Юлий Цезарь

с.319

8. ИДЫ МАРТА. ИТОГИ И ВЫВОДЫ.

Пара­док­саль­ность поло­же­ния, сло­жив­ше­го­ся в Риме после бит­вы при Мун­де, заклю­ча­лась в том, что пози­ции Цеза­ря имен­но в тот момент, когда он нахо­дил­ся на вер­шине сла­вы и види­мо­го могу­ще­ства, когда граж­дан­ская вой­на была победо­нос­но закон­че­на, ока­за­лись не укре­пив­ши­ми­ся, а, наобо­рот, весь­ма суще­ст­вен­но ослаб­лен­ны­ми. Как же это про­изо­шло?

С момен­та воз­вра­ще­ния Цеза­ря из Испа­нии и до роко­вых ид мар­та 44 г. про­шло все­го пять меся­цев. За это вре­мя не было ника­ких круп­ных собы­тий, тем более кон­фликт­но­го харак­те­ра. Внешне все обсто­я­ло бла­го­по­луч­но. Имен­но в этот пери­од Цезарь выдви­нул ряд широ­ких пла­нов, о кото­рых нам уже при­хо­ди­лось упо­ми­нать, — от вой­ны с пар­фя­на­ми и вплоть до осу­ше­ния Помп­тин­ских болот¹. В ответ на все эти про­ек­ты сенат декре­ти­ро­вал ему новые поче­сти. Одна­ко наряду с пер­спек­тив­ны­ми меро­при­я­ти­я­ми не были забы­ты и более неот­лож­ные дела. Цезарь про­вел оче­ред­ное попол­не­ние сена­та: исклю­чив из соста­ва сена­то­ров ряд лиц, он попол­нил сенат сво­и­ми кре­а­ту­ра­ми, не оста­нав­ли­ва­ясь перед даро­ва­ни­ем сенат­ско­го зва­ния даже отпу­щен­ни­кам и сол­да­там, в том чис­ле про­ис­хо­дя­щим из Гал­лии и толь­ко недав­но полу­чив­шим рим­ское граж­дан­ство. Оче­вид­но, в это вре­мя чис­ло сена­то­ров было уве­ли­че­но и доведе­но до 900².

Затем были орга­ни­зо­ва­ны выбо­ры долж­ност­ных лиц на 44 г. Во вре­мя этих выбо­ров Цезарь, конеч­но, сно­ва дей­ст­во­вал на осно­ва­нии того само­го уста­нов­ле­ния, соглас­но кото­ро­му он реко­мен­до­вал поло­ви­ну кан­дида­тов. Выбо­ры состо­я­лись с.320 в декаб­ре. Кон­су­ла­ми были избра­ны сам Цезарь и Марк Анто­ний. В чис­ле 16 пре­то­ров избран­ны­ми ока­за­лись М. Юний Брут и Г. Кас­сий Лон­гин, при­чем пер­во­му из них Цезарь вру­чил город­скую пре­ту­ру, а вто­ро­му — раз­бор дел, касаю­щих­ся ино­стран­цев.

Затем состо­я­лись выбо­ры эди­лов и кве­сто­ров. Во вре­мя послед­них про­изо­шел такой инци­дент: когда 31 декаб­ря были созва­ны три­бут­ные коми­ции, ста­ло извест­но, что умер кон­сул 45 г. Кв. Фабий Мак­сим. По рас­по­ря­же­нию Цеза­ря три­бут­ные коми­ции были пре­вра­ще­ны в цен­ту­ри­ат­ные, и на послед­ний день исте­каю­ще­го года кон­су­лом был избран Г. Кани­ний Ребил, легат Цеза­ря в афри­кан­ской и испан­ской кам­па­ни­ях. Эта изби­ра­тель­ная комедия дала пищу как для ост­рот Цице­ро­на, так и для обще­ст­вен­но­го мне­ния, скла­ды­вав­ше­го­ся не в поль­зу Цеза­ря и обви­няв­ше­го его в «тира­ни­че­ских» замаш­ках.

В 44 г. Цезарь стал дик­та­то­ром в чет­вер­тый раз³, а кон­су­лом — в пятый. Поло­же­ние его каза­лось бес­спор­ным; новые поче­сти, декре­ти­ро­ван­ные сена­том, соот­вет­ст­во­ва­ли уже не про­сто цар­ско­му досто­ин­ству, но откры­то­му обо­жест­вле­нию. Так, теперь во вре­мя заня­тий государ­ст­вен­ны­ми дела­ми он мог поль­зо­вать­ся не про­сто куруль­ным, но позо­ло­чен­ным креслом, мог не толь­ко носить крас­ные сапо­ги, как это дела­ли неко­гда цари Аль­бы-Лон­ги, но даже имел пра­во наде­вать цар­ское обла­че­ние. Было поста­нов­ле­но, чтобы дни побед Цеза­ря еже­год­но отме­ча­лись как празд­ни­ки, а каж­дые пять лет жре­цы и вестал­ки совер­ша­ли молеб­ст­вия в его честь; клят­ва име­нем Цеза­ря счи­та­лась юриди­че­ски дей­ст­ви­тель­ной, а все его буду­щие рас­по­ря­же­ния зара­нее полу­ча­ли пра­во­вую силу бла­го­да­ря тому, что маги­ст­ра­ты при вступ­ле­нии в долж­ность при­ся­га­ли не про­ти­во­дей­ст­во­вать ниче­му из того, что поста­но­вит Цезарь.

Цеза­рю опре­де­ля­лась почет­ная стра­жа из сена­то­ров и всад­ни­ков, при­чем сена­то­ры долж­ны были поклясть­ся охра­нять его жизнь. Для одно­го из самых ста­рин­ных празд­ни­ков — для Лупер­ка­лий наряду с кол­ле­ги­я­ми Lu­per­ci Quin­ti­lia­ni и Fa­bia­ni созда­ва­лась теперь третья кол­ле­гия — Lu­per­ci Iulia­ni. Во всех свя­ти­ли­щах и пуб­лич­ных местах совер­ша­лись жерт­во­при­но­ше­ния и посвя­ще­ния Цеза­рю; по всей Ита­лии, в про­вин­ци­ях и во всех государ­ствах, кото­рые с.321 состо­я­ли с Римом в друж­бе, устра­и­ва­лись в его честь раз­лич­ные игры. Месяц квин­ти­лий пере­име­но­вы­вал­ся в июль, одна из триб полу­ча­ла имя Iulia, и, нако­нец, Цеза­рю посвя­щал­ся ряд хра­мов, в том чис­ле один из них общий — Цеза­рю (как Iup­pi­ter Juli­us) и Cle­men­tia (как богине мило­сер­дия). Все эти поче­сти было реше­но запи­сать золоты­ми бук­ва­ми на сереб­ря­ных колон­нах, постав­лен­ных у под­но­жия Юпи­те­ра Капи­то­лий­ско­го.

Таким обра­зом, фак­ти­че­ское обо­жест­вле­ние Цеза­ря не вызы­ва­ет осо­бых сомне­ний. Этот вопрос не раз затра­ги­вал­ся в новей­шей исто­рио­гра­фии, при­чем наи­бо­лее спор­ным мож­но, пожа­луй, счи­тать сле­дую­щий момент: стре­мил­ся ли сам Цезарь к тому, чтобы его счи­та­ли богом еще при жиз­ни, или он все же оста­вал­ся в рам­ках тра­ди­ций и не терял поли­ти­че­ской рас­суди­тель­но­сти и так­та? Ино­гда нахо­дят, что идея обо­жест­вле­ния — все­го лишь обо­рот­ная сто­ро­на страст­ной меч­ты Цеза­ря о цар­ской диа­де­ме.

Х. Геше в рабо­те, спе­ци­аль­но посвя­щен­ной изу­че­нию это­го кру­га про­блем, при­хо­дит к доволь­но убеди­тель­ным и инте­рес­ным, на наш взгляд, выво­дам. Во-пер­вых, она вполне пра­виль­но ука­зы­ва­ет на то, что в тер­мин «обо­жест­вле­ние» раз­лич­ные авто­ры часто вкла­ды­ва­ют раз­лич­ное содер­жа­ние или, точ­нее, под­ра­зу­ме­ва­ют под дан­ным тер­ми­ном акты весь­ма раз­но­об­раз­но­го харак­те­ра и зна­чи­мо­сти. Поэто­му, гово­рит­ся затем, целе­со­об­раз­но исполь­зо­вать два тер­ми­на: «обо­жест­вле­ние» и «обо­готво­ре­ние», уста­но­вив меж­ду ними опре­де­лен­ное и твер­дое раз­ли­чие⁴.

В чем же оно долж­но заклю­чать­ся? Под «обо­жест­вле­ни­ем» автор пред­ла­га­ет пони­мать при­суж­де­ние поче­стей в таком же духе, как это дела­ет­ся по отно­ше­нию к богам, одна­ко почи­тае­мый в сакраль­но-пра­во­вом смыс­ле не вклю­ча­ет­ся в состав государ­ст­вен­ных богов, дости­гая лишь осо­бо­го поче­та и «повы­ше­ния ран­га». Под «обо­готво­ре­ни­ем» же сле­ду­ет пони­мать офи­ци­аль­ное, санк­ци­о­ни­ро­ван­ное сакраль­ным пра­вом и по ини­ци­а­ти­ве государ­ства про­веден­ное вклю­че­ние в состав государ­ст­вен­ных богов. При­чем в этом слу­чае долж­ны быть выпол­не­ны все те тре­бо­ва­ния, кото­рые харак­те­ри­зу­ют поло­же­ние осталь­ных государ­ст­вен­ных богов, т. е. долж­ны суще­ст­во­вать: 1) куль­то­вое имя, 2) место куль­та и, нако­нец, 3) функ­ци­о­ни­ру­ю­щий, т. е. отправ­ля­е­мый жре­цом, культ. Этим с.322 фор­маль­ным усло­ви­ям в Риме при­да­ва­лось исклю­чи­тель­но важ­ное зна­че­ние, и без выпол­не­ния всех трех ука­зан­ных пред­по­сы­лок «обо­готво­ре­ние» не мог­ло иметь места⁵.

Как же обсто­я­ло дело в «слу­чае» с Цеза­рем? Тща­тель­но ана­ли­зи­руя все реше­ния и декре­ты, все почет­ные поста­нов­ле­ния и отно­ся их то к «обо­жест­вле­нию», а то к «обо­готво­ре­нию», автор при­хо­дит к выво­ду, что в источ­ни­ках содер­жит­ся ука­за­ние на декрет, кото­рым осу­ществля­лось обо­готво­ре­ние Цеза­ря еще при его жиз­ни и в кото­ром упо­ми­на­лись все три необ­хо­ди­мых пред­по­сыл­ки или усло­вия⁶. Вме­сте с тем автор под­чер­ки­ва­ет суще­ст­вен­ное про­ти­во­ре­чие: несмот­ря на нали­чие подоб­но­го декре­та или поста­нов­ле­ния, нам извест­но, что до смер­ти Цеза­ря фак­ти­че­ски не было места куль­та, и Анто­ний, счи­тав­ший­ся жре­цом Цеза­ря, не при­сту­пал к выпол­не­нию сво­их обя­зан­но­стей.

Общий вывод таков. Реше­ния (или декре­ты), осу­ществляв­шие «обо­готво­ре­ние» Цеза­ря, были при­ня­ты, как и свиде­тель­ст­ву­ют источ­ни­ки, еще при его жиз­ни, но их осу­щест­вле­ние нача­лось лишь после его смер­ти. В этом по суще­ству нет про­ти­во­ре­чия: воз­мож­но, что все при­ня­тые поста­нов­ле­ния были рас­счи­та­ны имен­но на буду­щее. Подоб­ная прак­ти­ка вполне «впи­сы­ва­ет­ся» в исто­ри­че­скую обста­нов­ку и в свой­ст­вен­ные той эпо­хе пред­став­ле­ния. Соб­ст­вен­ное поведе­ние Цеза­ря и ока­зан­ные ему поче­сти как бы пред­по­ла­га­ли подоб­ную фор­му апо­фе­о­за, тем более что уже суще­ст­во­ва­ло и было рас­про­стра­не­но мне­ние отно­си­тель­но того, что государь, кото­рый был хоро­шим пра­ви­те­лем, а не тира­ном, заслу­жи­ва­ет посмерт­но­го обо­готво­ре­ния (апо­фе­о­за)⁷.

И нако­нец, мне­ние авто­ра о посмерт­ном обо­готво­ре­нии Цеза­ря под­ска­зы­ва­ет­ся не толь­ко кон­крет­ны­ми дан­ны­ми источ­ни­ков, оно осно­ва­но на парал­ле­лях, при­ме­рах, на суще­ст­во­вав­ших в те вре­ме­на пред­став­ле­ни­ях об апо­фе­о­зе чело­ве­ка, име­ю­ще­го опре­де­лен­ные заслу­ги перед государ­ст­вом. Это — награ­да (prae­mium), и о ней — хотя она мог­ла быть реа­ли­зо­ва­на лишь посмерт­но — награж­дае­мый, в дан­ном слу­чае Цезарь, имел пра­во и воз­мож­ность узнать еще при жиз­ни. Но, с дру­гой сто­ро­ны, если «обо­готво­ре­ние» — лишь посмерт­ная награ­да, то, конеч­но, монар­хи­че­ские с.323 пре­тен­зии Цеза­ря, его стрем­ле­ние к цар­ско­му титу­лу и диа­де­ме не долж­ны были про­яв­лять­ся, как счи­та­ют неко­то­рые иссле­до­ва­те­ли, в совер­шен­но «без­рас­суд­ных» дей­ст­ви­ях и поступ­ках, откры­то нару­шав­ших рим­ские поли­ти­че­ские тра­ди­ции⁸.

Тем не менее нет ниче­го уди­ви­тель­но­го в том, что в усло­ви­ях бес­ко­неч­ных почет­ных актов и реше­ний, в обста­нов­ке все­об­ще­го сер­ви­лиз­ма начи­на­ют все чаще воз­ни­кать раз­го­во­ры о Цеза­ре и цар­ском вен­це, при­чем бли­жай­шее окру­же­ние дик­та­то­ра сво­и­ми ино­гда чуть ли не про­во­ка­ци­он­ны­ми дей­ст­ви­я­ми дава­ло доста­точ­но серь­ез­ные осно­ва­ния для подоб­ных слу­хов и раз­го­во­ров.

Так, напри­мер, кто-то, как гово­рит Аппи­ан, из тех, кто осо­бен­но под­дер­жи­вал слух о стрем­ле­нии Цеза­ря быть царем, укра­сил его изо­бра­же­ние лав­ро­вым вен­ком, обви­тым белой лен­той. Три­бу­ны Марул и Цезе­тий разыс­ка­ли это­го чело­ве­ка и аре­сто­ва­ли его под тем пред­ло­гом, что они этим дела­ют нечто угод­ное Цеза­рю, кото­рый уже и рань­ше про­те­сто­вал, если о нем гово­ри­ли как о царе. По свиде­тель­ству того же Аппи­а­на, Цезарь реа­ги­ро­вал на этот инци­дент вполне спо­кой­но, и, толь­ко когда при его воз­вра­ще­нии из Аль­бы в Рим он был у город­ских ворот сно­ва при­вет­ст­ву­ем как царь и когда народ­ные три­бу­ны сно­ва разыс­ка­ли ини­ци­а­то­ра этих при­вет­ст­вий и аре­сто­ва­ли его, он, «поте­ряв тер­пе­ние», высту­пил перед сена­том, обви­нив три­бу­нов в том, что они ковар­но навле­ка­ют на него подо­зре­ние в стрем­ле­нии к тира­нии, и заявил, что счи­та­ет их заслу­жи­ваю­щи­ми смер­ти, одна­ко огра­ни­чи­ва­ет­ся лише­ни­ем долж­но­сти и уда­ле­ни­ем из сена­та⁹.

Отре­ше­ние от долж­но­сти три­бу­нов, власть кото­рых все­гда счи­та­лась свя­щен­ной и непри­кос­но­вен­ной, про­из­ве­ло крайне небла­го­при­ят­ное впе­чат­ле­ние. Вско­ре после этих собы­тий Цезарь был про­воз­гла­шен дик­та­то­ром без огра­ни­че­ния сро­ка. Нача­лась под­готов­ка к пар­фян­ской войне. В Риме ста­ли рас­про­стра­нять­ся слу­хи о том, что в свя­зи с похо­дом сто­ли­ца будет пере­не­се­на в Или­он или в Алек­сан­дрию, а для того, чтобы уза­ко­нить брак Цеза­ря с Клео­патрой, будет пред­ло­жен зако­но­про­ект, соглас­но кото­ро­му Цезарь полу­ча­ет раз­ре­ше­ние брать себе сколь­ко угод­но жен, лишь бы иметь наслед­ни­ка.

с.324 Новый инци­дент, как буд­то под­твер­ждаю­щий монар­хи­че­ские устрем­ле­ния и «замаш­ки» Цеза­ря, про­изо­шел 15 фев­ра­ля, во вре­мя празд­но­ва­ния Лупер­ка­лий. Марк Анто­ний, кото­рый был не толь­ко кон­су­лом, но и маги­ст­ром Lu­per­co­rum Iulia­no­rum, во вре­мя игр под­бе­жал к Цеза­рю и хотел увен­чать его голо­ву диа­де­мой. Разда­лись доволь­но жид­кие и, как пишет Плу­тарх, зара­нее под­готов­лен­ные апло­дис­мен­ты. Когда же Цезарь отверг диа­де­му, то руко­плес­кал весь народ. Эта игра повто­ря­лась два­жды, и Цезарь, учтя реак­цию при­сут­ст­ву­ю­щих, отдал рас­по­ря­же­ние отне­сти диа­де­му в Капи­то­лий, в храм Юпи­те­ра¹⁰.

Одна­ко все это, вме­сте взя­тое, созда­ва­ло вполне опре­де­лен­ную атмо­сфе­ру недо­воль­ства. При выбо­рах кон­су­лов на 43 г. боль­шое коли­че­ство голо­сов было пода­но за Мару­ла и Цезе­тия — три­бу­нов, столь неспра­вед­ли­во отстра­нен­ных Цеза­рем от долж­но­сти; на ста­туе полу­ле­ген­дар­но­го Бру­та появи­лась над­пись: «О, если бы ты жил!», а его пото­мок и носи­тель его слав­но­го име­ни обна­ру­жи­вал на сво­ей судей­ской три­буне, кото­рую он зани­мал как город­ской пре­тор, такие воз­зва­ния: «Ты спишь, Брут!» или: «Ты не Брут!», что, конеч­но, не мог­ло не ока­зать сво­его дей­ст­вия.

Фор­ми­ро­ва­лось обще­ст­вен­ное мне­ние, фор­ми­ро­вал­ся если еще не кон­крет­ный заго­вор, то во вся­ком слу­чае доволь­но явно выра­жен­ная оппо­зи­ция. Одним из наи­бо­лее ран­них про­яв­ле­ний этой оппо­зи­ци­он­но­сти, кото­ро­му сле­ду­ет при­дать опре­де­лен­ный вес и зна­че­ние, как то было сде­ла­но самим Цеза­рем, мож­но счи­тать опуб­ли­ко­ва­ние Цице­ро­ном его сочи­не­ния о Катоне. Это про­изо­шло, как уже гово­ри­лось, вско­ре после отъ­езда Цеза­ря на испан­скую вой­ну и было наи­бо­лее зло­бо­днев­ной сен­са­ци­ей того вре­ме­ни¹¹. Вли­я­ние это­го про­из­веде­ния на рим­ское обще­ст­вен­ное мне­ние было очень вели­ко. Извест­но так­же, что сочи­не­ние Цице­ро­на не толь­ко встре­ти­ло бла­го­же­ла­тель­ный при­ем, но и вызва­ло к жиз­ни ряд про­из­веде­ний подоб­но­го же направ­ле­ния, в том чис­ле и «Като­на» М. Юния Бру­та¹².

Чрез­вы­чай­но инте­рес­но отме­тить тот факт, что в рас­ту­щих и ширя­щих­ся оппо­зи­ци­он­ных настро­е­ни­ях все более и более опре­де­лен­но начи­на­ет про­сту­пать некая демо­кра­ти­че­ская струя. Напри­мер, не сле­ду­ет с.325 забы­вать, что М. Юний Брут, т. е. один из глав­ных руко­во­ди­те­лей буду­ще­го заго­во­ра, в соот­вет­ст­вии с тра­ди­ци­я­ми той вет­ви рода Юни­ев, к кото­ро­му он при­над­ле­жал, был убеж­ден­ным сто­рон­ни­ком «демо­кра­ти­че­ской пар­тии». Совер­шен­но спра­вед­ли­во ука­зы­ва­ет Эд. Мей­ер и на то, что оппо­зи­ци­он­ные настро­е­ния, посте­пен­но рас­ши­ря­ясь, рас­про­стра­ни­лись не толь­ко на таких сто­рон­ни­ков сенат­ской рес­пуб­ли­ки, кото­рые сде­ла­ли попыт­ку при­ми­рить­ся с режи­мом Цеза­ря, но и на «демо­кра­тов», разде­ляв­ших взгляды Сал­лю­стия, и даже на опре­де­лен­ную часть явных при­вер­жен­цев Цеза­ря¹³.

Тот же Эд. Мей­ер в каче­стве при­ме­ра подоб­ных настро­е­ний ссы­ла­ет­ся на один из «демо­кра­ти­че­ских» пам­фле­тов про­тив Цеза­ря¹⁴. В этом про­из­веде­нии исполь­зо­ван рас­сказ о про­цес­се Луция Сци­пи­о­на Ази­ат­ско­го. Когда этот послед­ний был взят под стра­жу, то при­быв­ший из Этру­рии его брат, Сци­пи­он Афри­кан­ский, силой вырвал его из рук слу­жи­те­лей и три­бу­нов. Тибе­рий Гракх, быв­ший в то вре­мя тоже три­бу­ном, про­из­нес речь, в кото­рой он про­те­сто­вал про­тив подоб­ной дис­креди­та­ции три­бун­ской вла­сти и досто­ин­ства со сто­ро­ны част­но­го лица. Ора­тор вспо­ми­нал о том, что когда-то сам Сци­пи­он дер­жал­ся совер­шен­но ина­че, он даже упре­кал народ за то, что его хоте­ли сде­лать пожиз­нен­ным кон­су­лом и дик­та­то­ром, а его ста­туи соби­ра­лись воз­двиг­нуть на коми­ции, рострах, в курии, Капи­то­лии и часовне (cel­la) Юпи­те­ра. Он воз­ра­жал и про­тив того, чтобы его изо­бра­же­ние (ima­go) в три­ум­фаль­ном оде­я­нии выно­си­лось из хра­ма Юпи­те­ра. А теперь, мол, он пол­но­стью раз­ло­жил­ся и пере­сту­пил вся­кие гра­ни­цы.

Изла­гая этот инци­дент, Эд. Мей­ер, оче­вид­но, вполне резон­но заме­ча­ет, что почти все пере­чис­лен­ные в рас­ска­зе поче­сти были немыс­ли­мы во вре­ме­на Сци­пи­о­на и пото­му под Сци­пи­о­ном Афри­кан­ским на самом деле сле­ду­ет иметь в виду Цеза­ря. Появ­ле­ние же само­го пам­фле­та Эд. Мей­ер отно­сит к 44 г., т. е. счи­та­ет, что он стал изве­стен не ранее, чем Цезарь был объ­яв­лен dic­ta­tor per­pe­tuus¹⁵.

Все это пояс­ня­ет, на наш взгляд, с доста­точ­ной оче­вид­но­стью то пара­док­саль­ное поло­же­ние, в кото­ром Цезарь ока­зал­ся, вер­нув­шись в Рим с испан­ской вой­ны. Мы уже гово­ри­ли об оши­боч­но­сти его «поли­ти­ки с.326 мило­сер­дия», во вся­ком слу­чае по отно­ше­нию к сенат­ским кру­гам, к ста­ро­рим­ской куруль­ной зна­ти¹⁶. Что каса­ет­ся новых фрак­ций гос­под­ст­ву­ю­ще­го клас­са, т. е. руко­во­дя­щих кру­гов муни­ци­пи­ев, бога­тых отпу­щен­ни­ков, поса­жен­ных на зем­лю вете­ра­нов, то хотя Цезарь и являл­ся в какой-то мере их «патро­ном», но в это вре­мя они толь­ко (и, в част­но­сти, бла­го­да­ря Цеза­рю!) еще «наби­ра­ли силу» и не мог­ли слу­жить доста­точ­но проч­ной опо­рой, как, впро­чем, и сам Цезарь не мог еще стать доста­точ­но реши­тель­ным и после­до­ва­тель­ным про­вод­ни­ком их спе­ци­фи­че­ских инте­ре­сов. Пред­при­ня­тое попол­не­ние сена­та было мало­удо­вле­тво­ри­тель­ным (и даже жал­ким) пал­ли­а­ти­вом, если иметь в виду доста­точ­но слож­ный вопрос о соци­аль­ной опо­ре. Имен­но поэто­му Цеза­рю при­хо­ди­лось лави­ро­вать меж­ду эти­ми ho­mi­nes no­vi и пред­ста­ви­те­ля­ми ста­ро­рим­ских родов, заиг­ры­вая с послед­ни­ми и вся­че­ски при­вле­кая их к себе, в осо­бен­но­сти после окон­ча­ния граж­дан­ской вой­ны. Неиз­мен­ной осно­вой эко­но­ми­че­ско­го и поли­ти­че­ско­го веса этих «ста­ро­рим­лян» про­дол­жа­ло оста­вать­ся круп­ное земле­вла­де­ние, наи­бо­лее осно­ва­тель­но подо­рван­ное лишь после экс­про­при­а­ций, про­веден­ных уже в пери­од вто­ро­го три­ум­ви­ра­та.

«Демо­кра­ти­че­ские» слои насе­ле­ния в силу ряда упо­ми­нав­ших­ся при­чин не мог­ли пред­став­лять для Цеза­ря в то вре­мя сколь­ко-нибудь серь­ез­ной поли­ти­че­ской опо­ры. Более того, оппо­зи­ция режи­му Цеза­ря, пере­рос­шая затем в заго­вор про­тив него, в зна­чи­тель­ной мере пита­лась имен­но эти­ми «демо­кра­ти­че­ски­ми» кру­га­ми.

И нако­нец, монар­хи­че­ские «замаш­ки» Цеза­ря, то ли суще­ст­во­вав­шие на самом деле, то ли при­пи­сы­вае­мые ему общей мол­вой — в дан­ном слу­чае это без­раз­лич­но! — оттолк­ну­ли от него не толь­ко быв­ших «рес­пуб­ли­кан­цев», кото­рые одно вре­мя рас­счи­ты­ва­ли на воз­мож­ность при­ми­ре­ния и аль­ян­са, но даже явных при­вер­жен­цев Цеза­ря. Таким обра­зом и созда­лась та пара­док­саль­ная ситу­а­ция, при кото­рой все­силь­ный дик­та­тор, достиг­ший, каза­лось бы, вер­ши­ны вла­сти и поче­та, на самом деле очу­тил­ся в состо­я­нии поли­ти­че­ской изо­ля­ции, а воз­ник­ший про­тив него и успеш­но реа­ли­зо­ван­ный заго­вор был зако­но­мер­ным про­яв­ле­ни­ем сла­бо­сти уста­нов­лен­но­го им режи­ма.

с.327 Как ни стран­но, но в огром­ной лите­ра­ту­ре о Цеза­ре до сих пор недо­ста­точ­но чет­ко отме­ча­лось то обсто­я­тель­ство, что заго­вор, осу­щест­влен­ный в иды мар­та, был дале­ко не пер­вым, и наши сведе­ния о гото­вя­щих­ся про­тив Цеза­ря заго­во­рах вос­хо­дят по край­ней мере к 46 г. Так, в упо­ми­нав­шей­ся уже речи Цице­ро­на за Мар­цел­ла содер­жит­ся ясное ука­за­ние на то, что Цезарь обра­тил­ся в сенат с «жало­бой» на гото­вя­ще­е­ся про­тив него поку­ше­ние, при­чем наме­кал, что оно исхо­дит от лиц, при­над­ле­жа­щих к его бли­жай­ше­му окру­же­нию¹⁷. Извест­но так­же, что в 45 г. один из вид­ных офи­це­ров Цеза­ря, Гай Тре­бо­ний, замыш­лял поку­ше­ние, рас­счи­ты­вая убить Цеза­ря при его воз­вра­ще­нии из Испа­нии. Он даже пытал­ся по это­му пово­ду всту­пить в кон­такт с Мар­ком Анто­ни­ем, одна­ко тот не пошел ему навстре­чу, но вме­сте с тем и не выдал его Цеза­рю. При­мер­но в это же вре­мя подоб­ны­ми мыс­ля­ми начал тешить себя Цице­рон, прав­да чаще все­го в плане срав­ни­тель­но без­опас­ных ост­рот в част­ных пись­мах к дру­зьям¹⁸. Тем не менее эти его новые настро­е­ния ста­ли доволь­но широ­ко извест­ны, и неслу­чай­но в сен­тяб­ре 44 г. Марк Анто­ний при­чис­лял его к идей­ным вдох­но­ви­те­лям убий­ства Цеза­ря, хотя заго­вор­щи­ки так и не реши­лись дове­рить Цице­ро­ну свои замыс­лы.

Послед­ний заго­вор на жизнь Цеза­ря сло­жил­ся в самом нача­ле 44 г.¹⁹. В него было вовле­че­но более 60 чело­век. Инте­ре­сен состав заго­вор­щи­ков: кро­ме гла­ва­рей заго­во­ра М. Юния Бру­та, Г. Кас­сия Лон­ги­на и таких вид­ных пом­пе­ян­цев, как Кв. Лига­рий, Гн. Доми­ций Аге­но­барб, Л. Пон­тий Акви­ла (и еще несколь­ких менее замет­ных фигур), все осталь­ные участ­ни­ки заго­во­ра были до недав­не­го про­шло­го явны­ми сто­рон­ни­ка­ми Цеза­ря: Л. Тул­лий Кимвр, один из наи­бо­лее близ­ких к дик­та­то­ру людей, Сер­вий Галь­ба, легат Цеза­ря в 56 г. и его кан­дидат на кон­суль­ство в 49 г., Л. Мину­ций Базил, тоже легат Цеза­ря и пре­тор 45 г., бра­тья Пуб­лий и Гай Кас­ка, при­чем пер­вый из них был уже избран три­бу­ном на 43 г. Еще более симп­то­ма­тич­ным явле­ни­ем сле­ду­ет счи­тать вступ­ле­ние в чис­ло заго­вор­щи­ков толь­ко что упо­ми­нав­ше­го­ся Г. Тре­бо­ния и, нако­нец, Д. Юния Бру­та, весь­ма близ­ко­го к Цеза­рю имен­но в это вре­мя.

с.328 То, что его жиз­ни угро­жа­ет опас­ность, Цезарь, види­мо, знал или дога­ды­вал­ся. И хотя он отка­зал­ся от декре­ти­ро­ван­ной ему почет­ной стра­жи, ска­зав, что он не жела­ет жить в посто­ян­ном стра­хе, тем не менее, когда его пре­до­сте­ре­га­ли отно­си­тель­но Анто­ния и Дола­бел­лы, он отве­чал, что не боит­ся людей, кото­рые любят жизнь и уме­ют наслаж­дать­ся ею, одна­ко ему вну­ша­ют более серь­ез­ное опа­се­ние люди блед­ные и худо­ща­вые. В дан­ном слу­чае Цезарь явно наме­кал на Бру­та и Кас­сия.

Тем вре­ме­нем под­готов­ка к новой, т. е. пар­фян­ской, войне шла пол­ным ходом. Преж­де все­го пред­у­смат­ри­ва­лось упо­рядо­че­ние теку­щих дел на вре­мя похо­да. Види­мо, в кон­це фев­ра­ля состо­я­лись коми­ции, на кото­рых были избра­ны кон­су­лы на 43 и 42 гг.; что каса­ет­ся пре­то­ров и дру­гих долж­ност­ных лиц, то они были опре­де­ле­ны лишь на теку­щий год. В основ­ном закон­чи­лись и чисто воен­ные при­готов­ле­ния: в Илли­рии, Ахайе и Македо­нии в общей слож­но­сти уже было сосре­дото­че­но 16 леги­о­нов пехоты и 10 тысяч всад­ни­ков²⁰. Цезарь наме­чал свой отъ­езд к вой­ску на 18 мар­та (в Македо­нию), а 15 мар­та пред­по­ла­га­лось заседа­ние сена­та, во вре­мя кото­ро­го квин­де­цем­вир Л. Авре­лий Кот­та (кон­сул 65 г.) дол­жен был, осно­вы­ва­ясь на пред­ска­за­нии, най­ден­ном в сивил­ли­ных кни­гах, отно­си­тель­но того, что пар­фян может победить лишь царь, про­ве­сти в сена­те реше­ние о награж­де­нии Цеза­ря соот­вет­ст­ву­ю­щим титу­лом. Плу­тарх и Аппи­ан сооб­ща­ют про несколь­ко смяг­чен­ный вари­ант это­го про­ек­та реше­ния сена­та: титул царя при­сва­и­вал­ся Цеза­рю, так ска­зать, по отно­ше­нию к про­вин­ци­ям и союз­ным государ­ствам, по отно­ше­нию же к Риму (и Ита­лии) Цезарь оста­вал­ся по-преж­не­му импе­ра­то­ром и дик­та­то­ром²¹.

Заседа­ние сена­та 15 мар­та в поме­ще­нии курии Пом­пея было избра­но заго­вор­щи­ка­ми в каче­стве дня и места при­веде­ния их пла­нов в испол­не­ние, дабы не голо­со­вать за про­ект Л. Кот­ты. Убий­ство Цеза­ря и пред­ше­ст­ву­ю­щие ему чудес­ные пред­зна­ме­но­ва­ния весь­ма дра­ма­тич­но опи­са­ны рядом древ­них авто­ров²². Напри­мер, все они еди­но­душ­но ука­зы­ва­ют на мно­го­чис­лен­ные явле­ния и зна­ки, начи­ная от самых невин­ных, вро­де вспы­шек све­та на небе, вне­зап­но­го шума по ночам и вплоть до таких страш­ных при­зна­ков, как с.329 отсут­ст­вие серд­ца у жерт­вен­но­го живот­но­го, или печаль­но-тро­га­тель­но­го рас­ска­за о том, что нака­нуне убий­ства в курию Пом­пея вле­те­ла птич­ка коро­лек с лав­ро­вой веточ­кой в клю­ве; ее пре­сле­до­ва­ла стая дру­гих птиц, кото­рые ее здесь нагна­ли и рас­тер­за­ли.

Нака­нуне роко­во­го дня Цезарь обедал у Мар­ка Эми­лия Лепида, и, когда слу­чай­но речь зашла о том, какой род смер­ти самый луч­ший, Цезарь вос­клик­нул: «Неожи­дан­ный!» Ночью, после того как он уже вер­нул­ся домой и заснул в сво­ей спальне, вне­зап­но рас­т­во­ри­лись все две­ри и окна. Раз­бу­жен­ный шумом и ярким све­том луны, Цезарь увидел, что его жена Каль­пур­ния рыда­ет во сне: ей при­виде­лось, что мужа зака­лы­ва­ют в ее объ­я­ти­ях и он исте­ка­ет кро­вью. С наступ­ле­ни­ем дня она ста­ла про­сить Цеза­ря не выхо­дить из дому и отме­нить заседа­ние сена­та или по край­ней мере посред­ст­вом жерт­во­при­но­ше­ний выяс­нить, насколь­ко бла­го­при­ят­на обста­нов­ка. Види­мо, и сам Цезарь начал коле­бать­ся, ибо он нико­гда рань­ше не заме­чал у Каль­пур­нии склон­но­сти к суе­ве­рию и при­ме­там.

Одна­ко когда Цезарь решил напра­вить в сенат Мар­ка Анто­ния, дабы отме­нить заседа­ние, то один из заго­вор­щи­ков и в то же вре­мя осо­бен­но близ­кий Цеза­рю чело­век, Децим Брут Аль­бин, убедил его не давать новых пово­дов для упре­ков в высо­ко­ме­рии и все же само­му отпра­вить­ся в сенат хотя бы для того, чтобы лич­но рас­пу­стить сена­то­ров. По одним сведе­ни­ям, Брут вывел Цеза­ря за руку из дома и вме­сте с ним пошел в курию Пом­пея, по дру­гим дан­ным, Цеза­ря нес­ли в носил­ках. Но как бы то ни было, по доро­ге он был пре­сле­ду­ем все новы­ми пре­до­сте­ре­же­ни­я­ми и пред­зна­ме­но­ва­ни­я­ми. Во-пер­вых, ему встре­тил­ся гада­тель Спу­рин­на, кото­рый пре­до­сте­рег его когда-то от опас­но­сти, угро­жав­шей в мар­тов­ские иды. «А ведь мар­тов­ские иды насту­пи­ли», — шут­ли­во ска­зал Цезарь, повстре­чав гада­те­ля. «Да, насту­пи­ли, но еще не про­шли», — спо­кой­но отве­тил тот.

По доро­ге к Цеза­рю пытал­ся обра­тить­ся какой-то раб, яко­бы осве­дом­лен­ный о заго­во­ре, но, оттес­нен­ный окру­жав­шей Цеза­ря тол­пой, он не смог сооб­щить ему об этом. Он вошел в дом и заявил Каль­пур­нии, что будет дожи­дать­ся воз­вра­ще­ния Цеза­ря, так как хочет сооб­щить ему нечто чрез­вы­чай­но важ­ное. Арте­ми­дор с.330 из Книда, гость Цеза­ря и зна­ток гре­че­ской лите­ра­ту­ры, так­же имев­ший досто­вер­ные сведе­ния о заго­во­ре, вру­чил Цеза­рю сви­ток, в кото­ром было изло­же­но все, что он знал о гото­вя­щем­ся поку­ше­нии. Заме­тив, что Цезарь все свит­ки, вру­чав­ши­е­ся ему по доро­ге, пере­да­ет окру­жав­шим его дове­рен­ным рабам, Арте­ми­дор яко­бы подо­шел к дик­та­то­ру вплот­ную и ска­зал: «Про­чи­тай это, Цезарь, сам, не пока­зы­вая нико­му дру­го­му, и немед­лен­но! Здесь напи­са­но об очень важ­ном для тебя деле». Тогда Цезарь взял в руки сви­ток, одна­ко про­честь его так и не смог из-за мно­же­ства про­си­те­лей, хотя неод­но­крат­но пытал­ся это сде­лать. Он вошел в курию Пом­пея, все еще дер­жа в руках сви­ток.

Но если обсто­я­тель­ства скла­ды­ва­лись таким обра­зом, что пре­до­сте­ре­же­ния не дохо­ди­ли до Цеза­ря, то и заго­вор­щи­кам не раз каза­лось: все висит на волос­ке, они — на гра­ни про­ва­ла и будут вот-вот раз­об­ла­че­ны. Один из сена­то­ров, взяв за руку заго­вор­щи­ка Пуб­лия Сер­ви­лия Кас­ку, ска­зал ему: «Ты от меня, дру­га, скры­ва­ешь, а Брут мне все рас­ска­зал». Кас­ка в смя­те­нии не знал, что отве­тить, но тот, сме­ясь, про­дол­жал: «Откуда ты возь­мешь сред­ства, необ­хо­ди­мые для долж­но­сти эди­ла?» Сена­тор Попи­лий Лена, увидев в курии Бру­та и Кас­сия, бесе­дую­щих друг с дру­гом, неожи­дан­но подо­шел к ним и ска­зал, что жела­ет им успе­ха в том, что они заду­ма­ли, и посо­ве­то­вал торо­пить­ся. Они были чрез­вы­чай­но напу­га­ны этим поже­ла­ни­ем, тем более что, когда появил­ся Цезарь, Попи­лий Лена задер­жал его при вхо­де каким-то серь­ез­ным и доволь­но дли­тель­ным раз­го­во­ром. Испу­ган­ные заго­вор­щи­ки уже гото­ви­лись убить друг дру­га, преж­де чем их схва­тят, но в этот момент Попи­лий Лена окон­чил раз­го­вор и про­стил­ся с Цеза­рем. Ста­ло ясно, что он обра­щал­ся к Цеза­рю с каким-то делом, воз­мож­но прось­бой, но толь­ко не с доно­сом.

Суще­ст­во­вал обы­чай, что кон­су­лы при вхо­де в сенат совер­ша­ют жерт­во­при­но­ше­ния. И вот имен­но теперь жерт­вен­ное живот­ное ока­за­лось не име­ю­щим серд­ца. Цезарь, пыта­ясь рас­се­ять удру­чаю­щее впе­чат­ле­ние, про­из­веден­ное на жре­ца таким мрач­ным пред­зна­ме­но­ва­ни­ем, сме­ясь, ска­зал, что нечто подоб­ное с ним уже слу­ча­лось в Испа­нии, во вре­мя вой­ны с сыно­вья­ми Пом­пея. Жрец отве­чал, что он и тогда с.331 под­вер­гал­ся смер­тель­ной опас­но­сти, сей­час же все пока­за­ния еще более небла­го­при­ят­ны. Цезарь при­ка­зал совер­шить новое жерт­во­при­но­ше­ние, но и оно ока­за­лось неудач­ным. Не счи­тая более воз­мож­ным задер­жи­вать откры­тие заседа­ния, Цезарь вошел в курию и напра­вил­ся к сво­е­му месту.

Перед вхо­дом в сенат заго­вор­щи­ки пору­чи­ли Тре­бо­нию (по дру­гим дан­ным, Деци­му Бру­ту) задер­жать Мар­ка Анто­ния, кото­ро­го они опа­са­лись. При­вет­ст­вуя Цеза­ря, сена­то­ры в знак ува­же­ния под­ня­лись со сво­их мест. Даль­ней­шие собы­тия в опи­са­нии Плу­тар­ха выгляде­ли сле­дую­щим обра­зом. «Заго­вор­щи­ки, воз­глав­ля­е­мые Бру­том, разде­ли­лись на две части: одни ста­ли поза­ди крес­ла Цеза­ря, дру­гие вышли навстре­чу вме­сте с Тули­ем Ким­вром^[1] про­сить за его изгнан­но­го бра­та; с эти­ми прось­ба­ми заго­вор­щи­ки про­во­жа­ли Цеза­ря до само­го крес­ла. Цезарь, опу­стив­шись в крес­ло, откло­нил их прось­бы, а когда заго­вор­щи­ки при­сту­пи­ли к нему более настой­чи­во, выра­зил свое неудо­воль­ст­вие».

«Тогда Тулий схва­тил обе­и­ми рука­ми тогу Цеза­ря и начал стас­ки­вать ее с шеи, что было зна­ком к напа­де­нию. Кас­ка пер­вым нанес удар кин­жа­лом в заты­лок, рана эта, одна­ко, ока­за­лась неглу­бо­кой и несмер­тель­ной: Кас­ка, по-види­мо­му, вна­ча­ле был сму­щен дерз­но­вен­но­стью сво­его ужас­но­го поступ­ка. Цезарь, повер­нув­шись, схва­тил и задер­жал кин­жал. Почти одно­вре­мен­но оба вскрик­ну­ли: ране­ный Цезарь по-латы­ни: “Него­дяй Кас­ка, что ты дела­ешь?” — а Кас­ка по-гре­че­ски, обра­ща­ясь к бра­ту: “Брат, помо­ги!” Не посвя­щен­ные в заго­вор сена­то­ры, пора­жен­ные стра­хом, не сме­ли ни бежать, ни кри­чать, ни защи­щать Цеза­ря. Все заго­вор­щи­ки окру­жи­ли его с обна­жен­ны­ми кин­жа­ла­ми: куда бы он ни обра­щал взор, он, подоб­но дико­му зве­рю, окру­жен­но­му лов­ца­ми, встре­чал уда­ры кин­жа­лов, направ­лен­ные ему в лицо, так как было услов­ле­но, что все заго­вор­щи­ки при­мут уча­стие в убий­стве и как бы вку­сят жерт­вен­ной кро­ви».

«Поэто­му и Брут нанес Цеза­рю удар в пах. Неко­то­рые писа­те­ли рас­ска­зы­ва­ют, что, отби­ва­ясь от заго­вор­щи­ков, Цезарь метал­ся и кри­чал, но, увидев Бру­та с обна­жен­ным кин­жа­лом, наки­нул на голо­ву тогу и под­ста­вил себя под уда­ры. Либо сами убий­цы с.332 оттолк­ну­ли тело Цеза­ря к цоко­лю, на кото­ром сто­я­ла ста­туя Пом­пея, либо оно там ока­за­лось слу­чай­но. Цоколь был силь­но забрыз­ган кро­вью. Мож­но было поду­мать, что сам Пом­пей явил­ся для отмще­ния сво­е­му про­тив­ни­ку, рас­про­стер­то­му у его ног, покры­то­му рана­ми и еще содро­гав­ше­му­ся. Цезарь, как гово­рят, полу­чил два­дцать три раны. Мно­гие заго­вор­щи­ки, направ­ляя уда­ры про­тив одно­го, в сума­то­хе пере­ра­ни­ли друг дру­га»²³.

Эта дра­ма­ти­че­ская сце­на убий­ства изо­бра­жа­ет­ся антич­ны­ми исто­ри­ка­ми доволь­но соглас­но, за исклю­че­ни­ем отдель­ных дета­лей, как пра­ви­ло мало­зна­чи­тель­ных. Так, Све­то­ний уве­ря­ет, что Цезарь, защи­ща­ясь, прон­зил руку Кас­ки, нанес­ше­му ему пер­вый удар, ост­рым гри­фе­лем («сти­лем»), а увидев сре­ди сво­их убийц Мар­ка Юния Бру­та, яко­бы ска­зал по-гре­че­ски: «И ты, дитя мое!» — и после это­го пере­стал сопро­тив­лять­ся. Деталь эффект­ная, но все же мало­прав­до­по­доб­ная, рож­ден­ная на свет в свя­зи с извест­ной нам свет­ской сплет­ней. Более суще­ст­вен­на в рас­ска­зе Све­то­ния дру­гая подроб­ность: сооб­ще­ние о том, что из всех ран, нане­сен­ных Цеза­рю, толь­ко одна ока­за­лась смер­тель­ной²⁴.

Когда убий­ство было совер­ше­но, в сена­те нача­лась насто­я­щая пани­ка. Из попыт­ки Бру­та обра­тить­ся к сена­то­рам с речью ниче­го не полу­чи­лось, так как все в стра­хе раз­бе­жа­лись. Пани­ка и смя­те­ние быст­ро рас­про­стра­ни­лись и в горо­де. Все закры­ва­ли наглу­хо две­ри, при­готов­ля­ясь защи­щать­ся даже с крыш, хотя никто не знал, на кого напа­да­ют и от кого сле­ду­ет защи­щать­ся. Мно­гие лав­ки были раз­граб­ле­ны. Анто­ний и Лепид, как люди, наи­бо­лее близ­кие к Цеза­рю, укры­лись в чьих-то чужих домах. Заго­вор­щи­ки же, пыта­ясь при­влечь к себе сочув­ст­вие насе­ле­ния, тор­же­ст­вен­но напра­ви­лись на Капи­то­лий, кри­ча, что они уни­что­жи­ли тира­на, при­зы­вая к вос­ста­нов­ле­нию «строя отцов». Но народ, как гово­рит Аппи­ан, «за заго­вор­щи­ка­ми не после­до­вал»²⁵.

Труп зако­ло­то­го кин­жа­ла­ми заго­вор­щи­ков дик­та­то­ра оста­вал­ся лежать у под­но­жия ста­туи Пом­пея, вос­ста­нов­лен­ной в курии по рас­по­ря­же­нию само­го Цеза­ря. Толь­ко через какой-то, и, види­мо, нема­лый, срок появи­лось трое рабов; они взва­ли­ли Цеза­ря на носил­ки, с кото­рых бес­силь­но све­си­лась его рука, и с.333 отнес­ли тело домой. Об этом рас­ска­зы­ва­ет Све­то­ний²⁶, и эта подроб­ность с бес­силь­но све­сив­шей­ся рукой при­да­ет живую и жут­кую прав­до­по­доб­ность опи­са­нию собы­тий, про­ис­хо­див­ших более двух тысяч лет назад. А Аппи­ан, рас­ска­зы­вая о том же, заклю­ча­ет изло­же­ние такой мелан­хо­ли­че­ской фра­зой: «Из всех тех, кто обыч­но сопро­вож­дал Цеза­ря — долж­ност­ных лиц, горо­жан и при­ез­жих, рабов и воль­ноот­пу­щен­ни­ков, — оста­лись теперь толь­ко трое, так как все раз­бе­жа­лись; они поло­жи­ли тело на носил­ки и понес­ли, но не так, как это быва­ло рань­ше, — толь­ко трое нес­ли теперь домой того, кто еще несколь­ко часов тому назад был вла­сте­ли­ном все­лен­ной»²⁷.

* * *

Теперь, оче­вид­но, сле­ду­ет под­ве­сти неко­то­рые ито­ги, дать общую оцен­ку жиз­ни и дея­тель­но­сти Цеза­ря. Чтобы эта оцен­ка при­об­ре­ла какие-то живые чер­ты и вышла за рам­ки чисто «каби­нет­ных» рекон­струк­ций, попы­та­ем­ся вос­со­здать хотя бы в доступ­ной сте­пе­ни при­бли­же­ния исто­ри­че­ский образ Цеза­ря.

Но что есть исто­ри­че­ский образ? Поня­тие доста­точ­но слож­ное, а в дан­ном слу­чае, когда речь идет о Цеза­ре, даже про­ти­во­ре­чи­вое, ибо, как мы уже мог­ли убедить­ся, перед нами по край­ней мере два раз­лич­ных обра­за. Цезарь, каким его зна­ли совре­мен­ни­ки, а так­же бли­жай­шие потом­ки, и Цезарь новей­шей исто­рио­гра­фии никак не сов­па­да­ют. Это дей­ст­ви­тель­но два раз­лич­ных обра­за. Может воз­ник­нуть вопрос: какой же из них сле­ду­ет счи­тать под­лин­ным?

Одна­ко такой вопрос, на наш взгляд, неза­ко­но­ме­рен. Мы ведь не сто­им перед аль­тер­на­ти­вой, перед обя­за­тель­ным выбо­ром одно­го из двух «вари­ан­тов» (обра­зов); мы ско­рее хотим создать новый, свой «вари­ант». А для это­го надо исполь­зо­вать обе уже суще­ст­ву­ю­щие воз­мож­но­сти: и инте­гри­ро­ван­ный сами­ми сто­ле­ти­я­ми образ Цеза­ря со все­ми его «исто­рио­гра­фи­че­ски­ми насло­е­ни­я­ми», и те живые чер­ты более «лич­но­го», чело­ве­че­ско­го обра­за, сохра­нен­ные для нас древни­ми авто­ра­ми.

Каза­лось бы, соста­вить живое пред­став­ле­ние о чело­ве­ке, кото­рый отде­лен от наше­го вре­ме­ни не одним десят­ком сто­ле­тий, дело без­на­деж­ное. Одна­ко Цеза­рю с.334 в этом смыс­ле как-то осо­бен­но повез­ло, и нам извест­но о нем мно­гое — вплоть до самых мел­ких, но живых и коло­рит­ных подроб­но­стей. Это объ­яс­ня­ет­ся в первую оче­редь тем, что самая его лич­ность была, види­мо, настоль­ко яркой и впе­чат­ля­ю­щей, что рас­ска­зы о нем, изоби­лу­ю­щие пусть нико­гда не свер­шав­ши­ми­ся поступ­ка­ми и лишь при­пи­сы­вае­мы­ми ему афо­риз­ма­ми, пере­да­ва­лись из уст в уста и дошли, обрас­тая все новы­ми и новы­ми кра­соч­ны­ми дета­ля­ми, до доволь­но отда­лен­ных потом­ков. Такой ли в этих рас­ска­зах Цезарь, каким он был «на самом деле», или он в какой-то мере уже «мифо­ло­ги­зи­ро­ван», выяс­нять теперь не толь­ко невоз­мож­но, но и едва ли целе­со­об­раз­но.

Наше живое пред­став­ле­ние о Цеза­ре, кро­ме того, опре­де­ля­ет­ся — и мы долж­ны быть в дан­ном слу­чае толь­ко бла­го­дар­ны — осо­бен­но­стя­ми жан­ра антич­ной исто­ри­че­ской био­гра­фии. «Мы созда­ем не исто­рию, — писал Плу­тарх, — а жиз­не­опи­са­ния, и не все­гда в самых глав­ных дея­ни­ях быва­ет вид­на доб­ро­де­тель или пороч­ность, но часто какой-нибудь ничтож­ный посту­пок, сло­во или шут­ка луч­ше и яснее обна­ру­жи­ва­ют харак­тер чело­ве­ка, чем бит­вы, в кото­рых гиб­нут десят­ки тысяч, чем коман­до­ва­ние огром­ны­ми арми­я­ми и оса­ды горо­дов»²⁸.

Вот поче­му и био­гра­фия, напи­сан­ная Плу­тар­хом, и био­гра­фия, при­над­ле­жа­щая перу Све­то­ния, насы­ще­ны живы­ми подроб­но­стя­ми, быто­вы­ми штри­ха­ми и дета­ля­ми, рису­ю­щи­ми нам Цеза­ря-чело­ве­ка со все­ми его досто­ин­ства­ми и недо­стат­ка­ми, так ска­зать, во весь его рост. Осо­бен­ный инте­рес пред­став­ля­ет для нас подроб­ная, как бы име­ю­щая обоб­щаю­щее зна­че­ние харак­те­ри­сти­ка Цеза­ря в жиз­не­опи­са­нии Све­то­ния. Мы уже упо­ми­на­ли о ней в свое вре­мя²⁹. Оста­но­вим­ся теперь на этой харак­те­ри­сти­ке более осно­ва­тель­но, уде­лив глав­ное вни­ма­ние тем ее аспек­там, кото­рые каса­ют­ся имен­но чело­ве­че­ских черт Цеза­ря и таких осо­бен­но­стей его лич­но­сти, кото­рым мы до сих пор не при­да­ва­ли решаю­ще­го зна­че­ния³⁰.

Цезарь, по сло­вам Све­то­ния, был высо­ко­го роста, хоро­шо сло­жен, имел лицо несколь­ко пол­ное, кожу свет­лую, гла­за чер­ные и живые. Он отли­чал­ся пре­вос­ход­ным здо­ро­вьем; лишь под конец жиз­ни стал под­вер­жен вне­зап­ным обмо­ро­кам и два­жды испы­тал при­пад­ки паду­чей. Это утвер­жде­ние Све­то­ния несколь­ко с.335 рас­хо­дит­ся с тем, что гово­рит Плу­тарх. Цезарь яко­бы имел сла­бое тело­сло­же­ние и лишь непре­рыв­ны­ми похо­да­ми, скуд­ным пита­ни­ем и посто­ян­ным пре­бы­ва­ни­ем под откры­тым небом сумел его укре­пить³¹. Цезарь весь­ма тща­тель­но следил за сво­ей внеш­но­стью: воло­сы не толь­ко стриг, брил, но и выщи­пы­вал; он стра­дал из-за без­обра­зив­шей его лыси­ны и пото­му с удо­воль­ст­ви­ем поль­зо­вал­ся при­сво­ен­ным ему пра­вом посто­ян­но носить лав­ро­вый венок. Оде­вал­ся он тоже по-осо­бен­но­му: носил сена­тор­скую туни­ку с бахро­мой на рука­вах и слег­ка ее под­по­я­сы­вал. По слу­хам, еще Сул­ла сове­то­вал опти­ма­там, сто­рон­ни­кам сена­та, опа­сать­ся пло­хо под­по­я­сан­но­го юнца.

Све­то­ний осо­бо под­чер­ки­ва­ет страсть Цеза­ря «к изыс­кан­но­сти и рос­ко­ши». Он упо­ми­на­ет о вил­ле око­ло озе­ра Неми, о тра­тах огром­ных сумм на покуп­ку кра­си­вых и уче­ных рабов³², о люб­ви Цеза­ря к жем­чу­гу, что было яко­бы одной из при­чин втор­же­ния в Бри­та­нию, о соби­ра­нии рез­ных кам­ней, чекан­ных сосудов, ста­туй и кар­тин. Упо­ми­на­ет­ся и о том, что Цезарь возил с собой в похо­ды доро­гие моза­ич­ные полы.

Боль­шое вни­ма­ние уде­ля­ет Све­то­ний тому, что он сам назы­ва­ет «любов­ны­ми уте­ха­ми» Цеза­ря. Совер­шен­но спра­вед­ли­во отме­ча­лось, что об этих любов­ных уте­хах он пишет гораздо подроб­нее, чем, напри­мер, о заво­е­ва­нии Гал­лии³³. «Един­ст­вен­ным пят­ном» на репу­та­ции Цеза­ря Све­то­ний счи­та­ет его сожи­тель­ство в юные годы с вифин­ским царем Нико­медом, но с явным удо­воль­ст­ви­ем и даже оттен­ком вос­хи­ще­ния гово­рит о том, что Цезарь был любов­ни­ком «мно­гих знат­ных жен­щин». Напри­мер, выяс­ня­ет­ся, что Цезарь не толь­ко был ини­ци­а­то­ром «сою­за трех», но и нахо­дил­ся в свя­зи с жена­ми обо­их сво­их сото­ва­ри­щей по три­ум­ви­ра­ту — Крас­са и Пом­пея. Но боль­ше всех он яко­бы любил Сер­ви­лию, мать Бру­та: еще в свое пер­вое кон­суль­ство он пода­рил ей жем­чу­жи­ну сто­и­мо­стью в 6 мил­ли­о­нов сестер­ци­ев, а в граж­дан­скую вой­ну, не счи­тая дру­гих подар­ков, устро­ил ей за бес­це­нок покуп­ку с аук­ци­о­на бога­тей­ших поме­стий. С не мень­шим удо­воль­ст­ви­ем Све­то­ний гово­рит о том, что сре­ди любов­ниц Цеза­ря были и цари­цы: Эвноя, жена мавре­тан­ско­го царя Богуда, и Клео­пат­ра. При этом доволь­но подроб­но обсуж­да­ет­ся вопрос, мож­но ли Цеза­ри­о­на на самом деле счи­тать сыном Цеза­ря.

с.336 При­во­дят­ся так­же насмеш­ли­вые песен­ки, кото­рые рас­пе­ва­ли в три­ум­фах сол­да­ты и в кото­рых поми­нал­ся то Нико­мед, то дру­гие любов­ные похож­де­ния Цеза­ря, а сам он име­но­вал­ся «лысым раз­врат­ни­ком».

Спе­ци­аль­но под­чер­ки­ва­ет­ся, что Цезарь пил очень мало и ред­ко; при­во­дит­ся даже выска­зы­ва­ние Като­на о том, что «Цезарь один из всех взял­ся про­из­ве­сти государ­ст­вен­ный пере­во­рот, будучи трез­вым». Отме­ча­ет­ся и край­няя непри­хот­ли­вость в еде: на одном обеде, где было пода­но несве­жее мас­ло, Цезарь, дабы не обидеть хозя­и­на, спо­кой­но ел его, хотя дру­гие гости не были столь же веж­ли­вы.

Све­то­ний упре­ка­ет Цеза­ря в коры­сто­лю­бии: так, в Испа­нии он, как нищий, выпра­ши­вал день­ги у союз­ни­ков для упла­ты сво­их дол­гов, в Гал­лии гра­бил хра­мы и разо­рял горо­да ради обо­га­ще­ния. Он тор­го­вал сою­за­ми и цар­ства­ми, а впо­след­ст­вии лишь непри­кры­тые гра­бе­жи дали ему воз­мож­ность выне­сти огром­ные издерж­ки граж­дан­ских войн, три­ум­фов и рос­кош­ных зре­лищ.

Далее идет пере­чис­ле­ние и ана­лиз таких осо­бен­но­стей лич­но­сти Цеза­ря, на кото­рых мы уже в какой-то мере оста­нав­ли­ва­лись. Это дает нам пра­во быть более крат­ки­ми. Так, напри­мер, Све­то­ний пере­хо­дит к харак­те­ри­сти­ке Цеза­ря как ора­то­ра и писа­те­ля. Огра­ни­чим­ся лишь ссыл­кой на то, что в пер­вом слу­чае он при­во­дит весь­ма высо­кий отзыв Цице­ро­на, во вто­ром — отзы­вы того же Цице­ро­на, Гир­тия, Аси­ния Пол­ли­о­на (кри­ти­че­ский отзыв!) на мему­а­ры Цеза­ря и затем пере­чис­ля­ет дру­гие его лите­ра­тур­ные про­из­веде­ния: трак­та­ты «Об ана­ло­гии», «Анти-Катон», поэ­му «Путь», а так­же юно­ше­ские сочи­не­ния «Похва­ла Гер­ку­ле­су», тра­гедию «Эдип» и «Собра­ние изре­че­ний». Упо­ми­на­ют­ся и доне­се­ния Цеза­ря сена­ту, пись­ма Цице­ро­ну и близ­ким, при­чем извест­но, что Цезарь поль­зо­вал­ся ино­гда тай­но­пи­сью, т. е. неким шиф­ром, изо­бре­тен­ным им самим.

Доволь­но подроб­но Цезарь харак­те­ри­зу­ет­ся как пол­ко­во­дец и зна­ток воен­но­го искус­ства. Све­то­ний, как, кста­ти, и дру­гие авто­ры, отме­ча­ет не толь­ко быст­ро­ту дей­ст­вий Цеза­ря, но и его лич­ную храб­рость, при­сут­ст­вие духа, пре­зре­ние к раз­но­го рода суе­ве­ри­ям и, нако­нец, его огром­ное вли­я­ние на сол­дат, его уме­ние обра­щать­ся с ними, о чем уже доста­точ­но подроб­но с.337 гово­ри­лось выше³⁴. При­во­дит­ся мно­го при­ме­ров выступ­ле­ний Цеза­ря перед сол­да­та­ми в слу­чае их недо­воль­ства или даже воз­му­ще­ния, а так­же при­ме­ров муже­ства и пре­дан­но­сти сол­дат во вре­мя сра­же­ний.

Осо­бо под­чер­ки­ва­ет­ся вер­ность Цеза­ря сво­им кли­ен­там, забота о них, а так­же вни­ма­тель­ное и доб­рое отно­ше­ние к дру­зьям. Одна­жды, когда он ехал с Гаем Оппи­ем ночью через лес и тот вне­зап­но забо­лел, он усту­пил дру­гу един­ст­вен­ный кров и поме­ще­ние, остав­шись сам ноче­вать на голой зем­ле, под откры­тым небом. Плу­тарх, рас­ска­зы­вая о том же самом эпи­зо­де, вкла­ды­ва­ет в уста Цеза­ря сле­дую­щее изре­че­ние: «Почет­ное надо пре­до­став­лять силь­ней­шим, а необ­хо­ди­мое — сла­бей­шим»³⁵.

Све­то­ний, поми­мо все­го про­че­го, отме­ча­ет и при­род­ную, по его мне­нию, мяг­кость Цеза­ря, кото­рую тот про­яв­лял яко­бы даже в отмще­нии. Осо­бен­но он пре­воз­но­сит уме­рен­ность и мило­сер­дие Цеза­ря в ходе граж­дан­ской вой­ны и после окон­ча­тель­ной победы. Речь идет об амни­стии всех поли­ти­че­ских про­тив­ни­ков, раз­ре­ше­нии вер­нуть­ся в Ита­лию, и здесь же гово­рит­ся о вос­ста­нов­ле­нии по при­ка­за­нию Цеза­ря ста­туй Пом­пея и даже Сул­лы.

В заклю­че­ние Све­то­ний оста­нав­ли­ва­ет­ся на такой чер­те харак­те­ра Цеза­ря, как вла­сто­лю­бие. Он пере­чис­ля­ет те поче­сти, кото­рые Цезарь допус­кал и при­ни­мал «сверх меры», при­во­дит мно­го­чис­лен­ные при­ме­ры его свое­власт­ных поступ­ков, нару­шав­ших «оте­че­ские обы­чаи». Он при­во­дит так­же весь­ма над­мен­ные, а с точ­ки зре­ния ста­ро­рес­пуб­ли­кан­ских тра­ди­ций, недо­пу­сти­мые выска­зы­ва­ния Цеза­ря: «Рес­пуб­ли­ка — ничто, пустое имя без тела и вида»; «Сул­ла не раз­би­рал­ся даже в азах поли­ти­ки, если решил отка­зать­ся от дик­та­тор­ской вла­сти»; «Люди долж­ны теперь гово­рить с ним, Цеза­рем, более осто­рож­но и счи­тать его сло­ва зако­ном». А Дион Кас­сий сооб­ща­ет еще об одном выска­зы­ва­нии, кото­рое, если толь­ко счи­тать его досто­вер­ным, свиде­тель­ст­ву­ет, что по край­ней мере в вопро­се о соот­но­ше­нии сил Цезарь раз­би­рал­ся пре­крас­но и не имел ника­ких иллю­зий. «Он гово­рил, — сооб­ща­ет Дион, — что есть две вещи, кото­рые утвер­жда­ют, защи­ща­ют и умно­жа­ют власть: вой­ско и день­ги, при­чем друг без дру­га они немыс­ли­мы»³⁶.

Но «вели­чай­шую, смер­тель­ную нена­висть» Цезарь с.338 навлек на себя сво­и­ми монар­хи­че­ски­ми замаш­ка­ми, оскор­би­тель­ным отно­ше­ни­ем к сена­ту, пре­зре­ни­ем к народ­ным три­бу­нам. Поэто­му когда Све­то­ний гово­рит, что Цеза­ря «счи­та­ют повин­ным в зло­употреб­ле­нии вла­стью и уби­тым заслу­жен­но», то мож­но не без осно­ва­ний пред­по­ла­гать, что сам Све­то­ний тоже разде­ля­ет эту точ­ку зре­ния.

Теперь нам, оче­вид­но, при­дет­ся вер­нуть­ся к тому, о чем гово­ри­лось в нача­ле кни­ги, и даже в какой-то сте­пе­ни повто­рить ска­зан­ное. Посколь­ку в при­веден­ной харак­те­ри­сти­ке лич­но­сти Цеза­ря мы сле­до­ва­ли глав­ным обра­зом за Све­то­ни­ем — а он избран нами, конеч­но, не слу­чай­но, — необ­хо­ди­мо сно­ва затро­нуть вопрос об его оцен­ках и кри­те­ри­ях. На наш взгляд, мы име­ли воз­мож­ность с пре­дель­ной нагляд­но­стью убедить­ся в том, что Све­то­ний, рисуя образ Цеза­ря, гово­рит о чем угод­но — начи­ная от внеш­но­сти Цеза­ря и кон­чая его вла­сто­лю­би­ем, — но толь­ко не о нем как государ­ст­вен­ном дея­те­ле. Точ­нее, Све­то­ний отме­ча­ет как поло­жи­тель­ные, так и отри­ца­тель­ные каче­ства Цеза­ря-поли­ти­ка: с одной сто­ро­ны, его незло­би­вость и так­ти­ку cle­men­tia, с дру­гой — его над­мен­ность, свое­вла­стие и монар­хи­че­ские устрем­ле­ния в послед­ние годы жиз­ни, но о Цеза­ре-рефор­ма­то­ре и «вос­ста­но­ви­те­ле государ­ства» после потря­се­ний граж­дан­ской вой­ны в самой харак­те­ри­сти­ке не гово­рит­ся ни сло­ва. Прав­да, Све­то­ний сооб­ща­ет об «устрой­стве государ­ст­вен­ных дел» Цеза­рем, вклю­чая даже неосу­щест­влен­ные про­ек­ты, но он явно воз­дер­жи­ва­ет­ся от каких-либо оце­нок. Оче­вид­но, по этой же при­чине вопрос о Цеза­ре как государ­ст­вен­ном дея­те­ле не при­сут­ст­ву­ет в самой харак­те­ри­сти­ке, где нель­зя было бы избе­жать оце­ноч­но­го момен­та. Одна­ко те отри­ца­тель­ные чер­ты Цеза­ря-поли­ти­ка, кото­ры­ми и завер­ша­ет­ся харак­те­ри­сти­ка в целом, дают нам, как уже отме­ча­лось, пред­став­ле­ние об истин­ном отно­ше­нии Све­то­ния к это­му вопро­су³⁷.

Быть может, избе­гая в сво­ей раз­вер­ну­той, все­сто­рон­ней харак­те­ри­сти­ке оцен­ки Цеза­ря как государ­ст­вен­но­го дея­те­ля, Све­то­ний был не так уж не прав. Суть вопро­са, на наш взгляд, конеч­но, не в том, чтобы поло­жи­тель­но или, наобо­рот, отри­ца­тель­но отне­стись к этой дея­тель­но­сти, но в том, что Све­то­нию уда­лось — слу­чай­но или не слу­чай­но — нащу­пать наи­бо­лее сла­бое место Цеза­ря. Ибо в про­ти­во­вес суще­ст­ву­ю­щей со с.339 вре­мен Момм­зе­на и до сих пор широ­ко рас­про­стра­нен­ной в запад­ной исто­рио­гра­фии точ­ке зре­ния, соглас­но кото­рой Цезарь дол­жен быть вклю­чен в сонм вели­чай­ших государ­ст­вен­ных дея­те­лей, про­ла­га­те­лей новых путей, стро­и­те­лей новых поли­ти­че­ских систем, мы хотим обос­но­вать несколь­ко иной взгляд.

Нач­нем, как и Све­то­ний, с того, что, так ска­зать, «лежит на поверх­но­сти»: с лич­но­сти Цеза­ря. Цезарь — и это не вызы­ва­ет ника­ких сомне­ний — бле­стя­щий, широ­ко и раз­но­сто­ронне ода­рен­ный чело­век. Но такая широ­кая ода­рен­ность в самой себе уже таит некую опас­ность. Опас­ность эта заклю­ча­ет­ся в том, что при таком мно­го­об­ра­зии талан­тов и заня­тий в чем-то, в какой-то обла­сти неиз­беж­но при­хо­дит­ся быть диле­тан­том. В чем же? Есте­ствен­но пред­по­ло­жить, что в том, в чем нет ни доста­точ­но­го опы­та, ни под­готов­ки.

Цезарь как пол­ко­во­дец был про­фес­сио­наль­но под­готов­лен, опы­тен; как поли­ти­че­ский дея­тель фору­ма — уме­лый интри­ган, боец, при­учен­ный не падать духом от неудач; как дипло­мат — доста­точ­но гибок и кова­рен, и толь­ко как государ­ст­вен­ный дея­тель он не имел ни вре­ме­ни, ни прак­ти­ки, ни опы­та. Да и как он мог все это иметь или при­об­ре­сти, если после нача­ла граж­дан­ской вой­ны он про­был в Риме немно­гим более года. А «государ­ст­вен­ный дея­тель» — это такая про­фес­сия, кото­рая, быть может, боль­ше, чем любая дру­гая, тре­бу­ет поми­мо при­род­ных качеств и склон­но­сти еще огром­но­го прак­ти­че­ско­го опы­та.

Пожа­луй, целе­со­об­раз­но про­ве­сти неко­то­рое раз­гра­ни­че­ние меж­ду поня­ти­я­ми «поли­ти­че­ская» и «государ­ст­вен­ная» дея­тель­ность. Вся­кий государ­ст­вен­ный дея­тель (если толь­ко он дея­тель!) — поли­тик, но дале­ко не вся­кий поли­тик — государ­ст­вен­ный дея­тель. Цезарь, как нам пре­крас­но извест­но, имел доволь­но боль­шой опыт поли­ти­че­ской дея­тель­но­сти и карье­ры, но это был опыт сенат­ских заку­лис­ных интриг, в луч­шем слу­чае опыт бое­вых схва­ток на фору­ме, а когда он вдруг ока­зал­ся в роли гла­вы государ­ства, то, во-пер­вых, он не был к это­му доста­точ­но под­готов­лен, а во-вто­рых, мог зани­мать­ся «устрой­ст­вом государ­ст­вен­ных дел» лишь урыв­ка­ми, почти все вре­мя в ходе воен­ных дей­ст­вий (за исклю­че­ни­ем послед­них пяти меся­цев). Вот поче­му как государ­ст­вен­ный дея­тель он с.340 ока­зал­ся диле­тан­том (пусть даже талант­ли­вым диле­тан­том!), а в каком-то смыс­ле даже и «неудач­ни­ком».

Но все это сооб­ра­же­ния сугу­бо пред­ва­ри­тель­но­го харак­те­ра. Гораздо важ­нее для под­твер­жде­ния нашей оцен­ки Цеза­ря решить вопрос о том, ста­вил ли он перед собой как цель созда­ние импе­рии, думал ли он о себе как о монар­хе, о царе. Стро­го гово­ря, это даже не один, но два, и при­том раз­лич­ных, вопро­са. И нам пред­став­ля­ет­ся, что на пер­вый вопрос может быть дан толь­ко отри­ца­тель­ный ответ. Мы не сомне­ва­ем­ся, что перед умст­вен­ным взо­ром Цеза­ря, реаль­но­го поли­ти­ка, актив­но­го прак­ти­че­ско­го дея­те­ля, нико­гда не воз­ни­ка­ла, да и не мог­ла воз­ник­нуть кон­цеп­ция «демо­кра­ти­че­ской монар­хии» или «прин­ци­па­та» или даже иде­ал монар­хии элли­ни­сти­че­ско­го типа, ибо все это — лишь ретро­спек­тив­ные постро­е­ния новей­ших исто­ри­ков, типич­ные «каби­нет­ные» измыш­ле­ния.

Что же каса­ет­ся дру­го­го вопро­са, т. е. наме­ре­ний и стрем­ле­ний Цеза­ря, свя­зан­ных с цар­ским вен­цом, то здесь, пожа­луй, труд­нее прий­ти к како­му-то опре­де­лен­но­му выво­ду. По всей веро­ят­но­сти, Цезарь, пусть даже с извест­ны­ми коле­ба­ни­я­ми, все же при­ме­рял­ся к этой роли и не исклю­чал подоб­но­го вари­ан­та. Для нас в дан­ном слу­чае пред­став­ля­ет инте­рес не само это наме­ре­ние, как тако­вое, но два свя­зан­ных с ним момен­та. Во-пер­вых, сле­ду­ет со всей опре­де­лен­но­стью под­черк­нуть, что стрем­ле­ние к цар­ско­му вен­цу (если тако­вое даже име­лось!) вовсе не рав­но­знач­но нали­чию идеи или «кон­цеп­ции» импе­рии (если под послед­ней под­ра­зу­ме­вать некое тео­ре­ти­че­ское постро­е­ние). Во-вто­рых, доста­точ­но хоро­шо извест­но, что не Цезарь был созда­те­лем систе­мы, харак­те­ри­зу­ю­щей государ­ст­вен­ный строй так назы­вае­мой ран­ней импе­рии. Но если это так и если Цезарь не был, вопре­ки всем суще­ст­ву­ю­щим утвер­жде­ни­ям, твор­цом импе­рии, так ска­зать, на деле, то нель­зя ли его счи­тать твор­цом в потен­ции, т. е. счи­тать, что, не создав импе­рию как реаль­ность, он тем не менее создал ее как воз­мож­ность? Да, импе­рия как воз­мож­ность, ско­рее даже как неиз­беж­ность во вре­ме­на Цеза­ря уже сто­я­ла «в поряд­ке дня», но созда­ва­ли ее, конеч­но, не Цезарь, не Анто­ний, не Август — ее «созда­ва­ла» сама исто­рия, сама диа­лек­ти­ка раз­ви­тия рим­ской поли­ти­че­ской жиз­ни и борь­бы.

В этой свя­зи воз­ни­ка­ет вопрос, кото­рый все­гда с.341 актив­но обсуж­дал­ся (и ныне еще обсуж­да­ет­ся) как в зару­беж­ной, так и в оте­че­ст­вен­ной исто­рио­гра­фии. Это вопрос о харак­те­ре пере­хо­да от рес­пуб­ли­ки к импе­рии. Как извест­но, в зару­беж­ной исто­рио­гра­фии широ­ко рас­про­стра­не­на точ­ка зре­ния, в соот­вет­ст­вии с кото­рой граж­дан­ские вой­ны, осо­бен­но вто­рой поло­ви­ны I в. до н. э., рас­смат­ри­ва­ют­ся как рево­лю­ция, а Цезарь, Марк Анто­ний, Окта­виан — как рево­лю­ци­он­ные вожди³⁸. В совет­ской исто­рио­гра­фии такая точ­ка зре­ния широ­ко­го хож­де­ния не име­ет. Наи­бо­лее реши­тель­но про­тив нее высту­пал в свое вре­мя Н. А. Маш­кин, счи­тая, что посколь­ку «ни Окта­виан, ни его союз­ни­ки не ста­ви­ли сво­ей целью уста­нов­ле­ние каче­ст­вен­но ново­го соци­аль­но­го строя», то пере­ход к импе­рии нель­зя счи­тать рево­лю­ци­ей³⁹.

Но дело, конеч­но, не в целях и зада­чах, кото­рые в дан­ном слу­чае ста­ви­лись Окта­виа­ном или кем-либо из его «союз­ни­ков». С нашей точ­ки зре­ния, вполне допу­сти­мо и пра­во­мер­но гово­рить о рево­лю­ци­он­ном харак­те­ре пере­хо­да от рим­ской рес­пуб­ли­ки к импе­рии. Вопрос заклю­ча­ет­ся лишь в том, к каким имен­но собы­ти­ям сле­ду­ет при­ла­гать поня­тие рево­лю­ции. Нам пред­став­ля­ет­ся, что это поня­тие долж­но быть при­ло­же­но не к граж­дан­ским вой­нам середи­ны и кон­ца I в. до н. э., непо­сред­ст­вен­но при­вед­шим к уста­нов­ле­нию поли­ти­че­ско­го режи­ма импе­рии, но к более ран­ним собы­ти­ям, начи­ная от дви­же­ния Грак­хов и вплоть до так назы­вае­мой Союз­ни­че­ской вой­ны. При­чем есть все осно­ва­ния счи­тать эту вой­ну — гран­ди­оз­ное вос­ста­ние ита­лий­ско­го кре­стьян­ства — выс­шим эта­пом раз­ви­тия дви­же­ния.

Каков же был харак­тер рево­лю­ции? Начав­шись в эпо­ху Грак­хов в срав­ни­тель­но узкой, локаль­ной среде рим­ско­го кре­стьян­ства, дви­же­ние ко вре­ме­ни Союз­ни­че­ской вой­ны при­об­ре­ло обще­ита­лий­ский раз­мах. Почти с само­го нача­ла оно име­ло тен­ден­цию пере­ра­с­ти в граж­дан­скую вой­ну (собы­тия, свя­зан­ные с дея­тель­но­стью Грак­хов, и т. д.). Что каса­ет­ся внут­рен­не­го содер­жа­ния дви­же­ния, то оно, на наш взгляд, может быть опре­де­ле­но как рево­лю­ция про­тив Рима-поли­са, про­тив ста­ро­рим­ской ари­сто­кра­тии, про­тив круп­но­го земле­вла­де­ния, или, ины­ми сло­ва­ми, как борь­ба ита­лий­ско­го кре­стьян­ства за зем­лю и поли­ти­че­ские пра­ва. Это была — mu­ta­tis mu­tan­dis — в сво­ей с.342 осно­ве та же борь­ба, кото­рую вели неко­гда рим­ские пле­беи про­тив пат­ри­ци­ев, с той, конеч­но, суще­ст­вен­ной раз­ни­цей, что она воз­ро­ди­лась в новых усло­ви­ях и на рас­ши­рен­ной осно­ве (т. е. в обще­ита­лий­ском мас­шта­бе). И если борь­ба пат­ри­ци­ев и пле­бе­ев завер­ши­лась в свое вре­мя отнюдь не победой широ­ких сло­ев плеб­са, но более ком­про­мисс­ным резуль­та­том, а имен­но сли­я­ни­ем пат­ри­ци­ан­ско-пле­бей­ской вер­хуш­ки, то нет ниче­го уди­ви­тель­но­го, что и в дан­ном слу­чае пло­да­ми рево­лю­ции вос­поль­зо­ва­лись не сами широ­кие мас­сы, но неко­то­рые — в то вре­мя наи­бо­лее дея­тель­ные и «пер­спек­тив­ные» — фрак­ции гос­под­ст­ву­ю­ще­го клас­са. Дело рево­лю­ции в прин­ци­пе было завер­ше­но Союз­ни­че­ской вой­ной, а граж­дан­ские вой­ны вто­рой поло­ви­ны I в. до н. э. — это уже послед­ст­вия рево­лю­ции, ибо теперь борь­ба шла за то, в инте­ре­сах какой груп­пи­ров­ки или фрак­ции гос­под­ст­ву­ю­ще­го клас­са будут исполь­зо­ва­ны и окон­ча­тель­но «при­спо­соб­ле­ны» заво­е­ва­ния рево­лю­ции.

Тако­ва, как извест­но, судь­ба не толь­ко этой, но и мно­гих дру­гих рево­лю­ций, направ­лен­ных, гово­ря сло­ва­ми Энгель­са, в защи­ту «соб­ст­вен­но­сти одно­го вида» про­тив «соб­ст­вен­но­сти дру­го­го вида»⁴⁰. Поэто­му они обла­да­ют — опять-таки mu­ta­tis mu­tan­dis — рядом сход­ных черт. Веро­ят­но, и те собы­тия, кото­рые мы в про­ти­во­вес гос­под­ст­ву­ю­щей в зару­беж­ной исто­рио­гра­фии точ­ке зре­ния не можем отне­сти к фак­там и собы­ти­ям самой рево­лю­ции, име­ют, услов­но гово­ря, сво­их «ана­ло­гов» в исто­рии позд­ней­ших рево­лю­ци­он­ных дви­же­ний. В этом смыс­ле рим­ская рево­лю­ция II—I вв. до н. э. зна­ла свой тер­мидор (пере­во­рот Сул­лы), свое 18 брю­ме­ра (дик­та­ту­ра Цеза­ря) и, нако­нец, дли­тель­ную и проч­ную рестав­ра­цию (прин­ци­пат Авгу­ста).

Суще­ст­ву­ет и поныне поль­зу­ет­ся доволь­но широ­ким рас­про­стра­не­ни­ем поня­тие «цеза­ризм». Оно име­ет мно­го раз­лич­ных тол­ко­ва­ний. Одна­ко, вме­сто того чтобы при­со­еди­нить­ся к одно­му из них или дать какую-то соб­ст­вен­ную интер­пре­та­цию, мы счи­та­ли бы более пра­виль­ным высту­пить про­тив это­го поня­тия вооб­ще. И в самом деле, како­во его содер­жа­ние? Что имен­но пони­ма­ет­ся под сло­вом «цеза­ризм» и насколь­ко то, что под­ра­зу­ме­ва­ет­ся под этим сло­вом, име­ет в дей­ст­ви­тель­но­сти отно­ше­ние к Цеза­рю?

с.343 Если под «цеза­риз­мом» под­ра­зу­ме­ва­ет­ся насиль­ст­вен­ный захват еди­но­лич­ной вла­сти, захват вла­сти при опо­ре на армию, то раз­ве Цезарь был пер­воот­кры­ва­те­лем это­го пути? Он имел нема­ло пред­ше­ст­вен­ни­ков, при­чем не толь­ко в Риме (Сул­ла), но — в дру­гих усло­ви­ях и в дру­гом мас­шта­бе — сре­ди позд­них (Дио­ни­сий) и даже ран­них гре­че­ских тира­нов. Прин­цип, как тако­вой, был изве­стен, «открыт» задол­го до Цеза­ря.

Если «цеза­ризм» не толь­ко воен­ная дик­та­ту­ра, но и лави­ро­ва­ние меж­ду раз­лич­ны­ми клас­са­ми обще­ства, попыт­ка при­ми­ре­ния всех «пар­тий» под эгидой над­клас­со­во­го вла­сти­те­ля⁴¹, то, даже пред­по­ло­жив, хотя это дале­ко не бес­спор­но, что Цезарь стре­мил­ся к такой цели, экс­пе­ри­мент в ито­ге ока­зал­ся, как мы зна­ем, настоль­ко неудач­ным, что едва ли заслу­жи­вал быть назван­ным по име­ни того, кто столь неуме­ло его про­вел.

И нако­нец, если счи­тать, что под «цеза­риз­мом» сле­ду­ет глав­ным обра­зом пони­мать захват вла­сти не толь­ко ради ее самой, но ради реа­ли­за­ции какой-то высо­кой идеи, напри­мер идеи новой миро­вой дер­жа­вы, то все, что гово­ри­лось выше о кон­крет­ной дея­тель­но­сти Цеза­ря и о свя­зи ее с подоб­ны­ми иде­я­ми, лишь еще раз под­твер­жда­ет бес­со­дер­жа­тель­ность само­го поня­тия и непра­во­мер­ность наиме­но­ва­ния.

Н. А. Маш­кин в «Прин­ци­па­те Авгу­ста» отме­ча­ет, что поня­тие и тер­мин «цеза­ризм» были широ­ко рас­про­стра­не­ны в поли­ти­че­ской лите­ра­ту­ре середи­ны XIX в. и часто употреб­ля­лись как сино­ним поня­тий «бона­пар­тизм» и «импе­ри­а­лизм». Затем автор вполне спра­вед­ли­во ссы­ла­ет­ся на извест­ные сло­ва К. Марк­са из пред­и­сло­вия к «Восем­на­дца­то­му брю­ме­ра Луи Бона­пар­та»: «В заклю­че­ние выра­жаю надеж­ду, что мое сочи­не­ние будет спо­соб­ст­во­вать устра­не­нию ходя­чей — осо­бен­но теперь в Гер­ма­нии — шко­ляр­ской фра­зы о так назы­вае­мом цеза­риз­ме»⁴². Не менее спра­вед­ли­во автор под­чер­ки­ва­ет, что Маркс отка­зы­вал­ся от употреб­ле­ния поня­тия «цеза­ризм» как обще­ис­то­ри­че­ской кате­го­рии. Но вме­сте с тем Н. А. Маш­кин, на наш взгляд не совсем после­до­ва­тель­но, счи­та­ет, что «рим­ский цеза­ризм име­ет неко­то­рые общие чер­ты с бона­пар­тиз­мом», воз­ни­кая в резуль­та­те узур­па­ции, опи­ра­ясь на армию, лави­руя «меж­ду раз­лич­ны­ми с.344 соци­аль­ны­ми груп­па­ми». Наи­бо­лее глу­бо­кое раз­ли­чие, по мне­нию Н. А. Маш­ки­на, меж­ду цеза­риз­мом и бона­пар­тиз­мом «заклю­ча­ет­ся в отно­ше­нии их к клас­сам совре­мен­но­го им обще­ства»⁴³.

Из выска­зан­ных нами сооб­ра­же­ний о поня­тии и тер­мине «цеза­ризм» сле­ду­ет, что мы склон­ны занять куда более край­нюю пози­цию: не искать черт сход­ства меж­ду цеза­риз­мом и бона­пар­тиз­мом, но, наобо­рот, взять под сомне­ние пра­во­мер­ность суще­ст­во­ва­ния само­го поня­тия «цеза­ризм». Более того, мы склон­ны счи­тать, что это поня­тие, мало­со­дер­жа­тель­ное по суще­ству, слу­жит лишь как бы ино­на­зва­ни­ем или «псев­до­ни­мом» поня­тия бона­пар­тизм, да и воз­ник­ло оно впер­вые, види­мо, в эпо­ху напо­лео­нов­ских войн и импе­рии.

Выше было упо­мя­ну­то и о том, что вовсе не Цеза­рю долж­на быть при­пи­са­на честь созда­ния поли­ти­че­ской систе­мы, харак­те­ри­зу­ю­щей строй ран­ней импе­рии. Оче­вид­но, эта исто­ри­че­ская заслу­га при­над­ле­жит его пре­ем­ни­ку, т. е. Авгу­сту. Кста­ти, подоб­ное утвер­жде­ние, и об этом тоже гово­ри­лось⁴⁴, пол­но­стью соот­вет­ст­ву­ет рим­ской исто­ри­че­ской тра­ди­ции. Поэто­му любая оцен­ка Цеза­ря как государ­ст­вен­но­го дея­те­ля будет непол­ной, недо­ста­точ­ной и, веро­ят­но, даже не объ­ек­тив­ной, если отка­зать­ся от попыт­ки срав­ни­тель­ной харак­те­ри­сти­ки, сопо­став­ле­ния «режи­мов» Цеза­ря и Авгу­ста. По всей веро­ят­но­сти, тако­го рода сопо­став­ле­ние, про­во­ди­мое осно­ва­тель­но и деталь­но, тре­бу­ет осо­бо­го иссле­до­ва­ния, но мы в дан­ном слу­чае огра­ни­чим­ся сооб­ра­же­ни­я­ми и выво­да­ми само­го обще­го харак­те­ра⁴⁵. При­чем, гово­ря «режим Цеза­ря» или «режим Авгу­ста», мы поль­зу­ем­ся эти­ми тер­ми­на­ми услов­но, с той ого­вор­кой, что рас­смат­ри­ва­ем дан­ные «режи­мы» не как про­дукт дея­тель­но­сти выше­по­име­но­ван­ных исто­ри­че­ских лич­но­стей, но как порож­де­ние опре­де­лен­ной обста­нов­ки и усло­вий соци­аль­но-поли­ти­че­ской борь­бы.

Учи­ты­вая дан­ную ого­вор­ку, мы счи­та­ем вполне допу­сти­мым утвер­ждать в про­ти­во­вес наи­бо­лее рас­про­стра­нен­ной точ­ке зре­ния, суще­ст­ву­ю­щей со вре­ме­ни выхо­да в свет неод­но­крат­но цити­ро­ван­ной нами работы Эд. Мей­е­ра о монар­хии Цеза­ря, тот факт, что Август в прин­ци­пе был после­до­ва­тель­ным уче­ни­ком и про­дол­жа­те­лем Цеза­ря. Одна­ко, не гово­ря уже с.345 о раз­ли­чии тем­пе­ра­мен­тов, сле­ду­ет преж­де все­го под­черк­нуть раз­ли­чие мето­дов, по пово­ду кото­рых один немец­кий исто­рик не без ост­ро­умия заме­тил, что Август как бы затор­мо­зил тем­пы раз­ви­тия, взя­тые в свое вре­мя Цеза­рем, при­чем в такой сте­пе­ни, что созда­ва­лось впе­чат­ле­ние: он не столь­ко про­дол­жа­ет поли­ти­че­скую линию Цеза­ря, сколь­ко про­ти­во­по­став­ля­ет себя ей. Этот же исто­рик гово­рит о край­ней «осто­рож­но­сти» Авгу­ста, часто застав­ляв­шей пред­по­ла­гать про­ти­во­по­лож­ное тому, что он желал на самом деле. Но исто­рик не отри­ца­ет того, что Август во «мно­гих отно­ше­ни­ях» был про­дол­жа­те­лем Цеза­ря⁴⁶.

Рас­суж­дая в этом плане об Авгу­сте, оче­вид­но, сле­ду­ет иметь в виду по край­ней мере два обсто­я­тель­ства: а) Август отнюдь не огуль­но про­дол­жал все то, что в свое вре­мя было сде­ла­но или толь­ко наме­че­но Цеза­рем, но, так ска­зать, «твор­че­ски» отби­рал (кое-что отбра­сы­вая) отдель­ные эле­мен­ты это­го наслед­ства; б) нечто, уже «ото­бран­ное», что у Цеза­ря, как пра­ви­ло, было вызва­но к жиз­ни «теку­щи­ми потреб­но­стя­ми», а пото­му и выгляде­ло лишь наме­ком или доволь­но изо­ли­ро­ван­ной акци­ей, он раз­ви­вал в систе­му. В осно­ве этих мето­дов и осо­бен­но­стей лежа­ло по суще­ству более глу­бо­кое раз­ли­чие — раз­ли­чие меж­ду дей­ст­ви­я­ми «поли­ти­ка» и «государ­ст­вен­но­го дея­те­ля». Отно­ше­ние к вла­сти тоже было раз­лич­ным: если один из них лишь поль­зо­вал­ся сосре­дото­чен­ной в его руках неогра­ни­чен­ной вла­стью и поль­зо­вал­ся, так ска­зать, «пер­со­наль­но», то дру­гой был занят тем, что упор­но и после­до­ва­тель­но созда­вал аппа­рат вла­сти. Имен­но поэто­му режим Цеза­ря был не чем иным, как сум­мой отдель­ных меро­при­я­тий (пусть порой очень своевре­мен­ных, даже имев­ших важ­ное государ­ст­вен­ное зна­че­ние), но отнюдь не систе­мой и, стро­го гово­ря, не «режи­мом», в то вре­мя как «режим» Авгу­ста — это уже явно государ­ст­вен­ная систе­ма.

«Режим» Авгу­ста отли­чал­ся от цеза­ре­ва хотя бы тем — и этот момент отнюдь не сле­ду­ет счи­тать лег­ко­вес­ным, побоч­ным, не заслу­жи­ваю­щим серь­ез­но­го вни­ма­ния, — что систе­ма (или фор­ма) прав­ле­ния, уста­но­вив­ша­я­ся при Авгу­сте, полу­чи­ла офи­ци­аль­но при­знан­ное наиме­но­ва­ние. Это была «вос­ста­нов­лен­ная рес­пуб­ли­ка» (res pub­li­ca res­ti­tu­ta), и подоб­ное утвер­жде­ние под­дер­жи­ва­лось всей мощью пра­ви­тель­ст­вен­ной с.346 про­па­ган­ды. Кста­ти ска­зать, имен­но при Авгу­сте поли­ти­че­ской про­па­ган­де начи­на­ет при­да­вать­ся чрез­вы­чай­но важ­ное зна­че­ние и она впер­вые при­об­ре­та­ет чер­ты государ­ст­вен­но­го пред­при­я­тия.

Сле­до­ва­тель­но, вся­кое откры­тое несо­гла­сие с офи­ци­аль­ным назва­ни­ем суще­ст­ву­ю­ще­го режи­ма мог­ло рас­смат­ри­вать­ся как вред­ное ина­ко­мыс­лие, как сво­его рода фрон­да, а пото­му в зави­си­мо­сти от воли прин­цеп­са мог­ло более или менее реши­тель­но подав­лять­ся. Во вся­ком слу­чае был дан заве­рен­ный государ­ст­вом эта­лон. Роко­вой же ошиб­кой Цеза­ря как государ­ст­вен­но­го дея­те­ля было то досад­ное обсто­я­тель­ство, что его «режим» не имел ника­ко­го офи­ци­аль­но выра­жен­но­го наиме­но­ва­ния и, сле­до­ва­тель­но, воз­мож­ность его опре­де­ле­ния пре­до­став­ля­лась как бы самим граж­да­нам. Эти же послед­ние поче­му-то доволь­но еди­но­душ­но опре­де­ля­ли его не ина­че как «цар­ство» (reg­num), «тира­ния» и т. п.⁴⁷.

Соот­вет­ст­во­ва­ло ли то офи­ци­аль­ное назва­ние, кото­рое при­сво­ил Август сво­е­му режи­му, его внут­рен­не­му содер­жа­нию? Конеч­но, нет! Это вели­ко­леп­но пони­мал сам Август, это пони­ма­ли или во вся­ком слу­чае мог­ли пони­мать его совре­мен­ни­ки и под­дан­ные, но это уже не име­ло решаю­ще­го зна­че­ния.

Едва ли на самом деле важ­но, насколь­ко всерь­ез совре­мен­ни­ки Авгу­ста вери­ли в то, что он явля­ет­ся богом, важ­но лишь то, что офи­ци­аль­но он счи­тал­ся тако­вым и в его честь воз­дви­га­лись вполне реаль­но суще­ст­во­вав­шие жерт­вен­ни­ки и хра­мы. Так же обсто­ит дело с лозун­гом res pub­li­ca res­ti­tu­ta, кото­рый был уже не толь­ко лозун­гом, но и офи­ци­аль­но при­знан­ным опре­де­ле­ни­ем реаль­но суще­ст­во­вав­ше­го государ­ст­вен­но­го строя⁴⁸.

Одна­ко при подоб­ном пони­ма­нии «режи­ма» Авгу­ста, т. е. сущ­но­сти «прин­ци­па­та», ста­но­вит­ся более чем оче­вид­ным вто­ро­сте­пен­ное, под­соб­ное зна­че­ние тех его атри­бу­тов, кото­рые неред­ко при­ни­ма­лись за «чистую моне­ту». К тако­го рода атри­бу­там, без­услов­но, отно­сит­ся и пре­сло­ву­тая auc­to­ri­tas Авгу­ста, кото­рая дав­но уже пре­бы­ва­ет в цен­тре вни­ма­ния всех иссле­до­ва­те­лей прин­ци­па­та и кото­рая то при­зна­ет­ся, то, наобо­рот, не при­зна­ет­ся государ­ст­вен­но-пра­во­вой осно­вой это­го поли­ти­че­ско­го режи­ма⁴⁹. То же самое может быть ска­за­но и по пово­ду всех дру­гих с.347 попы­ток уяс­нить суще­ство прин­ци­па­та, исхо­дя при этом из фор­маль­но-юриди­че­ских кри­те­ри­ев и поня­тий, а не из его соци­аль­но-поли­ти­че­ской сущ­но­сти.

В заклю­че­ние еще один вопрос, отно­ся­щий­ся к лич­но­сти Цеза­ря и оцен­ке ее исто­ри­че­ско­го зна­че­ния, вопрос, кото­рый, на наш взгляд, откры­ва­ет воз­мож­ность како­го-то ново­го, не совсем обыч­но­го аспек­та этой оцен­ки.

Несо­мнен­но, что в эпо­ху рево­лю­ци­он­ных потря­се­ний, когда сме­ща­ют­ся целые пла­сты собы­тий, когда идет лом­ка усто­яв­ших­ся отно­ше­ний, обы­ча­ев, инсти­ту­тов, когда, нако­нец, в эту лом­ку втя­ну­ты боль­шие мас­сы людей, как и было в Риме в эпо­ху пере­хо­да от рес­пуб­ли­ки к импе­рии, совер­шен­но неиз­беж­ны жерт­вы, и, разу­ме­ет­ся, не малые. Но жерт­вы жерт­вам рознь: быва­ют жерт­вы хотя и неиз­беж­ные, но как бы бес­цель­ные, необя­за­тель­ные, и вме­сте с тем все­гда быва­ют нуж­ные, даже необ­хо­ди­мые жерт­вы. При­чем это жерт­вы, так ска­зать, «с той и с дру­гой сто­ро­ны барри­кад». Но они дей­ст­ви­тель­но необ­хо­ди­мы, ибо не толь­ко отли­ча­ют, зна­ме­ну­ют собой сме­ну эпох, но и содей­ст­ву­ют этой смене.

В Риме были, конеч­но, такие необ­хо­ди­мые жерт­вы «со сто­ро­ны» рес­пуб­ли­ки, и это были люди, кото­рые слиш­ком дол­го, упор­но, а глав­ное, с явным опозда­ни­ем вели борь­бу, отста­и­вая обре­чен­ное дело. Поэто­му их жда­ла гибель. Они и гиб­ли: одни — более ярко и дра­ма­тич­но, дру­гие — неза­мет­но, не оста­вив ника­ких сле­дов в исто­рии. К чис­лу наи­бо­лее ярких, тра­ги­че­ских и вме­сте с тем необ­хо­ди­мых жертв обре­чен­но­го дела при­над­ле­жал Цице­рон. Но были в Риме необ­хо­ди­мые жерт­вы и с дру­гой сто­ро­ны. Это те, кто воль­но или неволь­но, созна­тель­но или безот­чет­но, но слиш­ком рано высту­пал «со сто­ро­ны» гряду­щей импе­рии, «пред­вос­хи­щал» собы­тия и искал опо­ры в чем-то еще неофор­мив­шем­ся, неусто­яв­шем­ся. К чис­лу таких необ­хо­ди­мых и неиз­беж­ных жертв при­над­ле­жал Цезарь.

Вот поче­му «про­бле­ма» Цеза­ря, быть может, вовсе не про­бле­ма «тира­нии», или «бона­пар­тиз­ма», или «иде­аль­ной монар­хии», но в боль­шей сте­пе­ни про­бле­ма под­готов­ки поч­вы для новой поли­ти­че­ской систе­мы. Это — одна из необ­хо­ди­мей­ших жертв в обще­ис­то­ри­че­ском плане. Что же каса­ет­ся тра­гедии Цеза­ря как лич­но­сти, то она заклю­ча­лась в том, что эта яркая, с.348 импуль­сив­ная, «волюн­та­рист­ская» лич­ность была абсо­лют­но про­ти­во­по­ка­за­на надви­гаю­щей­ся бюро­кра­ти­че­ской, без­душ­ной и все ниве­ли­ру­ю­щей систе­ме. Здесь тре­бо­вал­ся уже не блеск, но уме­рен­ность, не талант, но здра­вый смысл, не оза­ре­ние, но рас­чет. Окта­виан Август, кото­рый был лишь блед­ной тенью на фоне Цеза­ря, кото­рый был все­гда холо­ден и осто­ро­жен, кото­рый был вопло­ще­ни­ем здра­во­мыс­лия и тор­же­ст­вом рас­судоч­но­сти, кото­рый не совер­шил ни одной ошиб­ки, ни одно­го так­ти­че­ско­го про­ма­ха, кото­рый даже со сво­ей женой Ливи­ей в каких-то слу­ча­ях гово­рил по зара­нее заготов­лен­но­му кон­спек­ту⁵⁰ и кото­рый, в соот­вет­ст­вии со сво­и­ми соб­ст­вен­ны­ми пред­смерт­ны­ми сло­ва­ми, играл всю жизнь наме­чен­ную роль и был непре­взой­ден­ным лицеде­ем, — вот кто не про­сто под­хо­дил, но был нужен, даже необ­хо­дим систе­ме импе­рии, кто стал пер­вым рим­ским импе­ра­то­ром в совер­шен­но новом зна­че­нии это­го сло­ва — и по име­ни, и по суще­ству.