­ло­ги­че­ско­му лини­джу (род) и к терри­то­ри­аль­ной общине (три­ба), и как «соци­аль­ные» — при­над­леж­ность к воз­раст­но­му клас­су и риту­аль­ной общине (cu­ria). Воз­раст­ные клас­сы обыч­но выпа­да­ют из рас­смот­ре­ния иссле­до­ва­те­лей в силу рас­про­стра­нен­но­го пред­став­ле­ния, что курии были под­разде­ле­ни­я­ми триб, а роды — под­разде­ле­ни­я­ми курий (tri­bus = 10 cu­riae = 100 gen­tes). Фак­ти­че­ски же рим­ский род не мог быть gens, посколь­ку gen­tes были лини­джа­ми до седь­мой сте­пе­ни род­ства, тогда как родо­вая при­над­леж­ность не огра­ни­чи­ва­лась искус­ст­вен­но. Так­же и cu­ria была ско­рее муж­ским сою­зом (Män­ner­bund), чем ассо­ци­а­ци­ей нерод­ст­вен­ных gen­tes или родов; к тому же курии не были частя­ми толь­ко трех пер­вых триб Рам­ны, Тиции и Луце­ры, а все 30 курий име­ли соб­ст­вен­ные под­разде­ле­ния в каж­дой три­бе.

В ран­нем рим­ском обще­стве курия была глав­ной струк­тур­ной еди­ни­цей. Каж­дая курия вклю­ча­ла 30-ю часть рим­ских граж­дан. Авто­ри­тет­ное мне­ние Пау­ля Креч­ме­ра (о курии от co-vi­ria — союз муж­чин [vi­ri]) про­дол­жа­ет доми­ни­ро­вать в совре­мен­ной нау­ке¹⁵. Нет сведе­ний, что курия струк­тур­но дели­лась на фами­лии или роды, но она все­гда высту­па­ет как объ­еди­не­ние муж­чин вооб­ще — муж­чи­ны участ­во­ва­ли в кури­ат­ных коми­ци­ях (co­mi­tia cu­ria­ta) и они же полу­ча­ли надел зем­ли от государ­ства (vi­ri­tim)¹⁶. Гла­ва курии (cu­rio) и ее жре­цы выби­ра­лись из с.125 чис­ла наи­бо­лее авто­ри­тет­ных, опыт­ных муж­чин зре­ло­го воз­рас­та не моло­же 50 лет (Dion. Hal. Ant. Rom. II. 21. 2—3). Послед­нее обсто­я­тель­ство может рас­смат­ри­вать­ся как реми­нис­цен­ция древ­не­го воз­раст­но­го клас­са.

На этой осно­ве труд­но согла­сить­ся с мне­ни­ем Пар­ки­на, что не суще­ст­во­ва­ло латин­ско­го тер­ми­на для обо­зна­че­ния муж­чин «сред­не­го воз­рас­та»¹⁷. Таким тер­ми­ном был vir, сло­ва iunio­res и se­nio­res были пер­во­на­чаль­но лишь опре­де­ле­ни­я­ми к тер­ми­ну vi­ri. Попро­бу­ем крат­ко рас­смот­реть раз­ви­тие рим­ских воз­раст­ных гра­да­ций на осно­ве этой тер­ми­но­ло­гии. Сре­ди воз­раст­ных тер­ми­нов рим­лян оче­вид­ны две бинар­ные оппо­зи­ции: 1) iuve­nes — se­ne­ces и 2) iunio­res vi­ri — se­nio­res vi­ri — кото­рые, по-види­мо­му, демон­стри­ру­ют две ста­дии в раз­ви­тии воз­раст­но­го деле­ния. Раз­ли­чие меж­ду iuve­nes 17—45 лет и se­ne­ces дела­ет оче­вид­ным, что когда-то «ста­рость» (se­nec­tus) начи­на­лась по дости­же­нии 45 лет. В поль­зу это­го заклю­че­ния име­ют­ся два проч­ных аргу­мен­та. Цице­рон (De se­nect. XVII. 60) вкла­ды­ва­ет в уста Като­на сло­ва, что «в ста­рое вре­мя гово­ри­лось, что ста­рость начи­на­ет­ся с 46-лет­не­го воз­рас­та». Так­же Авл Гел­лий (X. 28. 1) сохра­нил упо­ми­на­ние об опре­де­ле­нии ста­ри­ком (se­nex) муж­чи­ны со вто­рой поло­ви­ны сво­его пято­го десят­ка, т. е. с 46 лет.

В свою оче­редь раз­ли­чие меж­ду iunio­res vi­ri 17—45 лет и se­nio­res vi­ri 46—60 лет пока­зы­ва­ет, что нача­ло воз­рас­та se­nec­tus было пере­не­се­но с 45 на 60 лет. Рим­ская исто­ри­че­ская тра­ди­ция свя­зы­ва­ет эту акцию с рефор­мой Сер­вия Тул­лия, тра­ди­ци­он­ное отне­се­ние кото­рой к середине VI в. дав­но оспа­ри­ва­ет­ся в поль­зу кон­ца V или нача­ла IV в.¹⁸ Во вся­ком слу­чае, оба эти пери­о­да — этрус­ско­го гос­под­ства в VI в. и рим­ских заво­е­ва­ний в IV в. — были сход­ным вре­ме­нем боль­ших пре­об­ра­зо­ва­ний в соци­аль­ной и поли­ти­че­ской жиз­ни. Позд­нее воз­ник­но­ве­ние рим­ской исто­рио­гра­фии в кон­це III в. застав­ля­ет иссле­до­ва­те­лей пред­по­ла­гать пере­не­се­ние мно­гих черт рим­ско­го обще­ства IV в., сохра­нив­ших­ся лишь в уст­ной тра­ди­ции, на исто­рию VI в.

Кажет­ся зако­но­мер­ным вывод, что латин­ский тер­мин se­nes, se­ne­ces исполь­зо­вал­ся в опре­де­ле­нии сена­та во вре­ме­на, когда суще­ст­во­ва­ла толь­ко оппо­зи­ция iuve­nes — se­ne­ces, а сена­то­ра­ми были муж­чи­ны после 45 лет. После Сер­ви­е­вой рефор­мы 46—60-лет­ние муж­чи­ны пере­ста­ли счи­тать­ся se­ne­ces, но сохра­ни­ли за собой преж­нюю роль сена­то­ров. Одна­ко этим был сде­лан пер­вый шаг к рефор­ми­ро­ва­нию древ­ней воз­раст­ной систе­мы, кото­рый нару­шил ее само­вос­про­из­вод­ство. Так что потре­бо­вал­ся сле­дую­щий шаг, и он был сде­лан в IV в. с.126 Новая про­лон­га­ция сро­ка соци­аль­ной жиз­ни за пре­де­лы 60-лет­не­го рубе­жа вызва­ла к жиз­ни раз­го­во­ры о тер­мине se­xa­ge­na­rii.

В посло­ви­це «se­xa­ge­na­rii de pon­te» сло­во de pon­te озна­ча­ло спа­се­ние жиз­ни, посколь­ку пере­ход через мост имел зна­че­ние «отправ­ки в иной мир» или смерть. После окон­ча­ния соци­аль­ной жиз­ни ста­рые люди всту­па­ли на этот сим­во­ли­че­ский мост и нахо­ди­лись на нем до сво­ей физи­че­ской смер­ти. Такой под­ход сле­ду­ет из дав­ней работы Рола­на Кен­та, кото­рый с помо­щью веди­че­ско­го pan­thah — «путь к богам» или «путь в иной мир» открыл индо­ев­ро­пей­ские кор­ни латин­ско­го pons¹⁹. Тол­ко­ва­ние как сбра­сы­ва­ние с моста через Тибр воз­ник­ло в эпо­ху рес­пуб­ли­ки, когда арха­и­че­ские исто­ки посло­ви­цы были забы­ты. В 60 лет чело­век всту­пал на мисти­че­ский мост меж­ду жиз­нью и смер­тью, а фак­ти­че­ски меж­ду соци­аль­ной жиз­нью и био­ло­ги­че­ской смер­тью, и нахо­дил­ся на нем до кон­ца сво­ей жиз­ни, Выра­же­ние «se­xa­ge­na­rii de pon­te» озна­ча­ло, что необ­хо­ди­мость всту­пать на этот мисти­че­ский мост отме­ня­лась и ста­рые люди мог­ли про­дол­жать свою соци­аль­ную жизнь. Конеч­но, 60-лет­ний воз­раст по-преж­не­му оста­вал­ся важ­ным пово­рот­ным пунк­том в жиз­ни, но теперь ста­ри­ки боль­ше не исклю­ча­лись из соци­аль­ной сфе­ры абсо­лют­но. Закон осво­бож­дал их от обще­ст­вен­ных обя­зан­но­стей, но не при­нуж­дал, при жела­нии сохра­нить, сло­жить их с себя.

Дру­гой вывод каса­ет­ся при­чи­ны изме­не­ния воз­рас­та se­nec­tus. Высо­кий ста­тус ста­рых людей был про­из­веден от воз­рас­та­ния роли fa­mi­lia как соци­аль­ной ячей­ки рим­ско­го обще­ства в V—IV вв. Обыч­но счи­та­ет­ся, что fa­mi­lia и gens были его изна­чаль­ны­ми струк­тур­ны­ми еди­ни­ца­ми, но это не так. С нача­ла Рима родо­вая струк­ту­ра агна­ти­че­ских лини­джей опре­де­ля­лась отно­ше­ни­я­ми меж­ду стар­шим потом­ком осно­ва­те­ля рода (pa­ter), его млад­ши­ми и боко­вы­ми роди­ча­ми (pat­ri­cii) и под­чи­нен­ны­ми ему лица­ми, нахо­див­ши­ми­ся в роду на поло­же­нии ква­зи­род­ст­вен­ни­ков (clien­tes)²⁰. Такой род пред­став­лял насе­ле­ние одной курии в одной три­бе, так что родо­вой pa­ter в то же вре­мя был и гла­вой кури­аль­но­го под­разде­ле­ния три­бы, пред­став­ляя ее в сена­те. До нача­ла рес­пуб­ли­ки не суще­ст­во­ва­ло иных пле­бе­ев, кро­ме родо­вых кли­ен­тов. Когда вто­рые децем­ви­ры вклю­чи­ли в XII Таб­лиц запрет бра­ков меж­ду пат­ри­ци­я­ми и пле­бе­я­ми, этот закон лишь фик­си­ро­вал пра­ви­ло древ­ней родо­вой экзо­га­мии²¹. Пат­ри­ции и пле­беи/кли­ен­ты при­над­ле­жа­ли к одно­му роду и пото­му счи­та­лись соро­ди­ча­ми.

с.127 Два обсто­я­тель­ства, одна­ко, могут поме­шать при­нять такую трак­тов­ку: запрет бра­ков рас­смат­ри­ва­ет­ся в источ­ни­ках как ново­введе­ние кол­ле­гии децем­ви­ров (in­hu­ma­nis­si­ma lex) и он касал­ся ско­рее бра­ков с pat­res, чем с пат­ри­ци­я­ми вооб­ще (Liv. IV. 4. 5; Cic. De rep. II. 37. 63). Но эти пре­пят­ст­вия лег­ко устра­ни­мы. Идея инно­ва­ции пока­зы­ва­ет, что во вре­ме­на XII Таб­лиц про­изо­шло важ­ное изме­не­ние в родо­вой струк­ту­ре: роды разде­ли­лись на более мел­кие лини­джи (gen­tes), так что появи­лось мно­го новых pat­res gen­tium, кото­рые были потом­ка­ми родо­вых pat­res, и одно­вре­мен­но родо­вые кли­ен­ты ста­ли неза­ви­си­мы­ми пле­бе­я­ми. Этот рево­лю­ци­он­ный акт, одна­ко, не сопро­вож­дал­ся изме­не­ни­ем экзо­гам­но­го прин­ци­па, так что децем­ви­ры были вынуж­де­ны сохра­нить преж­ний запрет на бра­ки меж­ду соро­ди­ча­ми — меж­ду семья­ми новых pat­res и новы­ми пле­бе­я­ми.

Поэто­му ro­ga­tio Ca­nu­leia 445 г. ско­рее раз­ре­шил бра­ки внут­ри рода, меж­ду gen­ti­les-пат­ри­ци­я­ми и clien­tes-пле­бе­я­ми, чем ввел co­nu­bium меж­ду дву­мя раз­ны­ми сосло­ви­я­ми. Появ­ле­ние пат­ри­ци­ев и пле­бе­ев в каче­стве субъ­ек­тов част­но­го пра­ва пока­зы­ва­ет, что преж­няя родо­вая струк­ту­ра усту­пи­ла место ново­му пат­ри­ци­ан­ско-пле­бей­ско­му дуа­лиз­му. Фак­ти­че­ски закон Кану­лея озна­чал пере­нос экзо­гам­но­го барье­ра: с это­го вре­ме­ни вме­сто преж­не­го рода экзо­гам­ной груп­пой стал линидж до седь­мой сте­пе­ни агна­ти­че­ско­го род­ства (gens). Экзо­га­мия была огра­ни­че­на рубе­жом шестой-седь­мой сте­пе­ни род­ства, и преж­ние соро­ди­чи ока­за­лись в раз­ных gen­tes. Закон допус­кал бра­ки меж­ду преж­ни­ми род­ст­вен­ни­ка­ми, то есть чле­на­ми пат­ри­ци­ан­ских gen­tes, про­ис­хо­див­ших из одно­го рода, и вме­сте с тем бра­ки меж­ду пат­ри­ци­я­ми и их преж­ни­ми ква­зи­род­ст­вен­ни­ка­ми, кли­ен­та­ми, став­ши­ми пле­бе­я­ми. Выде­ле­ние малых лини­джей из родов дало импульс оформ­ле­нию пра­вил агна­ти­че­ско­го род­ства. Зако­ны XII таб­лиц утвер­ди­ли линей­ный порядок насле­до­ва­ния иму­ще­ства по муж­ской линии, выде­лив три основ­ные вида наслед­ни­ков — чле­нов fa­mi­lia, бли­жай­ших агна­тов и gen­ti­les. Груп­па малых семей (fa­mi­lia), состо­яв­шая из семьи стар­ше­го муж­чи­ны и семей его сыно­вей, ста­но­вит­ся самой глав­ной ячей­кой агна­ти­че­ско­го род­ства и един­ст­вен­ной груп­пой, кото­рая акку­му­ли­ро­ва­ла соб­ст­вен­ность.

В пред­ше­ст­ву­ю­щий пери­од мель­чай­шей род­ст­вен­ной груп­пой была малая семья, гла­ва кото­рой имел власть над сво­ей женой, неже­на­ты­ми детьми и соб­ст­вен­но­стью, и эта власть (ma­nus) отли­ча­лась от более позд­ней pat­ria po­tes­tas²². Через сво­их глав, муж­чин, малые семьи вхо­ди­ли в обе струк­ту­ры — родо­вую, на осно­ве агна­ти­че­ско­го род­ства, с.128 кото­рую воз­глав­ля­ли стар­шие соро­ди­чи (pat­res), и кури­ат­ную, как кор­по­ра­цию муж­чин, кото­рую воз­глав­ля­ли те же pat­res. Так что гла­ва обыч­ной малой семьи в ту пору не мог пре­тен­до­вать на титул pa­ter. После зако­на Кану­лея потом­ки «отцов» ста­ли пат­ри­ци­я­ми, а обыч­ные чле­ны курий — пле­бе­я­ми.

Зако­ны Лици­ния-Секс­тия, уста­но­вив­шие земель­ный мак­си­мум для одной фами­лии, с одной сто­ро­ны, не дела­ли раз­ли­чия меж­ду пат­ри­ци­я­ми и пле­бе­я­ми, а с дру­гой, заме­ни­ли древ­ний прин­цип наде­ле­ния «по мужам» (vi­ri­tim) на наде­ле­ние «по фами­ли­ям» или точ­нее «на pa­ter fa­mi­lias». Соглас­но тра­ди­ци­он­ной хро­но­ло­гии, фами­лия ста­ла важ­ней­шей соци­аль­ной и эко­но­ми­че­ской ячей­кой рим­ско­го обще­ства в пери­од с 450 по 367 г. А ее гла­ва — pa­ter fa­mi­lias — ста­но­вит­ся глав­ной фигу­рой в обла­сти част­но­го пра­ва и эко­но­ми­че­ской жиз­ни. Гай (Instit. I. 55) отме­чал, что pat­ria po­tes­tas явля­ет­ся осо­бен­но­стью рим­ско­го пра­ва, отли­чав­шей рим­лян от дру­гих наро­дов. Опи­сы­вая отцов­скую власть, Дио­ни­сий Гали­кар­насский (II. 26. 4) отно­сил ее созда­ние ко вре­ме­ни Рому­ла, но, веро­ят­нее, она сло­жи­лась в пери­од фор­ми­ро­ва­ния граж­дан­ско­го обще­ства.

В кон­тек­сте этих пере­мен, про­ис­хо­див­ших в V — нача­ле IV вв., ген­тиль­ные ста­рей­ши­ны (prin­ci­pes gen­tium) и «отцы семейств» (pat­res fa­mi­lia­rum), то есть самые стар­шие по воз­рас­ту муж­чи­ны, ста­но­вят­ся глав­ны­ми дей­ст­ву­ю­щи­ми лица­ми рим­ской обще­ст­вен­ной жиз­ни. Одно­вре­мен­но кури­ат­ные коми­ции, в кото­рых доми­ни­ро­ва­ли прин­ци­пы муж­ских сою­зов и воз­раст­ных клас­сов, усту­па­ют место цен­ту­ри­ат­ным и три­бут­ным. Так что преж­ний сенат, акку­му­ли­ро­вав­ший в себя пред­ста­ви­те­лей стар­ше­го воз­раст­но­го клас­са (45—60 лет) и пред­став­ляв­ший курии, ока­зы­ва­ет­ся в соци­аль­ном ваку­у­ме. Тре­бо­вал­ся новый прин­цип его фор­ми­ро­ва­ния, кото­рый, веро­ят­но, был введен зако­ном Ови­ния.

Фест (290 L), един­ст­вен­ный источ­ник, сооб­щаю­щий об этом законе, отме­ча­ет, что «преж­ние сена­то­ры не испы­ты­ва­ли бес­че­стия», когда цари, а потом маги­ст­ра­ты меня­ли одних сена­то­ров на дру­гих, а после при­ня­тия это­го зако­на сена­то­рам, не вклю­чен­ным в новый спи­сок сена­та, стыд­но ока­зать­ся недо­стой­ны­ми сво­его места: «В ста­ри­ну покидав­шие свой пост сена­то­ры не испы­ты­ва­ли позо­ра, посколь­ку цари име­ли обык­но­ве­ние выби­рать тех, кото­рые у них будут состо­ять в обще­ст­вен­ном сове­те, как и назна­чать им заме­ну, в соб­ст­вен­ных инте­ре­сах, и после того, как цари были изгна­ны, так­же кон­су­лы и воен­ные три­бу­ны с кон­суль­ской вла­стью обыч­но выби­ра­ли себе (в помощь) всех сво­их самых близ­ких дру­зей из пат­ри­ци­ев, а затем и из пле­бе­ев; пока не вме­шал­ся три­бун­ский закон Ови­ния, кото­рым было уста­нов­ле­но, что цен­зо­ры долж­ны запи­сы­вать в сенат всех луч­ших людей из все­го or­do по кури­ям [вари­ант: будучи свя­за­ны при­ся­гой]. Таким обра­зом, уста­но­ви­лось поло­же­ние, что те, кто были исклю­че­ны и поки­ну­ли свое место (в сена­те), ста­ли счи­тать­ся опо­зо­рен­ны­ми»²³.

с.129 Одна­ко, что изме­ни­лось в про­цеду­ре избра­ния сена­то­ров? Соглас­но Фесту, преж­де царь и маги­ст­ра­ты выби­ра­ли по сво­е­му усмот­ре­нию «пре­дан­ных себе» (co­niunctis­si­mos si­bi), а затем цен­зо­ры ста­ли запи­сы­вать в сенат «луч­ших» (ex om­ni or­di­ne op­ti­mum). Если сле­до­вать тек­сту Феста бук­валь­но, то после изгна­ния царей кон­су­лы и кон­су­ляр­ные три­бу­ны руко­вод­ст­во­ва­лись при выбо­ре сена­то­ров лич­ны­ми при­стра­сти­я­ми, так что сенат дол­жен был еже­год­но менять свой состав, что, конеч­но, неве­ро­ят­но²⁴. Ско­рее авто­ры это­го тек­ста — Фест и Веррий Флакк — име­ли в виду то тра­ди­ци­он­ное пред­став­ле­ние, сохра­нив­ше­е­ся у Ливия, Дио­ни­сия, Цице­ро­на и дру­гих авто­ров, соглас­но кото­ро­му Ромул, Тарк­ви­ний и пер­вые кон­су­лы — Брут и Вале­рий — вклю­ча­ли в состав сена­та боль­шие груп­пы сво­их сто­рон­ни­ков.

Закон Ови­ния впер­вые наде­лил цен­зо­ров пра­вом отби­рать новых чле­нов сена­та. Соглас­но Фесту, закон пред­пи­сы­вал цен­зо­рам выби­рать сена­то­ров ex om­ni or­di­ne op­ti­mum quem­que. Точ­но зна­че­ние этой фор­му­ли­ров­ки неяс­но. Фра­за op­ti­mus quis­que обыч­но исполь­зо­ва­лась для обо­зна­че­ния луч­ших людей или ари­сто­кра­тии, а ex om­ni or­di­ne зна­чит ско­рее «из все­го or­do», то есть из знат­ных людей без раз­ли­чия их пат­ри­ци­ан­ско­го или пле­бей­ско­го про­ис­хож­де­ния, чем «из каж­до­го ран­га» маги­ст­ра­тов, как часто при­ни­ма­ет­ся²⁵. Фрэн­сис Рай­ан убеди­тель­но пока­зал, что сло­во or­do в дан­ном тек­сте мог­ло озна­чать при­над­леж­ность к поли­ти­че­ской орга­ни­за­ции цен­ту­рий²⁶. В цен­ту­ри­ат­ной систе­ме Сер­вия Тул­лия это озна­ча­ло при­над­леж­ность к кру­гу воен­но­обя­зан­ных муж­чин в воз­расте от 17 до 60 лет. «Луч­шие» (op­ti­mus quis­que) в этом or­do — это, конеч­но, не 17—25-лет­няя моло­дежь, а муж­чи­ны, кото­рые уже испол­ня­ли государ­ст­вен­ные долж­но­сти; если, сле­дуя Поли­бию (VI. 19. 4), для II в. мини­маль­ным воз­рас­том сена­то­ра мож­но счи­тать 27 лет, то для IV в. этот воз­раст мог быть стар­ше.

Соглас­но Рай­а­ну, луч­шим аргу­мен­том в поль­зу ори­ги­наль­но­го чте­ния cu­ria­ti > cu­ria­tim в тек­сте Феста, по срав­не­нию с часто при­ни­мае­мой конъ­ек­ту­рой iura­ti, явля­ют­ся циф­ры²⁷. Чис­ло 300 сена­то­ров, оче­вид­но, опре­де­ля­лось 30 кури­я­ми: рим­ляне не уста­но­ви­ли бы чис­лен­но­сти сена­та в 300 чле­нов, если бы они не счи­та­ли, что каж­дая с.130 курия долж­на в рав­ной сте­пе­ни быть пред­став­ле­на в сена­те²⁸. Поэто­му cu­ria­ti в тек­сте Феста озна­ча­ет «по кури­ям» в смыс­ле «от каж­дой курии поров­ну». Этот акцент был важ­ным в законе Ови­ния в момент заме­ны преж­них кури­ат­ных струк­тур новы­ми три­баль­ны­ми, когда член­ство в сена­те опре­де­ля­лось на осно­ве при­над­леж­но­сти и к три­бе, и к курии. Курии оста­ва­лись важ­ной струк­ту­рой еще неко­то­рое вре­мя после Ови­ни­е­ва зако­на, и мол­ча­ние источ­ни­ков ука­зы­ва­ет лишь на то, что этот прин­цип рав­но­го пред­ста­ви­тель­ства со вре­ме­нем стал ненуж­ным.

Курии были веду­щей струк­ту­рой рим­ско­го обще­ства до зако­на Ови­ния, и сена­то­ры явля­лись их пред­ста­ви­те­ля­ми при царе. Обще­ство цар­ско­го Рима до так назы­вае­мой Сер­ви­е­вой рефор­мы было пред­став­ле­но 30-ю кури­я­ми и тре­мя три­ба­ми. Дио­ни­сий (II. 12. 1—2) пред­став­ля­ет схе­му ком­плек­то­ва­ния сена­та, соглас­но кото­рой курии каж­дой три­бы выстав­ля­ли по сво­е­му пред­ста­ви­те­лю, что в сово­куп­но­сти дава­ло 90 сена­то­ров. Одно­го сена­то­ра назна­чал царь и девять выби­ра­лись три­ба­ми, — так что цар­ский сенат состо­ял из 100 чело­век (3 × 30 + 3 × 3 + 1 = 100). Обыч­но этот рас­чет счи­та­ет­ся искус­ст­вен­ной кон­струк­ци­ей како­го-нибудь анти­ква­ра²⁹. Одна­ко Дио­ни­сий мог опи­сать и некий реаль­ный порядок, вышед­ший из употреб­ле­ния в эпо­ху клас­си­че­ской рес­пуб­ли­ки. Ори­ен­та­ция чис­ла сена­то­ров на тро­ич­ность ука­зы­ва­ет, что они рас­смат­ри­ва­лись как пред­ста­ви­те­ли 30 курий. Если каж­дая курия посы­ла­ла в сенат одно­го пред­ста­ви­те­ля, то от трех триб наби­ра­лось 90 сена­то­ров. В каче­стве «выбран­ных три­ба­ми» выглядят пред­ста­ви­те­ли всад­ни­че­ских цен­ту­рий, по три от каж­дой три­бы. Таким обра­зом, чис­лен­ность сена­та в 100 чело­век при­ме­ни­ма к эпо­хе трех триб. В рим­ской тра­ди­ции три пер­во­на­чаль­ные три­бы при­пи­сы­ва­ют­ся Рому­лу, поэто­му и учреж­де­ние тако­го сена­та Дио­ни­сий при­пи­сы­ва­ет мифи­че­ско­му осно­ва­те­лю Веч­но­го горо­да.

Одна­ко такая кон­струк­ция соот­вет­ст­во­ва­ла ско­рее VI—V вв. Соглас­но тра­ди­ции, еще в 443 г. выби­ра­лись три кон­су­ляр­ных три­бу­на, в кото­рых мож­но видеть глав трех пер­во­на­чаль­ных триб. Чис­ло кон­су­ляр­ных три­бу­нов и, сле­до­ва­тель­но, чис­ло триб уве­ли­чи­лось до четы­рех в 426 г., а затем до шести в 406 г. Рост чис­ла триб был глав­ной при­чи­ной изме­не­ния поряд­ка, объ­еди­няв­ше­го инсти­ту­ты курий и триб, при­над­ле­жав­шие к раз­ным соци­аль­ным систе­мам. После того, как четы­ре новые три­бы были учреж­де­ны на терри­то­рии Вей после галль­ско­го наше­ст­вия в 387 г., рим­ское государ­ство ока­за­лось перед жиз­нен­но необ­хо­ди­мой зада­чей урав­но­ве­сить арха­и­че­скую систе­му 30 курий и новую систе­му 10 триб³⁰. Тра­ди­ци­он­но граж­дане были чле­на­ми курий с.131 и триб, так что в каж­дой три­бе были соб­ст­вен­ные под­разде­ле­ния 30 курий. Обще­ст­вен­ный рас­кол 378—367 гг., по-види­мо­му, был вре­ме­нем, когда чис­лен­ность сена­та достиг­ла 300 чле­нов, кото­рые явля­лись пред­ста­ви­те­ля­ми 10 триб и 30 курий (10 × 30)³¹. После­дую­щий рост чис­ла триб вел к раз­ру­ше­нию всей систе­мы и тре­бо­вал рефор­мы ком­плек­то­ва­ния сена­та, кото­рая долж­на была отме­нить поло­же­ние сена­то­ра как пред­ста­ви­те­ля кури­ат­но­го под­разде­ле­ния три­бы³². Эта рефор­ма, после кото­рой сена­то­ры ста­ли на путь пре­вра­ще­ния в пред­ста­ви­те­лей всей граж­дан­ской общи­ны в целом, как пред­став­ля­ет­ся, была про­веде­на зако­ном Ови­ния³³.

Воз­раст­ной прин­цип фор­ми­ро­ва­ния сена­та объ­яс­ня­ет, поче­му неко­гда сена­то­рам не было стыд­но покидать свое место в цар­ском сове­те. Они выби­ра­лись в сенат после 45 лет и выбы­ва­ли из сена­та авто­ма­ти­че­ски по дости­же­нии 60 лет. Их уход не зави­сел от их лич­ных качеств и пото­му не нала­гал пят­на позо­ра. Им на сме­ну при­хо­дил не слу­чай­но избран­ный по усмот­ре­нию царя заме­сти­тель, как часто счи­та­ет­ся, а пред­ста­ви­тель их соб­ст­вен­ной курии и три­бы, при­над­ле­жав­ший к сле­дую­ще­му воз­раст­но­му клас­су. Веро­ят­но, курия, а, точ­нее, ее под­разде­ле­ние в три­бе само выби­ра­ло сво­его кан­дида­та в сенат. Так что это был реаль­ный гла­ва курии, ее «отец», и реше­ния кури­ат­ных коми­ций нуж­да­лись в одоб­ре­нии таких «отцов»³⁴. Царь, а затем выс­шие маги­ст­ра­ты толь­ко утвер­жда­ли выбор курии; сло­ва Феста, пред­по­ла­гаю­щие сво­бо­ду царя и маги­ст­ра­тов в выбо­ре сена­то­ров по сво­е­му усмот­ре­нию, не дела­ют послед­нее фак­том ран­не­рим­ской исто­рии, как, напри­мер, пола­га­ет Тим Кор­нелл. Ведь источ­ник Феста вряд ли был спо­со­бен вос­про­из­ве­сти идеи стар­ше III—II в. Поэто­му кажет­ся более убеди­тель­ной пози­ция Т. Момм­зе­на и П. Вил­лем­са, кото­рые виде­ли в арха­и­че­ском сена­те посто­ян­ный орган с фик­си­ро­ван­ным член­ст­вом, одна­ко при этом цари и ран­ние кон­су­лы (пре­то­ры) вряд ли были пол­но­стью сво­бод­ны назна­чать сво­их сто­рон­ни­ков на место выбыв­ших сена­то­ров. Соци­аль­ная систе­ма арха­и­че­ской эпо­хи обыч­но остав­ля­ла с.132 мини­мум сво­бо­ды долж­ност­ным лицам, так что почти вся внут­рен­няя актив­ность маги­ст­ра­тов име­ла ско­рее риту­аль­ный, чем поли­ти­че­ский харак­тер (сво­бо­да поступ­ков начи­на­лась за пре­де­ла­ми общи­ны, в воен­ной сфе­ре).

Таким обра­зом, заяв­лен­ная выше кол­ли­зия была раз­ре­ше­на в поль­зу линей­но­го род­ства в агна­ти­че­ской фор­ме, кото­рое ста­ло осно­вой для соци­аль­ной струк­ту­ры рес­пуб­ли­кан­ско­го обще­ства после­дую­ще­го вре­ме­ни. Кажет­ся оче­вид­ным, что до опре­де­лен­но­го исто­ри­че­ско­го момен­та, с кото­рым в рим­ской тра­ди­ции свя­за­но галль­ское наше­ст­вие, инди­виду­аль­ное род­ство игра­ло под­чи­нен­ную соци­аль­ную роль в струк­ту­ре, осно­ван­ной на воз­раст­ных клас­сах. В про­ти­во­вес обще­му мне­нию, агна­ти­че­ское род­ство, при том, что оно суще­ст­во­ва­ло с очень древ­не­го вре­ме­ни, ста­ло гос­под­ст­ву­ю­щим соци­аль­ным прин­ци­пом срав­ни­тель­но позд­но.

Р. М. Оги­л­ви отме­ча­ет, что в опи­са­нии втор­же­ния гал­лов в Рим замет­но вли­я­ние послед­ст­вий бит­вы при Кан­нах, а так­же моде­ли­ро­ва­ние сюже­та по образ­цу рас­ска­зов Геро­до­та (VIII. 35—39) о втор­же­нии пер­сов в Дель­фы и захва­те ими Афин³⁵. В част­но­сти, убий­ство рим­ских ста­рей­шин напо­ми­на­ет гибель афи­нян, укрыв­ших­ся на Акро­по­ле. В таком слу­чае воз­ни­ка­ет вопрос, кто и когда исполь­зо­вал афин­ский обра­зец для запи­си этой исто­рии?

С дру­гой сто­ро­ны, в этом опи­са­нии мож­но раз­ли­чить явные чер­ты тща­тель­но под­готов­лен­но­го, кра­соч­но­го риту­а­ла. Стар­цы, кото­рые игра­ли роль жертв, были оде­ты в вели­ко­леп­ные одеж­ды и сиде­ли в крес­лах из сло­но­вой кости, как если бы они ожи­да­ли отправ­ле­ния в дале­кий путь. Вели­кий пон­ти­фик обра­тил­ся к богам с соот­вет­ст­ву­ю­щей слу­чаю молит­вой, и боги выра­зи­ли готов­ность при­нять жерт­ву. Вопрос был толь­ко в том, кто станет глав­ным испол­ни­те­лем риту­а­ла, кто при­не­сет жерт­ву. Кажет­ся оче­вид­ным, что эта роль была воз­ло­же­на на гал­лов, хотя они и не дога­ды­ва­лись о том. Взмах жез­ла Папи­рия, направ­лен­ный в гал­ла, тро­нув­ше­го его за боро­ду, был сиг­на­лом к нача­лу жерт­во­при­но­ше­ния. Мечи, выхва­чен­ные гал­ла­ми, в дан­ном слу­чае были не толь­ко оруди­ем убий­ства, но игра­ли роль инстру­мен­та испол­не­ния риту­а­ла. Несколь­ко быст­рых взма­хов, и стар­цы ока­за­лись лежа­щи­ми в лужах кро­ви. Их души отпра­ви­лись в иной мир, застав­ляя пред­по­ла­гать, что имен­но туда они и стре­ми­лись.

Эта сце­на, пол­ная дра­ма­ти­че­ской экс­прес­сии и тра­гиз­ма, кажет­ся более под­хо­дя­щей теат­раль­ной тра­гедии, чем реаль­ной исто­рии. К тому же испол­не­ние этой тра­гедии про­ис­хо­ди­ло под скло­на­ми Капи­то­лий­ско­го хол­ма, с кото­рых на нее взи­ра­ли соро­ди­чи гиб­ну­щих стар­цев. Форум был обыч­ным местом жерт­во­при­но­ше­ний, где рим­ляне в момент серь­ез­ной опас­но­сти при­но­си­ли в жерт­ву пред­ста­ви­те­лей гал­лов с.133 и гре­ков. Но в дан­ном слу­чае гал­лы при­но­си­ли в жерт­ву рим­лян — так и кажет­ся, что это про­ис­хо­ди­ло пото­му, что рес­пуб­ли­кан­ский автор не мог опи­сать жерт­во­при­но­ше­ние ста­рей­шин сво­и­ми соб­ст­вен­ны­ми сограж­да­на­ми, а осо­бен­но род­ст­вен­ни­ка­ми, даже если и верил, что оно совер­ша­лось в древ­ние вре­ме­на. К сожа­ле­нию, мы не зна­ем, была ли исто­рия напи­са­на авто­ром III—II вв. или она испол­ня­лась на Сце­ни­че­ских Играх уже в IV в.

Цель опи­сан­но­го риту­а­ла мож­но пред­по­ло­жить по ана­ло­гии с собы­ти­ем, опи­сан­ным Ливи­ем (V. 21. 8) при захва­те этрус­ско­го горо­да Вейи в 396 г. Тогда было пред­ска­за­ние ора­ку­ла, что победи­те­лем в войне станет тот, кто суме­ет завер­шить жерт­во­при­но­ше­ние, под­готов­лен­ное этрус­ски­ми жре­ца­ми. Рим­ские вои­ны, совер­шив под­коп, пря­мо с жерт­вен­ни­ка похи­ти­ли жерт­вен­ное живот­ное, уже освя­щен­ное этрус­ка­ми, и обес­пе­чи­ли сво­е­му коман­ди­ру М. Фурию Камил­лу воз­мож­ность завер­шить жерт­во­при­но­ше­ние. Тем самым они обре­ли бла­го­сло­ве­ние богов и победу над Вей­я­ми. Та же логи­ка при­сут­ст­ву­ет и в исто­рии с гал­ла­ми. С целью спа­сти Рим было заду­ма­но гран­ди­оз­ное жерт­во­при­но­ше­ние, для кото­ро­го была выбра­на груп­па стар­цев с пети­ци­ей к богам. Сами они не были спо­соб­ны покон­чить с собой в силу физи­че­ской немо­щи, а рим­ляне не мог­ли запят­нать себя убий­ст­вом соб­ст­вен­ных роди­те­лей. Тогда роль испол­ни­те­лей риту­а­ла была отда­на гал­лам. Убив рим­ских ста­рей­шин, гал­лы, сами того не желая, обес­пе­чи­ли победу сво­им про­тив­ни­кам.

Вся кон­струк­ция выглядит явно заим­ст­во­ван­ной из гре­че­ской тра­гедии. Физи­че­ская сла­бость стар­цев была обра­ще­на в ее про­ти­во­по­лож­ность и ста­ла их силой, кото­рая обес­пе­чи­ла спа­се­ние Горо­да. Жите­ли Рима долж­ны были испы­ты­вать веч­ную бла­го­дар­ность этим стар­цам, ценой сво­их жиз­ней обес­пе­чив­ших само их суще­ст­во­ва­ние. Исто­рия, види­мо, была напи­са­на с целью про­слав­ле­ния ста­рых людей и тем самым повы­ше­ния их пре­сти­жа в рим­ском обще­стве. Послед­нее мог­ло быть свя­за­но с акту­а­ли­за­ци­ей идеи про­лон­га­ции соци­аль­ной жиз­ни за пре­де­лы 60-лет­не­го воз­рас­та, кото­рая выра­жа­лась пого­вор­кой «se­xa­ge­na­rii de pon­te».

Но была так­же и дру­гая идея, кото­рая под­пи­ты­ва­ла эту исто­рию. Рим­ские стар­цы не были обыч­ны­ми жерт­ва­ми; соглас­но сюже­ту, они име­ли зада­чей про­ник­нуть в иной мир и полу­чить там бла­го­сло­ве­ние богов с тем, чтобы обес­пе­чить воз­рож­де­ние Рима после галль­ско­го пожа­ра. Послед­ний не слу­чай­но дати­ро­ван 390 г., это было вре­мя окон­ча­ния так назы­вае­мо­го Вели­ко­го года (an­nus an­no­rum) от осно­ва­ния Рима³⁶. Соглас­но древ­ней мифо­ло­ги­че­ской идее, Вели­кий год был цик­лом (360 или 364 года), с окон­ча­ни­ем кото­ро­го все­лен­ная так­же с.134 закан­чи­ва­ет свое суще­ст­во­ва­ние и обнов­ля­ет­ся в Миро­вом пожа­ре³⁷. Ливий исполь­зо­вал «Варро­но­ву» хро­но­ло­гию с 753 г. для осно­ва­ния Рима, так что в 390 г. как раз завер­шал­ся пер­вый цикл Вели­ко­го года³⁸. Исто­ри­че­ский галль­ский пожар выглядит про­фан­ной вер­си­ей мифи­че­ско­го миро­во­го пожа­ра. Город поги­бал то ли в огне миро­во­го пожа­ра, то ли от рук гал­лов — резуль­тат был один. Но он дол­жен был воз­ро­дить­ся вновь. Это был важ­ный момент для рим­ской общи­ны, поэто­му почти все жре­цы при­ня­ли уча­стие в обра­ще­нии к богам вме­сте со ста­рей­ши­на­ми. Лишь фла­мин Кви­ри­на и девы-вестал­ки оста­лись в живых, будучи при­гла­ше­ны в Цере жите­ля­ми это­го горо­да. Они были необ­хо­ди­мы для после­дую­ще­го риту­а­ла воз­рож­де­ния все­лен­ной и рим­ской общи­ны. Девы Весты были ответ­ст­вен­ны за воз­жи­га­ние ново­го огня, а фла­мин Кви­ри­на, будучи инкар­на­ци­ей Рому­ла, испол­нял роль ново­го осно­ва­те­ля. Поэто­му в исто­ри­че­ской тра­ди­ции галль­ское наше­ст­вие ассо­ци­и­ру­ет­ся с мифом вто­ро­го осно­ва­ния Рима.

В пер­вой части риту­а­ла глав­ная роль при­над­ле­жа­ла вели­ко­му пон­ти­фи­ку, молит­ва кото­ро­го не слу­чай­но уста­нав­ли­ва­ла связь меж­ду людь­ми и бога­ми, рим­ской общи­ной и иным миром. Пон­ти­фи­ки были осо­бы­ми жре­ца­ми всех богов в целом (Cic. De leg. II. 20; 47—53, Nat. deor. I. 122)³⁹. Одна из эти­мо­ло­гий про­из­во­дит их назва­ние — pon­ti­fi­ces — от сло­ва pons «мост»: сло­во pon­ti­fex озна­ча­ло «стро­и­тель моста» (из pons fa­ce­re)⁴⁰. Попу­ляр­ное объ­яс­не­ние поме­ща­ло место заседа­ний кол­ле­гии пон­ти­фи­ков побли­зо­сти от древ­ней­ше­го Свай­но­го моста через Тибр, так что пон­ти­фи­ки как буд­то были ответ­ст­вен­ны за под­дер­жа­ние это­го моста в поряд­ке (Var­ro. L. L. V. 83; Dion. Hal. II. 73. 1; Plut. Nu­ma. IX. 2; Serv. Ad Aen. II. 166; Zo­sim. IV. 36). Этот pons sub­li­cius, сде­лан­ный без при­ме­не­ния метал­ла, был сакраль­ным объ­ек­том, так что мож­но пред­по­ло­жить, что рим­ляне виде­ли в нем вопло­ще­ние того моста, кото­рый вел в иной мир. Тем более, что Свай­ный мост свя­зы­вал Рим с чужой, этрус­ской, терри­то­ри­ей, кото­рая мог­ла рас­смат­ри­вать­ся как ана­лог ино­го мира. Пон­ти­фи­ки были един­ст­вен­ны­ми жре­ца­ми, кото­рые зна­ли и под­дер­жи­ва­ли путь в этот мир через мисти­че­ский виа­дук. Поэто­му они и ква­ли­фи­ци­ро­ва­лись как «стро­и­те­ли моста» или, ина­че гово­ря, жре­цы-посред­ни­ки меж­ду рим­ской общи­ной и бога­ми. В момент окон­ча­ния Вели­ко­го года, а с ним и гибе­ли все­лен­ной, они вели стар­цев по мосту, веду­ще­му к богам за их бла­го­сло­ве­ни­ем для гряду­щих поко­ле­ний.

с.135 Сим­во­лич­но, что рас­ска­зан­ная Фестом исто­рия спа­се­ния ста­ри­ка-отца юно­шей-сыном ассо­ции­ро­ва­ла сбра­сы­ва­ние ста­рых людей с моста через Тибр с эпо­хой галль­ско­го наше­ст­вия. В этой исто­рии идея моста обыг­ры­ва­ет­ся сред­ства­ми, более доступ­ны­ми пони­ма­нию рим­ски­ми граж­да­на­ми позд­ней рес­пуб­ли­ки, тогда как в исто­рии само­по­жерт­во­ва­ния ста­рей­шин про­смат­ри­ва­ют­ся чер­ты более древ­не­го миро­воз­зре­ния. Она либо была созда­на ранее, либо воз­ник­ла в жре­че­ской среде, луч­ше вос­при­ни­мав­шей пере­осмыс­ле­ние древ­них риту­а­лов. Жерт­во­при­но­ше­ние стар­цев сим­во­ли­зи­ро­ва­ло смерть ушед­ших поко­ле­ний вме­сте со ста­рым отжив­шим миром. Пред­по­ла­га­лось, что после галль­ско­го наше­ст­вия начи­на­лась новая эпо­ха рим­ской исто­рии, с новы­ми обще­ст­вен­ны­ми нор­ма­ми и инсти­ту­та­ми. Глав­ные герои новой эпо­хи — пожи­лые муж­чи­ны, испол­няв­шие роль pat­res fa­mi­lia­rum — были пред­став­ле­ны в исто­рии как спа­си­те­ли Рима, кото­рые пожерт­во­ва­ли собой ради того, чтобы город и его жите­ли мог­ли про­дол­жать свою жизнь. При­не­ся себя в жерт­ву, они оста­лись в преж­ней эпо­хе и поэто­му ассо­ции­ро­ва­лись с мисти­че­ски­ми пред­ка­ми, обла­дав­ши­ми непре­взой­ден­ны­ми досто­ин­ства­ми (mo­res maio­rum). Доб­ро­воль­ное само­по­жерт­во­ва­ние, опи­сан­ное в бру­таль­ном аспек­те с помо­щью галль­ских мечей, долж­но было про­будить чув­ства зри­те­лей и сооб­щить им ува­же­ние к соб­ст­вен­ным роди­те­лям.

Эта леген­дар­ная исто­рия пожерт­во­вав­ших собой стар­цев, по-види­мо­му, отра­жа­ла спо­ры о соци­аль­ной роли ста­ро­го воз­рас­та в обще­стве Сред­ней рес­пуб­ли­ки. Она выглядит инстру­мен­том под­дер­жа­ния пре­сти­жа стар­ших муж­чин в обще­стве, кото­рые воз­глав­ля­ли знат­ные фами­лии. Их соци­аль­ная роль бази­ро­ва­лась на рас­по­ря­же­нии фамиль­ной соб­ст­вен­но­стью и кон­тро­ле над млад­ши­ми род­ст­вен­ни­ка­ми и фамиль­ной кли­ен­те­лой. Обла­да­ние соб­ст­вен­но­стью ста­ло реаль­ной аль­тер­на­ти­вой пуб­лич­ной карье­ре в IV в., и это поз­во­ли­ло фами­лии пре­вра­тить­ся в глав­ную обще­ст­вен­ную ячей­ку, кото­рая заме­сти­ла преж­ние курии, воз­раст­ные клас­сы и экзо­гам­ный пат­ри­ли­ней­ный род. Оппо­нен­та­ми фамиль­ных «отцов» были успеш­ные пол­ко­вод­цы и сена­то­ры моло­же 60 лет, мно­гие из кото­рых нахо­ди­лись на поло­же­нии под­власт­но­го сына (fi­lius fa­mi­liae). Одна­ко их пуб­лич­ный ста­тус поз­во­лял им в эпо­ху вели­ких заво­е­ва­ний при­об­ре­сти боль­шой поли­ти­че­ский вес и лич­ную кли­ен­те­лу.

Важ­ная роль жре­цов в рас­смат­ри­вае­мой исто­рии может слу­жить осно­ва­ни­ем для пред­по­ло­же­ния, что пред­став­ле­ние было напи­са­но по зада­нию кол­ле­гии пон­ти­фи­ков. Пон­ти­фи­ки игра­ли веду­щую роль в орга­ни­за­ции Секу­ляр­ных игр, посвя­щен­ных под­зем­ным богам Dis Pa­ter и Про­зер­пине, веро­ят­но, в свя­зи с тем, что ушед­шие поко­ле­ния оста­лись в ином мире. При­но­ся в жерт­ву чер­ный скот каж­дые сто лет, рим­ляне «хоро­ни­ли» про­шед­ший век (sae­cu­lum). Риту­а­лы име­ли целью обнов­ле­ние Рима после смер­ти ушед­ших поко­ле­ний и воз­рож­де­ние рим­ской общи­ны для новых. Эта идея Секу­ляр­ных игр поз­во­ля­ет счи­тать ее прото­ти­пом исто­рии пожерт­во­вав­ших собой ста­рей­шин.

с.136 В насто­я­щее вре­мя Т. П. Вайз­ман раз­ви­ва­ет мысль, что пред­став­ле­ние о рим­ской исто­рии фор­ми­ро­ва­лось в про­цес­се кол­лек­тив­но­го твор­че­ства на Сце­ни­че­ских играх, пер­вые из кото­рых про­во­ди­лись в 364 г.⁴¹ Созда­ние при­ме­ров жела­тель­но­го поведе­ния и поме­ще­ние их в «эпо­ху пред­ков» мог­ло быть важ­ным инстру­мен­том вос­пи­та­ния масс. Секу­ляр­ные игры, орга­ни­зо­ван­ные как риту­аль­ный пово­рот­ный момент с целью обно­вить судь­бу Рима, без­услов­но, ока­зы­ва­ли силь­ное вли­я­ние на вос­при­я­тие рим­ля­на­ми исто­рии. Про­бле­ма, одна­ко, в том, что нет проч­ной уве­рен­но­сти в досто­вер­но­сти тра­ди­ции о ран­них Секу­ляр­ных играх. Без сомне­ния, они про­во­ди­лись Авгу­стом в 17 г. и, веро­ят­но, в 146 г., одна­ко уже игры 249 и 348 г. вызы­ва­ют спо­ры⁴².

Об играх IV в. и более ран­них прак­ти­че­ски нет мате­ри­а­ла, поэто­му наи­бо­лее допу­сти­ма гипо­те­за Гарри Фор­сай­та, что впер­вые они были орга­ни­зо­ва­ны в честь под­зем­ных богов как про­дол­же­ние lu­di scae­ni­ci для того, чтобы огра­дить Рим от эпиде­мии 364—362 гг.⁴³ Эта дата неда­ле­ко отсто­ит от эпо­хи галль­ско­го наше­ст­вия, и было бы соблаз­ни­тель­но увидеть в сцене гибе­ли рим­ских стар­цев вос­по­ми­на­ние о недав­нем про­шлом. Рефор­мы Лици­ния-Секс­тия 367 г. мог­ли побудить авто­ров пред­став­ле­ния свя­зать оба собы­тия в мета­фо­ри­че­ской фор­ме, для кото­рой хоро­шо под­хо­ди­ла акту­аль­ная как раз в это вре­мя посло­ви­ца о se­xa­ge­na­rii. Одна­ко все это не выхо­дит за пре­де­лы пред­по­ло­же­ний.

Идея обнов­ле­ния была акту­аль­ной и в середине III в., когда после серь­ез­но­го пора­же­ния у Дре­па­ны на Сици­лии рим­ское пра­ви­тель­ство стре­ми­лось изме­нить ситу­а­цию в свою поль­зу. В это вре­мя к вла­сти в Риме при­шли новые поли­ти­че­ские силы, и сре­ди них осо­бен­но важ­ной была фигу­ра пер­во­го пле­бей­ско­го вели­ко­го пон­ти­фи­ка Тибе­рия Корун­ка­ния, зани­мав­ше­го этот пост в 254—243 гг. Корун­ка­ний, воз­мож­но, пра­вил пон­ти­фи­каль­ную тра­ди­цию о рим­ском про­шлом⁴⁴. Неко­то­рые иссле­до­ва­те­ли при­чис­ля­ют его к пер­вым рим­ским исто­ри­кам, хотя резуль­та­ты его пред­по­ла­гае­мой работы неиз­вест­ны⁴⁵. Избран­ное тогда направ­ле­ние раз­ви­тия ста­ло веду­щим на три деся­ти­ле­тия, вплоть до круп­ных пора­же­ний 218 и 216 гг., кро­ме про­че­го сти­му­ли­ро­вав­ших созда­ние Исто­рии Фабия Пик­то­ра. В этом исто­ри­че­ском кон­тек­сте с.137 Секу­ляр­ные игры 249 г. вполне под­хо­ди­ли для про­па­ган­ды обнов­ле­ния цен­но­стей и укреп­ле­ния пози­ций пле­бей­ской части ноби­ли­те­та.

Пара­докс, одна­ко, в том, что пле­бей­ские поли­ти­ки середи­ны III в. были заин­те­ре­со­ва­ны в укреп­ле­нии фами­лии, агна­ти­че­ско­го род­ства, соб­ст­вен­но­сти, mos maio­rum и тра­ди­ций в той же сте­пе­ни, что и их потом­ки с Като­ном Стар­шим во гла­ве сто­ле­ти­ем поз­же. И в этом слу­чае с не мень­шим осно­ва­ни­ем мож­но пред­по­ла­гать, что сюжет о само­по­жерт­во­ва­нии ста­рей­шин был исполь­зо­ван для Секу­ляр­ных игр 146 (149) г. При­ме­ча­тель­но, что ни Поли­бий не пишет об истреб­ле­нии гал­ла­ми рим­ских ста­рей­шин, ни Плавт не про­шел­ся по пово­ду se­xa­ge­na­rii, что не совсем в его духе. Зна­чит ли это, что дан­ные сюже­ты были ему не зна­ко­мы, то есть еще не были напи­са­ны? Ж.-П. Неро­до счи­та­ет, что комедио­граф Афра­ний в 120—100 гг. пер­вым исполь­зо­вал посло­ви­цу о se­xa­ge­na­rii в коми­че­ских сце­нах, а потом его идеи заим­ст­во­вал и раз­вил Варрон⁴⁶. Но Цице­рон (Pro Ros­cio. 35, 100) гово­рил о сбра­сы­ва­нии с моста 60-лет­них как о mos maio­rum уже в 80 г., то есть уже тогда это как буд­то счи­та­лось древним обы­ча­ем.

Сре­ди вер­сий о про­ис­хож­де­нии посло­ви­цы о se­xa­ge­na­rii пер­вой Фест (450 L) пере­да­ет объ­яс­не­ние неко­е­го Мани­лия, соглас­но кото­ро­му древ­нее насе­ле­ние Рима име­ло обы­ча­ем еже­год­но при­но­сить в жерт­ву Dis Pa­ter 60-лет­не­го муж­чи­ну. Жерт­во­при­но­ше­ния были пре­кра­ще­ны с при­бы­ти­ем Гер­ку­ле­са, а вме­сто них с моста в Тибр ста­ли сбра­сы­вать чело­ве­че­скую фигу­ру, сде­лан­ную из камы­ша, чтобы соблю­сти древ­ний обы­чай. Имя Мани­лия может слу­жить дати­ру­ю­щим при­зна­ком уста­нов­ле­ния свя­зи меж­ду se­xa­ge­na­rii и Аргей­ским обрядом. Хотя его часто свя­зы­ва­ют с сена­то­ром 90-х гг., по пред­по­ло­же­нию Пар­ки­на, это мог быть Маний Мани­лий, кон­сул 149 г., быв­ший извест­ным ора­то­ром и юри­стом⁴⁷. К тому же вре­ме­ни отно­сит­ся рас­цвет карье­ры зна­ме­ни­то­го анна­ли­ста Л. Каль­пур­ния Пизо­на, кон­су­ла 148 г. Как пока­зал Фор­сайт, пред­став­ле­ния Пизо­на о ран­не­рим­ской хро­но­ло­гии осно­вы­ва­лись на рас­че­те пери­о­дов Секу­ляр­ных игр⁴⁸. Воз­мож­но, игры были важ­ны для него вслед­ст­вие впе­чат­ле­ния, полу­чен­но­го от празд­но­ва­ния фести­ва­ля 146 г., и эти лич­ные ощу­ще­ния нашли отра­же­ние в опи­са­нии собы­тий нача­ла IV в. Хотя то же мож­но пред­по­ло­жить и в отно­ше­нии совре­мен­ни­ка Пизо­на, дру­го­го анна­ли­ста Л. Кас­сия Геми­ны, стиль сочи­не­ния кото­ро­го отли­чал­ся инте­ре­сом к анти­квар­ным дета­лям и вполне под­хо­дил для вклю­че­ния в него кра­соч­но­го эпи­зо­да гибе­ли ста­рей­шин от мечей гал­лов⁴⁹.

Кас­сий Геми­на и Каль­пур­ний Пизон писа­ли свои сочи­не­ния в 130—120-х гг. К тому же вре­ме­ни отно­сит­ся дея­тель­ность Вели­ко­го пон­ти­фи­ка П. Муция Сце­во­лы, с име­нем кото­ро­го свя­зы­ва­ют созда­ние или редак­цию Вели­ких Анна­лов. В эту же эпо­ху были введе­ны мост­ки с.138 в коми­ци­ях для голо­со­ва­ния⁵⁰. И тогда же писал свои коми­че­ские пред­став­ле­ния Афра­ний, послу­жив­шие источ­ни­ком о se­xa­ge­na­rii для Варро­на. Каж­дый из этих авто­ров так или ина­че имел или мог иметь отно­ше­ние к рас­смат­ри­вае­мо­му сюже­ту о гибе­ли рим­ских ста­рей­шин. Мож­но пред­по­ла­гать, что этот сюжет, заду­ман­ный для пред­став­ле­ния на Секу­ляр­ных играх, в раз­ных фор­мах обсуж­дал­ся во вто­рой поло­вине II в. и тогда же был вклю­чен в исто­ри­че­скую тра­ди­цию о ран­нем Риме.

Three approa­ches to con­si­der the kil­ling of el­ders are exa­mi­ned in the ar­tic­le: a kind of vo­lun­ta­ry self-sac­ri­fi­ce, glo­ri­fi­ca­tion of the ol­dest age and a per­for­man­ce. Li­vy de­picts the death of the old men as a ri­tual self-sac­ri­fi­ce with priests su­per­vi­sing the ri­te and a spe­cial for­mu­la of de­vo­tion. The­re­fo­re, the po­pu­lar be­lief in the exis­ten­ce of the cus­tom of se­ni­ci­de in the ear­ly Ro­me does not re­cei­ve ack­nowled­ge­ment. The doo­med old men be­lon­ged to the age bra­cket of over 60 years old. The pro­verb se­xa­ge­na­rii de pon­te meant a per­mis­sion for them to con­ti­nue pub­lic li­fe, rather than their mur­der. The pro­lon­ga­tion of their pub­lic li­fe was con­nec­ted with the tur­ning of fa­mi­lia to a ba­sic so­cial unit and, the­re­fo­re, with the ri­se in sta­tus of pat­res fa­mi­lia­rum, who mostly were old peop­le.

The per­for­man­ce of the mas­sac­re of old men had pre­su­mab­ly been com­po­sed for the Se­cu­lar Ga­mes with a view to de­monstra­te their main idea — the re­newal of the Ro­man so­cie­ty. The ti­me of wri­ting the per­for­man­ce — whe­ther it was 362, 249 or 146 B. C. — re­mains un­cer­tain. Cas­sius He­mi­na or Cal­pur­nius Pi­so, per­haps, were res­pon­sib­le for the spread of this per­for­man­ce on the his­to­ri­cal tra­di­tion in the la­te se­cond cen­tu­ry B. C.