Электронная версия публикуется с незначительными авторскими правками, 2012 г.
с.77 Время Августа — один из поворотных моментов истории. Изменения в политической области, которые привели в конечном счете к установлению монархии, оцениваются в историографии по преимуществу как переворот1. Сам Август, возвестивший «восстановленную республику» (res publica restituta), а себя называвший первым среди граждан (princeps civitatis), предстает в такой ретроспективе искусным интриганом и узурпатором. Однако современники основателя нового режима были настроены не столь критически2.
Сказанное относится и к трем величайшим римским поэтам, расцвет творчества которых приходится на время первого принципата3. Ни один из них не усмотрел в установлении власти Августа ничего антиконституционного или антиреспубликанского. Более того, Вергилий, Гораций и Овидий приветствовали эту власть и по существу оказались глашатаями нового режима.
Некоторые исследователи склонны объяснять лояльность поэтов по отношению к Августу прежде всего меркантильными интересами, в частности, желанием угодить всемогущему властителю и страхом перед наказанием за публичное осуждение режима4. Указывается на роль литературного патроната5. Особое внимание обращает энергичная деятельность Мецената по привлечению на сторону правительства выдающихся писателей и художников6. Разумеется, и выдающиеся поэты — люди с присущими им слабостями. В Риме занятие литературным творчеством для человека скромного достатка было невозможно без покровителя. Некоторые поэты в период смут и потрясений лишь благодаря высокопоставленным заступникам избежали конфискаций и других насилий.
с.78 И все же нельзя мерить великих только обывательскими мерками. Высокая поэзия и раболепная преданность «хозяину» — вещи несовместные. Фальшь рано или поздно выходит наружу. Истинно выдающееся не может быть создано под воздействием страха, принуждения или за деньги. Непременное условие вдохновения — согласие с самим собой, искреннее чувство, подпитывающееся общественными настроениями7.
Не дело историка — чинить посмертный суд. Избегая морализаторства по отношению к авторам, следует стремиться к адекватному прочтению их сочинений как источников. Произведения современников в любом случае являются ценными свидетельствами при исследовании эволюции принципата. При этом высказывания поэта в зависимости от взаимоотношений с властью могли быть прямым выражением правительственной политики, результатом выполнения заказа власть имущих или самовыражением автора, высказывавшего собственный взгляд на вещи и отразившего настроения определенных кругов гражданского общества. В зависимости от источника импульса меняется исторический смысл дошедшей информации.
Имя Вергилия неразрывно связано со временем Октавиана Августа. В период зрелого творчества жизнь поэта протекала без видимых изменений8. Он пользовался поддержкой Мецената и Октавиана, в своих произведениях высказывал идеи, вполне отвечавшие политике высоких покровителей. Значит ли это, что поэзия Вергилия была составной частью Августовой пропаганды?9
Следует вспомнить, что вначале жизнь поэта складывалась далеко не безоблачно. Написанные в 42—
Указанная трактовка должна быть отвергнута уже по причине ее примитивности, явно не соответствующей богатству палитры мыслей и чувств великого поэта. Кроме всего прочего, она противоречит содержанию самих Буколик. Совсем непохоже, что после указанных событий Вергилий превратился в послушного клиента или состоящего на содержании Октавиана и Мецената «пропагандиста» режима.
с.79 Большую часть первой эклоги составляют сетования Мелибея на царящую в связи с конфискациями Октавиана несправедливость; таково же настроение девятой12. Недостаточно обоснована версия, согласно которой в знаменитой четвертой эклоге имеется в виду ребенок Октавиана13. Наиболее значимым реальным лицом в Буколиках оказывается не триумвир, а известный политический деятель и покровитель искусств Азиний Поллион (см. Ecl. III, IV, VIII)14. В целом, первое входящее в канонический корпус сочинение Вергилия говорит о духовной независимости поэта. Воспевание тихой сельской жизни противопоставлялось ужасам гражданских распрей. Выход из постигшей Италию катастрофы поэт видел в возвращении к простоте и безыскусности воображаемой Аркадии. Смена веков и возрождение Сатурнова царства обусловливались рождением чудесного спасителя и появлением нового поколения людей. Подобные идеи, широко распространившиеся в общественном сознании, не могли быть результатом чьего бы то ни было «заказа».
Примерно в то же время, когда писались Буколики, Октавиан занимался подавлением недовольств и конфискациями. Он все яснее понимал бесперспективность этой политики, осознавая силу традиционалистской идеологии италийского населения. После Филипп (42 г.) и перузийских событий (41 — февраль 40 гг.) Октавиан начал вырабатывать новый политический курс, пытаясь найти более широкую и надежную социальную опору, чем только ветераны Цезаря. Поворот триумвира к интересам гражданского населения Италии вызвал симпатии со стороны Вергилия (как и Горация)15. Поэзия и политика в этот момент двигались навстречу друг другу, поскольку подпитывались одним и тем же источником — настроениями италийцев.
Вергилий сумел выразить бродившие в общественном сознании идеи и чувства. Будучи сформулированы гениальным поэтом, они приобрели дополнительный импульс и мощь. Не в последнюю очередь потому, что были замечены Меценатом и подхвачены Октавианом. Этот резонанс высокого искусства и расчетливой политики послужил основой особых отношений, установившихся вскоре между поэтом и властью16. Дающей стороной здесь был не богатый и влиятельный Меценат и даже не становившийся все более могущественным Октавиан, а прежде всего тихий и по-деревенски простоватый Вергилий. Созвучные общественным настроениям стихи становились связующей материей, придававшей прочность военным победами и блеск новому правлению.
Вергилий был до конца жизни связан с Августом и Меценатом, но их близость никогда не ограничивалась взаимными прагматическими интересами. В основе лежало сходство в понимании проблем, стоявших перед обществом, вера в великое будущее Рима, связанное с судьбой Августовой «восстановленной республики». Вергилий был мощным преобразователем идей и импульсов, шедших, с одной стороны, от правительства, а с другой — от различных слоев италийского гражданства. с.80 Поэтому изменение содержания произведений поэта служит индикатором изменений в идеологии и политике принципата.
В Георгиках (36—
Самым выдающимся произведением Вергилия справедливо считается эпическая поэма Энеида (29—
Заказчиком поэмы был сам Август, в число задач Вергилия входило прославление рода Юлиев. Однако поэт вышел далеко за рамки чисто «пропагандистских» задач. Истинным предметом Энеиды стали не история, а миф, не Август, а Рим, не свершенные подвиги, а предопределенная миссия18. Хотя содержание эпоса соответствовало политике правительства, здесь, как и в предшествовавших произведениях, Вергилий отнюдь не ограничился оправданием уже проведенных мероприятий и текущей политической деятельности. Поэт всегда опережал важнейшие шаги правительства. Буколики подготавливали почву для Августовой идеологии реставрации и мира, Георгики способствовали обращению общества к традиционной системе ценностей, переключая его внимание на созидательный мирный труд в годы, когда атмосфера была накалена противоборством Октавиана и Антония. Но речь идет не только об опережении на месяцы и годы. Духовный мир Вергилия был неизмеримо шире и глубже сиюминутных политических проблем; свободный от решения практических задач, поэт намечал пути, по которым Риму и человечеству предстояло идти в грядущие десятилетия и века. Через два года после смерти Вергилия состоялись Секулярные игры, должные ознаменовать наступление нового, Золотого века. Еще не одно столетие римская политика направлялась имперской идеей, с такой силой и откровенностью сформулированной в Энеиде:
Поэма пронизана идеями предопределения, приоритета нравственного начала. Особое внимание уделяется роли иррациональных и сверхприродных сил в истории. Все это неизбежно выводило содержание произведения за узкие рамки правительственной идеологии и текущей политики19. Правление Августа, каким бы выдающимся принцепсом он ни оказался, было в конечном итоге моментом человеческой истории, творения Вергилия — достоянием вечности. Стихи служили власти, — она прислушивалась к поэту. Такое согласие было следствием того, что идеология «восстановленной республики» была не просто хитрым маневром. Она отражала политические ориентации италийского населения и отвечала жизненным потребностям средиземноморской империи.
Судьбы Горация и Вергилия очень схожи, — различно художественное отражение действительности. Произведения выдающихся современников взаимодополняют друг друга, давая возможность объемного видения духовных коллизий эпохи. Гораций был сыном вольноотпущенника, воспитанным на традициях rei publicae. Оказавшись в Греции после смерти Цезаря, он принял участие в битве при Филиппах на стороне Брута, о чем позднее вспоминал не без некоей бравады20.
По возвращении в Италию Гораций, при посредничестве Вергилия и Вария (также известного поэта) познакомился с Меценатом; завязавшаяся дружба продолжалась до самой смерти Мецената в 8 г. до н. э. Советник Августа подарил Горацию сабинскую усадьбу — пристанище муз поэта. Но их связывало нечто большее, чем меркантильные интересы и политические расчеты. Не случайно Гораций лишь на два месяца пережил своего покровителя21.
Человек мятущейся души, Гораций всю жизнь добивался прежде всего независимости не только материальной, но и духовной. Он искал свободы на пути самоусовершенствования, достижения внутренней гармонии, равновесия. Отсюда — знаменитая философия «золотой середины», столь созвучная духу Августа. Если внимание Вергилия было сосредоточено на мифологически осмысливавшейся истории, то Горация волновала прежде всего практическая философия: проблемы морали, искусство жизни. Вергилий искал ответ на волновавшие его вопросы в мироустройстве и воле богов, при том, что в центре его космоса всегда оставался Рим. Гораций жаждал личного счастья, достижимого, невзирая на «внешние» потрясения22.
с.82 Начинавший как «республиканец», Гораций поначалу относился к Октавиану настороженно и подозрительно, однако со временем проникся к нему симпатией, с неподдельным энтузиазмом восприняв идеологию «восстановленной республики».
В 7 и 16 эподах (написанных в
Судя по хвалебным стихам, Гораций навсегда остался приверженцем Августа. В Carmen saeculare, выполненном по заказу принцепса к Вековым играм 17 г. до н. э., прославляется воцарившийся якобы Золотой век. В IV книге Од идет речь о воинских победах Августа в 17—
Внутренний мир Горация по самой своей природе не мог сомкнуться ни с какой официальной идеологией. С этим, видимо, связан отличавший его от Вергилия пессимизм, просматривающийся уже в последних стихах Римских од (Odes III. 6. 46—
Не следует сводить мотивы поступков поэта к политике. В какой-то момент Гораций почувствовал, что лучшее уже написано. с.83 Но несомненно и влияние общей атмосферы, царившей в обществе, появившееся в связи с этим ощущение внутренней отчужденности от Августова режима. Перипетии «республиканских» страниц биографии поэта были вовсе не случайны. Даже раньше, искренно симпатизируя Августу, Гораций оставался скорее аристократом-республиканцем, чем демократом и монархистом29. В первые годы после урегулирования 27 г. принципат, всячески подчеркивавший приверженность традиционным институтам, еще не отделялся в общественном сознании от «республики». Но как только наметилась трещина, обозначилось различие интересов правительства и знати, Гораций не мог не ощутить этого. Произведения поэта оказываются чувствительным индикатором изменений в общественных настроениях.
Расслоение республикански-патриотического потока общественного сознания, возникшего в период до Акцийской битвы, подспудно происходило на нескольких уровнях и в разных сферах обыденно-психологической, художественной и интеллектуальной деятельности. Обличение богатства и моральной порчи само по себе могло иметь разные идеологические и социальные подтексты (Odes II. 2; III. 1; 6; 16 etc.). Но прослеживаемая в Посланиях мысль, что богатство и virtus — далеко не синонимы, имеет явно аристократическую окраску30. Вряд ли случайно все более частое появление в поздних стихах Горация термина libertas (и других производных от liber), которые всего лишь дважды появляются во всех первых книгах Од31. Все это позволило Ч. Старру вполне справедливо заключить, что в конце
Нет, великий поэт не стал фрондером, он продолжал выполнять «заказы» своих высоких покровителей. Похвалы принцепсу стали даже более обильными, все более напоминая неприкрытую лесть Овидия и некоторых других поэтов33. Но вытеснение искренних чувств, в порыве которых возникла «восстановленная республика», обязательными изъявлениями лояльности отражало качественное перерождение основ, на которых покоилась государственная власть. В этом отношении Гораций оказывается провозвестником будущих идеологов, но и критиков режима, а его стихотворения — свидетельствами важных изменений в общественном сознании, происходивших в первые десятилетия принципата.
Проявившееся в стихах Горация охлаждение к Августу было одним из симптомов наметившегося кризиса34. «Республиканцы» поколения сверстников принцепса, которые с чувством облегчения вздохнули в январе 27 г., теперь оказались недовольны недостаточным консерватизмом режима, а главное — усилением личной власти Августа в ущерб исключительному положению высшей аристократии. И все же эта, пусть еще влиятельная сила, была вынуждена смиряться, неуклонно теряя реальную власть. У консерваторов не было альтернативы: режим Августа, упорно державшийся концепции «восстановленной республики», был их последней и единственной надеждой.
с.84 Гораздо сложнее было найти понимание со стороны поколения, выросшего в условиях мира. Непуганым молодым аристократам новый Рим, изобиловавший удовольствиями столичной жизни, представлялся естественной средой обитания, а девиз Горация carpe diem — банальной истиной. Они не интересовались политикой, твердо усвоив, что она вершится не на форуме, а в палатинских покоях принцепса. Молодых людей мало волновали рассказы о смутах, гражданских войнах и похожие на сказки предания о древней республике и ее героях. Оценить заслуги Августа как умиротворителя и восстановителя гражданского согласия они были не в состоянии, зато еще в детстве слышали, что этот покровитель искусств и поборник строгости нравов во дни своей молодости был жестоким убийцей, но не чурался и любовных утех. А теперь болезненный и желчный, неизвестно зачем все еще живущий ханжа пытается помешать им весело проводить досуг, навязывая глупые фантазии о старинных нравах!
Перспективные сила и значение тех или иных настроений не могут быть сразу оценены даже самыми опытными политиками. В обществе всегда циркулирует множество идей, но лишь в определенном контексте, попав в резонанс с тенденциями социального развития, они становятся факторами, определяющими дальнейший ход истории. Выдвижение на первый план ценностей частной, «досужей» жизни, в противоположность ориентации на активную политическую деятельность, разумеется, с самого начала противоречило программе восстановления древней республиканской доблести, но сразу не могло быть оценено как серьезная угроза власти35. После десятилетий гражданских войн, непосредственной движущей силой которых была борьба честолюбий вождей и династов, такое направление мыслей представлялось вполне совместимым с официальной идеологией «мира». Новому режиму совсем ни к чему были активные политические деятели масштаба Сципионов и Катонов (разве лишь в виде статуй на Форуме Августа), а тем более — Марии и Суллы, Помпеи и Цезари, — которые привели республику на край гибели. Их отсутствие рассматривалось правительством как условие спокойствия и залог благополучия. Однако это был и симптом серьезной болезни, со временем поразившей основы римской государственности. Глубочайшее равнодушие к общественным интересам, аполитизм и утрата нравственных устоев грозили разрушить тщательно спроектированные и настойчиво возводившиеся искусственные опоры «восстановленной республики».
Новое течение давно прокладывало себе дорогу в общественной мысли, впитывая идеи, выработанные позднеклассической и эллинистической философией, в первую очередь эпикуреизмом36. Наиболее яркое литературное выражение идеи индивидуализма и гедонизма получили в любовной элегии. Начало этому жанру в римской литературе положил сверстник Вергилия Корнелий Галл, соратник Октавиана и первый префект Египта, столь несчастливо завершивший свою карьеру37. Его наиболее известными преемниками на литературном поприще были Тибулл, Проперций и Овидий38.
с.85 Любовь становится единственным содержанием их поэзии, изображаемая в ней жизнь замыкается сферой «досуга». Сюда оказываются перенесенными важнейшие понятия общественной жизни: «верность» возлюбленной, «благочестие» перед Венерой и Амуром, «долг», «труд», «умеренность» и др. Это была жизненная программа, предполагавшая неприятие окружающего мира39, по крайней мере, пренебрежение общественными интересами.
Альбий Тибулл, опираясь на опыт буколики Феокрита и Вергилия, живописал сельскую жизнь, любовь пастуха и пастушки. Казалось бы, в полном согласии с программой возрождения нравов предков Тибулл идеализировал простоту Энеева Лация. Но имя Августа в его стихах не упоминалось ни разу. Напротив, у Секста Проперция, который воспевал еще победу Октавиана над Клеопатрой, имя Августа встречалось чем дальше, тем чаще. Однако его славословия звучали слишком напыщенно, а подлинного драматизма этот поэт достигал лишь тогда, когда описывал подробности своих сердечных переживаний.
Полного «освобождения» от больших социально-политических проблем достиг Публий Овидий Назон. Последний великий поэт Августова века не ощущал внутренней духовной связи ни с «республиканским» прошлым, ни с мифологизированным общественным сознанием времени кризиса и официальной идеологией. Пуповина, связывавшая предыдущее поколение с проблемами века смут, оказалась уже разорвана. Овидий — человек новой эпохи, которого ничуть не мучила ностальгия по непритязательному быту предков, мозолистым рукам и пропахшим потом телам землепашцев и воинов. «Пусть другие радуются древности, — поздравляю себя с тем, что родился лишь теперь», — эти слова были девизом Овидия и его почитателей из среды римской золотой молодежи40. Овидий не скупился на похвалы Августу, но его славословия вряд ли могли удовлетворить принцепса, ибо восторги относились не к тому, произносились совсем не так и не с той «интонацией», как это следовало бы делать в соответствии с официальной идеологией восстановления республики и возрождения нравов предков.
Овидий не подходил на роль придворного поэта, — он сочинял для тех, кто не был в состоянии принять за чистую монету патриотический пафос Энеиды и призывы к безыскусной жизни в сельской глуши. Полем Любовных элегий и Науки любви были шумные городские улицы и форумы, цирки, театры, — все те места, где постоянно толпится, толкается и гудит огромное человеческое море41. Именно там, где сосредоточились увеселения и удовольствия всего мира, любовь стала целью и смыслом всей жизни, а эстетика любви — главным содержанием поэзии; она стала придавать смысл даже тем вещам, которые ранее никак не могли сделаться предметом поэтической фантазии. Героями стихов Овидия становились привратник и дверь, мешающие ему проникнуть к возлюбленной, упрямый евнух и ревнивый муж, кольцо, беспрепятственно касающееся тела Коринны, и ее любимый попугай.
с.86 Не было ли уже само внимание к подобным мелочам вызовом официальной морали, прославлявшей суровую добродетель предков? Не оказывались ли собрания золотой молодежи в доме Мессалы Корвина, где Овидий декламировал свои стихи, неким клубом оппозиции? И разве могли способствовать росту величия Цезаря и Pax Romana щеголи, для которых покорить женщину было важнее и почетнее, чем взять вражескую крепость?
Это и должно было послужить главной причиной ссылки Овидия в 8 г. н. э. в далекий варварский край. Что наказание последовало по случаю, только через несколько лет после издания любовных стихотворений, не удивительно: еще не пришло время предъявлять формальные обвинения за слова42. Это была месть властелина мира, осознавшего свое бессилие перед такими, казалось бы, эфемерными и слабыми вещами, как стихи, мысли, настроения и чувства поэта, переменчивые, как любовь Коринны. Какие бы придворные интриги ни послужили поводом для наказания, личную судьбу поэта решило зревшее подспудно у Августа горькое чувство разочарования. К концу блестящего правления видавший виды политик ощутил, что тенденции, отразившиеся в творчестве Овидия, набирают силу. И они несовместимы с идеями реанимации старинных римских добродетелей, игравшими столь важную роль в «восстановленной республике».
ПРИМЕЧАНИЯ
