История Рима.

Книга пятая
Основание военной монархии.

с.379 309

Харак­тер Цеза­ря

Ново­му монар­ху Рима, впер­вые власт­во­вав­ше­му над всею обла­стью рим­ско-эллин­ской циви­ли­за­ции, Гаю Юлию Цеза­рю, шел 56-й год (род. 12 июля 652 г. [102 г.]), когда сра­же­ние при Тап­се, послед­нее зве­но в длин­ной цепи важ­ных по сво­им послед­ст­ви­ям побед, пере­да­ло в его руки реше­ние судеб мира. У немно­гих людей под­вер­га­лась тако­му испы­та­нию вся сила их спо­соб­но­стей, как у это­го един­ст­вен­но­го в сво­ем роде твор­че­ско­го гения, рож­ден­но­го Римом, послед­не­го пред­ста­ви­те­ля древ­не­го мира, по чьей сте­зе над­ле­жа­ло пой­ти отныне это­му миру вплоть до само­го его кру­ше­ния. Он был потом­ком одной из древ­ней­ших знат­ных семей Лация, воз­во­див­шей свою родо­слов­ную к геро­ям «Или­а­ды» и царям Рима, даже к общей обо­им наро­дам Вене­ре-Афро­ди­те. И дет­ские и юно­ше­ские годы его про­шли так, как они про­хо­ди­ли у всей знат­ной моло­де­жи того вре­ме­ни. И он вку­сил от чаши мод­ных наслаж­де­ний и пену и оса­док; и он ора­тор­ст­во­вал и декла­ми­ро­вал; от без­де­лья зани­мал­ся лите­ра­ту­рой и писал сти­хи, вел раз­но­об­раз­ные любов­ные интри­ги и был посвя­щен во все таин­ства тогдаш­ней парик­махер­ской и туа­лет­ной муд­ро­сти, как в еще более таин­ст­вен­ное искус­ство — все­гда брать взай­мы и нико­гда не пла­тить дол­гов. Но гиб­кая сталь этой нату­ры усто­я­ла даже при такой рас­се­ян­ной и пустой жиз­ни: Цезарь сохра­нил и физи­че­ское здо­ро­вье, и силу духа, и чут­кость серд­ца. В вер­хо­вой езде и фех­то­ва­нии он мог поспо­рить с любым из сво­их вои­нов, а уме­нье пла­вать спас­ло ему жизнь под Алек­сан­дри­ей; неве­ро­ят­ная быст­ро­та его поездок, обык­но­вен­но пред­при­ни­мав­ших­ся ночью для сбе­ре­же­ния вре­ме­ни и состав­ля­ю­щих насто­я­щую про­ти­во­по­лож­ность тор­же­ст­вен­ной мед­ли­тель­но­сти, с кото­рой Пом­пей пере­дви­гал­ся из одно­го места в дру­гое, воз­буж­да­ла удив­ле­ние его совре­мен­ни­ков и была дале­ко не послед­ней при­чи­ной его успе­хов. Како­вы были его физи­че­ские свой­ства, таков был он и духом. Его уди­ви­тель­ная наблюда­тель­ность ска­зы­ва­лась в ясно­сти и выпол­ни­мо­сти всех его при­ка­за­ний, даже там, где он с.380 рас­по­ря­жал­ся заоч­но. Его память была бес­при­мер­на, и он отли­чал­ся спо­соб­но­стью вести несколь­ко дел в одно вре­мя и с оди­на­ко­вой уве­рен­но­стью. Джентль­мен, гени­аль­ный чело­век и монарх, он не лишен был и серд­ца; всю свою жизнь он сохра­нил искрен­ней­шее ува­же­ние к сво­ей достой­ной мате­ри Авре­лии (отец его умер рано), к сво­им женам, и осо­бен­но к сво­ей доче­ри Юлии он питал самую искрен­нюю при­вя­зан­ность, кото­рая не оста­лась без вли­я­ния и на поли­ти­че­ские отно­ше­ния. С наи­бо­лее дель­ны­ми и выдаю­щи­ми­ся людь­ми сво­его вре­ме­ни, высо­ко­по­став­лен­ны­ми и скром­ны­ми смерт­ны­ми, он под­дер­жи­вал пре­крас­ные отно­ше­ния 310 обо­юд­ной вер­но­сти, при­ме­ня­ясь к харак­те­ру каж­до­го. Он нико­гда не покидал сво­их сто­рон­ни­ков так мало­душ­но и бес­чув­ст­вен­но, как Пом­пей, и не из одно­го толь­ко рас­че­та, и в хоро­шие, и в дур­ные вре­ме­на неуклон­но дер­жал сто­ро­ну дру­зей, и мно­гие из них, как, напри­мер, Авл Гир­ций и Гай Матий, пре­крас­но засвиде­тель­ст­во­ва­ли свою пре­дан­ность ему даже после его смер­ти. Если в столь гар­мо­ни­че­ски орга­ни­зо­ван­ной нату­ре какая-либо сто­ро­на может вооб­ще счи­тать­ся осо­бен­но харак­тер­ной, то это пол­ное отсут­ст­вие в Цеза­ре вся­кой идео­ло­гии и все­го фан­та­сти­че­ско­го. Само собой разу­ме­ет­ся, что Цезарь был чело­ве­ком страст­ным, так как без страст­но­сти немыс­ли­ма гени­аль­ность; но стра­сти нико­гда не одер­жи­ва­ли над ним верх. И он был молод в свое вре­мя, и пес­ни, любовь и вино зани­ма­ли место в его бью­щей клю­чом жиз­ни, но нико­гда они не про­ни­ка­ли в самые сокро­вен­ные нед­ра его суще­ства. Лите­ра­ту­ра зани­ма­ла его дол­го и серь­ез­но; но, если Алек­сан­дру не дава­ла спать мысль о гоме­ров­ском Ахил­ле, то Цезарь в часы бес­сон­ни­цы зани­мал­ся скло­не­ни­я­ми латин­ских суще­ст­ви­тель­ных и спря­же­ни­я­ми гла­го­лов. Он писал сти­хи, как это дела­ли в то вре­мя все, но они были сла­бы; зато его инте­ре­со­ва­ли аст­ро­но­ми­че­ские и есте­ствен­но-науч­ные вопро­сы. Если вино и было и оста­ва­лось все­гда для Алек­сандра сред­ст­вом раз­го­нять заботы, то трез­вый рим­ля­нин совер­шен­но избе­гал его, лишь толь­ко про­шла бур­ная пора юно­сти. Как быва­ет со все­ми, кого в моло­до­сти оза­ря­ла вся пре­лесть жен­ской люб­ви, лучи ее оста­лись на нем посто­ян­но; даже в позд­ней­шие годы он имел любов­ные при­клю­че­ния и успех у жен­щин, и в нем все­гда оста­ва­лась неко­то­рая фато­ва­тость манер или, вер­нее, радост­ное созна­ние соб­ст­вен­ной муже­ст­вен­но кра­си­вой внеш­но­сти. Тща­тель­но при­кры­вал он лав­ро­вым вен­ком, в кото­ром в позд­ней­шие годы появ­лял­ся пуб­лич­но, силь­но огор­чав­шую его лыси­ну и, без сомне­ния, отдал бы не одну из сво­их побед, если бы он мог этой ценой полу­чить обрат­но свои юно­ше­ские куд­ри. Но как охот­но, даже будучи уже монар­хом, он ни уха­жи­вал за жен­щи­на­ми, они были для него толь­ко игруш­кой, и он не давал им при­об­ре­сти ни малей­ше­го вли­я­ния над собой; даже столь извест­ные отно­ше­ния его к цари­це Клео­пат­ре были завя­за­ны толь­ко с тем, чтобы замас­ки­ро­вать сла­бый пункт в его поли­ти­че­ском поло­же­нии (стр. 360). Цезарь был до моз­га костей с.381 реа­ли­стом и чело­ве­ком рас­суд­ка, и все, что он пред­при­ни­мал или делал, было про­ник­ну­то и под­дер­жа­но той гени­аль­ной трез­во­стью, кото­рая состав­ля­ет его глу­бо­чай­шую свое­об­раз­ность. Ей он был обя­зан сво­им уме­ньем жить дей­ст­ви­тель­но­стью, не сби­ва­ясь с пути из-за вос­по­ми­на­ний или ожи­да­ний; ей же — сво­ей спо­соб­но­стью дей­ст­во­вать во вся­кое вре­мя всей сово­куп­но­стью сво­их сил и обра­щать всю свою гени­аль­ность даже на ничтож­ней­шее и вто­ро­сте­пен­ней­шее пред­при­я­тие; той мно­го­сто­рон­но­стью, с кото­рой он охва­ты­вал все и управ­лял всем, что разум в силах понять, а воля — вынудить; той уве­рен­ной лег­ко­стью, с кото­рой он сла­гал свои пери­о­ды или состав­лял пла­ны кам­па­нии; ей обя­зан был той заме­ча­тель­ной весе­ло­стью, кото­рая не изме­ня­ла ему ни в хоро­шие, ни в худые мину­ты; ей же, нако­нец, обя­зан он был совер­шен­ной само­сто­я­тель­но­стью, кото­рая не дава­ла взять над ним верх ника­ко­му любим­цу или любов­ни­це, даже ника­ко­му дру­гу. Но из этой же ясно­сти ума про­ис­те­ка­ло и то, что Цезарь нико­гда не стро­ил себе иллю­зий отно­си­тель­но силы судь­бы и могу­ще­ства чело­ве­ка; покры­ва­ла, дели­кат­но скры­ваю­ще­го от людей недо­стат­ки их дея­тель­но­сти, для него не суще­ст­во­ва­ло. Как ни умно состав­лял он свои 311 пла­ны и обду­мы­вал все шан­сы, его тем не менее нико­гда не покида­ло созна­ние, что во всем от сча­стья, т. е. слу­чая, зави­сит глав­ное; и с этим, быть может, свя­за­но то, что он так часто бро­сал вызов судь­бе и в осо­бен­но­сти с отваж­ным рав­но­ду­ши­ем неод­но­крат­но рис­ко­вал собой. Подоб­но тому как рас­судоч­ные люди по пре­иму­ще­ству пре­да­ют­ся азарт­ной игре, так и в рацио­на­лиз­ме Цеза­ря был пункт, в кото­ром он до извест­ной сте­пе­ни сопри­ка­сал­ся с мисти­циз­мом.

Цезарь как государ­ст­вен­ный чело­век

Из подоб­ных задат­ков мог сло­жить­ся толь­ко государ­ст­вен­ный чело­век. Цезарь и был с самой ран­ней моло­до­сти государ­ст­вен­ным чело­ве­ком в пол­ней­шем смыс­ле это­го сло­ва, и цель его была самая высо­кая из всех, к кото­рым чело­ве­ку дано стре­мить­ся, имен­но — поли­ти­че­ское, воен­ное, умст­вен­ное и нрав­ст­вен­ное воз­рож­де­ние глу­бо­ко пав­шей рим­ской нации и нации эллин­ской, тес­но свя­зан­ной с рим­ской, но еще глуб­же пав­шей. Суро­вая шко­ла трид­ца­ти­лет­не­го опы­та изме­ни­ла его воз­зре­ния на сред­ства для дости­же­ния этой цели, цель же оста­ва­лась все та же и в эпо­ху без­на­деж­но­го уни­же­ния и в эпо­ху бес­пре­дель­но­го могу­ще­ства, в то вре­мя когда он как дема­гог и заго­вор­щик под­кра­ды­вал­ся к ней тем­ны­ми путя­ми, и тогда, когда он как лицо, разде­ляв­шее с дру­ги­ми выс­шую власть, а вслед за тем и как монарх работал над сво­им делом на гла­зах у всех, при пол­ном днев­ном све­те. Все меро­при­я­тия, исхо­див­шие от него в раз­ные вре­ме­на и проч­но сохра­нив­ши­е­ся, целе­со­об­раз­но укла­ды­ва­ют­ся в его вели­кий план. Поэто­му не сле­до­ва­ло бы гово­рить об отдель­ных дости­же­ни­ях Цеза­ря, так как он не созда­вал, соб­ст­вен­но, ниче­го в отдель­но­сти. Спра­вед­ли­во пре­воз­но­сят Цеза­ря как ора­то­ра за его здо­ро­вое крас­но­ре­чие, с.382 делав­шее смеш­ным вся­кое адво­кат­ское искус­ство и согре­вав­шее и осве­щав­шее все ясным пла­ме­нем. Спра­вед­ли­во удив­ля­ем­ся мы в Цеза­ре-писа­те­ле непо­д­ра­жае­мой про­сто­те ком­по­зи­ции, един­ст­вен­ной в сво­ем роде чисто­те и кра­со­те язы­ка. С пол­ным осно­ва­ни­ем вели­чай­шие зна­то­ки воен­но­го дела во все вре­ме­на вос­хва­ля­ли Цеза­ря как пол­ко­во­д­ца, кото­рый все­гда умел, не стес­ня­ясь, как дру­гие, рути­ной и тра­ди­ци­ей, нахо­дить те спо­со­бы веде­ния вой­ны, кото­рые в дан­ном слу­чае долж­ны были обес­пе­чить победу над вра­гом и кото­рые, ста­ло быть, были тут един­ст­вен­но вер­ны­ми; они удив­ля­лись его уме­нью с уве­рен­но­стью пред­видя­ще­го ума най­ти для каж­дой цели соот­вет­ст­ву­ю­щий спо­соб ее дости­же­ния; они пом­ни­ли, как ино­гда после пора­же­ния он, подоб­но Виль­гель­му Оран­ско­му, сно­ва был готов к бою и неиз­беж­но закан­чи­вал вой­ну победой, как он в совер­шен­стве, нико­гда никем не пре­взой­ден­ный, умел руко­во­дить теми пру­жи­на­ми в веде­нии вой­ны, при­ме­не­ни­ем кото­рых воен­ный гений и отли­ча­ет­ся от рядо­во­го испол­ни­тель­но­го вое­на­чаль­ни­ка, а имен­но, быст­рое дви­же­ние масс, и нахо­дил гаран­тию победы не в гро­мад­ном скоп­ле­нии бое­вых сил, но в быст­ро­те их дви­же­ний, не в дол­гих при­готов­ле­ни­ях, но в стре­ми­тель­ных безум­но сме­лых опе­ра­ци­ях, даже с недо­ста­точ­ны­ми сред­ства­ми. Но все эти досто­ин­ства явля­ют­ся у Цеза­ря лишь вто­ро­сте­пен­ны­ми; он, дей­ст­ви­тель­но, был вели­ким ора­то­ром, писа­те­лем и пол­ко­вод­цем, но всем этим он стал толь­ко пото­му, что был в пол­ном смыс­ле сло­ва государ­ст­вен­ным чело­ве­ком. Сол­дат играл в нем побоч­ную роль, и одним из суще­ст­вен­ней­ших его отли­чий от Алек­сандра, Ган­ни­ба­ла и Напо­лео­на слу­жи­ло то, что исход­ным пунк­том поли­ти­че­ской дея­тель­но­сти был для него не офи­цер, но дема­гог. По его пер­во­на­чаль­но­му пла­ну, он наде­ял­ся достиг­нуть цели, подоб­но Пери­к­лу и Гаю Грак­ху, без при­ме­не­ния ору­жия, и в тече­ние 312 восем­на­дца­ти лет он в каче­стве вождя попу­ля­ров вра­щал­ся в атмо­сфе­ре чисто поли­ти­че­ских пла­нов и интриг, до тех пор пока, поми­мо сво­ей воли убедив­шись в необ­хо­ди­мо­сти искать опо­ры в воен­ной силе, уже будучи соро­ка лет, стал во гла­ве армии. Таким обра­зом, ста­но­вит­ся понят­ным, поче­му и впо­след­ст­вии он все еще оста­вал­ся гораздо более государ­ст­вен­ным чело­ве­ком, чем вое­на­чаль­ни­ком, точ­но так же как Кром­вель, кото­рый тоже пре­об­ра­зил­ся из вождя оппо­зи­ции в воен­но­го вождя и демо­кра­ти­че­ско­го коро­ля и кото­рый вооб­ще, как ни мало, по-види­мо­му, сход­ства меж­ду гла­вой пури­тан и рас­пу­щен­ным рим­ля­ни­ном, по сво­ей карье­ре, целям и успе­хам, быть может, сто­ит бли­же к Цеза­рю, чем все дру­гие государ­ст­вен­ные дея­те­ли. Даже в его спо­со­бе веде­ния вой­ны лег­ко узнать импро­ви­зи­ро­ван­но­го пол­ко­во­д­ца: в пред­при­я­ти­ях Напо­лео­на про­тив Егип­та и Англии столь же ясно заме­ча­ет­ся артил­ле­рий­ский пору­чик, выслу­жив­ший­ся в пол­ко­вод­цы, как и в подоб­ных начи­на­ни­ях Цеза­ря виден дема­гог, пре­вра­тив­ший­ся в вое­на­чаль­ни­ка. Опыт­ный офи­цер вряд ли решил­ся бы ради поли­ти­че­ских целей, не слиш­ком с.383 насто­я­тель­ных, ото­дви­гать в сто­ро­ну осно­ва­тель­ней­шие воен­ные сооб­ра­же­ния в такой сте­пе­ни, как это зача­стую делал Цезарь; самым пора­зи­тель­ным при­ме­ром была в этом отно­ше­нии его высад­ка в Эпи­ре. Отдель­ные его дей­ст­вия заслу­жи­ва­ют поэто­му с воен­ной точ­ки зре­ния пори­ца­ния; но то, что теря­ет при этом Цезарь как пол­ко­во­дец, выиг­ры­ва­ет государ­ст­вен­ный чело­век. Зада­ча государ­ст­вен­но­го дея­те­ля, обла­даю­ще­го гени­ем Цеза­ря, все­объ­ем­лю­ща; когда он брал­ся за самые раз­но­об­раз­ные дела, не имев­шие меж­ду собой свя­зи, то все они без исклю­че­ния схо­ди­лись в одной вели­кой цели, кото­рой он слу­жил с без­услов­ной пре­дан­но­стью и после­до­ва­тель­но­стью; и нико­гда из раз­но­об­раз­ных сто­рон и направ­ле­ний его вели­кой дея­тель­но­сти он не отда­вал ниче­му пред­по­чте­ния. Будучи вели­ким масте­ром в воен­ном деле, он из государ­ст­вен­ных сооб­ра­же­ний употреб­лял самые край­ние уси­лия, чтобы пред­от­вра­тить граж­дан­скую вой­ну, а когда она тем не менее нача­лась, — чтобы не пожи­нать кро­ва­вых лав­ров. Осно­ва­тель воен­ной монар­хии, он с энер­ги­ей, бес­при­мер­ной в исто­рии, не дал воз­ник­нуть ни иерар­хии мар­ша­лов, ни прав­ле­нию пре­то­ри­ан­цев. Если он и отда­вал пред­по­чте­ние какой-нибудь сто­роне граж­дан­ских заслуг перед воен­ны­ми успе­ха­ми, то это были нау­ки и мир­ные искус­ства. Пол­ней­шая гар­мо­ния состав­ля­ет заме­ча­тель­ней­шую осо­бен­ность его дея­тель­но­сти как государ­ст­вен­но­го чело­ве­ка. Дей­ст­ви­тель­но, все усло­вия для дости­же­ния это­го труд­ней­ше­го из всех чело­ве­че­ских досто­инств были соеди­не­ны в Цеза­ре. Реа­лист до моз­га костей, он не сму­щал­ся обра­за­ми про­шло­го и свя­щен­ны­ми тра­ди­ци­я­ми; в поли­ти­ке он не при­зна­вал ниче­го, кро­ме живой дей­ст­ви­тель­но­сти и зако­нов разу­ма, точ­но так же как в каче­стве зна­то­ка грам­ма­ти­ки он отвер­гал исто­ри­че­ско-анти­квар­ные иссле­до­ва­ния и не при­зна­вал ниче­го, кро­ме живо­го, уст­но­го язы­ка, с одной сто­ро­ны, и зако­нов сим­мет­рии — с дру­гой. Вла­сте­лин по при­ро­де, он управ­лял ума­ми, подоб­но тому как ветер гонит тучи, и застав­лял самые раз­но­род­ные нату­ры под­чи­нять­ся его воле: скром­но­го граж­да­ни­на и гру­бо­го унтер-офи­це­ра, знат­ных рим­ских дам и цар­ст­вен­ных кра­са­виц Егип­та и Мавре­та­нии, бле­стя­ще­го кава­ле­рий­ско­го гене­ра­ла и рас­чет­ли­во­го бан­ки­ра. Его орга­ни­за­тор­ский талант досто­ин удив­ле­ния; нико­гда ни один государ­ст­вен­ный чело­век не спла­чи­вал так тес­но сво­их еди­но­мыш­лен­ни­ков и нико­гда ни один пол­ко­во­дец не фор­ми­ро­вал с такой энер­ги­ей свою армию из непо­слуш­ных и 313 сопро­тив­ля­ю­щих­ся эле­мен­тов и не дер­жал их так креп­ко в сво­их руках, как Цезарь сво­их союз­ни­ков и свои леги­о­ны; ни один пра­ви­тель не оце­ни­вал нико­гда орудия сво­ей вла­сти таким вер­ным взглядом и не отво­дил каж­до­му из них подо­баю­щее ему место. Он был монар­хом, но нико­гда не разыг­ры­вал из себя царя. Даже в каче­стве неогра­ни­чен­но­го вла­сте­ли­на Рима он оста­вал­ся в дей­ст­ви­ях сво­их вождем пар­тии; подат­ли­вый и гиб­кий, любез­ный и при­ят­ный в беседе, при­вет­ли­вый со вся­ким, каза­лось, он толь­ко желал быть пер­вым сре­ди рав­ных. Цезарь с.384 тща­тель­но избе­гал ошиб­ки, свой­ст­вен­ной столь­ким людям, рав­ным ему в осталь­ном, и нико­гда не вно­сил в поли­ти­ку команд­но­го тона; сколь­ко пово­дов ни дава­ли ему к это­му непри­яз­нен­ные отно­ше­ния его к сена­ту, он нико­гда не при­бе­гал к наси­лию, каким было 18 брю­ме­ра. Цезарь был монар­хом, но нико­гда не тума­ни­ли ему голо­ву тира­ни­че­ские пополз­но­ве­ния. Быть может, он — един­ст­вен­ный из орудий гос­под­них, кото­рый ни в малом ни в вели­ком не дей­ст­во­вал нико­гда по сво­е­му вле­че­нию или капри­зу, а все­гда, без исклю­че­ния, так, как того тре­бо­вал долг пра­ви­те­ля; быть может, один он, огля­нув­шись на свою про­шлую жизнь, мог пожа­леть об ошиб­ках в рас­че­тах, но не опла­ки­вать про­ма­хов, совер­шен­ных под вли­я­ни­ем стра­стей. Во всей жиз­ни Цеза­ря нет ниче­го тако­го, что мог­ло бы сколь­ко-нибудь срав­нить­ся с теми поэ­ти­че­ски чув­ст­вен­ны­ми вспыш­ка­ми, как умерщ­вле­ние Кли­та¹ или сожже­ние Пер­се­по­ля, в кото­рых исто­рия обви­ня­ет его вели­ко­го пред­ше­ст­вен­ни­ка на Восто­ке. Нако­нец, он — един­ст­вен­ный, быть может, из тех орудий гос­под­них, кото­рый до кон­ца сво­ей карье­ры сохра­нил необ­хо­ди­мый государ­ст­вен­но­му чело­ве­ку такт в оцен­ке воз­мож­но­го и невоз­мож­но­го и не потер­пел неуда­чи в выпол­не­нии той зада­чи, кото­рая явля­ет­ся труд­ней­шей для гран­ди­оз­но сфор­ми­ро­ван­ных натур, имен­но зада­чи осо­знать, достиг­нув вер­шин успе­ха, его есте­ствен­ные пре­де­лы. Он совер­шал то, что было воз­мож­но, и нико­гда не пре­не­бре­гал воз­мож­ным бла­гом из-за стрем­ле­ния к несбы­точ­но­му совер­шен­ству, нико­гда не счи­тал недо­стой­ным себя облег­чить хоть пал­ли­а­тив­ны­ми сред­ства­ми неиз­ле­чи­мые стра­да­ния. Но там, где он при­зна­вал, что судь­ба про­из­нес­ла свой при­го­вор, он все­гда пови­но­вал­ся. Алек­сандр с реки Гипа­нис, Напо­ле­он из Моск­вы вер­ну­лись обрат­но пото­му, что были к это­му вынуж­де­ны, и про­кли­на­ли судь­бу за то, что она даже сво­им любим­цам дару­ет лишь огра­ни­чен­ные успе­хи. Цезарь доб­ро­воль­но отсту­пил на Рейне и Тем­зе, и даже на Дунае и Евфра­те он заду­мы­вал не фан­та­сти­че­ские пла­ны поко­ре­ния все­лен­ной, а толь­ко разум­ное регу­ли­ро­ва­ние гра­ниц.

Таков был этот исклю­чи­тель­ный чело­век, дать порт­рет кото­ро­го кажет­ся так лег­ко, а на деле — так бес­ко­неч­но труд­но. Вся нату­ра его отли­ча­лась пора­зи­тель­ной ясно­стью, и пре­да­ние сохра­ни­ло о нем более обшир­ные и живые сведе­ния, чем о ком-либо из дру­гих вели­ких людей древ­но­сти. Подоб­ную лич­ность мож­но было понять глуб­же или поверх­ност­нее, но все­гда толь­ко в одном смыс­ле; вся­ко­му не вполне тен­ден­ци­оз­но­му иссле­до­ва­те­лю вели­че­ст­вен­ный образ Цеза­ря пред­став­лял­ся в тех же самых основ­ных чер­тах и, тем не менее, нико­му с.385 314 еще не уда­лось пере­дать этот образ вполне нагляд­но. Тай­на это­го заклю­ча­ет­ся в закон­чен­но­сти его обра­за. С чело­ве­че­ской и исто­ри­че­ской точ­ки зре­ния Цезарь сто­ит на той при­ми­ря­ю­щей линии, где вели­кие кон­тра­сты бытия вза­им­но уни­что­жа­ют­ся. Ода­рен­ный огром­ной твор­че­ской силой и вме­сте с тем про­ни­ца­тель­ней­шим умом, уже не юно­ша лета­ми, но еще не ста­рик, с гро­мад­ной силой воли и выпол­не­ния, про­ник­ну­тый рес­пуб­ли­кан­ски­ми иде­а­ла­ми и вме­сте с тем рож­ден­ный быть царем; рим­ля­нин в глу­бо­чай­ших нед­рах сво­его я и вме­сте с тем при­зван­ный при­ми­рить и слить внут­рен­ним и внеш­ним обра­зом рим­ское и эллин­ское раз­ви­тие — таков был Цезарь, этот цель­ный и закон­чен­ный чело­век. Поэто­му у него более, чем у какой бы то ни было дру­гой исто­ри­че­ской лич­но­сти, чув­ст­ву­ет­ся недо­ста­ток так назы­вае­мых харак­те­ри­сти­че­ских черт, кото­рые, в сущ­но­сти, пред­став­ля­ют собой не что иное, как откло­не­ния от нор­маль­но­го чело­ве­че­ско­го раз­ви­тия. То, что бро­са­ет­ся в гла­за при пер­вом поверх­ност­ном взгляде, явля­ет­ся при бли­жай­шем рас­смот­ре­нии не инди­виду­аль­ной чер­той, но свой­ст­вом куль­тур­ной эпо­хи или нацио­наль­но­сти; так, юно­ше­ские похож­де­ния общи всем его совре­мен­ни­кам тако­го же обще­ст­вен­но­го поло­же­ния и даро­ва­ний, а его непо­э­ти­че­ская, а, напро­тив, логи­че­ская нату­ра отра­жа­ет в себе при­род­ные свой­ства рим­лян вооб­ще. Цель­но­стью чело­ве­че­ской нату­ры Цеза­ря объ­яс­ня­ет­ся и то, что он в высо­кой сте­пе­ни нахо­дил­ся под вли­я­ни­ем вре­ме­ни и места; безот­но­си­тель­ной чело­веч­но­сти не суще­ст­ву­ет, и живой чело­век не может не нахо­дить­ся под извест­ным вли­я­ни­ем нацио­наль­ных отли­чий и опре­де­лен­но­го куль­тур­но­го дви­же­ния. И Цезарь имен­но пото­му был цель­ным чело­ве­ком, что он более, чем кто-либо, занял место в цен­тре совре­мен­ных ему дви­же­ний и с бес­при­мер­ной пол­нотой сов­ме­щал в себе отли­чи­тель­ную осо­бен­ность рим­ско­го наро­да, — реаль­ную, как бы бур­жу­аз­ную дело­ви­тость; так и его элли­низм уже соб­ст­вен­но дав­но глу­бо­ко слил­ся с ита­лий­ской нацио­наль­но­стью. Но в этом так­же заклю­ча­ет­ся и труд­ность, мож­но даже ска­зать невоз­мож­ность отчет­ли­во изо­бра­зить Цеза­ря. Как худож­ник может изо­бра­зить все, кро­ме совер­шен­ней­шей кра­соты, так и исто­рик, встре­чая совер­шен­ство один какой-нибудь раз в тыся­че­ле­тие, может толь­ко замолк­нуть при созер­ца­нии это­го явле­ния. Мож­но, конеч­но, назвать это явле­ние по име­ни, но оно дает нам толь­ко отри­ца­тель­ное пред­став­ле­ние об отсут­ст­вии недо­стат­ков; тай­на при­ро­ды, соеди­ня­ю­щей в совер­шен­ней­ших сво­их про­яв­ле­ни­ях типи­че­ское с инди­виду­аль­ным, невы­ра­зи­ма. Нам оста­ет­ся толь­ко счи­тать счаст­ли­вы­ми тех, кто созер­цал это совер­шен­ство, и отга­ды­вать его в том отблес­ке, кото­рый веч­но почи­ет на всех делах, создан­ных этим вели­ким харак­те­ром. Но и они носят на себе отпе­ча­ток вре­ме­ни. Рим­ский дея­тель не толь­ко стал рядом со сво­им юным гре­че­ским пред­ше­ст­вен­ни­ком как рав­ный, но и пре­вос­хо­дил его; мир же тем вре­ме­нем одрях­лел, и его юное сия­ние потуск­не­ло. Дея­тель­ность Цеза­ря не явля­ет­ся с.386 более, как у Алек­сандра, радост­ным дви­же­ни­ем впе­ред в неиз­ме­ри­мую даль; он созидал на раз­ва­ли­нах и из раз­ва­лин и дово­лен был тем, когда мог сколь­ко-нибудь снос­но и проч­но осно­вать­ся в раз избран­ной им широ­кой, но все же огра­ни­чен­ной сфе­ре. Поэто­му тон­кое поэ­ти­че­ское чув­ство наро­дов не оста­нав­ли­ва­лось на этом непо­э­ти­че­ском рим­ля­нине, тогда как, напро­тив, сын Филип­па окру­жен всем ярким блес­ком поэ­зии, пест­ры­ми, радуж­ны­ми крас­ка­ми саги. Но с таким же пра­вом государ­ст­вен­ная жизнь наро­дов в тече­ние тыся­че­ле­тий сно­ва направ­ля­ет­ся на те пути, кото­рые про­ло­жил Цезарь, и если наро­ды, власт­ву­ю­щие 315 над миром, и теперь зовут его име­нем вели­чай­ших из сво­их монар­хов, то в этом содер­жит­ся глу­бо­кое и в то же вре­мя, к сожа­ле­нию, гра­ни­ча­щее с упре­ком напо­ми­на­ние.

Устра­не­ние ста­рых пар­тий

Для того чтобы покон­чить с преж­ни­ми, во всех отно­ше­ни­ях гибель­ны­ми усло­ви­я­ми жиз­ни и обно­вить государ­ст­вен­ный орга­низм, необ­хо­ди­мо было преж­де все­го фак­ти­че­ски успо­ко­ить стра­ну и очи­стить поч­ву от раз­ва­лин, покры­вав­ших ее везде со вре­ме­ни послед­ней ката­стро­фы. Цезарь исхо­дил при этом из прин­ци­па при­ми­ре­ния преж­них пар­тий, или, вер­нее ска­зать, — так как о дей­ст­ви­тель­ном согла­ше­нии непри­ми­ри­мых прин­ци­пов не может быть речи, — из того поло­же­ния, что аре­на борь­бы, на кото­рой до тех пор боро­лись ноби­ли­тет и попу­ля­ры, долж­на быть очи­ще­на обе­и­ми сто­ро­на­ми и что обе они долж­ны сой­тись на поч­ве ново­го монар­хи­че­ско­го строя. Поэто­му преж­де все­го все заста­ре­лые рас­при рес­пуб­ли­кан­ско­го про­шло­го сочте­ны были навсе­гда покон­чен­ны­ми. В то вре­мя как Цезарь при­ка­зал сно­ва вос­ста­но­вить ста­туи Сул­лы, раз­ру­шен­ные сто­лич­ной чер­нью при изве­стии о фар­саль­ской бит­ве, чем при­знал, что об этом вели­ком чело­ве­ке может судить лишь исто­рия, он отме­нил послед­ние, еще быв­шие в силе послед­ст­вия его чрез­вы­чай­ных рас­по­ря­же­ний, воз­вра­тил из изгна­ния людей, выслан­ных еще со вре­ме­ни под­гото­ви­тель­ной ста­дии смут Цин­ны и Сер­то­рия и воз­вра­тил детям лиц, лишен­ных Сул­лой прав, утра­чен­ное ими пас­сив­ное изби­ра­тель­ное пра­во. Точ­но так же были вос­ста­нов­ле­ны в сво­их пра­вах те, кото­рые к послед­ней ката­стро­фе лише­ны были места в сена­те или пра­ва граж­дан­ства по при­го­во­ру цен­зо­ров или вслед­ст­вие поли­ти­че­ско­го про­цес­са, в осо­бен­но­сти по обви­не­ни­ям, осно­ван­ным на исклю­чи­тель­ном законе 702 г. [52 г.]. Оста­лись, как это и сле­до­ва­ло, и впредь обес­че­щен­ны­ми те, кото­рые за день­ги уби­ва­ли проскри­би­ро­ван­ных и самый отваж­ный кон­до­тьер сенат­ской пар­тии Милон был изъ­ят из общей амни­стии.

Недо­воль­ство демо­кра­тов

Гораздо труд­нее упо­рядо­че­ния этих дел, в сущ­но­сти, уже ото­шед­ших в про­шлое, было уста­нов­ле­ние отно­ше­ний к пар­ти­ям, сто­яв­шим в дан­ную мину­ту друг про­тив дру­га, к соб­ст­вен­ной демо­кра­ти­че­ской пар­тии при­вер­жен­цев Цеза­ря и к низ­вер­жен­ной с.387 ари­сто­кра­тии. Понят­но, что при­вер­жен­цы Цеза­ря еще менее были соглас­ны с его обра­зом дей­ст­вий после победы, чем ари­сто­кра­тия, и не хоте­ли отве­чать на его при­зыв отречь­ся от ста­рых воз­зре­ний сво­ей пар­тии. Сам Цезарь, конеч­но, желал того же само­го, о чем меч­тал и Гай Гракх, но наме­ре­ния цеза­ри­ан­цев не были более сход­ны со стрем­ле­ни­я­ми дру­зей Грак­ха. Рим­ская пар­тия попу­ля­ров все силь­нее скло­ня­лась от рефор­мы к рево­лю­ции, от рево­лю­ции к анар­хии, от анар­хии к войне про­тив соб­ст­вен­но­сти; она чест­во­ва­ла память о вре­ме­нах терро­ра и укра­ша­ла моги­лу Кати­ли­ны цве­та­ми и вен­ка­ми, как неко­гда дела­ла это с моги­лой Грак­хов; она ста­ла под зна­мя Цеза­ря, лишь ожи­дая от него того, что не мог доста­вить ей Кати­ли­на. Когда же вско­ре выяс­ни­лось, что Цезарь нима­ло не рас­по­ло­жен стать душе­при­каз­чи­ком Кати­ли­ны, что неак­ку­рат­ные долж­ни­ки могут от него ожи­дать в луч­шем слу­чае лишь облег­че­ния пла­те­жей и смяг­че­ния судеб­но­го про­цес­са, то гром­ко раздал­ся раз­дра­жен­ный вопрос: в чью же поль­зу одер­жа­ла свою победу народ­ная пар­тия, раз­ве не в поль­зу наро­да? И знат­ная и незнат­ная чернь это­го сор­та, пре­ис­пол­нен­ная доса­ды на неуда­чу поли­ти­ко-эко­но­ми­че­ских сатур­на­лий, нача­ла заиг­ры­вать с пом­пе­ян­ца­ми, и затем, во вре­мя почти двух­лет­не­го отсут­ст­вия Цеза­ря из Ита­лии (с янва­ря 706 [48 г.] до осе­ни 707 г. [47 г.]), зате­ва­ла одну граж­дан­скую вой­ну за дру­гой.

Целий и Милон

316 Пре­тор Марк Целий Руф, хоро­ший ари­сто­крат и пло­хой пла­тель­щик дол­гов, обла­дав­ший кое-каки­ми спо­соб­но­стя­ми и боль­шим обра­зо­ва­ни­ем и в каче­стве рез­ко­го и лов­ко­го ора­то­ра быв­ший до тех пор в сена­те и на фору­ме одним из усерд­ней­ших бор­цов за Цеза­ря, внес, без вся­ко­го ука­за­ния свы­ше, в народ­ное собра­ние про­ект зако­на, кото­рый пре­до­став­лял долж­ни­кам шести­лет­ний мора­то­рий без про­цен­тов, а когда ему вос­пре­пят­ст­во­ва­ли в этом, пред­ста­вил дру­гое пред­ло­же­ние, кото­рое уже пря­мо кас­си­ро­ва­ло все пре­тен­зии, осно­ван­ные на зай­ме или теку­щей пла­те за квар­ти­ру; после это­го Цеза­рев сенат сме­стил его с долж­но­сти. То была как раз пора перед фар­саль­ской бит­вой, и в вели­кой борь­бе чаша весов, каза­лось, скло­ни­лась уже на сто­ро­ну пом­пе­ян­цев; Руф вошел в союз со ста­рым сена­тор­ским вождем улич­ных банд Мило­ном, и оба они зате­я­ли контрре­во­лю­цию, кото­рая выста­ви­ла на сво­ем зна­ме­ни, с одной сто­ро­ны, рес­пуб­ли­кан­скую кон­сти­ту­цию, а с дру­гой — кас­са­цию всех денеж­ных пре­тен­зий и осво­бож­де­ние рабов. Милон оста­вил место сво­ей ссыл­ки, Мас­са­лию, и при­звал к ору­жию в окрест­но­стях Фурий пом­пе­ян­цев и пас­ту­хов-рабов; Руф делал при­готов­ле­ния к тому, чтобы с помо­щью воору­жен­ных рабов завла­деть горо­дом Капу­ей. Но послед­ний план был открыт перед его выпол­не­ни­ем и отра­жен капу­ан­ской граж­дан­ской мили­ци­ей; Квинт Педий, всту­пив­ший в Фурий­скую область с одним леги­о­ном, рас­се­ял хозяй­ни­чав­шую там шай­ку; гибель обо­их вождей поло­жи­ла конец это­му скан­да­лу (706) [48 г.].

Дола­бел­ла

с.388 Несмот­ря на это, в сле­дую­щий затем год (707) [47 г.] нашел­ся дру­гой безу­мец, народ­ный три­бун Пуб­лий Дола­бел­ла, столь же задол­жав­ший, но гораздо менее ода­рен­ный, чем его пред­ше­ст­вен­ник, чей зако­но­про­ект о дол­го­вых пре­тен­зи­ях и квар­тир­ной пла­те он сно­ва внес на рас­смот­ре­ние и опять начал со сво­им кол­ле­гой Луци­ем Тре­бел­ли­ем (уже в послед­ний раз) дема­го­ги­че­скую вой­ну. Нема­ло было жар­ких схва­ток меж­ду воору­жен­ны­ми шай­ка­ми обе­их сто­рон, и мно­го было улич­но­го шума, пока, нако­нец, глав­но­ко­ман­дую­щий в Ита­лии Марк Анто­ний не при­бег­нул к воен­ной силе, а вско­ре после это­го воз­вра­ще­ние Цеза­ря с Восто­ка совер­шен­но поло­жи­ло конец это­му безум­но­му пред­при­я­тию. Цезарь так мало при­да­вал зна­че­ния этим без­рас­суд­ным попыт­кам подо­греть кати­ли­нар­ские про­ек­ты, что сам тер­пел при­сут­ст­вие Дола­бел­лы в Ита­лии и даже спу­стя несколь­ко вре­ме­ни сно­ва стал ока­зы­вать ему милость. Про­тив тако­го сбро­да, кото­ро­му нет дела ни до каких поли­ти­че­ских вопро­сов, но кото­ро­го зани­ма­ет един­ст­вен­но борь­ба про­тив соб­ст­вен­но­сти, доста­точ­но, как и про­тив раз­бой­ни­чьих шаек, уже само­го суще­ст­во­ва­ния силь­но­го пра­ви­тель­ства; и Цезарь был слиш­ком велик и слиш­ком бла­го­ра­зу­мен, для того чтобы спе­ку­ли­ро­вать на том стра­хе, кото­рым трус­ли­вые люди в Ита­лии были про­ник­ну­ты перед эти­ми ком­му­ни­ста­ми того вре­ме­ни, и чтобы при­об­ре­сти, таким обра­зом, сво­ей монар­хии лож­ную попу­ляр­ность.

Меры про­тив пом­пе­ян­цев и рес­пуб­ли­кан­цев

Если Цезарь, таким обра­зом, мог пре­до­ста­вить и пре­до­ста­вил преж­нюю демо­кра­ти­че­скую пар­тию про­цес­су раз­ло­же­ния, уже достиг­ше­му край­не­го пре­де­ла, то, напро­тив, по отно­ше­нию к гораздо более жиз­не­спо­соб­ной быв­шей ари­сто­кра­ти­че­ской пар­тии он дол­жен был, искус­но соче­тая репрес­сив­ные меры с пред­у­преди­тель­ной лас­ко­во­стью, не пря­мо добить­ся раз­ва­ла (это мог­ло бы сде­лать лишь вре­мя), но под­гото­вить его и начать… Из есте­ствен­но­го чув­ства при­ли­чия Цезарь не захо­тел еще более раз­дра­жать раз­би­тую пар­тию пусты­ми оскорб­ле­ни­я­ми и не празд­но­вал сво­его три­ум­фа над побеж­ден­ны­ми 317 сограж­да­на­ми². Он часто и все­гда с ува­же­ни­ем упо­ми­нал о Пом­пее и при вос­ста­нов­ле­нии зда­ния сена­та сно­ва велел воз­двиг­нуть на месте, избран­ном для это­го еще преж­де, ста­тую Пом­пея, нис­про­верг­ну­тую наро­дом. Поли­ти­че­ские пре­сле­до­ва­ния Цезарь после сво­ей победы ста­рал­ся све­сти к воз­мож­но­му мини­му­му. По пово­ду мно­го­чис­лен­ных сно­ше­ний, кото­рые кон­сти­ту­ци­он­ная пар­тия име­ла с номи­наль­ны­ми цеза­ри­ан­ца­ми, не было про­из­веде­но след­ст­вия; Цезарь, не читая, бро­сил в огонь целые кипы бумаг, най­ден­ных в непри­я­тель­ских с.389 глав­ных квар­ти­рах при Фар­са­ле и Тап­се, и изба­вил себя и стра­ну от поли­ти­че­ских про­цес­сов про­тив лиц, подо­зре­вае­мых в государ­ст­вен­ной измене. Далее, оста­лись нена­ка­зан­ны­ми все рядо­вые сол­да­ты, после­до­вав­шие на борь­бу про­тив Цеза­ря за сво­и­ми рим­ски­ми или про­вин­ци­аль­ны­ми офи­це­ра­ми. Исклю­че­ние было сде­ла­но толь­ко отно­си­тель­но тех рим­ских граж­дан, кото­рые посту­пи­ли на служ­бу к нуми­дий­ско­му царю Юбе; их иму­ще­ство было кон­фис­ко­ва­но в нака­за­ние за государ­ст­вен­ную изме­ну. Офи­це­рам побеж­ден­ной пар­тии Цезарь так­же даро­вал неогра­ни­чен­ное поми­ло­ва­ние еще до окон­ча­ния испан­ско­го похо­да 705 г. [49 г.]; одна­ко он вско­ре убедил­ся в том, что в этом слу­чае зашел слиш­ком дале­ко и что устра­не­ние по край­ней мере вожа­ков было неиз­беж­но. С той поры он при­нял за пра­ви­ло, что тот, кто слу­жил в каче­стве офи­це­ра в непри­я­тель­ском вой­ске после илерд­ской капи­ту­ля­ции или заседал в сена­те у вра­гов, терял свое состо­я­ние и свои поли­ти­че­ские пра­ва в слу­чае, если дожи­вал до кон­ца борь­бы, и изго­нял­ся навсе­гда из Ита­лии; иму­ще­ство же тех, кото­рые не дожи­ли до кон­ца борь­бы, во вся­ком слу­чае, доста­ва­лось государ­ству. Те же лица, кото­рые уже были раз поми­ло­ва­ны Цеза­рем и опять попа­да­лись в непри­я­тель­ских рядах, под­вер­га­лись смерт­ной каз­ни. Поста­нов­ле­ния эти смяг­ча­лись, одна­ко, в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни на прак­ти­ке. Смерт­ные при­го­во­ры при­веде­ны были в дей­ст­ви­тель­но­сти в испол­не­ние лишь над немно­ги­ми из мно­го­чис­лен­ных реци­ди­ви­стов. При кон­фис­ка­ции иму­ще­ства пав­ших не толь­ко выпла­чи­ва­лись, что было спра­вед­ли­во, все чис­лив­ши­е­ся за ними дол­ги, и вдо­вам их воз­вра­ща­лось при­не­сен­ное ими с собой при­да­ное, но даже детям умер­ших остав­ля­лась часть отцов­ско­го состо­я­ния. Из тех же, нако­нец, кото­рых на осно­ва­нии изло­жен­но­го выше поряд­ка пости­га­ло изгна­ние и кон­фис­ка­ция иму­ще­ства, нема­лое чис­ло было немед­лен­но поми­ло­ва­но или же (как было, напри­мер, с афри­кан­ски­ми круп­ны­ми тор­гов­ца­ми, насиль­но завер­бо­ван­ны­ми в чис­ло чле­нов сена­та в Ути­ке) они отде­лы­ва­лись денеж­ны­ми пеня­ми. Но и осталь­ным, почти без исклю­че­ния, воз­вра­ща­лись сво­бо­да и иму­ще­ство, если толь­ко они скре­пя серд­це обра­ща­лись к Цеза­рю с прось­бой об этом; иным, не хотев­шим сде­лать это­го, как, напри­мер, кон­су­ля­ру Мар­ку Мар­цел­лу, поми­ло­ва­ние даро­ва­но было и без прось­бы, и, нако­нец, в 710 г. [44 г.] была дана общая амни­стия всем, еще не воз­вра­щен­ным на роди­ну.

Амни­стия

Рес­пуб­ли­кан­ская оппо­зи­ция охот­но при­ня­ла амни­стию, но не при­ми­ри­лась с новым стро­ем. Недо­воль­ство новым поряд­ком вещей и раз­дра­же­ние про­тив непри­выч­но­го вла­сте­ли­на были все­об­щи­ми. Не было, прав­да, слу­чая к откры­то­му поли­ти­че­ско­му сопро­тив­ле­нию, — едва ли име­ло зна­че­ние то, что, когда встал вопрос о титу­ле, неко­то­рые оппо­зи­ци­он­ные три­бу­ны стя­жа­ли себе венец рес­пуб­ли­кан­ских муче­ни­ков сво­им демон­стра­тив­ным про­те­стом 318 про­тив тех, кото­рые назы­ва­ли Цеза­ря царем; но тем опре­де­лен­нее с.390 выра­жал­ся рес­пуб­ли­ка­низм в виде оппо­зи­ци­он­но­го настро­е­ния и под­поль­ной аги­та­ции и про­ис­ков. Ни одна рука не под­ни­ма­лась, когда импе­ра­тор появ­лял­ся пуб­лич­но. Мас­са­ми появ­ля­лись про­кла­ма­ции на сте­нах и дождем сыпа­лись насмеш­ки в сти­хах, пол­ные желч­ной и мет­кой народ­ной сати­ры про­тив новой монар­хии. Если актер отва­жи­вал­ся на рес­пуб­ли­кан­ский намек, то его при­вет­ст­во­ва­ли гром­ки­ми апло­дис­мен­та­ми. Вос­хва­ле­ние и пре­воз­но­ше­ние Като­на сде­ла­лось мод­ной темой для соста­ви­те­лей оппо­зи­ци­он­ных бро­шюр, и писа­ния их нахо­ди­ли для себя пуб­ли­ку тем более при­зна­тель­ную, что и лите­ра­ту­ра не была уже сво­бод­на. Прав­да, Цезарь и теперь еще борол­ся с рес­пуб­ли­кан­ца­ми в их соб­ст­вен­ной сфе­ре; сам он и более даро­ви­тые из его при­бли­жен­ных отве­ча­ли на като­нов­скую лите­ра­ту­ру анти­ка­то­нов­ской, и меж­ду рес­пуб­ли­кан­ски­ми и цеза­ри­ан­ски­ми пуб­ли­ци­ста­ми шла из-за умер­ше­го героя Ути­ки борь­ба, подоб­ная борь­бе тро­ян­цев и элли­нов из-за тру­па Патрок­ла; но, понят­но, что в этой борь­бе, где судьей явля­лась вполне рес­пуб­ли­кан­ски настро­ен­ная пуб­ли­ка, цеза­ри­ан­цы зани­ма­ли невы­год­ную пози­цию. Ниче­го не оста­ва­лось делать, как толь­ко терро­ри­зи­ро­вать писа­те­лей, вслед­ст­вие чего такие извест­ные в лите­ра­ту­ре и опас­ные люди, как, напри­мер, Пуб­лий Нигидий Фигул и Авл Цеци­на с бо́льши­ми затруд­не­ни­я­ми, чем осталь­ные, полу­чи­ли поз­во­ле­ние воз­вра­тить­ся из изгна­ния в Ита­лию; те же из оппо­зи­ци­он­ных писа­те­лей, кото­рых тер­пе­ли в Ита­лии, были фак­ти­че­ски постав­ле­ны под опе­ку цен­зу­ры, ско­вы­вав­шей их тем более тягост­но, что мера нака­за­ния была совер­шен­но про­из­воль­на³. Под­поль­ная аги­та­ция и интри­ги раз­би­тых пар­тий про­тив новой монар­хии будут опи­са­ны в дру­гой свя­зи; здесь же доста­точ­но будет ска­зать, что вос­ста­ния рес­пуб­ли­кан­цев и пре­тен­ден­тов бес­пре­рыв­но под­готов­ля­лись на всем про­стран­стве рим­ской дер­жа­вы, что пла­мя граж­дан­ской вой­ны, разду­вае­мое то пом­пе­ян­ца­ми, то рес­пуб­ли­кан­ца­ми, сно­ва раз­го­ра­лось в раз­лич­ных местах, в сто­ли­це же заго­во­ры про­тив жиз­ни вла­сти­те­ля были посто­ян­ным явле­ни­ем; но Цезарь ни разу не увидал в этом пово­да окру­жить себя на дол­гое вре­мя тело­хра­ни­те­ля­ми и обык­но­вен­но доволь­ст­во­вал­ся тем, что офи­ци­аль­но опо­ве­щал народ об обна­ру­жен­ных заго­во­рах. Но хотя Цезарь и отно­сил­ся ко всем делам, касав­шим­ся его лич­ной без­опас­но­сти, с рав­но­душ­ной бес­печ­но­стью, он не мог, одна­ко, скрыть серь­ез­ной опас­но­сти, гро­зив­шей со сто­ро­ны этой мас­сы недо­воль­ных не толь­ко ему, но и его делу.

Отно­ше­ние Цеза­ря к пар­ти­ям

Если, несмот­ря на пре­до­сте­ре­же­ния и насто­я­ния сво­их дру­зей и не заблуж­да­ясь отно­си­тель­но непри­ми­ри­мо­сти даже поми­ло­ван­ных про­тив­ни­ков, Цезарь с пора­зи­тель­ным хлад­но­кро­ви­ем оста­вал­ся верен сво­ей при­выч­ке про­щать вели­ко­му мно­же­ству с.391 сво­их вра­гов, то в этом ска­за­лось не рыцар­ское вели­ко­ду­шие гор­де­ли­вой нату­ры, не чув­ст­ви­тель­ная кротость мяг­ко­го харак­те­ра, но вер­ный поли­ти­че­ский рас­чет, что в таком слу­чае побеж­ден­ные пар­тии быст­рее рас­т­во­рят­ся в государ­стве и с мень­шим вредом для него, чем если бы он пытал­ся иско­ре­нить их объ­яв­ле­ни­ем вне зако­на или уда­лить их из государ­ства путем ссыл­ки. Для сво­их высо­ких целей Цезарь не мог обой­тись без кон­сти­ту­ци­он­ной пар­тии, кото­рая заклю­ча­ла 319 в себе не толь­ко ари­сто­кра­тию, но и все сво­бо­до­лю­би­вые и нацио­наль­но мыс­ля­щие эле­мен­ты сре­ди ита­лий­ско­го граж­дан­ства; для сво­их пла­нов обнов­ле­ния дрях­ле­ю­ще­го государ­ства он нуж­дал­ся в мас­се людей талант­ли­вых, обра­зо­ван­ных и поль­зо­вав­ших­ся ува­же­ни­ем, либо уна­сле­до­ван­ным от пред­ков, либо бла­го­при­об­ре­тен­ным, кото­рых насчи­ты­ва­ла эта пар­тия; имен­но в этом смыс­ле он мог ска­зать, что поми­ло­ва­ние про­тив­ни­ков есть луч­шая награ­да победи­те­лю. Таким-то обра­зом, хотя вид­ней­шие вожди раз­гром­лен­ных пар­тий и были устра­не­ны, но вто­ро­сте­пен­ным и третье­сте­пен­ным дея­те­лям и в осо­бен­но­сти моло­до­му поко­ле­нию не был закрыт путь к пол­но­му про­ще­нию, хотя в то же вре­мя не доз­во­ля­лось им и буди­ро­вать в пас­сив­ной оппо­зи­ции; напро­тив, посред­ст­вом более или менее осто­рож­но­го при­нуж­де­ния их побуж­да­ли к актив­но­му уча­стию в работах пра­ви­тель­ства и к при­ня­тию поче­стей и долж­но­стей. Как для Ген­ри­ха IV и Виль­гель­ма Оран­ско­го, так и для Цеза­ря вели­чай­шие затруд­не­ния нача­лись лишь после победы. Каж­дый рево­лю­ци­он­ный победи­тель узна­ет на опы­те, что если он не оста­нет­ся, подоб­но Цинне и Сул­ле, вождем пар­тии, а подоб­но Цеза­рю, Ген­ри­ху IV и Виль­гель­му Оран­ско­му захо­чет поста­вить на место неиз­беж­но одно­сто­рон­ней про­грам­мы сво­ей пар­тии общее бла­го­со­сто­я­ние, то тот­час же все пар­тии, и его соб­ст­вен­ная и побеж­ден­ная, соеди­нят­ся про­тив ново­го победи­те­ля, и тем ско­рее, чем луч­ше и яснее он пой­мет свое новое при­зва­ние. При­вер­жен­цы кон­сти­ту­ции и пом­пе­ян­цы, хотя и рас­сы­па­лись на сло­вах в пре­дан­но­сти Цеза­рю, одна­ко роп­та­ли про себя или на монар­хию или же по край­ней мере на дина­стию. Опу­стив­ша­я­ся демо­кра­тия, поняв, что цели Цеза­ря совер­шен­но не сход­ны с ее соб­ст­вен­ны­ми, откры­то бун­то­ва­ла про­тив него; даже лич­ные сто­рон­ни­ки Цеза­ря вор­ча­ли, видя, как их вождь осно­вы­ва­ет вме­сто цар­ства кон­до­тье­ров пре­до­став­ля­ю­щую всем рав­ные пра­ва монар­хию и как при­хо­див­ши­е­ся на их долю бары­ши умень­ша­лись вслед­ст­вие при­со­еди­не­ния к ним и побеж­ден­ных. Такой порядок в государ­стве не был при­ем­лем ни для одной пар­тии, и его при­хо­ди­лось оди­на­ко­во насиль­но навя­зы­вать и дру­зьям, и про­тив­ни­кам. Лич­но поло­же­ние Цеза­ря в дан­ную мину­ту было в извест­ном смыс­ле опас­нее, чем до его победы, но то, что он терял, выиг­ры­ва­ло государ­ство. Уни­что­жая пар­тии и не толь­ко щадя их чле­нов, но допус­кая к заня­тию долж­но­стей каж­до­го даро­ви­то­го чело­ве­ка или про­сто чле­на хоро­ше­го рода, невзи­рая с.392 на его поли­ти­че­ское про­шлое, он не толь­ко при­об­рел для сво­его вели­ко­го дела все налич­ные в государ­стве работо­спо­соб­ные силы, но доб­ро­воль­ное или же вынуж­ден­ное уча­стие чле­нов всех пар­тий в этой рабо­те неза­мет­но пере­во­ди­ло всю нацию на новую, при­готов­лен­ную для нее поч­ву. Если это при­ми­ре­ние пар­тий в дан­ную мину­ту име­ло лишь внеш­ний харак­тер и если они в насто­я­щий момент гораздо менее схо­ди­лись в пре­дан­но­сти ново­му поряд­ку вещей, чем в нена­ви­сти к Цеза­рю, то это не вво­ди­ло его в заблуж­де­ние. Он хоро­шо знал, что в таком внеш­нем соеди­не­нии рас­хож­де­ния неиз­беж­но при­туп­ля­ют­ся и что толь­ко таким путем государ­ст­вен­ный чело­век в состо­я­нии уско­рить дей­ст­вие вре­ме­ни, кото­рое одно мог­ло бы окон­ча­тель­но при­ми­рить все эти рас­при, похо­ро­нив ста­рое поко­ле­ние. Еще менее инте­ре­со­вал­ся Цезарь тем, кто нена­видит его или замыш­ля­ет про­тив него убий­ство. Как вся­кий истин­но государ­ст­вен­ный чело­век, он слу­жил сво­е­му наро­ду не из-за награ­ды, даже не из-за его люб­ви, а жерт­во­вал рас­по­ло­же­ни­ем совре­мен­ни­ков ради сча­стья людей буду­ще­го, а, глав­ное, ради пра­ва иметь воз­мож­ность спа­сти и обно­вить свой народ.

Дело Цеза­ря

320 Пыта­ясь рас­ска­зать, как совер­шил­ся в отдель­но­сти пере­ход от ста­рых поряд­ков к новым, мы преж­де все­го долж­ны напом­нить, что Цезарь явил­ся не для того, чтобы начать, а чтобы закон­чить. План новой, соот­вет­ст­ву­ю­щей тре­бо­ва­ни­ям вре­ме­ни поли­ти­ки, дав­но уже наме­чен­ный Гаем Грак­хом, про­во­дил­ся его при­вер­жен­ца­ми и после­до­ва­те­ля­ми с бо́льшим или мень­шим талан­том и сча­стьем, но без коле­ба­ний. Цезарь, быв­ший с пер­вых шагов сво­их и как бы в силу наслед­ст­вен­но­го пра­ва гла­вой пар­тии попу­ля­ров, высо­ко дер­жал ее зна­мя в тече­ние трид­ца­ти лет, нико­гда не меняя и не скры­вая сво­их убеж­де­ний; он оста­вал­ся демо­кра­том даже тогда, когда сде­лал­ся монар­хом. Если он при­нял наслед­ство сво­ей пар­тии без огра­ни­че­ний, за исклю­че­ни­ем, конеч­но, извра­ще­ний, допу­щен­ных Кати­ли­ной и Кло­ди­ем, питая к ари­сто­кра­тии и к под­лин­ным ари­сто­кра­там силь­ней­шую, даже лич­ную, враж­ду, неиз­мен­но при­дер­жи­ва­ясь всех основ­ных идей рим­ской демо­кра­тии, — имен­но облег­че­ния поло­же­ния долж­ни­ков, необ­хо­ди­мо­сти замор­ской коло­ни­за­ции, посте­пен­но­го урав­не­ния пра­во­вых раз­ли­чий, суще­ст­во­вав­ших меж­ду раз­лич­ны­ми груп­па­ми под­дан­ных государ­ства, осво­бож­де­ния испол­ни­тель­ной вла­сти от кон­тро­ля сена­та, — то и его монар­хия так мало рас­хо­ди­лась с демо­кра­ти­ей, что каза­лось, буд­то послед­няя полу­чи­ла свое осу­щест­вле­ние и завер­ше­ние имен­но бла­го­да­ря пер­вой. В самом деле, эта монар­хия не была восточ­ной дес­по­ти­ей мило­стью божи­ей, а такой монар­хи­ей, какую хотел осно­вать Гай Гракх и какую осно­ва­ли Перикл и Кром­вель, т. е. пред­ста­ви­тель­ст­вом наро­да в лице его дове­рен­но­го, обле­чен­но­го выс­шей и неогра­ни­чен­ной вла­стью. Таким обра­зом, идеи, лежав­шие в осно­ве дела Цеза­ря, не были в сущ­но­сти новы­ми; но за ним оста­ет­ся их с.393 осу­щест­вле­ние, что в кон­це кон­цов явля­ет­ся все­гда самым важ­ным; за ним же — гран­ди­оз­ность совер­шен­но­го, кото­рое, быть может, при­ве­ло бы в изум­ле­ние даже гени­аль­но­го соста­ви­те­ля пла­на, если бы он мог все это видеть, и кото­рое, смот­ря по сте­пе­ни пони­ма­ния чело­ве­че­ско­го и исто­ри­че­ско­го вели­чия, напол­ня­ло и веч­но будет напол­нять все более и более глу­бо­ким вол­не­ни­ем и изум­ле­ни­ем каж­до­го, кто созер­цал его в живой дей­ст­ви­тель­но­сти или в зер­ка­ле исто­рии, к какой бы исто­ри­че­ской эпо­хе или поли­ти­че­ской пар­тии он ни при­над­ле­жал.

Здесь будет умест­но кате­го­ри­че­ски заявить о том, что исто­рик все­гда мол­ча­ли­во пред­по­ла­га­ет, и про­те­сто­вать про­тив при­выч­ки, свой­ст­вен­ной как недо­мыс­лию, так и низо­сти, имен­но про­тив при­выч­ки, отде­ляя исто­ри­че­скую похва­лу и пори­ца­ние от кон­крет­ных усло­вий, поль­зо­вать­ся ими как ходя­чи­ми фра­за­ми и пре­вра­щать в дан­ном слу­чае суж­де­ние о Цеза­ре в суж­де­ние о так назы­вае­мом цеза­риз­ме вооб­ще. Исто­рия минув­ших веков долж­на, конеч­но, быть настав­ни­цей для наше­го вре­ме­ни, но не в том пош­лом смыс­ле, буд­то для реше­ния вопро­сов насто­я­ще­го доста­точ­но про­сто пере­ли­стать рас­ска­зы о про­шлом, чтобы най­ти там все симп­то­мы и сред­ства для поли­ти­че­ско­го диа­гно­за и искус­ства про­пи­сы­вать рецеп­ты. Нет, исто­рия минув­ше­го поучи­тель­на лишь постоль­ку, посколь­ку в ней откры­ва­ют­ся путем наблюде­ний над более древни­ми куль­ту­ра­ми орга­ни­че­ские усло­вия циви­ли­за­ции вооб­ще, повсюду оди­на­ко­вые основ­ные силы и всюду раз­лич­ные соче­та­ния их, и посколь­ку вме­сто бес­смыс­лен­но­го под­ра­жа­ния она, напро­тив, направ­ля­ет и оду­шев­ля­ет нас к само­сто­я­тель­но­му даль­ней­ше­му твор­че­ству. В этом смыс­ле исто­рия Цеза­ря и рим­ско­го цеза­риз­ма при всем непре­взой­ден­ном вели­чии ее глав­но­го героя, при всей исто­ри­че­ской 321 необ­хо­ди­мо­сти само­го дела явля­ет­ся поис­ти­не более рез­кой кри­ти­кой совре­мен­ной авто­кра­тии, чем все, что мог­ло бы быть напи­са­но чело­ве­че­ской рукой. На осно­ва­нии того же зако­на при­ро­ды, в силу кото­ро­го ничтож­ней­ший орга­низм несрав­нен­но выше самой худо­же­ст­вен­ной маши­ны, каж­дая, даже самая несо­вер­шен­ная фор­ма прав­ле­ния, даю­щая про­стор сво­бод­но­му само­опре­де­ле­нию боль­шин­ства граж­дан, несрав­нен­но выше гени­аль­ней­ше­го и гуман­ней­ше­го абсо­лю­тиз­ма, так как пер­вая спо­соб­на к раз­ви­тию, сле­до­ва­тель­но, жиз­нен­на, вто­рой же оста­ет­ся, чем он был, и, сле­до­ва­тель­но, мертв. Этот закон при­ро­ды нашел себе под­твер­жде­ние и на при­ме­ре рим­ской абсо­лют­ной воен­ной монар­хии, и при­том под­твер­жде­ние тем более пол­ное, что бла­го­да­ря гени­аль­но­му импуль­су ее твор­ца и отсут­ст­вию каких-либо суще­ст­вен­ных ослож­не­ний за пре­де­ла­ми стра­ны эта монар­хия сло­жи­лась в более чистом и сво­бод­ном виде, чем какое-либо дру­гое подоб­ное государ­ство. Начи­ная с Цеза­ря, как это вид­но будет из наше­го даль­ней­ше­го изло­же­ния и как дав­но уже было пока­за­но Гиб­бо­ном, рим­ский строй дер­жал­ся толь­ко внеш­ним обра­зом и рас­ши­рял­ся лишь меха­ни­че­ски, внут­ренне засы­хая с.394 и отми­рая окон­ча­тель­но вме­сте со сво­им осно­ва­те­лем. Если при нача­ле авто­кра­ти­че­ско­го режи­ма и преж­де все­го в самой душе Цеза­ря (стр. 170) гос­под­ст­во­ва­ла пол­ная надежд меч­та о сли­я­нии сво­бод­но­го демо­кра­ти­че­ско­го строя с абсо­лют­ной монар­хи­ей, то уже цар­ст­во­ва­ние высо­ко­ода­рен­ных импе­ра­то­ров Юли­е­вой дина­стии устра­шаю­щим обра­зом дока­за­ло, что невоз­мож­но соеди­нить в одном сосуде огонь и воду. Дело Цеза­ря было необ­хо­ди­мо и бла­готвор­но не пото­му, что оно само по себе при­но­си­ло или даже мог­ло лишь при­не­сти бла­го­ден­ст­вие, а пото­му, что при антич­ной народ­ной орга­ни­за­ции, постро­ен­ной на раб­стве и совер­шен­но чуж­дой рес­пуб­ли­кан­ско-кон­сти­ту­ци­он­но­го пред­ста­ви­тель­ства, и рядом с закон­ным город­ским стро­ем, пре­вра­тив­шим­ся за пять веков суще­ст­во­ва­ния в оли­гар­хи­че­ский абсо­лю­тизм, неогра­ни­чен­ная воен­ная монар­хия явля­лась логи­че­ски необ­хо­ди­мым завер­ше­ни­ем построй­ки и наи­мень­шим злом. Когда в Вир­ги­нии и Каро­лине рабо­вла­дель­че­ская ари­сто­кра­тия доведет дело до того, до чего дове­ли еди­но­мыш­лен­ни­ки ее в Риме вре­мен Сул­лы, тогда и там цеза­ризм най­дет себе оправ­да­ние перед судом исто­рии⁴, там, где он водво­ря­ет­ся при дру­гих исто­ри­че­ских усло­ви­ях, он кажет­ся нам кари­ка­ту­рой и узур­па­ци­ей. Исто­рия не согла­сит­ся отнять у насто­я­ще­го Цеза­ря часть подо­баю­щих ему поче­стей пото­му толь­ко, что подоб­ный при­го­вор, выне­сен­ный дур­ным цеза­рям, может вве­сти в заблуж­де­ние наив­ных людей и дать зло­бе пищу ко лжи и обма­ну. Исто­рия — та же биб­лия, и если она, подоб­но биб­лии, не может поме­шать тому, чтобы глуп­цы пони­ма­ли ее лож­но и чтобы дья­вол ссы­лал­ся на нее при слу­чае, то и она, подоб­но биб­лии же, будет в состо­я­нии выне­сти и то и дру­гое и все ком­пен­си­ро­вать.

Дик­та­ту­ра

Поло­же­ние ново­го гла­вы государ­ства фор­маль­но опре­де­ля­ет­ся преж­де все­го как дик­та­ту­ра. Цезарь при­нял на себя дик­та­ту­ру впер­вые по воз­вра­ще­нии из Испа­нии в 705 г. [49 г.], но сно­ва сло­жил ее с себя через несколь­ко дней и совер­шил столь важ­ный поход 706 г. [48 г.] про­сто в 322 зва­нии кон­су­ла, — это была та долж­ность, из-за заме­ще­ния кото­рой, глав­ным обра­зом, вспых­ну­ла граж­дан­ская вой­на (стр. 294). Осе­нью того же года, после бит­вы при Фар­са­ле, Цезарь сно­ва вер­нул­ся к дик­та­ту­ре и добил­ся того, чтобы она была вто­рич­но пере­да­на ему, сна­ча­ла на неопре­де­лен­ное вре­мя, с пер­во­го же янва­ря 709 г. [45 г.] — в виде годич­ной долж­но­сти, а вслед за тем, в янва­ре или фев­ра­ле 710 г. [44 г.]⁵, — на все про­дол­же­ние его жиз­ни, с.395 так что под конец он пере­стал вспо­ми­нать о сроч­но­сти сво­ей долж­но­сти и фор­маль­но выра­зил ее пожиз­нен­ность в сво­ем новом титу­ле dic­ta­tor per­pe­tuus (пожиз­нен­ный дик­та­тор). Эта дик­та­ту­ра, как пер­вая — эфе­мер­ная, так и вто­рая — проч­ная, не была дик­та­ту­рой ста­рин­ной кон­сти­ту­ции, а выс­шей экс­тра­ор­ди­нар­ной долж­но­стью по типу уста­нов­ле­ний Сул­лы, толь­ко по име­ни схо­жей со ста­рин­ной дик­та­ту­рой. Это была долж­ность, пол­но­мо­чия кото­рой опре­де­ля­лись не кон­сти­ту­ци­он­ны­ми рас­по­ряд­ка­ми, касаю­щи­ми­ся выс­шей еди­но­лич­ной вла­сти, а осо­бым реше­ни­ем народ­но­го собра­ния, а имен­но, поста­нов­ле­ни­ем, что носи­тель этой вла­сти полу­ча­ет спе­ци­аль­ное пору­че­ние соста­вить про­ек­ты зако­нов и пре­об­ра­зо­вать государ­ст­вен­ный строй, а для это­го полу­ча­ет и юриди­че­ски неогра­ни­чен­ные пол­но­мо­чия, упразд­ня­ю­щие рес­пуб­ли­кан­ское разде­ле­ние вла­стей. Если слу­ча­ет­ся, что дик­та­то­ру пору­ча­ет­ся еще осо­бы­ми акта­ми пра­во решать вопрос о войне и мире, не спра­ши­вая мне­ния ни сена­та, ни наро­да, а так­же пра­во само­сто­я­тель­но рас­по­ла­гать вой­ском и каз­ной и назна­чать про­вин­ци­аль­ных намест­ни­ков, то это явля­ет­ся лишь при­ме­не­ни­ем это­го обще­го пра­ви­ла к част­но­му слу­чаю; даже такие функ­ции, кото­рые нахо­ди­лись вне ком­пе­тен­ции маги­ст­ра­тов и даже государ­ст­вен­ных вла­стей вооб­ще, Цезарь мог при­сво­ить себе, не совер­шая пра­во­на­ру­ше­ния; с его сто­ро­ны явля­ет­ся насто­я­щей уступ­кой, что он отка­зал­ся от назна­че­ния маги­ст­ра­тов поми­мо коми­ций и огра­ни­чил­ся по отно­ше­нию к неко­то­ро­му чис­лу пре­то­ров и низ­ших вла­стей тем, что при­сво­ил себе суще­ст­вен­но свя­зы­вав­шее изби­ра­те­лей пра­во пред­ло­же­ния кан­дида­тов; точ­но так же он добил­ся осо­бо­го народ­но­го поста­нов­ле­ния, кото­рое упол­но­мо­чи­ва­ло его назна­чать новых пат­ри­ци­ев, что вооб­ще не допус­ка­лось суще­ст­во­вав­ши­ми обы­ча­я­ми.

Дру­гие долж­но­сти и пре­ро­га­ти­вы

Рядом с такой дик­та­ту­рой не оста­ва­лось, в сущ­но­сти, и места для дру­гих долж­но­стей. Цезарь нико­гда не брал на себя цен­зу­ры⁶ как тако­вой, но в широ­ких раз­ме­рах поль­зо­вал­ся пра­ва­ми цен­зо­ров, имен­но важ­ней­шим из них, — пра­вом назна­че­ния сена­то­ров. Кон­суль­ство он часто отправ­лял парал­лель­но с дик­та­ту­рой, одна­жды даже зани­мал пост кон­су­ла без кол­ле­ги, но вовсе не желал надол­го закре­пить его за собой и нико­гда не давал ходу пред­ло­же­ни­ям при­нять его на пять или даже на десять лет под­ряд. Глав­ный над­зор за куль­том Цеза­рю не при­хо­ди­лось вновь при­ни­мать на себя, так как он уже был вер­хов­ным пон­ти­фи­ком (стр. 138). Понят­но, что ему выпа­ло на долю и зва­ние чле­на кол­ле­гии авгу­ров, да и вооб­ще мно­же­ство ста­рин­ных и новых поче­стей, как, напри­мер, титул отца 323 оте­че­ства, наиме­но­ва­ние меся­ца, в кото­ром он родил­ся, его с.396 име­нем, сохра­нив­ше­е­ся до сих пор (июль), и дру­гие выра­же­ния зарож­дав­ше­го­ся при­двор­но­го тона, пре­вра­тив­ше­го­ся под конец в пош­лое обо­готво­ре­ние. Заслу­жи­ва­ют вни­ма­ния лишь два ново­введе­ния, а имен­но, что Цезарь, во-пер­вых, в отно­ше­нии осо­бой лич­ной непри­кос­но­вен­но­сти был при­рав­нен к народ­ным три­бу­нам, и, во-вто­рых, что наиме­но­ва­ние его импе­ра­то­ром было навсе­гда закреп­ле­но за его лич­но­стью и ста­ло его титу­лом наравне с про­чи­ми обо­зна­че­ни­я­ми его долж­но­стей⁷.

Для вдум­чи­во­го наблюда­те­ля не нуж­ны дока­за­тель­ства того, что Цезарь имел в виду вве­сти в государ­стве вер­хов­ную власть и не на несколь­ко лишь лет или на неопре­де­лен­ный срок в каче­стве пер­со­наль­ной долж­но­сти подоб­но регент­ству Сул­лы, а как основ­ной и посто­ян­ный орган; не нуж­но так­же дока­зы­вать, что для это­го ново­го учреж­де­ния он при­ис­кал и соот­вет­ст­ву­ю­щее про­стое наиме­но­ва­ние, пото­му что почти столь же оши­боч­но было бы созда­вать сло­ва, лишен­ные содер­жа­ния, как и остав­лять пол­ноту вла­сти без вся­ко­го наиме­но­ва­ния. Конеч­но, в такую пере­ход­ную эпо­ху пре­хо­дя­щие и посто­ян­ные учреж­де­ния не вполне ясно отли­ча­ют­ся одни от дру­гих, и бла­го­го­ве­ние кле­вре­тов перед сво­им пове­ли­те­лем, пред­у­преж­дав­шее каж­дое его мано­ве­ние, осы­па­ло его целым дождем само­му ему про­тив­ных декре­тов и поста­нов­ле­ний, выра­жаю­щих ему дове­рие и воздаю­щих ему поче­сти, и поэто­му нелег­ко выяс­нить, какую окон­ча­тель­ную фор­му­лу Цезарь имел в виду. Новая монар­хия менее все­го мог­ла быть увя­за­на с кон­суль­ст­вом уже в силу кол­ле­ги­аль­но­сти, труд­но отде­ли­мой от этой долж­но­сти; и Цезарь оче­вид­но забо­тил­ся о том, чтобы пре­вра­тить эту, дото­ле выс­шую долж­ность в пустой титул, и впо­след­ст­вии, когда он при­нял ее на себя, он не удер­жал ее в тече­ние года, но до исте­че­ния сро­ка пере­дал ее вто­ро­сте­пен­ным лич­но­стям. Дик­та­ту­ра на деле высту­па­ла все чаще и опре­де­лен­нее на пер­вый план, но, веро­ят­но, лишь пото­му, что Цезарь хотел исполь­зо­вать ее в том смыс­ле, кото­рый она име­ла издав­на в кон­сти­ту­ци­он­ном меха­низ­ме, т. е. как чрез­вы­чай­ная власть для пре­одо­ле­ния чрез­вы­чай­ных же кри­зи­сов. Она мало годи­лась быть выра­же­ни­ем новой монар­хии, так как за ней уже закре­пи­лась репу­та­ция исклю­чи­тель­но­го и непо­пу­ляр­но­го учреж­де­ния, и от пред­ста­ви­те­ля демо­кра­тии вряд ли мож­но было ожи­дать, чтобы он избрал для проч­но­го учреж­де­ния ту самую фор­му, кото­рую гени­аль­ней­ший боец про­тив­ной пар­тии создал для сво­их целей.

Цезарь — импе­ра­тор

Несрав­нен­но более под­хо­дит для обо­зна­че­ния монар­хии новое зва­ние импе­ра­то­ра уже пото­му, что в этом зна­че­нии оно явля­ет­ся новым⁸ и не вид­но было ника­ко­го внеш­не­го пово­да для введе­ния с.397 его. Новое вино не долж­но быть вли­то в ста­рые меха; для ново­го дела при­ду­ма­но было и новое наиме­но­ва­ние, и в нем сов­ме­ще­но самым выра­зи­тель­ным обра­зом то, что с мень­шей опре­де­лен­но­стью было фор­му­ли­ро­ва­но демо­кра­ти­че­ской пар­ти­ей еще в законе Габи­ния как сущ­ность вла­сти ее вер­хов­но­го вождя: 324 сосре­дото­че­ние и пожиз­нен­ное сохра­не­ние пра­ви­тель­ст­вен­ной вла­сти (im­pe­rium) в руках народ­но­го вождя, неза­ви­си­мо­го от сена­та. Точ­но так же и на Цеза­ре­вых моне­тах, осо­бен­но послед­не­го вре­ме­ни, мы встре­ча­ем наряду со зва­ни­ем дик­та­то­ра пре­иму­ще­ст­вен­но импе­ра­тор­ский титул, а в законе Цеза­ря о поли­ти­че­ских пре­ступ­ле­ни­ях монарх обо­зна­чен пря­мо под этим наиме­но­ва­ни­ем.

После­дую­щее же вре­мя, хотя и не сра­зу, закре­пи­ло за монар­хи­ей импе­ра­тор­ский титул. Для того чтобы при­дать это­му ново­му сану как демо­кра­ти­че­скую, так и рели­ги­оз­ную санк­цию, Цезарь имел, веро­ят­но, в виду соеди­нить с ним раз навсе­гда, с одной сто­ро­ны, власть три­бу­на, а с дру­гой — долж­ность вер­хов­но­го пон­ти­фи­ка. Не под­ле­жит сомне­нию, что новая орга­ни­за­ция не огра­ни­чи­ва­лась толь­ко жиз­нью ее учреди­те­ля; но ему не уда­лось, одна­ко, раз­ре­шить осо­бен­но труд­ный вопрос о пре­сто­ло­на­следии, и оста­ет­ся неразъ­яс­нен­ным, имел ли он в виду уста­нов­ле­ние какой-нибудь фор­мы для избра­ния пре­ем­ни­ка, как это было в пер­во­на­чаль­ный цар­ский пери­од, или же наме­ре­вал­ся уста­но­вить пожиз­нен­ность и наслед­ст­вен­ность выс­шей вла­сти, как впо­след­ст­вии утвер­ждал его при­ем­ный сын⁹. Не лише­но веро­я­тия, что он имел в виду в извест­ной сте­пе­ни соеди­нить обе систе­мы и регу­ли­ро­вать насле­до­ва­ние, как это сде­ла­ли Кром­вель и Напо­ле­он, при­знав, что пре­ем­ни­ком вла­сти­те­ля явля­ет­ся его сын; если же у него сына нет или он не при­зна­ет его достой­ным пре­сто­ла, наслед­ни­ка назна­ча­ет по сво­бод­но­му выбо­ру и путем усы­нов­ле­ния сам вла­сти­тель.

С точ­ки зре­ния государ­ст­вен­но­го пра­ва новая власть импе­ра­то­ра похо­ди­ла на то поло­же­ние, какое зани­ма­ли кон­су­лы или про­кон­су­лы за чер­той горо­да, так что в ней сов­ме­ща­лись преж­де все­го воен­ное коман­до­ва­ние, а затем выс­шая судеб­ная, а ста­ло быть, и адми­ни­ст­ра­тив­ная власть¹⁰.

с.398 325 Но власть импе­ра­то­ра в каче­ст­вен­ном отно­ше­нии и пото­му уже пре­вос­хо­ди­ла власть кон­су­лов и про­кон­су­лов, что не была огра­ни­че­на ни вре­ме­нем, ни местом, была пожиз­нен­ной и при­том рас­про­стра­ня­лась на самую сто­ли­цу¹¹, что импе­ра­тор не был стес­нен, подоб­но кон­су­лу, сотруд­ни­че­ст­вом имев­ше­го оди­на­ко­вую с ним власть кол­ле­ги и что перед импе­ра­то­ром не име­ли силы все введен­ные на про­тя­же­нии мно­гих лет огра­ни­че­ния пер­во­на­чаль­ной выс­шей пра­ви­тель­ст­вен­ной вла­сти, как, напри­мер, обя­за­тель­ство допус­кать про­во­ка­цию и счи­тать­ся с пред­став­ле­ни­ем сена­та.

Вос­ста­нов­ле­ние цар­ской вла­сти

Одним сло­вом, — эта новая власть импе­ра­то­ра была не чем иным, как вос­ста­нов­лен­ной цар­ской вла­стью древ­ней­шей эпо­хи, так как имен­но эти огра­ни­че­ния в отно­ше­нии вре­ме­ни и места поль­зо­ва­ния вла­стью, кол­ле­ги­аль­ность и в извест­ных слу­ча­ях сотруд­ни­че­ство сена­та или общи­ны и отли­ча­ли кон­су­ла от царя. В новой монар­хии вряд ли есть хоть одна чер­та, кото­рой мы не нашли бы в древ­ней: соеди­не­ние выс­шей воен­ной, судеб­ной и адми­ни­ст­ра­тив­ной вла­сти в руках госуда­ря; при­зна­ние его рели­ги­оз­ным гла­вой наро­да; пра­во изда­вать при­ка­зы, име­ю­щие обя­за­тель­ную силу; низ­веде­ние сена­та до зна­че­ния государ­ст­вен­но­го сове­та; воз­рож­де­ние пат­ри­ци­а­та и город­ской пре­фек­ту­ры. Но еще пора­зи­тель­нее этих ана­ло­гий внут­рен­нее род­ство монар­хии Сер­вия Тул­лия с монар­хи­ей Цеза­ря; если древ­ние цари рим­ские при всем их пол­но­вла­стии были все-таки пове­ли­те­ля­ми сво­бод­ной общи­ны и к тому же явля­лись заступ­ни­ка­ми про­сто­го наро­да от обид со сто­ро­ны пат­ри­ци­а­та, с.399 то и Цезарь ста­вил себе зада­чей не упразд­нить сво­бо­ду, но осу­ще­ст­вить ее, и преж­де все­го сло­мить невы­но­си­мый гнет ари­сто­кра­тии. Нас не долж­но так­же удив­лять, что Цезарь, все­го менее быв­ший поли­ти­че­ским архео­ло­гом, обра­тил свои взо­ры за пол­ты­ся­че­ле­тие назад, для того чтобы най­ти обра­зец для сво­его ново­го государ­ства. Так как выс­шая власть в рим­ском государ­стве во все вре­ме­на оста­ва­лась, в сущ­но­сти, цар­ской вла­стью и огра­ни­че­на была лишь неко­то­ры­ми спе­ци­аль­ны­ми зако­на­ми, то и самая идея цар­ской вла­сти вовсе не утра­ти­лась совер­шен­но. Во вре­мя рес­пуб­ли­ки к ней воз­вра­ща­лись на прак­ти­ке в самые раз­лич­ные эпо­хи и с раз­лич­ных сто­рон — и в учреж­де­нии вла­сти децем­ви­ров, и в дик­та­ту­ре Сул­лы и само­го Цеза­ря. С извест­ной логи­че­ской необ­хо­ди­мо­стью везде, где ска­зы­ва­лась потреб­ность в исклю­чи­тель­ных пол­но­мо­чи­ях, выдви­гал­ся в про­ти­во­по­лож­ность обык­но­вен­ной вла­сти неогра­ни­чен­ный импе­ри­ум, кото­рый имен­но и был не чем иным, как цар­ской вла­стью. Нако­нец, и внеш­ние сооб­ра­же­ния реко­мен­до­ва­ли вер­нуть­ся к древ­не­му цар­ско­му обра­зу прав­ле­ния. Чело­ве­че­ство с неска­зан­ным трудом при­ни­ма­ет ново­введе­ния и поэто­му отно­сит­ся к сло­жив­шим­ся уже фор­мам, как к свя­щен­но­му наследию. Поэто­му и Цезарь так же созна­тель­но пошел по сто­пам Сер­вия Тул­лия, как впо­след­ст­вии это сде­лал Карл Вели­кий по отно­ше­нию к нему само­му и как Напо­ле­он, по край­ней мере, ста­рал­ся опе­реть­ся 326 на при­мер Кар­ла Вели­ко­го. Он не делал это­го околь­ны­ми путя­ми или тай­но, а, напро­тив, подоб­но сво­им пре­ем­ни­кам, по воз­мож­но­сти откры­то, так как целью это­го под­ра­жа­ния было най­ти ясную нацио­наль­ную и попу­ляр­ную фор­му­лу для ново­го государ­ст­вен­но­го строя. С древ­них вре­мен на Капи­то­лии сто­я­ли ста­туи тех семи царей, о кото­рых упо­ми­на­ет тра­ди­ци­он­ная исто­рия Рима; Цезарь при­ка­зал соорудить рядом с ними вось­мую ста­тую, свою соб­ст­вен­ную. Он появ­лял­ся пуб­лич­но в обла­че­нии древ­них царей Аль­бы. В его новом законе о поли­ти­че­ских пре­ступ­ле­ни­ях глав­ное отступ­ле­ние от зако­на Сул­лы заклю­ча­лось в том, что рядом с наро­дом и на одной линии с ним постав­лен был и импе­ра­тор как живое и оли­це­тво­рен­ное вопло­ще­ние наро­да. В фор­му­ле, при­ня­той для поли­ти­че­ской при­ся­ги, к Юпи­те­ру и к пена­там рим­ско­го наро­да при­со­еди­нен был и гений импе­ра­то­ра. По пред­став­ле­нию, гос­под­ст­во­вав­ше­му во всем древ­нем мире, внеш­ним при­зна­ком монар­хии слу­жи­ло изо­бра­же­ние монар­ха на моне­тах; с 710 г. [44 г.] на моне­тах рим­ско­го государ­ства появи­лась голо­ва Цеза­ря. Таким обра­зом, нель­зя было по край­ней мере жало­вать­ся на то, что Цезарь остав­лял пуб­ли­ку в неиз­вест­но­сти отно­си­тель­но зна­че­ния сво­ей роли. Он как мож­но фор­маль­нее и опре­де­лен­нее высту­пал не толь­ко как монарх, но имен­но как рим­ский царь. Воз­мож­но даже, хотя это и не вполне прав­до­по­доб­но и, во вся­ком слу­чае, име­ет толь­ко вто­ро­сте­пен­ное зна­че­ние, что он пред­по­ла­гал назы­вать свою при­сво­ен­ную по долж­но­сти власть не новым име­нем импе­ра­то­ра, а про­сто с.400 древним цар­ским име­нем¹². Еще при жиз­ни его мно­гие из его вра­гов и даже дру­зей были того мне­ния, что он име­ет наме­ре­ние заста­вить откры­то про­воз­гла­сить себя рим­ским царем; неко­то­рые из его самых рев­ност­ных при­вер­жен­цев дава­ли ему в раз­ное вре­мя и раз­ны­ми путя­ми воз­мож­ность надеть на себя коро­ну; все­го теат­раль­нее сде­лал это Марк Анто­ний, кото­рый в каче­стве кон­су­ла пред­ло­жил Цеза­рю коро­ну перед лицом все­го наро­да (15 фев­ра­ля 710 г. [44 г.]). Но Цезарь откло­нял все эти пред­ло­же­ния. Если он вме­сте с тем пре­сле­до­вал и тех, кото­рые поль­зо­ва­лись эти­ми собы­ти­я­ми для целей рес­пуб­ли­кан­ской оппо­зи­ции, то из это­го отнюдь еще не сле­ду­ет заклю­чать, что его отказ не был серь­е­зен. Те же, кото­рые дума­ют, что пред­ло­же­ния эти дела­лись по его тре­бо­ва­нию, для того чтобы 327 при­учить тол­пу к непри­выч­но­му зре­ли­щу рим­ской коро­ны, совер­шен­но не пони­ма­ют гро­мад­ной силы той идей­ной оппо­зи­ции, с кото­рой при­хо­ди­лось счи­тать­ся Цеза­рю и кото­рая не мог­ла сде­лать­ся уступ­чи­вее от тако­го явно­го при­зна­ния Цеза­рем ее правоты, а, напро­тив, толь­ко ста­ла бы бла­го­да­ря это­му на более твер­дую поч­ву. Одно толь­ко непро­ше­ное рве­ние горя­чих при­вер­жен­цев мог­ло дать повод к этим сце­нам; воз­мож­но и то, что Цезарь допу­стил или даже под­стро­ил эту сце­ну с Анто­ни­ем, для того чтобы сво­им отка­зом от цар­ско­го титу­ла, после­до­вав­шим перед гла­за­ми все­го граж­дан­ства и зане­сен­ным по его лич­но­му при­ка­зу в государ­ст­вен­ные запи­си, — так что от это­го отка­за нелег­ко было отсту­пить­ся, — покон­чить воз­мож­но эффект­ным обра­зом с этой докуч­ли­вой сплет­ней. Все­го веро­ят­нее, что Цезарь, хоро­шо пони­мав­ший как цену ходя­чей фор­му­лы, так и анти­па­тию тол­пы, более отно­сив­шу­ю­ся к назва­нию, чем к самой сути дела, решил­ся избе­гать сло­ва «царь», над кото­рым издрев­ле тяго­те­ло с.401 какое-то про­кля­тие и кото­рое совре­мен­ным ему рим­ля­нам каза­лось более под­хо­дя­щим для восточ­ных дес­потов, чем для их же соб­ст­вен­но­го Нумы и Сер­вия, и решил­ся усво­ить себе всю сущ­ность цар­ской вла­сти при титу­ле импе­ра­то­ра.

Новый двор

Во вся­ком слу­чае, как бы ни мыс­лить себе в окон­ча­тель­ной фор­ме его титул, вла­сте­лин уже был нали­цо, и немед­лен­но стал скла­ды­вать­ся и двор с неиз­беж­ной пыш­но­стью, неиз­беж­ным отсут­ст­ви­ем вку­са и пустотой. Цезарь появ­лял­ся пуб­лич­но не в обрам­лен­ном крас­ной поло­сой кон­суль­ском оде­я­нии, а в пур­пу­ро­вом, счи­тав­шем­ся в древ­но­сти цар­ским, и при­ни­мал, сидя на сво­ем золо­том седа­ли­ще и не вста­вая с него, тор­же­ст­вен­ное шест­вие сена­та. Празд­не­ства в честь дня его рож­де­ния, побед и при­не­се­ния им обе­тов напол­ня­ли собой кален­дарь. Когда Цезарь при­ез­жал в сто­ли­цу, навстре­чу ему выхо­ди­ли тол­па­ми на дале­кое рас­сто­я­ние его знат­ней­шие слу­ги. Бли­зость к нему полу­чи­ла такое зна­че­ние, что пла­та за квар­ти­ры в город­ском квар­та­ле, где жил он, зна­чи­тель­но под­ня­лась. Так как очень мно­гие доби­ва­лись у него ауди­ен­ции, то лич­ные сно­ше­ния с Цеза­рем были настоль­ко затруд­не­ны, что даже с при­бли­жен­ны­ми он зача­стую при­нуж­ден был сно­сить­ся пись­мен­но, и знат­ней­шие люди долж­ны были по целым часам ждать в его пере­д­ней. Яснее, чем того желал сам Цезарь, все чув­ст­во­ва­ли, что они при­хо­ди­ли уже не к сограж­да­ни­ну.

Новая пат­ри­ци­ан­ская знать

Появил­ся и монар­хи­че­ский пат­ри­ци­ат, кото­рый пред­став­лял стран­ную смесь ста­ро­го с новым и скла­ды­вал­ся под вли­я­ни­ем мыс­ли о необ­хо­ди­мо­сти вытес­нить оли­гар­хи­че­скую знать цар­ской, ноби­лей — пат­ри­ци­я­ми. Класс пат­ри­ци­ев, хотя и без суще­ст­вен­ных сослов­ных при­ви­ле­гий, все еще суще­ст­во­вал в виде замкну­той юнкер­ской кор­по­ра­ции, но, не имея пра­ва при­ни­мать в свой состав новые роды, он все более и более выми­рал на про­тя­же­нии сто­ле­тий. В эпо­ху Цеза­ря суще­ст­во­ва­ло не более пят­на­дца­ти или шест­на­дца­ти пат­ри­ци­ан­ских родов. Цезарь, сам про­ис­хо­див­ший из пат­ри­ци­ан­ско­го рода, добил­ся народ­но­го поста­нов­ле­ния, кото­рое пре­до­став­ля­ло импе­ра­то­ру пра­во пожа­ло­ва­ния в пат­ри­ции, и создал в про­ти­во­вес рес­пуб­ли­кан­ской зна­ти новую ари­сто­кра­тию пат­ри­ци­ев, пред­став­ляв­шую самое счаст­ли­вое соче­та­ние всех усло­вий, необ­хо­ди­мых для монар­хи­че­ской ари­сто­кра­тии, имен­но оба­я­ние седой ста­ри­ны, пол­ней­шую зави­си­мость от пра­ви­тель­ства и совер­шен­ней­шее лич­ное ничто­же­ство. Новая власть про­яв­ля­ла свое вли­я­ние во всех направ­ле­ни­ях.

328 При таком дей­ст­ви­тель­но неогра­ни­чен­ном монар­хе едва ли мог­ла быть речь о кон­сти­ту­ции, а еще менее о даль­ней­шем суще­ст­во­ва­нии преж­не­го рес­пуб­ли­кан­ско­го строя, поко­ив­ше­го­ся на закон­ном сотруд­ни­че­стве граж­дан­ства, сена­та и отдель­ных долж­ност­ных лиц. Цезарь весь­ма опре­де­лен­но вер­нул­ся к тра­ди­ци­ям цар­ской эпо­хи; собра­ния граж­дан оста­лись тем, чем они были и во вре­ме­на царей, т. е. они явля­лись рядом с царем с.402 и вме­сте с ним выс­шим и послед­ним выра­же­ни­ем вер­хов­ной народ­ной воли; сенат был воз­вра­щен к сво­е­му пер­во­на­чаль­но­му назна­че­нию — давать госуда­рю сове­ты по его тре­бо­ва­нию, нако­нец, сам государь сно­ва сосре­дото­чил в сво­ем лице всю сово­куп­ность пра­ви­тель­ст­вен­ной вла­сти, так что рядом с ним не было дру­го­го само­сто­я­тель­но­го долж­ност­но­го лица, как и при царях древ­ней­шей эпо­хи.

Зако­но­да­тель­ство

Что каса­ет­ся зако­но­да­тель­ства, то в этом отно­ше­нии демо­кра­ти­че­ский монарх твер­до дер­жал­ся ста­рин­но­го поло­же­ния рим­ско­го государ­ст­вен­но­го пра­ва, в силу кото­ро­го один толь­ко народ, вме­сте с созвав­шим его царем, мог раз­ре­шать обще­ст­вен­ные дела, и все­гда под­креп­лял свои важ­ней­шие поста­нов­ле­ния народ­ным голо­со­ва­ни­ем. Невоз­мож­но было, конеч­но, вдох­нуть в так назы­вае­мые коми­ции того вре­ме­ни ту неза­ви­си­мую силу и мораль­но-государ­ст­вен­ный авто­ри­тет, кото­рый заклю­чал­ся в воту­ме древ­них сове­ща­ний воору­жен­ных людей; уча­стие граж­дан в деле зако­но­да­тель­ства, весь­ма огра­ни­чен­ное при ста­рой кон­сти­ту­ции, но все же актив­ное и живое, сде­ла­лось при новом поряд­ке в прак­ти­че­ском отно­ше­нии пустым зву­ком. Для это­го не тре­бо­ва­лось даже осо­бых огра­ни­чи­тель­ных меро­при­я­тий про­тив коми­ций; мно­го­лет­ний опыт пока­зал, что с такой чисто фор­маль­ной вер­хов­ной вла­стью мог­ло удоб­но ужить­ся каж­дое пра­ви­тель­ство, как оли­гар­хия, так и монарх. Лишь посколь­ку эти Цеза­ре­вы коми­ции слу­жи­ли для сохра­не­ния прин­ци­па народ­но­го суве­ре­ни­те­та и для энер­гич­но­го про­те­ста про­тив сул­та­низ­ма, постоль­ку они были важ­ным зве­ном в пра­ви­тель­ст­вен­ной систе­ме Цеза­ря и име­ли, прав­да, кос­вен­ным обра­зом, прак­ти­че­ское зна­че­ние.

Ука­зы

Но рядом с этим (и это не толь­ко ясно само по себе, но и опре­де­лен­но дока­за­но) было вновь вызва­но к жиз­ни еще самим Цеза­рем, а не его пре­ем­ни­ка­ми, и дру­гое поло­же­ние древ­ней­ше­го государ­ст­вен­но­го пра­ва, гла­сив­шее, что то, что при­ка­за­но выс­шим или, вер­нее, един­ст­вен­ным долж­ност­ным лицом, име­ет без­услов­ную силу, пока лицо это оста­ет­ся в сво­ем зва­нии, что пра­во изда­вать закон при­над­ле­жит, прав­да, сооб­ща царю и граж­да­нам, но что цар­ские поста­нов­ле­ния име­ют оди­на­ко­вую с зако­ном силу по край­ней мере до уда­ле­ния лица, их издав­ше­го.

Сенат в роли государ­ст­вен­но­го сове­та при монар­хе

Если демо­кра­ти­че­ский монарх по край­ней мере фор­маль­но при­зна­вал уча­стие наро­да в вер­хов­ной вла­сти, то он отнюдь не имел наме­ре­ния разде­лять свою власть с преж­ним пра­ви­тель­ст­вом, т. е. сенат­ской кол­ле­ги­ей. Сенат Цеза­ря, в про­ти­во­по­лож­ность позд­ней­ше­му сена­ту Авгу­ста, дол­жен был слу­жить не чем иным, как толь­ко выс­шим сове­ща­тель­ным орга­ном, кото­рым он поль­зо­вал­ся для пред­ва­ри­тель­но­го обсуж­де­ния с ним зако­нов и для обна­ро­до­ва­ния важ­ней­ших адми­ни­ст­ра­тив­ных мер через его посред­ство или хотя бы с.403 от его име­ни, и слу­ча­лось ино­гда, что появ­ля­лись сенат­ские поста­нов­ле­ния, о кото­рых не име­ли ника­ко­го поня­тия даже те из сена­то­ров, на кото­рых ука­зы­ва­ли, как на лиц, при­сут­ст­во­вав­ших при их состав­ле­нии. Вер­нуть сенат к его пер­во­на­чаль­ной сове­ща­тель­ной роли, из кото­рой он вырос более фак­ти­че­ски, чем юриди­че­ски, не пред­став­ля­ло боль­ших фор­маль­ных труд­но­стей; зато 329 здесь было необ­хо­ди­мо убе­речь­ся от сопро­тив­ле­ния на деле, так как рим­ский сенат был таким же оча­гом оппо­зи­ции про­тив Цеза­ря, каким был атти­че­ский аре­о­паг про­тив Перик­ла. Глав­ным обра­зом, по этой при­чине чис­ло сена­то­ров, в нор­маль­ном соста­ве сво­ем не пре­вы­шав­шее 600 и зна­чи­тель­но умень­шив­ше­е­ся вслед­ст­вие послед­них кри­зи­сов, было при помо­щи чрез­вы­чай­но­го попол­не­ния доведе­но до 900, и одно­вре­мен­но с этим, для удер­жа­ния его на этой высо­те, чис­ло еже­год­но назна­чае­мых кве­сто­ров, т. е. чле­нов, еже­год­но всту­пав­ших в сенат, было уве­ли­че­но с 20 до 40¹³. Это чрез­вы­чай­ное попол­не­ние сена­та было пред­при­ня­то монар­хом еди­но­лич­но. При обыч­ном же попол­не­нии он обес­пе­чил за собой проч­ное вли­я­ние тем, что обя­зал изби­ра­тель­ные кол­ле­гии осо­бым зако­ном¹⁴ пода­вать голос за пер­вых 20 соис­ка­те­лей квес­тор­ской долж­но­сти, имев­ших реко­мен­да­тель­ные пись­ма монар­ха; кро­ме того, короне в виде исклю­че­ния пре­до­став­ля­лось давать почет­ные пра­ва, свя­зан­ные с кве­сту­рой или дру­гой более высо­кой долж­но­стью, а имен­но, места в сена­те, даже лицам, не пра­во­спо­соб­ным в этом отно­ше­нии. Понят­но, что на чрез­вы­чай­ных допол­ни­тель­ных выбо­рах изби­ра­лись, глав­ным обра­зом, при­вер­жен­цы ново­го режи­ма, и в эту высо­кую кор­по­ра­цию, наряду с ува­жае­мы­ми всад­ни­ка­ми, вхо­ди­ло и мно­го сомни­тель­ных лич­но­стей или пле­бе­ев; сюда попа­да­ли преж­ние сена­то­ры, вычерк­ну­тые из спис­ка цен­зо­ром или по при­го­во­ру суда, ино­зем­цы из Испа­нии и Гал­лии, кото­рые неред­ко уже в сена­те долж­ны были учить­ся латин­ско­му язы­ку, преж­ние млад­шие офи­це­ры, до той поры не имев­шие даже всад­ни­че­ско­го перст­ня, сыно­вья воль­ноот­пу­щен­ни­ков или людей, зани­мав­ших­ся позор­ны­ми про­мыс­ла­ми, и мно­го дру­гих подоб­ных эле­мен­тов. Замкну­тые кру­ги ноби­ли­те­та, в кото­рых это изме­не­ние соста­ва сена­то­ров, есте­ствен­но, воз­буж­да­ло силь­ней­шее недо­воль­ство, увиде­ли в этом наме­рен­ное уни­же­ние само­го сена­та как учреж­де­ния. Но Цезарь не был спо­со­бен на такую недо­стой­ную поли­ти­че­скую выдум­ку; он так­же твер­до решил, что не даст сво­е­му сове­ту руко­во­дить собой, как и был убеж­ден в необ­хо­ди­мо­сти это­го учреж­де­ния. Поэто­му пра­виль­нее было бы видеть в этом обра­зе дей­ст­вий наме­ре­ние монар­ха отнять у сена­та его преж­ний харак­тер исклю­чи­тель­но­го пред­ста­ви­тель­ства оли­гар­хи­че­ской зна­ти и с.404 сно­ва сде­лать его тем, чем он был при царях: государ­ст­вен­ным сове­том, явля­ю­щим­ся пред­ста­ви­те­лем всех сосло­вий в лице наи­бо­лее про­све­щен­ных их эле­мен­тов, не исклю­чая людей низ­ко­го про­ис­хож­де­ния, даже чуже­стран­цев (подоб­но царям, при­влек­шим в сенат неграж­дан, и Цезарь допу­стил в него неита­ли­ков).

Еди­но­лич­ное прав­ле­ние Цеза­ря

Если этим путем прав­ле­ние ноби­ли­те­та было устра­не­но, а самое его суще­ст­во­ва­ние рас­ша­та­но и сенат в сво­ем новом виде был толь­ко оруди­ем в руках монар­ха, то в пра­ви­тель­ст­вен­ной систе­ме и в управ­ле­нии государ­ст­вом был в опре­де­лен­ней­шей фор­ме про­веден прин­цип авто­кра­тии, и вся испол­ни­тель­ная власть была сосре­дото­че­на в руках монар­ха. Вся­кий сколь­ко-нибудь суще­ст­вен­ный вопрос решал­ся, разу­ме­ет­ся, самим импе­ра­то­ром. Цезарь сумел вве­сти прин­цип лич­но­го управ­ле­ния в таких раз­ме­рах, кото­рые почти 330 непо­сти­жи­мы для нас, про­стых смерт­ных, и кото­рые вме­сте с тем не объ­яс­ня­ют­ся толь­ко бес­при­мер­ной быст­ро­той и уве­рен­но­стью его работы, а коре­нят­ся, кро­ме того, в при­чи­нах более обще­го харак­те­ра. Если мы видим, что Цезарь, Сул­ла, Гай Гракх и вооб­ще все рим­ские государ­ст­вен­ные люди раз­ви­ва­ют дея­тель­ность, пре­вос­хо­дя­щую наши пред­став­ле­ния о трудо­спо­соб­но­сти чело­ве­ка, то при­чи­на это­го явле­ния заклю­ча­ет­ся не в пере­ме­нах, про­ис­шед­ших с той поры в самой чело­ве­че­ской при­ро­де, а в изме­нив­шей­ся с того вре­ме­ни орга­ни­за­ции домаш­не­го быта. Рим­ский дом был как бы маши­ной, в кото­рой к услу­гам хозя­и­на были все умст­вен­ные силы его рабов и воль­ноот­пу­щен­ни­ков, и тот чело­век, кото­рый умел управ­лять эти­ми сила­ми, работал как бы с помо­щью бес­чис­лен­ных умов. Это был иде­ал бюро­кра­ти­че­ской цен­тра­ли­за­ции, к кото­ро­му усерд­но стре­мит­ся и наша совре­мен­ная кон­тор­ская систе­ма, оста­ва­ясь, одна­ко, настоль­ко же поза­ди сво­его пер­во­об­ра­за, как нынеш­нее гос­под­ство капи­та­ла оста­ет­ся поза­ди антич­ной рабо­вла­дель­че­ской систе­мы. Цезарь умел поль­зо­вать­ся эти­ми пре­иму­ще­ства­ми; все долж­но­сти, тре­бо­вав­шие осо­бо­го дове­рия, как пра­ви­ло, насколь­ко это поз­во­ля­ли дру­гие сооб­ра­же­ния, он пору­чал сво­им рабам, воль­ноот­пу­щен­ни­кам, низ­ко­рож­ден­ным кли­ен­там. Его тво­ре­ние в целом пока­зы­ва­ет, что может совер­шить орга­ни­за­тор­ский гений, подоб­ный Цеза­рю, при помо­щи подоб­но­го аппа­ра­та; на вопрос, каким путем в отдель­ных слу­ча­ях дости­га­лись эти изу­ми­тель­ные резуль­та­ты, мы не можем дать удо­вле­тво­ри­тель­но­го отве­та. Бюро­кра­тия похо­жа на фаб­ри­ку и тем, что про­дукт труда не явля­ет­ся при­над­леж­но­стью отдель­но­го лица, над ним работав­ше­го, а как бы всей фаб­ри­ки, ста­вя­щей на нем свою мар­ку. Одно толь­ко вполне ясно, а имен­но, что Цезарь не имел в сво­ей рабо­те ни одно­го помощ­ни­ка, кото­рый лич­но вли­ял бы на ее ход или хотя бы был посвя­щен во весь план; он не толь­ко был пол­ным хозя­и­ном, но работал даже без това­ри­щей, а толь­ко с испол­ни­те­ля­ми. В част­но­сти, само собой разу­ме­ет­ся, что в чисто поли­ти­че­ских делах Цезарь по воз­мож­но­сти избе­гал вся­кой с.405 заме­ны его дру­гим лицом. Там, где это ста­но­ви­лось необ­хо­ди­мым, — так как Цезарь, в осо­бен­но­сти во вре­мя сво­их частых отлу­чек из Рима, нуж­дал­ся в выс­шем органе, — для это­го изби­рал­ся (что весь­ма харак­тер­но) не закон­ный намест­ник монар­ха, город­ской пре­фект, а какое-нибудь дове­рен­ное лицо без офи­ци­аль­но при­знан­ных пол­но­мо­чий; обыч­но это был бан­кир Цеза­ря, умный и изво­рот­ли­вый фини­кий­ский купец Луций Кор­не­лий Бальб из Гаде­са.

Финан­сы

В деле управ­ле­ния Цезарь преж­де все­го думал о том, как бы сно­ва взять в свои руки клю­чи от государ­ст­вен­ной каз­ны, кото­ры­ми сенат завла­дел после нис­про­вер­же­ния цар­ской вла­сти, тем самым при­сво­ив себе и вли­я­ние на управ­ле­ние. Он хотел дове­рять их толь­ко таким слу­гам, кото­рые без­услов­но и все­це­ло мыс­ли­ли оди­на­ко­во с ним. Лич­ная соб­ст­вен­ность монар­ха оста­ва­лась, конеч­но, юриди­че­ски стро­го обособ­лен­ной от государ­ст­вен­ной соб­ст­вен­но­сти, но Цезарь взял в свои руки управ­ле­ние всем финан­со­вым и денеж­ным хозяй­ст­вом стра­ны и вел дело совер­шен­но так, как он, да и все знат­ные рим­ляне, управ­ля­ли сво­им лич­ным состо­я­ни­ем. Взи­ма­ние пода­тей в про­вин­ци­ях и в основ­ном так­же заве­до­ва­ние монет­ным делом долж­ны были впредь нахо­дить­ся в руках рабов и воль­ноот­пу­щен­ни­ков импе­ра­то­ра, с пол­ным устра­не­ни­ем от это­го дела людей сена­тор­ско­го зва­ния, — шаг, весь­ма важ­ный по сво­им послед­ст­ви­ям: отсюда со вре­ме­нем сло­жи­лись столь важ­ный класс про­ку­ра­то­ров и «импе­ра­тор­ский двор».

Намест­ни­че­ства

331 Напро­тив, из чис­ла намест­ни­честв, кото­рые, пере­дав заве­до­ва­ние сво­и­ми финан­со­вы­ми дела­ми новым импе­ра­тор­ским сбор­щи­кам пода­тей, ста­ли более, чем когда-либо, чисто воен­ны­ми поста­ми, одно толь­ко коман­до­ва­ние в Егип­те пере­шло в руки при­бли­жен­ных монар­ха. Стра­на на бере­гах Нила, свое­об­раз­но изо­ли­ро­ван­ная в гео­гра­фи­че­ском отно­ше­нии и цен­тра­ли­зо­ван­ная в поли­ти­че­ском более вся­кой дру­гой обла­сти, мог­ла бы на дол­гое вре­мя отде­лить­ся под руко­вод­ст­вом опыт­но­го вождя от цен­траль­ной вла­сти, что доста­точ­но дока­зы­ва­лось во вре­мя послед­не­го кри­зи­са неод­но­крат­ны­ми попыт­ка­ми нахо­див­ших­ся в затруд­ни­тель­ном поло­же­нии вождей ита­лий­ских пар­тий укре­пить­ся в Егип­те. Эти сооб­ра­же­ния и побуди­ли, веро­ят­но, Цеза­ря не пре­вра­щать фор­маль­но эту стра­ну в про­вин­цию, а оста­вить в ней не опас­ных для него Лагидов; нет сомне­ния, что по этой же при­чине леги­о­ны, сто­яв­шие в Егип­те, не были пору­че­ны чело­ве­ку, при­над­ле­жав­ше­му к сена­ту, т. е. преж­не­му пра­ви­тель­ству, и эта адми­ни­ст­ра­тив­ная долж­ность, подоб­но долж­но­стям сбор­щи­ков пода­тей, была пору­че­на лицу из челяди Цеза­ря (стр. 363). Вооб­ще же Цезарь счи­тал обя­за­тель­ным для себя не пору­чать началь­ства над рим­ски­ми сол­да­та­ми сво­им при­служ­ни­кам, как он делал отно­си­тель­но войск восточ­ных царей. Оста­ва­лось в силе пра­ви­ло заме­щать более зна­чи­тель­ные намест­ни­че­ства быв­ши­ми кон­су­ла­ми, мень­шие же — пре­то­ра­ми; вме­сто пяти­лет­не­го с.406 про­ме­жут­ка, пред­пи­сы­вае­мо­го зако­ном 702 г. [52 г.] (стр. 274), нача­ло служ­бы намест­ни­ком, по ста­рин­но­му обы­чаю, опять, веро­ят­но, непо­сред­ст­вен­но при­мы­ка­ло теперь к окон­ча­нию сто­лич­ной слу­жеб­ной дея­тель­но­сти. Рас­пре­де­ле­ние же про­вин­ций меж­ду пра­во­спо­соб­ны­ми кан­дида­та­ми, до той поры совер­шав­ше­е­ся то путем поста­нов­ле­ния народ­но­го собра­ния или сена­та, то по согла­ше­нию самих долж­ност­ных лиц или посред­ст­вом жре­бия, пере­шло теперь к монар­ху, и так как кон­су­лы были часто при­нуж­де­ны сла­гать с себя долж­ность до окон­ча­ния года и усту­пать место кон­су­лам, избран­ным допол­ни­тель­но (con­su­les suf­fec­ti), так как, далее, чис­ло еже­год­но назна­чае­мых пре­то­ров было уве­ли­че­но с вось­ми до шест­на­дца­ти и импе­ра­то­ру пору­ча­лось назна­че­ние поло­ви­ны из них, рав­но как и поло­ви­ны все­го чис­ла кве­сто­ров; так как, нако­нец, за ним сохра­не­но было пра­во назна­чать, прав­да, не почет­ных кон­су­лов, а толь­ко почет­ных пре­то­ров и кве­сто­ров, то бла­го­да­ря все­му это­му он имел для заме­ще­ния намест­ни­честв доста­точ­ное чис­ло при­ем­ле­мых для него кан­дида­тов. Как назна­че­ние, так и ото­зва­ние намест­ни­ков были, конеч­но, отда­ны на усмот­ре­ние пра­ви­те­ля; пра­ви­лом же счи­та­лось, чтобы намест­ник из кон­су­лов оста­вал­ся в про­вин­ции не более двух лет, из пре­то­ров же — не более одно­го года.

Сто­лич­ное управ­ле­ние

Что каса­ет­ся, нако­нец, управ­ле­ния сто­ли­цей и рези­ден­ци­ею, то импе­ра­тор, оче­вид­но, помыш­лял на неко­то­рое вре­мя пору­чить и это дело долж­ност­ным лицам, назна­чен­ным им самим таким же спо­со­бом. Он вос­кре­сил древ­нюю город­скую пре­фек­ту­ру вре­мен царей; неод­но­крат­но пору­чал он в свое отсут­ст­вие управ­ле­ние сто­ли­цей одно­му или несколь­ким заме­сти­те­лям, назна­чен­ным им без опро­са наро­да и на неопре­де­лен­ное вре­мя; лица эти сов­ме­ща­ли в себе функ­ции всех орга­нов управ­ле­ния и даже поль­зо­ва­лись пра­вом чека­нить моне­ту под соб­ст­вен­ным име­нем, хотя, конеч­но, не с соб­ст­вен­ным изо­бра­же­ни­ем. Нако­нец, в 707 г. [47 г.] и в пер­вые девять меся­цев 709 [45 г.] не было ни пре­то­ров, ни куруль­ных эди­лов, ни кве­сто­ров. Даже кон­су­лы были назна­че­ны в 707 г. [47 г.] лишь к кон­цу 332 года, а в 709 г. [45 г.] Цезарь испол­нял эту долж­ность один, без кол­ле­ги. Это совер­шен­но похо­же на попыт­ку пол­ной рестав­ра­ции древ­ней цар­ской вла­сти так­же и в самом горо­де Риме с сохра­не­ни­ем тех огра­ни­че­ний, кото­рые пред­пи­сы­ва­лись демо­кра­ти­че­ским про­шлым ново­го монар­ха, т. е. на попыт­ку удер­жать из долж­ност­ных лиц, кро­ме само­го царя, толь­ко город­ско­го пре­фек­та (на вре­мя отсут­ст­вия царя), да еще постав­лен­ных для охра­не­ния народ­ной сво­бо­ды три­бу­нов и пле­бей­ских эди­лов и упразд­нить долж­но­сти кон­су­лов, цен­зо­ров, пре­то­ров, куруль­ных эди­лов и кве­сто­ров¹⁵. Цезарь, одна­ко, отсту­пил с.407 впо­след­ст­вии от это­го наме­ре­ния; он не при­нял цар­ско­го титу­ла и не уни­что­жил тех почет­ных назва­ний, кото­рые были так тес­но свя­за­ны со слав­ной исто­ри­ей рес­пуб­ли­ки. Кон­су­лам, пре­то­рам, эди­лам, три­бу­нам и кве­сто­рам остав­ле­ны были в основ­ном их преж­ние фор­маль­ные функ­ции, но поло­же­ние их сде­ла­лось тем не менее совер­шен­но иным. Основ­ной поли­ти­че­ский прин­цип рес­пуб­ли­ки заклю­чал­ся в том, что рим­ское государ­ство счи­та­лось как бы вопло­тив­шим­ся в горо­де Риме, и вслед­ст­вие это­го на сто­лич­ных город­ских маги­ст­ра­тов смот­ре­ли сплошь, как на маги­ст­ра­тов все­го государ­ства. В цар­ст­во­ва­ние Цеза­ря вме­сте с этим пред­став­ле­ни­ем отпа­ло и выте­кав­шее из него след­ст­вие; вла­сти горо­да Рима состав­ля­ли с той поры толь­ко пер­вый муни­ци­па­ли­тет сре­ди мно­го­чис­лен­ных муни­ци­па­ли­те­тов государ­ства, и в осо­бен­но­сти кон­суль­ство сде­ла­лось чисто почет­ным зва­ни­ем, сохра­нив­шим неко­то­рое прак­ти­че­ское зна­че­ние толь­ко бла­го­да­ря свя­зан­ной с ним надеж­де на выс­шее намест­ни­че­ство. Рим­скую общи­ну постиг­ла по мило­сти Цеза­ря та участь, кото­рую сама она при­вык­ла при­уготов­лять поко­рен­ным наро­дам, — ее вер­хов­ная власть над рим­ской дер­жа­вой пре­вра­ти­лась в огра­ни­чен­ную ком­му­наль­ную сво­бо­ду внут­ри рим­ско­го государ­ства. Мы уже ука­зы­ва­ли, что чис­ло пре­то­ров и кве­сто­ров было удво­е­но; то же самое сде­ла­но было и отно­си­тель­но народ­ных эди­лов, к кото­рым было при­бав­ле­но еще два новых «хлеб­ных эди­ла» (aedi­les Ce­ria­les) для над­зо­ра за снаб­же­ни­ем сто­ли­цы. Заме­ще­ние этих долж­но­стей оста­лось в руках общи­ны, и отно­си­тель­но кон­су­лов, а быть может, даже и народ­ных три­бу­нов и эди­лов, пра­во это не было огра­ни­че­но. Мы упо­ми­на­ли и о том, что за импе­ра­то­ром оста­лось пра­во пред­ла­гать поло­ви­ну всех еже­год­но изби­рае­мых пре­то­ров, куруль­ных эди­лов и кве­сто­ров, при­чем пред­ло­же­ние это было обя­за­тель­но для изби­ра­те­лей. Освя­щен­ные древ­но­стью оплоты народ­ной сво­бо­ды оста­ва­лись вооб­ще непри­кос­но­вен­ны­ми, что, одна­ко, не меша­ло Цеза­рю при­ни­мать серь­ез­ные меры про­тив того или дру­го­го строп­ти­во­го народ­но­го три­бу­на, даже сме­щать его и вычер­ки­вать его имя из спис­ка сена­то­ров. Бла­го­да­ря тому, что импе­ра­тор был во всех общих и важ­ней­ших вопро­сах сво­им соб­ст­вен­ным мини­ст­ром, что он управ­лял финан­са­ми через сво­их слуг, а вой­ском — при посред­стве адъ­ютан­тов, что древ­ние рес­пуб­ли­кан­ские маги­ст­ра­ту­ры сно­ва были пре­вра­ще­ны в общин­ные долж­но­сти горо­да Рима, — бла­го­да­ря все­му это­му само­дер­жа­вие было доста­точ­но упро­че­но.

Государ­ст­вен­ная цер­ковь

333 Что же каса­ет­ся духов­ной иерар­хии, то хотя Цезарь и отно­си­тель­но этой части государ­ст­вен­но­го аппа­ра­та издал подроб­ный закон, он не пред­при­нял в ней, одна­ко, суще­ст­вен­ных ново­введе­ний, с.408 кро­ме того, раз­ве, что соеди­нил в лице пра­ви­те­ля и зва­ние вер­хов­но­го пон­ти­фи­ка и вооб­ще зва­ние чле­на выс­ших жре­че­ских кол­ле­гий; с этим отча­сти нахо­дит­ся в свя­зи и то, что в каж­дой из трех выс­ших кол­ле­гий было учреж­де­но по одно­му ново­му месту, в чет­вер­той же, в кол­ле­гии рас­по­ряди­те­лей пир­ше­ства­ми, — три новых места. Если до это­го вре­ме­ни рим­ская государ­ст­вен­ная цер­ковь слу­жи­ла опо­рой гос­под­ст­ву­ю­щей оли­гар­хии, то она мог­ла нести такую же служ­бу и для новой монар­хии. Кон­сер­ва­тив­ная поли­ти­ка сена­та в веро­ис­по­вед­ных делах пере­шла к новым рим­ским царям; когда стро­го кон­сер­ва­тив­ный Варрон опуб­ли­ко­вал око­ло это­го вре­ме­ни свои «Рели­ги­оз­ные древ­но­сти», энцик­ло­пе­дию рим­ско­го государ­ст­вен­но­го бого­сло­вия, то он имел пра­во посвя­тить их вер­хов­но­му пон­ти­фи­ку Цеза­рю. Туск­лый блеск, кото­рый в ту пору еще в состо­я­нии была испус­кать рели­гия Юпи­те­ра, осве­тил вновь учреж­ден­ный пре­стол, и ста­рая народ­ная вера в послед­ние пери­о­ды сво­его суще­ст­во­ва­ния ста­ла оруди­ем цеза­ре­па­пиз­ма, прав­да, в самом корне сво­ем сла­бо­го и бес­со­дер­жа­тель­но­го.

Юрис­дик­ция монар­ха

В обла­сти суда была преж­де все­го вос­ста­нов­ле­на ста­рин­ная цар­ская юрис­дик­ция. Подоб­но тому, как пер­во­на­чаль­но царь был судьей в уго­лов­ных и граж­дан­ских делах и не был юриди­че­ски свя­зан в пер­вом слу­чае народ­ны­ми поста­нов­ле­ни­я­ми в каче­стве инстан­ции, имев­шей пра­во поми­ло­ва­ния, во вто­ром же слу­чае — реше­ни­ем спор­ных вопро­сов при­сяж­ны­ми, так и Цезарь при­зна­вал за собой пра­во при­ни­мать уго­лов­ные дела и част­ные иски на свое еди­но­лич­ное и окон­ча­тель­ное реше­ние и раз­би­рать их или лич­но или же в слу­чае сво­его отсут­ст­вия через город­ско­го пре­фек­та. Дей­ст­ви­тель­но, мы видим его, совер­шен­но в духе ста­рых царей, или пуб­лич­но тво­ря­щим суд на фору­ме по обви­не­ни­ям рим­ских граж­дан в государ­ст­вен­ной измене, или же вос­седаю­щим для суда в сво­ем доме, когда в той же измене обви­ня­лись зави­си­мые госуда­ри; таким обра­зом, пред­по­чте­ние, кото­рым рим­ские граж­дане поль­зо­ва­лись в срав­не­нии с про­чи­ми под­дан­ны­ми царя, заклю­ча­лось, по-види­мо­му, лишь в пуб­лич­но­сти судо­про­из­вод­ства. Впро­чем, эта воз­рож­ден­ная роль вер­хов­но­го судьи, хотя Цезарь и поль­зо­вал­ся ею с бес­при­стра­сти­ем и осмот­ри­тель­но­стью, мог­ла по суще­ству дела при­ме­нять­ся фак­ти­че­ски лишь в исклю­чи­тель­ных слу­ча­ях.

Сохра­не­ние преж­не­го судо­про­из­вод­ства

Для обыч­но­го отправ­ле­ния пра­во­судия в уго­лов­ных и граж­дан­ских делах в суще­ст­вен­ных чер­тах удер­жа­лось наряду с этим новым поряд­ком и преж­нее рес­пуб­ли­кан­ское судо­про­из­вод­ство. Уго­лов­ные дела и теперь реша­лись в раз­лич­ных комис­си­ях при­сяж­ных, кото­рым были под­суд­ны отдель­ные виды пре­ступ­ле­ний, граж­дан­ские же дела — частью судом по делам о наслед­ствах или так назы­вае­мым «судом цен­тум­ви­ров», частью же — спе­ци­аль­ны­ми при­сяж­ны­ми, руко­вод­ство судо­про­из­вод­ст­вом, как и до той поры, при­над­ле­жа­ло в сто­ли­це, глав­ным с.409 обра­зом, пре­то­рам, в про­вин­ци­ях же — намест­ни­кам. Точ­но так же и поли­ти­че­ские пре­ступ­ле­ния оста­лись и при монар­хии в веде­нии комис­сии при­сяж­ных; новый устав, дан­ный ей Цеза­рем, точ­но опре­де­лил карае­мые зако­ном дей­ст­вия и при­том в духе либе­раль­ном, чуж­дом вся­ко­го пре­сле­до­ва­ния убеж­де­ний, и в каче­стве нака­за­ния уста­но­вил не смерт­ную казнь, а изгна­ние. В отно­ше­нии выбо­ра при­сяж­ных, кото­рых сена­тор­ская пар­тия хоте­ла наби­рать исклю­чи­тель­но из чле­нов сена­та, а стро­гие 334 после­до­ва­те­ли Грак­ха — исклю­чи­тель­но из всад­ни­че­ства, Цезарь, оста­ва­ясь вер­ным прин­ци­пу при­ми­ре­ния пар­тий, удер­жал точ­ку зре­ния ком­про­мисс­но­го зако­на Кот­ты (стр. 85), впро­чем, с изме­не­ни­ем, под­готов­лен­ным, веро­ят­но, еще Пом­пе­е­вым зако­ном 699 г. [55 г.] (стр. 268): по смыс­лу это­го изме­не­ния про­ис­хо­див­шие из низ­ших сло­ев насе­ле­ния эрар­ные три­бу­ны были устра­не­ны и, таким обра­зом, уста­нов­лен для при­сяж­ных ценз не менее 400 тыс. сестер­ци­ев; сена­то­ры и всад­ни­ки при­ни­ма­ли теперь оди­на­ко­вое уча­стие в судах при­сяж­ных, так дол­го быв­ших ябло­ком раздо­ра меж­ду ними. Отно­ше­ния меж­ду цар­ской и рес­пуб­ли­кан­ской юрис­дик­ци­ей име­ли вооб­ще харак­тер парал­ле­лиз­ма, так что каж­дое дело мог­ло быть рас­смот­ре­но как в суде монар­ха, так и в соот­вет­ст­ву­ю­щем рес­пуб­ли­кан­ском три­бу­на­ле, при­чем в слу­чае кол­ли­зии послед­ний есте­ствен­но дол­жен был усту­пать; когда же тот или дру­гой суд выно­сил при­го­вор, дело этим самым реша­лось окон­ча­тель­но.

Апел­ля­ция к монар­ху

Отме­нить реше­ние, поста­нов­лен­ное в граж­дан­ском или уго­лов­ном деле пра­во­моч­ны­ми при­сяж­ны­ми, не мог и новый вла­сти­тель, кро­ме тех слу­ча­ев, где осо­бые обсто­я­тель­ства, как, напри­мер, под­куп или наси­лие, вели за собой, даже по рес­пуб­ли­кан­ским зако­нам, кас­са­цию при­го­во­ра при­сяж­ных. Зато ста­тья, гла­сив­шая, что потер­пев­ший от вся­ко­го поста­нов­ле­ния, при­ня­то­го каким-либо маги­ст­ра­том, впра­ве апел­ли­ро­вать к началь­ни­ку лица, издав­ше­го декрет, полу­чи­ла, веро­ят­но, уже в эту пору широ­кое при­ме­не­ние, из кото­ро­го вырос­ла позд­ней­шая апел­ля­ция к импе­ра­то­ру; по всей веро­ят­но­сти, на всех вер­шив­ших суд маги­ст­ра­тов, по край­ней мере на намест­ни­ков всех про­вин­ций, ста­ли смот­реть как на под­чи­нен­ных госуда­ря, вслед­ст­вие чего на каж­дый их декрет ему мог­ла быть пода­на апел­ля­ция.

Упа­док суда

Во вся­ком слу­чае, эти ново­введе­ния, из кото­рых важ­ней­шее — рас­ши­ре­ние пра­ва апел­ля­ции, без­услов­но не может быть отне­се­но к чис­лу улуч­ше­ний, отнюдь не исце­ли­ли те язвы, от кото­рых стра­да­ло рим­ское пра­во­судие. Ни в одном рабо­вла­дель­че­ском государ­стве не воз­мо­жен нор­маль­ный уго­лов­ный суд, так как при­вле­че­ние к ответ­ст­вен­но­сти раба нахо­дит­ся если не юриди­че­ски, то фак­ти­че­ски в руках его гос­по­ди­на. Понят­но, что в боль­шин­стве слу­ча­ев рим­ский гос­по­дин нака­зы­вал сво­его раба не за пре­ступ­ле­ние, как тако­вое, а лишь постоль­ку, посколь­ку это пре­ступ­ле­ние дела­ло раба непри­ят­ным или непри­год­ным для него с.410 само­го; пре­ступ­ни­ки-рабы сор­ти­ро­ва­лись при­бли­зи­тель­но так, как бод­ли­вые быки, и, подоб­но тому, как быки про­да­ют­ся мяс­ни­кам, так рабов про­да­ва­ли в гла­ди­а­тор­ские шко­лы. Но даже уго­лов­ный суд про­тив людей сво­бод­ных, издав­на быв­ший и боль­шей частью оста­вав­ший­ся все­гда про­цес­сом поли­ти­че­ским, пре­вра­тил­ся сре­ди смут послед­не­го вре­ме­ни из серь­ез­но­го юриди­че­ско­го акта в борь­бу одной коте­рии про­тив дру­гой, борь­бу, в кото­рой ору­жи­ем слу­жи­ли про­тек­ция, день­ги и наси­лие. В этом вино­ва­ты были все при­част­ные к это­му люди — маги­ст­ра­ты, при­сяж­ные, тяжу­щи­е­ся сто­ро­ны, нако­нец, даже зри­те­ли; но самые неиз­ле­чи­мые раны нано­сил зако­ну образ дей­ст­вий адво­ка­тов. По мере того как рас­цве­та­ло, слов­но пара­зи­ти­че­ское рас­те­ние, рим­ское адво­кат­ское крас­но­ре­чие, ста­ли раз­ла­гать­ся все поло­жи­тель­ные юриди­че­ские поня­тия, и из рим­ской уго­лов­ной прак­ти­ки попро­сту изго­ня­лось столь труд­но улав­ли­вае­мое пуб­ли­кой раз­ли­чие меж­ду мне­ни­ем и дока­за­тель­ст­вом. Обви­ня­е­мый «из пло­хих», как гово­рит весь­ма опыт­ный адво­кат того вре­ме­ни, «может быть обви­нен в любом пре­ступ­ле­нии, совер­шен­ном или не 335 совер­шен­ном им, и навер­ное будет осуж­ден». От это­го вре­ме­ни сохра­ни­лось мно­же­ство защи­ти­тель­ных речей по уго­лов­ным делам; едва ли най­дет­ся меж­ду ними хоть одна, кото­рая серь­ез­но ста­ра­лась бы опре­де­лить спор­ное пре­ступ­ле­ние и фор­му­ли­ро­вать дока­за­тель­ства и воз­ра­же­ния¹⁶. Едва ли сто­ит упо­ми­нать о том, что и граж­дан­ский про­цесс это­го вре­ме­ни был во мно­гих отно­ше­ни­ях несо­вер­шен­ным, он так­же стра­дал от посто­ян­но­го вме­ша­тель­ства во все пар­тий­ной поли­ти­ки. Так, напри­мер, в про­цес­се Пуб­лия Квинк­ция (671—673) [83—81 гг.] выно­си­лись самые про­ти­во­ре­чи­вые реше­ния, смот­ря по тому, власт­во­вал ли в Риме Цин­на или Сул­ла, и адво­ка­ты, зача­стую не быв­шие даже юри­ста­ми, так­же про­из­во­ди­ли здесь, наме­рен­но или нена­ме­рен­но, нема­лую пута­ни­цу. Но, по само­му суще­ству дела, пар­тии мог­ли вме­ши­вать­ся здесь толь­ко в виде исклю­че­ния, да и само адво­кат­ское крюч­котвор­ство не в силах было так быст­ро и осно­ва­тель­но запу­ты­вать в этом слу­чае пра­во­вые поня­тия; ввиду это­го и речи в граж­дан­ских про­цес­сах того вре­ме­ни, если и не явля­ют­ся по нашим, более стро­гим, поня­ти­ям хоро­ши­ми адво­кат­ски­ми про­из­веде­ни­я­ми, то все-таки гораздо менее похо­жи на паск­ви­ли и заклю­ча­ют в себе гораздо более юриди­че­ско­го содер­жа­ния, чем совре­мен­ные им речи в уго­лов­ных про­цес­сах. Если Цезарь удер­жал нало­жен­ную Пом­пе­ем на адво­кат­ское крас­но­ре­чие узду с.411 (стр. 338) или даже под­тя­нул ее, то от это­го по край­ней мере ничто не постра­да­ло; напро­тив, мно­гое улуч­ши­лось от более стро­го­го выбо­ра и над­зо­ра за маги­ст­ра­та­ми и при­сяж­ны­ми и от пре­кра­ще­ния явно­го под­ку­па и застра­щи­ва­ния суда. Но если труд­но потря­сти в умах мас­сы свя­щен­ное созна­ние спра­вед­ли­во­сти и ува­же­ние к зако­ну, то не менее труд­но сно­ва водво­рить их. Как тща­тель­но ни устра­нял зако­но­да­тель раз­но­об­раз­ные зло­употреб­ле­ния, он не мог исце­лить корен­ную язву, и сомни­тель­но было, помо­жет ли в этом слу­чае вре­мя, зале­чи­ваю­щее все исце­ли­мое.

Упа­док рим­ско­го воен­но­го дела

Рим­ское воен­ное дело нахо­ди­лось в эту пору при­бли­зи­тель­но в том же поло­же­нии, в каком было кар­фа­ген­ское во вре­ме­на Ган­ни­ба­ла. Пра­вя­щие клас­сы выстав­ля­ли одних толь­ко офи­це­ров, под­дан­ные, пле­беи и про­вин­ци­а­лы состав­ля­ли вой­ско. Пол­ко­во­дец был почти неза­ви­сим в финан­со­вом и воен­ном отно­ше­нии от цен­траль­но­го пра­ви­тель­ства, и в сча­стье и в несча­стье он мог, в сущ­но­сти, упо­вать толь­ко на себя и на сред­ства под­чи­нен­ной ему обла­сти. Граж­дан­ское и даже нацио­наль­ное чув­ство исчез­ло у вой­ска, и толь­ко кор­по­ра­тив­ный дух оста­вал­ся внут­рен­ним свя­зу­ю­щим зве­ном. Армия пере­ста­ла быть послуш­ным оруди­ем государ­ства; в поли­ти­че­ском отно­ше­нии она не име­ла соб­ст­вен­ной воли, но зато мог­ла усво­ить себе волю сво­его руко­во­ди­те­ля; в воен­ном отно­ше­нии под руко­вод­ст­вом обыч­ных жал­ких вождей она опу­сти­лась до уров­ня раз­нуздан­но­го, никуда негод­но­го сбро­да, но при насто­я­щем пол­ко­вод­це дости­га­ла воен­но­го совер­шен­ства, недо­ступ­но­го граж­дан­ско­му опол­че­нию. Все­го более при­шло в упа­док офи­цер­ское сосло­вие. Выс­шие клас­сы, сена­то­ры и всад­ни­ки все более и более отвы­ка­ли носить ору­жие. Если преж­де все обык­но­вен­но рев­ност­но доби­ва­лись 336 мест штаб­ных офи­це­ров, то теперь вся­кий, кто имел зва­ние всад­ни­ка и захо­тел бы слу­жить, мог рас­счи­ты­вать на полу­че­ние долж­но­сти воен­но­го три­бу­на, а мно­гие из подоб­ных мест при­хо­ди­лось заме­щать лица­ми из низ­ших сосло­вий; вооб­ще же те из знат­ных особ, кото­рые еще слу­жи­ли, ста­ра­лись по край­ней мере отслу­жить свой срок в Сици­лии или в дру­гой какой-нибудь про­вин­ции, где они мог­ли быть спо­кой­ны, что им не при­дет­ся иметь дело с непри­я­те­лем. На офи­це­ров, отли­чав­ших­ся самой обык­но­вен­ной храб­ро­стью и год­но­стью к делу, смот­ре­ли, как на диво мор­ское; напри­мер, совре­мен­ни­ки Пом­пея отно­си­лись к нему как к вои­ну с каким-то рели­ги­оз­ным почте­ни­ем, во всех отно­ше­ни­ях ком­про­ме­ти­ро­вав­шим их самих. И к дезер­тир­ству и к мяте­жу сиг­нал все­гда давал сам штаб; несмот­ря на пре­ступ­ное потвор­ство со сто­ро­ны началь­ст­ву­ю­щих лиц, пред­ло­же­ния о сме­ще­нии знат­ных офи­це­ров были явле­ни­ем обы­ден­ным. До нас дошла набро­сан­ная не без иро­нии самим Цеза­рем кар­ти­на того, как в его соб­ст­вен­ной глав­ной квар­ти­ре разда­ва­лись про­кля­тия и плач, когда нуж­но было идти на Арио­ви­ста, и как в эту мину­ту изготов­ля­лись и заве­ща­ния и даже с.412 прось­бы об уволь­не­нии в отпуск. В рядах сол­дат невоз­мож­но было уже открыть даже сле­дов при­сут­ст­вия людей из более зажи­точ­ных сосло­вий. По зако­ну все­об­щая воин­ская повин­ность еще суще­ст­во­ва­ла; но набор про­из­во­дил­ся, когда до него дохо­ди­ло дело в помощь доб­ро­воль­ной вер­бов­ке, самым бес­по­рядоч­ным спо­со­бом; мно­гие под­ле­жав­шие при­зы­ву осво­бож­да­лись и, напро­тив, зачис­лен­ные удер­жи­ва­лись на служ­бе 30 лет и даже долее. Кон­ни­ца из рим­ских граж­дан суще­ст­во­ва­ла еще в каче­стве сво­его рода кон­ной гвар­дии ноби­лей, и ее наду­шен­ные всад­ни­ки и ред­кост­ные, изящ­ные кони игра­ли роль толь­ко на сто­лич­ных празд­не­ствах; так назы­вае­мая граж­дан­ская пехота была отрядом ландс­кнех­тов, кое-как набран­ным в низ­ших сло­ях рим­ских граж­дан; под­дан­ные выстав­ля­ли исклю­чи­тель­но кон­ни­цу и лег­ко­во­ору­жен­ные вой­ска и все чаще ста­ли зачис­лять­ся и в пехоту. Места коман­ди­ров мани­пул в леги­о­нах, — а при тогдаш­нем спо­со­бе веде­ния вой­ны от них, в сущ­но­сти, зави­се­ла бое­вая при­год­ность воин­ских частей, при­чем, соглас­но рим­ско­му воен­но­му уста­ву, сол­дат мог дослу­жить­ся до это­го поста, — ста­ли теперь не толь­ко посто­ян­но разда­вать­ся в виде мило­сти, но даже неред­ко про­да­ва­лись тем, кто боль­ше давал. Упла­та жало­ва­нья вслед­ст­вие пло­хой финан­со­вой поли­ти­ки пра­ви­тель­ства, про­даж­но­сти и плут­ней зна­чи­тель­но­го боль­шин­ства долж­ност­ных лиц про­из­во­ди­лась нере­гу­ляр­но и чрез­вы­чай­но непол­но.

Неиз­беж­ным послед­ст­ви­ем это­го было то, что сплошь и рядом армии гра­би­ли про­вин­ции, бун­то­ва­ли про­тив сво­их началь­ни­ков и бежа­ли от непри­я­те­ля; про­ис­хо­ди­ли слу­чаи, когда зна­чи­тель­нее отряды, как, напри­мер, македон­ский кор­пус Пизо­на в 697 г. [57 г.], не потер­пев на деле ника­ко­го пора­же­ния, были совер­шен­но уни­что­же­ны толь­ко этой анар­хи­ей. Спо­соб­ные же вожди, как, напри­мер, Пом­пей, Цезарь, Габи­ний, уме­ли созда­вать из налич­но­го мате­ри­а­ла креп­кие, хоро­шие, ино­гда даже образ­цо­вые армии, но такая армия боль­ше при­над­ле­жа­ла сво­е­му пол­ко­вод­цу, чем государ­ству. Еще более пол­ный упа­док рим­ско­го флота, кото­рый к тому же остал­ся пред­ме­том анти­па­тии для рим­лян и нико­гда не полу­чил вполне нацио­наль­но­го харак­те­ра, едва ли заслу­жи­ва­ет осо­бо­го упо­ми­на­ния. И здесь при оли­гар­хи­че­ском режи­ме все уси­лия употреб­ля­лись на раз­ру­ше­ние все­го того, что вооб­ще мож­но было раз­ру­шить.

Реор­га­ни­за­ция рим­ской армии Цеза­рем

337 Пре­об­ра­зо­ва­ния Цеза­ря в рим­ском воен­ном устрой­стве огра­ни­чи­ва­лись, в сущ­но­сти, стрем­ле­ни­ем сно­ва креп­ко и туго под­тя­нуть узду дис­ци­пли­ны, осла­бев­шей при преж­нем вялом и без­дар­ном руко­вод­стве арми­ей. По-види­мо­му, ему каза­лось, что рим­ское вой­ско или не нуж­да­ет­ся в ради­каль­ной рефор­ме или же не дорос­ло до нее; он при­ми­рил­ся с харак­те­ром армии, как это неко­гда сде­лал Ган­ни­бал. Одна из ста­тей его муни­ци­паль­но­го уста­ва гла­си­ла, что тот, кто до дости­же­ния трид­ца­ти­лет­не­го воз­рас­та жела­ет выпол­нять какую-нибудь с.413 обще­ст­вен­ную долж­ность или заседать в общин­ном сове­те, дол­жен сна­ча­ла про­слу­жить три года в кон­ни­це (т. е. в каче­стве офи­це­ра) или шесть лет в пехо­те; и эта ста­тья, конеч­но, дока­зы­ва­ет, что он желал при­влечь в армию более зажи­точ­ные клас­сы; но в то же вре­мя она столь же ясно пока­зы­ва­ет, что при росте в наро­де настро­е­ния, чуж­до­го войне, он уже сам не видел более воз­мож­но­сти без­услов­но поста­вить, как преж­де, полу­че­ние почет­ной долж­но­сти в зави­си­мость от выслу­ги в армии все­го сро­ка. Этим мож­но объ­яс­нить то обсто­я­тель­ство, что Цезарь не делал попыт­ки вос­ста­но­вить рим­скую граж­дан­скую кон­ни­цу. Набор был орга­ни­зо­ван более пра­виль­но, срок служ­бы был стро­го опре­де­лен и сокра­щен. По-преж­не­му, впро­чем, линей­ная пехота наби­ра­лась пре­иму­ще­ст­вен­но из низ­ших клас­сов рим­ско­го граж­дан­ства, кон­ни­ца же и лег­ко­во­ору­жен­ная пехота — сре­ди рим­ских под­дан­ных; пора­зи­тель­но, что ниче­го не было сде­ла­но для реор­га­ни­за­ции воен­но­го флота.

Ино­стран­ные наем­ни­ки

Одно ново­введе­ние, вызван­ное нена­деж­но­стью кон­ни­цы из рим­ских под­дан­ных (стр. 227) и, без сомне­ния, казав­ше­е­ся опас­ным даже его ини­ци­а­то­ру, состо­я­ло в том, что Цезарь впер­вые отсту­пил от древ­не­рим­ско­го пра­ви­ла нико­гда не сра­жать­ся с помо­щью наем­ни­ков и вклю­чил в состав кон­ни­цы наем­ных ино­зем­цев, в осо­бен­но­сти гер­ман­цев.

Адъ­ютан­ты при леги­о­нах

Дру­гим ново­введе­ни­ем было учреж­де­ние долж­но­сти леги­он­ных адъ­ютан­тов (le­ga­ti le­gio­nis). Вплоть до это­го вре­ме­ни воен­ные три­бу­ны, частью назна­чав­ши­е­ся граж­да­на­ми, частью соот­вет­ст­ву­ю­щим намест­ни­ком, пред­во­ди­тель­ст­во­ва­ли леги­о­на­ми, так что каж­дый леги­он воз­глав­ля­ли шесть чело­век, меж­ду кото­ры­ми чере­до­ва­лось коман­до­ва­ние. Лишь ино­гда, да и то вре­мен­но и как бы в виде чрез­вы­чай­ной меры, пол­ко­во­дец назна­чал одно лицо для коман­до­ва­ния леги­о­ном. Напро­тив, в позд­ней­шее вре­мя эти пред­во­ди­те­ли леги­о­нов, или адъ­ютан­ты, явля­ют­ся частью как посто­ян­ное и орга­ни­че­ское учреж­де­ние, частью как лица, назна­чае­мые уже не тем намест­ни­ком, кото­ро­му они под­чи­ня­лись, а вер­хов­ным коман­до­ва­ни­ем в Риме; обе эти меры при­над­ле­жат, оче­вид­но, к чис­лу рас­по­ря­же­ний Цеза­ря, пря­мо при­мы­кав­ших к зако­ну Габи­ния (стр. 91). При­чи­ну введе­ния в воен­ную иерар­хию этой важ­ной про­ме­жу­точ­ной сту­пе­ни сле­ду­ет искать, с одной сто­ро­ны, в необ­хо­ди­мо­сти более энер­гич­ной цен­тра­ли­за­ции вла­сти, а с дру­гой — в ощу­ти­тель­ном недо­стат­ке в спо­соб­ных стар­ших офи­це­рах и, нако­нец, глав­ней­шим обра­зом в стрем­ле­нии най­ти про­ти­во­вес намест­ни­ку в лице одно­го или несколь­ких началь­ни­ков, назна­чен­ных самим импе­ра­то­ром.

Новая долж­ность глав­но­ко­ман­дую­ще­го

Суще­ст­вен­ней­шее изме­не­ние в воен­ном устрой­стве состо­я­ло в появ­ле­нии посто­ян­но­го вер­хов­но­го вое­на­чаль­ни­ка в лице импе­ра­то­ра, кото­рый вме­сто преж­ней нево­ен­ной и во всех отно­ше­ни­ях неспо­соб­ной пра­ви­тель­ст­вен­ной кол­ле­гии соеди­нял с.414 в сво­их руках все воен­ное управ­ле­ние и пре­вра­щал руко­вод­ство арми­ей, боль­шей частью чисто номи­наль­ное, в дей­ст­ви­тель­ное и энер­гич­ное вер­хов­ное 338 коман­до­ва­ние. Нам недо­ста­точ­но извест­но, в какие отно­ше­ния ста­ла эта новая выс­шая власть к преж­не­му про­вин­ци­аль­но­му началь­ству, быв­ше­му до той поры все­мо­гу­щим в сво­их окру­гах. Осно­вой этих отно­ше­ний слу­жи­ла, веро­ят­но, в глав­ных чер­тах ана­ло­гия с отно­ше­ни­я­ми пре­то­ра к кон­су­лу или кон­су­ла к дик­та­то­ру, так что намест­ник сохра­нил, прав­да, выс­шую воен­ную власть в сво­ем окру­ге, но вме­сте с тем импе­ра­тор имел во вся­кое вре­мя пра­во отнять эту власть у него и при­нять ее на себя или пере­дать дове­рен­ным лицам, и в то вре­мя как власть намест­ни­ка огра­ни­чи­ва­лась пре­де­ла­ми его окру­га, власть импе­ра­то­ра, подоб­но цар­ской и кон­суль­ской в древ­ней­шую пору, рас­про­стра­ня­лась на все государ­ство. Далее, весь­ма веро­ят­но, что уже в это вре­мя назна­че­ние офи­це­ров, как воен­ных три­бу­нов, так и цен­ту­ри­о­нов, посколь­ку оно до той поры зави­се­ло от намест­ни­ков¹⁷, пере­шло непо­сред­ст­вен­но к импе­ра­то­ру вме­сте с назна­че­ни­ем новых леги­он­ных адъ­ютан­тов; быть может, и про­веде­ние набо­ра, уволь­не­ния, глав­ней­шие пра­во­на­ру­ше­ния были с это­го же вре­ме­ни отда­ны в веде­ние глав­но­ко­ман­дую­ще­го. При этом огра­ни­че­нии функ­ций намест­ни­ка и при систе­ма­ти­че­ском кон­тро­ле со сто­ро­ны само­го импе­ра­то­ра не нуж­но было опа­сать­ся впредь пол­но­го раз­ло­же­ния армий или пре­вра­ще­ния их в лич­ную сви­ту отдель­ных пол­ко­вод­цев.

Воен­ные пла­ны Цеза­ря

Одна­ко, несмот­ря на то, что сами обсто­я­тель­ства тол­ка­ли Цеза­ря к воен­ной монар­хии, несмот­ря на то, что вер­хов­ное коман­до­ва­ние было вполне опре­де­лен­но взя­то им исклю­чи­тель­но в свои руки, Цезарь все же отнюдь не желал осно­вать свое могу­ще­ство с помо­щью вой­ска и опи­ра­ясь на него.

Защи­та гра­ниц

Он счи­тал, прав­да, посто­ян­ную армию необ­хо­ди­мой для сво­его государ­ства, но толь­ко пото­му, что по сво­е­му гео­гра­фи­че­ско­му поло­же­нию оно нуж­да­лось в широ­ко про­веден­ном регу­ли­ро­ва­нии гра­ниц и в посто­ян­ных погра­нич­ных гар­ни­зо­нах. Частью в более ран­нее вре­мя, частью во вре­мя послед­ней граж­дан­ской вой­ны он трудил­ся над зами­ре­ни­ем Испа­нии и соорудил укреп­ле­ния для обо­ро­ны гра­ниц в Афри­ке, вдоль гро­мад­ной пусты­ни, и на севе­ро-запа­де государ­ства, на линии Рей­на. Подоб­ные же про­ек­ты состав­лял он и для обла­стей по Евфра­ту и Дунаю. Преж­де все­го думал он дви­нуть­ся про­тив пар­фян и ото­мстить за пора­же­ние при Каррах; для этой вой­ны он опре­де­лил срок в три года и твер­до решил раз навсе­гда покон­чить с эти­ми опас­ны­ми вра­га­ми и рас­счи­тать­ся с ними осто­рож­но, но осно­ва­тель­но. Точ­но так же он соста­вил план напа­де­ния на с.415 могу­ще­ст­вен­но­го гет­ско­го царя Бере­би­ста (стр. 246), рас­ши­ряв­ше­го свои вла­де­ния по обе­им сто­ро­нам Дуная, и пред­по­ла­гал защи­тить Ита­лию и на севе­ро-восто­ке таки­ми же укреп­лен­ны­ми погра­нич­ны­ми пунк­та­ми, какие он создал в стране кель­тов. Зато ничто не ука­зы­ва­ет нам на жела­ние Цеза­ря победо­нос­но про­дви­гать­ся, подоб­но Алек­сан­дру, в бес­ко­неч­но дале­кие стра­ны; прав­да, есть сведе­ния, что он имел в виду дви­нуть­ся из Пар­фии к Кас­пий­ско­му, а оттуда к Чер­но­му морю, а затем по север­но­му бере­гу Чер­но­го моря до Дуная, при­со­еди­нить к рим­ской дер­жа­ве всю Ски­фию и Гер­ма­нию до Север­но­го оке­а­на, по тогдаш­ним пред­став­ле­ни­ям отсто­яв­ше­го не слиш­ком дале­ко от Сре­ди­зем­но­го моря, и затем воз­вра­тить­ся через Гал­лию; но ника­кой досто­вер­ный авто­ри­тет не под­твер­жда­ет суще­ст­во­ва­ния этих 339 бас­но­слов­ных про­ек­тов. Для государ­ства, подоб­но­го Риму при Цеза­ре, заклю­чав­ше­го в себе мас­су вар­вар­ских эле­мен­тов, с кото­ры­ми труд­но было совла­дать и на асси­ми­ли­ро­ва­ние кото­рых оно долж­но было еще употре­бить несколь­ко сто­ле­тий, такие заво­е­ва­ния, даже если счи­тать их выпол­ни­мы­ми в воен­ном отно­ше­нии, были бы не чем иным, как толь­ко гораздо более бле­стя­щи­ми, но и гораздо более печаль­ны­ми ошиб­ка­ми, чем индий­ский поход Алек­сандра. Судя по обра­зу дей­ст­вий Цеза­ря в Бри­та­нии и Гер­ма­нии, рав­но как и по дей­ст­ви­ям тех, кому при­шлось быть наслед­ни­ка­ми его поли­ти­че­ских замыс­лов, в выс­шей сте­пе­ни веро­ят­но, что Цезарь, подоб­но Сци­пи­о­ну Эми­ли­а­ну, про­сил у богов не уве­ли­че­ния сво­его государ­ства, но его охра­не­ния, и что его заво­е­ва­тель­ные пла­ны огра­ни­чи­ва­лись исправ­ле­ни­ем гра­ниц (прав­да, заду­ман­ным в свой­ст­вен­ном ему гран­ди­оз­ном мас­шта­бе), кото­рое долж­но было обез­опа­сить линию Евфра­та и вме­сто совер­шен­но неопре­де­лен­ной и в воен­ном отно­ше­нии ниче­го не зна­ча­щей севе­ро-восточ­ной гра­ни­цы импе­рии точ­но уста­но­вить гра­ни­цу по Дунаю, сде­лав ее при­год­ной к обо­роне.

Попыт­ки Цеза­ря поме­шать обра­зо­ва­нию воен­но­го государ­ства

Но если оста­ет­ся толь­ко веро­ят­ным, что Цеза­ря невоз­мож­но при­чис­лить к заво­е­ва­те­лям мира в том смыс­ле, как Алек­сандра и Напо­лео­на, то вполне вер­но, что он не думал созда­вать опо­ру для сво­ей новой монар­хии преж­де все­го в армии и вооб­ще поста­вить воен­ную власть выше граж­дан­ской, а напро­тив, он хотел вве­сти ее в сфе­ру граж­дан­ско­го государ­ства и по воз­мож­но­сти под­чи­нить ее послед­не­му. Неоце­ни­мая опо­ра для созда­ния воен­но­го государ­ства — ста­рые про­слав­лен­ные галль­ские леги­о­ны были имен­но в силу их кор­по­ра­тив­но­го духа, несов­ме­сти­мо­го с граж­дан­ской обще­ст­вен­но­стью, почет­ным обра­зом упразд­не­ны, и их слав­ные име­на про­дол­жа­ли жить лишь во вновь осно­ван­ных город­ских общи­нах. Отпу­щен­ные Цеза­рем с награ­дой в виде земель­ных участ­ков, сол­да­ты не были, подоб­но вете­ра­нам Сул­лы, посе­ле­ны в соб­ст­вен­ных коло­ни­ях с сохра­не­ни­ем воен­ной орга­ни­за­ции, но, если они жили в Ита­лии, полу­ча­ли участ­ки с.416 по воз­мож­но­сти в оди­ноч­ку, рас­се­ян­ные по все­му полу­ост­ро­ву. Конеч­но, нель­зя было избе­жать того, чтобы на остав­ших­ся неза­ня­ты­ми частях кам­пан­ской терри­то­рии все-таки ско­пи­лись мас­сы преж­них Цеза­ре­вых вои­нов. Труд­ную зада­чу остав­ле­ния сол­дат посто­ян­ной армии в сфе­ре граж­дан­ской жиз­ни Цезарь ста­рал­ся осу­ще­ст­вить, частью удер­жав преж­ний устав, уста­нав­ли­вав­ший лишь извест­ное чис­ло годов служ­бы, но не посто­ян­ную, не пре­ры­вае­мую отпус­ка­ми служ­бу, частью введя упо­мя­ну­тое уже сокра­ще­ние сро­ка служ­бы, кото­рое повлек­ло за собой более быст­рую сме­ну соста­ва сол­дат, частью же орга­ни­зо­вав пра­виль­ное посе­ле­ние отслу­жив­ших сол­дат в каче­стве зем­ледель­цев-коло­ни­стов и в осо­бен­но­сти при­няв за пра­ви­ло дер­жать армию подаль­ше от Ита­лии и вооб­ще от цен­тров граж­дан­ской и поли­ти­че­ской жиз­ни, ста­вя сол­да­та там, где он, по мне­нию вели­ко­го монар­ха, един­ст­вен­но был на сво­ем месте, — на погра­нич­ных пунк­тах, для отра­же­ния внеш­них вра­гов. Важ­ней­ше­го при­зна­ка воен­но­го государ­ства — уве­ли­че­ния и при­ви­ле­ги­ро­ван­но­го поло­же­ния гвар­дей­ских войск — мы так­же не нахо­дим у Цеза­ря. Хотя в дей­ст­ву­ю­щей армии дав­но уже суще­ст­во­вал осо­бый отряд тело­хра­ни­те­лей пол­ко­во­д­ца, учреж­де­ние это отсту­па­ет совер­шен­но на зад­ний план в Цеза­ре­вой воен­ной орга­ни­за­ции; его пре­то­ри­ан­ская когор­та состо­я­ла, по-види­мо­му, пре­иму­ще­ст­вен­но из офи­це­ров-орди­нар­цев или кон­воя из людей нево­ен­ных, нико­гда не явля­лась в виде избран­но­го отряда и не была поэто­му 340 пред­ме­том зави­сти для стро­е­вых войск. Если Цезарь, состоя еще в зва­нии пол­ко­во­д­ца, не любил окру­жать себя тело­хра­ни­те­ля­ми, то еще менее тер­пел он вокруг себя гвар­дию, когда сде­лал­ся монар­хом. Посто­ян­но под­сте­ре­гае­мый убий­ца­ми и хоро­шо зная это, он, тем не менее, откло­нил пред­ло­же­ние сена­та учредить гвар­дию из ноби­лей, рас­пу­стил, лишь толь­ко вол­не­ние несколь­ко улег­лось, испан­ский эскорт, кото­рым поль­зо­вал­ся пер­вое вре­мя в сто­ли­це, и доволь­ст­во­вал­ся сопро­вож­де­ни­ем лик­то­ров, соглас­но пра­ви­лам, уста­нов­лен­ным для выс­ших рим­ских санов­ни­ков. Как ни дале­ко при­шлось Цеза­рю в борь­бе с реаль­ной дей­ст­ви­тель­но­стью отой­ти от глав­ной идеи его моло­до­сти и его пар­тии, — от мыс­ли осу­ще­ст­вить в Риме прав­ле­ние, подоб­ное Пери­к­ло­ву, не с помо­щью меча, а опи­ра­ясь на народ­ное дове­рие, — он все же еще дер­жал­ся за свою глав­ную мысль — нико­гда не осно­вы­вать воен­ной монар­хии, и при­том с энер­ги­ей, едва ли не бес­при­мер­ной в исто­рии. Прав­да, и это было недо­сти­жи­мым иде­а­лом, един­ст­вен­ной иллю­зи­ей это­го силь­но­го ума; страст­ное жела­ние было здесь могу­ще­ст­вен­нее чисто­го рас­суд­ка. Власть, подоб­ная той, о кото­рой меч­тал Цезарь, не толь­ко отли­ча­лась в силу есте­ствен­ной необ­хо­ди­мо­сти чисто лич­ным харак­те­ром и долж­на была погиб­нуть со смер­тью ее носи­те­ля, как погиб­ли род­ст­вен­ные ей по духу тво­ре­ния Перик­ла и Кром­ве­ля после смер­ти их твор­цов, но при глу­бо­ком раз­ло­же­нии нации нель­зя было даже наде­ять­ся, чтобы вось­мо­му рим­ско­му царю уда­лось, хотя бы с.417 лишь на вре­мя его жиз­ни, подоб­но его семи пред­ше­ст­вен­ни­кам, управ­лять сво­и­ми сограж­да­на­ми толь­ко на осно­ва­нии зако­на и пра­ва. Так же неве­ро­ят­но было и то, чтобы он мог сно­ва вве­сти в строй граж­дан­ской жиз­ни в каче­стве вто­ро­сте­пен­но­го фак­то­ра посто­ян­ное вой­ско, кото­рое позна­ло свою силу в послед­нюю граж­дан­скую вой­ну и утра­ти­ло вме­сте с тем вся­кое чув­ство стра­ха. Тому, кто хлад­но­кров­но взве­ши­вал тогда, до какой сте­пе­ни боязнь зако­на исчез­ла как в низ­ших, так и в выс­ших сло­ях обще­ства, надеж­да эта долж­на была казать­ся ско­рее меч­той, и если после пре­об­ра­зо­ва­ния вой­ска Мари­ем сол­дат вооб­ще пере­стал быть граж­да­ни­ном, то мятеж в Кам­па­нии и сра­же­ние при Тап­се пока­за­ли с доста­точ­ной ясно­стью, како­го рода под­держ­ку ока­жет теперь армия зако­ну. Даже сам вели­кий демо­крат мог лишь с трудом и дале­ко не вполне обуздать те силы, кото­рые он сам выпу­стил на волю; тыся­чи мечей все еще обна­жа­лись по одно­му его мано­ве­нию, но они уже не вкла­ды­ва­лись обрат­но в нож­ны по его зна­ку. Рок силь­нее гения! Цезарь хотел стать рестав­ра­то­ром граж­дан­ско­го строя, а сде­лал­ся вме­сто это­го осно­ва­те­лем нена­вист­ной ему воен­ной монар­хии, он нис­про­верг­нул вла­ды­че­ство ари­сто­кра­тов и бан­ки­ров в государ­стве лишь для того, чтобы на его месте водво­ри­лось гос­под­ство сол­дат­чи­ны и при­ви­ле­ги­ро­ван­ное мень­шин­ство по-преж­не­му угне­та­ло и экс­плу­а­ти­ро­ва­ло нацию. Тем не менее подоб­ные твор­че­ские ошиб­ки явля­ют­ся при­ви­ле­ги­ей лишь выс­ших натур. Гени­аль­ные поры­вы вели­ких людей к осу­щест­вле­нию иде­а­ла состав­ля­ют луч­шее досто­я­ние наро­дов, если даже и не дости­га­ют цели. Заслу­га Цеза­ря в том, что рим­ская воен­ная монар­хия пре­вра­ти­лась в поли­цей­ское государ­ство лишь мно­го веков спу­стя и что рим­ские импе­ра­то­ры, как ни мало они вооб­ще похо­ди­ли на вели­ко­го осно­ва­те­ля их вла­сти, направ­ля­ли сол­дат не про­тив граж­дан, а про­тив непри­я­те­ля, и слиш­ком высо­ко ста­ви­ли и народ и вой­ско, для того чтобы сде­лать армию поли­цей­ским стра­жем наро­да.

Финан­со­вое управ­ле­ние

При­веде­ние в порядок финан­сов пред­став­ля­ло, срав­ни­тель­но, лишь незна­чи­тель­ные затруд­не­ния, так как огром­ные раз­ме­ры импе­рии и исклю­че­ние кредит­ной систе­мы обес­пе­чи­ва­ли солид­ные 341 пред­по­сыл­ки для это­го. Если государ­ство нахо­ди­лось до той поры в посто­ян­ных денеж­ных затруд­не­ни­ях, то все­го менее вино­ва­та была в этом недо­ста­точ­ность государ­ст­вен­ных дохо­дов; напро­тив, имен­но они-то необы­чай­но уве­ли­чи­лись за послед­ние годы. К преж­не­му вало­во­му дохо­ду, опре­де­ля­е­мо­му в 200 мил­ли­о­нов сестер­ци­ев, при­ба­ви­лось бла­го­да­ря учреж­де­нию пон­то-вифин­ской и сирий­ской про­вин­ций 85 мил­ли­о­нов сестер­ци­ев. Это при­ра­ще­ние дохо­да, вме­сте с дру­ги­ми новоот­кры­ты­ми или воз­рос­ши­ми доход­ны­ми ста­тья­ми, в осо­бен­но­сти с посто­ян­но уве­ли­чи­вав­ши­ми­ся поступ­ле­ни­я­ми пошлин с пред­ме­тов рос­ко­ши, щед­ро воз­на­гра­ди­ло за поте­рю аренд­ных пла­те­жей с Кам­па­нии. Кро­ме того, бла­го­да­ря Лукул­лу, Метел­лу, Пом­пею, с.418 Като­ну и дру­гим в государ­ст­вен­ную кас­су сте­ка­лись в чрез­вы­чай­ном поряд­ке гро­мад­ные сум­мы. При­чи­ной финан­со­вых затруд­не­ний были отча­сти уве­ли­че­ние посто­ян­ных и экс­тра­ор­ди­нар­ных рас­хо­дов, а отча­сти неуряди­ца в делах. Разда­ча хле­ба сто­лич­но­му насе­ле­нию погло­ща­ла необъ­ят­ные сум­мы; вслед­ст­вие тех раз­ме­ров, до кото­рых в 691 г. [63 г.] довел эту разда­чу Катон (стр. 158), еже­год­ный рас­ход по это­му пред­ме­ту дохо­дил до 30 мил­ли­о­нов сестер­ци­ев, а после отме­ны в 696 г. [58 г.] взи­мав­шей­ся до той поры пла­ты, он погло­щал почти пятую часть всех государ­ст­вен­ных дохо­дов. Воен­ный бюд­жет так­же уве­ли­чил­ся, когда к гар­ни­зо­нам, сто­яв­шим в Испа­нии, Македо­нии и дру­гих про­вин­ци­ях, при­со­еди­ни­лись еще гар­ни­зо­ны в Кили­кии, Сирии и Гал­лии. Из чрез­вы­чай­ных рас­хо­дов сле­ду­ет преж­де все­го упо­мя­нуть об издерж­ках по соору­же­нию флота, на кото­рый, напри­мер, лет пять спу­стя после вели­ко­го набе­га 687 г. [67 г.], было израс­хо­до­ва­но еди­новре­мен­но 34 мил­ли­о­на сестер­ци­ев. Здесь сле­ду­ет упо­мя­нуть и о весь­ма круп­ных сум­мах, погло­щен­ных похо­да­ми и при­готов­ле­ни­я­ми к войне; так, напри­мер, для сна­ря­же­ния македон­ско­го вой­ска выпла­че­но было Пизо­ну еди­новре­мен­но 18 мил­ли­о­нов сестер­ци­ев, а Пом­пею на содер­жа­ние и жало­ва­нье испан­ской армии — целых 24 мил­ли­о­на сестер­ци­ев еже­год­но. Подоб­ные же сум­мы выда­ва­лись и Цеза­рю для галль­ских леги­о­нов. Как ни зна­чи­тель­ны были тре­бо­ва­ния, с кото­ры­ми обра­ща­лись в рим­скую каз­ну, она все-таки мог­ла бы удо­вле­тво­рить их, если бы в ее, неко­гда столь образ­цо­вое управ­ле­ние, не вкра­лась общая все­му в то вре­мя рас­хля­бан­ность и нечест­ность; пла­те­жи в Эра­рий часто при­оста­нав­ли­ва­лись лишь пото­му, что забы­ва­ли напо­ми­нать о неупла­чен­ных еще взно­сах. При­став­лен­ные к это­му делу маги­ст­ра­ты, двое кве­сто­ров, люди моло­дые, еже­год­но сме­няв­ши­е­ся, дер­жа­лись в луч­шем слу­чае пас­сив­но; в среде пис­цов и про­че­го кан­це­ляр­ско­го пер­со­на­ла, в преж­нее вре­мя по спра­вед­ли­во­сти высо­ко чтив­ше­го­ся за чест­ность, рас­про­стра­ни­лись теперь, в осо­бен­но­сти с тех пор, как долж­но­сти эти ста­ли про­даж­ны­ми, самые серь­ез­ные зло­употреб­ле­ния.

Финан­со­вые рефор­мы Цеза­ря

С той поры как нити рим­ско­го финан­со­во­го управ­ле­ния сосре­дото­чи­лись уже не в сена­те, как было преж­де, а в каби­не­те Цеза­ря, новая жизнь, более стро­гий порядок и согла­со­ван­ность про­ник­ли во все коле­са и вин­ти­ки это­го вели­ко­го меха­низ­ма. Два уста­нов­ле­ния, воз­ник­шие еще во вре­ме­на Гая Грак­ха и подоб­но язве разъ­едав­шие всю финан­со­вую систе­му Рима, имен­но разда­ча хле­ба и откуп пря­мых нало­гов, были отча­сти отме­не­ны, отча­сти пре­об­ра­зо­ва­ны. Цезарь не хотел угро­жать ноби­ли­те­ту посред­ст­вом уси­ле­ния бан­ков­ской ари­сто­кра­тии и сто­лич­но­го плеб­са, как это делал его пред­ше­ст­вен­ник, а хотел толь­ко устра­нить его и изба­вить рес­пуб­ли­ку от всех пара­зи­тов как выс­ше­го, так и низ­ше­го ран­га; 342 поэто­му в этих двух столь важ­ных вопро­сах он шел по сто­пам не Гая Грак­ха, а оли­гар­ха Сул­лы.

Отме­на сда­чи в арен­ду пря­мых нало­гов

с.419 Систе­ма отку­пов удер­жа­лась в отно­ше­нии кос­вен­ных нало­гов, где она суще­ст­во­ва­ла иско­ни и где без нее труд­но было обой­тись, так как основ­ное пра­ви­ло рим­ско­го финан­со­во­го управ­ле­ния, кото­ро­го твер­до при­дер­жи­вал­ся и Цезарь, тре­бо­ва­ло без­услов­но­го сохра­не­ния всем понят­но­го и про­сто­го спо­со­ба взи­ма­ния пода­тей. Пря­мые же нало­ги пре­вра­ти­лись с той поры сплошь либо в нату­раль­ную повин­ность, упла­чи­вае­мую пря­мо государ­ству (как, напри­мер, достав­ля­лись хлеб и мас­ло из Афри­ки и Сар­ди­нии), либо же были пре­вра­ще­ны, как повин­но­сти Малой Азии, в опре­де­лен­ный денеж­ный взнос, сбор кото­ро­го пре­до­став­лял­ся самим подат­ным окру­гам. Разда­ча хле­ба в сто­ли­це до сих пор счи­та­лась выгод­ной при­ви­ле­ги­ей гос­под­ст­ву­ю­щей город­ской общи­ны, кото­рую под­дан­ные обя­за­ны были кор­мить имен­но пото­му, что она гос­под­ст­во­ва­ла.

Рефор­ма хлеб­ных раздач

Этот без­нрав­ст­вен­ный прин­цип был устра­нен Цеза­рем; но нель­зя было оста­вить без вни­ма­ния того обсто­я­тель­ства, что мас­са совер­шен­но неиму­щих граж­дан спа­са­лась от голод­ной смер­ти толь­ко бла­го­да­ря этой разда­че. Поэто­му она и была сохра­не­на Цеза­рем. Если на осно­ва­нии воз­об­нов­лен­но­го Като­ном Сем­п­ро­ни­е­ва зако­на вся­кий про­жи­вав­ший посто­ян­но в Риме рим­ский граж­да­нин имел закон­ное пра­во на без­воз­мезд­ное полу­че­ние хле­ба, то спи­сок полу­ча­те­лей, воз­рос­ший под конец до 320 тыс. имен, был сокра­щен уда­ле­ни­ем из него всех людей зажи­точ­ных или обес­пе­чен­ных иным спо­со­бом до 150 тыс., и циф­ра эта назна­че­на раз навсе­гда в каче­стве мак­си­маль­ной циф­ры полу­чаю­щих хлеб­ный паек, при­чем была уста­нов­ле­на еже­год­ная реви­зия спис­ка для попол­не­ния бед­ней­ши­ми из соис­ка­те­лей тех мест, кото­рые сде­ла­лись вакант­ны­ми вслед­ст­вие исклю­че­ния или смер­ти како­го-нибудь лица. Когда, таким обра­зом, поли­ти­че­ская при­ви­ле­гия пре­вра­ти­лась в попе­че­ние о бед­ных, впер­вые полу­чил прак­ти­че­ское при­зна­ние прин­цип, заме­ча­тель­ный как в нрав­ст­вен­ном, так и в исто­ри­че­ском отно­ше­нии. Мед­лен­но, пере­хо­дя со сту­пе­ни на сту­пень, граж­дан­ское обще­ство выра­ба­ты­ва­ет в себе созна­ние солидар­но­сти инте­ре­сов; в древ­ней­шие вре­ме­на государ­ство охра­ня­ло, прав­да, сво­их сочле­нов от вра­гов стра­ны и от руки убийц, но оно не было обя­за­но ограж­дать совер­шен­но бес­по­мощ­но­го сограж­да­ни­на посред­ст­вом выда­чи ему необ­хо­ди­мых средств суще­ст­во­ва­ния от злей­ше­го вра­га — нуж­ды. Атти­че­ская циви­ли­за­ция в зако­но­да­тель­стве Соло­на и его пре­ем­ни­ков раз­ви­ла впер­вые ту точ­ку зре­ния, что государ­ство обя­за­но забо­тить­ся о сво­их неспо­соб­ных к тру­ду чле­нах и о неиму­щих граж­да­нах; но то, что в огра­ни­чен­ной сфе­ре атти­че­ско­го быта оста­ва­лось делом общи­ны, лишь у Цеза­ря сло­жи­лось в орга­ни­че­ское государ­ст­вен­ное уста­нов­ле­ние; то устрой­ство, кото­рое явля­лось бре­ме­нем и позо­ром для государ­ства, ста­ло пер­вым из тех, ныне столь же мно­го­чис­лен­ных, как и бла­го­де­тель­ных учреж­де­ний, кото­ры­ми с.420 неис­то­щи­мое чело­ве­че­ское состра­да­ние борет­ся с бес­ко­неч­ной чело­ве­че­ской нуж­дой.

Бюд­жет дохо­дов

Кро­ме этих основ­ных реформ, про­веден был общий пере­смотр бюд­же­та дохо­дов и рас­хо­дов. Регу­ляр­ные дохо­ды были везде опре­де­ле­ны и при­веде­ны в порядок. Нема­лое чис­ло общин, даже целые обла­сти были осво­бож­де­ны от нало­гов — либо кос­вен­ным обра­зом посред­ст­вом даро­ва­ния им прав рим­ско­го или латин­ско­го граж­дан­ства, либо непо­сред­ст­вен­но в силу осо­бой при­ви­ле­гии; так, эту льготу полу­чи­ли пер­вым из этих спо­со­бов все сици­лий­ские 343 общи­ны¹⁸, вто­рым же — город Или­он. Еще боль­ше было чис­ло тех горо­дов, для кото­рых раз­мер нало­гов был пони­жен; так, общи­нам Даль­ней Испа­нии, уже после намест­ни­че­ства Цеза­ря и по его пред­ло­же­нию, сенат даро­вал умень­ше­ние нало­гов; а в про­вин­ции Азии, нахо­див­шей­ся под исклю­чи­тель­но тяже­лым нало­го­вым прес­сом, не толь­ко было облег­че­но теперь взи­ма­ние пря­мых нало­гов, но и совсем упразд­не­на целая треть их. Вновь посту­паю­щие дохо­ды, напри­мер, с поко­рен­ных илли­рий­ских общин и в осо­бен­но­сти галль­ских (при­чем послед­ние в сово­куп­но­сти вно­си­ли еже­год­но 40 мил­ли­о­нов сестер­ци­ев), были вооб­ще рас­счи­та­ны по весь­ма низ­кой рас­клад­ке. Прав­да, зато неко­то­рым отдель­ным горо­дам, как, напри­мер, Мало­му Леп­ти­су в Афри­ке, Суль­ки в Сар­ди­нии и мно­гим испан­ским общи­нам в нака­за­ние за их образ дей­ст­вий во вре­мя послед­ней вой­ны нало­ги были повы­ше­ны. Весь­ма доход­ные ита­лий­ские пор­то­вые пошли­ны, отме­нен­ные в послед­ний пери­од анар­хии (стр. 167), были тем лег­че вос­ста­нов­ле­ны, что этот налог падал, глав­ным обра­зом, на пред­ме­ты рос­ко­ши, при­во­зи­мые с Восто­ка. К чис­лу этих новых или же вос­ста­нов­лен­ных доход­ных ста­тей при­со­еди­ни­лись и сум­мы, пере­шед­шие в руки победи­те­ля чрез­вы­чай­ны­ми путя­ми, глав­ным обра­зом, вслед­ст­вие граж­дан­ской вой­ны: добы­ча, собран­ная в Гал­лии, налич­ность сто­лич­ной каз­ны, сокро­ви­ща, взя­тые из ита­лий­ских и испан­ских хра­мов, сум­мы, собран­ные с зави­си­мых общин и госуда­рей в виде при­нуди­тель­но­го зай­ма или тако­го же подар­ка или же пени, а так­же штраф­ные сум­мы, нало­жен­ные на отдель­ных бога­тых рим­лян по при­го­во­ру суда или в силу про­сто­го предъ­яв­ле­ния при­ка­за об упла­те, в осо­бен­но­сти же день­ги, выру­чен­ные от про­да­жи иму­ще­ства побеж­ден­ных про­тив­ни­ков. Как обиль­ны были эти источ­ни­ки дохо­дов, вид­но из того, что одна пеня с афри­кан­ских круп­ных тор­гов­цев, заседав­ших в непри­я­тель­ском сена­те, соста­ви­ла 100 мил­ли­о­нов сестер­ци­ев, а сум­ма, вне­сен­ная покуп­щи­ка­ми Пом­пе­е­ва иму­ще­ства, дошла до 70 мил­ли­о­нов сестер­ци­ев. Эти меры были с.421 необ­хо­ди­мы, так как могу­ще­ство побеж­ден­но­го ноби­ли­те­та в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни зави­се­ло от его гро­мад­но­го богат­ства и мог­ло быть, дей­ст­ви­тель­но, слом­ле­но толь­ко тогда, когда на него воз­ло­же­но было бы покры­тие воен­ных рас­хо­дов. Несим­па­тич­ный харак­тер кон­фис­ка­ций был, одна­ко, в извест­ной сте­пе­ни смяг­чен тем, что Цезарь пре­до­ста­вил всю выруч­ку с них в поль­зу государ­ства, и, не сле­дуя при­ме­ру Сул­лы, смот­рев­ше­го сквозь паль­цы на вся­кие хище­ния сво­их любим­цев, стро­го следил за упла­той покуп­ных сумм даже вер­ней­ши­ми из сво­их при­вер­жен­цев, как, напри­мер, Мар­ком Анто­ни­ем.

Бюд­жет рас­хо­дов

В рас­хо­дах было достиг­ну­то сокра­ще­ние, и преж­де все­го имен­но вслед­ст­вие зна­чи­тель­но­го умень­ше­ния раз­ме­ров даро­вой разда­чи хле­ба. Разда­ча эта, сохра­нен­ная для сто­лич­ных бед­ня­ков, рав­но как и сход­ная с ней введен­ная Цеза­рем мера — снаб­же­ние сто­лич­ных бань мас­лом — была по край­ней мере отне­се­на за счет нату­раль­ных повин­но­стей Сар­ди­нии и осо­бен­но Афри­ки и, таким обра­зом, цели­ком или же в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни пере­ста­ла обре­ме­нять каз­ну. 344 С дру­гой сто­ро­ны, воз­рос­ли регу­ляр­ные рас­хо­ды на воен­ное ведом­ство — частью вслед­ст­вие уве­ли­че­ния посто­ян­ной армии, частью вслед­ст­вие повы­ше­ния жало­ва­нья леги­о­не­рам с 480 сестер­ци­ев в год до 900. Обе эти меры были, дей­ст­ви­тель­но, необ­хо­ди­мы. Серь­ез­ной охра­ны гра­ниц вовсе не суще­ст­во­ва­ло, и пред­по­сыл­кой ее было зна­чи­тель­ное уве­ли­че­ние армии. Удво­е­ние жало­ва­нья Цезарь исполь­зо­вал, конеч­но, для того, чтобы креп­че при­вя­зать к себе сол­дат (стр. 308), но он при­нял эту меру, став­шую проч­ным ново­введе­ни­ем, не из этих моти­вов. Преж­нее жало­ва­нье в раз­ме­ре 1¹∕₃ сестер­ция в день было уста­нов­ле­но в неза­па­мят­ное вре­мя, когда день­ги име­ли совсем иную цен­ность, чем в эпо­ху Цеза­ря; оно мог­ло быть удер­жа­но до той поры, когда про­стой поден­щик в сто­ли­це мог зара­ба­ты­вать в сред­нем 3 сестер­ция в день, толь­ко по той при­чине, что в те вре­ме­на сол­дат всту­пал в вой­ско не из-за жало­ва­нья, но, глав­ным обра­зом, из-за недоз­во­лен­ных в боль­шин­стве слу­ча­ев побоч­ных дохо­дов. Пер­вым усло­ви­ем серь­ез­ной рефор­мы воен­но­го дела и устра­не­ния неза­кон­ных сол­дат­ских зара­бот­ков, за кото­рые рас­пла­чи­ва­лись преж­де все­го жите­ли про­вин­ций, было соот­вет­ст­ву­ю­щее усло­ви­ям вре­ме­ни регу­ляр­ное воз­на­граж­де­ние, так что назна­че­ние 2¹∕₂ сестер­ция долж­но счи­тать­ся вполне спра­вед­ли­вым, а зна­чи­тель­ное бре­мя, пав­шее вслед­ст­вие это­го на каз­ну, — вполне необ­хо­ди­мым и бла­го­де­тель­ным по сво­им послед­ст­ви­ям. Труд­но соста­вить себе поня­тие о раз­ме­рах тех экс­тра­ор­ди­нар­ных рас­хо­дов, кото­рые Цезарь при­нял на себя поне­во­ле или доб­ро­воль­но. Сами вой­ны погло­ща­ли огром­ные сум­мы и, быть может, не мень­шие тре­бо­ва­лись и для того, чтобы выпол­нить все обе­ща­ния, кото­рые Цезарь был вынуж­ден дать во вре­мя граж­дан­ской вой­ны. Весь­ма пло­хим при­ме­ром, к сожа­ле­нию, не остав­шим­ся без вли­я­ния на буду­щее вре­мя, слу­жи­ло то обсто­я­тель­ство, с.422 что каж­дый рядо­вой сол­дат полу­чил за свое уча­стие в граж­дан­ской войне 20 тыс. сестер­ци­ев, каж­до­му же рядо­во­му сто­лич­но­му граж­да­ни­ну за его неуча­стие в ней при­бав­ля­лось к полу­чае­мо­му им коли­че­ству хле­ба еще 300 сестер­ци­ев; но Цезарь, дав сло­во под дав­ле­ни­ем обсто­я­тельств, был слиш­ком цар­ст­вен­но бла­го­ро­ден, для того чтобы отсту­пить­ся от него. Поми­мо это­го, он удо­вле­тво­рял еще бес­чис­лен­ные тре­бо­ва­ния к его соб­ст­вен­ной щед­ро­сти, выте­каю­щей из почет­но­го его поло­же­ния, и тра­тил гро­мад­ные сум­мы, в осо­бен­но­сти на стро­и­тель­ное дело, кото­рое во вре­мя финан­со­во­го кри­зи­са послед­не­го пери­о­да рес­пуб­ли­ки нахо­ди­лось в страш­ном загоне. Рас­хо­ды на построй­ки, выпол­нен­ные им в сто­ли­це как во вре­мя галль­ских похо­дов, так и впо­след­ст­вии, исчис­ля­ют­ся в 160 мил­ли­о­нов сестер­ци­ев. Общий резуль­тат финан­со­во­го управ­ле­ния Цеза­ря ска­зал­ся в том, что бла­го­да­ря разум­ным и энер­гич­ным рефор­мам и пра­виль­но­му соче­та­нию береж­ли­во­сти со щед­ро­стью он вполне и без уре­зок удо­вле­тво­рял все спра­вед­ли­вые тре­бо­ва­ния и, несмот­ря на это, уже в мар­те 710 г. [44 г.] в государ­ст­вен­ной казне нахо­ди­лось налич­ны­ми день­га­ми 700 мил­ли­о­нов сестер­ци­ев, а в его соб­ст­вен­ной кас­се 100 мил­ли­о­нов. Сум­ма эта вде­ся­те­ро пре­вы­ша­ет кас­со­вую налич­ность рес­пуб­ли­ки в самую цве­ту­щую эпо­ху.

Эко­но­ми­че­ские отно­ше­ния

Но как ни труд­но было рас­пу­стить ста­рые пар­тии и снаб­дить новое государ­ство соот­вет­ст­ву­ю­щей кон­сти­ту­ци­ей, бое­спо­соб­ной арми­ей и бла­го­устро­ен­ны­ми финан­са­ми, это все же дале­ко не было труд­ней­шей частью дела Цеза­ря. Если, дей­ст­ви­тель­но, долж­но было совер­шить­ся воз­рож­де­ние ита­лий­ской нации, то для это­го тре­бо­ва­лась реор­га­ни­за­ция, кото­рая обно­ви­ла бы все части вели­ко­го 345 государ­ства — Рим, Ита­лию и про­вин­ции. Попы­та­ем­ся же изо­бра­зить здесь как ста­рые поряд­ки, так и нача­ло новой, луч­шей поры.

Сто­ли­ца

Здо­ро­вое поко­ле­ние латин­ско­го про­ис­хож­де­ния дав­но уже окон­ча­тель­но исчез­ло из Рима. В силу обсто­я­тельств сто­ли­ца рань­ше вто­ро­сте­пен­ных горо­дов утра­чи­ва­ет свой муни­ци­паль­ный и даже нацио­наль­ный облик. Здесь выс­шие клас­сы быст­ро обособ­ля­ют­ся от обще­го строя город­ской жиз­ни, и оте­че­ст­вом их ста­но­вит­ся не отдель­ный город, а все государ­ство; сюда неиз­беж­но сте­ка­ют­ся пере­се­лен­цы из дру­гих стран, веч­но сме­ня­ю­щий друг дру­га кон­тин­гент людей, путе­ше­ст­ву­ю­щих по делам или для удо­воль­ст­вия, вся мас­са люда празд­но­го, лени­во­го, пре­ступ­но­го, эко­но­ми­че­ски и нрав­ст­вен­но обанк­ро­тив­ше­го­ся и имен­но по этой при­чине кос­мо­по­ли­ти­че­ско­го. Все это в исклю­чи­тель­ной сте­пе­ни нашло при­ло­же­ние к Риму. Зажи­точ­ный рим­ля­нин часто смот­рел на свой город­ской дом, как на место оста­но­вок в дни при­езда. С той поры, когда город­ской муни­ци­па­ли­тет пре­вра­тил­ся в государ­ст­вен­ное учреж­де­ние, город­ское вече — в собра­ние граж­дан государ­ства и внут­ри сто­ли­цы пере­ста­ли допус­кать­ся мел­кие авто­ном­ные окру­га или какие-либо дру­гие сою­зы, в Риме с.423 пре­кра­ти­лась вся­кая под­лин­ная ком­му­наль­ная жизнь. Со всех кон­цов обшир­ной дер­жа­вы сте­ка­лись в Рим для спе­ку­ля­ций, куте­жей, интриг, чтобы стать пре­ступ­ни­ком и там же укрыть­ся от пре­сле­до­ва­ний зако­на. Неду­ги эти до извест­ной сте­пе­ни неиз­беж­но выте­ка­ли из все­го сто­лич­но­го строя жиз­ни, но к это­му при­со­еди­ни­лись и дру­гие, более слу­чай­ные и, быть может, еще более серь­ез­ные беды.

Сто­лич­ная чернь

Ни один боль­шой город не был, пожа­луй, в такой сте­пе­ни бес­по­мо­щен в про­до­воль­ст­вен­ном отно­ше­нии, как Рим; импорт, с одной сто­ро­ны, и домаш­нее про­из­вод­ство рука­ми рабов — с дру­гой, дела­ли здесь с само­го нача­ла невоз­мож­ной какую-либо сво­бод­ную про­мыш­лен­ность. Вред­ные послед­ст­вия корен­но­го зла все­го древ­не­го государ­ст­вен­но­го строя, рабо­вла­дель­че­ской систе­мы, ска­зы­ва­лись в сто­ли­це рез­че, чем где-либо в дру­гом месте. Нигде не скоп­ля­лись такие мас­сы рабов, как в сто­лич­ных двор­цах знат­ных семей или бога­тых выско­чек. Нигде народ­но­сти трех частей све­та — сирий­цы, фри­гий­цы и дру­гие полу­эл­ли­ны не сме­ши­ва­лись в такой сте­пе­ни с ливий­ца­ми, мав­ра­ми, гета­ми, ибе­ра­ми и все более мно­го­чис­лен­ны­ми кель­та­ми и гер­ман­ца­ми, как в среде сто­лич­ных рабов. Демо­ра­ли­за­ция, нераз­луч­ная с отсут­ст­ви­ем сво­бо­ды, и ужа­саю­щее про­ти­во­ре­чие фор­маль­но­го и нрав­ст­вен­но­го зако­на рез­че про­яв­ля­лись в при­над­ле­жав­шем знат­ным людям город­ском рабе, напо­ло­ви­ну или вполне обра­зо­ван­ном и как бы тоже «знат­ном», чем в рабе-зем­ледель­це, возде­лы­вав­шем поле в цепях, подоб­но ско­ван­но­му волу. Гораздо хуже этой мас­сы рабов были люди, юриди­че­ски или толь­ко фак­ти­че­ски отпу­щен­ные на волю, смесь нищен­ской чер­ни и страш­но бога­тых выско­чек, уже не рабы, но еще не пол­но­прав­ные граж­дане, люди, эко­но­ми­че­ски и юриди­че­ски зави­сев­шие от сво­их гос­под и вме­сте с тем имев­шие все при­тя­за­ния сво­бод­ных граж­дан; эти-то воль­ноот­пу­щен­ни­ки преж­де все­го сте­ка­лись в сто­ли­цу, где им пре­до­став­лял­ся самый раз­но­об­раз­ный зара­боток и где мел­кая тор­гов­ля и ремес­ла нахо­ди­лись почти цели­ком в их руках. Их вли­я­ние на выбо­ры под­твер­жда­ет­ся совер­шен­но бес­спор­но, а что они все­гда были впе­ре­ди во вре­мя улич­ных вол­не­ний, пока­зы­ва­ет уже осо­бый сиг­нал, кото­рым дема­го­ги как бы изве­ща­ли о нача­ле смут, а имен­но — закры­тие лавок и дру­гих тор­го­вых поме­ще­ний.

Отно­ше­ние оли­гар­хии к наро­ду

346 Все это ослож­ня­лось тем, что пра­ви­тель­ство не толь­ко ниче­го не дела­ло, чтобы про­ти­во­дей­ст­во­вать это­му раз­вра­ще­нию город­ско­го насе­ле­ния, но в инте­ре­сах сво­ей эго­и­сти­че­ской поли­ти­ки даже ока­зы­ва­ло ему вся­кое поощ­ре­ние. Разум­ное пред­пи­са­ние зако­на, вос­пре­щав­шее пре­бы­ва­ние в сто­ли­це людям, осуж­ден­ным за уго­лов­ные пре­ступ­ле­ния, не при­во­ди­лось в испол­не­ние без­де­я­тель­ной поли­ци­ей. Необ­хо­ди­мый поли­цей­ский над­зор за объ­еди­не­ни­я­ми бро­дяг спер­ва нахо­дил­ся в пре­не­бре­же­нии, а впо­след­ст­вии (стр. 250) был даже объ­яв­лен вред­ным, как с.424 про­ти­во­за­кон­ное огра­ни­че­ние народ­ной сво­бо­ды. Народ­ным празд­не­ствам была дана воз­мож­ность раз­рас­тись до таких раз­ме­ров, что толь­ко семь уза­ко­нен­ных тор­жеств: рим­ское, пле­бей­ское, в честь «мате­ри богов» Цере­ры, Апол­ло­на, Фло­ры и Победы, дли­лись все вме­сте 62 дня; к ним при­со­еди­ня­лись еще бои гла­ди­а­то­ров и бес­чис­лен­ные дру­гие экс­тра­ор­ди­нар­ные уве­се­ле­ния. К необ­хо­ди­мым заботам о пони­же­нии цены на хлеб при нали­чии в сто­ли­це про­ле­та­ри­а­та, вооб­ще пере­би­вав­ше­го­ся кое-как, отно­си­лись с самым бес­со­вест­ным лег­ко­мыс­ли­ем, и коле­ба­ния цен на хлеб в зерне были бас­но­слов­ны и не под­да­ва­лись уче­ту¹⁹.

Нако­нец, систе­ма разда­чи хле­ба застав­ля­ла всю мас­су неиму­ще­го и не хотев­ше­го работать про­ле­та­ри­а­та офи­ци­аль­но изби­рать сво­им местом житель­ства сто­ли­цу.

Сто­лич­ная анар­хия

Это зна­чи­ло посе­ять зло, и жат­ва дала соот­вет­ст­ву­ю­щие пло­ды. Здесь-то име­ла свои кор­ни систе­ма клу­бов и банд в поли­ти­че­ской жиз­ни, а в рели­ги­оз­ной — культ Изи­ды и тому подоб­ное бла­го­че­сти­вое наду­ва­тель­ство. Народ посто­ян­но жил под угро­зой доро­го­виз­ны и неред­ко в пол­ном смыс­ле сло­ва голо­дал. Нигде жизнь не была менее обес­пе­че­на, чем в сто­ли­це; убий­ство, с про­фес­сио­наль­ной лов­ко­стью совер­шен­ное рукой бан­ди­та, было един­ст­вен­ным, вполне свой­ст­вен­ным сто­ли­це, ремеслом. Под­готов­кой к убий­ству слу­жи­ло то, что жерт­ву пред­ва­ри­тель­но зама­ни­ва­ли в Рим; никто не отва­жи­вал­ся появ­лять­ся в окрест­но­стях сто­ли­цы без воору­жен­ной сви­ты. И внеш­ний вид сто­ли­цы соот­вет­ст­во­вал это­му внут­рен­не­му раз­ло­же­нию и казал­ся живой сати­рой на ари­сто­кра­ти­че­ский образ прав­ле­ния. Для регу­ли­ро­ва­ния тече­ния Тиб­ра не дела­лось ниче­го; хоро­шо и то, что един­ст­вен­ный мост, кото­рым все еще доволь­ст­во­ва­лись, был выстро­ен из кам­ня, по край­ней мере до нахо­див­ше­го­ся на Тиб­ре ост­ро­ва. Для пла­ни­ров­ки семи­холм­но­го горо­да было сде­ла­но так же мало, раз­ве где выров­не­ны были кучи мусо­ра. Ули­цы, узкие и изви­ли­стые, шли то вверх, то вниз и содер­жа­лись в жал­ком виде; тро­туа­ры были узки и пло­хо вымо­ще­ны. Жилые дома стро­и­лись из кир­пи­ча, очень небреж­но и дости­га­ли ужа­саю­щей высоты; по боль­шей части они соору­жа­лись спе­ку­лян­та­ми-архи­тек­то­ра­ми на счет мел­ких вла­дель­цев, при­чем послед­ние ста­но­ви­лись нищи­ми, а пер­вые страш­но бога­те­ли. Подоб­но оди­но­ким ост­ро­вам, сре­ди это­го моря жал­ких зда­ний воз­вы­ша­лись рос­кош­ные двор­цы бога­чей, кото­рые настоль­ко же отни­ма­ли про­стор у неболь­ших домов, как вла­дель­цы их отни­ма­ли у мел­ко­го люда его граж­дан­ские пра­ва в государ­стве; рядом с мра­мор­ны­ми колон­на­ми и гре­че­ски­ми ста­ту­я­ми этих двор­цов печаль­ное зре­ли­ще пред­став­ля­ли раз­ру­шав­ши­е­ся хра­мы с с.425 изо­бра­же­ни­я­ми богов, еще боль­шей частью выре­зан­ны­ми из 347 дере­ва. Об улич­ной, бере­го­вой, пожар­ной и стро­и­тель­ной поли­ции почти и речи не было; если пра­ви­тель­ство зани­ма­лось когда-либо про­ис­хо­див­ши­ми еже­год­но навод­не­ни­я­ми, пожа­ра­ми, обва­ла­ми домов, то лишь для того, чтобы потре­бо­вать от государ­ст­вен­ных бого­сло­вов отче­та или сооб­ра­же­ний по пово­ду насто­я­ще­го смыс­ла подоб­ных зна­ме­ний и чудес. Поста­ра­ем­ся пред­ста­вить себе Лон­дон с неволь­ни­че­ским насе­ле­ни­ем Ново­го Орле­а­на, кон­стан­ти­но­поль­ской поли­ци­ей, тем отсут­ст­ви­ем вся­ко­го про­мыс­ла, кото­рым отли­ча­ет­ся нынеш­ний Рим, и поли­ти­кой по образ­цу париж­ской в 1848 г., и мы полу­чим при­бли­зи­тель­ное поня­тие о том рес­пуб­ли­кан­ском вели­чии, гибель кото­ро­го опла­ки­ва­ют Цице­рон и его това­ри­щи в сво­их него­дую­щих пись­мах.

Отно­ше­ние Цеза­ря к сто­ли­це

Цезарь не жало­вал­ся, но ста­рал­ся помочь горю, насколь­ко это было воз­мож­но. Рим оста­вал­ся, конеч­но, чем был и преж­де — миро­вым горо­дом. Попыт­ка сно­ва при­дать ему спе­ци­фи­че­ски ита­лий­ский харак­тер не толь­ко ока­за­лась бы невы­пол­ни­мой, но и не соот­вет­ст­во­ва­ла бы видам Цеза­ря. Подоб­но тому как Алек­сандр нашел для сво­его гре­ко-восточ­но­го цар­ства под­хо­дя­щую сто­ли­цу в элли­но-иудей­ско-еги­пет­ской и, глав­ное, кос­мо­по­ли­ти­че­ской Алек­сан­дрии, так и сто­ли­ца новой рим­ско-эллин­ской миро­вой импе­рии, нахо­див­ша­я­ся посредине меж­ду Восто­ком и Запа­дом, долж­на была быть не ита­лий­ской общи­ной, а лишен­ной вся­кой нацио­наль­но­сти сто­ли­цей мно­гих наро­дов. Поэто­му-то Цезарь и тер­пел, что рядом с отцом-Юпи­те­ром покло­ня­лись толь­ко что обос­но­вав­шим­ся в Риме еги­пет­ским богам, и даже доз­во­лял иуде­ям сво­бод­ное отправ­ле­ние в самой сто­ли­це их стран­но­го чуже­зем­но­го куль­та. Как ни отвра­ти­тель­но пест­ра была смесь пара­зи­ти­че­ско­го, в осо­бен­но­сти элли­но-восточ­но­го, насе­ле­ния в Риме, Цезарь не пре­пят­ст­во­вал его рас­про­стра­не­нию. Заме­ча­тель­но, что во вре­мя устра­и­вае­мых им сто­лич­ных народ­ных празд­неств он допус­кал испол­не­ние пьес не толь­ко на латин­ском и гре­че­ском, но и на дру­гих язы­ках — веро­ят­но, фини­кий­ском, иудей­ском, сирий­ском, испан­ском.

Умень­ше­ние чис­лен­но­сти про­ле­та­ри­а­та

Но если Цезарь вполне созна­тель­но при­ми­рил­ся с основ­ным харак­те­ром сто­ли­цы в том виде, в каком он ее застал, он, тем не менее, энер­гич­но содей­ст­во­вал улуч­ше­нию гос­под­ст­во­вав­ших в Риме при­скорб­ных и позор­ных поряд­ков. К сожа­ле­нию, уни­что­жить корень зла было все­го труд­нее. Устра­нить раб­ство с нераз­луч­ны­ми с ним бед­ст­ви­я­ми для всей стра­ны Цезарь не мог; оста­ет­ся нере­шен­ным, сде­лал ли бы он со вре­ме­нем хоть попыт­ку огра­ни­чить коли­че­ство рабов в сто­ли­це, как он это сде­лал в дру­гой обла­сти. Так же мало мог Цезарь создать в сто­ли­це, точ­но вол­шеб­ст­вом, сво­бод­ную про­мыш­лен­ность; одна­ко гро­мад­ные соору­же­ния, пред­при­ня­тые им, устра­ни­ли до извест­ной сте­пе­ни царив­шую там голо­дов­ку и откры­ли с.426 про­ле­та­ри­а­ту источ­ник неболь­шо­го, но чест­но­го зара­бот­ка. Зато Цезарь энер­гич­но забо­тил­ся об умень­ше­нии мас­сы сво­бод­но­го про­ле­та­ри­а­та. Посто­ян­ный наплыв про­ле­та­ри­ев, при­вле­кае­мых в Рим разда­чей хле­ба, если не совер­шен­но пре­кра­тил­ся²⁰, то зна­чи­тель­но умень­шил­ся вслед­ст­вие пре­вра­ще­ния этой разда­чи во вспо­мо­ще­ст­во­ва­ние бед­ным, рас­счи­тан­ное на стро­го опре­де­лен­ное чис­ло лиц. 348 Что же каса­ет­ся налич­но­го про­ле­та­ри­а­та, то, с одной сто­ро­ны, его ряды очи­ща­лись суда­ми, кото­рым было пред­пи­са­но отно­сить­ся к бро­дя­гам с бес­по­щад­ной стро­го­стью, с дру­гой же — широ­кой замор­ской коло­ни­за­ци­ей; из чис­ла 80 тыс. коло­ни­стов, кото­рых Цезарь пере­пра­вил за море в немно­гие годы сво­его прав­ле­ния, зна­чи­тель­ная часть была взя­та из низ­ших сло­ев сто­лич­но­го насе­ле­ния; так, напри­мер, боль­шин­ство коринф­ских коло­ни­стов состав­ля­ли воль­ноот­пу­щен­ни­ки. Если в про­ти­во­по­лож­ность преж­не­му поряд­ку, вос­пре­щав­ше­му воль­ноот­пу­щен­ни­кам доступ к каким-либо город­ским почет­ным долж­но­стям, Цезарь открыл перед ними в сво­их коло­ни­ях две­ри город­ско­го сове­та, то это дела­лось, без сомне­ния, для того, чтобы скло­нить к пере­се­ле­нию тех из них, кото­рые поль­зо­ва­лись луч­шей репу­та­ци­ей. Но это пере­се­ле­ние было, по всей види­мо­сти, не толь­ко пре­хо­дя­щим меро­при­я­ти­ем. Убеж­ден­ный, как и все дру­гие рас­суди­тель­ные люди, что един­ст­вен­ным дей­ст­ви­тель­ным сред­ст­вом про­тив бед­ст­вий про­ле­та­ри­а­та явля­ет­ся пра­виль­но орга­ни­зо­ван­ная систе­ма коло­ни­за­ции, и имея воз­мож­ность осу­ще­ст­вить ее бла­го­да­ря харак­те­ру рим­ско­го государ­ства в почти неогра­ни­чен­ном раз­ме­ре, Цезарь, веро­ят­но, имел в виду про­во­дить эту линию и впредь, откры­вая все воз­об­нов­ля­ю­ще­му­ся злу посто­ян­ный исток. Затем были при­ня­ты меры для того, чтобы огра­ни­чить извест­ным пре­де­лом опас­ные коле­ба­ния цен важ­ней­ших пред­ме­тов пита­ния на сто­лич­ных рын­ках. Устро­ен­ные по-ново­му и управ­ля­е­мые в либе­раль­ном духе государ­ст­вен­ные финан­сы дава­ли сред­ства для дости­же­ния это­го, и два вновь назна­чен­ных долж­ност­ных лица, «хлеб­ные эди­лы» (стр. 407), при­ня­ли на себя спе­ци­аль­ный над­зор за постав­щи­ка­ми и рын­ка­ми сто­ли­цы.

Огра­ни­че­ние дея­тель­но­сти клу­бов

Дея­тель­ность клу­бов была огра­ни­че­на гораздо эффек­тив­нее, чем это мог­ло быть достиг­ну­то каки­ми-либо запре­ти­тель­ны­ми зако­на­ми, изме­не­ни­ем государ­ст­вен­но­го строя, так как с паде­ни­ем рес­пуб­ли­ки, рес­пуб­ли­кан­ских выбо­ров и судов пре­кра­ти­лись сами собой под­ку­пы и наси­лия над изби­ра­тель­ны­ми и судеб­ны­ми кол­ле­ги­я­ми и вооб­ще все поли­ти­че­ские сатур­на­лии чер­ни. Кро­ме того, ассо­ци­а­ции, воз­ник­шие на осно­ва­нии зако­на с.427 Кло­дия, были закры­ты, и все дела о подоб­ных обще­ствах постав­ле­ны были под выс­ший над­зор пра­ви­тель­ст­вен­ных аген­тов. За исклю­че­ни­ем ста­рин­ных цехов и обществ, рели­ги­оз­ных объ­еди­не­ний иуде­ев и дру­гих осо­бо ого­во­рен­ных кате­го­рий, для кото­рых, по-види­мо­му, доста­точ­но было одной лишь заяв­ки сена­ту, откры­тие посто­ян­но­го обще­ства с пери­о­ди­че­ски­ми собра­ни­я­ми и посто­ян­ны­ми коми­те­та­ми было постав­ле­но в зави­си­мость от полу­че­ния раз­ре­ше­ния от сена­та, выда­вав­ше­го его, лишь запро­сив спер­ва мне­ние монар­ха.

Улич­ная поли­ция

Наряду с этим ста­ли более стро­го при­ме­нять­ся уго­лов­ные зако­ны и была орга­ни­зо­ва­на энер­гич­ная поли­ция. Нака­за­ния, в осо­бен­но­сти за насиль­ст­вен­ные дея­ния, были уси­ле­ны, и нера­зум­ное опре­де­ле­ние рес­пуб­ли­кан­ско­го зако­на, что пре­дан­но­му суду пре­ступ­ни­ку пре­до­став­ля­ет­ся доб­ро­воль­ным уда­ле­ни­ем в изгна­ние снять с себя часть заслу­жен­но­го им нака­за­ния, было с пол­ным осно­ва­ни­ем отме­не­но. Подроб­ная инструк­ция, состав­лен­ная Цеза­рем для сто­лич­ной поли­ции, в зна­чи­тель­ной части дошла до нас, и желаю­щий может убедить­ся, что импе­ра­тор не пре­не­брег и поста­нов­ле­ни­я­ми о том, чтобы домо­вла­дель­цы содер­жа­ли в исправ­но­сти ули­цы и мости­ли тро­туа­ры во всю шири­ну обте­сан­ным кам­нем, и издал рас­по­ря­же­ние о дви­же­нии палан­ки­нов и эки­па­жей, кото­рым состо­я­ние улиц поз­во­ля­ло сво­бод­но пере­дви­гать­ся лишь в вечер­ние и ноч­ные часы. 349 Глав­ный над­зор за мест­ной поли­ци­ей остал­ся и впредь, глав­ным обра­зом, в руках четы­рех эди­лов, каж­дый из кото­рых полу­чил теперь (если это не было сде­ла­но уже рань­ше) в свое веде­ние точ­но огра­ни­чен­ный поли­цей­ский рай­он сто­ли­цы.

Сто­лич­ные построй­ки

Нако­нец, стро­и­тель­ное дело в сто­ли­це и свя­зан­ные с ним заботы об обще­по­лез­ных учреж­де­ни­ях вооб­ще полу­чи­ли бла­го­да­ря Цеза­рю, соеди­няв­ше­му в себе со свой­ст­вен­ной рим­ля­нам стра­стью стро­ить­ся и спо­соб­но­сти орга­ни­за­то­ра, вне­зап­ное раз­ви­тие, не толь­ко поло­жив­шее конец бес­хо­зяй­ст­вен­но­сти, гос­под­ст­во­вав­шей здесь в послед­нюю анар­хи­че­скую пору, но так­же затмив­шее все, что совер­ши­ла рим­ская ари­сто­кра­тия в луч­шие свои дни, так как гений Цеза­ря оста­вил дале­ко поза­ди доб­ро­со­вест­ные уси­лия Мар­ци­ев и Эми­ли­ев. Цезарь пре­взо­шел сво­их пред­ше­ст­вен­ни­ков не толь­ко рас­ши­ре­ни­ем стро­и­тель­ной дея­тель­но­сти самой по себе и раз­ме­ром затра­чен­ных на нее сумм, но истин­но поли­ти­че­ским чутьем и пони­ма­ни­ем общей поль­зы, отли­чаю­щи­ми все, что пред­при­нял он для обще­ст­вен­ных учреж­де­ний Рима, от всех подоб­ных начи­на­ний дру­гих лиц. Он не воз­во­дил, подоб­но сво­им пре­ем­ни­кам, хра­мов и дру­гих рос­кош­ных зда­ний, зато рим­ский форум, на кото­ром все еще про­ис­хо­ди­ли собра­ния граж­дан, заседа­ли суд и бир­жа, име­ли место обыч­ные дело­вые сно­ше­ния и шата­лась мас­са празд­но­го люда, был осво­бож­ден по край­ней мере от сбо­рищ и судов. Для пер­вой цели Цезарь устро­ил новую пло­щадь — Сеп­та Юлия с.428 (Saep­ta Julia) на Мар­со­вом поле; для послед­ней отвел новое место — форум Юлия — меж­ду Капи­то­ли­ем и Пала­ти­ном. Подоб­ным же духом отли­ча­ет­ся и дру­гое его рас­по­ря­же­ние, в силу кото­ро­го сто­лич­ным баням достав­ля­лось еже­год­но, глав­ным обра­зом, из Афри­ки, 3 мил­ли­о­на фун­тов мас­ла, вслед­ст­вие чего ста­но­ви­лось воз­мож­ным без­воз­мезд­но давать мою­щим­ся то мас­ло, кото­рое было им нуж­но для нати­ра­ния тела, что при древ­ней дие­те­ти­ке, осно­ван­ной пре­иму­ще­ст­вен­но на купа­нье и нати­ра­нии тела мазя­ми, явля­лось в выс­шей сте­пе­ни целе­со­об­раз­ной поли­цей­ской мерой гиги­е­ны и сани­та­рии. Эти круп­ные меро­при­я­тия были, одна­ко, толь­ко нача­лом пол­ней­шей пере­строй­ки горо­да Рима. Состав­ле­ны были уже про­ек­ты построй­ки ново­го зда­ния для сена­та, ново­го рос­кош­но­го рын­ка, теат­ра, кото­рый дол­жен был сопер­ни­чать с Пом­пе­е­вым, пуб­лич­ной латин­ской и гре­че­ской биб­лио­те­ки по образ­цу недав­но погиб­шей в Алек­сан­дрии (пер­вое учреж­де­ние это­го рода в Риме) и, нако­нец, хра­ма Мар­са, кото­рый богат­ст­вом и вели­ко­ле­пи­ем пре­взо­шел бы все суще­ст­во­вав­шее до той поры. Еще гени­аль­нее был замы­сел про­ло­жить канал через Помп­тин­ские болота и отве­сти их воды в Тарра­ци­ну, далее, изме­нить все ниж­нее тече­ние Тиб­ра и, начи­ная от нынеш­не­го Pon­te Mol­le, дать ему, вме­сто его преж­не­го направ­ле­ния — от Вати­кан­ско­го и Мар­со­ва поля к Остии, новое направ­ле­ние — вокруг Вати­кан­ско­го поля и Яни­куль­ско­го хол­ма в Остию, где неудоб­ный рейд дол­жен был усту­пить место про­стор­ной искус­ст­вен­ной гава­ни. С осу­щест­вле­ни­ем это­го гигант­ско­го про­ек­та, с одной сто­ро­ны, изго­нял­ся опас­ней­ший враг сто­ли­цы — испор­чен­ный воздух сосед­ней мест­но­сти, а с дру­гой — сра­зу уве­ли­чи­лась крайне огра­ни­чен­ная воз­мож­ность пред­при­ни­мать новые соору­же­ния в сто­ли­це; пере­не­сен­ное вслед­ст­вие это­го на левый берег Тиб­ра Вати­кан­ское поле мог­ло заме­нить собой Мар­со­во поле, а обшир­ное Мар­со­во поле ста­но­ви­лось при­год­ным для обще­ст­вен­ных и част­ных постро­ек. Одно­вре­мен­но с этим сто­ли­ца полу­чи­ла бы столь недо­ста­вав­ший ей без­опас­ный порт. Каза­лось, буд­то импе­ра­тор хотел дви­гать гора­ми и река­ми и 350 всту­пить в состя­за­ние даже с самой при­ро­дой. Но, сколь­ко бы ни выиг­рал Рим бла­го­да­ря ново­му поряд­ку в отно­ше­нии удобств и вели­ко­ле­пия, поли­ти­че­ское гла­вен­ство, как уже было ска­за­но, было утра­че­но им без­воз­врат­но и по той же при­чине. Вре­мя пока­за­ло, как про­ти­во­есте­ствен­но и пре­врат­но было отож­дест­вле­ние государ­ства с горо­дом Римом; но это поло­же­ние слиш­ком срос­лось с самим суще­ст­вом рим­ской рес­пуб­ли­ки и не мог­ло утра­тить зна­че­ния преж­де, чем падет сама рес­пуб­ли­ка. Лишь в новом Цеза­ре­вом государ­стве оно было совсем устра­не­но за исклю­че­ни­ем раз­ве несколь­ких юриди­че­ских фик­ций. Сто­ли­ца была урав­не­на в пра­во­вом отно­ше­нии со все­ми про­чи­ми муни­ци­па­ли­те­та­ми, и Цезарь, заботясь и тут, как все­гда, не толь­ко о водво­ре­нии поряд­ка, но и о том, чтобы каж­дый пред­мет был офи­ци­аль­но обо­зна­чен соот­вет­ст­ву­ю­щим с.429 име­нем, соста­вил свое поло­же­ние об ита­лий­ском муни­ци­паль­ном устрой­стве, без сомне­ния, умыш­лен­но, оди­на­ко­во и для сто­ли­цы и для всех про­чих город­ских общин. К это­му нуж­но при­ба­вить, что Рим имен­но пото­му, что он как сто­ли­ца был не спо­со­бен раз­вить у себя сво­бод­ные общин­ные нача­ла, сто­ял даже в импе­ра­тор­ский пери­од дале­ко поза­ди осталь­ных муни­ци­па­ли­те­тов. Рес­пуб­ли­кан­ский Рим был вер­те­пом раз­бой­ни­ков, но в то же вре­мя и государ­ст­вом; Рим в дни монар­хии, хотя и стал укра­шать себя всей рос­ко­шью трех частей све­та, бли­стать золо­том и мра­мо­ром, играл все-таки в государ­стве роль цар­ско­го двор­ца и, вме­сте с тем, бога­дель­ни для бед­ных, т. е. являл­ся неиз­беж­ным злом.

Ита­лия и ее сель­ское хозяй­ство

Если в сто­ли­це зада­ча заклю­ча­лась лишь в том, чтобы поли­цей­ски­ми мера­ми, про­веден­ны­ми в широ­ких раз­ме­рах, устра­нить явные для всех непо­ряд­ки, то несрав­нен­но труд­нее было под­нять глу­бо­ко рас­стро­ен­ное ита­лий­ское народ­ное хозяй­ство. Глав­ные неду­ги его были ука­за­ны уже выше — быст­рое сокра­ще­ние зем­ледель­че­ско­го и неесте­ствен­ный рост тор­го­во­го насе­ле­ния, к чему при­со­еди­ня­лось необо­зри­мое чис­ло дру­гих неду­гов. Чита­тель, веро­ят­но, не забыл, в каком поло­же­нии нахо­ди­лось сель­ское хозяй­ство Ита­лии. Несмот­ря на самые серь­ез­ные попыт­ки поме­шать уни­что­же­нию мел­ко­го земле­вла­де­ния, вряд ли где-нибудь в Ита­лии в тес­ном смыс­ле сло­ва, за исклю­че­ни­ем апен­нин­ских и абруцц­ских долин, кре­стьян­ское хозяй­ство явля­лось в это вре­мя гос­под­ст­ву­ю­щей фор­мой хозяй­ства. Что каса­ет­ся круп­но­го сель­ско­го хозяй­ства, то нам труд­но под­ме­тить суще­ст­вен­ную раз­ни­цу меж­ду при­веден­ным уже выше опи­са­ни­ем его у Като­на и тем, кото­рое оста­вил Варрон, раз­ве толь­ко то, что оно и в хоро­ших и в дур­ных сво­их сто­ро­нах отра­жа­ет вли­я­ние роста город­ской жиз­ни в Риме. «Быва­ло, — гово­рит Варрон, — жит­ни­ца в име­нии была обшир­нее гос­под­ско­го дома, — теперь же обык­но­вен­но видишь обрат­ное». На туску­лан­ских и тибур­тин­ских полях, на побе­ре­жье в Тарра­цине и Бай­ях, там, где быва­ло ста­рое латин­ское и ита­лий­ское кре­стьян­ство засе­ва­ло поля и сни­ма­ло жат­ву, воз­вы­ша­лись теперь в бес­по­лез­ном блес­ке вил­лы рим­ских бога­чей, и мно­гие из них сво­и­ми сада­ми и водо­про­во­да­ми, резер­ву­а­ра­ми соле­ной и прес­ной воды, устро­ен­ны­ми для сохра­не­ния и раз­мно­же­ния реч­ных и мор­ских рыб, сад­ка­ми для ули­ток и белок, запо­вед­ни­ка­ми для раз­веде­ния зай­цев, кро­ли­ков, оле­ней, серн и каба­нов и птич­ни­ка­ми, где води­лись даже журав­ли и пав­ли­ны, покры­ва­ли про­стран­ство, год­ное для горо­да сред­ней вели­чи­ны. Но рос­кошь боль­шо­го горо­да обо­га­ща­ет часто при­леж­но­го тру­же­ни­ка и дает про­пи­та­ние боль­ше­му чис­лу бед­ных, чем щед­рая на пода­я­ния филан­тро­пия. Птич­ни­ки и рыб­ные сад­ки знат­ных бар были, конеч­но, 351 очень доро­го­сто­я­щей зате­ей. Но и по сво­им раз­ме­рам и по затра­чи­вае­мым уси­ли­ям этот вид хозяй­ства раз­вил­ся до такой сте­пе­ни, что, напри­мер, налич­ный состав одной голу­бят­ни оце­ни­вал­ся в целых с.430 100 тыс. сестер­ци­ев — воз­ник­ло пра­виль­ное пти­це­вод­ство, и добы­вае­мое в птич­ни­ках удоб­ре­ние при­ни­ма­лось в рас­чет для возде­лы­ва­ния полей; быва­ли при­ме­ры, что какой-нибудь тор­го­вец пти­ца­ми был в состо­я­нии доста­вить сра­зу 5 тыс. дроздов (даже их уме­ли тогда раз­во­дить); за пла­ту в 3 дена­рия за шту­ку рыб­ный тор­го­вец мог доста­вить сра­зу же 2 тыс. мурен, а от про­да­жи рыб, остав­ших­ся после Луция Лукул­ла, выру­че­но было 40 тыс. сестер­ци­ев. Понят­но, что при таких усло­ви­ях тот, кто с уме­ньем и при­леж­но при­нял­ся бы за такое дело, мог полу­чить очень зна­чи­тель­ную при­быль при срав­ни­тель­но неболь­шом основ­ном капи­та­ле. Один мел­кий пче­ло­вод того вре­ме­ни про­да­вал каж­дый год со сво­его неболь­шо­го сада, вели­чи­ною в мор­ген, лежав­ше­го побли­зо­сти от Фале­ри­ев, меду не менее чем на 10 тыс. сестер­ци­ев. Сорев­но­ва­ние сель­ских хозя­ев, раз­во­див­ших пло­до­вые дере­вья, дохо­ди­ло до того, что в изящ­ных вил­лах кла­до­вая для пло­дов, выло­жен­ная мра­мо­ром, неред­ко слу­жи­ла в то же вре­мя и сто­ло­вой, и в ней выстав­ля­лись напо­каз дико­вин­ные, ино­гда, веро­ят­но, про­сто куп­лен­ные пло­ды, выда­вав­ши­е­ся за про­дук­ты соб­ст­вен­ных садов. В эту же пору зане­се­но было в ита­лий­ские сады раз­веде­ние мало­азий­ской виш­ни и дру­гих чуже­зем­ных пло­до­вых дере­вьев. Ого­ро­ды, гряды роз и фиа­лок при­но­си­ли в Лации и Кам­па­нии бога­тый доход, и «базар лакомств» (fo­rum cu­pe­di­nis) воз­ле Свя­щен­ной ули­цы, где обык­но­вен­но про­да­ва­лись пло­ды, мед и вен­ки, играл важ­ную роль в сто­лич­ной жиз­ни. Вооб­ще хозяй­ство в боль­ших име­ни­ях, пред­став­ляв­шее собой хозяй­ство план­та­тор­ское, достиг­ло очень высо­кой сту­пе­ни раз­ви­тия. Доли­на Риэти, окрест­но­сти Фуцин­ско­го озе­ра, мест­но­сти у Лири­са и Вол­тур­на, вооб­ще сред­няя Ита­лия, нахо­ди­лись, в сель­ско­хо­зяй­ст­вен­ном отно­ше­нии, в самом цве­ту­щем состо­я­нии; даже неко­то­рые отрас­ли про­мыш­лен­но­сти, кото­рые мог­ли при­нять уча­стие в экс­плуа­та­ции име­ния сила­ми раб­ско­го труда, были осво­е­ны наи­бо­лее куль­тур­ны­ми сель­ски­ми хозя­е­ва­ми, а там, где обсто­я­тель­ства тому бла­го­при­ят­ст­во­ва­ли, в име­нии устра­и­ва­лись трак­ти­ры, прядиль­ни и в осо­бен­но­сти кир­пич­ные заво­ды. Ита­лий­ские про­из­во­ди­те­ли, осо­бен­но вино­де­лы и мас­ло­де­лы, не толь­ко снаб­жа­ли ита­лий­ские рын­ки, но и дела­ли боль­шие обо­роты эти­ми обо­и­ми про­дук­та­ми и в замор­ской экс­порт­ной тор­гов­ле. Скром­ное спе­ци­аль­но науч­ное сочи­не­ние, дошед­шее до нас от тех вре­мен, срав­ни­ва­ет Ита­лию с боль­шим пло­до­вым садом, и те кар­ти­ны, кото­рые набра­сы­ва­ет совре­мен­ный поэт, изо­бра­жая свою пре­крас­ную роди­ну, где обиль­но оро­шен­ные луга, рос­кош­ные хлеб­ные поля, сме­ю­щи­е­ся хол­мы, покры­тые вино­град­ни­ка­ми, окайм­ля­ют­ся тем­ны­ми ряда­ми олив­ко­вых дере­вьев, где стра­на, сия­ю­щая раз­но­об­раз­ны­ми пре­ле­стя­ми, пита­ет в сво­ем лоне пре­крас­ные сады и увен­ча­на пло­до­вы­ми дере­вья­ми, — эти кар­ти­ны, оче­вид­но, вер­но пере­даю­щие то, что поэт еже­днев­но имел перед гла­за­ми, пере­но­сят нас в самые цве­ту­щие части Тос­ка­ны и Ter­ra di la­vo­ro. Ското­вод­ство, боль­ше все­го рас­про­стра­няв­ше­е­ся в силу ука­зан­ных уже с.431 обсто­я­тельств все шире и шире на юге и юго-восто­ке, было во всех отно­ше­ни­ях шагом назад; но и оно в извест­ной сте­пе­ни содей­ст­во­ва­ло обще­му подъ­ему хозяй­ства, так как для улуч­ше­ния пород скота было сде­ла­но мно­го и, напри­мер, за поро­ди­сто­го осла пла­ти­лось по 60 тыс., 100 тыс., даже по 400 тыс. сестер­ци­ев. Про­цве­таю­щее ита­лий­ское сель­ское хозяй­ство 352 дости­га­ло в эту пору, когда ему спо­соб­ст­во­ва­ло общее раз­ви­тие куль­ту­ры и оби­лие капи­та­лов, несрав­нен­но более бле­стя­щих резуль­та­тов, чем при ста­ром кре­стьян­ском хозяй­стве, и пере­шло даже за пре­де­лы Ита­лии, так как ита­лий­ские сель­ские хозя­е­ва экс­плу­а­ти­ро­ва­ли и в про­вин­ци­ях боль­шие участ­ки зем­ли, раз­во­дя там скот и даже зани­ма­ясь зем­леде­ли­ем.

Денеж­ное хозяй­ство

Для того чтобы ста­ло ясно, какие раз­ме­ры при­ни­ма­ло наряду с круп­ным сель­ским хозяй­ст­вом, достиг­шим небы­ва­ло­го про­цве­та­ния на раз­ва­ли­нах мел­ко­го кре­стьян­ства, денеж­ное хозяй­ство и как ита­лий­ское купе­че­ство, сопер­ни­чая с иуде­я­ми и раз­лив­шись по всем про­вин­ци­ям и зави­си­мым государ­ствам импе­рии, стя­ну­ло, нако­нец, все капи­та­лы в Рим, — для это­го доста­точ­но после ска­зан­но­го преж­де об этом пред­ме­те ука­зать на тот факт, что на сто­лич­ном денеж­ном рын­ке ссуд­ный про­цент был равен лишь шести и что день­ги в Риме были, таким обра­зом, дешев­ле, чем когда-либо во всей древ­ней исто­рии.

Соци­аль­ные неустрой­ства

При такой систе­ме народ­но­го хозяй­ства, когда тор­гов­ля и хле­бо­па­ше­ство были осно­ва­ны на скоп­ле­нии капи­та­лов и спе­ку­ля­ции, воз­ник­ло страш­ней­шее нера­вен­ство в рас­пре­де­ле­нии богатств. Часто и ино­гда неумест­но употреб­ля­е­мое выра­же­ние о государ­стве, состо­я­щем из мил­ли­о­не­ров и нищих, нигде, быть может, не оправ­ды­ва­лось в такой сте­пе­ни, как в Риме в послед­ний пери­од рес­пуб­ли­ки; и нигде точ­но так же основ­ной прин­цип рабо­вла­дель­че­ско­го государ­ства, в силу кото­ро­го бога­тый чело­век, живу­щий трудом сво­их рабов, неиз­мен­но счи­тал­ся почтен­ным, бед­ный же, суще­ст­во­вав­ший трудом рук сво­их, почи­тал­ся пре­зрен­ным, нигде этот прин­цип не являл­ся с такой ужа­саю­щей оче­вид­но­стью руко­во­дя­щим нача­лом всех обще­ст­вен­ных и част­ных отно­ше­ний²¹.

с.432 353 Насто­я­ще­го сред­не­го сосло­вия, в нашем смыс­ле сло­ва, в Риме не было, да и вооб­ще его не может быть во вполне сло­жив­шем­ся рабо­вла­дель­че­ском государ­стве; чем-то вро­де насто­я­ще­го сред­не­го сосло­вия, до неко­то­рой сте­пе­ни соот­вет­ст­вуя ему на деле, были те бога­тые ком­мер­сан­ты и земле­вла­дель­цы, кото­рые были доста­точ­но необ­ра­зо­ва­ны или, пожа­луй, настоль­ко обра­зо­ва­ны для того, чтобы замкнуть­ся в сфе­ре сво­ей дея­тель­но­сти и дер­жать­ся вда­ле­ке от обще­ст­вен­ной жиз­ни. Сре­ди дело­вых людей, где мно­го­чис­лен­ные воль­ноот­пу­щен­ни­ки и дру­гие выскоч­ки часто увле­ка­лись жела­ни­ем играть роль важ­но­го бари­на, таких разум­ных людей было немно­го; при­ме­ром может слу­жить неред­ко упо­ми­нае­мый в памят­ни­ках того вре­ме­ни Тит Пом­по­ний Аттик, кото­рый, при­об­ре­тя гро­мад­ное состо­я­ние частью сель­ским хозяй­ст­вом, кото­рым он зани­мал­ся в Ита­лии и Эпи­ре, частью денеж­ны­ми опе­ра­ци­я­ми, охва­тив­ши­ми всю Ита­лию, Гре­цию, Македо­нию и Малую Азию, остал­ся, несмот­ря на все это, про­стым дело­вым чело­ве­ком, не доби­вал­ся ника­кой долж­но­сти, не при­ни­мал даже уча­стия в государ­ст­вен­ных денеж­ных опе­ра­ци­ях, а, дале­кий как от ска­ред­ной эко­но­мии, так и от бес­пут­ной и неснос­ной рос­ко­ши того вре­ме­ни (стол, напри­мер, обхо­дил­ся ему еже­днев­но в 100 сестер­ци­ев), удо­вле­тво­рял­ся спо­кой­ным суще­ст­во­ва­ни­ем, где соеди­ня­лись пре­лесть сель­ской и город­ской жиз­ни, удо­воль­ст­вие обще­ния с луч­шим обще­ст­вом Рима и Гре­ции и наслаж­де­ние лите­ра­ту­рой и искус­ст­вом. Более мно­го­чис­лен­ны­ми и дело­ви­ты­ми были ита­лий­ские земле­вла­дель­цы ста­ро­го скла­да. Совре­мен­ная лите­ра­ту­ра сохра­ни­ла в харак­те­ри­сти­ке Секс­та Рос­ция, уби­то­го в 673 г. [81 г.] во вре­мя про­скрип­ций, образ тако­го сель­ско­го дво­ря­ни­на (pa­ter fa­mi­lias rus­ti­ca­nus). Состо­я­ние его, состав­ляв­шее 6 мил­ли­о­нов сестер­ци­ев, заклю­ча­лось, глав­ным обра­зом, в его трид­ца­ти с.433 поме­стьях; хозяй­ство он ведет сам, рацио­наль­но и с увле­че­ни­ем; в сто­ли­цу явля­ет­ся ред­ко или нико­гда, а если и появ­ля­ет­ся, то не менее выде­ля­ет­ся сво­и­ми неоте­сан­ны­ми мане­ра­ми сре­ди свет­ских сена­то­ров, чем мно­го­чис­лен­ная тол­па его гру­бых батра­ков сре­ди тол­пы мод­ных сто­лич­ных слуг. В боль­шей мере, чем кос­мо­по­ли­ти­че­ски обра­зо­ван­ные ари­сто­кра­ты и купе­че­ское сосло­вие, всюду пус­кав­шее и нигде не пустив­шее кор­ни, эти земле­вла­дель­цы и суще­ст­во­вав­шие, глав­ным обра­зом, бла­го­да­ря им «зем­ледель­че­ские горо­да» («mu­ni­ci­pia rus­ti­ca­na») сохра­ня­ли как нра­вы и обы­чаи отцов, так и их чистый и бла­го­род­ный язык. Класс земле­вла­дель­цев счи­та­ет­ся основ­ным эле­мен­том нации; спе­ку­лянт, соста­вив­ший себе состо­я­ние и желаю­щий вой­ти в ряды избран­но­го обще­ства, поку­па­ет зем­лю и ста­ра­ет­ся если не сам стать поме­щи­ком, то по край­ней мере вос­пи­тать в этом духе сво­его сына. Мы нахо­дим следы это­го земле­вла­дель­че­ско­го клас­са везде, где в поли­ти­ке ска­зы­ва­ет­ся народ­ное направ­ле­ние и где лите­ра­ту­ра дает све­жие отрост­ки; из его рядов пат­рио­ти­че­ская оппо­зи­ция про­тив новой монар­хии полу­ча­ла свои луч­шие силы; к это­му слою при­над­ле­жа­ли Варрон, Лукре­ций, Катулл; и, быть может, нигде отно­си­тель­ная све­жесть это­го земле­вла­дель­че­ско­го быта не высту­па­ет с таки­ми харак­тер­ны­ми чер­та­ми, как в гра­ци­оз­ном введе­нии, напи­сан­ном в Арпине, ко вто­рой кни­ге трак­та­та Цице­ро­на «О зако­нах», состав­ля­ю­щем цве­ту­щий оазис в ужас­ной пустыне созда­ний это­го столь же бес­со­дер­жа­тель­но­го, как и пло­до­ви­то­го писа­ки.

Бед­ня­ки

Но обра­зо­ван­ное купе­че­ство и энер­гич­ное земле­вла­дель­че­ское сосло­вие засло­ня­ют­ся дву­мя задаю­щи­ми тон клас­са­ми обще­ства: нищен­ст­ву­ю­щим наро­дом и насто­я­щи­ми маг­на­та­ми. У нас нет 354 ста­ти­сти­че­ских дан­ных, кото­рые мог­ли бы точ­но опре­де­лить отно­си­тель­ные раз­ме­ры бед­но­сти и богат­ства в эту эпо­ху, но здесь нуж­но сно­ва вспом­нить заме­ча­ние, сде­лан­ное почти за пять­де­сят лет до это­го одним рим­ским государ­ст­вен­ным чело­ве­ком, что чис­ло семейств, обла­дав­ших солид­ным богат­ст­вом, не пре­вы­ша­ло в рядах рим­ско­го граж­дан­ства двух тысяч. С тех пор само граж­дан­ство ста­ло иным. Но есть несо­мнен­ные при­зна­ки того, что дис­про­пор­ция меж­ду бед­но­стью и богат­ст­вом была по край­ней мере так же вели­ка. Про­грес­си­ро­вав­шее обни­ща­ние наро­да рез­ко про­яв­ля­ет­ся в при­то­ке его в места разда­чи хле­ба, а так­же на вер­бов­ку в вой­ска; факт же воз­рас­та­ния богат­ства опре­де­лен­но под­твер­жда­ет­ся одним из писа­те­лей это­го поко­ле­ния, когда, гово­ря об усло­ви­ях жиз­ни в дни Мария, он заме­ча­ет, что состо­я­ние в 2 мил­ли­о­на сестер­ци­ев «при тогдаш­них усло­ви­ях счи­та­лось богат­ст­вом»; тому же соот­вет­ст­ву­ют и дан­ные, кото­рые мы име­ем о богат­ствах отдель­ных лиц. Неве­ро­ят­но бога­тый Луций Доми­ций Аге­но­барб обе­щал дать из соб­ст­вен­ных средств 20 тыс. сол­да­там по 4 юге­ра зем­ли каж­до­му; состо­я­ние Пом­пея дохо­ди­ло до 70 мил­ли­о­нов сестер­ци­ев; состо­я­ние акте­ра Эзопа — до с.434 20 мил­ли­о­нов; Марк Красс, бога­тей­ший сре­ди бога­чей, имел в нача­ле сво­ей карье­ры 7 мил­ли­о­нов, в кон­це же ее, после разда­чи гро­мад­ных сумм наро­ду, 170 мил­ли­о­нов сестер­ци­ев. Резуль­та­том такой бед­но­сти и тако­го богат­ства было совер­шен­но раз­лич­ное для той и дру­гой сто­ро­ны по внеш­но­сти, но, в сущ­но­сти, совер­шен­но тож­де­ст­вен­ное эко­но­ми­че­ское и нрав­ст­вен­ное раз­ло­же­ние. Если про­сто­людин спа­сал­ся от голод­ной смер­ти толь­ко бла­го­да­ря под­держ­ке из государ­ст­вен­ных средств, то необ­хо­ди­мым след­ст­ви­ем это­го нищен­ско­го состо­я­ния, являв­шим­ся, прав­да, иной раз и при­чи­ной его, была нищен­ская леность и раз­гул. Вме­сто того чтобы работать, рим­ский пле­бей пред­по­чи­тал сидеть в теат­ре; каба­ки и пуб­лич­ные дома име­ли такой успех, что дема­го­ги нахо­ди­ли выгод­ным для себя при­вле­кать на свою сто­ро­ну пре­иму­ще­ст­вен­но хозя­ев подоб­ных заведе­ний. Бои гла­ди­а­то­ров, вопло­ще­ние и фак­тор страш­ной демо­ра­ли­за­ции древ­не­го мира, достиг­ли тако­го про­цве­та­ния, что одна про­да­жа их про­грамм явля­лась при­быль­ным делом; в это вре­мя было при­ду­ма­но страш­ное ново­введе­ние, в силу кото­ро­го вопрос о жиз­ни и смер­ти побеж­ден­но­го решал­ся не по пра­ви­лам поедин­ка или по про­из­во­лу победи­те­ля, а по капри­зу зри­те­лей, по зна­ку кото­рых победи­тель либо щадил, либо зака­лы­вал поверг­ну­то­го на зем­лю побеж­ден­но­го. Гла­ди­а­тор­ское ремес­ло так под­ня­лось в цене, или, пожа­луй, цена сво­бо­ды так пони­зи­лась, что неустра­ши­мость и сорев­но­ва­ние, исчез­нув­шие в это вре­мя с поля бит­вы, были обык­но­вен­ным явле­ни­ем сре­ди бив­ших­ся на арене, где, если того тре­бо­ва­ли пра­ви­ла поедин­ка, каж­дый гла­ди­а­тор давал зако­лоть себя, без­молв­но и не дрог­нув, и даже сво­бод­ные люди неред­ко про­да­ва­ли себя антре­пре­нё­рам, ста­но­вясь гла­ди­а­то­ра­ми ради сто­ла и жало­ва­нья. И в V в. [сер. IV — сер. III вв.] пле­беи голо­да­ли и тер­пе­ли нуж­ду, но сво­бо­ды сво­ей они не про­да­ва­ли; а юри­сты того вре­ме­ни вряд ли согла­си­лись бы с помо­щью гру­бо­го юриди­че­ско­го крюч­котвор­ства при­знать допу­сти­мым и даю­щим пра­во на иск столь же без­нрав­ст­вен­ный, как и про­ти­во­за­кон­ный кон­тракт тако­го наем­но­го гла­ди­а­то­ра, кото­рым он обя­зы­вал­ся «бес­пре­ко­слов­но давать вязать, бить, жечь и уби­вать себя, если того потре­бу­ют пра­ви­ла заведе­ния».

В выс­шем све­те ниче­го подоб­но­го не про­ис­хо­ди­ло, но, в сущ­но­сти, поло­же­ние было почти такое же или во вся­ком слу­чае не луч­ше. По части ниче­го­неде­ла­ния ари­сто­крат мог сме­ло поме­рять­ся с 355 про­ле­та­ри­ем; если послед­ний шатал­ся по ули­цам, то пер­вый нежил­ся до бело­го дня на пухо­ви­ках. Рас­то­чи­тель­ность цари­ла здесь с такой же неуме­рен­но­стью, как и без­вку­си­ем. Она завла­де­ла поли­ти­кой и теат­ром, конеч­но, ко вреду обо­их; кон­суль­ская долж­ность поку­па­лась за неве­ро­ят­ную цену; летом 700 г. [54 г.] голо­са одно­го толь­ко пер­во­го раз­ряда изби­ра­те­лей были опла­че­ны 10 мил­ли­о­на­ми сестер­ци­ев; точ­но так же и безум­ная рос­кошь деко­ра­ций отрав­ля­ла истин­но обра­зо­ван­но­му чело­ве­ку вся­кое наслаж­де­ние сце­ни­че­ской игрой. Пла­та за наем квар­тир была в Риме в сред­нем вчет­ве­ро выше, чем в ита­лий­ских с.435 горо­дах. Какой-то дом был одна­жды про­дан за 15 мил­ли­о­нов сестер­ци­ев. Дом Мар­ка Лепида (кон­су­ла 676 г. [78 г.]), кра­си­вей­ший в Риме в эпо­ху смер­ти Сул­лы, спу­стя одно толь­ко поко­ле­ние не был даже сотым в спис­ке рим­ских двор­цов. Мы уже упо­ми­на­ли о беше­ной погоне за вил­ла­ми; одна вил­ла, ценив­ша­я­ся, глав­ным обра­зом, из-за сво­его рыб­но­го сад­ка, была про­да­на за 4 мил­ли­о­на сестер­ци­ев. Насто­я­щий ари­сто­крат нуж­дал­ся теперь по край­ней мере в двух вил­лах: в одной сре­ди Сабин­ских или Аль­бан­ских гор близ сто­ли­цы, и в дру­гой — побли­зо­сти от купа­ний в Кам­па­нии; кро­ме того, ему по воз­мож­но­сти тре­бо­вал­ся еще сад перед ворота­ми Рима. Еще бо́льшим безум­ст­вом, чем эти вил­лы, были, так ска­зать, могиль­ные двор­цы, из кото­рых неко­то­рые и поныне свиде­тель­ст­ву­ют о том, в каких мас­сах плит высотой до неба нуж­дал­ся бога­тый рим­ля­нин, для того чтобы счи­тать­ся умер­шим соглас­но сво­е­му зва­нию. Не было так­же недо­стат­ка и в люби­те­лях лоша­дей и собак; запла­тить 24 тыс. сестер­ци­ев за кра­си­вую лошадь не пред­став­ля­ло ниче­го необы­чай­но­го. Все гоня­лись за мебе­лью из тон­ко­го дере­ва, — так, стол из афри­кан­ско­го кипа­ри­са сто­ил 1 мил­ли­он сестер­ци­ев; за оде­я­ни­я­ми из пур­пу­ро­вых мате­рий или про­зрач­но­го газа, а вме­сте с тем и за изящ­но дра­пи­ро­ван­ны­ми перед зер­ка­лом склад­ка­ми (как рас­ска­зы­ва­ют, ора­тор Гор­тен­зий осы­пал одно­го из сво­их кол­лег бра­нью за то, что тот смял его одеж­ду в тес­но­те); за дра­го­цен­ны­ми кам­ня­ми и жем­чу­гом, впер­вые в это вре­мя заме­нив­ши­ми древ­ние, несрав­нен­но более изящ­ные и худо­же­ст­вен­ные золотые укра­ше­ния. Не совер­шен­ное ли вар­вар­ство видим мы, когда во вре­мя три­ум­фа Пом­пея по слу­чаю победы над Мит­ра­да­том нес­ли изо­бра­же­ние победи­те­ля, сде­лан­ное из жем­чу­га, или когда в сто­ло­вой дива­ны и эта­жер­ки око­вы­ва­лись сереб­ром и даже кухон­ная утварь дела­лась из это­го метал­ла? К явле­ни­ям того же поряд­ка отно­сит­ся и то, что в эту эпо­ху соби­ра­те­ли ред­ко­стей выла­мы­ва­ют худо­же­ст­вен­но сде­лан­ные меда­льо­ны из древ­них сереб­ря­ных куб­ков, чтобы вста­вить их в золотые сосуды. Путе­ше­ст­во­ва­ли в то вре­мя тоже с боль­шой рос­ко­шью. «Когда путе­ше­ст­во­вал сици­лий­ский намест­ник, — рас­ска­зы­ва­ет Цице­рон, — что, конеч­но, дела­лось не зимой, а лишь с наступ­ле­ни­ем вес­ны, не той, что ука­за­на в кален­да­ре, а той, когда рас­пус­ка­ют­ся розы, он, подоб­но вифин­ским царям, пере­дви­гал­ся в палан­кине, кото­рый нес­ли восемь носиль­щи­ков. Сидел он на подуш­ках из маль­тий­ско­го газа, напол­нен­ных розо­вым листом; один венок укра­шал его голо­ву, дру­гой — шею, у носа он дер­жал тон­кий полот­ня­ный нюха­тель­ный мешо­чек, напол­нен­ный роза­ми. Таким обра­зом его нес­ли до самой его спаль­ни».

Рос­кошь в сто­ле

Но ни один вид рос­ко­ши не про­цве­тал в такой сте­пе­ни, как самый гру­бый из всех, а имен­но, рос­кошь за сто­лом. Все устрой­ство вилл, вся жизнь в них сво­ди­лась, в сущ­но­сти, к одной цели — обеду; не толь­ко име­лись раз­лич­ные сто­ло­вые для зимы и лета, но 356 сто­лы с.436 накры­ва­лись в кар­тин­ной гале­рее, в скла­де пло­дов, птич­ни­ке или на эст­ра­де, воз­двиг­ну­той в пар­ке для дичи; к этой эст­ра­де при появ­ле­нии в теат­раль­ном костю­ме лица, изо­бра­жав­ше­го Орфея, сбе­га­лись, лишь толь­ко он успе­вал сыг­рать туш, дрес­си­ро­ван­ные для этой цели оле­ни и каба­ны. Тако­вы были заботы о деко­ра­ции, но за этим отнюдь не забы­ва­лась и дей­ст­ви­тель­ность. Не толь­ко повар был дипло­ми­ро­ван­ным гаст­ро­но­мом, но часто сам хозя­ин являл­ся учи­те­лем сво­их пова­ров. Уже дав­но жар­кое было ото­дви­ну­то на зад­ний план мор­ски­ми рыба­ми и уст­ри­ца­ми, теперь же ита­лий­ская реч­ная рыба была совер­шен­но изгна­на с хоро­ше­го сто­ла, а ита­лий­ские вина и гаст­ро­но­ми­че­ские изде­лия счи­та­лись почти чем-то вуль­гар­ным. Во вре­мя народ­ных празд­неств пода­ва­лось теперь, кро­ме ита­лий­ско­го фалерн­ско­го вина, три сор­та ино­стран­ных вин: сици­лий­ское, лес­бос­ское, хиос­ское, в то вре­мя как за одно поко­ле­ние до того счи­та­лось доста­точ­ным, даже во вре­мя пыш­ных пиров, обне­сти один раз вокруг сто­ла гре­че­ское вино. В погре­бе ора­то­ра Гор­тен­зия нахо­дил­ся склад из 10 тыс. кув­ши­нов чуже­зем­но­го вина. Неуди­ви­тель­но, что ита­лий­ские вино­де­лы ста­ли жало­вать­ся на кон­ку­рен­цию гре­че­ских ост­ров­ных вин. Ни один есте­ство­ис­пы­та­тель не мог бы рев­ност­нее иссле­до­вать стра­ны и моря в поис­ках новых живот­ных и рас­те­ний, чем это дела­ли гаст­ро­но­мы того вре­ме­ни в поис­ках новых дели­ка­те­сов²². Если гость во избе­жа­ние послед­ст­вий все­го пред­ло­жен­но­го ему раз­но­об­ра­зия яст­ва при­ни­мал после обеда рвот­ное, то это нико­го более не пора­жа­ло. Раз­врат во всех его видах был настоль­ко систе­ма­ти­че­ским и неук­лю­жим, что нашел сво­их про­фес­со­ров, кото­рые жили тем, что дава­ли знат­ным юно­шам прак­ти­че­ские и тео­ре­ти­че­ские уро­ки поро­ка. Нет нуж­ды еще долее оста­нав­ли­вать­ся на этой дикой кар­тине само­го монотон­но­го раз­но­об­ра­зия, тем более, что и в этой обла­сти рим­ляне дале­ко не были ори­ги­наль­ны, а огра­ни­чи­ва­лись чрез­мер­ным и неле­пым под­ра­жа­ни­ем элли­но-восточ­ной рос­ко­ши.

Чрез­мер­ность дол­гов

с.437 Разу­ме­ет­ся, и Плу­тон, не хуже Кро­но­са, про­гла­ты­ва­ет сво­их детей; сопер­ни­че­ство из-за этих боль­шей частью ничтож­ных пред­ме­тов ари­сто­кра­ти­че­ских вожде­ле­ний до такой сте­пе­ни под­ня­ло цены на них, что люди, увле­кае­мые тече­ни­ем, про­жи­ва­ли в корот­кое вре­мя гро­мад­ное состо­я­ние и что даже те, кото­рые толь­ко ради пре­сти­жа про­де­лы­ва­ли вме­сте с дру­ги­ми самое необ­хо­ди­мое, долж­ны были видеть, как быст­ро про­ма­ты­ва­лось их уна­сле­до­ван­ное солид­ное бла­го­со­сто­я­ние. Так, напри­мер, кан­дида­ту­ра в кон­су­лы явля­лась 357 обык­но­вен­но для знат­ных семейств стол­бо­вой доро­гой, веду­щей к разо­ре­нию; то же самое мож­но ска­зать об играх, гро­мад­ных построй­ках и всех осталь­ных, прав­да, весе­лых, но зато доро­го сто­ив­ших заня­ти­ях. Истин­но цар­ские богат­ства того вре­ме­ни пре­вы­ша­лись толь­ко еще более гран­ди­оз­ны­ми дол­га­ми; в 692 г. [62 г.] Цезарь имел за выче­том налич­ных средств 25 мил­ли­о­нов сестер­ци­ев дол­гу; Марк Анто­ний имел в 24-лет­нем воз­расте 6 мил­ли­о­нов сестер­ци­ев дол­гу, а 14 лет спу­стя — 40 мил­ли­о­нов; Кури­он — 60 мил­ли­о­нов, Милон — 70 мил­ли­о­нов дол­гу. Насколь­ко эта рас­то­чи­тель­ная жизнь знат­ных рим­лян зави­се­ла от креди­та, пока­зы­ва­ет тот факт, что из-за зай­мов, сде­лан­ных раз­лич­ны­ми пре­тен­ден­та­ми на кон­суль­скую долж­ность, про­цен­ты одна­жды под­ня­лись вне­зап­но в Риме с четы­рех до вось­ми в месяц. Вме­сто того чтобы своевре­мен­но устро­ить кон­курс или лик­вида­цию и тем по край­ней мере выяс­нить поло­же­ние, долж­ник, напро­тив, обык­но­вен­но затя­ги­вал свою несо­сто­я­тель­ность, насколь­ко это было воз­мож­но; вме­сто того чтобы про­дать свое иму­ще­ство, в осо­бен­но­сти зем­ли, он по-преж­не­му делал зай­мы и разыг­ры­вал роль мни­мо­го бога­ча, пока крах не раз­ра­жал­ся тем гроз­нее и не начи­нал­ся кон­курс вро­де, напри­мер, Мило­но­ва, где креди­то­ры полу­чи­ли немно­го более 4 % с лик­вида­ци­он­ных сумм. При этом безум­но быст­ром пере­хо­де от богат­ства к банк­рот­ству и этом систе­ма­ти­че­ском обмане никто, конеч­но, не нажи­вал­ся, кро­ме рас­чет­ли­во­го бан­ки­ра, кото­рый умел вовре­мя откры­вать и пре­кра­щать кредит. Таким обра­зом, кредит­ные отно­ше­ния опять при­шли почти к тому же само­му пунк­ту, на кото­ром они нахо­ди­лись в V в. [сер. IV — сер. III вв.] — в худ­шее вре­мя соци­аль­но­го кри­зи­са; номи­наль­ные соб­ст­вен­ни­ки вла­де­ли сво­ей зем­лей лишь мило­стью креди­то­ров; долж­ни­ки или раб­ски под­чи­ня­лись им, так что менее зна­чи­тель­ные из них фигу­ри­ро­ва­ли в сви­те креди­то­ров, подоб­но воль­ноот­пу­щен­ни­кам, а более знат­ные даже в сена­те гово­ри­ли и пода­ва­ли голос по зна­ку сво­их заи­мо­дав­цев, или же были гото­вы объ­явить вой­ну соб­ст­вен­но­сти, терро­ри­зи­ро­вать сво­их заи­мо­дав­цев угро­за­ми и даже изба­вить­ся от них путем заго­во­ра или граж­дан­ской вой­ны. На это опи­ра­лось могу­ще­ство Крас­са; отсюда воз­ник­ли вол­не­ния, сиг­на­лом для кото­рых слу­жи­ли «воль­ные шут­ки», как, напри­мер, мятеж Цин­ны и еще более харак­тер­ные дви­же­ния Кати­ли­ны, Целия, Дола­бел­лы, вполне тож­де­ст­вен­ные с той борь­бой меж­ду иму­щи­ми и неиму­щи­ми, с.438 кото­рая вол­но­ва­ла эллин­ский мир сто­ле­ти­ем рань­ше. Есте­ствен­но было, что при таком нена­деж­ном эко­но­ми­че­ском поло­же­нии вся­кий финан­со­вый или поли­ти­че­ский кри­зис вызы­вал страш­ней­шую неуряди­цу. Едва ли сто­ит ука­зы­вать на то, что обыч­ные послед­ст­вия — исчез­но­ве­ние капи­та­лов, вне­зап­ное пони­же­ние цены зем­ли, мно­го­чис­лен­ные банк­рот­ства и почти все­об­щая несо­сто­я­тель­ность — обна­ру­жи­лись как во вре­мя союз­ни­че­ской вой­ны и вой­ны с Мит­ра­да­том, так и теперь во вре­мя граж­дан­ской вой­ны.

Без­нрав­ст­вен­ность

Понят­но, что при таких обсто­я­тель­ствах нрав­ст­вен­ность и семей­ная жизнь сде­ла­лись во всех сло­ях обще­ства чем-то отжив­шим. Бед­ность счи­та­лась не толь­ко един­ст­вен­ным, но и худ­шим позо­ром и самым тяж­ким про­ступ­ком; за день­ги государ­ст­вен­ный чело­век про­да­вал государ­ство, граж­да­нин — свою сво­бо­ду; мож­но было купить как офи­цер­скую долж­ность, так и голос при­сяж­но­го; за день­ги же отда­ва­лась знат­ная дама, как и улич­ная кур­ти­зан­ка; под­дел­ка доку­мен­тов и клят­во­пре­ступ­ле­ния были так рас­про­стра­не­ны, что один из народ­ных поэтов того вре­ме­ни назы­ва­ет при­ся­гу «дол­го­вым пла­сты­рем». Чест­ность была забы­та; тот, кто отка­зы­вал­ся 358 от взят­ки, счи­тал­ся не чест­ным чело­ве­ком, а лич­ным вра­гом. Уго­лов­ная ста­ти­сти­ка всех вре­мен и стран вряд ли может про­ти­во­по­ста­вить что-либо той страш­ной кар­тине раз­но­об­раз­ных, ужа­саю­щих и про­ти­во­есте­ствен­ных пре­ступ­ле­ний, какую пред­став­ля­ет нам про­цесс Авла Клу­ен­ция, разыг­рав­ший­ся в одном из самых ува­жае­мых семейств ита­лий­ско­го сель­ско­го горо­да.

Друж­ба

Но по мере того как в глу­бине народ­ной жиз­ни накоп­ля­лась все более зло­вред­ная и без­дон­ная мас­са гря­зи, все гла­же и обман­чи­вее ста­но­вил­ся на поверх­но­сти ее внеш­ний лоск утон­чен­но­сти нра­вов и все­об­щей друж­бы. Все наве­ща­ли друг дру­га, так что в домах маг­на­тов яви­лась необ­хо­ди­мость допус­кать лиц, еже­днев­но при­ез­жав­ших ко вре­ме­ни вста­ва­нья хозя­ев, в извест­ном поряд­ке, уста­нов­лен­ном самим гос­по­ди­ном, а ино­гда и его камер­ди­не­ром, давать отдель­ную ауди­ен­цию толь­ко самым выдаю­щим­ся посе­ти­те­лям, осталь­ных же допус­кать спер­ва груп­па­ми, а под конец и всей мас­сой, — порядок, нача­ло кото­ро­му было поло­же­но Гаем Грак­хом, и в этом отно­ше­нии про­ло­жив­шим доро­гу новой монар­хии. Такое же рас­про­стра­не­ние, как свет­ские визи­ты, полу­чи­ла и свет­ская пере­пис­ка; лица, не име­ю­щие ни дру­же­ст­вен­ных, ни дело­вых сно­ше­ний, тем не менее обме­ни­ва­ют­ся из дале­ких стран и из-за морей «дру­же­ст­вен­ны­ми» пись­ма­ми, меж­ду тем как насто­я­щие и под­лин­но дело­вые пись­ма встре­ча­ют­ся, наобо­рот, лишь там, где посла­ние обра­ще­но к целой кор­по­ра­ции. Точ­но так же и при­гла­ше­ние к обеду, обыч­ные подар­ки к ново­му году, семей­ные празд­не­ства изме­ня­ют­ся в сво­ем харак­те­ре и пре­вра­ща­ют­ся почти в пуб­лич­ное тор­же­ство; даже сама смерть не избав­ля­ет от этих цере­мо­ний с бес­чис­лен­ны­ми с.439 «близ­ки­ми», и, напро­тив, для того чтобы уме­реть при­лич­но, рим­ля­нин дол­жен был непре­мен­но оста­вить каж­до­му из них что-нибудь на память. Как и в неко­то­рых кру­гах наше­го бир­же­во­го мира, насто­я­щая тес­ная домаш­няя и дру­же­ст­вен­ная связь настоль­ко утра­ти­лась в тогдаш­нем Риме, что все дело­вые и при­я­тель­ские сно­ше­ния мог­ли про­бав­лять­ся пусты­ми фор­ма­ми и фра­за­ми, и истин­ную друж­бу заме­ща­ет посте­пен­но тот при­зрак ее, кото­рый зани­ма­ет не послед­нее место сре­ди злых духов, парив­ших над граж­дан­ски­ми вой­на­ми и про­скрип­ци­я­ми того вре­ме­ни.

Жен­щи­ны

Такой же харак­тер­ной чер­той бро­саю­ще­го­ся в гла­за раз­ло­же­ния этой эпо­хи явля­ет­ся эман­си­па­ция жен­щи­ны. Эко­но­ми­че­ски жен­щи­ны дав­но уже ста­ли само­сто­я­тель­ны­ми; в эту эпо­ху мы встре­ча­ем уже спе­ци­аль­ных адво­ка­тов для жен­щин, кото­рые помо­га­ют оди­но­ким бога­тым дамам в заве­до­ва­нии их состо­я­ни­ем и веде­нии их про­цес­сов, импо­ни­руя им сво­им пони­ма­ни­ем дела и зна­ни­ем пра­ва и бла­го­да­ря это­му доби­ва­ясь более щед­ро­го воз­на­граж­де­ния и боль­шей доли в наслед­ствах, чем завсе­гда­тай бир­же­вой пло­ща­ди. Но жен­щи­ны почув­ст­во­ва­ли себя осво­бож­ден­ны­ми не толь­ко от эко­но­ми­че­ской опе­ки отцов или мужей. Вся­ко­го рода любов­ные дела все­гда были в моде. Балет­ные тан­цов­щи­цы (mi­mae) мог­ли поспо­рить с совре­мен­ны­ми бале­ри­на­ми раз­но­об­ра­зи­ем сво­их заня­тий и сво­ей лов­ко­стью в них; их при­ма­дон­ны, как Кифе­рида и дру­гие, подоб­ные ей, запят­на­ли даже стра­ни­цы исто­рии. Но их как бы заре­ги­ст­ри­ро­ван­но­му реме­с­лу состав­лял суще­ст­вен­ную кон­ку­рен­цию сво­бод­ный про­мы­сел дам ари­сто­кра­ти­че­ско­го кру­га. Любов­ные свя­зи ста­ли таким зауряд­ным явле­ни­ем в самых знат­ных семьях, что толь­ко исклю­чи­тель­ный скан­дал мог сде­лать их пред­ме­том осо­бых спле­тен; судеб­ное же вме­ша­тель­ство каза­лось почти смеш­ным. 359 Бес­при­мер­ный скан­дал, учи­нен­ный в 693 г. [61 г.] Пуб­ли­ем Кло­ди­ем во вре­мя жен­ско­го празд­ни­ка в доме вер­хов­но­го пон­ти­фи­ка и в тыся­чу раз худ­ший, чем те про­ис­ше­ст­вия, кото­рые за пять­де­сят лет до того при­ве­ли к цело­му ряду смерт­ных при­го­во­ров, про­шел почти без вся­ко­го рас­сле­до­ва­ния и совер­шен­но без­на­ка­зан­но. Сезон купа­нья в апре­ле, когда государ­ст­вен­ные дела при­оста­нав­ли­ва­лись и выс­ший свет сте­кал­ся в Байи и Путе­о­лы, при­об­ре­тал осо­бую при­вле­ка­тель­ность бла­го­да­ря доз­во­лен­ным и недоз­во­лен­ным свя­зям, кото­рые ожив­ля­ли ката­нье в гон­до­лах, так же как музы­ка и пение и эле­гант­ные зав­тра­ки на лод­ке или на бере­гу. Здесь дамы гос­под­ст­во­ва­ли неогра­ни­чен­но; но они вовсе не доволь­ст­во­ва­лись этой, по пра­ву при­над­ле­жа­щей им, обла­стью, но зани­ма­лись так­же и поли­ти­кой, появ­ля­лись на собра­ни­ях пар­тий и при­ни­ма­ли сво­и­ми день­га­ми и интри­га­ми уча­стие в бес­пут­ных дей­ст­ви­ях тогдаш­них коте­рий. Того, кто видел этих государ­ст­вен­ных дея­тель­ниц дей­ст­ву­ю­щи­ми на попри­ще Сци­пи­о­на или Като­на и заме­чал рядом с ними моло­до­го щего­ля, копи­ро­вав­ше­го всю внеш­ность сво­ей воз­люб­лен­ной сво­им глад­ким под­бо­род­ком, тон­ким голос­ком и поход­кой с пере­валь­цем, косы­ноч­ка­ми с.440 на груди и голо­ве, запон­ка­ми на рука­вах и жен­ски­ми сан­да­ли­я­ми, — того долж­на была устра­шить про­ти­во­есте­ствен­ность это­го обще­ства, в кото­ром оба пола, по-види­мо­му, хоте­ли обме­нять­ся роля­ми. Как в ари­сто­кра­ти­че­ских кру­гах смот­ре­ли на раз­вод, пока­зы­ва­ет при­мер их луч­ше­го и наи­бо­лее нрав­ст­вен­но­го пред­ста­ви­те­ля, Мар­ка Като­на, кото­рый не постес­нял­ся по прось­бе одно­го дру­га, хотев­ше­го женить­ся на его жене, раз­ве­стись с ней и так же мало затруд­нил­ся женить­ся вто­рич­но на той же самой жен­щине после смер­ти это­го дру­га. Без­бра­чие и отсут­ст­вие детей рас­про­стра­ня­лись все более, осо­бен­но в выс­ших кру­гах. Если брак дав­но счи­тал­ся здесь бре­ме­нем, кото­рое люди при­ни­ма­ли на себя раз­ве лишь ради обще­ст­вен­ной поль­зы, то даже у Като­на и его еди­но­мыш­лен­ни­ков мы нахо­дим теперь то пра­ви­ло, кото­ро­му за сто лет до него Поли­бий при­пи­сы­вал паде­ние Элла­ды, что граж­дане обя­за­ны сохра­нять в цело­сти круп­ные состо­я­ния и пото­му не долж­ны иметь слиш­ком мно­го детей. Как дале­ки были те вре­ме­на, когда про­зви­ще чело­ве­ка, име­ю­ще­го детей (pro­le­ta­rius), счи­та­лось почет­ным в гла­зах рим­ля­ни­на!

Обез­люде­ние Ита­лии

Вслед­ст­вие этих соци­аль­ных усло­вий латин­ское пле­мя в Ита­лии выми­ра­ло с ужа­саю­щей быст­ро­той и пре­крас­ные мест­но­сти пости­га­ло пол­ное запу­сте­ние или же они засе­ля­лись пара­зи­ти­че­ски­ми эле­мен­та­ми. Зна­чи­тель­ная часть насе­ле­ния Ита­лии устре­ми­лась за гра­ни­цу. Уже то коли­че­ство даро­ви­тых людей и рабо­чих сил, кото­рое тре­бо­ва­лось для назна­че­ния ита­лий­ских чинов­ни­ков и ита­лий­ских гар­ни­зо­нов во все обла­сти Сре­ди­зем­но­го моря, пре­вы­ша­ло налич­ные силы полу­ост­ро­ва, тем более что эти послан­ные на чуж­би­ну эле­мен­ты по боль­шей части утра­чи­ва­лись для нации навсе­гда. Чем более рим­ская общи­на раз­рас­та­лась в государ­ство, вме­щав­шее в себе мно­же­ство народ­но­стей, тем более пра­вя­щая ари­сто­кра­тия отвы­ка­ла счи­тать Ита­лию сво­им исклю­чи­тель­ным оте­че­ст­вом; из чис­ла же набран­ных или навер­бо­ван­ных сол­дат зна­чи­тель­ная часть погиб­ла во мно­гих вой­нах, осо­бен­но во вре­мя кро­ва­вых меж­до­усо­биц, дру­гие же совер­шен­но поры­ва­ли с роди­ной вслед­ст­вие дол­гой служ­бы вда­ли, ино­гда рас­тя­ги­вав­шей­ся на всю их жизнь. Подоб­но государ­ст­вен­ной служ­бе и спе­ку­ля­ция удер­жи­ва­ла на всю жизнь или же на извест­ное вре­мя вне стра­ны часть земле­вла­дель­цев и почти все купе­че­ство и вслед­ст­вие демо­ра­ли­зу­ю­ще­го вли­я­ния тор­го­вых поездок 360 отуча­ла, в осо­бен­но­сти куп­цов, от обыч­ной граж­дан­ской жиз­ни на родине и от мно­гих свя­зей и обя­за­тельств по отно­ше­нию к сво­им семьям. В виде ком­пен­са­ции Ита­лия полу­ча­ла, с одной сто­ро­ны, про­ле­та­ри­ат из рабов и воль­ноот­пу­щен­ни­ков и, с дру­гой — ремес­лен­ни­ков и тор­гов­цев из Малой Азии, Сирии и Егип­та, кото­рые рас­пло­ди­лись, глав­ным обра­зом, в сто­ли­це и еще более в пор­то­вых горо­дах Остии, Путе­о­лах, Брун­ди­зии. Но в боль­шей и важ­ней­шей части Ита­лии не было даже такой заме­ны более чистых эле­мен­тов нечи­сты­ми и с.441 насе­ле­ние замет­но сокра­ща­лось. В осо­бен­но­сти это было замет­но в мест­но­стях, бога­тых паст­би­ща­ми; бла­го­сло­вен­ную стра­ну ското­вод­ства, Апу­лию, совре­мен­ни­ки назы­ва­ли самой без­люд­ной частью Ита­лии; точ­но то же про­ис­хо­ди­ло и в окрест­но­стях Рима, где Кам­па­ния под пере­мен­ным дей­ст­ви­ем застоя в зем­леде­лии и воз­рас­тав­шей пор­чи возду­ха с каж­дым годом все более пусте­ла. Лаби­ки, Габии, Бови­лы, неко­гда при­вет­ли­вые сель­ские город­ки, при­шли в такой упа­док, что труд­но было собрать пред­ста­ви­те­лей от них для цере­мо­ний латин­ско­го празд­ни­ка. Тускул, все еще одна из важ­ней­ших общин Лация, состо­ял почти толь­ко из несколь­ких знат­ных семейств, кото­рые жили в сто­ли­це, но удер­жи­ва­ли за собой пра­ва туску­лан­ских обы­ва­те­лей, и по чис­лу граж­дан-изби­ра­те­лей сто­ял дале­ко поза­ди даже мел­ких общин внут­рен­ней Ита­лии. Корен­ное, год­ное для воен­ной служ­бы насе­ле­ние в этом крае, кото­рый преж­де являл­ся осно­вой бое­вой силы Рима, до такой сте­пе­ни вымер­ло, что в те вре­ме­на, читая бас­но­слов­ные в срав­не­нии с новей­шей дей­ст­ви­тель­но­стью ска­за­ния лето­пи­си о вой­нах с эква­ми и вольска­ми, люди испы­ты­ва­ли изум­ле­ние, даже, может быть, ужас. Не повсюду поло­же­ние было столь безот­рад­но и, конеч­но, не во всех осталь­ных частях сред­ней Ита­лии и Кам­па­нии, но все-таки, как сету­ет Варрон, «неко­гда мно­го­люд­ные горо­да Ита­лии теперь сто­я­ли опу­стев­шие».

Ита­лия при оли­гар­хии

Зло­ве­щую кар­ти­ну пред­став­ля­ла Ита­лия при режи­ме оли­гар­хии. Меж­ду миром нищих и кру­гом бога­тых людей ничто не смяг­ча­ло роко­во­го про­ти­во­ре­чия. Чем явст­вен­нее и мучи­тель­нее ощу­ща­лось оно с обе­их сто­рон, чем более богат­ство дости­га­ло опья­ня­ю­ще­го вели­чия и чем глуб­же зия­ла про­пасть нище­ты, тем чаще в этом измен­чи­вом мире спе­ку­ля­ции и игры сча­стия отдель­ные лич­но­сти под­ни­ма­лись из низов на самую вер­ши­ну и сно­ва низ­вер­га­лись с высоты вели­чия в про­пасть. Чем более рас­хо­ди­лись меж­ду собой оба мира по внеш­но­сти, тем тес­нее схо­ди­лись они в оди­на­ко­вом отри­ца­нии семей­ной жиз­ни, кото­рая состав­ля­ет осно­ву и заро­дыш вся­кой нацио­наль­но­сти, в оди­на­ко­вой празд­но­сти и склон­но­сти к рос­ко­ши, оди­на­ко­вой эко­но­ми­че­ской бес­поч­вен­но­сти, оди­на­ко­во недо­стой­ном сер­ви­лиз­ме, под­куп­но­сти, раз­ли­чаю­щей­ся раз­ве толь­ко по сво­е­му тари­фу, оди­на­ко­во пре­ступ­ной демо­ра­ли­за­ции, оди­на­ко­вом пополз­но­ве­нии вести борь­бу про­тив соб­ст­вен­но­сти. Богат­ство и бед­ность в тес­ном сою­зе меж­ду собой изго­ня­ли ита­ли­ков из Ита­лии и напол­ня­ли полу­ост­ров тол­па­ми рабов или же ужас­ным без­мол­ви­ем пусты­ни. Вся эта кар­ти­на зло­ве­ща, но вовсе не един­ст­вен­на в сво­ем роде: везде, где в рабо­вла­дель­че­ском государ­стве вполне раз­ви­ва­ет­ся гос­под­ство капи­та­ла, оно оди­на­ко­во опу­сто­ша­ет пре­крас­ный мир божий. Подоб­но тому, как вода в пото­ках отра­жа­ет в себе все­воз­мож­ные цве­та, кло­ака же посто­ян­но оста­ет­ся одна и та же, так и Ита­лия цице­ро­нов­ской эпо­хи, по суще­ству, похо­жа на Элла­ду эпо­хи Поли­бия и еще более на Кар­фа­ген с.442 вре­мен Ган­ни­ба­ла, где совер­шен­но таким же путем все­мо­гу­щий капи­тал довел 361 сред­ний класс до уни­что­же­ния, а тор­гов­лю и земле­вла­де­ние под­нял до край­них пре­де­лов про­цве­та­ния, и под конец при­вел к лице­мер­но при­кры­то­му нрав­ст­вен­но­му и поли­ти­че­ско­му паде­нию нации. Все страш­ное зло, при­чи­нен­ное капи­та­лом в совре­мен­ной жиз­ни наро­ду и циви­ли­за­ции, оста­ет­ся дале­ко поза­ди ужа­сов, имев­ших место в древ­них капи­та­ли­сти­че­ских государ­ствах, посколь­ку сво­бод­ный чело­век, как бы он ни был беден, все­гда оста­ет­ся выше раба; лишь когда созре­ют пагуб­ные семе­на, попав­шие на поч­ву Север­ной Аме­ри­ки, чело­ве­че­ство сно­ва пожнет подоб­ные пло­ды.

Рефор­мы Цеза­ря

То зло, от кото­ро­го изне­мо­га­ло ита­лий­ское народ­ное хозяй­ство, было неиз­ле­чи­мо в самой сво­ей осно­ве, а то, что мож­но еще было испра­вить, дол­жен был сде­лать, глав­ным обра­зом, сам народ и вре­мя, так как даже самое муд­рое пра­ви­тель­ство, как и самый искус­ный врач, не могут пре­вра­тить испор­чен­ные соки орга­низ­ма в здо­ро­вые, а могут толь­ко устра­нить при глу­бо­ко скры­тых неду­гах те слу­чай­но­сти, кото­рые меша­ют дей­ст­вию целеб­ных сил при­ро­ды. Мир­ная энер­гия ново­го пра­ви­тель­ства гаран­ти­ро­ва­ла, что подоб­ный отпор будет дан, бла­го­да­ря чему неко­то­рые из худ­ших явле­ний исчез­ли сами собой, как, напри­мер, искус­ст­вен­ное уве­ли­че­ние про­ле­та­ри­а­та, без­на­ка­зан­ность пре­ступ­ле­ний, про­да­жа долж­но­стей и мно­гое дру­гое. Но для пра­ви­тель­ства мало было толь­ко не вме­ши­вать­ся. Цезарь не при­над­ле­жал к чис­лу тех хит­ро­ум­ных людей, кото­рые пото­му не стро­ят сре­ди моря пло­ти­ны, что ника­кая пре­гра­да не в состо­я­нии сдер­жать при­ли­ва. Все­го луч­ше, когда народ и его эко­но­ми­че­ское раз­ви­тие сле­ду­ют по нор­маль­но­му пути; но посколь­ку они уже свер­ну­ли с него, Цезарь употре­бил всю свою энер­гию на то, чтобы воздей­ст­ви­ем свы­ше вер­нуть нации оте­че­ство и семью и пре­об­ра­зо­вать народ­ное хозяй­ство с помо­щью зако­нов и декре­тов.

Меры про­тив рим­лян, не воз­вра­щаю­щих­ся на роди­ну

Для того чтобы поме­шать про­дол­жи­тель­но­му отсут­ст­вию ита­ли­ков из Ита­лии и при­нудить ари­сто­кра­тию и купе­че­ство осно­вы­вать домаш­ний очаг на родине, не толь­ко был сокра­щен срок служ­бы сол­дат, но всем ита­ли­кам, даже сена­тор­ско­го зва­ния, было запре­ще­но жить вне Ита­лии ина­че, как по обще­ст­вен­ным делам, а людям, достиг­шим брач­но­го воз­рас­та (от 20 до 40 лет), не раз­ре­ша­лось отсут­ст­во­вать из Ита­лии более трех лет под­ряд.

Покро­ви­тель­ство семей­ной жиз­ни

По этой же при­чине Цезарь еще во вре­мя сво­его пер­во­го кон­суль­ства, при осно­ва­нии коло­нии в Капуе, осо­бен­но поза­бо­тил­ся об отцах, имев­ших мно­го детей (стр. 171); сде­лав­шись же импе­ра­то­ром, он назна­чил осо­бые награ­ды отцам боль­ших семей и в то же вре­мя решал в каче­стве вер­хов­но­го судьи с неслы­хан­ным, по рим­ским поня­ти­ям, риго­риз­мом дела о раз­во­де и пре­лю­бо­де­я­нии.

Закон про­тив рос­ко­ши

Он не счел даже ниже сво­его досто­ин­ства издать подроб­ный закон о рос­ко­ши, меж­ду про­чим, с.443 огра­ни­чив­ший рас­то­чи­тель­ность в стро­и­тель­ном деле, по край­ней мере в одном из ее безум­ней­ших про­яв­ле­ний, имен­но в соору­же­нии над­гроб­ных памят­ни­ков; опре­де­лил извест­ный скок, воз­раст и зва­ние для ноше­ния пур­пу­ро­вых одежд и жем­чу­га и совер­шен­но вос­пре­тил носить его взрос­лым муж­чи­нам, назна­чил мак­си­мум рас­хо­дов на стол и пря­мо-таки вос­пре­тил неко­то­рые изыс­кан­ные блюда. Подоб­ные рас­по­ря­же­ния были, прав­да, не новы, но ново было то, что «блю­сти­тель нра­вов» стро­го следил за их испол­не­ни­ем, наблюдал за съест­ны­ми рын­ка­ми через посред­ство наем­ных над­смотр­щи­ков, про­из­во­дил через сво­их аген­тов реви­зию сто­ла знат­ных гос­под и пору­чал им кон­фис­ко­вы­вать на месте запре­щен­ные куша­нья. Подоб­ны­ми тео­ре­ти­че­ски­ми и прак­ти­че­ски­ми 362 уро­ка­ми уме­рен­но­сти, давае­мы­ми новой монар­хи­че­ской поли­ци­ей выс­ше­му кру­гу, ниче­го, конеч­но, не мог­ло быть достиг­ну­то, кро­ме того, что рос­кошь ста­ла несколь­ко пря­тать­ся; но если лице­ме­рие есть дань ува­же­ния, упла­чи­вае­мая поро­ком доб­ро­де­те­ли, то при тогдаш­них обсто­я­тель­ствах внеш­няя порядоч­ность, хотя бы даже уста­нов­лен­ная поли­цей­ским спо­со­бом, все-таки была нема­лым шагом к луч­ше­му.

Дол­го­вой кри­зис

Более серь­ез­ны были и боль­ше успе­ха обе­ща­ли меры Цеза­ря, пред­при­ня­тые для луч­ше­го регу­ли­ро­ва­ния ита­лий­ско­го денеж­но­го и земель­но­го хозяй­ства. Преж­де все­го был при­нят ряд вре­мен­ных мер в свя­зи с недо­стат­ком денег и дол­го­вым кри­зи­сом вооб­ще. Закон, вызван­ный жало­ба­ми про­тив при­пря­ты­ва­ния капи­та­лов, в силу кото­ро­го никто не мог иметь более 60 тыс. сестер­ци­ев в налич­но­сти золо­том и сереб­ром, был, веро­ят­но, издан лишь затем, чтобы смяг­чить гнев широ­ких масс про­тив ростов­щи­ков; фор­ма его обна­ро­до­ва­ния, при кото­ром делал­ся вид, буд­то толь­ко воз­об­нов­ля­ет­ся древ­ний, забы­тый закон, дока­зы­ва­ет, что Цезарь сты­дил­ся это­го рас­по­ря­же­ния и вряд ли оно когда-либо серь­ез­но при­ме­ня­лось. Гораздо важ­нее был вопрос о пред­сто­яв­ших пла­те­жах, пол­ной отме­ны кото­рых настой­чи­во тре­бо­ва­ла пар­тия, назы­вав­шая себя пар­ти­ей Цеза­ря. Мы уже гово­ри­ли, что он не удо­вле­тво­рил это тре­бо­ва­ние (стр. 387); тем не менее еще в 705 г. [49 г.] долж­ни­кам были сде­ла­ны две важ­ные уступ­ки. Во-пер­вых, была пони­же­на²³ циф­ра невне­сен­ных про­цен­тов, а уже упла­чен­ные были вычте­ны из капи­та­ла. Во-вто­рых, креди­тор был обя­зан при­ни­мать в упла­ту дол­га дви­жи­мое и недви­жи­мое иму­ще­ство долж­ни­ка по той цене, кото­рую вещи эти име­ли до граж­дан­ской вой­ны и вызван­но­го ею все­об­ще­го паде­ния цен. Послед­нее поста­нов­ле­ние не было неспра­вед­ли­во; если креди­тор фак­ти­че­ски счи­тал­ся соб­ст­вен­ни­ком иму­ще­ства долж­ни­ка в раз­ме­ре сле­до­вав­шей ему сум­мы, то спра­вед­ли­во было, чтобы и на него пада­ла доля с.444 уча­стия в общем пони­же­нии сто­и­мо­сти это­го иму­ще­ства. Что же каса­ет­ся отме­ны про­цен­тов, уже вне­сен­ных или еще не упла­чен­ных, то она прак­ти­че­ски озна­ча­ла для креди­то­ров поте­рю еще сред­ним чис­лом 25 % с капи­та­ла, сле­до­вав­ше­го им в момент изда­ния зако­на, что на деле было пря­мой уступ­кой демо­кра­там, так неисто­во тре­бо­вав­шим анну­ли­ро­ва­ния всех тре­бо­ва­ний, про­ис­те­кав­ших из зай­мов. Как ни без­образ­но хозяй­ни­ча­ли ростов­щи­ки, этим невоз­мож­но, одна­ко, оправ­дать все­об­щее уни­что­же­ние всех про­цент­ных обя­за­тельств, кото­рое име­ло даже обрат­ную силу. Чтобы по край­ней мере понять зна­че­ние этой меры, сле­ду­ет при­пом­нить отно­ше­ние демо­кра­ти­че­ской пар­тии к про­цент­но­му вопро­су. Закон, запре­щав­ший взи­ма­ние про­цен­тов, кото­ро­го доби­лась пле­бей­ская оппо­зи­ция в 412 г. [342 г.], был, прав­да, фак­ти­че­ски отме­нен ноби­ли­те­том, руко­во­див­шим через пре­то­ров граж­дан­ским про­цес­сом, но фор­маль­но он все еще оста­вал­ся в силе с той поры; демо­кра­ты VII в. [сер. II в. — сер. I в.], смот­рев­шие на себя, как на пря­мых про­дол­жа­те­лей древ­не­го сослов­но-соци­аль­но­го дви­же­ния (стр. 149), посто­ян­но про­воз­гла­ша­ли прин­цип неза­кон­но­сти про­цент­ных пла­те­жей и, хотя и недол­го, прак­ти­че­ски при­ме­ни­ли свое воз­зре­ние в сму­тах вре­мен Мария. Невоз­мож­но, чтобы Цезарь разде­лял неле­пые взгляды сво­ей пар­тии 363 на про­цент­ный вопрос. Если в сво­ем отче­те о лик­вида­ци­он­ной опе­ра­ции он упо­ми­на­ет о рас­по­ря­же­нии, касав­шем­ся пере­да­чи иму­ще­ства долж­ни­ка в упла­ту дол­га, но умал­чи­ва­ет об упразд­не­нии про­цен­тов, то это явля­ет­ся, быть может, немым упре­ком само­му себе. Но, как и вся­кий пар­тий­ный вождь, он все-таки зави­сел от сво­ей пар­тии и не мог вполне отречь­ся от тра­ди­ци­он­ных воз­зре­ний демо­кра­тии в про­цент­ном вопро­се, тем более что ему при­шлось решать это дело не в каче­стве все­мо­гу­ще­го фар­саль­ско­го победи­те­ля, а еще до сво­его отбы­тия в Эпир. Если он ско­рее допу­стил, чем совер­шил это пося­га­тель­ство на закон­ный порядок и соб­ст­вен­ность, то, конеч­но, толь­ко бла­го­да­ря Цеза­рю было отверг­ну­то чудо­вищ­ное тре­бо­ва­ние об анну­ли­ро­ва­нии всех взыс­ка­ний по зай­мам. К чести его надо отме­тить, что долж­ни­ки были еще гораздо более воз­му­ще­ны сде­лан­ной им, по их мне­нию, крайне недо­ста­точ­ной уступ­кой, чем уре­зан­ные в сво­их пра­вах креди­то­ры; вслед­ст­вие это­го долж­ни­ки под руко­вод­ст­вом Целия и Дола­бел­лы пред­при­ни­ма­ли те безум­ные, но быст­ро пара­ли­зо­ван­ные попыт­ки, о кото­рых мы уже гово­ри­ли, ста­ра­ясь захва­тить путем смут и граж­дан­ской вой­ны то, в чем Цезарь им отка­зал.

Новые пра­ви­ла о кон­кур­сах

Цезарь не огра­ни­чил­ся одной вре­мен­ной помо­щью долж­ни­кам, но сде­лал все, что мог, как зако­но­да­тель, чтобы надол­го сло­мить гроз­ное могу­ще­ство капи­та­ла. Преж­де все­го был про­воз­гла­шен вели­кий юриди­че­ский прин­цип, гла­сив­ший, что сво­бо­да не зави­сит от соб­ст­вен­но­сти, а явля­ет­ся веч­ным пра­вом чело­ве­ка, отнять кото­рое государ­ство может толь­ко у пре­ступ­ни­ка, но не у долж­ни­ка. Цезарь, быть может, под вли­я­ни­ем более гуман­но­го с.445 еги­пет­ско­го и гре­че­ско­го, в осо­бен­но­сти Соло­но­ва зако­но­да­тель­ства²⁴ впер­вые ввел в пра­во этот прин­цип, про­ти­во­ре­ча­щий поста­нов­ле­ни­ям древ­них кон­курс­ных пра­вил, но с той поры незыб­ле­мо удер­жав­ший­ся. По рим­ско­му пра­ву несо­сто­я­тель­ный долж­ник ста­но­вил­ся рабом сво­его креди­то­ра. Закон Пете­лия доз­во­лял, прав­да, лицу, сде­лав­ше­му­ся вре­мен­но несо­сто­я­тель­ным не вслед­ст­вие дей­ст­ви­тель­ной чрез­мер­ной задол­жен­но­сти, а толь­ко из-за неволь­ных затруд­не­ний, спа­сти свою лич­ную сво­бо­ду уступ­кой все­го иму­ще­ства, для лиц же, дей­ст­ви­тель­но обре­ме­нен­ных дол­га­ми, этот пра­во­вой прин­цип был, прав­да, смяг­чен во вто­ро­сте­пен­ных пунк­тах, но в основ­ном сохра­нил­ся неиз­мен­но целых пять­сот лет; обра­ще­ние же кон­кур­са преж­де все­го на иму­ще­ство долж­ни­ка име­ло место в виде исклю­че­ния лишь тогда, когда долж­ник умер, утра­тил свое пра­во граж­дан­ства или про­пал без вести. Цезарь пер­вый даро­вал обре­ме­нен­но­му дол­га­ми чело­ве­ку то пра­во, на кото­рое и поныне опи­ра­ют­ся наши зако­ны о кон­кур­сах, а имен­но, пра­во ценой уступ­ки креди­то­рам все­го иму­ще­ства (вне зави­си­мо­сти от того, удо­вле­тво­ря­ет ли оно их при­тя­за­ния или нет) купить свою лич­ную сво­бо­ду, прав­да, с огра­ни­че­ни­ем в почет­ных и поли­ти­че­ских пра­вах, чтобы начать новую жизнь, в кото­рой он может под­верг­нуть­ся пре­сле­до­ва­нию за ста­рые, неудо­вле­тво­рен­ные кон­кур­сом тре­бо­ва­ния лишь тогда, если он дей­ст­ви­тель­но может покрыть их, не разо­рив­шись еще раз. Если, таким обра­зом, вели­ко­му демо­кра­ту выпа­ла на долю непре­хо­дя­щая сла­ва осво­бож­де­ния прин­ци­па лич­ной сво­бо­ды от гне­та капи­та­ла, 364 то он пытал­ся вме­сте с тем обуздать гос­под­ство капи­та­ла и поли­цей­ски­ми мера­ми — с помо­щью зако­нов о ростов­щи­че­стве.

Зако­ны про­тив ростов­щи­че­ства

И он не отрек­ся от демо­кра­ти­че­ской анти­па­тии к про­цент­ным обя­за­тель­ствам. Для денеж­ных опе­ра­ций в Ита­лии был уста­нов­лен выс­ший пре­дел про­цент­ных ссуд, раз­ре­шае­мых отдель­ным капи­та­ли­стам, при­чем, по-види­мо­му, при­ни­мал­ся в рас­чет при­над­ле­жа­щий каж­до­му из них в Ита­лии земель­ный уча­сток, и этот мак­си­мум рав­нял­ся, быть может, поло­вине сто­и­мо­сти участ­ка. Нару­ше­ние это­го поста­нов­ле­ния рас­смат­ри­ва­лось как уго­лов­ный про­сту­пок и по при­ме­ру про­цеду­ры, уста­нов­лен­ной рес­пуб­ли­кан­ски­ми зако­на­ми о росте, под­ле­жа­ло суду осо­бой комис­сии при­сяж­ных. Когда уда­лось про­ве­сти на прак­ти­ке эти поста­нов­ле­ния, то каж­дый ита­лий­ский ком­мер­сант был тем самым при­нуж­ден стать и земле­вла­дель­цем, и класс капи­та­ли­стов, про­мыш­ляв­ших толь­ко про­цент­ны­ми ссуда­ми, совер­шен­но исчез в Ита­лии. Кос­вен­но это так­же зна­чи­тель­но огра­ни­чи­ва­ло не менее вред­ную кате­го­рию чрез­мер­но с.446 задол­жав­ших земле­вла­дель­цев, в сущ­но­сти, лишь управ­ляв­ших сво­и­ми име­ни­я­ми от име­ни креди­то­ров, так как креди­то­ры, если они жела­ли про­дол­жать свои опе­ра­ции, при­нуж­де­ны были сами поку­пать себе зем­лю. Но это имен­но и дока­зы­ва­ет, что Цезарь вовсе не хотел воз­об­но­вить наив­ное вос­пре­ще­ние взи­ма­ния про­цен­тов, введен­ное ста­рой пар­ти­ей попу­ля­ров, а что он хотел толь­ко допу­стить взи­ма­ние их в извест­ных пре­де­лах. Но весь­ма веро­ят­но, что он при этом не огра­ни­чил­ся лишь при­веден­ным выше, имев­шим силу толь­ко в Ита­лии поста­нов­ле­ни­ем о пре­дель­ном раз­ме­ре сумм, давае­мых взай­мы, но уста­но­вил так­же, в осо­бен­но­сти для про­вин­ции, выс­ший пре­дел и самих про­цен­тов. Опре­де­ле­но было, что не допус­ка­ет­ся взи­мать более чем 1 % в месяц или насчи­ты­вать на еще невы­пла­чен­ные про­цен­ты новые, или, нако­нец, предъ­яв­лять судеб­ные иски о невне­сен­ных про­цен­тах, если они пре­вы­ша­ют сум­му капи­та­ла. Эти поста­нов­ле­ния были, веро­ят­но по гре­че­ско-еги­пет­ско­му образ­цу²⁵, введе­ны (преж­де чем где-либо в дру­гой части рим­ско­го государ­ства) в Малой Азии Луци­ем Лукул­лом и удер­жа­ны были в этой обла­сти луч­ши­ми из его пре­ем­ни­ков; затем они были осо­бы­ми намест­ни­че­ски­ми рас­по­ря­же­ни­я­ми пере­не­се­ны и на дру­гие про­вин­ции и, нако­нец, часть их полу­чи­ла в 704 г. [50 г.] в силу поста­нов­ле­ния рим­ско­го сена­та зна­че­ние зако­на для всех про­вин­ций. Если эти рас­по­ря­же­ния Лукул­ла во всем их объ­е­ме ста­ли впо­след­ст­вии обще­го­судар­ст­вен­ным зако­ном и, несо­мнен­но, послу­жи­ли осно­вой для рим­ско­го и даже для совре­мен­но­го нам зако­но­да­тель­ства о про­цент­ных опе­ра­ци­ях, то и эту меру, веро­ят­но, сле­ду­ет при­пи­сать Цеза­рю.

Под­ня­тие сель­ско­го хозяй­ства

Рука об руку с эти­ми стрем­ле­ни­я­ми поме­шать заси­лию капи­та­ла шли ста­ра­ния вер­нуть сель­ское хозяй­ство на путь, более все­го полез­ный для государ­ства. В этом отно­ше­нии было весь­ма важ­но улуч­ше­ние судо­про­из­вод­ства и поли­ции. Если до той поры никто в Ита­лии не был спо­ко­ен за свою жизнь или свое дви­жи­мое и недви­жи­мое иму­ще­ство, если, напри­мер, гла­ва­ри рим­ских банд в те про­ме­жут­ки, когда чле­ны их не были заня­ты в Риме поли­ти­кой, зани­ма­лись гра­бе­жом в лесах Этру­рии или округ­ля­ли при помо­щи 365 насиль­ст­вен­ных захва­тов име­ния сво­их патро­нов, то теперь кулач­но­му пра­ву насту­пил конец; зем­ледель­че­ское насе­ле­ние всех клас­сов долж­но было преж­де все­го ощу­тить бла­го­де­тель­ные послед­ст­вия этой пере­ме­ны. Стро­и­тель­ные пла­ны Цеза­ря, отнюдь не огра­ни­чи­вав­ши­е­ся одной толь­ко сто­ли­цей, так­же долж­ны были помочь в этом деле; так, напри­мер, про­клад­ка удоб­ной про­ез­жей доро­ги из Рима через апен­нин­ские про­хо­ды к Адри­а­ти­че­ско­му морю долж­на была спо­соб­ст­во­вать ожив­ле­нию ита­лий­ско­го внут­рен­не­го обме­на, а регу­ли­ро­ва­ние с.447 Фуцин­ско­го озе­ра — помочь мар­сий­ским кре­стья­нам. Но Цезарь вме­ши­вал­ся и непо­сред­ст­вен­но в хозяй­ст­вен­ные дела Ита­лии. Ита­лий­ским ското­во­дам было пред­пи­са­но брать по край­ней мере треть сво­их пас­ту­хов из чис­ла сво­бод­но­рож­ден­ных взрос­лых людей, что одно­вре­мен­но пре­пят­ст­во­ва­ло бан­ди­тиз­му и достав­ля­ло сво­бод­но­му про­ле­та­ри­а­ту новое сред­ство зара­бот­ка.

Разда­ча пахот­ной зем­ли

В аграр­ном вопро­се Цезарь, имев­ший слу­чай занять­ся им еще во вре­мя сво­его пер­во­го кон­суль­ства (стр. 171), посту­пал разум­нее Тибе­рия Грак­ха и не стре­мил­ся к вос­ста­нов­ле­нию кре­стьян­ско­го хозяй­ства во что бы то ни ста­ло, хотя бы даже посред­ст­вом при­кры­той юриди­че­ски­ми тон­ко­стя­ми рево­лю­ции про­тив соб­ст­вен­но­сти. Он, как и вся­кий насто­я­щий государ­ст­вен­ный чело­век, счи­тал, напро­тив, пер­вым и самым неру­ши­мым поли­ти­че­ским пра­ви­лом без­опас­ность все­го, что назы­ва­ет­ся соб­ст­вен­но­стью или же счи­та­ет­ся тако­вой, и толь­ко в этих пре­де­лах он ста­рал­ся добить­ся подъ­ема мел­ко­го земле­вла­де­ния в Ита­лии, что и ему каза­лось жиз­нен­ным вопро­сом для нации. Но и в этих пре­де­лах мож­но было сде­лать мно­гое. Вся­кое част­ное пра­во, назы­ва­лось ли оно соб­ст­вен­но­стью или наслед­ст­вен­ным вла­де­ни­ем, воз­ник­ло ли оно во вре­ме­на Грак­ха или Сул­лы, без­услов­но при­зна­ва­лось Цеза­рем. Напро­тив, все дей­ст­ви­тель­но государ­ст­вен­ные ита­лий­ские зем­ли с при­со­еди­не­ни­ем к ним зна­чи­тель­ной части недви­жи­мо­сти, нахо­див­шей­ся в рас­по­ря­же­нии духов­ных кор­по­ра­ций и по зако­ну при­над­ле­жав­шей государ­ству, были, посколь­ку, конеч­но, они годи­лись для хле­бо­па­ше­ства, назна­че­ны для разда­чи по грак­хан­ской систе­ме, после того как Цезарь (как все­гда стро­го береж­ли­вый, не тер­пев­ший ника­ких лиш­них рас­хо­дов или небреж­но­сти даже в мело­чах) орга­ни­зо­вал при посред­стве при­зван­ной опять к жиз­ни комис­сии два­дца­ти (стр. 173) все­об­щую реви­зию ита­лий­ских прав на вла­де­ние. При­над­ле­жав­шие государ­ству лет­ние апу­лий­ские и зим­ние сам­нит­ские паст­би­ща оста­лись и впредь государ­ст­вен­ной соб­ст­вен­но­стью, и импе­ра­тор имел, кро­ме того, наме­ре­ние, в слу­чае если бы не хва­ти­ло этих вла­де­ний, добыть недо­стаю­щее коли­че­ство зем­ли посред­ст­вом покуп­ки ита­лий­ских име­ний за государ­ст­вен­ный счет. При выбо­ре новых посе­лен­цев ока­зы­ва­лось, конеч­но, пред­по­чте­ние отстав­ным сол­да­там, и тяжесть набо­ров пре­вра­ща­лась по воз­мож­но­сти в бла­го­де­я­ние для роди­ны, так как Цезарь воз­вра­щал ей взя­то­го в рекру­ты про­ле­та­рия в каче­стве кре­стья­ни­на-соб­ст­вен­ни­ка; важ­но было и то, что опу­стев­шие латин­ские общи­ны, вро­де Вей и Капе­ны, оче­вид­но, пред­по­чти­тель­но снаб­жа­лись им новы­ми коло­ни­ста­ми. Пред­пи­са­ние Цеза­ря, чтобы новые соб­ст­вен­ни­ки полу­чи­ли пра­во про­да­вать полу­чен­ные ими зем­ли лишь по исте­че­нии два­дца­ти­лет­не­го сро­ка, явля­лось счаст­ли­вым сред­ним путем меж­ду пол­ной сво­бо­дой пра­ва про­да­жи, что быст­ро воз­вра­ти­ло бы бо́льшую часть роздан­ных земель в руки круп­ных капи­та­ли­стов, и посто­ян­ным огра­ни­че­ни­ем сво­бо­ды обо­ротов, уста­нов­лен­ным, хотя и без­успеш­но, Тибе­ри­ем Грак­хом и Сул­лой.

Рефор­ма муни­ци­паль­но­го быта

с.448 366 Если, таким обра­зом, пра­ви­тель­ство энер­гич­но ста­ра­лось уда­лять вред­ные эле­мен­ты из ита­лий­ской народ­ной жиз­ни и укреп­лять здо­ро­вые, то и пред­при­ня­тое им регу­ли­ро­ва­ние город­ско­го строя, кото­рый лишь недав­но, после кри­зи­са Союз­ни­че­ской вой­ны, сло­жил­ся внут­ри государ­ст­вен­но­го орга­низ­ма и рядом с ним, долж­но было создать в новой абсо­лют­ной монар­хии при­ем­ле­мые для нее фор­мы муни­ци­паль­но­го быта и спо­соб­ст­во­вать луч­шей цир­ку­ля­ции бла­го­род­ней­ших эле­мен­тов обще­ст­вен­ной жиз­ни. Руко­во­дя­щим прин­ци­пом двух поста­нов­ле­ний, пер­вое из кото­рых было изда­но в 705 г. [49 г.] для Циз­аль­пин­ской Гал­лии, а вто­рое в 709 г. [45 г.] для Ита­лии²⁶, при­чем в осо­бен­но­сти послед­нее оста­лось основ­ным зако­ном на все после­дую­щее вре­мя, явля­ет­ся, с одной сто­ро­ны, стро­гое очи­ще­ние город­ских кол­ле­гий от всех пороч­ных эле­мен­тов (но не ста­вя при этом задач поли­ти­че­ской поли­ции), а с дру­гой — воз­мож­но боль­шее огра­ни­че­ние цен­тра­ли­за­ции и бо́льшая сво­бо­да дей­ст­вий общин, кото­рые и теперь еще сохра­ня­ли пра­во выбо­ра долж­ност­ных лиц и, хотя и огра­ни­чен­ную, юрис­дик­цию по граж­дан­ским и уго­лов­ным делам. Общие поли­цей­ские рас­по­ря­же­ния, напри­мер огра­ни­че­ние пра­ва ассо­ци­а­ций (стр. 426), нашли, прав­да, место и здесь.

Тако­вы те меры, кото­ры­ми Цезарь пытал­ся пре­об­ра­зо­вать ита­лий­ское народ­ное хозяй­ство. Нетруд­но было бы дока­зать их недо­ста­точ­ность, так как и после них оста­ва­лась мас­са зло­употреб­ле­ний, и столь же лег­ко заме­тить, что они во мно­гих отно­ше­ни­ях при­но­си­ли вред, так как неко­то­рые из них чув­ст­ви­тель­но стес­ня­ли сво­бо­ду обо­рота. Еще лег­че дока­зать, что неду­ги народ­но­го хозяй­ства Ита­лии были вооб­ще неиз­ле­чи­мы. Но, несмот­ря на все это, прак­ти­че­ский государ­ст­вен­ный дея­тель не может не вос­хи­щать­ся как самим делом, так и его твор­цом. Мно­го зна­чит уже то, что после того как такой чело­век, как Сул­ла, отча­яв­шись в воз­мож­но­сти ради­каль­ной помо­щи, огра­ни­чил­ся толь­ко фор­маль­ным пере­устрой­ст­вом, недуг был захва­чен теперь у само­го кор­ня, и тут нача­та борь­ба с ним. Мы впра­ве счи­тать, что Цезарь достиг сво­и­ми рефор­ма­ми пре­де­лов воз­мож­но­го вооб­ще для государ­ст­вен­но­го чело­ве­ка и рим­ля­ни­на. Он не ожи­дал, да и не мог ожи­дать от этих мер обнов­ле­ния Ита­лии, кото­ро­го он, види­мо, хотел достиг­нуть совер­шен­но иным путем. Но преж­де чем обра­тить­ся к это­му вопро­су, необ­хо­ди­мо позна­ко­мить­ся с состо­я­ни­ем про­вин­ций в эпо­ху Цеза­ря.

Про­вин­ции

Цезарь застал в рим­ском государ­стве четыр­на­дцать про­вин­ций: семь в Евро­пе — Даль­няя и Ближ­няя Испа­ния, Транс­аль­пин­ская Гал­лия, Ита­лий­ская Гал­лия с Илли­ри­ей, Македо­ния с Гре­ци­ей, Сици­лия, Сар­ди­ния с Кор­си­кой; пять ази­ат­ских — Азия, Вифи­ния и Понт, с.449 Кили­кия с Кипром, Сирия, Крит; две афри­кан­ские — Кире­на и Афри­ка; к чис­лу их Цезарь при­со­еди­нил три новых окру­га, учредив два новых намест­ни­че­ства — Лугдун­скую Гал­лию и Бель­гию (стр. 239) и обра­зо­вав из Илли­рии осо­бую про­вин­цию²⁷.

Про­вин­ци­аль­ное управ­ле­ние при оли­гар­хии

367 В управ­ле­нии эти­ми про­вин­ци­я­ми зло­употреб­ле­ния оли­гар­хии достиг­ли тако­го раз­ме­ра, како­го не дости­га­ло, по край­ней мере на Запа­де, ника­кое пра­ви­тель­ство, несмот­ря на все почтен­ные дости­же­ния в этой сфе­ре, так что даль­ше, по нашим поня­ти­ям, пой­ти невоз­мож­но. Прав­да, ответ­ст­вен­ность за это пада­ла не на одних толь­ко рим­лян. Еще до них гре­че­ское, фини­кий­ское или ази­ат­ское вла­ды­че­ство лиши­ло наро­ды выс­ше­го созна­ния и само­го чув­ства сво­бо­ды и спра­вед­ли­во­сти, кото­рым они обла­да­ли в луч­шие вре­ме­на. Конеч­но, было пло­хо то, что каж­дый обви­ня­е­мый про­вин­ци­ал был обя­зан лич­но пред­стать к отве­ту в Рим по пер­во­му тре­бо­ва­нию, что рим­ский намест­ник вме­ши­вал­ся по сво­е­му усмот­ре­нию в судо­про­из­вод­ство и управ­ле­ние зави­си­мых общин, выно­сил смерт­ные при­го­во­ры и кас­си­ро­вал поста­нов­ле­ния город­ско­го сове­та, что в слу­чае вой­ны он рас­по­ря­жал­ся опол­че­ни­ем по сво­е­му про­из­во­лу, и часто самым воз­му­ти­тель­ным обра­зом; так, напри­мер, при оса­де Пон­тий­ской Герак­леи Кот­та пору­чил опол­че­нию все опас­ные посты, чтобы побе­речь сво­их ита­ли­ков, и, когда оса­да совер­ша­лась не так, как он хотел, при­ка­зал отру­бить голо­вы заве­дую­щим осад­ны­ми работа­ми. Худо было и то, что ника­кие нор­мы нрав­ст­вен­но­сти или уго­лов­но­го пра­ва не свя­зы­ва­ли рим­ских пра­ви­те­лей или их сви­ту и что наси­лия, изна­си­ло­ва­ния и убий­ства под мас­кой зако­на, да и вовсе без нее, состав­ля­ли повсе­днев­ное явле­ние. Но в этом не было по край­ней мере ниче­го ново­го; почти повсюду народ при­вык к тому, что с ним обра­ща­лись, как с раба­ми, и в сущ­но­сти дело мало изме­ни­лось от того, играл ли роль мест­но­го тира­на кар­фа­ген­ский пра­ви­тель, сирий­ский ли сатрап или рим­ский про­кон­сул. Мате­ри­аль­ное бла­го­со­сто­я­ние, — почти един­ст­вен­ное, о чем еще забо­ти­лись в про­вин­ции, — гораздо менее нару­ша­лось эти­ми поступ­ка­ми, кото­рые при мно­го­чис­лен­но­сти тира­нов при­чи­ня­ли стра­да­ния, прав­да, мно­гим, но все же толь­ко отдель­ным лицам, чем тяго­тев­шей одно­вре­мен­но над все­ми финан­со­вой экс­плуа­та­ци­ей, в преж­нее вре­мя нико­гда не отли­чав­шей­ся такой энер­ги­ей. Рим­ляне в ужа­саю­щей фор­ме обна­ру­жи­ва­ли теперь в этой обла­сти свое искон­ное мастер­ство в денеж­ных делах. Мы уже преж­де ста­ра­лись с.450 изо­бра­зить рим­скую систе­му взи­ма­ния про­вин­ци­аль­ных нало­гов, спер­ва уме­рен­ную и разум­ную, а затем непо­мер­но тяже­лую и извра­щен­ную. Что извра­ще­ния эти про­грес­си­ро­ва­ли, понят­но само собой. Регу­ляр­ные нало­ги ста­но­ви­лись невы­но­си­мы­ми боль­ше вслед­ст­вие нера­вен­ства в рас­пре­де­ле­нии пода­тей и непра­виль­ной систе­мы взи­ма­ния, чем вслед­ст­вие их раз­ме­ра. Отно­си­тель­но тяго­сти воен­ных посто­ев мно­гие рим­ские государ­ст­вен­ные люди сами гово­ри­ли, что город стра­да­ет обыч­но от раз­ме­ще­ния в нем рим­ско­го вой­ска на зим­ние квар­ти­ры почти так же, как от непри­я­тель­ско­го штур­ма. Если в сво­ем пер­во­на­чаль­ном виде взи­ма­ние нало­гов слу­жи­ло как бы воз­ме­ще­ни­ем Риму за при­ня­тое им на себя бре­мя вой­ны и пла­тив­шая нало­ги общи­на име­ла пра­во счи­тать себя избав­лен­ной от регу­ляр­ной служ­бы, то теперь, когда досто­вер­но извест­но отно­си­тель­но Сар­ди­нии, гар­ни­зон­ная служ­ба воз­ла­га­лась боль­шей частью на про­вин­ци­а­лов, и на них же взва­ли­ва­лось даже в регу­ляр­ных арми­ях, поми­мо дру­гих обя­зан­но­стей, тяже­лое бре­мя кава­ле­рий­ской служ­бы. Чрез­вы­чай­ные же побо­ры вро­де, напри­мер, постав­ки хле­ба для сто­лич­но­го про­ле­та­ри­а­та — без­воз­мезд­но или за ничтож­ное воз­на­граж­де­ние — частые и круп­ные рас­хо­ды на сна­ря­же­ние флота и защи­ту бере­гов в целях борь­бы с пират­ст­вом, обя­зан­ность постав­лять худо­же­ст­вен­ные про­из­веде­ния, диких зве­рей 368 и дру­гие пред­ме­ты, тре­бо­вав­ши­е­ся безум­ной рос­ко­шью рим­ских теат­ров и зве­ри­ных боев, рек­ви­зи­ции во вре­мя вой­ны — были столь же часты, как и тягост­ны и не под­да­ва­лись уче­ту. Одно­го при­ме­ра будет доста­точ­но, чтобы пока­зать, как дале­ко захо­ди­ло дело в этом отно­ше­нии. Во вре­мя трех­лет­не­го управ­ле­ния Гая Верре­са в Сици­лии чис­ло сель­ских хозя­ев упа­ло в Леон­ти­нах с 84 до 32, в Моту­ке со 187 до 86, в Гер­би­те с 252 до 120, в Аги­ри­оне с 250 до 80; так что в четы­рех наи­бо­лее пло­до­род­ных окру­гах из 100 земле­вла­дель­цев 59 реши­ли при такой систе­ме управ­ле­ния совсем не обра­ба­ты­вать свои зем­ли. И эти земле­вла­дель­цы, как пря­мо ука­зы­ва­ет­ся, да к тому же и вид­но из их незна­чи­тель­но­го чис­ла, отнюдь не были мел­ки­ми кре­стья­на­ми, а явля­лись соб­ст­вен­ни­ка­ми зна­чи­тель­ных план­та­ций и по боль­шей части рим­ски­ми граж­да­на­ми.

В зави­си­мых государ­ствах фор­ма нало­гов была несколь­ко иная, но тяжесть их, насколь­ко воз­мож­но, еще уве­ли­чи­ва­лась, так как, кро­ме рим­лян, здесь гра­би­ли еще и тузем­ные дво­ры. В Кап­па­до­кии и Егип­те и кре­стья­нин и царь дошли в рав­ной сте­пе­ни до банк­рот­ства: пер­вый не мог удо­вле­тво­рить сбор­щи­ка пода­тей, а послед­ний — рим­ско­го креди­то­ра. К это­му при­со­еди­ни­лись еще пря­мые вымо­га­тель­ства не толь­ко со сто­ро­ны само­го намест­ни­ка, но и его «дру­зей», из кото­рых каж­дый счи­тал себя как бы име­ю­щим чек на имя намест­ни­ка и при­зна­вал за собой пра­во вер­нуть­ся бла­го­да­ря ему из про­вин­ции в каче­стве чело­ве­ка, сде­лав­ше­го карье­ру. Рим­ская оли­гар­хия в этом отно­ше­нии вполне похо­ди­ла на шай­ку раз­бой­ни­ков и оби­ра­ла про­вин­ци­а­лов, слов­но это была ее про­фес­сия, с пол­ным зна­ни­ем с.451 дела; уме­лые люди не были при этом слиш­ком раз­бор­чи­вы, так как при­хо­ди­лось делить­ся с адво­ка­та­ми и при­сяж­ны­ми, и чем боль­ше они кра­ли, тем уве­рен­нее дела­ли это; круп­ный гра­би­тель смот­рел пре­не­бре­жи­тель­но на мел­ко­го, а этот в свою оче­редь пре­зи­рал вориш­ку; тот из них, кто каким-нибудь чудом под­вер­гал­ся осуж­де­нию, гор­дил­ся выяс­нен­ной судеб­ным след­ст­ви­ем раз­ме­ром сум­мы, добы­той им путем вымо­га­тель­ства. Так хозяй­ни­ча­ли потом­ки тех людей, кото­рые при­вык­ли быва­ло по окон­ча­нии сро­ка сво­его управ­ле­ния воз­вра­щать­ся домой, про­во­жае­мые бла­го­дар­но­стью под­дан­ных и одоб­ре­ни­ем сограж­дан.

Рим­ские капи­та­ли­сты в про­вин­ци­ях

Но, быть может, еще хуже хозяй­ни­ча­ли сре­ди несчаст­ных про­вин­ци­а­лов ита­лий­ские дель­цы, еще мень­ше под­чи­нен­ные кон­тро­лю. Наи­бо­лее доход­ные земель­ные участ­ки, вся тор­гов­ля и денеж­ные обо­роты были сосре­дото­че­ны в их руках. Име­ния в замор­ских обла­стях, при­над­ле­жав­шие ита­лий­ской зна­ти, были пре­до­став­ле­ны всем невзго­дам управ­ле­ния через при­каз­чи­ков и нико­гда не виде­ли сво­его вла­дель­ца; исклю­че­ние состав­ля­ли раз­ве охот­ни­чьи пар­ки, встре­чав­ши­е­ся уже в эту пору в Транс­аль­пин­ской Гал­лии и зани­мав­шие ино­гда пло­щадь до целой квад­рат­ной мили. Ростов­щи­че­ство про­цве­та­ло более чем когда-либо. Мел­кие земле­вла­дель­цы в Илли­рии, Азии, Егип­те уже в дни Варро­на по боль­шей части вели свое хозяй­ство фак­ти­че­ски в каче­стве зака­ба­лен­ных долж­ни­ков сво­их рим­ских или иных креди­то­ров, подоб­но тому как преж­де пле­беи зави­се­ли от сво­их заи­мо­дав­цев-пат­ри­ци­ев. Быва­ли слу­чаи, когда капи­тал ссу­жал­ся даже город­ским общи­нам за 4 % в месяц. Часто какой-нибудь энер­гич­ный и вли­я­тель­ный делец в целях улуч­ше­ния сво­их дел выпра­ши­вал или у сена­та зва­ние посла²⁸, или 369 же у намест­ни­ка ранг офи­це­ра, а так­же по воз­мож­но­сти отряд сол­дат; из досто­вер­но­го источ­ни­ка пере­да­ет­ся слу­чай, когда один из этих почтен­ных воин­ст­вен­ных бан­ки­ров вслед­ст­вие неже­ла­ния горо­да Сала­ми­на (на Кип­ре) испол­нить его тре­бо­ва­ния до тех пор дер­жал в оса­де общин­ный совет в зда­нии сове­та, пока пять чле­нов сове­та не умер­ли с голо­ду.

К это­му двой­но­му гне­ту, — при­чем каж­дый из них был сам по себе невы­но­сим, а вза­и­мо­дей­ст­вие их ста­но­ви­лось все более утон­чен­ным, — при­со­еди­ня­лись и общие бед­ст­вия, в кото­рых в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни, хотя и кос­вен­но, было вино­ва­то рим­ское пра­ви­тель­ство.

Раз­бой и воен­ные убыт­ки

Во вре­мя мно­го­чис­лен­ных войн боль­шие капи­та­лы были выве­зе­ны из стра­ны отча­сти вар­ва­ра­ми, отча­сти же рим­ски­ми вой­ска­ми и еще бо́льшие погиб­ли. Из-за сла­бо­сти рим­ской внут­рен­ней и мор­ской поли­ции повсюду кише­ли раз­бой­ни­ки и пира­ты. В с.452 Сар­ди­нии и во внут­рен­них обла­стях Малой Азии раз­бой­ни­чьи шай­ки ста­ли хро­ни­че­ским явле­ни­ем; в Афри­ке и Даль­ней Испа­нии при­хо­ди­лось укреп­лять все стро­е­ния, нахо­див­ши­е­ся вне город­ской огра­ды, осо­бы­ми сте­на­ми и баш­ня­ми. Ужас­ней­ший бич — пират­ство — было оха­рак­те­ри­зо­ва­но нами рань­ше (стр. 37). Запре­ти­тель­ная систе­ма, к кото­рой, как к пана­цее, при­бе­га­ли рим­ские намест­ни­ки, когда насту­пал недо­ста­ток денег или вздо­ро­жа­ние хле­ба (явле­ния, неиз­беж­ные при таких усло­ви­ях), а имен­но, запре­ще­ние выво­за золота или зер­но­во­го хле­ба из про­вин­ции, ничем, конеч­но, не помо­га­ла делу.

Общее состо­я­ние про­вин­ций

Муни­ци­паль­ная жизнь почти везде при­шла в упа­док не толь­ко вслед­ст­вие общих бед­ст­вий, но и вслед­ст­вие мест­ных раздо­ров и хище­ний общин­ных долж­ност­ных лиц. Где подоб­ные невзго­ды быва­ли не слу­чай­ны­ми явле­ни­я­ми, но тяго­те­ли над общи­на­ми и отдель­ны­ми лич­но­стя­ми в тече­ние целых поко­ле­ний, неуклон­но уси­ли­вая свой гнет с каж­дым годом, там даже самое образ­цо­вое обще­ст­вен­ное или част­ное хозяй­ство долж­но было, нако­нец, изне­мочь под этим гне­том, и все народ­но­сти от Тахо до Евфра­та долж­ны были под­верг­нуть­ся неска­зан­ным бед­ст­ви­ям. «Все общи­ны, — чита­ем мы в одном сочи­не­нии, появив­шем­ся еще в 684 г. [70 г.], — разо­ре­ны окон­ча­тель­но». То же самое гово­рит­ся осо­бен­но об Испа­нии и Нар­бонн­ской Гал­лии, т. е. обла­стях, нахо­див­ших­ся все же в снос­ных эко­но­ми­че­ских усло­ви­ях. В Малой Азии целые горо­да, как, напри­мер, Самос и Гали­кар­нас, сто­я­ли почти совер­шен­но пусты­ми; в срав­не­нии с мука­ми, кото­рые испы­ты­вал сво­бод­ный про­вин­ци­ал, состо­я­ние раба каза­лось тихой гава­нью, и даже для тер­пе­ли­вых ази­а­тов, по свиде­тель­ству рим­ских государ­ст­вен­ных дея­те­лей, жизнь ста­но­ви­лась невы­но­си­мой. Тот, кто захо­тел бы узнать, как низ­ко может пасть чело­век в пре­ступ­ном при­чи­не­нии вся­кой неспра­вед­ли­во­сти и в не менее пре­ступ­ном допу­ще­нии ее, пусть про­чтет в актах уго­лов­ных про­цес­сов того вре­ме­ни, что осме­ли­ва­лись делать рим­ские силь­ные люди и что пере­но­си­ли гре­ки, сирий­цы и фини­ки­яне. Даже рим­ские государ­ст­вен­ные люди офи­ци­аль­но и без око­лич­но­стей при­зна­ва­ли, что самое имя рим­лян ста­ло невы­ра­зи­мо нена­вист­но во всей Гре­ции и Азии; и если граж­дане Герак­леи Пон­тий­ской одна­жды пере­би­ли всех рим­ских тамо­жен­ных чинов­ни­ков, то мож­но было по это­му пово­ду толь­ко пожа­леть, что подоб­ные слу­чаи были ред­ки.

Цезарь и про­вин­ции

Опти­ма­ты насме­ха­лись над новым вла­сти­те­лем, кото­рый при­ез­жал лич­но осмат­ри­вать свои «поме­стья»; дей­ст­ви­тель­но, поло­же­ние всех про­вин­ций тре­бо­ва­ло при­ло­же­ния всей муд­ро­сти и 370 вни­ма­ния одно­го из тех ред­ких людей, бла­го­да­ря кото­рым цар­ский титул не явля­ет­ся в гла­зах наро­дов лишь бле­стя­щим при­ме­ром чело­ве­че­ско­го несо­вер­шен­ства. Нане­сен­ные раны долж­но было зале­чить вре­мя; Цезарь забо­тил­ся о том, чтобы оно мог­ло это совер­шить и чтобы новые раны не мог­ли быть более нано­си­мы.

Чинов­ни­ки Цеза­ря

с.453 Адми­ни­ст­ра­ция была корен­ным обра­зом пре­об­ра­зо­ва­на. Про­кон­су­лы и про­пре­то­ры вре­мен Сул­лы были почти само­дер­жав­ны в пре­де­лах сво­их окру­гов и фак­ти­че­ски сто­я­ли вне вся­ко­го кон­тро­ля; долж­ност­ные же лица Цеза­ря пред­став­ля­ли собой дис­ци­пли­ни­ро­ван­ных слуг стро­го­го гос­по­ди­на, отно­ше­ние кото­ро­го к под­дан­ным бла­го­да­ря един­ству и пожиз­нен­но­сти его вла­сти было гораздо есте­ствен­нее и бли­же, чем при преж­них мно­го­чис­лен­ных и еже­год­но сме­няв­ших­ся мел­ких тира­нах. Намест­ни­че­ства, прав­да, по-преж­не­му рас­пре­де­ля­лись меж­ду кон­чав­ши­ми еже­год­но срок сво­ей служ­бы дву­мя кон­су­ла­ми и шест­на­дца­тью пре­то­ра­ми, но так как импе­ра­тор фак­ти­че­ски назна­чал восемь из чис­ла пре­то­ров и так как самое рас­пре­де­ле­ние про­вин­ций меж­ду кан­дида­та­ми зави­се­ло исклю­чи­тель­но от него (стр. 406), то, в сущ­но­сти, все эти посты дава­лись толь­ко им. При этом и пол­но­мо­чия намест­ни­ков были суще­ст­вен­но огра­ни­че­ны. Им остав­ле­но было наблюде­ние за судо­про­из­вод­ст­вом, адми­ни­ст­ра­тив­ный над­зор над общи­на­ми, но их воен­ная власть была пара­ли­зо­ва­на вер­хов­ным коман­до­ва­ни­ем в Риме и при­став­лен­ны­ми им к намест­ни­кам адъ­ютан­та­ми (стр. 414); набор войск, веро­ят­но, уже в это вре­мя был и в про­вин­ци­ях пре­до­став­лен, глав­ным обра­зом, аген­там импе­ра­то­ра (стр. 414), так что намест­ник был отныне окру­жен слу­жеб­ным пер­со­на­лом, кото­рый в силу пра­вил воен­ной иерар­хии или же под вли­я­ни­ем еще более стро­гих пра­вил пови­но­ве­ния хозя­и­ну без­услов­но зави­сел от импе­ра­то­ра. Если до того про­кон­сул и его кве­стор явля­лись как бы чле­на­ми раз­бой­ни­чьей шай­ки, послан­ны­ми для взи­ма­ния кон­три­бу­ции, то чинов­ни­ки Цеза­ря долж­ны были защи­щать сла­бых про­тив силь­ных, и вме­сто преж­не­го, не имев­ше­го ника­ко­го поло­жи­тель­но­го зна­че­ния кон­тро­ля сена­тор­ских или всад­ни­че­ских судов, для них была уста­нов­ле­на ответ­ст­вен­ность перед спра­вед­ли­вым и не знаю­щим снис­хож­де­ния монар­хом. Закон о вымо­га­тель­ствах, поста­нов­ле­ния кото­ро­го Цезарь уси­лил еще во вре­мя сво­его пер­во­го кон­суль­ства, при­ме­нял­ся им про­тив выс­ших долж­ност­ных лиц с неумо­ли­мой стро­го­стью, захо­див­шей даже за пре­де­лы бук­вы зако­на. Что же каса­ет­ся сбор­щи­ков пода­тей, то за каж­дое допу­щен­ное ими без­за­ко­ние они отве­ча­ли перед сво­им пове­ли­те­лем так же, как на осно­ва­нии жесто­ко­го домаш­не­го пра­ва того вре­ме­ни отве­ча­ли рабы и воль­ноот­пу­щен­ни­ки перед хозя­и­ном.

Регу­ли­ро­ва­ние повин­но­стей

Чрез­вы­чай­ные обще­ст­вен­ные повин­но­сти были пра­виль­но сораз­ме­ре­ны и сохра­не­ны толь­ко для дей­ст­ви­тель­но неот­лож­ных нужд; регу­ляр­ные же были зна­чи­тель­но умень­ше­ны. Мы уже рань­ше упо­ми­на­ли о корен­ной рефор­ме нало­го­вой систе­мы (стр. 419): рас­ши­ре­ние подат­ных льгот, общее умень­ше­ние пря­мых нало­гов, огра­ни­че­ние деся­тин­ной систе­мы одной толь­ко Афри­кой и Сар­ди­ни­ей, пол­ное устра­не­ние посред­ни­ков при взи­ма­нии пря­мых нало­гов — все это явля­лось для про­вин­ци­а­лов бла­готвор­ной рефор­мой. Нет, с.454 прав­да, осно­ва­ний утвер­ждать, что Цезарь желал, по при­ме­ру одно­го из сво­их вели­чай­ших демо­кра­ти­че­ских пред­ше­ст­вен­ни­ков, Сер­то­рия (стр. 22), изба­вить под­дан­ных от тяго­стей постоя и при­учить сол­дат соору­жать для себя посто­ян­ные лаге­ри, сво­его рода воен­ные город­ки. Но по край­ней мере после того как он сме­нил 371 роль пре­тен­ден­та на роль монар­ха, он был не таким чело­ве­ком, чтобы отдать под­дан­но­го в жерт­ву сол­да­ту, и про­дол­жа­те­ли его поли­ти­ки дей­ст­во­ва­ли совер­шен­но в его духе, когда они соору­жа­ли подоб­ные воен­ные лаге­ри, а из них горо­да, кото­рые ста­но­ви­лись цен­тра­ми ита­лий­ской циви­ли­за­ции в вар­вар­ских погра­нич­ных обла­стях.

Меры про­тив капи­та­ли­стов

Гораздо труд­нее пре­кра­ще­ния чинов­ни­чьих зло­употреб­ле­ний было осво­бож­де­ние про­вин­ци­а­лов от подав­ля­ю­ще­го заси­лья рим­ско­го капи­та­ла. Совер­шен­но сло­мить его, не при­бе­гая к сред­ствам, еще более опас­ным, чем само зло, было невоз­мож­но; пра­ви­тель­ство мог­ло устра­нить толь­ко неко­то­рые зло­употреб­ле­ния, так, напри­мер, Цезарь вос­пре­тил поль­зо­вать­ся титу­лом государ­ст­вен­но­го посла для ростов­щи­че­ских целей и про­ти­во­дей­ст­во­вал явным наси­ли­ям и явно­му ростов­щи­че­ству стро­гим при­ме­не­ни­ем общих уго­лов­ных зако­нов, а так­же зако­нов о ростов­щи­че­стве, рас­про­стра­нен­ных и на про­вин­ции (стр. 446). Более же ради­каль­но­го исце­ле­ния зла он ожи­дал от воз­рож­де­ния бла­го­со­сто­я­ния про­вин­ци­а­лов при луч­шем управ­ле­нии. В это вре­мя было сде­ла­но мно­го вре­мен­ных рас­по­ря­же­ний для облег­че­ния уча­сти неко­то­рых обре­ме­нен­ных дол­га­ми про­вин­ций. Еще в 694 г. [60 г.] Цезарь как намест­ник Даль­ней Испа­нии уста­но­вил, что на упла­ту креди­то­рам долж­ны идти две тре­ти дохо­да их долж­ни­ков. Подоб­но это­му и Луций Лукулл во вре­мя сво­его намест­ни­че­ства в Малой Азии анну­ли­ро­вал часть непо­мер­но вырос­ших про­цент­ных недо­и­мок, для покры­тия же осталь­ной части опре­де­лил чет­вер­тую часть дохо­да с земель долж­ни­ка и сораз­мер­ный с этим про­цент с дохо­да, полу­чае­мый им от отда­чи вна­ем дома или труда его рабов. Нам ниче­го не извест­но о том, пред­при­нял ли Цезарь после граж­дан­ской вой­ны подоб­ную же общую лик­вида­цию дол­гов в про­вин­ци­ях; впро­чем, после все­го толь­ко что ска­зан­но­го и того, что было сде­ла­но для Ита­лии (стр. 445), едва ли мож­но сомне­вать­ся в том, что Цезарь поза­бо­тил­ся об этом или что это по край­ней мере вхо­ди­ло в его пла­ны.

Раз импе­ра­тор, посколь­ку это было во вла­сти чело­ве­ка, изба­вил про­вин­ци­а­лов от при­тес­не­ний со сто­ро­ны рим­ских чинов­ни­ков и капи­та­ли­стов, то с пол­ной уве­рен­но­стью мож­но было ожи­дать от окреп­ше­го бла­го­да­ря ему пра­ви­тель­ства, что оно про­го­нит дикие погра­нич­ные пле­ме­на и рас­се­ет сухо­пут­ных и мор­ских раз­бой­ни­ков, как вос­хо­дя­щее солн­це раз­го­ня­ет туман. Как ни силь­но боле­ли еще ста­рые раны, с появ­ле­ни­ем Цеза­ря нача­лась для изму­чен­ных под­дан­ных как бы заря луч­ше­го вре­ме­ни; после мно­гих веков это было пер­вое спо­соб­ное и гуман­ное пра­ви­тель­ство и пер­вая поли­ти­ка мира, кото­рая дер­жа­лась не на с.455 тру­со­сти, а на силе. Поис­ти­не вме­сте с луч­ши­ми из рим­лян боль­ше все­го долж­ны были горе­вать над тру­пом вели­ко­го осво­бо­ди­те­ля его про­вин­ци­аль­ные под­дан­ные.

Нача­ло элли­но-ита­лий­ско­го государ­ства

Но это устра­не­ние суще­ст­ву­ю­щих зло­употреб­ле­ний не состав­ля­ло глав­ной зада­чи про­вин­ци­аль­ных реформ Цеза­ря. По мне­нию как ари­сто­кра­тов, так и демо­кра­тов, про­вин­ции были в рим­ской рес­пуб­ли­ке тем, чем их часто назы­ва­ли: поме­стья­ми рим­ско­го наро­да, и в этом духе ими поль­зо­ва­лись и их экс­плу­а­ти­ро­ва­ли. Все­му это­му насту­пил теперь конец. То, что назы­ва­лось про­вин­ци­я­ми, долж­но было посте­пен­но сой­ти со сце­ны, чтобы под­гото­вить обнов­лен­ной элли­но-ита­лий­ской нации новую, более обшир­ную роди­ну, где ни один округ не суще­ст­во­вал бы толь­ко ради дру­го­го, а все для одно­го и один для всех; все скор­би и язвы народ­ные, для кото­рых не было исце­ле­ния в ста­рой Ита­лии, долж­ны были сами собой исчез­нуть 372 сре­ди новых поряд­ков обнов­лен­ной роди­ны, более бод­рой, широ­кой и вели­че­ст­вен­ной народ­ной жиз­ни. Мыс­ли эти были, конеч­но, не новы. Мно­го­ве­ко­вая эми­гра­ция из Ита­лии под­гото­ви­ла, — прав­да, без ведо­ма самих эми­гран­тов, — подоб­ное рас­ши­ре­ние Ита­лии. На осно­ва­нии стро­го обду­ман­но­го пла­на спер­ва Гай Гракх, тво­рец рим­ской демо­кра­ти­че­ской монар­хии, ини­ци­а­тор зааль­пий­ских заво­е­ва­ний, осно­ва­тель коло­ний в Кар­фа­гене и Нар­бонне, напра­вил ита­ли­ков за пре­де­лы Ита­лии; вслед за ним дру­гой гени­аль­ный государ­ст­вен­ный чело­век, вышед­ший из рядов рим­ской демо­кра­тии, Квинт Сер­то­рий, стал при­об­щать запад­ных вар­ва­ров к латин­ской циви­ли­за­ции. Он дал знат­ной испан­ской моло­де­жи рим­скую одеж­ду, при­учал ее гово­рить по-латы­ни и искать выс­ше­го обра­зо­ва­ния в ита­лий­ском духе в шко­ле, осно­ван­ной им в Оске. В нача­ле прав­ле­ния Цеза­ря во всех про­вин­ци­ях и зави­си­мых государ­ствах уже суще­ст­во­ва­ла мас­са ита­лий­ско­го насе­ле­ния, прав­да, еще недо­ста­точ­но устой­чи­во­го и кон­цен­три­ро­ван­но­го. Не гово­ря уже о насто­я­щих ита­лий­ских горо­дах в Испа­нии и южной Гал­лии; вспом­ним толь­ко о мно­го­чис­лен­ных вой­сках из граж­дан, кото­рые наби­ра­ли Сер­то­рий и Пом­пей в Испа­нии, Цезарь в Гал­лии, Юба в Нуми­дии, кон­сти­ту­ци­он­ная пар­тия в Афри­ке, Македо­нии, Гре­ции, Малой Азии и Кри­те, вспом­ним, прав­да, пло­хо настро­ен­ную латин­скую лиру, на кото­рой город­ские поэты в Кор­ду­бе пели хва­лу рим­ским пол­ко­во­д­цам еще во вре­мя сер­то­ри­ан­ской вой­ны, вспом­ним, нако­нец, пере­во­ды гре­че­ских сти­хотво­ре­ний, осо­бен­но ценив­ши­е­ся за их изящ­ный язык, кото­рые опуб­ли­ко­вал вско­ре после смер­ти Цеза­ря древ­ней­ший из извест­ных вне­ита­лий­ских поэтов, транс­аль­пи­нец Пуб­лий Терен­ций Варрон Ата­цин­ский.

С дру­гой сто­ро­ны, сли­я­ние латин­ско­го и эллин­ско­го духа было, мож­но ска­зать, явле­ни­ем столь же древним, как сам Рим. Еще во вре­мя объ­еди­не­ния Ита­лии победо­нос­ная латин­ская нация асси­ми­ли­ро­ва­ла все побеж­ден­ные народ­но­сти и толь­ко одну гре­че­скую вобра­ла в себя, не слив­шись с ней внеш­ним с.456 обра­зом. Где бы ни появ­лял­ся рим­ский леги­о­нер, за ним сле­до­вал гре­че­ский школь­ный учи­тель, в сво­ем роде такой же заво­е­ва­тель, как и пер­вый. Уже в ран­нюю пору мы встре­ча­ем на Гва­дал­кви­ви­ре извест­ных гре­че­ских линг­ви­стов, и в Оск­ской шко­ле изу­чал­ся не толь­ко латин­ский, но и гре­че­ский язык. Само выс­шее рим­ское обра­зо­ва­ние было не чем иным, как про­воз­гла­ше­ни­ем на ита­лий­ском язы­ке вели­ко­го еван­ге­лия эллин­ско­го искус­ства и духа; и эллин не мог про­те­сто­вать, — по край­ней мере вслух, — про­тив скром­но­го при­тя­за­ния циви­ли­зи­ру­ю­щих заво­е­ва­те­лей рас­про­стра­нять куль­ту­ру сре­ди запад­ных вар­ва­ров на их соб­ст­вен­ном язы­ке. Везде, и в осо­бен­но­сти там, где нацио­наль­ное чув­ство ска­зы­ва­лось все­го силь­нее, — на гра­ни­цах, кото­рым угро­жа­ло подав­ля­ю­щее вся­кую нацио­наль­ность вли­я­ние вар­ва­ров, как, напри­мер, в Мас­са­лии, на север­ном бере­гу Чер­но­го моря, на Евфра­те и Тиг­ре, — уже издав­на грек видел в Риме опо­ру и защи­ту элли­низ­ма; и, дей­ст­ви­тель­но, горо­да, осно­ван­ные Пом­пе­ем на дале­ком Восто­ке, воз­об­нов­ля­ли после мно­го­ве­ко­во­го пере­ры­ва бла­готвор­ное дело Алек­сандра. Мысль об ита­ло-эллин­ском государ­стве с еди­ной нацио­наль­но­стью и дву­мя язы­ка­ми не была новой, — ина­че она была бы толь­ко ошиб­кой; но заслу­га пре­вра­ще­ния ее из туман­но­го пред­став­ле­ния в ясную, кон­крет­ную фор­му­лу и посте­пен­но­го пере­хо­да от раз­роз­нен­ных начи­на­ний к кон­цен­три­ро­ван­но­му дей­ст­вию есть дело третье­го и вели­чай­ше­го из демо­кра­ти­че­ских государ­ст­вен­ных дея­те­лей Рима.

Гос­под­ст­ву­ю­щие нации

373 Пер­вым и суще­ст­вен­ней­шим усло­ви­ем поли­ти­че­ской и нацио­наль­ной ниве­ли­ров­ки государ­ства было под­дер­жа­ние и рас­про­стра­не­ние обе­их народ­но­стей, пред­на­зна­чен­ных к сов­мест­но­му гос­под­ству, и воз­мож­но быст­рое устра­не­ние сто­яв­ших рядом с ними вар­вар­ских или же толь­ко слыв­ших вар­вар­ски­ми пле­мен.

Поло­же­ние иуде­ев

В извест­ном смыс­ле мож­но было поста­вить наряду с рим­ля­на­ми и гре­ка­ми еще третью народ­ность, кото­рая в тогдаш­нем мире сопер­ни­ча­ла с ними сво­ей везде­сущ­но­стью и кото­рой суж­де­но было играть и в государ­стве Цеза­ря не послед­нюю роль. Это были иудеи.

Пора­зи­тель­но гиб­кий и упор­ный народ этот не имел ни в древ­но­сти, ни в новое вре­мя насто­я­ще­го оте­че­ства, будучи повсюду как дома и как буд­то власт­вуя везде и нигде. Пре­ем­ни­ки Давида и Соло­мо­на вряд ли име­ли для евре­ев того вре­ме­ни боль­шее зна­че­ние, чем теперь име­ет для них Иеру­са­лим. Народ, конеч­но, нахо­дил для сво­его рели­ги­оз­но­го и духов­но­го един­ства види­мую опо­ру в малень­ком Иеру­са­лим­ском цар­стве, но он отнюдь не состо­ял толь­ко из под­дан­ных Асмо­ней­ской дина­стии, а из цело­го ряда иудей­ских общин, раз­бро­сан­ных по все­му пар­фян­ско­му и рим­ско­му государ­ствам. В осо­бен­но­сти в Алек­сан­дрии и точ­но так же в Кирене иудеи состав­ля­ли внут­ри этих горо­дов свои осо­бые адми­ни­ст­ра­тив­но и даже терри­то­ри­аль­но обособ­лен­ные общи­ны, доволь­но похо­жие на еврей­ские квар­та­лы в с.457 наших горо­дах, но более сво­бод­ные и руко­во­ди­мые этнар­хом (народ­ным вла­ды­кой), играв­шим роль выс­ше­го судьи и пра­ви­те­ля. Как мно­го­чис­лен­но было даже в Риме иудей­ское насе­ле­ние еще до Цеза­ря и как спло­че­ны были иудеи в пле­мен­ном отно­ше­нии уже в то вре­мя, вид­но из заме­ча­ния одно­го совре­мен­но­го писа­те­ля, что для намест­ни­ка быва­ет опас­но вме­ши­вать­ся в дела иуде­ев сво­ей про­вин­ции, так как по воз­вра­ще­нии в Рим он рис­ку­ет быть осви­стан­ным сто­лич­ной чер­нью. И в то вре­мя пре­об­ла­даю­щим заня­ти­ем иуде­ев была тор­гов­ля; вме­сте с рим­ским куп­цом-заво­е­ва­те­лем про­би­рал­ся тогда всюду и иудей­ский тор­го­вец, подоб­но тому как впо­след­ст­вии он сле­до­вал за гену­эз­ски­ми и вене­ци­ан­ски­ми куп­ца­ми и как у рим­ско­го купе­че­ства, так и у иудей­ско­го повсе­мест­но накоп­ля­лись капи­та­лы. Уже в ту пору мы заме­ча­ем свое­об­раз­ную анти­па­тию запад­ных людей к этой чисто восточ­ной расе, к ее чуж­дым им поня­ти­ям и нра­вам. Иудей­ство, не пред­став­ляя осо­бен­но отрад­но­го явле­ния в безот­рад­ной вооб­ще кар­тине тогдаш­не­го сме­ше­ния наро­дов, отме­ча­ло собой тем не менее исто­ри­че­ский момент, раз­ви­вав­ший­ся вме­сте с есте­ствен­ным ходом вещей, — такой момент, кото­ро­го не мог ни игно­ри­ро­вать, ни побо­роть ни один государ­ст­вен­ный дея­тель и кото­ро­му Цезарь (подоб­но сво­е­му пред­ше­ст­вен­ни­ку Алек­сан­дру), здра­во взве­ши­вая обсто­я­тель­ства, ско­рее даже ока­зы­вал воз­мож­ное содей­ст­вие. Если Алек­сандр, осно­ва­тель алек­сан­дрий­ской иудей­ской общи­ны, сде­лал этим самым для иудей­ско­го наро­да не менее, чем его соб­ст­вен­ный царь Давид соору­же­ни­ем иеру­са­лим­ско­го хра­ма, то и Цезарь ока­зы­вал содей­ст­вие иуде­ям и в Алек­сан­дрии и в Риме спе­ци­аль­ны­ми льгота­ми и при­ви­ле­ги­я­ми и защи­щал их свое­об­раз­ный культ от мест­ных рим­ских и гре­че­ских жре­цов. Оба вели­ких чело­ве­ка, конеч­но, не дума­ли о том, чтобы пре­до­ста­вить иудей­ской нации рав­ное место наряду с эллин­ской или ита­лий­ско-эллин­ской народ­но­стя­ми. Но иудей не полу­чил, подоб­но запад­ным наро­дам, в виде дара Пан­до­ры, поли­ти­че­ской орга­ни­за­ции и дер­жит­ся вооб­ще индиф­фе­рент­но по отно­ше­нию к государ­ству; он так же труд­но рас­ста­ет­ся с усто­я­ми сво­ей нацио­наль­ной инди­виду­аль­но­сти, как охот­но при­спо­соб­ля­ет­ся к любой дру­гой 374 нацио­наль­но­сти, усва­и­вая куль­ту­ру чужих наро­дов, — и в силу этих свойств иудей был как бы необ­хо­дим в государ­стве, создан­ном на раз­ва­ли­нах целой сот­ни живых поли­ти­че­ских орга­низ­мов, для того чтобы стать оте­че­ст­вом несколь­ко абстракт­ной и искус­ст­вен­ной нацио­наль­но­сти. Иуда­изм являл­ся и в древ­нем мире актив­ным фер­мен­том кос­мо­по­ли­тиз­ма и нацио­наль­но­го рас­па­да и вслед­ст­вие это­го был осо­бен­но пол­но­прав­ным чле­ном Цеза­ре­ва государ­ства, в кото­ром граж­дан­ст­вен­ность, в сущ­но­сти, была лишь кос­мо­по­ли­тиз­мом, народ­ность же была в осно­ве лишь гуман­но­стью.

Элли­низм

Но поло­жи­тель­ны­ми эле­мен­та­ми ново­го граж­дан­ства оста­ва­лись толь­ко латин­ская и эллин­ская нацио­наль­но­сти. Спе­ци­фи­че­ски ита­лий­ско­му с.458 рес­пуб­ли­кан­ско­му государ­ству насту­пил конец; тем не менее раз­го­во­ры сре­ди недо­воль­ной зна­ти, буд­то Цезарь нароч­но ста­ра­ет­ся погу­бить Ита­лию и Рим, чтобы пере­не­сти центр тяже­сти государ­ства на гре­че­ский Восток и сде­лать сто­ли­цей его Алек­сан­дрию или Или­он, были столь же понят­ной, как и неле­пой бол­тов­ней. Напро­тив, во всех начи­на­ни­ях Цеза­ря пре­об­ла­да­ние оста­ва­лось все­гда за латин­ской нацио­наль­но­стью, что ска­зы­ва­ет­ся уже в том, что все его рас­по­ря­же­ния изда­ва­лись на латин­ском язы­ке и толь­ко назна­чав­ши­е­ся для гре­че­ских стран повто­ря­лись и по-гре­че­ски. Вооб­ще же он уста­нав­ли­вал отно­ше­ния меж­ду дву­мя вели­ки­ми нацио­наль­но­стя­ми, состав­ляв­ши­ми его монар­хию, так же как это дела­ли в объ­еди­нен­ной Ита­лии его рес­пуб­ли­кан­ские пред­ше­ст­вен­ни­ки: эллин­ская нацио­наль­ность охра­ня­лась всюду, где она суще­ст­во­ва­ла, ита­лий­ская же рас­про­стра­ня­лась по воз­мож­но­сти, и ей при­суж­да­лось наследие тех этни­че­ских групп, кото­рые обре­че­ны были на исчез­но­ве­ние. Это было необ­хо­ди­мо пото­му, что пол­ное равен­ство гре­че­ско­го и латин­ско­го эле­мен­тов в государ­стве, без сомне­ния, повлек­ло бы за собой в корот­кое вре­мя ту ката­стро­фу, к кото­рой мно­го веков спу­стя при­вел визан­ти­низм, так как элли­низм не толь­ко куль­тур­но во всех отно­ше­ни­ях пре­вос­хо­дил рим­скую народ­ность, но пре­вы­шал ее и чис­лен­но­стью и имел в самой Ита­лии в мас­се доб­ро­воль­но или поне­во­ле пере­се­ляв­ших­ся туда элли­нов и полу­эл­ли­нов несмет­ное коли­че­ство невзрач­ных, но по сво­е­му вли­я­нию недо­ста­точ­но высо­ко оце­нен­ных апо­сто­лов. Как о наи­бо­лее выдаю­щем­ся явле­нии в этой обла­сти необ­хо­ди­мо вспом­нить власть гре­че­ских лаке­ев над рим­ски­ми монар­ха­ми, столь же древ­нюю, как и сама монар­хия; на пер­вом месте в этом длин­ном и отвра­ти­тель­ном спис­ке сто­ит лакей и дове­рен­ный Пом­пея Фео­фан из Мити­ле­ны, кото­рый бла­го­да­ря сво­ей вла­сти над сла­бо­ха­рак­тер­ным гос­по­ди­ном содей­ст­во­вал, веро­ят­но, более кого-либо дру­го­го нача­лу вой­ны меж­ду Цеза­рем и Пом­пе­ем. Не без осно­ва­ния сооте­че­ст­вен­ни­ки возда­ва­ли ему после его смер­ти боже­ские поче­сти; ведь бла­го­да­ря ему нача­лось гос­под­ство камер­ди­не­ров вре­мен импе­рии, гос­под­ство, кото­рое до извест­ной сте­пе­ни было и гос­под­ст­вом элли­нов над рим­ля­на­ми. Поэто­му пра­ви­тель­ство име­ло пол­ное пра­во не ока­зы­вать покро­ви­тель­ства свы­ше рас­про­стра­не­нию элли­низ­ма, по край­ней мере на Запа­де. Если в Сици­лии не толь­ко было сня­то бре­мя деся­ти­ны, но, кро­ме того, ее общи­нам даро­ва­но латин­ское пра­во, за чем, как пред­по­ла­га­лось, долж­но было в свое вре­мя после­до­вать пол­ное урав­не­ние Сици­лии с Ита­ли­ей, то наме­ре­ни­ем Цеза­ря было, конеч­но, все­це­ло вклю­чить в состав Ита­лии этот пре­крас­ный, но в то вре­мя запу­стев­ший и эко­но­ми­че­ски попав­ший в боль­шей сво­ей части в руки ита­ли­ков ост­ров, кото­ро­му при­ро­да суди­ла быть не толь­ко сосе­дом Ита­лии, но и одной из пре­крас­ней­ших ее обла­стей. 375 Вооб­ще же там, где элли­низм уже уко­ре­нил­ся, он под­дер­жи­вал­ся и охра­нял­ся. Как поли­ти­че­ские кри­зи­сы ни под­ска­зы­ва­ли импе­ра­то­ру мысль об уни­что­же­нии с.459 стол­пов элли­низ­ма на Запа­де и в Егип­те, — Мас­са­лия и Алек­сан­дрия не были раз­ру­ше­ны и насе­ле­ние их не утра­ти­ло сво­его нацио­наль­но­го обли­ка.

Лати­ни­за­ция

Напро­тив, рим­ская народ­ность все­ми сила­ми и в самых раз­лич­ных местах импе­рии полу­ча­ла осо­бую под­держ­ку пра­ви­тель­ства путем коло­ни­за­ции или лати­ни­за­ции. Про­дук­том роко­во­го соеди­не­ния фор­маль­но­го пра­ва и гру­бой силы, но и необ­хо­ди­мым усло­ви­ем бес­пре­пят­ст­вен­но­го уни­что­же­ния извест­ных наций был тот прин­цип, что государ­ство явля­ет­ся соб­ст­вен­ни­ком всей зем­ли в про­вин­ци­ях, не уступ­лен­ной осо­бым пра­ви­тель­ст­вен­ным актом общи­нам или част­ным лицам, фак­ти­че­ский же вла­де­лец име­ет лишь тер­пи­мое и во вся­кое вре­мя могу­щее быть отме­нен­ным пра­во наслед­ст­вен­но­го вла­де­ния; этот прин­цип был сохра­нен Цеза­рем и пре­вра­щен им из тео­ре­ти­че­ской идеи демо­кра­ти­че­ской пар­тии в основ­ное поло­же­ние монар­хи­че­ско­го пра­ва.

Циз­аль­пин­ская Гал­лия

В деле рас­про­стра­не­ния рим­ской нацио­наль­но­сти пер­вая роль выпа­да­ла, разу­ме­ет­ся, Гал­лии. Бла­го­да­ря дав­но уже при­знан­но­му демо­кра­та­ми в каче­стве совер­шив­ше­го­ся фак­та (стр. 8 и 263), а теперь (705) [49 г.] окон­ча­тель­но про­веден­но­му Цеза­рем при­ня­тию транс­па­дан­ских общин в рим­ское граж­дан­ство, Циз­аль­пин­ская Гал­лия при­об­ре­ла то, чем неко­то­рая часть ее жите­лей дав­но уже обла­да­ла: поли­ти­че­скую рав­но­прав­ность с цен­тром. Эта про­вин­ция в тече­ние 40 лет, про­тек­ших со вре­ме­ни даро­ва­ния ей латин­ско­го пра­ва, была фак­ти­че­ски уже совер­шен­но лати­ни­зи­ро­ва­на. При­дир­чи­вые люди мог­ли сме­ять­ся над широ­ким гор­тан­ным акцен­том кельт­ской латы­ни и не нахо­ди­ли «неуло­ви­мой пре­ле­сти сто­лич­но­го изя­ще­ства» у инсуб­ров и вене­тов, кото­рые в каче­стве леги­о­не­ров Цеза­ря заво­е­ва­ли себе сво­им мечом место и на рим­ском фору­ме и даже в рим­ской курии. Несмот­ря на это, Циз­аль­пин­ская Гал­лия с ее густым, пре­иму­ще­ст­вен­но кре­стьян­ским насе­ле­ни­ем была еще до Цеза­ря, в сущ­но­сти, ита­лий­ской стра­ной и оста­ва­лась в тече­ние веков насто­я­щим при­бе­жи­щем ита­лий­ских обы­ча­ев и ита­лий­ско­го обра­зо­ва­ния; учи­те­ля латин­ской лите­ра­ту­ры нигде в дру­гих местах вне сто­ли­цы не нахо­ди­ли столь­ко сочув­ст­вия и успе­ха.

Нар­бонн­ская про­вин­ция

Если таким обра­зом Циз­аль­пин­ская Гал­лия, в сущ­но­сти, как бы рас­т­во­ри­лась в Ита­лии, то место, зани­мае­мое ею до той поры, немед­лен­но заня­ла Транс­аль­пин­ская про­вин­ция, пре­вра­тив­ша­я­ся бла­го­да­ря заво­е­ва­ни­ям Цеза­ря из погра­нич­ной про­вин­ции во внут­рен­нюю и вслед­ст­вие сво­ей бли­зо­сти и сво­его кли­ма­та более всех дру­гих спо­соб­ная со вре­ме­нем стать ита­лий­ской обла­стью. Туда-то, глав­ным обра­зом, к ста­рин­ной цели замор­ских посе­ле­ний рим­ской демо­кра­тии, и напра­вил­ся поток ита­лий­ской эми­гра­ции; древ­няя коло­ния Нар­бонн была уси­ле­на новы­ми посе­лен­ца­ми; вме­сте с тем были осно­ва­ны в Бетеррах (Безье), неда­ле­ко от Нар­бон­на, в Аре­ла­те (Арль) и Ара­у­си­оне (Оранж) с.460 на Роне и в новом при­мор­ском горо­де Форум Юлия (Фре­ж­юс) четы­ре новые граж­дан­ские коло­нии, име­на кото­рых уве­ко­ве­чи­ли вме­сте с тем память о храб­рых леги­о­нах, содей­ст­во­вав­ших при­со­еди­не­нию север­ной Гал­лии к импе­рии²⁹. 376 Рома­ни­за­ция же мест­но­стей, не заня­тых коло­ни­ста­ми, по край­ней мере боль­шей части из них, долж­на была, оче­вид­но, про­изой­ти путем пре­до­став­ле­ния им латин­ских город­ских прав; как неко­гда Транс­па­дан­ская Гал­лия, так Немавс (Ним), центр обла­сти, отня­той у мас­са­лиотов вслед­ст­вие их вос­ста­ния про­тив Цеза­ря (стр. 329), пре­вра­тил­ся из мас­са­лиот­ско­го местеч­ка в латин­скую город­скую общи­ну и полу­чил зна­чи­тель­ную терри­то­рию и пра­во чека­нить моне­ту³⁰. В то самое вре­мя, когда Циз­аль­пин­ская Гал­лия пере­хо­ди­ла с этой под­гото­ви­тель­ной сту­пе­ни к пол­но­му урав­не­нию с Ита­ли­ей, Нар­бонн­ская про­вин­ция всту­пи­ла в эту пере­ход­ную ста­дию; так же как рань­ше в Циз­аль­пин­ской Гал­лии, круп­ней­шие зааль­пий­ские общи­ны поль­зо­ва­лись теперь пол­ным граж­дан­ским, а осталь­ные — латин­ским пра­вом.

В дру­гих, негре­че­ских и нела­тин­ских, обла­стях государ­ства, еще более отда­лен­ных от ита­лий­ско­го вли­я­ния и про­цес­са асси­ми­ля­ции, Цезарь огра­ни­чил­ся осно­ва­ни­ем отдель­ных цен­тров ита­лий­ской циви­ли­за­ции, как преж­де в Нар­бонн­ской Гал­лии, имея в виду под­гото­вить, таким обра­зом, буду­щее окон­ча­тель­ное урав­не­ние.

Север­ная Гал­лия

Подоб­ные начи­на­ния мож­но про­следить во всех про­вин­ци­ях государ­ства, за исклю­че­ни­ем самой бед­ной и незна­чи­тель­ной Сар­ди­нии. Как посту­пал Цезарь в север­ной Гал­лии, мы уже рас­ска­за­ли (гл. VII); и здесь латин­ский язык полу­чил офи­ци­аль­ное с.461 зна­че­ние, хотя и не во всех еще отрас­лях обще­ст­вен­ных сно­ше­ний; и на Женев­ском озе­ре воз­ник­ла коло­ния Нови­о­дун (Нион), — в то вре­мя самый север­ный город с ита­лий­ским устрой­ст­вом.

Испа­ния

В Испа­нии, веро­ят­но, наи­бо­лее густо засе­лен­ной в то вре­мя обла­сти рим­ско­го государ­ства, Цеза­ре­вы коло­ни­сты были посе­ле­ны наряду с древним насе­ле­ни­ем не толь­ко в важ­ном элли­но-ибе­рий­ском при­мор­ском горо­де Эмпо­ри­ях, но, как пока­за­ли недав­но откры­тые доку­мен­ты, неко­то­рые коло­ни­сты, веро­ят­но, взя­тые пре­иму­ще­ст­вен­но из сто­лич­но­го про­ле­та­ри­а­та, нашли себе при­ют и в горо­де Урсоне (Осуне), неда­ле­ко от Севи­льи, в самом цен­тре Анда­лу­зии, а может быть, и во мно­гих дру­гих мест­но­стях этой про­вин­ции. Древ­ний и бога­тый тор­го­вый город Гадес, муни­ци­паль­ный строй кото­ро­го Цезарь рефор­ми­ро­вал в духе вре­ме­ни еще будучи пре­то­ром, полу­чил теперь от импе­ра­то­ра пол­ные пра­ва ита­лий­ских муни­ци­пи­ев (705) [49 г.] и, как было в Ита­лии с Туску­лом, стал пер­вой осно­ван­ной не Римом вне­ита­лий­ской общи­ной, всту­пив­шей в состав рим­ских граж­дан. Через несколь­ко лет (709) [45 г.] те же пра­ва были 377 рас­про­стра­не­ны на ряд дру­гих испан­ских общин, а еще неко­то­рые полу­чи­ли, веро­ят­но, латин­ское пра­во.

Кар­фа­ген

В Афри­ке было при­веде­но теперь в испол­не­ние то, что не суж­де­но было дове­сти до кон­ца Гаю Грак­ху, и на том месте, где сто­ял город искон­ных вра­гов Рима, было посе­ле­но 3 тыс. ита­лий­ских коло­ни­стов и мно­же­ство жив­ших в кар­фа­ген­ской обла­сти арен­да­то­ров и вре­мен­ных вла­дель­цев; и с изу­ми­тель­ной быст­ро­той сно­ва рас­цве­ла вслед­ст­вие заме­ча­тель­но бла­го­при­ят­ных мест­ных усло­вий новая «коло­ния Вене­ры», рим­ский Кар­фа­ген. Ути­ке, быв­шей до той поры глав­ным и пер­вым тор­го­вым горо­дом про­вин­ции, была пред­ва­ри­тель­но, по-види­мо­му, путем даро­ва­ния латин­ско­го пра­ва дана извест­ная ком­пен­са­ция за вос­ста­нов­ле­ние более силь­но­го ее сопер­ни­ка. Во вновь при­со­еди­нен­ной к государ­ству Нуми­дий­ской обла­сти круп­ный город Цир­та и осталь­ные общи­ны, отдан­ные рим­ско­му кон­до­тье­ру Пуб­лию Сит­тию и его дру­зьям (стр. 377), полу­чи­ли пра­ва рим­ских воен­ных коло­ний. Конеч­но, зна­чи­тель­ные горо­да, кото­рые из-за безум­но­го неистов­ства Юбы и дошед­ших до отча­я­ния остат­ков кон­сти­ту­ци­он­ной пар­тии пре­вра­ти­лись в груды раз­ва­лин, не так ско­ро вос­крес­ли, как обра­ще­ны были в пепел, и нема­ло раз­ва­лин дол­го еще после это­го напо­ми­на­ло об этом ужас­ном вре­ме­ни. Лишь обе новые Юли­е­вы коло­нии, Кар­фа­ген и Цир­та, сде­ла­лись и оста­лись цен­тра­ми афри­ка­но-рим­ской циви­ли­за­ции.

Коринф

В опу­стев­шей Гре­ции Цезарь зани­мал­ся, кро­ме осу­щест­вле­ния дру­гих пла­нов (напри­мер, учреж­де­ния рим­ской коло­нии в Бутро­тоне, про­тив Кор­фу), преж­де все­го вос­ста­нов­ле­ни­ем Корин­фа; туда не толь­ко была выведе­на доволь­но зна­чи­тель­ная граж­дан­ская коло­ния, но и был состав­лен план пре­кра­ще­ния опас­но­го пла­ва­ния вокруг Пело­пон­не­са: пред­по­ло­же­но было про­рыть пере­ше­ек, чтобы с.462 напра­вить все тор­го­вые сно­ше­ния Ита­лии с Ази­ей через Корин­фо-Саро­ни­че­ский залив.

Восток

Нако­нец, и на отда­лен­ном эллин­ском Восто­ке монарх вызвал к жиз­ни ита­лий­ские посе­ле­ния; тако­вы, напри­мер, посе­ле­ния у Чер­но­го моря, в Герак­лее и Сино­пе, при­чем ита­лий­ские коло­ни­сты, как и в Эмпо­ри­ях, насе­ля­ли эти горо­да вме­сте с преж­ни­ми их жите­ля­ми; то же было и на сирий­ском бере­гу в важ­ной гава­ни Бери­та, кото­рая, подоб­но Сино­пу, полу­чи­ла ита­лий­ское устрой­ство; даже в Егип­те на гос­под­ст­ву­ю­щем над алек­сан­дрий­ским пор­том ост­ро­ве с мая­ком была осно­ва­на рим­ская фак­то­рия.

Рас­про­стра­не­ние ита­лий­ско­го город­ско­го устрой­ства на про­вин­ции

Вслед­ст­вие всех этих меро­при­я­тий ита­лий­ские общин­ные воль­но­сти зане­се­ны были в про­вин­ции в более широ­ких раз­ме­рах, чем до той поры. Общи­ны пол­но­прав­ных граж­дан, т. е. все горо­да Циз­аль­пин­ской про­вин­ции и рас­се­ян­ные в Транс­аль­пин­ской Гал­лии и дру­гих обла­стях граж­дан­ские коло­нии и муни­ци­пии, ста­ли настоль­ко рав­но­прав­ны с ита­лий­ски­ми, что управ­ля­лись само­сто­я­тель­но и даже поль­зо­ва­лись, хотя и огра­ни­чен­ным, пра­вом суда, но более важ­ные про­цес­сы под­ле­жа­ли, конеч­но, веде­нию имев­ших пол­но­мо­чия в дан­ной мест­но­сти рим­ских вла­стей, обыч­но веде­нию намест­ни­ка это­го окру­га³¹. Фор­маль­но авто­ном­ные латин­ские и 378 дру­гие осво­бож­ден­ные общи­ны, как, напри­мер, с это­го вре­ме­ни все общи­ны Нар­бонн­ской Гал­лии и Сици­лии, если они не были общи­на­ми граж­дан­ски­ми, а так­же неко­то­рые общи­ны в дру­гих про­вин­ци­ях, поль­зо­ва­лись не толь­ко само­управ­ле­ни­ем, но, веро­ят­но, и неогра­ни­чен­ной юрис­дик­ци­ей, так что намест­ник имел воз­мож­ность вме­ши­вать­ся в их дела, лишь опи­ра­ясь на свое — прав­да, очень широ­кое — пра­во адми­ни­ст­ра­тив­но­го кон­тро­ля.

И в преж­нее вре­мя суще­ст­во­ва­ли уже в пре­де­лах намест­ни­че­ства пол­но­прав­ные общи­ны, как, напри­мер, Акви­лея, Нар­бонн; и целые намест­ни­че­ства, подоб­но Циз­аль­пин­ской Гал­лии, состо­я­ли из общин с ита­лий­ским устрой­ст­вом, но если с.463 не в юриди­че­ском, то в поли­ти­че­ском отно­ше­нии было необы­чай­но важ­ным ново­введе­ни­ем, что теперь суще­ст­во­ва­ла про­вин­ция, кото­рая, подоб­но Ита­лии, была насе­ле­на одни­ми толь­ко рим­ски­ми граж­да­на­ми³², и что в осталь­ных под­готов­ля­лось то же самое.

Урав­не­ние Ита­лии и про­вин­ций

Таким обра­зом, отпа­да­ла важ­ная про­ти­во­по­лож­ность, суще­ст­во­вав­шая меж­ду Ита­ли­ей и про­вин­ци­я­ми, и вме­сте с ней исче­за­ло и дру­гое раз­ли­чие, состо­яв­шее в том, что в Ита­лии не сто­я­ло обык­но­вен­но ника­ких войск, тогда как это было обыч­ным явле­ни­ем в про­вин­ци­ях; теперь вой­ска сто­я­ли лишь там, где при­хо­ди­лось защи­щать гра­ни­цу, и началь­ни­ки тех про­вин­ций, где в этом не было нуж­ды, как, напри­мер, Нар­бонн­ской Гал­лии и Сици­лии, были вое­на­чаль­ни­ка­ми толь­ко по име­ни. Фор­маль­ная про­ти­во­по­лож­ность меж­ду Ита­ли­ей и про­вин­ци­я­ми, кото­рая все­гда осно­вы­ва­лась на дру­гих при­зна­ках раз­ли­чия, сохра­ни­лась, прав­да, и впредь. Ита­лия оста­лась обла­стью граж­дан­ско­го суда и сфе­рой дея­тель­но­сти кон­су­лов и пре­то­ров, про­вин­ции же оста­лись окру­га­ми воен­ной юрис­дик­ции, под­чи­нен­ны­ми про­кон­су­лам и про­пре­то­рам, но судеб­ный про­цесс по граж­дан­ским и воен­ным зако­нам дав­но уже на прак­ти­ке сов­па­дал, а раз­но­об­ра­зие в титу­лах долж­ност­ных лиц зна­чи­ло мало с тех пор, как выше всех сто­ял импе­ра­тор.

Оче­вид­но, во всех этих отдель­ных слу­ча­ях осно­ва­ния и орга­ни­за­ции горо­дов, кото­рые, по край­ней мере по сво­е­му замыс­лу, если не по его осу­щест­вле­нию, отно­сят­ся ко вре­ме­нам Цеза­ря, ска­зы­ва­ет­ся опре­де­лен­ная систе­ма. Ита­лия пре­вра­ти­лась из пове­ли­тель­ни­цы поко­рен­ных народ­но­стей в гла­ву обнов­лен­ной ита­лий­ско-эллин­ской нации. Урав­нен­ная во всех отно­ше­ни­ях с мет­ро­по­ли­ей, Циз­аль­пин­ская про­вин­ция слу­жи­ла руча­тель­ст­вом, что в монар­хии Цеза­ря, подоб­но тому как было в луч­шие дни рес­пуб­ли­ки, каж­дая область латин­ско­го пра­ва может ожи­дать, что 379 ее поста­вят наравне с ее стар­ши­ми сест­ра­ми и даже с мет­ро­по­ли­ей. На бли­жай­шей сту­пе­ни к пол­но­му нацио­наль­но­му и поли­ти­че­ско­му урав­не­нию с Ита­ли­ей нахо­ди­лись сосед­ние с ней зем­ли — гре­че­ская Сици­лия и быст­ро лати­ни­зи­ро­вав­ша­я­ся южная Гал­лия. Несколь­ко далее от это­го урав­не­ния сто­я­ли осталь­ные обла­сти государ­ства, в кото­рых (подоб­но тому, как до тех пор в южной Гал­лии Нар­бонн был рим­ской коло­ни­ей) боль­шие при­мор­ские горо­да — Эмпо­рии, Гадес, с.464 Кар­фа­ген, Герак­лея Пон­тий­ская, Синоп, Берит, Алек­сан­дрия — ста­ли теперь ита­лий­ски­ми или гре­ко-ита­лий­ски­ми общи­на­ми, опо­ра­ми ита­лий­ской циви­ли­за­ции даже на гре­че­ском Восто­ке, стол­па­ми буду­ще­го нацио­наль­но­го и поли­ти­че­ско­го урав­не­ния все­го государ­ства. Гос­под­ство город­ской общи­ны Рима над побе­ре­жьем Сре­ди­зем­но­го моря окон­чи­лось; место его заня­ло новое сре­ди­зем­но­мор­ское государ­ство, и пер­вым его делом было искуп­ле­ние двух вели­чай­ших пре­ступ­ле­ний, кото­рые эта город­ская общи­на совер­ши­ла по отно­ше­нию к циви­ли­за­ции. Если разо­ре­ние обо­их важ­ней­ших тор­го­вых пунк­тов в рим­ских вла­де­ни­ях обо­зна­ча­ло нача­ло пово­рота от поли­ти­ки про­тек­то­ра­та рим­ской общи­ны к поли­ти­че­ской тира­нии и финан­со­вой экс­плуа­та­ции под­власт­ных стран, то теперь немед­лен­ное и бле­стя­щее вос­ста­нов­ле­ние Кар­фа­ге­на и Корин­фа обо­зна­ча­ло осно­ва­ние боль­шо­го государ­ст­вен­но­го орга­низ­ма, под­готов­ля­ю­ще­го все стра­ны у Сре­ди­зем­но­го моря к нацио­наль­но­му и поли­ти­че­ско­му равен­ству, к под­лин­но государ­ст­вен­но­му еди­не­нию. Цезарь имел пра­во даро­вать горо­ду Корин­фу, поми­мо его слав­но­го ста­ро­го име­ни, новое имя — «Во сла­ву Юлия».

Орга­ни­за­ция новой импе­рии

Если, таким обра­зом, новой уни­тар­ной импе­рии была дана нацио­наль­ность, прав­да, лишен­ная есте­ствен­ных при­зна­ков народ­ной инди­виду­аль­но­сти и ско­рее похо­див­шая на неоду­шев­лен­ное про­из­веде­ние искус­ства, чем на живой про­дукт при­ро­ды, то она нуж­да­лась еще в един­стве тех учреж­де­ний, кото­ры­ми дви­жет­ся общая жизнь нации, имен­но государ­ст­вен­но­го строя и управ­ле­ния, рели­гии и суда, монет­ной систе­мы, систе­мы мер и весов, при­чем, конеч­но, все­воз­мож­ные мест­ные осо­бен­но­сти мог­ли отлич­но ужи­вать­ся с основ­ным един­ст­вом. Во всех этих сфе­рах может идти речь толь­ко о начат­ках, так как окон­ча­тель­ное постро­е­ние монар­хии Цеза­ря в духе еди­но­об­ра­зия было делом буду­ще­го, а он зало­жил лишь фун­да­мент для зда­ния, кото­рое долж­но было соору­жать­ся в тече­ние ряда веков. Но и поныне мож­но еще под­ме­тить мно­гие линии, про­веден­ные вели­ким чело­ве­ком во всех этих обла­стях; и следить за ним в этом слу­чае гораздо отрад­нее, чем при созида­нии им нацио­наль­но­сти из облом­ков дру­гих наро­дов.

Импер­ский ценз

Что каса­ет­ся государ­ст­вен­но­го устрой­ства и управ­ле­ния, то в дру­гой свя­зи нами уже были ука­за­ны важ­ней­шие момен­ты новой поли­ти­ки объ­еди­не­ния, имен­но пере­ход вер­хов­ной вла­сти от рим­ско­го общин­но­го сове­та к само­держ­цу сре­ди­зем­но­мор­ской монар­хии, пре­вра­ще­ние это­го сове­та в выс­ший импер­ский совет для всей Ита­лии и про­вин­ций и, глав­ное, начав­ше­е­ся рас­про­стра­не­ние рим­ских и вооб­ще ита­лий­ских город­ских поряд­ков на про­вин­ци­аль­ные общи­ны. Этот послед­ний путь — даро­ва­ние латин­ско­го, а вслед за тем и рим­ско­го пра­ва тем общи­нам, кото­рые созре­ли для окон­ча­тель­но­го вступ­ле­ния в уни­тар­ное государ­ство, — само собой, посте­пен­но при­вел к уста­нов­ле­нию оди­на­ко­вых с.465 муни­ци­паль­ных поряд­ков. Лишь в одном отно­ше­нии невоз­мож­но было ждать: новая импе­рия насто­я­тель­но нуж­да­лась в таком учреж­де­нии, кото­рое дало бы пра­ви­тель­ству воз­мож­ность иметь все­гда под рукой глав­ней­шие 380 осно­вы управ­ле­ния, имен­но чис­лен­ность насе­ле­ния и иму­ще­ст­вен­ное поло­же­ние отдель­ных общин, т. е. в усо­вер­шен­ст­во­ван­ном цен­зе. Преж­де все­го был пре­об­ра­зо­ван ита­лий­ский ценз. По рас­по­ря­же­нию Цеза­ря³³ в буду­щем одно­вре­мен­но с про­из­во­див­шей­ся в Риме иму­ще­ст­вен­ной пере­пи­сью во всех ита­лий­ских общи­нах выс­шая адми­ни­ст­ра­ция долж­на была запи­сы­вать имя каж­до­го граж­да­ни­на, его отца или лица, отпу­стив­ше­го его на волю, округ, воз­раст, его мате­ри­аль­ное поло­же­ние, и все эти спис­ки долж­ны были достав­лять­ся рим­ско­му кве­сто­ру за столь­ко вре­ме­ни, чтобы дать ему воз­мож­ность своевре­мен­но окон­чить общую пере­пись рим­ских граж­дан и их иму­ще­ства. Что Цезарь имел наме­ре­ние вве­сти подоб­ные учреж­де­ния и во всех про­вин­ци­ях, за это руча­ют­ся частью уже назна­чен­ные им самим раз­ме­же­ва­ния и земель­ные опи­си во всем государ­стве, частью и самый дух это­го учреж­де­ния, так как здесь была най­де­на общая фор­му­ла для состав­ле­ния как в ита­лий­ских, так и неита­лий­ских общи­нах государ­ства необ­хо­ди­мых для цен­траль­ной адми­ни­ст­ра­ции опи­сей. Оче­вид­но, Цезарь и здесь имел наме­ре­ние вер­нуть­ся к тра­ди­ци­ям древ­ней­шей рес­пуб­ли­кан­ской эпо­хи и сно­ва вве­сти государ­ст­вен­ный ценз, кото­рый древ­няя рес­пуб­ли­ка рас­про­стра­ни­ла на все под­власт­ные ей общи­ны Ита­лии и Сици­лии посред­ст­вом подоб­но­го же рас­про­стра­не­ния город­ско­го цен­за с его сро­ка­ми и дру­ги­ми основ­ны­ми при­е­ма­ми, как это было сде­ла­но Цеза­рем отно­си­тель­но Ита­лии. Это было одно из пер­вых учреж­де­ний, при­шед­ших в упа­док по мило­сти опу­стив­шей­ся ари­сто­кра­тии, вслед­ст­вие чего выс­шая пра­ви­тель­ст­вен­ная власть утра­ти­ла спо­соб­ность обо­зре­вать налич­ные воен­ные и подат­ные сред­ства государ­ства и вся­кую воз­мож­ность дей­ст­ви­тель­но­го кон­тро­ля. Уцелев­шие доку­мен­ты и самая сово­куп­ность явле­ний неопро­вер­жи­мо дока­зы­ва­ют, что Цезарь под­готов­лял воз­об­нов­ле­ние заглох­ше­го в тече­ние уже мно­гих веков обще­го­судар­ст­вен­но­го цен­за.

Рели­гия импе­рии

Нет, кажет­ся, необ­хо­ди­мо­сти ука­зы­вать на то, что ни в обла­сти рели­гии, ни в отправ­ле­нии пра­во­судия невоз­мож­но было думать о корен­ной ниве­ли­ров­ке. Тем не менее при всей тер­пи­мо­сти к мест­ным куль­там и общин­ным ста­ту­там новое государ­ство нуж­да­лось в общем куль­те, при­ем­ле­мом для ита­лий­ско-эллин­ской нацио­наль­но­сти, а так­же в общих юриди­че­ских нор­мах, кото­рые сто­я­ли бы выше всех муни­ци­паль­ных ста­ту­тов. Что с.466 государ­ство в них нуж­да­лось, ясно уже из того, что как то, так и дру­гое уже фак­ти­че­ски суще­ст­во­ва­ло. В рели­ги­оз­ной обла­сти уже в тече­ние мно­гих веков дела­лись попыт­ки согла­со­вать ита­лий­ский и эллин­ский куль­ты, частью посред­ст­вом внеш­не­го усво­е­ния поня­тия о боже­стве, частью посред­ст­вом внут­рен­них ком­про­мис­сов, и ввиду подат­ли­вой аморф­но­сти ита­лий­ских богов было даже весь­ма нетруд­но пре­вра­тить Юпи­те­ра в Зев­са, Вене­ру — в Афро­ди­ту и рас­т­во­рить, таким обра­зом, любую идею латин­ских веро­ва­ний в соот­вет­ст­ву­ю­щей копии эллин­ской мифо­ло­гии. Ита­лий­ско-эллин­ская рели­гия в основ­ных сво­их чер­тах уже сло­жи­лась; в какой сте­пе­ни рас­про­стра­не­но было убеж­де­ние, что в этой сфе­ре сде­лан уже зна­чи­тель­ный шаг впе­ред от чисто рим­ской к мни­мой ита­лий­ско-эллин­ской нацио­наль­но­сти, вид­но, напри­мер, из встре­чае­мо­го в тео­ло­гии Варро­на раз­ли­чия «общих», т. е. при­зна­вае­мых рим­ля­на­ми и гре­ка­ми, богов от осо­бых божеств рим­ской общи­ны.

Импер­ское пра­во

381 В юриди­че­ской сфе­ре, а имен­но в обла­сти уго­лов­но­го и поли­цей­ско­го пра­ва, где пра­ви­тель­ство вме­ши­ва­ет­ся более непо­сред­ст­вен­но и где потреб­но­сти пра­во­во­го поряд­ка удо­вле­тво­ря­ют­ся разум­ным зако­но­да­тель­ст­вом, ничто не меша­ло дости­же­нию путем зако­но­да­тель­ной дея­тель­но­сти той сте­пе­ни фак­ти­че­ско­го еди­но­об­ра­зия, кото­рое, несо­мнен­но, необ­хо­ди­мо было и здесь для целей государ­ст­вен­но­го един­ства. В граж­дан­ском пра­ве, напро­тив, где ини­ци­а­ти­ва при­над­ле­жит само­му тече­нию жиз­ни, зако­но­да­те­лю же оста­ет­ся лишь фор­му­ли­ров­ка, еди­ное обще­им­пер­ское граж­дан­ское пра­во, кото­рое зако­но­да­тель, конеч­но, не мог бы создать, дав­но уже раз­ви­лось само есте­ствен­ным путем бла­го­да­ря дело­вым сно­ше­ни­ям. Рим­ское город­ское пра­во юриди­че­ски все еще осно­вы­ва­лось на фор­му­лах латин­ско­го обыч­но­го пра­ва, заклю­чав­ших­ся в Две­на­дца­ти таб­ли­цах. Позд­ней­шие зако­ны вве­ли, прав­да, в отдель­ных слу­ча­ях неко­то­рые улуч­ше­ния в духе вре­ме­ни, в чис­ле кото­рых, веро­ят­но, важ­ней­шим было упразд­не­ние ста­рин­но­го неук­лю­же­го пра­ви­ла откры­вать про­цесс про­из­не­се­ни­ем обе­и­ми тяжу­щи­ми­ся сто­ро­на­ми стро­го опре­де­лен­ных фор­мул; они были заме­не­ны инструк­ци­ей для при­сяж­ных (for­mu­la), состав­ля­е­мой пись­мен­но долж­ност­ным лицом, руко­во­дя­щим ходом про­цес­са, но, в сущ­но­сти, народ­ное зако­но­да­тель­ство лишь нагро­мозди­ло на эту крайне ветхую осно­ву необо­зри­мую гру­ду спе­ци­аль­ных зако­нов, боль­шей частью дав­но уста­рев­ших и забы­тых, кото­рые мож­но срав­нить с англий­ски­ми ста­тут­ны­ми зако­на­ми. Попыт­ки науч­ной фор­му­ли­ров­ки и систе­ма­ти­за­ции сде­ла­ли, прав­да, более доступ­ны­ми и осве­ти­ли изви­ли­стые ходы ста­ро­го граж­дан­ско­го пра­ва, но ника­кой рим­ский Блэкс­тон не мог бы устра­нить глав­ное неудоб­ство, а имен­но то, что состав­лен­ный за четы­ре­ста лет кодекс город­ской пре­муд­ро­сти с раз­роз­нен­ны­ми и запу­тан­ны­ми добав­ле­ни­я­ми к нему дол­жен был теперь слу­жить источ­ни­ком пра­ва для боль­шо­го государ­ства.

Новое город­ское пра­во, или эдикт

с.467 Гораздо суще­ст­вен­нее была помощь со сто­ро­ны самой житей­ской прак­ти­ки. Дав­но уже в Риме ожив­лен­ные дело­вые сно­ше­ния меж­ду рим­ля­на­ми и нерим­ля­на­ми выра­бота­ли меж­ду­на­род­ное част­ное пра­во (jus gen­tium), т. е. ком­плекс прин­ци­пов имен­но отно­си­тель­но усло­вий это­го обще­ния, и, сооб­ра­зу­ясь с ними, в тех слу­ча­ях, когда какое-нибудь дело не мог­ло быть реше­но ни по рим­ско­му, ни по како­му-либо ино­му мест­но­му пра­ву, рим­ские судьи про­из­но­си­ли свое реше­ние, невзи­рая на рим­ские, эллин­ские, фини­кий­ские и иные пра­во­вые осо­бен­но­сти, но руко­во­дясь общи­ми пра­во­вы­ми воз­зре­ни­я­ми, лежав­ши­ми в осно­ве обыч­ных отно­ше­ний меж­ду людь­ми. Тут-то и нашло для себя отправ­ную точ­ку обра­зо­ва­ние ново­го пра­ва. Слу­жа спер­ва руко­во­дя­щей нитью для пра­во­вых сно­ше­ний рим­ских граж­дан меж­ду собой, оно на место древ­не­го, не при­год­но­го на прак­ти­ке город­ско­го пра­ва фак­ти­че­ски поста­ви­ло новое пра­во, кото­рое по суще­ству сво­е­му осно­вы­ва­лось на ком­про­мис­се меж­ду нацио­наль­ным пра­вом Две­на­дца­ти таб­лиц и интер­на­цио­наль­ным или так назы­вае­мым «обще­на­род­ным пра­вом». Пер­во­го при­дер­жи­ва­лись, изме­няя его, конеч­но, в духе вре­ме­ни, в брач­ных, семей­ных и наслед­ст­вен­ных вопро­сах; во всех же поста­нов­ле­ни­ях, касав­ших­ся иму­ще­ст­вен­ных отно­ше­ний, сло­вом, в вопро­сах соб­ст­вен­но­сти и кон­трак­тов, дело реша­лось на осно­ва­нии обще­на­род­но­го пра­ва; в этом слу­чае были даже заим­ст­во­ва­ны мно­гие важ­ные поло­же­ния мест­но­го про­вин­ци­аль­но­го пра­ва, как, напри­мер, зако­ны о ростов­щи­че­стве (стр. 445) и инсти­тут ипо­те­ки. Разом ли или посте­пен­но, при уча­стии одно­го или мно­гих лиц, когда имен­но, через кого и как 382 про­ник­ли в жизнь эти ради­каль­ные ново­введе­ния — на все эти вопро­сы мы не можем дать удо­вле­тво­ри­тель­но­го отве­та. Мы зна­ем толь­ко, что рефор­ма эта, есте­ствен­но, полу­чи­ла нача­ло в город­ском суде, что она преж­де все­го полу­чи­ла свою фор­му­ли­ров­ку от вновь всту­пав­ших в долж­ность город­ских судей, в изда­вае­мых еже­год­но для руко­вод­ства сто­рон настав­ле­ни­ях отно­си­тель­но важ­ней­ших юриди­че­ских форм, кото­рых над­ле­жа­ло при­дер­жи­вать­ся в начи­нав­шем­ся судеб­ном году (edic­tum an­nuum или per­pe­tuum prae­to­ris ur­ba­ni de iuris dic­tio­ne), и что эта рефор­ма бес­спор­но нашла свое завер­ше­ние лишь в рас­смат­ри­вае­мую нами эпо­ху, хотя, конеч­но, мно­гие под­гото­ви­тель­ные шаги мог­ли быть сде­ла­ны и в более ран­нюю пору. Новые юриди­че­ские прин­ци­пы были в тео­ре­ти­че­ском отно­ше­нии абстракт­ны, так как рим­ские пра­во­вые воз­зре­ния были очи­ще­ны здесь от сво­их нацио­наль­ных осо­бен­но­стей настоль­ко, насколь­ко эти осо­бен­но­сти созна­ва­лись; но вме­сте с тем они отли­ча­лись на прак­ти­ке поло­жи­тель­но­стью, так как отнюдь не рас­плы­ва­лись в туман­ных пред­став­ле­ни­ях о все­об­щей спра­вед­ли­во­сти и не сво­ди­лись к чистей­ше­му абсур­ду так назы­вае­мо­го есте­ствен­но­го пра­ва, а, напро­тив, при­ме­ня­лись назна­чен­ны­ми для этой цели учреж­де­ни­я­ми к опре­де­лен­ным, с.468 кон­крет­ным слу­ча­ям, на осно­ва­нии стро­гих норм; они не толь­ко были спо­соб­ны при­нять юриди­че­скую фор­му­ли­ров­ку, но уже в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни вошли в город­ской эдикт. Далее, эти прин­ци­пы фак­ти­че­ски удо­вле­тво­ря­ли тре­бо­ва­ни­ям вре­ме­ни, так как они пред­став­ля­ли для про­цес­са, для при­об­ре­те­ния соб­ст­вен­но­сти, заклю­че­ния дого­во­ров необ­хо­ди­мые вслед­ст­вие раз­ви­вав­ше­го­ся обще­ния меж­ду людь­ми и более удоб­ные фор­мы. Нако­нец, они сде­ла­лись в основ­ных чер­тах общим вспо­мо­га­тель­ным пра­вом на всем про­стран­стве рим­ской импе­рии, так как раз­лич­ные мест­ные уста­нов­ле­ния были удер­жа­ны для тех юриди­че­ских отно­ше­ний, кото­рые не воз­ни­ка­ют сре­ди житей­ской прак­ти­ки, точ­но так же как и для мест­ных сде­лок меж­ду чле­на­ми одно­го и того же судеб­но­го окру­га; напро­тив, иму­ще­ст­вен­ные сдел­ки меж­ду импер­ски­ми под­дан­ны­ми из раз­лич­ных судеб­ных окру­гов регу­ли­ро­ва­лись все­гда в Ита­лии и в про­вин­ци­ях по нор­мам город­ско­го эдик­та, юриди­че­ски, конеч­но, не при­ме­ни­мо­го к этим слу­ча­ям. В общем пра­во, изло­жен­ное в город­ском эдик­те, зани­ма­ло в это вре­мя то же самое поло­же­ние, кото­рое заня­ло в нашем государ­ст­вен­ном раз­ви­тии рим­ское пра­во; абстракт­ное и в то же вре­мя поло­жи­тель­ное, насколь­ко подоб­ные кон­тра­сты соеди­ни­мы, оно так­же име­ло за себя свои более гиб­кие, срав­ни­тель­но с древ­ней­шим пра­вом, фор­мы пра­во­вых отно­ше­ний и слу­жи­ло наряду с мест­ны­ми ста­ту­та­ми общим вспо­мо­га­тель­ным пра­вом. Лишь в одном отно­ше­нии раз­ви­тие рим­ско­го пра­ва име­ло суще­ст­вен­ное пре­иму­ще­ство перед нами, а имен­но, лишен­ное нацио­наль­но­го харак­те­ра зако­но­да­тель­ство в Риме не яви­лось, как у нас, преж­девре­мен­но и как бы искус­ст­вен­но рож­ден­ным, а сло­жи­лось своевре­мен­но и есте­ствен­но.

Цеза­рев про­ект коди­фи­ка­ции

В таком поло­же­нии застал Цезарь пра­во. Если он соста­вил план ново­го кодек­са, то нетруд­но ска­зать, что он имел при этом в виду. Кодекс этот мог обни­мать толь­ко пра­во рим­ских граж­дан; сде­лать­ся обще­им­пер­ским сво­дом зако­нов он мог лишь постоль­ку, посколь­ку собра­ние дей­ст­ву­ю­щих зако­нов гос­под­ст­во­вав­шей нации долж­но было само собой сде­лать­ся общим вспо­мо­га­тель­ным пра­вом на всем про­стран­стве импе­рии. В уго­лов­ном пра­ве (если, конеч­но, план Цеза­ря касал­ся и его) тре­бо­вал­ся толь­ко пере­смотр и редак­ти­ро­ва­ние сул­лан­ских поста­нов­ле­ний. Что каса­ет­ся граж­дан­ско­го пра­ва, то 383 для государ­ства, чью нацио­наль­ность состав­ля­ло соб­ст­вен­но все чело­ве­че­ство, необ­хо­ди­мой и един­ст­вен­но воз­мож­ной фор­му­ли­ров­кой являл­ся есте­ствен­но вырос­ший из юриди­че­ской прак­ти­ки город­ской эдикт, имев­ший опре­де­лен­ную закон­ную силу. Пер­вый шаг в этом отно­ше­нии был сде­лан в 687 г. [67 г.] зако­ном Кор­не­лия, кото­рый обя­зы­вал судью соблюдать нор­мы, уста­нов­лен­ные при вступ­ле­нии его в долж­ность, и не выно­сить иных про­из­воль­ных реше­ний (стр. 136); пра­ви­ло это может быть срав­не­но с зако­на­ми Две­на­дца­ти таб­лиц и сде­ла­лось для с.469 закреп­ле­ния новей­ше­го город­ско­го пра­ва почти столь же важ­ным, как и тот кодекс был важен для закреп­ле­ния древ­ней­ше­го пра­ва. Но если со вре­ме­ни изда­ния Кор­не­ли­е­ва зако­на эдикт не зави­сел уже от капри­за судьи, а судья был юриди­че­ски обя­зан руко­вод­ст­во­вать­ся эдик­том, если новый кодекс фак­ти­че­ски вытес­нил древ­нее город­ское пра­во и в судеб­ной прак­ти­ке и в самом пре­по­да­ва­нии пра­ва, то вся­ко­му город­ско­му судье все еще пре­до­став­ля­лась сво­бо­да неогра­ни­чен­но и про­из­воль­но изме­нять эдикт при сво­ем вступ­ле­нии в долж­ность, и зако­ны Две­на­дца­ти таб­лиц с доба­воч­ны­ми ста­тья­ми все еще фор­маль­но име­ли пере­вес над город­ским эдик­том, так что в каж­дом отдель­ном слу­чае столк­но­ве­ния норм уста­рев­шее поло­же­ние долж­но было устра­нять­ся про­из­воль­ным вме­ша­тель­ст­вом долж­ност­ных лиц, дру­ги­ми сло­ва­ми, нару­ше­ни­ем фор­маль­но­го пра­ва. Под­соб­ное при­ме­не­ние город­ско­го эдик­та в судах над ино­стран­ца­ми в Риме и в раз­лич­ных про­вин­ци­аль­ных судах было теперь все­це­ло постав­ле­но в зави­си­мость от про­из­во­ла отдель­ных выс­ших санов­ни­ков. Оче­вид­но, необ­хо­ди­мо было окон­ча­тель­но устра­нить ста­рое город­ское пра­во, посколь­ку оно не вошло в состав ново­го, и в этом послед­нем поста­вить пре­дел про­из­воль­ным изме­не­ни­ям со сто­ро­ны отдель­ных город­ских судей, а вме­сте с тем по воз­мож­но­сти уре­гу­ли­ро­вать под­соб­ное при­ме­не­ние его наравне с мест­ны­ми ста­ту­та­ми. Тако­во было наме­ре­ние Цеза­ря, когда он состав­лял про­ект кодек­са; тако­во оно и долж­но было быть. План этот не был выпол­нен, и, таким обра­зом, было уве­ко­ве­че­но тяже­лое пере­ход­ное состо­я­ние в рим­ском судо­про­из­вод­стве, пока через шесть­сот лет, — но и тогда все еще в несо­вер­шен­ном виде, — эта необ­хо­ди­мая рефор­ма не была осу­щест­вле­на одним из пре­ем­ни­ков Цеза­ря — импе­ра­то­ром Юсти­ни­а­ном.

Нако­нец, в монет­ной систе­ме, мерах и весе было дав­но уже нача­то урав­не­ние латин­ской и эллин­ской систем. Эта тен­ден­ция еще в глу­бо­кой древ­но­сти ска­зы­ва­лась в необ­хо­ди­мых для тор­гов­ли и дело­во­го обме­на поста­нов­ле­ни­ях о весе, мерах объ­е­ма и дли­ны, в монет­ном же деле урав­не­ние уста­но­ви­лось немно­гим поз­же введе­ния сереб­ря­но­го чека­на. Тем не менее это ста­рин­ное урав­не­ние систем было недо­ста­точ­но, так как даже в эллин­ском мире еще удер­жа­лись тогда одно­вре­мен­но раз­но­об­раз­ней­шие систе­мы изме­ре­ний и моне­ты; необ­хо­ди­мо было — что, конеч­но, вхо­ди­ло в план Цеза­ря — вве­сти повсюду в новой уни­тар­ной импе­рии (в тех слу­ча­ях, где это еще не было про­веде­но) рим­скую моне­ту, рим­ские меры и рим­ский вес и при­том таким обра­зом, чтобы в офи­ци­аль­ных сно­ше­ни­ях рас­че­ты про­из­во­ди­лись толь­ко на этом осно­ва­нии, а нерим­ские систе­мы были остав­ле­ны для мест­но­го при­ме­не­ния, частью же постав­ле­ны в раз навсе­гда опре­де­лен­ное соот­но­ше­ние к рим­ской систе­ме³⁴. Дея­тель­ность 384 Цеза­ря мож­но, одна­ко, с.470 про­следить лишь в двух из важ­ней­ших этих обла­стей — в денеж­ной и кален­дар­ной рефор­ме.

Импер­ская золотая моне­та

Рим­ская монет­ная систе­ма осно­ва­на была на обо­их сов­мест­но обра­щав­ших­ся в пра­виль­ном соот­но­ше­нии меж­ду собой бла­го­род­ных метал­лах, из кото­рых золо­то при­ни­ма­лось и выда­ва­лось по весу³⁵, сереб­ро же по чека­ну; фак­ти­че­ски вслед­ст­вие рас­ши­рив­ших­ся замор­ских обо­ротов золо­то полу­чи­ло зна­чи­тель­ный пере­вес над сереб­ром. Неиз­вест­но, не был ли еще и рань­ше на всем про­тя­же­нии импе­рии обя­за­те­лен при­ем рим­ской сереб­ря­ной моне­ты; во вся­ком слу­чае, роль обще­им­пер­ских денег зани­ма­ло во всех рим­ских вла­де­ни­ях золо­то в слит­ках, тем более что рим­ляне вос­пре­ти­ли чекан золотых монет во всех про­вин­ци­ях и зави­си­мых государ­ствах, и дена­рий закон­ным путем или же фак­ти­че­ски полу­чил пра­во граж­дан­ства, кро­ме Ита­лии в Циз­аль­пин­ской Гал­лии, Сици­лии, Испа­нии и мно­гих дру­гих обла­стях, осо­бен­но на Запа­де. Со вре­мен же Цеза­ря ведет нача­ло импер­ская моне­та. Подоб­но Алек­сан­дру, и он отме­тил осно­ва­ние новой монар­хии, охва­ты­ваю­щей весь циви­ли­зо­ван­ный мир, тем, что един­ст­вен­ный металл, спо­соб­ный к посред­ни­че­ству меж­ду раз­лич­ны­ми частя­ми мира, при­об­рел и в монет­ном деле пер­вен­ст­ву­ю­щее зна­че­ние. В каких гро­мад­ных раз­ме­рах ста­ла немед­лен­но чека­нить­ся Цеза­ре­ва новая золотая моне­та, дока­зы­ва­ет­ся тем фак­том, что в одном кла­де, зары­том семь лет спу­стя после смер­ти Цеза­ря, было най­де­но до 80 тыс. таких монет. Конеч­но, здесь мог­ли иметь вли­я­ние и финан­со­вые спе­ку­ля­ции³⁶. Что каса­ет­ся сереб­ря­ных денег, то бла­го­да­ря Цеза­рю было окон­ча­тель­но уста­нов­ле­но на всем Запа­де исклю­чи­тель­ное гос­под­ство рим­ско­го дена­рия; нача­ло это­му было поло­же­но еще рань­ше, когда Цезарь закрыл в Мас­са­лии монет­ный двор, един­ст­вен­ный на Запа­де, сереб­ря­ные день­ги кото­ро­го сопер­ни­ча­ли еще с рим­ски­ми. Чекан­ка мел­кой сереб­ря­ной и мед­ной раз­мен­ной моне­ты оста­ва­лась доз­во­лен­ной неко­то­рым запад­ным общи­нам. Так, моне­та в три чет­вер­ти с.471 дена­рия часто чека­ни­лась неко­то­ры­ми латин­ски­ми общи­на­ми южной Гал­лии, полу­де­на­рии — мно­ги­ми севе­ро­галль­ски­ми окру­га­ми, мел­кие мед­ные моне­ты чека­ни­лись мно­го­крат­но и после Цеза­ря в общи­нах Запа­да; одна­ко и эта раз­мен­ная моне­та чека­ни­лась толь­ко по рим­ской про­бе, и при­ни­мать ее было, веро­ят­но, обя­за­тель­но лишь в мест­ных сно­ше­ни­ях. О при­веде­нии в еди­но­об­раз­ную систе­му монет­но­го дела на Восто­ке Цезарь, по-види­мо­му, думал так же мало, как и преж­нее пра­ви­тель­ство. Здесь обра­ща­лись гро­мад­ные мас­сы гру­бо выде­лан­ных сереб­ря­ных денег, боль­шей частью слиш­ком лег­ко­го веса или совер­шен­но стер­тые, или даже, как, напри­мер, в Егип­те, мед­ная моне­та, род­ст­вен­ная нашим бумаж­ным день­гам, а сирий­ские тор­го­вые горо­да, веро­ят­но, силь­но ощу­ти­ли бы отсут­ст­вие 385 сво­их преж­них мест­ных денеж­ных зна­ков, соот­вет­ст­во­вав­ших месо­потам­ско­му кур­су. Позд­нее мы нахо­дим, что дена­рий име­ет везде при­знан­ный зако­ном курс и что офи­ци­аль­но рас­че­ты про­из­во­дят­ся толь­ко в дена­ри­ях³⁷; мест­ные же моне­ты так­же име­ли закон­ное обра­ще­ние внут­ри сво­его огра­ни­чен­но­го рай­о­на, но по кур­су, невы­год­но­му для них, срав­ни­тель­но с дена­ри­ем³⁸. Пра­ви­ло это было, веро­ят­но, введе­но не сра­зу и отча­сти, быть может, даже до Цеза­ря; во вся­ком слу­чае оно слу­жи­ло суще­ст­вен­ным допол­не­ни­ем к Цеза­ре­вой импер­ской монет­ной систе­ме, чья новая золотая моне­та нашла себе непо­сред­ст­вен­ный обра­зец в имев­шей при­бли­зи­тель­но тот же вес Алек­сан­дро­вой моне­те и, веро­ят­но, была преж­де все­го рас­счи­та­на на обра­ще­ние сре­ди наро­дов Восто­ка.

Рефор­ма кален­да­ря

Род­ст­вен­ной по харак­те­ру мерой была рефор­ма кален­да­ря. Рес­пуб­ли­кан­ским кален­да­рем, как это ни стран­но, все еще слу­жил тот же древ­ний кален­дарь децем­ви­ров, иска­же­ние доме­то­нов­ско­го вось­ми­лет­не­го кален­да­ря. Сово­куп­ны­ми уси­ли­я­ми самой бес­по­мощ­ной мате­ма­ти­ки и самой жал­кой адми­ни­ст­ра­ции он доведен был до того, что опе­ре­дил вре­мя на целых 67 дней и празд­но­вал, напри­мер, цве­точ­ный празд­ник (фло­ра­лии) вме­сто 28 апре­ля — 1 июля. Цезарь устра­нил, нако­нец, эти непо­ряд­ки и с помо­щью гре­че­ско­го мате­ма­ти­ка Сози­ге­на ввел в рели­ги­оз­ное и офи­ци­аль­ное употреб­ле­ние рас­по­ло­жен­ный по еги­пет­ско­му Евдок­со­ву кален­да­рю ита­лий­ский сель­ско­хо­зяй­ст­вен­ный год с разум­ной систе­мой висо­кос­ных при­ба­вок, вслед­ст­вие чего было отме­не­но уста­нов­лен­ное ста­рин­ным кален­да­рем на 1 мар­та нача­ло ново­го года и вме­сто это­го при­ня­то за кален­дар­ную эпо­ху для с.472 пере­ме­ны года 1 янва­ря — срок, уста­нов­лен­ный издав­на для сме­ны выс­ших долж­ност­ных лиц и вслед­ст­вие это­го уже дав­но имев­ший в граж­дан­ской жиз­ни пре­об­ла­даю­щее зна­че­ние. Обе эти пере­ме­ны всту­пи­ли в силу 1 янва­ря 709 г. по город­ско­му счис­ле­нию, т. е. в 45 г. до н. э., и вме­сте с ними нача­лось при­ме­не­ние и назван­но­го по име­ни его соста­ви­те­ля юли­ан­ско­го кален­да­ря, кото­рый еще дол­гие годы после гибе­ли Цеза­ре­вой монар­хии оста­вал­ся обя­за­тель­ным для все­го обра­зо­ван­но­го мира и в глав­ных чер­тах остал­ся таким и поныне. Для его разъ­яс­не­ния к нему в подроб­ном эдик­те был при­со­еди­нен заим­ст­во­ван­ный у еги­пет­ских аст­ро­но­мов и, прав­да, несколь­ко неуме­ло при­ме­нен­ный в Ита­лии звезд­ный кален­дарь, в кото­ром опре­де­ля­лись по кален­дар­ным дням вос­ход и заход наи­бо­лее извест­ных созвездий³⁹. И в этой обла­сти рим­ский и гре­че­ский мир достиг­ли, таким обра­зом, еди­но­об­ра­зия.

Цезарь и его дело

386 Тако­вы были осно­вы создан­ной Цеза­рем сре­ди­зем­но­мор­ской монар­хии. Вто­рич­но соци­аль­ный вопрос вызвал в Риме кри­зис, в кото­ром про­ти­во­ре­чия ста­ви­лись так, что они были нераз­ре­ши­мы, а фор­му­ли­ро­ва­лись так, что они были непри­ми­ри­мы не толь­ко с виду, но и на деле. В пер­вый раз Рим был спа­сен тем, что Ита­лия рас­т­во­ри­лась в Риме, а Рим — в Ита­лии и что в новом, рас­ши­рен­ном и пре­об­ра­зо­вав­шем­ся оте­че­стве ста­рые про­ти­во­ре­чия не сгла­ди­лись, но совер­шен­но исчез­ли. Теперь же он был сно­ва спа­сен тем, что стра­ны вокруг Сре­ди­зем­но­го моря вошли в Рим или гото­ви­лись в нем рас­т­во­рить­ся, борь­ба ита­лий­ских бед­ня­ков и бога­чей, кото­рая в ста­рой Ита­лии мог­ла окон­чить­ся лишь уни­что­же­ни­ем самой нации, не име­ла более под­хо­дя­щей аре­ны, да и ника­ко­го смыс­ла, в Ита­лии, рас­про­стра­нив­шей­ся на три части све­та. Латин­ские коло­нии замкну­ли ту про­пасть, кото­рая в V в. [сер. IV — сер. III вв.] гро­зи­ла погло­тить рим­ские общи­ны; еще более глу­бо­кую тре­щи­ну напол­ни­ли в VII в. [сер. II — сер. I вв.] зааль­пий­ские и замор­ские коло­нии Гая Грак­ха и Цеза­ря. Для одно­го лишь Рима исто­рия не толь­ко совер­ша­ла чуде­са, но и повто­ря­ла их и два­жды исце­ли­ла внут­рен­ний неиз­ле­чи­мый кри­зис государ­ства тем, что обно­ви­ла это государ­ство. В этом обнов­ле­нии кро­ет­ся уже, прав­да, нема­лая доля раз­ло­же­ния; как в ста­ри­ну объ­еди­не­ние Ита­лии совер­ша­лось на облом­ках сам­нит­ской и этрус­ской народ­но­сти, так и сре­ди­зем­но­мор­ская монар­хия воз­ник­ла на раз­ва­ли­нах бес­чис­лен­ных государств с.473 и пле­мен, неко­гда живых и пол­ных силы; одна­ко это такое раз­ло­же­ние, из кото­ро­го взо­шли све­жие и до сих пор зеле­не­ю­щие посе­вы. Совер­шен­но уни­что­же­ны были ради соору­же­ния это­го ново­го зда­ния лишь вто­ро­сте­пен­ные нацио­наль­но­сти, дав­но уже обре­чен­ные на гибель все ниве­ли­ру­ю­щей циви­ли­за­ци­ей. Там, где Цезарь высту­пал в каче­стве раз­ру­ши­те­ля, он выпол­нял лишь выне­сен­ный уже исто­ри­че­ским раз­ви­ти­ем при­го­вор, заро­ды­ши же куль­ту­ры он обе­ре­гал везде, где нахо­дил их, — в сво­ей ли соб­ст­вен­ной стране или у род­ст­вен­ной ей эллин­ской народ­но­сти. Он спас и обно­вил рим­скую нацио­наль­ность, но и гре­че­скую нацию он не толь­ко щадил, но с тем же вер­ным, гени­аль­ным пони­ма­ни­ем, с кото­рым он как бы вто­рич­но поло­жил осно­ва­ние Риму, отдал­ся делу воз­рож­де­ния элли­нов и воз­об­но­вил пре­рван­ное дело вели­ко­го Алек­сандра, чей образ, надо пола­гать, нико­гда не покидал души Цеза­ря. Он раз­ре­шил обе эти вели­кие зада­чи не толь­ко одно­вре­мен­но, но и одну при помо­щи дру­гой. Обе глав­ные осно­вы чело­ве­че­ско­го бытия, — общее и инди­виду­аль­ное раз­ви­тие, или государ­ство и куль­ту­ра, — неко­гда в заро­ды­ше соеди­нен­ные вме­сте у древ­них гре­ко-ита­ли­ков, пас­ших свои ста­да в пер­во­быт­ной про­сто­те вда­ли от бере­гов и ост­ро­вов Сре­ди­зем­но­го моря, раз­об­щи­лись с той поры, когда это пле­мя разде­ли­лось на элли­нов и ита­ли­ков, и в тече­ние тыся­че­ле­тий оста­ва­лись раз­об­щен­ны­ми. Теперь же пото­мок тро­ян­ско­го кня­зя и латин­ской царев­ны создал из государ­ства, лишен­но­го соб­ст­вен­ной куль­ту­ры, и из кос­мо­по­ли­ти­че­ской циви­ли­за­ции новое целое, в кото­ром, достиг­нув выс­ше­го пре­де­ла чело­ве­че­ско­го суще­ст­во­ва­ния, в рос­кош­ной пол­но­те бла­жен­ной ста­ро­сти государ­ство и куль­ту­ра сно­ва сошлись и достой­но напол­ни­ли собой всю обшир­ную сфе­ру, при­спо­соб­лен­ную для тако­го содер­жа­ния.

Мы пред­ста­ви­ли пути, про­ло­жен­ные Цеза­рем для это­го дела, пути, на кото­рых он сам работал и по кото­рым про­дол­жа­те­ли его пыта­лись работать далее в ука­зан­ном им направ­ле­нии, если не с той же силой духа и энер­ги­ей, то все же по пла­нам сво­его вели­ко­го настав­ни­ка. Немно­гое было выпол­не­но, напро­тив, мно­гое толь­ко 387 наме­че­но. Совер­ше­нен ли был сам план, это может решить лишь тот, кто чув­ст­ву­ет себя спо­соб­ным мыс­лен­но состя­зать­ся с таким чело­ве­ком; мы не заме­ча­ем важ­ных про­бе­лов в том, что дошло до нас, и каж­до­го отдель­но­го кам­ня в зда­нии доста­точ­но, чтобы сде­лать чело­ве­ка бес­смерт­ным, а все они состав­ля­ют гар­мо­ни­че­ское целое. Пять лет с поло­ви­ной — даже не поло­ви­ну сро­ка власт­во­ва­ния Алек­сандра — пра­вил Цезарь в каче­стве рим­ско­го монар­ха; в про­ме­жу­ток меж­ду семью боль­ши­ми вой­на­ми, кото­рые в общей слож­но­сти поз­во­ли­ли ему про­быть в сто­ли­це не более 15 меся­цев⁴⁰, он устро­ил судь­бы мира для насто­я­ще­го и буду­ще­го, с.474 начи­ная с уста­нов­ле­ния раздель­ной линии меж­ду циви­ли­за­ци­ей и вар­вар­ст­вом и до устра­не­ния дож­де­вых луж на ули­цах сто­ли­цы, и сохра­нял при этом еще столь­ко досу­га и весе­ло­сти, чтобы вни­ма­тель­но следить за теат­раль­ны­ми пье­са­ми, писав­ши­ми­ся на пре­мию, и вру­чать победи­те­лю венок, импро­ви­зи­руя сти­хи. Быст­ро­та и уве­рен­ность выпол­не­ния пла­на дока­зы­ва­ют, что он дол­го про­ду­мы­вал его и точ­но уста­но­вил все дета­ли, но и в этом виде выпол­не­ние не менее заслу­жи­ва­ет удив­ле­ния, чем самый план. Основ­ные линии были наме­че­ны, и новое государ­ство таким обра­зом уста­нов­ле­но наве­ки; докон­чить же это стро­и­тель­ство мог­ло лишь бес­пре­дель­ное буду­щее. В этом отно­ше­нии Цезарь мог про себя ска­зать, что его цель достиг­ну­та, и таков был, веро­ят­но, смысл фра­зы, кото­рую ино­гда слы­ша­ли его дру­зья, — что он доволь­но пожил. Но имен­но пото­му, что это стро­и­тель­ство было бес­ко­неч­но, зод­чий, пока жил, неустан­но воз­во­дил камень на камне все с тем же искус­ст­вом и все с той же энер­ги­ей, заня­тый сво­им делом, не уско­ряя его и не откла­ды­вая, как буд­то для него суще­ст­во­ва­ла лишь насто­я­щая мину­та и не было зав­траш­не­го дня. Так работал и созда­вал он, как не уда­ва­лось это ни одно­му смерт­но­му ни до ни после него, и как работ­ник и тво­рец живет еще после мно­гих веков в памя­ти наро­дов пер­вый и в то же вре­мя един­ст­вен­ный импе­ра­тор — Цезарь.