Картины из бытовой истории Рима
в эпоху от Августа до конца династии Антонинов.
Часть I.

с.261

V. ЖЕНЩИНЫ.

Если вооб­ще харак­те­ри­сти­ка опи­сы­вае­мой здесь эпо­хи ока­зы­ва­ет­ся тем менее пол­ной, чем боль­ше она опи­ра­ет­ся на слу­чай­ные раз­бро­сан­ные и зача­стую одно­сто­рон­ние свиде­тель­ства, то осо­бен­но это ска­зы­ва­ет­ся отно­си­тель­но жиз­ни жен­щин, где труд­нее все­го соста­вить себе дель­ное пред­став­ле­ние. Кро­ме того, дошед­шие до нас сведе­ния, в боль­шин­стве слу­ча­ев, отно­сят­ся к жен­щи­нам выс­ших клас­сов.

Деви­чья жизнь рим­ля­нок про­дол­жа­лась недол­го: не успе­ва­ли они вырас­ти, как их уже обру­ча­ли и выда­ва­ли замуж. Дет­ские того вре­ме­ни во мно­гом похо­ди­ли на совре­мен­ные: те же жела­ния и заботы мате­рей, род­ст­вен­ниц и нянек; те же вну­шен­ные неж­но­стью лас­ка­тель­ные име­на (птич­ка, голуб­ка, малень­кая воро­на, матуш­ка, барыш­ня)¹, шут­ли­вый язык, под­ра­жаю­щей дет­ско­му лепе­ту², и колы­бель­ные пес­ни кор­ми­лиц (ля-ля, ля-ля, ля-ля, спи, дет­ка, или соси)³; те же погре­муш­ки и дет­ские успо­ко­и­тель­ные сред­ства (напри­мер, уда­рить камень, о кото­рый ушиб­ся ребе­нок)⁴, все­воз­мож­ные суе­ве­рия, свя­зан­ные со все­ми момен­та­ми раз­ви­тия ребен­ка (лоша­ди­ные и каба­ньи клы­ки при­вя­зы­ва­ли, напри­мер, детям, как сред­ство, облег­чаю­щее про­ре­за­ние зубов)⁵, боязнь дур­но­го гла­за и бес­чис­лен­ные сред­ства и аму­ле­ты про­тив него⁶. Чтобы защи­тить детей от ноч­ных чудо­вищ, кото­рые выса­сы­ва­ют кровь (стриг), к их пелен­кам при­вя­зы­ва­ли чес­нок⁷, а на окно кла­ли вет­ки боярыш­ни­ка⁸. Если мате­ри слу­ча­лось прой­ти мимо хра­ма Вене­ры, то уста ее шеп­та­ли молит­ву, в кото­рой она про­си­ла боги­ню даро­вать ее доче­ри кра­соту, и при­со­еди­ня­ла к ней обет⁹. Кро­ме того, поль­зо­ва­лись, конеч­но, все­ми сред­ства­ми, кото­рые мог­ли содей­ст­во­вать раз­ви­тию без­уко­риз­нен­ной фигу­ры. Грудь девоч­ки накреп­ко зашну­ро­вы­ва­ли бин­та­ми, чтобы рез­че высту­па­ли бока, но вслед­ст­вие небреж­но­сти или неопыт­но­сти нянек, часто слу­ча­лись искрив­ле­ния спи­ны, и одно пле­чо дела­лось выше дру­го­го. Шну­ро­ва­ние и его дур­ные послед­ст­вия едва ли были рас­про­стра­не­ны толь­ко в Пер­га­ме, где Гале­ну с.262 чаще все­го при­хо­ди­лось наблюдать это явле­ние¹⁰; обы­чай этот, по всей веро­ят­но­сти, суще­ст­во­вал повсюду, осо­бен­но в Риме, и с дав­них пор. Уже Терен­тий жалу­ет­ся (в одном месте, кото­рое отно­сит­ся, веро­ят­но, и к Риму) на то, что мате­ри ста­ра­ют­ся сде­лать сво­их доче­рей тон­ки­ми, со сви­саю­щи­ми пле­ча­ми и пере­тя­ну­той гру­дью. Если какая-нибудь из дево­чек покреп­че сло­же­на, то о ней гово­рят, что она похо­жа на кулач­но­го бой­ца, и застав­ля­ют ее постить­ся; подоб­ным ухо­дом они дела­ют даже пре­крас­ные от при­ро­ды фигу­ры похо­жи­ми на тро­стин­ку¹¹.

Мно­гие мате­ри совсем пре­до­став­ля­ли сво­их детей попе­че­ни­ям кор­ми­лиц или нянек¹², кото­рые в боль­шин­стве слу­ча­ев были рабы­ня­ми, а, сле­до­ва­тель­но, очень часто «ино­стран­ка­ми из како­го-нибудь вар­вар­ско­го наро­да»¹³. Ни в Ита­лии, ни в Гре­ции мате­ри почти нико­гда сами не кор­ми­ли сво­их детей, хотя фило­со­фы, вро­де Фаво­ри­на и Плу­тар­ха, очень сове­то­ва­ли это; даже жена послед­не­го из выше­упо­мя­ну­тых фило­со­фов не кор­ми­ла сама сво­ей рано умер­шей доче­ри¹⁴. Вра­чи-писа­те­ли дают подроб­ные пред­пи­са­ния отно­си­тель­но выбо­ра кор­ми­лиц: меж­ду про­чим, они тре­бу­ют, чтобы были иссле­до­ва­ны цвет, вкус и запах их моло­ка¹⁵. Врач Соран из Эфе­са, прак­ти­ко­вав­ший в Риме в эпо­ху Тра­я­на и Адри­а­на, сове­ту­ет выби­рать кор­ми­лиц из гре­ча­нок, и не толь­ко пото­му, что от них дети науча­ют­ся пре­крас­ней­ше­му язы­ку, но и по той при­чине, что они с осо­бой любо­вью и забот­ли­во­стью отно­сят­ся к мла­ден­цам; отсут­ст­вие это­го свой­ства у рим­ля­нок и явля­ет­ся, по его мне­нию, глав­ной при­чи­ной часто встре­чав­ше­го­ся в Риме искрив­ле­ния ног у детей¹⁶.

Игруш­ка­ми малень­ким девоч­кам слу­жи­ли цве­ты, пест­рые камеш­ки, рако­ви­ны (и янтарь)¹⁷, пест­рые мячи­ки, шары или оре­хи (с кото­ры­ми они игра­ли во все­воз­мож­ные и теперь еще употре­би­тель­ные в Ита­лии игры)¹⁸, кости (аст­ра­га­лы)¹⁹, с кото­ры­ми худож­ни­ки часто изо­бра­жа­ли дево­чек, глав­ным же обра­зом — кук­лы²⁰; из них несколь­ко штук из терра­ко­ты и сло­но­вой кости (неко­то­рые с подвиж­ны­ми чле­на­ми) были най­де­ны в дет­ских моги­лах²¹. Плу­тарх в сво­ем пись­ме, где он уте­ша­ет жену после смер­ти един­ст­вен­ной доче­ри, Тимок­се­ны, кото­рая роди­лась после четы­рех сыно­вей, меж­ду про­чим, гово­рит, что лас­ко­вый харак­тер ребен­ка ска­зы­вал­ся и в том, что она отно­си­ла свои люби­мые игруш­ки и посу­ду к кор­ми­ли­це с прось­бой дать и им груди²².

Вдо­воль наиг­рав­шись, малень­кие девоч­ки с напря­жен­ным ожи­да­ни­ем уса­жи­ва­лись у ног ста­рой нянь­ки, с уст кото­рой разда­ва­лось столь с.263 извест­ное «жили-были царь с цари­цей». Рим­ская сказ­ка не толь­ко этим нача­лом напо­ми­на­ет нам наши домаш­ние и народ­ные сказ­ки; она увле­ка­ла дет­скую фан­та­зию в то же пест­рое и бле­стя­щее цар­ство чудес. И сре­ди ее геро­инь нахо­ди­лась уди­ви­тель­но кра­си­вая царев­на, кото­рая «была так пре­крас­на, что сло­ва­ми ее нель­зя опи­сать». Она была млад­шею из трех сестер, при­чем осталь­ные были менее пре­крас­ны, они завидо­ва­ли ей и пре­сле­до­ва­ли ее, но в кон­це кон­цов она все-таки выхо­ди­ла замуж за пре­крас­ней­ше­го царе­ви­ча, в то вре­мя как сест­ры ее, в нака­за­ние за свою зло­бу, уми­ра­ли ужас­ной смер­тью. Мы зна­ем это пол­ное стра­ха напря­же­ние, кото­рое овла­де­ва­ло малень­ки­ми слу­ша­тель­ни­ца­ми, когда царев­на долж­на была совер­шить три тяже­лые работы, и вздох облег­че­ния, когда они уда­ва­лись ей с лас­ко­вой помо­щью чудес­ных существ. Когда она по при­ка­за­нию злой гос­по­жи долж­на была разо­брать до вече­ра огром­ную кучу раз­лич­ных семян, то явля­лись муравьи и испол­ня­ли за нее работу. Реч­ной трост­ник нашеп­ты­вал ей, как достать хло­пья шер­сти диких золо­то­рун­ных бара­нов; орел при­но­сит для нее чудотвор­ную воду из источ­ни­ка, кото­рый охра­нял­ся дра­ко­ном.

Затем насту­па­ли годы уче­нья. Девоч­ки обу­ча­лись преж­де все­го жен­ским руко­де­ли­ям. Выши­ва­ни­ем, кото­рое счи­та­лось муж­ским ремеслом²³, зани­ма­лись, по-види­мо­му, и жен­щи­ны²⁴, хотя опре­де­лен­но об этом нигде не гово­рит­ся. Варрон тре­бу­ет толь­ко того, чтобы дево­чек обу­ча­ли живо­пи­си, так как в про­тив­ном слу­чае они не будут в состо­я­нии судить о вышив­ках ков­ров и зана­ве­сей²⁵. Осо­бен­но же их учи­ли прясть и ткать: дело в том, что и в то вре­мя еще в домах, где при­дер­жи­ва­лись доб­рых ста­рых нра­вов, одеж­ды на всю семью выде­лы­ва­лись при содей­ст­вии или, по край­ней мере, под руко­вод­ст­вом хозяй­ки. Как извест­но, даже доче­ри и внуч­ки Авгу­ста долж­ны были прясть и ткать, и он носил, обык­но­вен­но, толь­ко те пла­тья, кото­рые были сра­бота­ны ими или его женой и сест­рой²⁶. Кв. Лукре­тий Вес­пил­лон (кон­сул в 19 г. до Р. Хр.) в над­гроб­ной речи сво­ей жене Турии вос­хва­ля­ет, поми­мо всех ее доб­ро­де­те­лей, свой­ст­вен­ных как ей, так и всем дру­гим чест­ным жен­щи­нам, и то при­ле­жа­ние, с кото­рым она зани­ма­лась выдел­кой шер­сти²⁷. Само собою разу­ме­ет­ся, что в сред­них и низ­ших клас­сах это заня­тие счи­та­лось обя­зан­но­стью хозяй­ки еще более, чем в выс­ших; даже те жен­щи­ны, кото­рые не пре­тен­до­ва­ли на назва­ние сте­пен­ной мат­ро­ны, не укло­ня­лись от все­об­ще­го обы­чая; так, напри­мер, Цин­тия Про­пер­тия²⁸ и Делия Тибул­ла. Послед­ний из них, стра­дая от раз­лу­ки с воз­люб­лен­ной, нахо­дит неко­то­рое уте­ше­ние, когда пред­став­ля­ет себе мину­ту свида­ния: как Делия позд­ним вече­ром при све­те лам­пы слу­ша­ет сказ­ки ста­ру­хи в то вре­мя, как пряду­щие вокруг нее девуш­ки уже начи­на­ют засы­пать; как она вско­чит при его неожи­дан­ном появ­ле­нии и побе­жит ему навстре­чу с босы­ми нога­ми и рас­пу­щен­ны­ми воло­са­ми²⁹. Если Колу­мел­ла жалу­ет­ся на то, что жен­щи­ны ста­ли настоль­ко важ­ны­ми и лени­вы­ми, что не жела­ют с.264 даже поза­бо­тить­ся о пря­же и тка­нье в доме, то на осно­ва­нии его слов мож­но заклю­чить, что обы­чай все еще про­дол­жал тре­бо­вать от них испол­не­ния этой обя­зан­но­сти, хотя ей при­да­ва­ли уже мень­ше зна­че­ния, чем преж­де³⁰. Мусо­ний Руф тоже счи­та­ет пря­жу и тка­нье самой суще­ст­вен­ной работой жен­щин³¹, и Тер­тул­ли­ан ста­вит выше всех дру­гих обя­зан­но­стей хозяй­ки над­зор за при­готов­ле­ни­ем шер­стя­ных тка­ней³². Над­гроб­ные кам­ни, вос­хва­ля­ю­щие жен­щин, как при­леж­ных прях³³, и изо­бра­жен­ный на них сим­вол их при­ле­жа­ния в фор­ме ткац­ко­го стан­ка³⁴, свиде­тель­ст­ву­ют о том, что обы­чай этот все еще сохра­нял­ся; об этом же гово­рят и дан­ные из позд­ней­ших вре­мен³⁵. Авсо­ний в нек­ро­ло­ге сво­ей мате­ри и жены пле­мян­ни­ка не забыл упо­мя­нуть «об их при­леж­ных руках, изготов­ля­ю­щих шерсть»³⁶, и Сим­мах бла­го­да­рил свою гос­по­жу дочь за при­слан­ное ею из Баи пла­тье, отлич­ное дока­за­тель­ство ее уме­нья выде­лы­вать шерсть, свиде­тель­ст­ву­ю­щее одно­вре­мен­но об ее дочер­ней люб­ви и ее хозяй­ст­вен­ном при­ле­жа­нии³⁷.

Доче­ри знат­ных людей полу­ча­ли свое науч­ное обра­зо­ва­ние, несо­мнен­но, дома, и толь­ко про­стые люди посы­ла­ли сво­их доче­рей ран­ним утром в шко­лу, кото­рую учи­тель, «этот нена­вист­ный маль­чи­кам и девоч­кам чело­век», дер­жал в стро­гом пови­но­ве­нии³⁸. По всей веро­ят­но­сти, маль­чи­ки и девоч­ки (до извест­но­го воз­рас­та, может быть, все­гда) обу­ча­лись сов­мест­но. Мар­ти­ал спра­ши­ва­ет, жела­тель­но ли поэту, чтобы напы­щен­ный учи­тель читал хрип­лым голо­сом его сти­хотво­ре­ния и делал их, таким обра­зом, нена­вист­ны­ми под­рас­таю­щим девоч­кам и маль­чи­кам³⁹. Над­гроб­ный памят­ник одно­го учи­те­ля в Капуе изо­бра­жа­ет пожи­ло­го чело­ве­ка, сидя­ще­го на высо­ком сту­ле; по пра­вую руку его нахо­дит­ся маль­чик, по левую — девоч­ка⁴⁰. По мне­нию Пав­ла Эгин­ско­го, обу­че­ние обо­их полов чте­нию и пись­му долж­но было начи­нать­ся на шестом и седь­мом году⁴¹. Ввиду того, что о даль­ней­шем обра­зо­ва­нии дево­чек гово­рит­ся очень ред­ко, мож­но заклю­чить, что оно состо­я­ло, как и у маль­чи­ков, глав­ным обра­зом, из чте­ния и объ­яс­не­ния соот­вет­ст­ву­ю­щих авто­ров на обо­их язы­ках. «Маль­чи­ки и девоч­ки, — гово­рит Овидий, — чита­ют пье­сы Менанд­ра, хотя в каж­дой из них встре­ча­ет­ся любов­ная исто­рия»⁴². Мар­ти­ал пере­чис­ля­ет тра­гедии и поэ­мы, кото­рые чита­лись в шко­лах⁴³ (посе­щае­мых обо­и­ми пола­ми), и еще Клав­ди­ан вос­хва­лял неве­сту Гоно­рия, Марию, за то, что она не пере­ста­ет читать под руко­вод­ст­вом сво­ей мате­ри гре­че­ских и латин­ских поэтов, и назы­ва­ет из пер­вых Гоме­ра, с.265 Орфея и Сап­фо⁴⁴. Один хри­сти­ан­ский поэт послед­них вре­мен древ­не­го мира гово­рит, что хри­сти­ан­ские учи­те­ля сами вино­ва­ты в том, что девоч­ки, вме­сто писа­ний Пав­ла и Сало­мо­на, чита­ют Вер­ги­лия, Овидия, Гора­ция и Терен­тия⁴⁵. Порою полу­ча­лись неже­ла­тель­ные отно­ше­ния меж­ду учи­те­ля­ми и уче­ни­ца­ми. Кв. Цеци­лий Эпи­рот, воль­ноот­пу­щен­ник дру­га Цице­ро­на Атти­ка, извест­ный уче­ный, обу­чал дочь сво­его патро­на после ее бра­ка с М. Агрип­пой; его запо­до­зри­ли в любов­ной свя­зи со сво­ей уче­ни­цей и уво­ли­ли⁴⁶. Хотя уче­ни­ца в дан­ном слу­чае и была заму­жем, но опас­ность соблаз­не­ния, о кото­рой гово­рит Квин­ти­ли­ан, имея в виду толь­ко част­ное обу­че­ние маль­чи­ков⁴⁷, была вели­ка и для дево­чек.

При вос­пи­та­нии дево­чек осо­бое вни­ма­ние обра­ща­лось на изу­че­ние музы­ки и тан­цев. Сем­п­ро­ния, подру­га Кати­ли­ны, изу­чив­шая гре­че­скую и рим­скую лите­ра­ту­ру, тан­це­ва­ла и игра­ла луч­ше, «чем это тре­бу­ет­ся от порядоч­ной жен­щи­ны»⁴⁸ (Сал­лю­стий). Зна­ме­ни­тые музы­кан­ты, вро­де Демет­рия и Тигел­лия, про­во­ди­ли уже в эпо­ху Гора­ция боль­шую поло­ви­ну дня рядом с крес­ла­ми сво­их уче­ниц⁴⁹. В одной любов­ной эле­гии, в кото­рой Овидий рису­ет свою вос­при­им­чи­вость по отно­ше­нию ко всем жен­ским чарам и пре­иму­ще­ствам, он гово­рит так­же, что не в состо­я­нии усто­ять перед слад­ким пени­ем про­шед­ше­го хоро­шую шко­лу голо­са, перед искус­ст­вом лов­кой руки про­бе­гать по печаль­ным стру­нам и перед пре­лест­ны­ми дви­же­ни­я­ми уме­лой тан­цов­щи­цы⁵⁰. Воз­люб­лен­ная Про­пер­тия, некая Гостия, отли­ча­лась сво­им уме­ни­ем в обла­сти этих обо­их искусств⁵¹. Поэт Ста­тий вос­хва­ля­ет свою пад­че­ри­цу, как вполне обра­зо­ван­ную девуш­ку. Он уве­ря­ет свою жену, что дочь ее вско­ре най­дет себе мужа, по край­ней мере, она достой­на это­го, в силу пре­иму­ществ ума и тела. С оди­на­ко­вым мастер­ст­вом игра­ет она на лютне, поет отцов­ские пес­ни на соб­ст­вен­ный лад и дви­жет белы­ми рука­ми во вре­мя пляс­ки. Но что каса­ет­ся души и нрав­ст­вен­но­сти ее, то они еще пре­вос­хо­дят все ее спо­соб­но­сти и искус­ства⁵². На над­гроб­ных памят­ни­ках цит­ра в руках девуш­ки явля­ет­ся при­зна­ком жен­ско­го, сви­ток в руках юно­ши — муж­ско­го обра­зо­ва­ния⁵³. Если Иеро­ним тре­бу­ет от хри­сти­ан­ских деву­шек, чтобы они были глу­хи к зву­кам орга­на, чтобы они ниче­го не зна­ли ни про флей­ту, ни про лиру, ни про цит­ру⁵⁴, то из это­го мож­но заклю­чить, что музы­ка в язы­че­ском мире все еще счи­та­лась самой суще­ст­вен­ной частью жен­ско­го обра­зо­ва­ния. Искус­ство тан­ца состо­я­ло глав­ным обра­зом из рит­ми­че­ских дви­же­ний верх­ней частью тела и рук. Так же, как и совре­мен­ные нацио­наль­ные тан­цы, сохра­нив­шие в общем этот свой харак­тер, неко­то­рым обра­зом содей­ст­ву­ют раз­ви­тию гра­ции с.266 дви­же­ний и ста­на, кото­рою так отли­ча­ют­ся рим­лян­ки, и в древ­но­сти эти тан­цы про­из­во­ди­ли, несо­мнен­но, то же дей­ст­вие. Бла­го­род­ная поход­ка жен­щин осо­бен­но высо­ко цени­лась. Не толь­ко Овидий гово­рит, что и в поход­ке заклю­ча­ет­ся извест­ная доля пре­ле­сти⁵⁵; даже на одном над­гроб­ном памят­ни­ке из вре­ме­ни рес­пуб­ли­ки об умер­шей гово­рит­ся, что она отли­ча­лась «милой речью и бла­го­род­ной поход­кой»⁵⁶. Кро­ме пения, девоч­ки обу­ча­лись так­же игре на струн­ных инстру­мен­тах, из кото­рых неко­то­рые стро­ги­ми кри­ти­ка­ми исклю­ча­лись за слиш­ком боль­шую изне­жен­ность и вол­ну­ю­щее дей­ст­вие⁵⁷, так же как и неко­то­рые гре­че­ские пляс­ки⁵⁸. Их уме­ние петь под­вер­га­лось, веро­ят­но, пуб­лич­но­му испы­та­нию. В дни молитв и в празд­ни­ки в честь богов перед про­цес­си­ей шест­во­ва­ли хоры из три­жды девя­ти деву­шек из бла­го­род­ных семейств, рас­пе­вая гим­ны⁵⁹; не одна жен­щи­на, как наде­ет­ся Гора­ций, вспом­нит неко­гда, как она девуш­кой заучи­ва­ла сочи­нен­ную им тор­же­ст­вен­ную песнь⁶⁰. На похо­ро­нах Авгу­ста дети обо­е­го пола из знат­ней­ших семейств пели плач по умер­шем⁶¹. Во вре­мя тор­же­ства на фору­ме, пред­ше­ст­во­вав­ше­го апо­фе­о­зу импе­ра­то­ра, у одра его хор бла­го­род­ных маль­чи­ков и хор бла­го­род­ных жен­щин пел хва­леб­ные пес­ни в честь умер­ше­го, напе­вы кото­рых были печаль­ны и тор­же­ст­вен­ны⁶². Девуш­ки и жен­щи­ны, по-види­мо­му, очень часто науча­лись петь тек­сты поэтов, подо­брав к ним напев и сопро­вож­дая их игрою на лютне; Ста­тий вос­хва­ля­ет за это свою пад­че­ри­цу, а Пли­ний Млад­ший свою супру­гу⁶³.

Сре­ди подоб­ных заня­тий и раз­вле­че­ний, под над­зо­ром нянек и педа­го­гов⁶⁴, ребе­нок пре­вра­щал­ся посте­пен­но в девуш­ку. Пли­ний Млад­ший рису­ет нам образ милой и бла­го­вос­пи­тан­ной девуш­ки знат­но­го про­ис­хож­де­ния в сво­ей похва­ле доче­ри Г. Мину­ция Фун­да­на (кон­су­ла в 107 и 108 гг.)⁶⁵, умер­шей неза­дол­го до свадь­бы. «Ей еще не испол­ни­лось и 14 лет, но она уже соеди­ня­ла в себе ум ста­ро­сти и важ­ность жен­щи­ны, кото­рая соче­та­лась с деви­че­ской пре­ле­стью и дев­ст­вен­ной стыд­ли­во­стью. Как обни­ма­ла она отца сво­его! Как лас­ко­во и в то же вре­мя как скром­но обни­ма­ла она нас, дру­зей отца! Как люби­ла она сво­их нянек, педа­го­гов и учи­те­лей, каж­до­го соот­вет­ст­вен­но его долж­но­сти! С каким при­ле­жа­ни­ем и умом пре­да­ва­лась она сво­им науч­ным заня­ти­ям! Как ред­ко и как разум­но она игра­ла! С каким спо­кой­ст­ви­ем, тер­пе­ни­ем и муже­ст­вом пере­но­си­ла она свою послед­нюю болезнь». Недав­но на Mon­te Ma­rio, сей­час за вил­лой Мел­ли­ни, в одной гроб­ни­це была най­де­на мра­мор­ная урна с пеп­лом этой моло­дой неве­сты. Судя по над­пи­си, она умер­ла в воз­расте 12 лет 11 меся­цев и 7 дней; пока­за­ние Пли­ния, зна­чит, не совсем точ­но⁶⁶.

Рано уже, как гово­ри­лось, ста­ра­лись роди­те­ли обес­пе­чить будущ­ность с.267 сво­ей доче­ри достой­ным и счаст­ли­вым бра­ком. Тре­бу­е­мое для бра­ка совер­шен­но­ле­тие насту­па­ло с истек­шим две­на­дца­тым годом⁶⁷; на над­гроб­ной над­пи­си девоч­ки, умер­шей в 12 лет, гово­рит­ся, что воз­раст ее откры­вал ей воз­мож­ность отпразд­но­вать свадь­бу и всту­пить в брач­ную жизнь⁶⁸. Слу­ча­лось так­же, что деву­шек уже до это­го пере­да­ва­ли их наре­чен­но­му супру­гу, но закон­ные пра­ва супру­ги они полу­ча­ли толь­ко по исте­че­нии 12-го года⁶⁹. В слу­чае совер­шен­но­го ими до это­го пре­лю­бо­де­я­ния, они мог­ли (по рескрип­ту Севе­ра) быть обви­не­ны не как супру­ги, а как наре­чен­ные неве­сты⁷⁰. Мож­но пред­по­ло­жить, что девуш­ки выхо­ди­ли замуж в боль­шин­стве слу­ча­ев меж­ду 13-м и 16-м или 17-м годом жиз­ни. Врач Руф (в эпо­ху Тра­я­на), кото­рый счи­та­ет нор­маль­ным ука­зан­ный уже Геси­о­дом 18-й год, согла­ша­ет­ся с тем, что «по насто­я­щим обсто­я­тель­ствам» он явля­ет­ся доволь­но позд­ним⁷¹. Жен­щи­на, достиг­шая 20-лет­не­го воз­рас­та и не имев­шая еще детей, под­вер­га­лась уже нака­за­нию, кото­рое Август назна­чил за без­бра­чие и без­дет­ность⁷²; из это­го сле­ду­ет, что 18-й и 19-й годы счи­та­лись край­ним пре­де­лом для вступ­ле­ния в брак в сооб­раз­ном с зако­на­ми при­ро­ды воз­расте. Нет ника­ко­го сомне­ния в том, что воля роди­те­лей была в боль­шин­стве слу­ча­ев един­ст­вен­ным зако­ном для доче­рей: это вполне понят­но, не толь­ко в виду тяго­тев­шей над ними отцов­ской вла­сти, но и в виду их соб­ст­вен­ной неопыт­но­сти и моло­до­сти. Согла­сие доче­ри было, впро­чем, необ­хо­ди­мо для обру­че­ния и бра­ка, но оно под­ра­зу­ме­ва­лось само собою, если она не выра­жа­ла про­те­ста, кото­рый раз­ре­шал­ся ей толь­ко в тех слу­ча­ях, когда отец выби­рал для нее недо­стой­но­го по сво­е­му обще­ст­вен­но­му поло­же­нию или харак­те­ру жени­ха⁷³. Бра­ки очень часто заклю­ча­лись по рас­че­ту обо­их семейств. Что каса­ет­ся тех точек зре­ния, кото­ры­ми в знат­ных семьях руко­вод­ст­во­ва­лись при выбо­ре зятя, то об этом нам дает неко­то­рое поня­тие одно пись­мо Пли­ния Млад­ше­го. Друг его, Юний Мав­ри­ций, про­сил его най­ти под­хо­дя­ще­го супру­га для доче­ри его бра­та, Ару­ле­на Русти­ка. Пли­ний назы­ва­ет одно­го сво­его моло­до­го дру­га, Мину­ция Аци­ли­а­на, кото­ро­му было за 30 лет, так как он зани­мал уже пре­ту­ру. Он был родом из Брик­сии, одно­го из горо­дов север­ной Ита­лии, в кото­ром при­дер­жи­ва­лись еще доб­рых ста­рых нра­вов. Отец его был одним из пер­вых сре­ди сосло­вия всад­ни­ков, бабуш­ка его была жен­щи­на очень стро­гих нрав­ст­вен­ных воз­зре­ний и дядя его был хоро­шим чело­ве­ком: вооб­ще в семье его не было ниче­го тако­го, что мог­ло бы не понра­вить­ся Мав­ри­цию. Моло­дой чело­век этот отли­чал­ся энер­ги­ей и дея­тель­но­стью и при­том боль­шой скром­но­стью. У него было бла­го­род­ное лицо, здо­ро­вый и све­жий румя­нец щек, бла­го­род­ная и кра­си­вая фигу­ра и знат­ная (сена­тор­ская) осан­ка. «Это­го не долж­но пре­зи­рать, так как все это явля­ет­ся как бы награ­дой девуш­ки за ее цело­муд­рие. Не знаю, нуж­но ли еще добав­лять, что отец его обла­да­ет боль­шим состо­я­ни­ем. Я мог бы про­мол­чать об этом, с.268 имея в виду имен­но вас и пред­ла­гая вам это­го зятя, но если обра­тить вни­ма­ние на наши нра­вы и на государ­ст­вен­ное устрой­ство, кото­рое при­да­ет состо­я­тель­но­сти чело­ве­ка очень боль­шое зна­че­ние, мне кажет­ся невоз­мож­ным обой­ти этот вопрос мол­ча­ни­ем. Когда дума­ешь о потом­стве, и при­том о мно­го­чис­лен­ном потом­стве, то при­хо­дит­ся при выбо­ре супру­га поду­мать и об этом обсто­я­тель­стве»⁷⁴. Состо­я­ние очень часто явля­лось решаю­щим в подоб­ных слу­ча­ях; это настоль­ко понят­но, что мож­но не при­во­дить опре­де­лен­ных дока­за­тельств это­му. Когда Гора­ций пере­чис­ля­ет те бла­га, кото­рые дости­га­ют­ся все­мо­гу­щи­ми день­га­ми, то он упо­ми­на­ет и жену с бога­тым при­да­ным⁷⁵, а Юве­нал спра­ши­ва­ет, счи­тал­ся ли когда-нибудь при­ем­ле­мым такой зять, состо­я­ние кото­ро­го было мень­ше при­да­но­го девуш­ки⁷⁶. Само собою разу­ме­ет­ся, что с обе­их сто­рон обра­ща­лось так­же вни­ма­ние на зва­ние и про­ис­хож­де­ние. Агри­ко­ла женил­ся на доче­ри из ари­сто­кра­ти­че­ско­го семей­ства всад­ни­ков и, ввиду его стрем­ле­ний к выс­шим долж­но­стям, брак этот являл­ся для него сво­его рода реко­мен­да­ци­ей и под­держ­кой⁷⁷.

Муж­чи­ны в боль­шин­стве слу­ча­ев всту­па­ли в брак в более ран­нем воз­расте, чем моло­дой друг Пли­ния. Уста­нов­лен­ные Авгу­стом за без­дет­ность нака­за­ния всту­па­ли в силу после 25 лет⁷⁸. Уммидий Квад­рат мог быть отцом ранее 24 лет⁷⁹; Агри­ко­ла стал им в 23 года⁸⁰; когда Тацит женил­ся на его три­на­дца­ти­лет­ней доче­ри, ему было не боль­ше 24 лет⁸¹, когда Лукан женил­ся на Пол­ле Арген­та­рии, ему было око­ло 25 лет⁸², а Овидий всту­пил в свой пер­вый брак, «будучи еще почти маль­чи­ком»⁸³. В романе Апу­лея неве­ста толь­ко на 3 года моло­же сво­его жени­ха, с кото­рым она была обру­че­на в ран­нем дет­стве и вме­сте с кото­рым она рос­ла⁸⁴. По извест­ным до сих пор не очень мно­го­чис­лен­ным дан­ным мож­но заклю­чить, что даже в сред­них и низ­ших клас­сах бра­ки муж­чин моло­же 18 лет (может быть, даже моло­же 20) пред­став­ля­ли собой исклю­че­ние⁸⁵, что вполне согла­су­ет­ся с опре­де­лен­ны­ми Авгу­стом нака­за­ни­я­ми за без­дет­ность. У нас нет ника­ких осно­ва­ний для утвер­жде­ния, что бра­ки «полу­взрос­лых маль­чи­ков»⁸⁶ были когда-либо пра­ви­лом. Для моло­дых людей сена­тор­ско­го сосло­вия заня­тие пер­вой долж­но­сти, кве­сту­ры (кото­рая в боль­шин­стве слу­ча­ев дости­га­лась в 25 лет), было пред­ва­ри­тель­ным усло­ви­ем для вступ­ле­ния в брак. Гель­видий Приск, «будучи еще кве­сто­ри­ем», был избран в зятья Петом с.269 Фра­се­ей⁸⁷. Юний Авит, умер­ший тот­час после того, как он был пред­на­зна­чен в эди­лы, женил­ся за год до смер­ти и неза­дол­го до нее стал отцом⁸⁸.

Доче­рей неред­ко обру­ча­ли, когда они были еще детьми, при­чем обык­но­вен­но при­бе­га­ли к содей­ст­вию посред­ни­ков⁸⁹; для поня­тия «сва­тов­ства» в латин­ском язы­ке нет сло­ва. В Риме суще­ст­во­ва­ли, по-види­мо­му, макле­ра, кото­рые в сво­их бюро зани­ма­лись посред­ни­че­ст­вом бра­ков, как сво­его рода ремеслом⁹⁰. Сва­ты или сами моло­дые люди обра­ща­лись, конеч­но, к роди­те­лям или опе­ку­нам деву­шек. Обру­че­ние про­ис­хо­ди­ло очень тор­же­ст­вен­но, в при­сут­ст­вии боль­шо­го, празд­нич­но-наряд­но­го обще­ства⁹¹. Пли­ний Стар­ший видел в одном не осо­бен­но знат­ном доме, на пир­ше­стве, устро­ен­ном по слу­чаю помолв­ки, быв­шую супру­гу Кали­гу­лы, Лол­лию Паул­ли­ну, на кото­рой при све­те ламп свер­ка­ло укра­ше­ние из изу­мрудов и жем­чу­гов, ценою в 40 мил­ли­о­нов сестер­ци­ев (4350000 руб.), что обла­да­тель­ни­ца была гото­ва тот­час же дока­зать на осно­ва­нии сче­тов⁹². Само собою разу­ме­ет­ся, что при помолв­ках вопрос о при­да­ном был одним из глав­ных, если не глав­ней­шим. Увидеть во сне детей, соглас­но сон­ни­ку Арте­ми­до­ра, все­гда пред­ве­ща­ет горе и заботы, так как без это­го их не уда­ет­ся вос­пи­тать; но увидеть во сне дочь — хуже, чем увидеть сына; эта озна­ча­ет поте­рю, так как для доче­ри необ­хо­ди­мо при­да­ное. Увидеть во сне дочь или креди­то­ра — это одно и то же. «Тре­бо­ва­ние доче­ри ведь тоже неоспо­ри­мо; столь­ких забот сто­ит вос­пи­тать ее, а потом она ухо­дит вме­сте с при­да­ным, как креди­тор с полу­чен­ной сум­мой»⁹³.

Помолв­ка, длив­ша­я­ся даже целы­ми года­ми⁹⁴, ничуть не изме­ня­ла отно­ше­ний меж­ду буду­щи­ми супру­га­ми. Они так же мало зна­ли друг дру­га, как и преж­де⁹⁵, за исклю­че­ни­ем тех слу­ча­ев, когда неве­ста еще до совер­шен­но­ле­тия пере­да­ва­лась мужу. «Каж­дое живот­ное и каж­дый раб, — гово­рит Сене­ка, — пла­тье и посуда рас­смат­ри­ва­ют­ся и обсуж­да­ют­ся до покуп­ки, толь­ко неве­сту не пока­зы­ва­ют жени­ху из опа­се­ния, что она еще до свадь­бы может ему не понра­вить­ся». Если она вспыль­чи­ва, глу­па или урод­ли­ва, если дыха­ние ее зло­вон­но или если у нее есть еще дру­гие недо­стат­ки, мы узна­ем о них толь­ко после свадь­бы. Меж­ду жени­хом и неве­стой ника­ких отно­ше­ний не было: ни у рим­лян, ни у гре­ков⁹⁶ нет выра­же­ния, рав­но­силь­но­го сло­ву «неве­ста», кото­рое оза­ря­ет девуш­ку, пере­хо­дя­щую от деви­чьей жиз­ни к брач­ной, сво­его рода орео­лом. Жених дарил сво­ей буду­щей супру­ге, кро­ме дру­гих подар­ков⁹⁷, еще желез­ное коль­цо без кам­ня (так как в ста­ри­ну муж­чи­ны поль­зо­ва­лись желез­ны­ми коль­ца­ми, как перст­ня­ми)⁹⁸, с.270 а потом и золо­тое коль­цо, как залог вер­но­сти, но от неве­сты в обмен ниче­го не полу­чал⁹⁹; ясно, что коль­цо это име­ет очень мало обще­го с совре­мен­ны­ми обру­чаль­ны­ми коль­ца­ми. Когда при­бли­жал­ся день свадь­бы, то всем домаш­ним при­хо­ди­лось хло­потать и забо­тить­ся о при­об­ре­те­нии сва­деб­ных нарядов и всей обста­нов­ки, о выбо­ре, попол­не­нии коли­че­ства и сна­ря­же­нии той при­слу­ги, кото­рая долж­на была после­до­вать за моло­дою жен­щи­ной в новый дом. Пли­ний Млад­ший посы­ла­ет неко­е­му (неиз­вест­но­му нам) Квин­ти­ли­а­ну, чело­ве­ку небо­га­то­му, выда­вав­ше­му свою дочь за чело­ве­ка, долж­ност­ное поло­же­ние кото­ро­го тре­бо­ва­ло неко­то­ро­го блес­ка, пода­рок в 50000 сестер­ци­ев (5437 руб.) на снаб­же­ние ее пла­тья­ми и при­слу­гой; он при­бав­ля­ет, что дела­ет это, счи­тая себя вто­рым отцом неве­сты, и что вспо­мо­же­ние его пото­му толь­ко так неве­ли­ко, что Квин­ти­ли­ан, как он это зна­ет, по скром­но­сти сво­ей не захо­тел бы при­нять боль­ше­го¹⁰⁰. Само собою разу­ме­ет­ся, что сре­ди при­да­но­го неве­сты из знат­но­го дома не долж­ны были отсут­ст­во­вать и бога­тые укра­ше­ния, глав­ным обра­зом, из жем­чу­гов и дра­го­цен­ных кам­ней¹⁰¹. Дра­го­цен­ные укра­ше­ния были отча­сти и обыч­ным даром жени­ха¹⁰². Девуш­ка рас­ста­ва­лась со сво­им дет­ст­вом, посвя­тив свои кук­лы и дру­гие игруш­ки богам, осе­няв­шим ее дет­ство¹⁰³, и нако­нец, насту­пал день, когда мать укра­ша­ла свою дочь на столь важ­ный путь¹⁰⁴. Основ­ной частью сва­деб­но­го убо­ра был четы­рех­уголь­ный, огнен­но­го цве­та, пла­ток, кото­рый, све­ши­ва­ясь поза­ди и со сто­рон, остав­лял лицо откры­тым¹⁰⁵.

С рас­све­том дома обо­их наре­чен­ных уже напол­ня­лись дру­зья­ми, род­ст­вен­ни­ка­ми и кли­ен­та­ми¹⁰⁶, кото­рые явля­лись и свиде­те­ля­ми при под­пи­са­нии брач­но­го дого­во­ра¹⁰⁷. Оба дома были празд­нич­но осве­ще­ны, глав­ным обра­зом, атрии, в кото­рых были откры­ты шка­фы с изо­бра­же­ни­я­ми пред­ков¹⁰⁸, убра­ны раз­ве­шен­ны­ми ков­ра­ми, вен­ка­ми и зеле­ны­ми вет­вя­ми¹⁰⁹. Подру­га под­во­ди­ла неве­сту к жени­ху, и они вме­сте под­хо­ди­ли к алта­рю, чтобы при­не­сти жерт­ву¹¹⁰. В хра­мах тоже при­но­си­лись жерт­вы богам; на тех ули­цах, по кото­рым долж­но было прой­ти сва­деб­ное шест­вие, тол­пил­ся народ, жаж­дав­ший увидеть это зре­ли­ще. С этой целью ино­гда даже с.271 устра­и­ва­лись помо­сты¹¹¹. В ста­ри­ну неве­сту про­во­жа­ли в дом ее супру­га толь­ко с вос­хо­дом вечер­ней звезды; потом обы­чай этот вышел из употреб­ле­ния, но во вре­мя про­во­дов неве­сты все еще зажи­га­лись факе­лы¹¹²; на ули­цах, по всей веро­ят­но­сти, так­же горе­ли тор­же­ст­вен­ные огни¹¹³. Зву­ки флей­ты сли­ва­лись с вос­тор­жен­ны­ми напе­ва­ми необуздан­ных песен¹¹⁴. Неве­сту пере­но­си­ли через порог ее ново­го дома¹¹⁵ и, если сва­деб­ный пир не состо­ял­ся уже в доме ее роди­те­лей¹¹⁶, то тор­же­ство закан­чи­ва­лось пир­ше­ст­вом в доме жени­ха, во вре­мя кото­ро­го ново­брач­ная воз­ле­жа­ла рядом со сво­им моло­дым супру­гом¹¹⁷. Рос­кошь этих пир­шеств Август пытал­ся огра­ни­чить зако­ном: свадь­ба и после­дую­щие тор­же­ства не долж­ны были сто­ить боль­ше 1000 сест. Ничтож­ность этой сум­мы застав­ля­ет думать, что закон этот нико­гда не соблюдал­ся¹¹⁸. Сто­и­мость пир­ше­ства (не гово­ря уже о мас­со­вых уго­ще­ни­ях и разда­че денег кли­ен­там) уве­ли­чи­ва­лась еще вслед­ст­вие обы­чая разда­вать гостям денеж­ный пода­рок в знак бла­го­дар­но­сти за ока­зан­ную ими дому честь. Люди, желав­шие избег­нуть этих шум­ных празд­неств и круп­ных рас­хо­дов, устра­и­ва­ли свою свадь­бу в сель­ской тиши; таким обра­зом им так­же была дана воз­мож­ность не при­ни­мать «мно­го­чис­лен­ных и надо­ед­ли­вых» при­гла­ше­ний на празд­не­ства, кото­ры­ми осы­па­ли ново­брач­ных. Так, по край­ней мере, посту­пи­ли Апу­лей и Пуден­тил­ла в Эе (в Афри­ке)¹¹⁹; и в осталь­ных про­вин­ци­ях и в Риме несо­мнен­но суще­ст­во­вал тот же обы­чай.

Ввиду того, что жен­щи­ны рано всту­па­ли в брак, собы­тие это в боль­шин­стве слу­ча­ев долж­но было являть­ся очень рез­ким пере­хо­дом от без­услов­ной зави­си­мо­сти к неогра­ни­чен­ной сво­бо­де, неожи­дан­ным и неиз­ме­ри­мым рас­ши­ре­ни­ем их жиз­нен­но­го кру­го­зо­ра. Дело в том, что в домах, где при­дер­жи­ва­лись стро­гих нра­вов, девуш­ки рос­ли в стро­гой замкну­то­сти; об этом мы можем заклю­чить хотя бы по ана­ло­гии с совре­мен­ным вос­пи­та­ни­ем деву­шек в южных стра­нах. Овидий, прав­да, оправ­ды­ва­ет непри­стой­ность сво­их сти­хотво­ре­ний тем, что они дале­ко не так раз­врат­ны, как те мимы, на пред­став­ле­ни­ях кото­рых, одна­ко, при­сут­ст­ву­ют жен­щи­ны и взрос­лые девуш­ки¹²⁰. Но при­хо­дит­ся думать, что жен­щи­ны и девуш­ки, о кото­рых он гово­рит, не при­над­ле­жа­ли к хоро­шим семьям; здесь доче­ри, как и в ста­ри­ну, не при­сут­ст­во­ва­ли даже на пир­ше­ствах, где они мог­ли услы­шать речи, не под­хо­дя­щие для дев­ст­вен­ных ушей¹²¹. Доче­ри из знат­ных семейств, дей­ст­ви­тель­но, непо­сред­ст­вен­но из дет­ской пере­хо­ди­ли к замуж­ней жиз­ни, под­твер­жде­ни­ем чему явля­ют­ся и выше­при­веден­ные сло­ва Пли­ния Млад­ше­го о доче­ри Мину­ция Фун­да­на. После жиз­ни в самом тес­ном кру­гу они вдруг попа­да­ли в огром­ный, бле­стя­щий, кра­соч­но-бога­тый мир. Нра­вы и обы­чаи не воз­бра­ня­ли с.272 им поль­зо­вать­ся теми наслаж­де­ни­я­ми и раз­вле­че­ни­я­ми, кото­рые пре­до­став­лял им этот новый мир в посто­ян­ном раз­но­об­ра­зии и изоби­лии, но и не были в состо­я­нии огра­дить их от его бес­чис­лен­ных иску­ше­ний и опас­но­стей.

В сво­ем доме они зани­ма­ли в выс­шей сте­пе­ни само­сто­я­тель­ное поло­же­ние. Древ­не­рим­ское семей­ное пра­во, пре­до­став­ляв­шее хозя­и­ну дома самую неогра­ни­чен­ную власть над все­ми домо­чад­ца­ми, с тече­ни­ем веков было поне­мно­гу ослаб­ле­но и, нако­нец, совер­шен­но уни­что­же­но. Эман­ци­па­ция жен­щин была завер­ше­на, когда закон пре­до­ста­вил им пол­ное пра­во соб­ст­вен­но­сти на то иму­ще­ство, кото­рое было вне­се­но ими в дом, как при­да­ное¹²². В так назы­вае­мом сво­бод­ном бра­ке, кото­рый был обыч­ным явле­ни­ем в эпо­ху импе­рии, толь­ко день­ги из при­да­но­го пере­хо­ди­ли к мужу (но даже и это его пра­во было огра­ни­че­но), все же осталь­ное иму­ще­ство жены оста­ва­лось ее соб­ст­вен­но­стью, и по зако­ну муж даже не имел пра­ва поль­зо­вать­ся им. Дар­ст­вен­ные запи­си меж­ду мужем и женой допус­ка­лись толь­ко в стро­го опре­де­лен­ных слу­ча­ях. Жен­щи­ны, по всей веро­ят­но­сти, часто поль­зо­ва­лись этим сво­им пра­вом и с помо­щью тако­го дара добы­ва­ли для сво­их мужей зва­ние всад­ни­ка или сена­то­ра¹²³. Мар­ти­ал вос­хва­ля­ет некую Ниг­ри­ну, кото­рая поде­ли­ла свое отцов­ское состо­я­ние меж­ду собою и сво­им супру­гом (кото­рый умер впо­след­ст­вии в Кап­па­до­кии): она дока­за­ла любовь свою пре­крас­нее, чем Эвад­на и Алкеста¹²⁴. Непри­кос­но­вен­но­стью иму­ще­ства жены поль­зо­ва­лись ино­гда при злост­ных банк­рот­ствах. Если чело­век пре­кра­щал пла­те­жи, успев запи­сать все свое иму­ще­ство на имя жены до объ­яв­ле­ния его несо­сто­я­тель­ным, то креди­то­ры не име­ли на него ника­ко­го пра­ва. Апу­лей утвер­жда­ет, что отец его обви­ни­те­ля, Герен­ний Руфин, совер­шил такой обман во вре­мя сво­его банк­рот­ства, после кото­ро­го он остал­ся бед­ным и нагим, покры­тым толь­ко позо­ром, но зато оста­вил сво­е­му сыну состо­я­ние в 3 мил­ли­о­на¹²⁵.

Домо­пра­ви­те­ли бога­тых жен­щин, кото­рым они пору­ча­ли свои «дра­го­цен­ные кам­ни, золотую утварь, вина и люби­мых рабов», были в боль­шин­стве слу­ча­ев испы­тан­ны­ми воль­ноот­пу­щен­ни­ка­ми¹²⁶. Но, кро­ме этих, у них часто быва­ли еще соб­ст­вен­ные дело­про­из­во­ди­те­ли, ино­гда све­ду­щие в зако­нах (про­ку­ра­то­ры), кото­рые были, конеч­но, до неко­то­рой сте­пе­ни в то же вре­мя дру­зья­ми, совет­чи­ка­ми и пове­рен­ны­ми. Над­гроб­ный памят­ник какой-то Пау­ли­ны (в Сестине в Умбрии) был воз­двиг­нут ей ее дру­гом и про­ку­ра­то­ром Пет­ро­ни­ем Юстом¹²⁷. Уче­ный воль­ноот­пу­щен­ник М. Лепида (кон­су­ла в 6 г. по Р. Хр.), по име­ни Пудент, был про­ку­ра­то­ром его доче­ри, Эми­лии Лепиды, жены Дру­са (кото­рый умер в 33 г. по Р. Хр.), усы­нов­лен­но­го вну­ка Тибе­рия. В 36 г. она покон­чи­ла жизнь само­убий­ст­вом, чтобы избег­нуть осуж­де­ния за пре­лю­бо­де­я­ние с рабом. Пудент хва­лит­ся на одной над­пи­си тем, что он охра­нял ее нрав­ст­вен­ность: пока он был жив, она оста­ва­лась супру­гой прин­ца импе­ра­тор­ско­го дома¹²⁸. Цице­рон в с.273 сво­ей речи за Цеци­ну посме­и­ва­ет­ся над Эбу­ти­ем, кото­рый вел дела и про­цес­сы вдо­вы Цезен­нии и вну­шил ей такое мне­ние о себе, что она была уве­ре­на, буд­то без него ниче­го пут­но­го не может быть сде­ла­но. Роль, кото­рую он разыг­ры­ва­ет, извест­на из обы­ден­ной жиз­ни: покор­ный слу­га жен­щин, заступ­ник вдов, свар­ли­вый защит­ник, вздор­ный и глу­пый сре­ди муж­чин, лука­вый и све­ду­щий в зако­нах сре­ди жен­щин¹²⁹. Подоб­ные отно­ше­ния ста­но­ви­лись доволь­но сомни­тель­ны­ми, когда избран­ник был кра­сив, фато­ват и молод и играл одно­вре­мен­но роль чичис­бея. «Кто этот куд­ря­вый чело­ве­чек, — спра­ши­ва­ет Мар­ти­ал одно­го снис­хо­ди­тель­но­го мужа, — кото­рый ни на шаг не отста­ет от тво­ей жены, посто­ян­но что-то нашеп­ты­ва­ет ей на ухо и пра­вой рукой обни­ма­ет ее крес­ло? Он ведет дела тво­ей жены? Тогда это, конеч­но, надеж­ный и стро­гий чело­век, уже по лицу кото­ро­го вид­но, что он про­ку­ра­тор. Про­ни­ца­тель­но­стью сво­ею он, навер­но, пре­вос­хо­дит само­го Авфидия Хия (извест­но­го, как пре­лю­бо­дея, юри­ста). Он ведет дела тво­ей жены? О, глу­пец! твои соб­ст­вен­ные дела ведет он!»¹³⁰. В вымыш­лен­ных уго­лов­ных делах, кото­рые пред­ла­га­лись уче­ни­кам рито­ров для упраж­не­ний в обви­не­нии и защи­те, встре­чал­ся «кра­си­вый про­ку­ра­тор» и был, долж­но быть, часто встре­чаю­щей­ся фигу­рой в темах о пре­лю­бо­де­я­нии. В эпо­ху Авгу­ста была пред­ло­же­на с толь­ко что назван­ной целью сле­дую­щая тема: «Один чело­век женил­ся после смер­ти сво­ей жены, от кото­рой у него был сын, во вто­рой раз, и от это­го бра­ка тоже родил­ся сын. В доме его нахо­дил­ся кра­си­вый про­ку­ра­тор. Так как меж­ду маче­хой и пасын­ком посто­ян­но про­ис­хо­ди­ли ссо­ры, то он при­ка­зал сыну поки­нуть его дом. Послед­ний нанял квар­ти­ру в сосед­нем доме. Мол­ва пого­ва­ри­ва­ла о пре­ступ­ных отно­ше­ни­ях меж­ду про­ку­ра­то­ром и женой. В одно пре­крас­ное утро мужа нахо­дят уби­тым в спальне, жену — ране­ной, сте­ну, разде­ляв­шую оба дома, про­ло­ман­ной. Род­ст­вен­ни­ки спра­ши­ва­ют пяти­лет­не­го сына, спав­ше­го в одной ком­на­те с роди­те­ля­ми, не зна­ет ли он, кто убий­ца. Ребе­нок пока­зы­ва­ет паль­цем на про­ку­ра­то­ра. Про­ку­ра­тор обви­ня­ет в убий­стве сына, а этот, в свою оче­редь, — про­ку­ра­то­ра»¹³¹. В сво­ем сочи­не­нии о бра­ке Сене­ка опи­сы­ва­ет сви­ту, в сопро­вож­де­нии кото­рой моло­дая жена явля­ет­ся в свой новый дом. В этой сви­те нахо­дит­ся и про­ку­ра­тор «с куд­ря­вы­ми воло­са­ми, под име­нем кото­ро­го скры­ва­ет­ся любов­ник»¹³². Аст­ро­лог Фир­мик Матерн часто упо­ми­на­ет про­ку­ра­то­ров бога­тых и знат­ных жен­щин¹³³, а Иеро­ним сове­ту­ет сво­им хри­сти­ан­кам не появ­лять­ся в обще­стве «куд­ря­во­го про­ку­ра­то­ра»¹³⁴.

Само собою разу­ме­ет­ся, что жен­щи­ны, поль­зу­ясь сво­им неза­ви­си­мым поло­же­ни­ем — в осо­бен­но­сти же, если они мог­ли похва­стать­ся длин­ным рядом пред­ков¹³⁵ — зача­стую захва­ты­ва­ли в свои руки бразды прав­ле­ния и ста­но­ви­лись пове­ли­тель­ни­ца­ми сво­их мужей в пол­ном смыс­ле это­го сло­ва. Опи­сы­вая пер­во­быт­ное состо­я­ние ски­фов, Гора­ций ука­зы­ва­ет как с.274 на харак­тер­ное явле­ние, что у них «бога­тая жена не повеле­ва­ет сво­им мужем»¹³⁶. «Поче­му я не хочу женить­ся на бога­той жен­щине? — спра­ши­ва­ет Мар­ти­ал, — пото­му что не питаю ни малей­ше­го жела­ния стать женою моей жены»¹³⁷. Он нахо­дил, что лег­че пере­но­сить кокет­ство и занос­чи­вость изба­ло­ван­ных кра­сав­цев-маль­чи­ков, чем при­да­ное в один мил­ли­он¹³⁸.

По сло­вам Юве­на­ла, тоже нет «ниче­го более невы­но­си­мо­го, как бога­тая жена»¹³⁹. Уже у рим­лян, меж­ду про­чим, как и у гре­ков, баш­мак являл­ся сим­во­лом вла­сти жены над мужем¹⁴⁰.

Мни­мые бра­ки, на кото­рые за пла­ту согла­ша­лись бед­ные муж­чи­ны, были так­же неред­ким явле­ни­ем. С помо­щью тако­го бра­ка мож­но было обой­ти закон про­тив без­бра­чия, и в то же вре­мя иметь пол­ную воз­мож­ность наслаж­дать­ся неогра­ни­чен­ной сво­бо­дой. Сене­ка гово­рит об этом в сво­ей кни­ге о бра­ке¹⁴¹, а Мар­ти­ал посме­и­ва­ет­ся: «Твою Лелию, кото­рая вышла за тебя замуж по при­нуж­де­нию зако­на, ты, Квинт, дей­ст­ви­тель­но можешь назвать закон­ной супру­гой»¹⁴². Тер­тул­ли­ан гово­рит о тер­пи­мо­сти куп­лен­ных мужей по отно­ше­нию к сво­им сопер­ни­кам¹⁴³, рав­ным обра­зом и Иеро­ним гово­рит о бед­ных мужьях, кото­рые согла­ша­ют­ся носить одно толь­ко имя супру­га и кото­рых за малей­шее про­ти­во­ре­чие про­го­ня­ют¹⁴⁴.

Слу­ча­лось так­же, что жен­щи­ны сена­тор­ско­го зва­ния жили в неза­кон­ном бра­ке с муж­чи­на­ми, за кото­рых они по зако­ну не мог­ли вый­ти замуж, не лишив­шись сво­его зва­ния, глав­ным обра­зом, с воль­ноот­пу­щен­ни­ка­ми (по той же при­чине в таком же бра­ке жили и сена­то­ры, с воль­ноот­пу­щен­ни­ца­ми); рим­ский епи­скоп Кал­лист (218—222 гг.) раз­ре­шал подоб­ные сожи­тель­ства знат­ным жен­щи­нам сво­его при­хо­да, и при­том самым опре­де­лен­ным обра­зом¹⁴⁵. В дру­гих клас­сах обще­ства чаще слу­ча­лось, что быв­шие рабы­ни ста­но­ви­лись закон­ны­ми супру­га­ми сво­его гос­по­ди­на¹⁴⁶, чем, что жен­щи­ны выхо­ди­ли замуж за сво­их воль­ноот­пу­щен­ни­ков; в нача­ле III века, по край­ней мере, закон раз­ре­шал это толь­ко жен­щи­нам низ­ших клас­сов¹⁴⁷. Воль­ноот­пу­щен­ник Тиб. Клав­дий Гер­мес, женив­ший­ся на сво­ей 25-лет­ней гос­по­же и про­жив­ший с нею 22 года «бла­го­да­ря доб­ро­те ее, без ссор», гово­рит в над­гроб­ной над­пи­си, кото­рую он воз­двиг «сво­ей пре­крас­ной бла­го­де­тель­ни­це и в то же вре­мя самой вер­ной супру­ге», что с помо­щью ее бла­го­де­я­ния он добил­ся дове­рия и поче­та на всю свою жизнь¹⁴⁸. Над­гроб­ная над­пись одной рабы­ни, став­шей закон­ной супру­гой сво­его гос­по­ди­на, гла­сит так: «Я была Ани­ци­ей Гли­ке­рой, воль­ноот­пу­щен­ни­цей П. Ани­ция. О жиз­ни моей доста­точ­но ска­зать, что чест­ность моя была испы­та­на, так как мною был дово­лен хоро­ший муж»¹⁴⁹. с.275 Один из зако­нов Авгу­ста запре­щал воль­ноот­пу­щен­ни­цам, вышед­шим замуж за сво­его патро­на, доби­вать­ся раз­во­да без его согла­сия; кодекс Юсти­ни­а­на сохра­нил этот закон¹⁵⁰.

Рим­лян­ки были само­сто­я­тель­ны не толь­ко внут­ри дома, но и в обще­стве. Даже в пер­вые вре­ме­на рес­пуб­ли­ки сво­бо­да их ничем не огра­ни­чи­ва­лась, враз­рез с жиз­нью гре­ча­нок, выс­шей сла­вой кото­рых было, «если о них сре­ди муж­чин гово­ри­лось как мож­но мень­ше, без­раз­лич­но — будь то с похва­лой или с пори­ца­ни­ем», для кото­рых гра­ни­цей являл­ся порог дома, кото­рый они мог­ли пере­сту­пать толь­ко в исклю­чи­тель­ных слу­ча­ях, не навле­кая на себя дур­ной сла­вы. Хотя в древ­нем Риме пред­по­чти­тель­но цени­лись толь­ко хозяй­ст­вен­ные доб­ро­де­те­ли мат­ро­ны, но тем не менее обы­чай нико­гда не отстра­нял ее от свет­ской и вооб­ще обще­ст­вен­ной жиз­ни. Кор­не­лий Непот сопо­став­ля­ет в пред­и­сло­вии к сво­им био­гра­фи­ям глав­ные раз­ли­чия гре­че­ско­го и рим­ско­го быта. «Какой рим­ля­нин, — спра­ши­ва­ет он, — посты­дил­ся бы отпра­вить­ся на пир вме­сте с женою, и чья жена не живет в пере­д­ней части дома и чуж­да­ет­ся обще­ства?»¹⁵¹. Рим­ским жен­щи­нам раз­ре­ша­лось так­же посе­щать пред­став­ле­ния и вооб­ще обще­ст­вен­ные места. По мере того, как семей­ное пра­во ста­ло все более и более раз­ла­гать­ся, а ста­рая стро­гость нра­вов исче­зать, поне­мно­гу ста­ла укреп­лять­ся тен­ден­ция осво­бо­дить­ся так­же от всех внеш­них при­нуж­де­ний, так что к нача­лу импе­рии обще­ст­вен­ное поло­же­ние рим­лян­ки ничем уже не было стес­не­но.

Что каса­ет­ся сослов­но­го поло­же­ния и зва­ния жен­щин с при­су­щи­ми им титу­ла­ми, при­ви­ле­ги­я­ми и зна­ка­ми отли­чия, то все это было так же стро­го регу­ли­ро­ва­но, как и у муж­чин¹⁵². Само собою разу­ме­ет­ся, что зва­ние и сослов­ное поло­же­ние жен­щи­ны в боль­шин­стве слу­ча­ев опре­де­ля­лось зва­ни­ем и обще­ст­вен­ным поло­же­ни­ем мужа, но импе­ра­то­ры удо­ста­и­ва­ли ино­гда кон­су­лар­ско­го зва­ния (и нахо­дя­щих­ся в свя­зи с ними зна­ков отли­чия) таких жен­щин, глав­ным обра­зом, сво­их род­ст­вен­ниц, мужья кото­рых не были кон­су­ла­ра­ми¹⁵³. Ино­гда же, но это слу­ча­лось очень ред­ко, они остав­ля­ли за ними это зва­ние и в том слу­чае, если они выхо­ди­ли замуж во вто­рой раз за менее знат­но­го чело­ве­ка; так, напри­мер, Анто­нин (Эла­га­бал) поз­во­лил сво­ей тет­ке Юлии Мам­мее сохра­нить кон­су­лар­ское зва­ние при вступ­ле­нии в брак (от кото­ро­го родил­ся буду­щий импе­ра­тор Алек­сандр) с Гес­си­ем Мар­ци­а­ном, кото­рый при­над­ле­жал к сосло­вию всад­ни­ков¹⁵⁴. Он же воз­вел в кон­су­лар­ское досто­ин­ство мать сво­его фаво­ри­та Иерок­ла, карий­скую рабы­ню¹⁵⁵. Почет, кото­рым поль­зо­ва­лись жен­щи­ны, обла­даю­щие кон­су­лар­ским зва­ни­ем (к кото­рым Уль­пи­ан при­чис­ля­ет толь­ко жен и исклю­ча­ет мате­рей кон­су­ла­ров), был, по всей веро­ят­но­сти, очень велик, так как вопрос о том, кому при­над­ле­жит с.276 пре­иму­ще­ство — им ли или пре­фек­ту — счи­тал­ся спор­ным, и Уль­пи­ан не мог дать на него опре­де­лен­но­го отве­та¹⁵⁶.

В слу­ча­ях вступ­ле­ния какой-нибудь жен­щи­ны в пер­вое сосло­вие про­ис­хо­ди­ло собра­ние «кор­по­ра­ции жен­щин» (con­ven­tus mat­ro­na­rum)¹⁵⁷. Нет ника­ко­го сомне­ния в том, что пер­во­на­чаль­но эта кор­по­ра­ция была орга­ни­зо­ва­на с рели­ги­оз­ны­ми целя­ми и суще­ст­во­ва­ла, может быть, в глу­бо­кой древ­но­сти¹⁵⁸; в I в. по Р. Хр. она упо­ми­на­ет­ся несколь­ко раз. Агрип­пи­на, мать Неро­на, после смер­ти сво­его супру­га Доми­тия, ста­ла все­воз­мож­ны­ми путя­ми и на виду у всех пре­сле­до­вать буду­ще­го импе­ра­то­ра Галь­бу, мужа некой Лепиды; мать Лепиды в жен­ском кон­вен­те очень бур­но потре­бо­ва­ла от нее объ­яс­не­ний и даже уда­ри­ла ее¹⁵⁹. «Целы­ми ноча­ми, — гово­рит Сене­ка, — муж дол­жен слу­шать жало­бы сво­ей жены: на такой-то в обще­стве быва­ют более рос­кош­ные укра­ше­ния, такая-то поль­зу­ет­ся все­об­щим поче­том, меня же бед­ную никто в жен­ском кон­вен­те не ува­жа­ет»¹⁶⁰. Но отно­си­тель­но соста­ва, уста­ва и прав этой кор­по­ра­ции мы ниче­го опре­де­лен­но­го не зна­ем. У нее, как и у подоб­ных обществ в дру­гих горо­дах (напри­мер, жен­ская курия в Лану­вии, удо­ста­и­вав­ша­я­ся во вре­мя пуб­лич­ных празд­неств двой­ной пор­ции обеда, и жен­ская кор­по­ра­ция в Неа­по­ле, во гла­ве «свя­то­го дома» кото­рой нахо­ди­лась жри­ца)¹⁶¹, име­лось свое поме­ще­ние для собра­ний (cu­ria) на Кви­ри­на­ле, вто­рое, может быть, на фору­ме Тра­я­на, где были най­де­ны над­пи­си: «импе­ра­три­ца Саби­на жен­щи­нам», «Юлия, мать импе­ра­то­ров (Кара­кал­лы и Геты) и вой­ска, вос­ста­но­ви­ла это для жен­щин»¹⁶². Эла­га­бал велел соорудить для них новое зда­ние на Кви­ри­на­ле и рас­ши­рил круг дея­тель­но­сти это­го «жен­ско­го сена­та», пору­чив ему сво­его рода зако­но­да­тель­ство про­тив рос­ко­ши и упо­рядо­че­ние цело­го ряда вопро­сов эти­ке­та: какую одеж­ду долж­на, соот­вет­ст­вен­но сво­е­му зва­нию, носить жен­щи­на; кото­рые из них поль­зу­ют­ся пред­по­чте­ни­ем; кто из них дол­жен пой­ти навстре­чу дру­гим для поце­луя; какой вид колес­ни­цы и упря­жи (лоша­ди, ослы, мулы, волы) при­ли­че­ст­ву­ет каж­дой из них; кто из них име­ет пра­во поль­зо­вать­ся носил­ка­ми (и чем они тогда долж­ны быть укра­ше­ны, сереб­ром или сло­но­вой костью); чья обувь может быть укра­ше­на золо­том и дра­го­цен­ны­ми кам­ня­ми¹⁶³. Био­граф Эла­га­ба­ла назы­ва­ет эти «сенат­ские поста­нов­ле­ния» смеш­ны­ми. Био­граф Авре­ли­а­на гово­рит, что этот импе­ра­тор вер­нул жен­щи­нам их сенат и поста­но­вил, что пер­вы­ми в нем долж­ны быть те из них, кото­рые име­ют жре­че­ское досто­ин­ство. Непо­сред­ст­вен­но за этим он сооб­ща­ет о дан­ном жен­щи­нам раз­ре­ше­нии носить крас­ные, жел­тые, белые и зеле­ные баш­ма­ки, что муж­чи­нам было запре­ще­но; очень воз­мож­но, что это раз­ре­ше­ние было с.277 вызва­но пред­ло­же­ни­ем или поста­нов­ле­ни­ем «жен­ско­го сена­та»¹⁶⁴. Мате­рям тро­их детей поз­во­ля­лось носить осо­бое почет­ное пла­тье (по всей веро­ят­но­сти, уже в эпо­ху Авгу­ста), пред­став­ляв­шее собою осо­бый и отли­чаю­щий­ся каким-нибудь укра­ше­ни­ем вид сто­лы, кото­рая носи­лась все­ми бес­по­роч­ны­ми жен­щи­на­ми. Когда сто­ла впо­след­ст­вии (в эпо­ху пер­вых импе­ра­то­ров) вышла из употреб­ле­ния, то это почет­ное пла­тье и титул носи­тель­ни­цы его (sto­la­ta fe­mi­na) про­дол­жа­ли суще­ст­во­вать и, без вся­ко­го сомне­ния, не толь­ко для мате­рей, но и для тех жен­щин, кото­рым импе­ра­то­ры пожа­ло­ва­ли пра­ва, свя­зан­ные с мате­рин­ст­вом¹⁶⁵.

Девуш­кам выс­ших клас­сов, как уже гово­ри­лось, после тихой и зави­си­мой жиз­ни в роди­тель­ском доме, при вступ­ле­нии в брак сра­зу же пре­до­став­ля­лась почти ничем не огра­ни­чен­ная сво­бо­да. Целый ряд новых впе­чат­ле­ний, упо­и­тель­ных и оше­лом­ля­ю­щих, со всех сто­рон окру­жа­ли ее. Все обра­ща­лись к моло­дой жен­щине, даже сам муж ее, с почти­тель­ным при­вет­ст­ви­ем «do­mi­na», кото­рое соот­вет­ст­ву­ет фран­цуз­ско­му «ma­da­me» (совре­мен­ное дон­на)¹⁶⁶. Сот­ни рук были гото­вы испол­нить малей­шее ее при­ка­за­ние. В этом малень­ком мире, кото­рый пред­став­лял собою боль­шой дом с его обшир­ны­ми поме­стья­ми, леги­о­на­ми рабов, тол­па­ми кли­ен­тов и под­чи­нен­ных, от ее воли зави­се­ло сча­стье и несча­стье, даже жизнь и смерть мно­гих¹⁶⁷. Юно­ши и седо­вла­сые муж­чи­ны, уче­ные и герои, заслу­жен­ные и высо­ко­род­ные люди доби­ва­лись ее бла­го­склон­но­сти. Неза­ви­си­мо от того, какие у нее были при­тя­за­ния на вос­хи­ще­ние, будь то кра­сота, ум, талант или обра­зо­ва­ние, — она мог­ла быть уве­ре­на в бле­стя­щем успе­хе. В тех кру­гах, в кото­рые она вхо­ди­ла, тще­сла­вие и жела­ние нра­вить­ся нахо­ди­ли себе пол­ное удо­вле­тво­ре­ние, интри­га — самую бла­го­дар­ную поч­ву, страсть — силь­ное воз­буж­де­ние, кокет­ство — неис­чер­пае­мое раз­но­об­ра­зие, так что более сла­бые нату­ры не мог­ли не усту­пить это­му мно­же­ству иску­ше­ний. «Опас­ность гро­зит тому, — гово­рит Сене­ка, — что вызы­ва­ет тос­ку и бес­чис­лен­ные жела­ния; одни пре­льща­ют кра­сой, дру­гие — умом, третьи — ост­ро­уми­ем, чет­вер­тые — щед­ро­стью: то, что под­вер­га­ет­ся напа­де­нию со всех сто­рон, как-нибудь и когда-нибудь да сдаст­ся»¹⁶⁸. Жен­ско­му често­лю­бию откры­ва­лась самая широ­кая пер­спек­ти­ва. Мно­гие жен­щи­ны знат­но­го про­ис­хож­де­ния, всту­пив во вто­рой брак, вос­седа­ли на импе­ра­тор­ском троне!

О нрав­ст­вен­но­сти жен­щин свиде­тель­ст­ву­ют фак­ты и общие заме­ча­ния совре­мен­ни­ков из раз­лич­ных пери­о­дов это­го про­ме­жут­ка вре­ме­ни. Что каса­ет­ся этих отзы­вов, то все они, почти без исклю­че­ния, очень нелест­ны, но, ввиду имен­но сво­ей все­общ­но­сти, они вызы­ва­ют неко­то­рое подо­зре­ние, и ими при­хо­дит­ся поль­зо­вать­ся с боль­шой осмот­ри­тель­но­стью. Кро­ме того, жало­бы на без­нрав­ст­вен­ность жен­щин исста­ри уже разда­ва­лись в Риме. Кон­сул (133 г.) Л. Пизон Фру­ги, свиде­тель­ство кото­ро­го явля­ет­ся с.278 боль­шой пору­кой, сооб­ща­ет в сво­их анна­лах, что уже со вре­ме­ни цен­зор­ства М. Мес­сал­лы и Г. Кас­сия (154 г. до Р. Хр.) цело­муд­рие в Риме пере­ста­ло суще­ст­во­вать¹⁶⁹. В про­ти­во­по­лож­ность это­му, до нас дошло из эпо­хи послед­них граж­дан­ских войн, роко­вым послед­ст­ви­ем кото­рых было, конеч­но, пол­ное паде­ние нра­вов, свиде­тель­ство Вел­лея, не вызы­ваю­щее ника­ко­го сомне­ния и очень лест­ное для жен­щин Рима: в то вре­мя, как сыно­вья лиц, под­верг­ших­ся про­скрип­ци­ям вто­рых три­ум­ви­ров, ока­за­лись все без исклю­че­ния людь­ми веро­лом­ны­ми, а воль­ноот­пу­щен­ни­ки их толь­ко отча­сти отли­ча­лись пре­дан­но­стью, жены их обна­ру­жи­ли вели­чай­шую вер­ность¹⁷⁰. Из это­го вид­но, что отзы­вам сле­дую­ще­го поко­ле­ния, гово­ря­щим обрат­ное, не сле­ду­ет очень дове­рять. Когда Август начал борь­бу с без­бра­чи­ем, то в сена­те в 18 г. ссы­ла­лись на без­нрав­ст­вен­ность жен­щин¹⁷¹; пате­ти­че­ские вос­кли­ца­ния Гора­ция, как и стра­даль­че­ские жало­бы Про­пер­тия, согла­су­ют­ся с гру­бы­ми шут­ка­ми Овидия: в Риме, по их сло­вам, нет цело­муд­рен­ных жен­щин. «Мно­го­греш­ные века, — гово­рит Гора­ций в одной из сво­их тор­же­ст­вен­ных поли­ти­че­ских од, — запят­на­ли сна­ча­ла брак, род и семью. Про­ис­те­кая из это­го источ­ни­ка, несча­стие поли­лось на государ­ство и народ»¹⁷². «Ско­рее мож­но было бы, — гово­рит­ся у Про­пер­тия, — осу­шить дно мор­ское и сорвать чело­ве­че­ской рукой звезды с неба, чем поме­шать нашим жен­щи­нам гре­шить». Жен­ская вер­ность суще­ст­ву­ет толь­ко на даль­нем восто­ке, где вдо­вы, бро­са­ясь на костер супру­га, ста­ра­ют­ся опе­ре­дить в этом одна дру­гую. Наши же супру­ги веро­лом­ны и сре­ди них нет ни одной Эвад­ны, ни одной Пене­ло­пы¹⁷³. «Цело­муд­ри­ем, — гово­рит Овидий, — отли­ча­ют­ся толь­ко те жен­щи­ны, за кото­ры­ми никто не сва­тал­ся, — а муж, гне­ваю­щий­ся на невер­ную супру­гу, слиш­ком уж про­сто­ват и, долж­но быть, незна­ком с рим­ски­ми нра­ва­ми»¹⁷⁴. Подоб­ные жало­бы впо­след­ст­вии все сно­ва и сно­ва повто­ря­ют­ся; не было так­же недо­стат­ка в мерах, при­ня­тых про­тив все уси­ли­ваю­щей­ся без­нрав­ст­вен­но­сти жен­щин. В 19 г. по Р. Хр. некая Висти­лия, родом из пре­тор­ской семьи, сама объ­яви­ла себя про­сти­тут­кой. Ее сосла­ли на ска­ли­стый ост­ров в Архи­пе­ла­ге, а сенат после это­го поста­но­вил стро­го запре­тить зани­мать­ся про­сти­ту­ци­ей тем жен­щи­нам, дед, отец или муж кото­рых были всад­ни­ка­ми. В тех слу­ча­ях, когда жен­щи­ны нару­ша­ли цело­муд­рие, но не было пуб­лич­но­го обви­ни­те­ля, в каче­стве тако­во­го, по ста­ро­му обы­чаю, дол­жен был высту­пить кто-нибудь из род­ст­вен­ни­ков¹⁷⁵. Сене­ка Стар­ший гово­рит, что упа­док нрав­ст­вен­но­сти в Риме дошел до таких раз­ме­ров, что нико­го не сочтут слиш­ком лег­ко­вер­ным, если он запо­до­зрит жен­щи­ну в невер­но­сти¹⁷⁶.

Сене­ка Млад­ший вос­хва­ля­ет свою мать за то, что неце­ло­муд­рен­ность, самое вели­кое зло это­го века, не кос­ну­лось ее и не при­об­щи­ло ее к боль­шин­ству жен­щин¹⁷⁷. В дру­гом месте он гово­рит, что жен­щи­ны с.279 пре­зи­ра­ют того, кто не выде­лил­ся какой-нибудь любов­ной исто­ри­ей и не пла­тит еже­год­ной пен­сии замуж­ней жен­щине¹⁷⁸, и назы­ва­ют его воз­люб­лен­ным при­слуг¹⁷⁹. Он утвер­жда­ет даже, что дело дошло до того, что мужья у них суще­ст­ву­ют толь­ко для раз­дра­же­ния любов­ни­ков. Цело­муд­рие — при­знак без­обра­зия. Где най­ти такую жен­щи­ну, кото­рою настоль­ко пре­не­бре­га­ют, что ей при­хо­дит­ся доволь­ст­во­вать­ся толь­ко мужем и немно­ги­ми любов­ни­ка­ми? Они рас­пре­де­ля­ют день меж­ду любов­ни­ка­ми, и его даже не хва­та­ет на всех. Связь с одним толь­ко любов­ни­ком они назы­ва­ют бра­ком, и та, кото­рая это­го не зна­ет, явля­ет­ся глу­пой и отста­лой¹⁸⁰. Когда всту­пил на пре­стол Вес­па­си­ан, то, по сло­вам Све­то­ния, раз­врат, вслед­ст­вие отсут­ст­вия кара­тель­ных мер, достиг край­них пре­де­лов; по пред­ло­же­нию импе­ра­то­ра сенат поста­но­вил, что жен­щи­ны, всту­пив­шие в связь с чужи­ми раба­ми, будут счи­тать­ся рабы­ня­ми¹⁸¹. «Я дав­но уже спра­ши­ваю по все­му горо­ду, — гово­рит Мар­ти­ал, — не ска­жет ли хоть одна жен­щи­на “нет”. Ни одна не ска­жет — “нет”; точ­но это не доз­во­ле­но или постыд­но: ни одна не ска­жет “нет”. Зна­чит, ни одна из них не цело­муд­рен­на? Тыся­чи цело­муд­рен­ны. Что же дела­ют эти? Они не гово­рят “да”, но не гово­рят и “нет”»¹⁸². Тацит вос­хи­ща­ет­ся Гер­ма­ни­ей, где никто не сме­ет­ся над поро­ком, и где раз­врат не назы­ва­ет­ся духом вре­ме­ни¹⁸³. Опи­са­ния в шестой сати­ре Юве­на­ла, как бы они не были пре­уве­ли­че­ны, более или менее долж­ны были соот­вет­ст­во­вать дей­ст­ви­тель­но­сти. Марк Авре­лий был при­нуж­ден про­ти­во­дей­ст­во­вать раз­вра­щен­но­сти жен­щин и знат­ных юно­шей¹⁸⁴. Кас­сий Дион нашел, в каче­стве кон­су­ла, запись 3000 про­цес­сов, вызван­ных зако­ном Севе­ра, кото­рый был направ­лен про­тив пре­лю­бо­де­я­ний; но это были толь­ко те слу­чаи, кото­рые под­ле­жа­ли раз­бо­ру в кон­су­ла­ро-сена­тор­ском суде, и обви­нен­ные, зна­чит, при­над­ле­жа­ли глав­ным обра­зом к выс­шим клас­сам¹⁸⁵. После того, как Сеп­ти­мий Север заклю­чил мир с кале­дон­ца­ми (211 г.), импе­ра­три­ца Юлия в раз­го­во­ре с женой одно­го из вождей ста­ла посме­и­вать­ся над суще­ст­ву­ю­щей у них общ­но­стью жен, на что эта отве­ти­ла: кале­до­нян­ки луч­ше рим­ля­нок, тай­но живу­щих с худ­ши­ми, тогда как они откры­то обща­ют­ся с луч­ши­ми¹⁸⁶. В древ­но­сти уже, к сло­ву ска­зать, рога явля­лись сим­во­лом обма­ну­то­го супру­га¹⁸⁷.

Очень воз­мож­но, что при­веден­ные здесь отзы­вы совре­мен­ни­ков были вызва­ны отча­сти непра­виль­ны­ми и одно­сто­рон­ни­ми наблюде­ни­я­ми, минут­ным настро­е­ни­ем и раз­дра­же­ни­ем, отча­сти же они полу­чи­ли свою окрас­ку вслед­ст­вие рас­че­та на рито­ри­че­ский эффект, но все же при­веден­ные здесь фак­ты не лише­ны неко­то­рой зна­чи­тель­но­сти, да и вооб­ще нет недо­стат­ка в симп­то­мах, ука­зы­ваю­щих на широ­кое рас­про­стра­не­ние испор­чен­но­сти. Сюда преж­де все­го отно­сит­ся то вред­ное лег­ко­мыс­лие, с кото­рым заклю­ча­лись и рас­тор­га­лись бра­ки и кото­рое порож­да­лось и пита­лось тем про­из­во­лом, с.280 с кото­рым совер­ша­лись раз­во­ды¹⁸⁸. Чело­век пре­тор­ско­го зва­ния женил­ся во вре­мя дик­та­ту­ры Юлия Цеза­ря на жен­щине, раз­веден­ной за два дня до это­го: Цезарь рас­торг этот брак, хотя в этом слу­чае и не было подо­зре­ния, что бра­ку пред­ше­ст­во­ва­ло пре­лю­бо­де­я­ние¹⁸⁹. Тибе­рий отре­шил от долж­но­сти кве­сто­ра, кото­рый женил­ся за день до рас­пре­де­ле­ния по жре­бию квес­тор­ских долж­но­стей (чтобы вос­поль­зо­вать­ся пре­иму­ще­ства­ми жена­тых), а на дру­гой день раз­вел­ся с женой¹⁹⁰. У Мар­ти­а­ла, жена бро­си­ла сво­его мужа в янва­ре того года, в кото­ром он дол­жен был стать пре­то­ром, так как долж­ность эта была сопря­же­на со слиш­ком боль­ши­ми тра­та­ми: «это не раз­вод, — гово­рит поэт, — а выиг­рыш»¹⁹¹. Сене­ка гово­рит даже, что суще­ст­ву­ют жен­щи­ны, счи­таю­щие года не по кон­су­лам, а по сво­им мужьям¹⁹², а Юве­нал, — что неко­то­рые из них раз­во­дят­ся еще до того, как успе­ют завя­нуть зеле­ные вет­ви, укра­шав­шие вход­ную дверь в день их свадь­бы — и дохо­дят до того, что за пять лет пере­ме­ня­ют вось­ме­рых мужей¹⁹³. Тер­тул­ли­ан утвер­жда­ет, что жен­щи­ны выхо­дят замуж толь­ко для того, чтобы раз­ве­стись¹⁹⁴: все это, конеч­но, или горь­кие, или шут­ли­вые пре­уве­ли­че­ния. Но как пло­хо долж­на была быть обстав­ле­на дей­ст­ви­тель­ность, пода­вав­шая повод к подоб­ным пре­уве­ли­че­ни­ям! Про­дол­жи­тель­ные бра­ки были, по всей веро­ят­но­сти, очень ред­ки, хотя ввиду ран­не­го заклю­че­ния их они мог­ли бы быть самым есте­ствен­ным явле­ни­ем. В похваль­ном сло­ве Кв. Лукре­ция Вес­пил­ло­на (кон­су­ла в 19 г. до Р. Хр.) сво­ей жене Турии, скон­чав­шей­ся меж­ду 8 и 2 годом до Р. Хр., гово­рит­ся: «Такая дол­гая брач­ная жизнь, кото­рой кла­дет конец смерть, а не раз­вод — ред­кое явле­ние; нам же было суж­де­но про­длить его без пово­дов к жало­бе до 41 года». Но и в этом бра­ке супру­га пред­ло­жи­ла сво­е­му мужу раз­ве­стись после смер­ти един­ст­вен­ной, оче­вид­но, доче­ри с тем, чтобы он мог всту­пить в дру­гой брак и иметь детей (что было частым пово­дом к раз­во­ду уже ввиду того, что без­дет­ные поль­зо­ва­лись при разде­ле наслед­ства мень­ши­ми пра­ва­ми). Она сама хоте­ла най­ти ему новую супру­гу, быть вто­рой мате­рью его детям, а ему сест­рой или тещей; состо­я­ние их не долж­но было быть поде­ле­но. Но муж в самом страст­ном вол­не­нии отка­зал­ся от это­го пред­ло­же­ния¹⁹⁵. Три­маль­хи­он Пет­ро­ния хва­лит­ся тем, что отка­зал­ся от пред­ло­жен­но­го ему по той же при­чине раз­во­да, пото­му что он слиш­ком доб­ро­ду­шен и не хочет навлечь на себя упре­ка в вет­ре­но­сти¹⁹⁶. Но боль­шин­ство мужей не заду­мы­ва­лось дол­го в подоб­ных слу­ча­ях, и неред­ко слу­ча­лось, что у неко­то­рых были три жены (как у Овидия и Пли­ния Млад­ше­го)¹⁹⁷ или четы­ре (у Цеза­ря и Анто­ния), или даже пять (у Сул­лы и Пом­пея)¹⁹⁸. Одна над­гроб­ная над­пись наме­ка­ет на седь­мой брак¹⁹⁹, так с.281 что сле­дую­щая эпи­грам­ма Мар­ти­а­ла не долж­на казать­ся слиш­ком пре­уве­ли­чен­ной: «Ты хоро­нишь в поме­стье сво­ем, Филе­рот, уже седь­мую жену. Боль­ших дохо­дов никто не полу­чал с поме­стья»²⁰⁰. Часто слу­ча­лось, что и жен­щи­ны выхо­ди­ли по несколь­ку раз замуж. Напри­мер, дочь Цице­ро­на, Тул­лия, была заму­жем три раза²⁰¹; Нерон был третьим²⁰² мужем Поппеи и пятым Ста­ти­лии Мес­са­ли­ны²⁰³. Мар­ти­ал гово­рит об одной жен­щине, что она сде­ла­ла от шести до семи опы­тов в заму­же­стве, но что все они были неудач­ны²⁰⁴; о дру­гой, что она выхо­дит замуж после того, как смерть похи­ти­ла у нее уже семе­рых мужей²⁰⁵, а о третьей, что на нее пада­ет подо­зре­ние в убий­стве семе­рых мужей²⁰⁶. Затем надо пом­нить, что в Риме, как и всюду, раб­ство в выс­шей сте­пе­ни губи­тель­но отзы­ва­лось на нрав­ст­вен­ной сто­роне бра­ка²⁰⁷. Издав­на уже, и не толь­ко в Риме, к супру­же­ской невер­но­сти мужа отно­си­лись с боль­шой снис­хо­ди­тель­но­стью, при­чи­ной чего явля­ет­ся, глав­ным обра­зом, раб­ство²⁰⁸. Даже Плу­тарх гово­рит в сво­их супру­же­ских пред­пи­са­ни­ях, обра­щен­ных к интел­ли­гент­ной ново­брач­ной чете: «Супру­га не долж­на гне­вать­ся на мужа, если он согре­шит с гете­рой или рабы­ней, а долж­на понять, что он из ува­же­ния к ней сде­лал дру­гую соучаст­ни­цей сво­ей необуздан­но­сти»; так, цари пер­сов отсы­ла­ют сво­их цариц с пира и при­зы­ва­ют налож­ниц и музы­кантш, когда им хочет­ся напить­ся²⁰⁹. Когда ста­ла уси­ли­вать­ся эман­ци­па­ция и воз­рас­тать упа­док нра­вов, жен­щи­ны нача­ли все более и более тре­бо­вать и для себя той сво­бо­ды, кото­рая была пре­до­став­ле­на муж­чи­нам, или, по край­ней мере, оправ­ды­вать свою невер­ность. Жена, кото­рую муж застиг в объ­я­ти­ях раба или всад­ни­ка (у Юве­на­ла), ни на мину­ту не теря­ет при­сут­ст­вия духа: «Уже дав­но было реше­но меж­ду нами, что ты будешь жить, как тебе захо­чет­ся, а я — посту­пать по мое­му соб­ст­вен­но­му усмот­ре­нию»²¹⁰. Нет ника­ко­го сомне­ния в том, что и жен­щи­ны под­вер­га­лись боль­шо­му иску­ше­нию, зная, что сре­ди сво­их рабов они могут выбрать себе покор­ных и скрыт­ных любов­ни­ков, и подоб­ные слу­чаи едва ли пред­став­ля­ли собою исклю­че­ние. «Твоя жена, — так гла­сит одна эпи­грам­ма Мар­ти­а­ла, — назы­ва­ет тебя любов­ни­ком при­слуг, сама же она — воз­люб­лен­ная носиль­щи­ка; вы ни в чем не може­те упрек­нуть друг дру­га»²¹¹. В дру­гом месте он пере­чис­ля­ет семе­рых детей некой Марул­лы, чер­ты лиц кото­рых слиш­ком явно гово­рят о том, кто из рабов дома были их отца­ми: повар-мавр, плос­ко­но­сый атлет, слез­ли­вый пекарь, неж­ный люби­мец гос­по­ди­на, ост­ро­го­ло­вый и длин­но­ухий кре­тин, чер­ный флей­тист и рыжий смот­ри­тель дома²¹².

с.282 Но и в дру­гом еще отно­ше­нии раб­ство зло­вред­но отзы­ва­лось на жен­щи­нах, а имен­но, при­учая их к кру­то­сти и жесто­ко­сти, кото­рые уси­ли­ва­лись еще под вли­я­ни­ем кро­ва­вых пред­став­ле­ний в амфи­те­ат­ре. В сво­ей сати­ре, направ­лен­ной про­тив жен­щин, Юве­нал не пре­ми­нул опи­сать, как раз­дра­жен­ная чем-то гос­по­жа велит бес­че­ло­веч­ным обра­зом сечь сво­их рабынь, не пре­ры­вая при этом сво­их заня­тий, до тех пор, пока не уста­нут пала­чи, и не раздаст­ся ужас­ное «вон!». Овидий уве­ще­ва­ет жен­щин не рас­ца­ра­пы­вать лица рабы­ням, кото­рые их наря­жа­ют, и не колоть их игол­ка­ми в ого­лен­ные руки²¹³. Адри­ан сослал на 5 лет на один ост­ров жен­щи­ну, отно­сив­шу­ю­ся с отвра­ти­тель­ной жесто­ко­стью к сво­им рабы­ням²¹⁴. До того вре­ме­ни, как этот импе­ра­тор запре­тил гос­по­дам про­из­воль­но уби­вать сво­их рабов²¹⁵, бес­че­ло­веч­ные жен­щи­ны без­на­ка­зан­но при­суж­да­ли к смер­ти на кре­сте рабов, «кото­рых, ведь, нель­зя было назвать людь­ми», не при­во­дя при­чин, побудив­ших их к это­му²¹⁶.

Жен­щи­ны под­вер­га­лись и дру­гим раз­вра­щаю­щим вли­я­ни­ям еще более зло­вред­но­го свой­ства. Нет ника­ких осно­ва­ний обви­нять в этом осо­бен­но бел­ле­три­сти­ку: вер­нее было бы утвер­ждать, что про­из­веде­ния, в роде эле­гий Овидия и его «Искус­ства люб­ви», кото­рые по без­нрав­ст­вен­но­сти (в выс­шем смыс­ле это­го сло­ва) едва ли пре­взой­де­ны, явля­ют­ся уже симп­то­ма­ми ужа­саю­щей испор­чен­но­сти, кото­рая, одна­ко, мог­ла быть и не осо­бен­но рас­про­стра­нен­ной. Надо пом­нить и то, что по поня­ти­ям при­стой­но­сти того вре­ме­ни, кото­рые были совсем дру­ги­ми, чем у нас, сте­пен­ным жен­щи­нам мог­ло казать­ся поз­во­лен­ным мно­гое, что сего­дня воз­му­ти­ло бы чув­ство жен­ской стыд­ли­во­сти. Если вспом­нить, что Лейб­ниц послал вдов­ст­ву­ю­щей кур­фюр­стине Софии Ган­но­вер­ской (мате­ри пер­вой прус­ской короле­вы) одно из отвра­ти­тель­ней­ших сти­хотво­ре­ний Гоф­манс­валь­дау, кото­рое она веле­ла спи­сать для вдов­ст­ву­ю­щей гер­цо­ги­ни Орле­ан­ской (Ели­за­ве­ты Шар­лот­ты), и что все были «в вос­тор­ге от этих любов­ных сти­хов»²¹⁷, то не решишь­ся так лег­ко осудить даже тех рим­ля­нок, кото­рые чита­ли Мар­ти­а­ла и Пет­ро­ния; по срав­не­нию с Гоф­манс­валь­дау их обо­их мож­но назвать цело­муд­рен­ны­ми. Мар­ти­ал, дей­ст­ви­тель­но, пере­дал сво­ей высо­ко­чти­мой покро­ви­тель­ни­це Пол­ле Арген­та­рии, вдо­ве Лука­на (кото­рой было 40—50 лет), свою деся­тую кни­гу (в кото­рой не было недо­стат­ка в гру­бых непри­стой­но­стях), с прось­бой — не слиш­ком хму­рить лоб при чте­нии его шуток²¹⁸. Труд­но так­же уста­но­вить, насколь­ко мог­ли быть вред­ны­ми сла­до­страст­ные про­из­веде­ния изо­бра­зи­тель­ных искусств. Про­пер­тий, прав­да, жалу­ет­ся на стен­ные кар­ти­ны, кото­рые раз­вра­ща­ли невин­ные взо­ры жен­щин и деву­шек²¹⁹; при слу­чае подоб­ные кар­ти­ны, дей­ст­ви­тель­но, упо­ми­на­ют­ся²²⁰. Но труд­но пове­рить тому, чтобы взо­рам бла­го­нрав­ных рим­ля­нок часто с.283 пред­став­ля­лись подоб­ные изо­бра­же­ния, так как у нас нет ника­ких осно­ва­ний пред­по­ла­гать, чтобы в этом отно­ше­нии в Риме суще­ст­во­ва­ла бо́льшая воль­ность, чем в Пом­пе­ях, где сре­ди сотен стен­ных кар­тин непри­стой­ные изо­бра­же­ния едва ли были най­де­ны в дру­гих местах, кро­ме домов тер­пи­мо­сти. Нет так­же ника­ких дан­ных думать, чтобы в импе­ра­тор­ском Риме бес­стыд­ство дости­га­ло таких раз­ме­ров, как в Пари­же в середине XVIII века, где на каре­тах вме­сто гер­ба изо­бра­жа­лись непри­стой­ные сце­ны, за кото­рые худож­ни­кам пла­ти­ли боль­шие день­ги: эта мода, судя по Рус­со, была введе­на жен­щи­на­ми, коляс­ки кото­рых отли­ча­лись от коля­сок муж­чин боль­шей раз­нуздан­но­стью изо­бра­же­ний²²¹.

Нет ника­ко­го сомне­ния в том, что в древ­нем Риме губи­тель­нее все­го дей­ст­во­ва­ли «соблазн теат­раль­ных пред­став­ле­ний и воз­буж­де­ние пиров», кото­рые, по мне­нию Таци­та, были опас­нее все­го для невин­но­сти и чистоты нра­вов²²². Цело­муд­рие жен­щин в Гер­ма­нии объ­яс­ня­ет­ся, по его мне­нию, тем, что они не под­вер­га­лись этим двум иску­ше­ни­ям.

Страсть к пред­став­ле­ни­ям была одной из глав­ных сла­бо­стей, в кото­рых упре­ка­ли рим­ля­нок того вре­ме­ни, и от кото­рой рав­но стра­да­ли жен­щи­ны всех сосло­вий. Когда супру­га одно­го сена­то­ра была похи­ще­на гла­ди­а­то­ром, то Юве­на­ла более все­го удив­ля­ло то, что она мог­ла решить­ся отка­зать­ся от пред­став­ле­ний и рас­стать­ся с пан­то­ми­мом Пари­сом²²³. Так же непо­нят­но было Ста­тию, поче­му жене его так труд­но было поки­нуть Рим, раз она не была люби­тель­ни­цей цир­ка и теат­ра²²⁴. Эта их страсть объ­яс­ня­лась не толь­ко любо­вью к зре­ли­щам, но и жела­ни­ем пока­зать­ся, как в извест­ном месте об этом гово­рит Овидий, а после него и дру­гие²²⁵. Он срав­ни­ва­ет разу­кра­шен­ных жен­щин, сте­каю­щих­ся в театр, с киша­щи­ми мура­вья­ми и роя­щи­ми­ся пче­ла­ми²²⁶. Тща­тель­нее и бога­че все­го они укра­ша­лись, отправ­ля­ясь в театр; здесь, где бли­ста­тель­нее все­го раз­вер­ты­ва­лась пыш­ность импе­ра­тор­ско­го Рима, их ожи­дал самый боль­шой и бле­стя­щий круг поклон­ни­ков. Если даже Тацит и Дион не пре­ми­ну­ли упо­мя­нуть о выткан­ном из золота пла­ще, в кото­ром импе­ра­три­ца Агрип­пи­на яви­лась на мор­ское сра­же­ние на Фуцин­ском озе­ре (дра­го­цен­ность, о заме­ча­тель­но­сти кото­рой гово­рит и Пли­ний)²²⁷, — то мож­но себе пред­ста­вить, с каким вни­ма­ни­ем жен­щи­ны осмат­ри­ва­ли друг дру­га и как они ста­ра­лись пре­взой­ти одна дру­гую сво­им блес­ком. Ино­гда этот их блеск был взят напро­кат. В Риме, где глу­бо­ко врож­ден­ная италь­ян­ско­му нацио­наль­но­му харак­те­ру страсть к far fi­gu­ra нахо­ди­ла себе самую бога­тую пищу, где тыся­чи жела­ли казать­ся более бога­ты­ми, чем они были в дей­ст­ви­тель­но­сти, все мож­но было занять, вплоть до колец, кото­рые наде­ва­ли опыт­ные адво­ка­ты во вре­мя защи­ты, чтобы полу­чить от кли­ен­тов боль­шее воз­на­граж­де­ние²²⁸. Сре­ди пред­ме­тов, зани­мае­мых для появ­ле­ния в теат­ре жен­щи­на­ми, сред­ства кото­рых исто­щи­лись, Юве­нал назы­ва­ет пла­тья, сви­ту, носил­ки (кото­рые после уда­ле­ния палок слу­жи­ли сиде­ни­ем), подуш­ки, с.284 ста­рую нянь­ку и бело­ку­рую каме­рист­ку²²⁹. В сказ­ке Апу­лея Вене­ра про­сит Пси­хею при­не­сти от Про­зер­пи­ны кос­ме­ти­че­ской воды, чтобы обрыз­гать­ся ею, отправ­ля­ясь в театр богов²³⁰.

Бла­го­да­ря при­сут­ст­вию столь боль­шо­го чис­ла жен­щин, теат­ры полу­ча­ли боль­шую при­тя­га­тель­ную силу и для муж­ской части моло­де­жи. Про­пер­тий раду­ет­ся реше­нию Цин­тии уехать в дерев­ню, так как там ее не смо­гут испор­тить пред­став­ле­ния²³¹, и Овидий гово­рит про эти послед­ние, что они более все­го спо­соб­ст­ву­ют любов­ным свя­зям²³². В теат­ре и амфи­те­ат­ре со вре­ме­ни Авгу­ста муж­чи­ны долж­ны были доволь­ст­во­вать­ся толь­ко тем, что мог­ли направ­лять свои взо­ры на верх­ние ряды, кото­рые были пре­до­став­ле­ны исклю­чи­тель­но жен­щи­нам; в цир­ке же места обо­их полов не были раз­об­ще­ны. «Пусть туда ходят моло­дые люди, — пишет Юве­нал, — кото­рым при­ли­че­ст­ву­ет кри­чать вме­сте с дру­ги­ми, бить­ся об заклад на боль­шие сум­мы и сидеть рядом с разу­кра­шен­ной жен­щи­ной»²³³. Здесь очень лег­ко мож­но было заве­сти зна­ком­ство, бла­го­да­ря обще­му инте­ре­су к зре­ли­щу и тем мно­го­чис­лен­ным малень­ким услу­гам, кото­рые мож­но было ока­зать сво­ей сосед­ке: поло­жить поудоб­нее подуш­ку, достать ска­мей­ку под ноги, опа­хи­вать ее вее­ром и защи­щать ее от навяз­чи­во­сти дру­гих²³⁴. Овидий, даю­щий для все­го это­го очень подроб­ные пред­пи­са­ния, при­во­дит так­же образ­цы про­ис­хо­дя­щих там раз­го­во­ров. Воз­ни­цу, инте­ре­су­ю­ще­го пре­крас­ную сосед­ку, назы­ва­ли счаст­лив­цем и выска­зы­ва­ли жела­ние быть на его месте. Сосед сомне­ва­ет­ся, дей­ст­ви­тель­но ли так жар­ко или это надо объ­яс­нить внут­рен­ним жаром и т. п.²³⁵. Для хри­сти­ан­ских рев­ни­те­лей, осуж­дав­ших посе­ще­ние зре­лищ, сов­мест­ное при­сут­ст­вие обо­их полов было лиш­ним пово­дом к их осуж­де­нию. «На пред­став­ле­ни­ях, — гово­рит Тер­тул­ли­ан, — нет боль­ше­го соблаз­на, чем вид тща­тель­но нарядив­ших­ся муж­чин и жен­щин. Выска­зы­вая одно или дру­гое мне­ние по пово­ду про­ис­хо­дя­ще­го, лег­ко завя­зы­ва­ешь сно­ше­ния, кото­рые разду­ва­ют искры вожде­ле­ния, одним сло­вом — при посе­ще­нии зре­лищ все стре­мят­ся толь­ко к тому, чтобы увидеть и быть увиден­ным»²³⁶. Кли­мент Алек­сан­дрий­ский тоже нахо­дил, что подоб­ные собра­ния муж­чин и жен­щин были одной из при­чин без­нрав­ст­вен­но­сти²³⁷.

Но вопрос этот содер­жит в себе и в выс­шей сте­пе­ни серь­ез­ную сто­ро­ну. Мы почти не в состо­я­нии пред­ста­вить себе раз­вра­щаю­ще­го вли­я­ния зре­лищ, не в состо­я­нии пред­ста­вить себе все­го ужа­са его. Цирк, где буй­ст­во­ва­ние разде­лен­ной на пар­тии чер­ни дохо­ди­ло порою до исступ­ле­ния, пред­став­лял взо­ру более невин­ные сце­ны, чем театр и амфи­те­атр. На сцене гос­под­ст­во­ва­ла комедия поли­ши­не­лей (ате­ла­на) и фарс (мим) с их гру­бы­ми недву­смыс­лен­ны­ми непри­стой­но­стя­ми, вос­хи­щав­ши­ми боль­шую мас­су, и пан­то­ми­ми­че­ский танец, достав­ляв­ший наслаж­де­ние избран­но­му обще­ству. Непри­стой­ность этих пан­то­ми­ми­че­ских пля­сок была доведе­на до край­но­сти: при­бе­га­ли к само­му изощ­рен­но­му раз­дра­же­нию чув­ст­вен­но­сти, чтобы подей­ст­во­вать и на рас­слаб­лен­ные и пре­сы­щен­ные нер­вы. Эти-то с.285 пан­то­ми­ми­че­ские пред­став­ле­ния и были глав­ной при­чи­ной, вызвав­шей осуж­де­ние теат­ра хри­сти­а­на­ми; они име­ли пол­ное пра­во утвер­ждать, что жен­щи­на, вошед­шая цело­муд­рен­ной в театр, выхо­ди­ла из него уже испор­чен­ной²³⁸. Содро­га­ешь­ся, рав­ным обра­зом, при одной мыс­ли, что убий­ства и сце­ны пыток на арене дела­ли глаз поне­мно­гу бес­чув­ст­вен­ным, раз­ру­ша­ли душу и уби­ва­ли в ней вся­кое мяг­кое чув­ство.

Жен­щи­ны инте­ре­со­ва­лись не толь­ко самим пред­став­ле­ни­ем, но и высту­пав­ши­ми в нем арти­ста­ми. Успе­хом сре­ди них поль­зо­ва­лись даже атле­ты, цир­ко­вые воз­ни­цы и гла­ди­а­то­ры²³⁹, а эти послед­ние — даже сре­ди жен­щин выс­ших клас­сов: «желе­зо» име­ло для них непре­одо­ли­мую пре­лесть. Зна­ме­ни­тые гла­ди­а­то­ры, даже некра­си­вые, пред­став­ля­лись им Гиа­цин­та­ми. Если дело шло о бег­стве с гла­ди­а­то­ром, то, по сло­вам Юве­на­ла, знат­ные дамы не стра­ши­лись даже мор­ской болез­ни, а что еще уди­ви­тель­нее (как уже гово­ри­лось), они отка­зы­ва­лись даже от зре­лищ²⁴⁰. Но и арти­сты, пев­цы и музы­кан­ты поль­зо­ва­лись любо­вью жен­щин, кото­рые, вле­ко­мые сво­ею стра­стью, дохо­ди­ли порою до безу­мия: напри­мер, арти­сту Сте­фа­ни­о­ну (в эпо­ху Авгу­ста) при­слу­жи­ва­ла замуж­няя жен­щи­на в одеж­де маль­чи­ка с корот­ко остри­жен­ны­ми воло­са­ми²⁴¹. Супру­га импе­ра­то­ра Пер­ти­на­ка нахо­ди­лась в откры­той свя­зи с кифар­эдом²⁴². Про этих вир­ту­о­зов рас­ска­зы­ва­лось, что они доро­го про­да­ва­ли свою бла­го­склон­ность²⁴³. Инстру­мен­ты зна­ме­ни­тых игро­ков на цит­ре поку­па­лись их почи­та­тель­ни­ца­ми за доро­гую цену и цени­лись ими, как дра­го­цен­ность, кото­рую они неж­но цело­ва­ли. «Одна жен­щи­на, при­над­ле­жав­шая к одно­му из знат­ней­ших домов, — рас­ска­зы­ва­ет Юве­нал, — пыта­лась узнать при помо­щи тор­же­ст­вен­но­го жерт­во­при­но­ше­ния, удо­сто­ит­ся ли зна­ме­ни­тый в то вре­мя игрок на цит­ре награ­ды во вре­мя сле­дую­ще­го состя­за­ния; боль­ше­го она не мог­ла бы сде­лать, даже если бы ее муж или сын были опас­но боль­ны»²⁴⁴. Но самым общим и боль­шим успе­хом поль­зо­ва­лись пан­то­ми­мы-тан­цов­щи­ки, бла­го­склон­но­сти кото­рых доби­ва­лись и муж­чи­ны, и жен­щи­ны. «Мно­го уче­ни­ков и мно­го учи­те­лей пре­да­ны искус­ству Пила­да и Бафил­ла, — пишет в послед­ние годы прав­ле­ния Неро­на Сене­ка. — По все­му горо­ду, во всех част­ных домах устро­е­ны сце­ны, на кото­рых тан­цу­ют муж­чи­ны и жен­щи­ны: мужья и жены спо­рят из-за того, кто из них пой­дет рядом с тан­цов­щи­ком»²⁴⁵. Пан­то­ми­ма­ми были, боль­шей частью, кра­си­вые моло­дые люди, кото­рым искус­ство их при­да­ва­ло наи­выс­шую пре­лесть и лов­кость, не лишен­ные соблаз­на. Уже в 22 или 23 г. по Р. Хр. их при­шлось выслать из Ита­лии, вслед­ст­вие тех пар­тий­ных раздо­ров сре­ди пуб­ли­ки, при­чи­ною кото­рых они были, и за их пре­до­суди­тель­ные свя­зи с жен­щи­на­ми, несо­мнен­но, из знат­ных домов, так как ина­че не было бы ника­ко­го пово­да к при­ня­тию этой меры²⁴⁶.

Пре­крас­ный Мне­стер, самый про­слав­лен­ный пан­то­мим в эпо­ху Клав­дия, поль­зо­вал­ся, меж­ду про­чим, бла­го­склон­но­стью стар­шей Поппеи, пре­крас­ней­шей жен­щи­ны того вре­ме­ни; вынуж­ден­ная связь с Мес­са­ли­ной была с.286 при­чи­ной его смер­ти²⁴⁷. Пан­то­мим Парис, воз­будив­ший рев­ность Доми­ти­а­на, был убит на ули­це по при­ка­за­нию это­го послед­не­го. Почи­та­те­ли его осы­па­ли цве­та­ми место его паде­ния и поли­ва­ли его бла­го­во­ни­я­ми. Мол­ва ста­ви­ла даже после­до­вав­шее убий­ство Доми­ти­а­на в связь со стра­стью, кото­рую пита­ла его супру­га к это­му или дру­го­му пан­то­ми­му²⁴⁸. Марк Авре­лий отно­сил­ся более хлад­но­кров­но к любов­ным свя­зям Фау­сти­ны, кото­рая, судя по город­ским сплет­ням, тоже бла­го­во­ли­ла к этим арти­стам²⁴⁹. Страсть супру­ги неко­е­го Юста к пан­то­ми­му Пила­ду была обна­ру­же­на Гале­ном тем же спо­со­бом, как неко­гда врач Эра­си­страт убедил­ся в люб­ви Антио­ха к Стра­то­ни­ке. Физи­че­ское состо­я­ние боль­ной не дава­ло ника­ких объ­яс­не­ний отно­си­тель­но при­чин ее бес­сон­ни­цы; но когда было про­из­не­се­но имя это­го тан­цов­щи­ка, он заме­тил ее глу­бо­кое вол­не­ние, и на осно­ва­нии того, что при этом изме­ни­лись цвет ее лица, взгляд и пульс, он при­шел к заклю­че­нию отно­си­тель­но при­чи­ны ее болез­ни²⁵⁰.

Тацит назы­ва­ет рядом с соблаз­на­ми зре­лищ раз­вра­щаю­щее вли­я­ние пиров. Но даже в самые раз­нуздан­ные вре­ме­на эти рас­пу­щен­ные пиры, кото­рые он име­ет в виду, не мог­ли быть настоль­ко повсе­мест­ны­ми, чтобы жен­щи­ны не име­ли воз­мож­но­сти избег­нуть их, и их вли­я­ние поэто­му не мог­ло быть настоль­ко общим и глу­бо­ким. Во вре­мя этих рос­кош­ных пиров участ­ни­ки их под­вер­га­лись подоб­ным же впе­чат­ле­ни­ям, как и в теат­ре, так как музы­ка, пляс­ки и теат­раль­ные сце­ны раз­вле­ка­ли и здесь гостей. Непри­стой­ные пес­ни²⁵¹ и извест­ные пляс­ки сири­я­нок и анда­лу­зя­нок, кото­рые сво­ей чув­ст­вен­ной рас­пу­щен­но­стью и без­нрав­ст­вен­но­стью не отста­ва­ли от самых худ­ших пан­то­ми­ми­че­ских пред­став­ле­ний с еги­пет­ски­ми тан­ца­ми²⁵², оскорб­ля­ли и здесь цело­муд­рен­ные взо­ры и слух. «Очень мно­гие, — гово­рит Плу­тарх, — поз­во­ля­ют (во вре­мя пиров) пред­став­лять сце­ны и про­из­но­сить речи, кото­рые раз­дра­жа­ют умы гораздо боль­ше вся­ко­го вина, и это дела­ет­ся в при­сут­ст­вии жен­щин и под­рас­таю­щих детей»²⁵³.

Но и поми­мо этих воз­буж­де­ний, пиры были небез­опас­ны­ми для жен­ской нрав­ст­вен­но­сти, так как они дава­ли муж­чи­нам гораздо боль­ше воз­мож­но­сти при­бли­зить­ся к ним, чем в теат­ре, чего они страст­но жела­ли и чему они тут нахо­ди­ли удо­вле­тво­ре­ние²⁵⁴. «Во вре­мя пир­шеств, — гово­рит Пли­ний Стар­ший, — жад­ные взо­ры про­из­во­дят оцен­ку жен­щи­нам, тогда как сон­ные гла­за (их мужей) вполне пре­до­став­ля­ют их им»²⁵⁵. В одном из самых фри­воль­ных сти­хотво­ре­ний, дошед­ших до нас под име­нем Овидия, рису­ет­ся соблаз­не­ние кра­си­вой жены про­сто­ва­то­го мужа; по назва­нию это — исто­рия Пари­са и Еле­ны, но эти­ми име­на­ми вооб­ще поль­зо­ва­лись, чтобы обо­зна­чить невер­ную супру­гу и ее воз­люб­лен­но­го. Каж­дая чер­точ­ка заим­ст­во­ва­на из дей­ст­ви­тель­но­сти того вре­ме­ни, и это при­да­ет опи­са­нию уди­ви­тель­ную реаль­ность. Поведе­ние любов­ни­ка во вре­мя общей тра­пезы с.287 вполне соот­вет­ст­ву­ет пред­пи­са­ни­ям, кото­рые дает сам Овидий. Кра­са­ви­ца чув­ст­ву­ет, что сме­лые и при­сталь­ные взо­ры почи­та­те­ля устрем­ле­ны на нее; он взды­ха­ет, он схва­ты­ва­ет ее кубок и при­ка­са­ет­ся губа­ми к тому месту, где она пила, он дела­ет ей зна­ки гла­за­ми и паль­ца­ми, он пишет вином неж­ные зна­ки на сто­ле, он рас­ска­зы­ва­ет любов­ные исто­рии, в кото­рых доволь­но про­зрач­но гово­рит о сво­ей соб­ст­вен­ной стра­сти, он при­тво­ря­ет­ся даже пья­ным, чтобы сме­лость его мог­ла пока­зать­ся без­вред­ной²⁵⁶. Ста­рый обы­чай, тре­бо­вав­ший от жен­щин, чтобы они за сто­лом сиде­ли, исчез уже в эпо­ху Авгу­ста; они воз­ле­жа­ли теперь так же, как и муж­чи­ны²⁵⁷. В преж­ние вре­ме­на это счи­та­лось непри­лич­ным²⁵⁸, в эпо­ху импе­рии ста­рых стро­гих нра­вов при­дер­жи­ва­лись толь­ко на Капи­то­лии, где мож­но было увидеть Юпи­те­ра воз­ле­жа­щим на пиру богов, а Минерву и Юно­ну сидя­щи­ми на сту­льях. Более важ­но, конеч­но, насме­ха­ет­ся Вале­рий Мак­сим, чтобы доб­рые нра­вы соблюда­лись бога­ми, чем жен­щи­на­ми²⁵⁹.

Мы ниче­го не зна­ем отно­си­тель­но того, суще­ст­во­ва­ли ли, кро­ме пиров, и дру­гие собра­ния, на кото­рых встре­ча­лись оба пола²⁶⁰. Муж­чи­ны име­ли еще воз­мож­ность при­бли­жать­ся к жен­щи­нам в обще­ст­вен­ных местах, где эти послед­ние совер­ша­ли свои про­гул­ки, глав­ным обра­зом, в мно­го­чис­лен­ных колон­на­дах, кото­рые окру­жа­ли про­стор­ные места, заса­жен­ные сада­ми или пар­ком²⁶¹. Здесь, навер­но, вме­сто пажа или евну­ха²⁶², кото­рый сопро­вож­дал ино­гда свою пове­ли­тель­ни­цу в каче­стве стра­жи²⁶³, их роль испол­ня­ли почи­та­те­ли и дер­жа­ли над их голо­вою зон­ти­ки²⁶⁴. Знат­ные жен­щи­ны, впро­чем, ред­ко при­ка­са­лись нога­ми к чер­но­му базаль­ту мосто­вой²⁶⁵. Чаще все­го они появ­ля­лись носи­мые в крес­ле или в носил­ках, кото­рые нес­ли ино­зем­цы-рабы огром­но­го роста. Пра­во поль­зо­вать­ся носил­ка­ми, а имен­но кры­ты­ми, было пре­до­став­ле­но, как знак отли­чия, женам сена­то­ров; но обы­чаи во все вре­ме­на не были оди­на­ко­вы­ми, соот­вет­ст­ву­ю­щие пред­пи­са­ния, кро­ме того, часто нару­ша­лись²⁶⁶. Цезарь дал пра­во поль­зо­вать­ся носил­ка­ми женам и мате­рям в воз­расте стар­ше 40 лет, и то толь­ко по опре­де­лен­ным дням²⁶⁷; Доми­ти­ан лишил это­го пра­ва жен­щин, веду­щих постыд­ный образ жиз­ни²⁶⁸. Стро­гий обы­чай тре­бо­вал, чтобы у носи­лок были плот­но задер­ги­ваю­щи­е­ся зана­ве­си, ввиду того, что их всюду, где бы они не появ­ля­лись, сопро­вож­да­ли взо­ры любо­пыт­ных. «Мы не видим ниче­го пре­до­суди­тель­но­го в том, — гово­рит Плу­тарх, — если устрем­ля­ем наши взо­ры на носил­ки жен­щин или не отхо­дим от их окон»²⁶⁹. Мужья, кото­рые запре­ща­ли сво­им женам «пока­зы­вать­ся в носил­ках и под­вер­гать­ся взо­рам, устрем­лен­ным на них со всех с.288 сто­рон все­ми без исклю­че­ния зри­те­ля­ми», поль­зо­ва­лись у жен­щин, по сло­вам Сене­ки, сла­вой про­сто­ва­то­го и пло­хо вос­пи­тан­но­го чело­ве­ка, а их жены счи­та­лись достой­ны­ми сожа­ле­ния жерт­ва­ми супру­же­ской тира­нии²⁷⁰. Дело в том, что жен­щи­ны, как заме­ча­ет Кли­мент Алек­сан­дрий­ский, поль­зо­ва­лись носил­ка­ми вовсе не для того, чтобы укрыть­ся в них от любо­пыт­ных взо­ров, а, напро­тив, для того, чтобы кокет­ли­во пока­зы­вать­ся в них. Зана­вес­ки их носи­лок были обык­но­вен­но отки­ну­ты, они зор­ко погляды­ва­ли на тех, кто обра­щал на них вни­ма­ние, часто даже высо­вы­ва­лись из окна и подоб­ны­ми про­яв­ле­ни­я­ми сво­его любо­пыт­ства уни­жа­ли при­ня­тый на себя вид досто­ин­ства²⁷¹. Эки­па­жа­ми в Риме не поль­зо­ва­лись²⁷². При поезд­ках за город жен­щи­ны, по-види­мо­му, неред­ко сами пра­ви­ли лошадь­ми²⁷³.

Жен­щин того вре­ме­ни очень упре­ка­ли за бес­стыд­ную мане­ру оде­вать­ся. Что каса­ет­ся отно­ся­щих­ся сюда отзы­вов писа­те­лей, любя­щих пре­уве­ли­чи­вать и обоб­щать, глав­ным обра­зом, обо­их Сенек и Пли­ния Стар­ше­го, то по ним нель­зя заклю­чить, до каких раз­ме­ров дошло это пори­цае­мое ими зло, нель­зя так­же и понять, посколь­ку извест­ные кос­ские одеж­ды из про­зрач­ной тка­ни, кото­рые ниче­го не скры­ва­ли (и счи­та­лись одеж­дой про­сти­ту­ток)²⁷⁴, были вооб­ще рас­про­стра­не­ны сре­ди жен­щин. Из них не явст­ву­ет и то, разда­ва­лись ли эти жало­бы с боль­шим, или по край­ней мере, с таким же пра­вом, как и в Гер­ма­нии в раз­лич­ные пери­о­ды сред­не­ве­ко­вья и в новое вре­мя, в X, XIII, XIV, XV, XVII и XVIII веках²⁷⁵. Что каса­ет­ся про­зрач­но­сти жен­ских одежд в эпо­ху Дирек­то­рии в Пари­же, где зачин­щи­цей высту­па­ла г-жа Тал­льен²⁷⁶, и во вре­мя празд­неств Ста­ни­сла­ва Авгу­ста в Грод­но, где при­мер был дан мар­ки­зой де Люл­ли²⁷⁷, то она нико­гда и ничем не может быть пре­взой­де­на. В то вре­мя вес одно­го жен­ско­го пла­тья, вызвав­ше­го вос­хи­ще­ние все­го Пари­жа, вме­сте с кам­ня­ми и золоты­ми укра­ше­ни­я­ми рав­нял­ся одно­му толь­ко фун­ту. С этих пор жен­щи­ны стре­ми­лись делать свои одеж­ды воз­мож­но лег­ки­ми, и неустан­но взве­ши­ва­ли их²⁷⁸. Страсть жен­щин к нарядам, на кото­рую жалу­ют­ся и писа­те­ли пер­вых веков (как на одну из глав­ней­ших при­чин про­даж­но­сти)²⁷⁹, и их рас­то­чи­тель­ность, осо­бен­но при покуп­ке восточ­ных тка­ней и фаб­ри­ка­тов (шел­ка, бис­са, дра­го­цен­ных кам­ней, жем­чу­гов и бла­го­во­ний), дохо­ди­ли до чудо­вищ­ных раз­ме­ров. Нет ника­ко­го сомне­ния в том, что это быва­ло толь­ко в исклю­чи­тель­ных слу­ча­ях, но все же эта страсть к рос­кош­ным оде­я­ни­ям не огра­ни­чи­ва­лась малень­ким кру­гом, хотя и не дости­га­ла тех раз­ме­ров, как в новей­шие вре­ме­на²⁸⁰.

с.289 Само­сто­я­тель­ное и неза­ви­си­мое поло­же­ние вво­ди­ло жен­щин в силь­ное иску­ше­ние сбро­сить с себя узы, нало­жен­ные на них при­ро­дой и обы­ча­ем, добить­ся недо­ступ­ных им пре­иму­ществ и избрать себе несов­ме­сти­мое с насто­я­щей жен­ст­вен­но­стью заня­тие. Отвра­ти­тель­ные укло­не­ния от нее, кото­рые с таким удо­воль­ст­ви­ем рису­ют­ся осо­бен­но Юве­на­лом, не мог­ли быть, впро­чем, ни в какое вре­мя частым явле­ни­ем: эти зани­маю­щи­е­ся гим­на­сти­кой жен­щи­ны, сра­жаю­щи­е­ся в воору­же­нии гла­ди­а­то­ров²⁸¹, напе­ре­рыв с муж­чи­на­ми про­во­дя­щие ночи за попой­ка­ми²⁸² и изры­гаю­щие слиш­ком обиль­но выпи­тое вино, или жен­щи­ны — страст­ные люби­тель­ни­цы про­цес­сов, кото­рые сами состав­ля­ли иско­вое про­ше­ние²⁸³. Сам Юве­нал опре­де­лен­но назы­ва­ет такие попыт­ки к эман­ци­па­ции — исклю­че­ни­я­ми²⁸⁴. Боль­ше было чис­ло жен­щин, рев­ност­но зани­мав­ших­ся миро­вы­ми собы­ти­я­ми. От них мож­но было полу­чить подроб­ные сведе­ния о самых отда­лен­ных стра­нах, они соби­ра­ли все слу­хи, стоя у ворот, или сами рас­пус­ка­ли их, сме­ло спо­ри­ли с высо­ко­по­став­лен­ны­ми воен­ны­ми лица­ми и рас­ска­зы­ва­ли на ули­це каж­до­му встреч­но­му про послед­ние зем­ле­тря­се­ния, навод­не­ния и дру­гие собы­тия, про­ис­хо­див­шие по все­му зем­но­му шару²⁸⁵. Често­лю­би­вые и более обра­зо­ван­ные жен­щи­ны тре­бо­ва­ли для себя боль­ше­го. Посред­ст­вен­ное или непо­сред­ст­вен­ное и решаю­щее вме­ша­тель­ство высо­ко­по­став­лен­ных жен­щин в ход собы­тий обу­слов­ли­ва­лось самой при­ро­дой вещей; стрем­ле­ние к вла­сти и вли­я­нию было, навер­но, очень рас­про­стра­нен­ным сре­ди них явле­ни­ем. Извест­но, что судь­ба рим­ско­го мира неред­ко опре­де­ля­лась жен­щи­на­ми, что не одна импе­ра­три­ца пра­ви­ла под име­нем сво­его мужа, и что доволь­но мно­гие при­ни­ма­ли уча­стие в управ­ле­нии. Даже Август, один из умней­ших государ­ст­вен­ных людей всех вре­мен, часто под­да­вал­ся вли­я­нию сво­ей умной супру­ги (это­го «Улис­са в жен­ском пла­тье», как ее назвал Кали­гу­ла)²⁸⁶; в Риме ходи­ли даже слу­хи, что он нико­гда не ведет с Ливи­ей важ­но­го раз­го­во­ра, не под­гото­вив­шись к нему пись­мен­но (что он и вооб­ще делал)²⁸⁷. Ко все­му тому доб­ру, кото­рое было совер­ше­но импе­ра­три­цей Евсе­ви­ей, супру­гой импе­ра­то­ра Кон­стан­тия, импе­ра­тор Юли­ан в сво­ей похваль­ной речи при­чис­ля­ет и то, «что один вер­нул себе, бла­го­да­ря ей, свое отцов­ское досто­я­ние, дру­гой осво­бо­дил­ся от нака­за­ния, воз­ло­жен­но­го на него зако­ном, тре­тий избег угро­жав­шей ему вслед­ст­вие доно­са опас­но­сти, и бес­чис­лен­ное коли­че­ство людей доби­лось поче­стей и долж­но­стей»²⁸⁸. Вдо­ва Тра­я­на, Пло­ти­на, доби­лась того, что, по ука­зу Адри­а­на, гла­ва эпи­ку­рей­ской шко­лы в Афи­нах мог сам назна­чать себе пре­ем­ни­ка и даже из неграж­дан, что до тех пор было недо­пу­сти­мо. Софист Филиск полу­чил кафед­ру крас­но­ре­чия в Афи­нах бла­го­да­ря импе­ра­три­це Юлии Домне²⁸⁹. Но даже вли­я­ние знат­ных жен­щин, нахо­див­ших­ся в дру­же­ст­вен­ных отно­ше­ни­ях с импе­ра­три­цею и близ­ких ко дво­ру, надо счи­тать боль­шим и широ­ко рас­про­стра­нен­ным. Одно слу­чай­ное с.290 заме­ча­ние Юве­на­ла ука­зы­ва­ет нам, с каким ста­ра­ни­ем люди домо­га­лись их бла­го­склон­но­сти. Он пори­ца­ет мотов­ство любим­ца Доми­ти­а­на, Кри­сти­на, кото­рый запла­тил за крас­но­ры­би­цу, весив­шую шесть фун­тов, 6000 сестер­ци­ев; если бы он купил ее для знат­ной подру­ги, кото­рую носят в огром­ных носил­ках, закры­тых гро­мад­ны­ми стек­ла­ми, то эта тра­та мог­ла бы еще най­ти себе оправ­да­ние²⁹⁰. Осо­бен­но ска­зы­ва­лось жен­ское вли­я­ние, конеч­но, в заме­ще­нии боль­ших и малых долж­но­стей, как в Риме, так и в про­вин­ци­ях. Сене­ка вос­хва­ля­ет свою тет­ку с мате­рин­ской сто­ро­ны за то, что она пре­воз­мог­ла свою обыч­ную сдер­жан­ность и пусти­ла в ход свое вли­я­ние, чтобы добить­ся назна­че­ния его кве­сто­ром²⁹¹. Гес­сий Флор стал про­ку­ра­то­ром Иудеи, бла­го­да­ря сво­ей супру­ге Клео­пат­ре, нахо­див­шей­ся в дру­же­ст­вен­ных отно­ше­ни­ях с импе­ра­три­цей Поппе­ей²⁹². Глав­ной вестал­ке Кам­пии Севе­рине в 240 г. была кем-то воз­двиг­ну­та ста­туя в бла­го­дар­ность за то, что при ее содей­ст­вии это лицо было воз­веде­но во всад­ни­че­ское сосло­вие, полу­чи­ло три­бу­нат когор­ты и при повы­ше­нии пере­ско­чи­ло через одну воен­ную сте­пень; кто-то дру­гой воз­двиг ей ста­тую за то, что бла­го­да­ря ее реко­мен­да­ции ему было пору­че­но глав­ное управ­ле­ние импе­ра­тор­ски­ми биб­лио­те­ка­ми²⁹³. У Эпи­к­те­та, недоб­ро­со­вест­ный чинов­ник уте­ша­ет­ся надеж­дою на то, что ему удаст­ся избег­нуть нака­за­ния, «так как он име­ет вли­я­тель­ных дру­зей и подруг в Риме»²⁹⁴. В тех слу­ча­ях, когда често­лю­би­вым жен­щи­нам не хва­та­ло лич­ных свя­зей, они при­бе­га­ли к помо­щи сво­их сыно­вей и без­за­стен­чи­во поль­зо­ва­лись их крас­но­ре­чи­ем и богат­ст­вом, чтобы добить­ся сво­ей цели или помочь в этом дру­гим²⁹⁵. Сре­ди пред­вы­бор­ных реко­мен­да­ций на город­ские долж­но­сти, кото­рые напи­са­ны на сте­нах пом­пе­ян­ских домов, встре­ча­ют­ся неко­то­рые за под­пи­сью жен­щин²⁹⁶.

В про­вин­ци­ях жены намест­ни­ков при­сут­ст­во­ва­ли при воен­ных упраж­не­ни­ях, вме­ши­ва­лись в тол­пу сол­дат и окру­жа­ли себя цен­ту­ри­о­на­ми: так посту­па­ла, напри­мер, гор­дая План­ци­на, дочь осно­ва­те­ля Лио­на, Муна­тия План­ка, и супру­га Гн. Пизо­на, кото­рый в 17 году был назна­чен намест­ни­ком Сирии²⁹⁷, и Кор­не­лия, супру­га намест­ни­ка Пан­но­нии, Каль­ви­сия Саби­на (умер в 39 г.)²⁹⁸. Север Цеци­на внес в 21 году в сенат пред­ло­же­ние, чтобы ни один намест­ник не брал с собою в про­вин­цию свою жену, и сослал­ся при этом на поведе­ние План­ци­ны в Сирии. Он напом­нил сена­ту, как часто в слу­ча­ях обви­не­ния в вымо­га­тель­стве бо́льшая часть вины пада­ла на жен­щин. За них тот­час цеп­ля­ют­ся все подон­ки про­вин­ци­аль­но­го обще­ства; они берут­ся за вся­кие дела и ведут их. Про­вин­ци­а­лы обя­за­ны являть­ся на поклон к двум дво­рам. Жен­щи­ны, когда дают при­ка­за­ния, не зна­ют в этом меры и быва­ют в выс­шей сте­пе­ни занос­чи­вы; осво­бо­див­шись от всех уз, они ста­ли пове­ли­тель­ни­ца­ми не толь­ко домов и судов, но и вой­ска²⁹⁹. Но на пред­ло­же­ние это не было обра­ще­но ника­ко­го вни­ма­ния, и впо­след­ст­вии повто­ря­ют­ся жало­бы на с.291 вымо­га­тель­ства со сто­ро­ны супруг намест­ни­ков, «кото­рые с целью нажи­вы сви­реп­ст­ву­ют, подоб­но гар­пи­ям с ост­ры­ми ког­тя­ми, в горо­дах и на област­ных собра­ни­ях»³⁰⁰.

Жен­щи­ны не мог­ли оста­вать­ся чуж­ды­ми и лите­ра­тур­но­му дви­же­нию, тем более, что они (по край­ней мере, сре­ди выс­ше­го сосло­вия) в моло­до­сти обык­но­вен­но полу­ча­ли неко­то­рое лите­ра­тур­ное обра­зо­ва­ние. В сво­ем «Вос­пи­та­нии ора­то­ра» Квин­ти­ли­ан гово­рит о жела­тель­но­сти воз­мож­но широ­ко­го обра­зо­ва­ния роди­те­лей тех маль­чи­ков, кото­рых при­хо­дит­ся вос­пи­ты­вать, и гово­рит при этом не об одних толь­ко отцах³⁰¹. Ода­рен­ная все­ми досто­ин­ства­ми жен­щи­на явля­ет­ся, по Мар­ти­а­лу, бога­той, бла­го­род­но­го про­ис­хож­де­ния, обра­зо­ван­ной (eru­di­ta) и цело­муд­рен­ной³⁰². Овидий, впро­чем (кото­рый в сво­ем «Искус­стве любить», хотя и уве­ря­ет, что гово­рит толь­ко о либер­ти­нах и подоб­ных им, но все-таки рису­ет жен­щин вооб­ще, каки­ми он их знал и каки­ми они пред­став­ля­лись ему), гово­рит, что «суще­ст­ву­ют и уче­ные (т. е. лите­ра­тур­но-обра­зо­ван­ные) жен­щи­ны, но их очень немно­го, и такие, кото­рые, не будучи уче­ны­ми, жела­ют казать­ся ими»³⁰³. Всем извест­но, с какой интен­сив­но­стью и в каких раз­ме­рах гос­под­ст­во­ва­ли в про­дол­же­ние двух пер­вых веков лите­ра­тур­ные тен­ден­ции, и как рас­про­стра­нен был, осо­бен­но в обра­зо­ван­ном обще­стве, поэ­ти­че­ский диле­тан­тизм. В доме Авгу­ста, кото­рый рев­ност­но поощ­рял подоб­ные стрем­ле­ния и вся­че­ски спо­соб­ст­во­вал им, жен­щи­ны не мог­ли не стать в неко­то­рое отно­ше­ние к лите­ра­ту­ре. Сест­ра его, Окта­вия, при­ня­ла посвя­щен­ный ей фило­соф­ский труд³⁰⁴; Вер­ги­лий читал ей и ее бра­ту шестую кни­гу Эне­иды; когда он про­чел те стро­ки, кото­рые отно­сят­ся к ее погиб­ше­му в цве­те лет сыну Мар­цел­лу, она упа­ла в обмо­рок³⁰⁵. Осо­бен­но бли­зок был ей и ее семье поэт Кри­на­гор из Мити­ле­ны, кото­рый в каче­стве посла сво­его род­но­го горо­да два­жды (725 [29] г. и 728 [26] г.) всту­пал в сно­ше­ния с Авгу­стом. До нас дошли его сти­хотво­ре­ния, обра­щен­ные к сыну Окта­вии — Мар­цел­лу и к ее пре­крас­ной и доб­ро­де­тель­ной доче­ри, Анто­нии (сна­ча­ла как к девуш­ке, потом как к супру­ге Дру­са). Одно из этих сти­хотво­ре­ний было посла­но ей вме­сте со сбор­ни­ком лири­че­ских сти­хотво­ре­ний, дру­гое — молит­ва о лег­ком и бла­го­по­луч­ном раз­ре­ше­нии Анто­нии от бре­ме­ни; неко­то­рые отно­сят­ся к ее сыну Гер­ма­ни­ку, родив­ше­му­ся в 739 (15) году³⁰⁶. Дочь Авгу­ста, Юлия, поль­зо­ва­лась все­об­щей любо­вью, и меж­ду про­чим вслед­ст­вие сво­его инте­ре­са к лите­ра­ту­ре и сво­его раз­но­сто­рон­не­го обра­зо­ва­ния³⁰⁷ (кото­рое, как гово­рит Мак­ро­бий, лег­ко мож­но было полу­чить в том доме). Сре­ди жен­щин того вре­ме­ни, несо­мнен­но, было рас­про­стра­не­но заня­тие лите­ра­ту­рой (не гово­ря уже о под­ра­жа­нии подоб­ным при­ме­рам). Супру­га тра­ги­че­ско­го поэта Вария, «Фиест» кото­ро­го был постав­лен по жела­нию Авгу­ста в день празд­но­ва­ния его с.292 три­ум­фа и удо­сто­ил­ся щед­рой награ­ды, была науч­но обра­зо­ва­на³⁰⁸; Перил­ла (веро­ят­но, пад­че­ри­ца Овидия) писа­ла сти­хи³⁰⁹; супру­га Лука­на, Пол­ла Арген­та­рия, так­же отли­ча­лась (по сло­вам Ста­тия) умом и обра­зо­ван­но­стью³¹⁰. Что каса­ет­ся уча­стия жен­щин из позд­ней­ших импе­ра­тор­ских домов в лите­ра­ту­ре, то извест­но, что Агрип­пи­на, мать Неро­на, оста­ви­ла по себе свои мему­а­ры, кото­ры­ми поль­зо­ва­лись Тацит и Пли­ний Стар­ший³¹¹, и что Ста­ти­лия Мес­са­ли­на, третья супру­га Неро­на, после его смер­ти бли­ста­ла не толь­ко сво­ей кра­сотой и богат­ст­вом, но и умом и что с помо­щью мето­ди­че­ско­го изу­че­ния она стре­ми­лась осво­ить­ся с ора­тор­ским искус­ст­вом³¹²; о лите­ра­тур­ных заня­ти­ях супру­ги Севе­ра, Юлии Дом­ны, речь еще впе­ре­ди. Дочь рито­ра Наза­рия (в эпо­ху Кон­стан­ти­на) не усту­па­ла сво­е­му отцу в крас­но­ре­чии³¹³.

Жен­щи­ны, не при­ни­мав­шие дея­тель­но­го уча­стия в лите­ра­ту­ре, разде­ля­ли, по край­ней мере, инте­ре­сы сво­их мужей и дру­зей и гор­ди­лись их успе­хом. Пли­ний Млад­ший вос­хва­ля­ет свою жену за то, что она из люб­ви к нему заин­те­ре­со­ва­лась лите­ра­ту­рой; по несколь­ку раз чита­ла она его кни­ги и даже выучи­ва­ла их наизусть. Если он читал лек­цию, она слу­ша­ла его за зана­вес­кой и жад­но вни­ма­ла вос­тор­жен­ным вос­кли­ца­ни­ям слу­ша­те­лей. Если он вел защи­ту в суде, то она с нетер­пе­ни­ем ожи­да­ла бла­го­по­луч­но­го окон­ча­ния ее; вест­ни­ки были рас­став­ле­ны на неко­то­ром рас­сто­я­нии друг от дру­га меж­ду залой суда и ее квар­ти­рой и еже­ми­нут­но сооб­ща­ли о настро­е­нии слу­ша­те­лей, об одоб­ри­тель­ном шепо­те, о кри­ках «бра­во». Она рас­пе­ва­ла его сти­хотво­ре­нья, сама при­ду­мы­ва­ла к ним мело­дии и сопро­вож­да­ла их игрою на цит­ре; «это­му, — гово­рит Пли­ний, — ее обу­чил не какой-нибудь музы­кант, а луч­шая учи­тель­ни­ца — любовь»³¹⁴. Знат­ные жен­щи­ны уме­ли, навер­но, так­же лег­ко и изящ­но изла­гать свои мыс­ли. Овидий сове­ту­ет жен­щи­нам употреб­лять в сво­их любов­ных пись­мах изыс­кан­ные, но не необыч­ные выра­же­ния: гото­вая погас­нуть любов­ная страсть неред­ко вспы­хи­ва­ла вновь после подоб­но­го пись­ма; с дру­гой же сто­ро­ны, грам­ма­ти­че­ские ошиб­ки мог­ли повредить пре­крас­но­му лицу³¹⁵. Если жен­щи­ны и не реша­лись высту­пать пуб­лич­но со сво­и­ми опы­та­ми на лите­ра­тур­ном попри­ще, то с дру­зья­ми они все-таки дели­лись ими. Пли­ний рас­ска­зы­ва­ет, что один из его дру­зей, писа­тель, читал ему пись­ма сво­ей жены; мож­но было поду­мать, что слы­шим Плав­та и Терен­ция в про­зе. Он даже сомне­вал­ся в том, дей­ст­ви­тель­но ли они напи­са­ны ею; если это — прав­да, то обра­зо­ван­ность ее явля­ет­ся заслу­гою мужа, за кото­ро­го она девуш­кой вышла замуж³¹⁶. Вслед­ст­вие ран­них бра­ков деву­шек, их духов­ное раз­ви­тие, дей­ст­ви­тель­но, закан­чи­ва­лось, если не все­гда, то очень часто толь­ко во вре­мя заму­же­ства³¹⁷. Сре­ди жен­щин так­же очень рас­про­стра­не­на была страсть гово­рить вме­сто латин­ско­го язы­ка на гре­че­ском, или встав­лять, по край­ней мере, изящ­ные и неж­ные гре­че­ские фра­зы (уже в эпо­ху с.293 Лукре­тия гре­че­ский язык был излюб­лен­ным язы­ком влюб­лен­ных)³¹⁸. Юве­нал гово­рит, «что это мож­но про­стить им, пока они моло­ды, но когда так гово­рит 86-лет­няя ста­ру­ха, то это ста­но­вит­ся невы­но­си­мым»³¹⁹.

В эпо­ху раз­рас­таю­ще­го­ся поэ­ти­че­ско­го диле­тан­тиз­ма чис­ло поэтесс было, конеч­но, вели­ко; они писа­ли и гре­че­ские и латин­ские сти­хотво­ре­ния, и рады были слы­шать, когда о них гово­ри­лось, что их пре­взо­шла толь­ко Сап­фо, и то толь­ко в незна­чи­тель­ной сте­пе­ни³²⁰. В раз­го­во­рах с подоб­ны­ми диле­тант­ка­ми нель­зя было не при­бе­гать к лести; ею поль­зо­вал­ся уже Овидий, когда бесе­до­вал с Перил­лой, поэ­ти­че­ский талант кото­рой он уже рано стал раз­ви­вать; порою они чита­ли друг дру­гу свои сти­хотво­ре­ния, порою он бывал ее учи­те­лем и кри­ти­ком³²¹. Поэтес­са Суль­пи­ция, поэ­ти­че­ские любов­ные пись­ма кото­рой вошли в сбор­ник Тибул­ла, была, по всей веро­ят­но­сти, внуч­кой зна­ме­ни­то­го юри­ста Сер­вия Суль­пи­ция Руфа и доче­рью одно­го из дру­зей Гора­ция³²². Гостия, воз­люб­лен­ная Про­пер­тия, реша­лась срав­ни­вать себя с Эрин­ной и Корин­ной³²³. Пер­сий изде­ва­ет­ся над мни­мы­ми поэтес­са­ми сво­его вре­ме­ни, назы­вая их поэ­ти­че­ски­ми «соро­ка­ми»³²⁴. Мар­ти­ал вос­тор­га­ет­ся Фео­фи­лой, неве­стой сво­его зем­ля­ка, поэта Кания Руфа из Гаде­са, кото­рая была цело­муд­рен­нее Сап­фо и рав­ной ей в поэ­ти­че­ском даро­ва­нии³²⁵; подоб­ным же срав­не­ни­ем вос­хва­ля­ет он супру­гу Кале­на, Суль­пи­цию, под име­нем кото­рой сохра­нил­ся очень сла­бый «раз­го­вор с музой» в сти­хах. В тех сво­их сти­хотво­ре­ни­ях, кото­рые читал Мар­ти­ал, она без излиш­ней застен­чи­во­сти вос­пе­ва­ла радо­сти счаст­ли­во­го бра­ка³²⁶. На колос­се Мем­но­на высе­че­ны гре­че­ские сти­хи некой Цеци­лии Тре­бул­лы и какой-то Юлии Баль­бил­лы³²⁷. Послед­няя из них хва­лит­ся сво­им про­ис­хож­де­ни­ем от Клав­дия Баль­бил­ла (намест­ни­ка Егип­та в эпо­ху Неро­на, извест­но­го и как писа­те­ля) и сирий­ско­го кня­зя Антио­ха, кото­рым она, оче­вид­но, очень гор­ди­лась³²⁸. Она при­над­ле­жа­ла к сена­тор­ско­му сосло­вию; над­пись на ста­туе, воз­двиг­ну­той ей в Риме сове­том и граж­да­на­ми горо­да Тав­ро­ме­ния, назы­ва­ет ее «отли­чив­шей­ся сво­ею скром­но­стью и муд­ро­стью»³²⁹. Колосс Мем­но­на она посе­ти­ла в 130 году, нахо­дясь в сви­те импе­ра­то­ра Адри­а­на и «любез­ной импе­ра­три­цы» Саби­ны, кото­рым сти­хи ее, оче­вид­но, очень нра­ви­лись, если они были высе­че­ны на этом твер­дом камне глу­бо­ки­ми и кра­си­вы­ми бук­ва­ми. Их одоб­ре­ни­ем они поль­зо­ва­лись, кажет­ся, пото­му, что содер­жа­ли очень мно­го лест­но­го для импе­ра­тор­ской четы: Мем­нон рань­ше солн­ца при­вет­ст­во­вал импе­ра­то­ра, он боял­ся гне­ва его и т. д. При неко­то­рой лов­ко­сти, сти­хи Баль­бил­лы обна­ру­жи­ва­ют в выс­шей сте­пе­ни уче­ный педан­тизм, выра­жаю­щий­ся в стро­гом соблюде­нии ею эоли­че­ско­го диа­лек­та, на кото­ром писа­ла Сап­фо, сти­хи с.294 кото­рой были, оче­вид­но, ста­ра­тель­но изу­чен­ным образ­цом и для этой уче­ной диле­тант­ки.

В тех слу­ча­ях, когда жен­щи­ны сами не писа­ли сти­хов, они кри­ти­ко­ва­ли, и этих-то кри­ти­ку­ю­щих жен­щин Юве­нал счи­та­ет еще более непри­ят­ны­ми, чем те, кото­рые слиш­ком люби­ли вино. Не успе­ва­ли они усесть­ся за стол, как уже начи­на­ли эсте­ти­че­ские рас­суж­де­ния по пово­ду Вер­ги­лия и Гоме­ра и взве­ши­ва­ли пре­иму­ще­ства одно­го и дру­го­го. Речи их тек­ли непре­рыв­ным пото­ком, так что никто не мог вста­вить сво­его сло­ва: каза­лось, как буд­то уда­ря­ли в мед­ные чаши или зво­ни­ли в коло­коль­чи­ки. Так же непри­ят­но было и выкла­ды­ва­ние ими всей сво­ей осталь­ной уче­но­сти, когда они при­во­ди­ли цита­ты из забы­тых книг, кото­рых не зна­ли их мужья, посто­ян­но откры­ва­ли грам­ма­ти­че­ский учеб­ник, поправ­ля­ли выра­же­ния сво­их подруг и не про­пус­ка­ли ни одной грам­ма­ти­че­ской ошиб­ки сво­их мужей. «Жен­щи­на, — гово­рит Юве­нал, — не долж­на иметь всей энцик­ло­пе­дии в сво­ей голо­ве, не долж­на пони­мать все­го в кни­гах»³³⁰. Мар­ти­ал цинич­но насме­ха­ет­ся над педан­тич­ны­ми пурист­ка­ми; сре­ди сво­их жела­ний в жиз­ни он назы­ва­ет не слиш­ком уче­ную жену³³¹.

Более же все­го про­те­ста встре­ча­ло заня­тие жен­щин фило­со­фи­ей. Сре­ди тех лиц, кото­рые по ста­ро­рим­ско­му обы­чаю кате­го­ри­че­ски осуж­да­ли их за это, неко­то­рые гово­ри­ли, что они зани­ма­ют­ся ею толь­ко из хва­стов­ства (по этой при­чине Сене­ка Стар­ший, при­дер­жи­вав­ший­ся ста­рых нра­вов, не поз­во­лил сво­ей жене озна­ко­мить­ся с нею более, чем поверх­ност­но, о чем очень сожа­лел его сын)³³²; дру­гие гово­ри­ли, что жен­щи­ны ста­но­вят­ся занос­чи­вы­ми и дерз­ки­ми, если они, вме­сто того, чтобы ткать и прясть дома, про­во­дят вре­мя сре­ди муж­чин, заучи­ва­ют речи, ведут уче­ные раз­го­во­ры и раз­би­ра­ют­ся в сил­ло­гиз­мах³³³. К пред­ста­ви­те­лям про­ти­во­по­лож­но­го мне­ния при­над­ле­жа­ли, глав­ным обра­зом, сто­и­ки. Зенон дока­зы­вал в одном спе­ци­аль­ном труде, что маль­чи­ков и дево­чек надо вос­пи­ты­вать оди­на­ко­во³³⁴. Мусо­ний Руф рас­суж­да­ет в осо­бом сочи­не­нии по пово­ду того, «необ­хо­ди­мо ли давать доче­рям такое же науч­ное обра­зо­ва­ние, как и сыно­вьям». Плу­тарх так­же писал о том, что «и жен­щи­ны долж­ны полу­чать науч­ное обра­зо­ва­ние»³³⁵. Мусо­ний хотел, «чтобы жен­щи­ны огра­ни­чи­ва­лись эти­кой, кото­рую он счи­тал необ­хо­ди­мой осно­вой жен­ской нрав­ст­вен­но­сти»³³⁶. Плу­тарх пошел еще даль­ше и сове­то­вал свя­зать по сокра­тов­ско­му мето­ду изу­че­ние фило­со­фии с изу­че­ни­ем мате­ма­ти­ки и аст­ро­но­мии, так как дух, испол­нен­ный высо­ки­ми иде­я­ми и пред­став­ле­ни­я­ми, недо­сту­пен тще­сла­вию, суе­ве­рию и глу­по­сти; жен­щи­на, изу­чив­шая мате­ма­ти­ку, посты­дит­ся тан­це­вать и, под­дав­шись оча­ро­ва­нию пла­то­но-ксе­но­фон­тов­ских диа­ло­гов, станет пре­зи­рать закли­на­ние и вол­шеб­ство³³⁷.

Наряду с фило­со­фи­ей, жен­щи­ны, дей­ст­ви­тель­но, неред­ко зани­ма­лись и с.295 эти­ми нау­ка­ми, чем они порою, по-види­мо­му, ума­ля­ли свою мило­вид­ность и при­ят­ность. Плу­тарх вос­хва­ля­ет Кор­не­лию, кото­рая сна­ча­ла была супру­гою Крас­са, потом Пом­пея, за то, что, кро­ме сво­ей кра­соты, она обла­да­ла и дру­ги­ми чара­ми: боль­ши­ми позна­ни­я­ми в обла­сти лите­ра­ту­ры, музы­ки, гео­мет­рии: она вынес­ла так­же боль­шую поль­зу из слы­шан­ных ею лек­ций по фило­со­фии и, несмот­ря на все это, была лише­на педан­тиз­ма и непри­ят­ных черт, «кото­рые лег­ко при­об­ре­та­ют моло­дые жен­щи­ны, посвя­щаю­щие себя этим заня­ти­ям»³³⁸. Церел­лия, подру­га Цице­ро­на, «вос­пы­лав, оче­вид­но, стра­стью к фило­со­фии», доста­ла себе копию с его книг о «выс­шем бла­ге» до опуб­ли­ко­ва­ния их³³⁹. Очень воз­мож­но, что более глу­бо­кие нату­ры иска­ли и нахо­ди­ли себе в уче­ни­ях муд­ре­цов уте­ше­ние в несча­стии. Рас­ска­зы­ва­ют, что Ливия нашла себе уте­ше­ние после смер­ти сына сво­его, Дру­са, в сло­вах фило­со­фа сто­и­ка Арея³⁴⁰. Сто­и­ку Афи­но­до­ру из Каны, жив­ше­му при этом же дво­ре, было поз­во­ле­но посвя­тить одно из сво­их сочи­не­ний сест­ре Авгу­ста, Окта­вии³⁴¹. Импе­ра­три­ца Юлия Дом­на тоже заня­лась фило­со­фи­ей и науч­ны­ми работа­ми после того, как она разо­шлась со сво­им супру­гом Сеп­ти­ми­ем Севе­ром, что было вызва­но интри­га­ми фаво­ри­та Плав­ти­а­на³⁴². Она окру­жи­ла себя мате­ма­ти­ка­ми и рито­ра­ми³⁴³; по ее побуж­де­нию Фило­страт, при­над­ле­жав­ший к это­му кру­гу, напи­сал роман об Апол­ло­нии Тиа­н­ском³⁴⁴. Про­слав­лен­ная Мар­ти­а­лом, поэтес­са Фео­фи­ла обла­да­ла боль­ши­ми позна­ни­я­ми в обла­сти как эпи­ку­рей­ской, так и стои­че­ской фило­со­фии³⁴⁵. В одном сочи­не­нии, при­пи­сы­вае­мом Гале­ну, упо­ми­на­ет­ся некая Аррия, нахо­див­ша­я­ся в дру­же­ст­вен­ных отно­ше­ни­ях с авто­ром, кото­рую импе­ра­то­ры (Север и Кара­кал­ла) глу­бо­ко ува­жа­ли за ее серь­ез­ные науч­ные заня­тия (глав­ным обра­зом, в обла­сти пла­то­нов­ской фило­со­фии)³⁴⁶; может быть, имен­но она была той почи­та­тель­ни­цей Пла­то­на, кото­рой Дио­ген Лаэрт­ский посвя­тил свои жиз­не­опи­са­ния фило­со­фов³⁴⁷.

Но для боль­шин­ства и эти заня­тия оста­ва­лись балов­ст­вом. В сво­ей сати­ре на влюб­лен­ную ста­ру­ху Гора­ций гово­рит о стои­че­ских кни­гах, кото­рые лежат сре­ди шел­ко­вых поду­шек³⁴⁸. В эпо­ху Эпи­к­те­та рим­лян­ки осо­бен­но охот­но чита­ли «Государ­ство» Пла­то­на, ввиду того, что упразд­не­ние бра­ка и общ­ность жен­щин явля­ет­ся в этом про­из­веде­нии, неко­то­рым обра­зом, основ­ным тре­бо­ва­ни­ем для осу­щест­вле­ния иде­аль­но­го государ­ства. Здесь они нахо­ди­ли как бы изви­не­ние сво­им про­ступ­кам³⁴⁹, и Луки­ан уве­ря­ет, что встре­ча­лись фило­со­фы, кото­рые с помо­щью соблаз­нен­ных ими и обра­щен­ных к фило­со­фии жен­щин осу­ществля­ли эти уче­ния Пла­то­на, не пони­мая, в каком смыс­ле гово­рил этот свя­той чело­век об общ­но­сти жен­щин³⁵⁰. Когда, по при­ме­ру Мар­ка Авре­лия, изу­че­ние фило­со­фии и наук ста­ло обще­рас­про­стра­нен­ным явле­ни­ем, знат­ные жен­щи­ны с.296 ста­ли дер­жать в сво­ей сви­те гре­че­ских муд­ре­цов, рито­ров и фило­ло­гов бла­го­об­раз­но­го вида, с длин­ны­ми седы­ми боро­да­ми, обя­зан­но­стью кото­рых было сопро­вож­дать их носил­ки вме­сте с осталь­ной при­слу­гой. Но для слу­ша­ния фило­соф­ских лек­ций у них, кро­ме как за сто­лом и во вре­мя оде­ва­ния, сво­бод­но­го вре­ме­ни не было. Если в середине докла­да о скром­но­сти гор­нич­ная при­но­си­ла запис­ку воз­люб­лен­но­го, они пре­ры­ва­ли доклад толь­ко для того, чтобы напи­сать ответ, а затем про­дол­жа­ли вни­ма­тель­но слу­шать. Даже во вре­мя путе­ше­ст­вий они бра­ли с собою фило­со­фов, при­чем после порою про­дол­жи­тель­но­го ожи­да­ния под дождем их уса­жи­ва­ли вме­сте с тан­цов­щи­ком, пова­ром или парик­махе­ром в послед­ний эки­паж. Луки­ан рас­ска­зы­ва­ет, что одна бога­тая и знат­ная жен­щи­на пере­да­ла нахо­дя­ще­му­ся у нее на жало­ва­нии сто­и­ку свою бере­мен­ную маль­тий­скую люби­ми­цу-собач­ку для осо­бо­го над­зо­ра, и что послед­няя во вре­мя путе­ше­ст­вия още­ни­лась на пла­ще фило­со­фа³⁵¹.

Но если боль­шая, даже наи­боль­шая часть жен­щин толь­ко хва­ста­лась блес­ком фило­соф­ско­го обра­зо­ва­ния, то все же, как уже гово­ри­лось, все­гда суще­ст­во­ва­ли и такие, кото­рые с пол­ной серь­ез­но­стью стре­ми­лись най­ти в фило­со­фии под­держ­ку и руко­вод­ство к жиз­ни. Егип­тя­нин Пло­тин, осно­ва­тель нео­пла­то­низ­ма, это­го послед­не­го вели­ко­го созда­ния антич­но­го духа, нашел во вре­мя сво­его пре­бы­ва­ния в Риме (начи­ная с 244 г. по Р. Хр.) мно­го­чис­лен­ных пре­дан­ных и рев­ност­ных уче­ниц, и даже сре­ди выс­ших клас­сов, меж­ду про­чим импе­ра­три­цу Сало­ни­ну. Он хотел вос­поль­зо­вать­ся бла­го­склон­но­стью ее и ее супру­га Гал­ли­е­на, чтобы осно­вать вме­сте со сво­и­ми при­вер­жен­ца­ми пла­то­нов­ское фило­соф­ское государ­ство, Пла­то­но­поль, на месте одно­го погиб­ше­го горо­да в Кам­па­нии (долж­но быть, Пом­пеи). Но про­тив­ни­ки его вос­пре­пят­ст­во­ва­ли при­веде­нию это­го пла­на в испол­не­ние, и антич­ная Ика­рия не была осу­щест­вле­на³⁵². Уче­ник Пло­ти­на, Пор­фи­рий, женил­ся на вдо­ве сво­его дру­га, Мар­цел­ле, не толь­ко для того, чтобы помочь этой уже не моло­дой болез­нен­ной жен­щине вос­пи­ты­вать пяте­рых детей, но и по при­чине ее боль­ших спо­соб­но­стей к истин­ной фило­со­фии, в кото­рую она уже была посвя­ще­на³⁵³.

Жен­щин осо­бен­но затра­ги­ва­ли и захва­ты­ва­ли рели­ги­оз­ные дви­же­ния, кото­рые нача­лись в I веке, во II веке уве­ли­чи­лись в раз­ме­рах и силе, а в III и IV вв. достиг­ли выс­ше­го сво­его раз­ви­тия. Это были послед­ние уси­лия язы­че­ства с помо­щью пере­рож­де­ния усто­ять перед новым духом, дуно­ве­ние кото­ро­го, идя с Восто­ка, все силь­нее и силь­нее напол­ня­ло собою мир. Гре­ко-рим­ская рели­гия, казав­ша­я­ся при­веден­ной в пол­ный упа­док, под­верг­лась неожи­дан­ной рестав­ра­ции, кото­рая обна­ру­жи­ла ее все еще не ослаб­лен­ную жиз­нен­ную силу. Но и вся­кая чужая фор­ма почи­та­ния богов жад­но схва­ты­ва­лась, если в ней толь­ко име­лось поло­жи­тель­ное содер­жа­ние, и очень мно­гие веру­ю­щие иска­ли спа­се­ния не толь­ко в одной един­ст­вен­ной вере, но и в скоп­ле­нии и сме­ше­нии раз­лич­ней­ших рели­гий и куль­тов.

Восточ­ные куль­ты были осо­бен­но рас­про­стра­не­ны и поль­зо­ва­лись наи­боль­шим ува­же­ни­ем. Их пыш­ность была рас­счи­та­на на чув­ст­вен­ность, их с.297 раз­ви­тая обряд­ность дей­ст­во­ва­ла на про­стые умы, в их сим­во­лах, чуде­сах и таин­ствах веру­ю­щие чув­ст­во­ва­ли выс­шее откро­ве­ние, мисти­че­ское вле­че­ние к внут­рен­не­му соеди­не­нию с боже­ст­вом нахо­ди­ло себе здесь пол­ное удо­вле­тво­ре­ние. С одной сто­ро­ны, куль­ты эти более все­го отве­ча­ли потреб­но­стям жен­ской души, с дру­гой — они дей­ст­во­ва­ли еще силь­нее сво­и­ми обе­ща­ни­я­ми пове­сти с помо­щью пока­я­ния и искуп­ле­ния к очи­ще­нию, свя­то­сти и выс­ше­му бла­жен­ству в дру­гом мире. Склон­ность к аске­тиз­му была есте­ствен­ным резуль­та­том нрав­ст­вен­но­го раз­ло­же­ния и необуздан­но­сти. Та же самая нрав­ст­вен­ная сла­бость, кото­рая вела к гре­ху, наде­я­лась очи­стить­ся от него с помо­щью внеш­не­го пока­я­ния.

Потреб­ность достиг­нуть с помо­щью отправ­ле­ния рели­ги­оз­ных обрядов выс­ше­го посвя­ще­ния или уте­ше­ния, или очи­ще­ния от гре­хов, ста­ла, таким обра­зом, воз­рас­тать до сво­его рода стра­сти, глав­ным обра­зом, сре­ди жен­щин. Чуж­дая суе­ве­рия набож­ность, за кото­рую один муж вос­хва­ля­ет на над­гроб­ной над­пи­си³⁵⁴ свою жену, не была сре­ди них осо­бен­но частым явле­ни­ем. Плу­тарх в сво­их «настав­ле­ни­ях к брач­ной жиз­ни» насто­я­тель­но сове­ту­ет жене молить­ся толь­ко тем богам, кото­рых почи­та­ет ее муж, и огра­дить себя от всех дру­гих куль­тов и суе­ве­рий. Тай­ные жерт­во­при­но­ше­ния жены не могут быть при­ят­ны ни одно­му богу³⁵⁵. Сре­ди почи­та­тель­ниц восточ­ных божеств жре­цы их нахо­ди­ли самых довер­чи­вых, послуш­ных и щед­рых при­вер­жен­ниц. Бро­дя­чая тол­па нищен­ст­ву­ю­щих жре­цов Вели­кой Мате­ри мог­ла убедить их в том, что нездо­ро­вый сен­тябрь­ский воздух при­не­сет им лихо­рад­ку, если они не отку­пят­ся даром из сот­ни яиц; в про­тив­ном слу­чае гро­зя­щая им опас­ность забе­рет­ся в их одеж­ды. Испол­няя пред­пи­са­ние жре­цов, они ран­ним утром три раза оку­на­лись в Тибр во вре­мя ледо­хо­да или пол­за­ли на ого­лен­ных коле­нях опре­де­лен­ное рас­сто­я­ние, дро­жа от стра­ха и холо­да в скуд­ных одеж­дах. Ино­гда они отправ­ля­лись в Еги­пет, чтобы достать воды из Нила, когда Иси­да при­ка­зы­ва­ла им во сне окро­пить ею свой храм³⁵⁶. Вели­кая боги­ня Иси­да, у кото­рой «было мил­ли­он имен», чаще и горя­чее все­го при­зы­ва­лась жен­щи­на­ми все­го рим­ско­го государ­ства в каче­стве мило­серд­ной боги­ни-цели­тель­ни­цы и заступ­ни­цы. К ее, уже в середине I века мно­го­чис­лен­ным, в Риме хра­мам шли на поклон тол­пы молель­щиц в пред­пи­сан­ных полот­ня­ных одеж­дах, пели с рас­пу­щен­ны­ми воло­са­ми два раза в день хором хва­леб­ную песнь богине, дава­ли себя окроп­лять ниль­ской водой и соблюда­ли посты и дру­гие тре­бо­ва­ния воз­держ­но­сти, кото­рые жре­цы счи­та­ли нуж­ным воз­ла­гать на них. Если они нару­ша­ли обет, то жре­цы за хоро­шее воз­на­граж­де­ние моли­ли Оси­ри­са о заступ­ни­че­стве и, с помо­щью при­не­сен­но­го в жерт­ву пиро­га или жир­но­го гуся, мож­но было уми­ло­сти­вить раз­гне­ван­ных богов³⁵⁷.

Нет ниче­го уди­ви­тель­но­го в том, что хра­ма­ми Иси­ды, посе­щае­мы­ми таким мно­же­ст­вом жен­щин, часто зло­употреб­ля­ли в постыд­ных целях. Жри­цы их, жре­цы и хра­мо­вые при­служ­ни­ки вооб­ще обви­ня­лись в с.298 свод­ни­че­стве, кото­рым они зани­ма­лись как ремеслом; по этой при­чине весь культ поль­зо­вал­ся дур­ной сла­вой³⁵⁸. О том, что мог­ло про­ис­хо­дить внут­ри этих хра­мов, свиде­тель­ст­ву­ет одно собы­тие, совер­шив­ше­е­ся в 19 г. по Р. Хр. в Риме. Всад­ник Деций Мунд дол­гое вре­мя тщет­но пре­сле­до­вал сво­и­ми пред­ло­же­ни­я­ми одну бла­го­род­ную жен­щи­ну непо­роч­ной чистоты, по име­ни Пау­ли­ну. Она была пре­да­на куль­ту Иси­ды; жре­цы того хра­ма, кото­рый она посе­ща­ла, под­куп­лен­ные сум­мой в 5000 дена­ров, вну­ши­ли ей, что бог Ану­бис жела­ет ноч­но­го свида­ния с нею, и, конеч­но, Мунд появил­ся в мас­ке бога. Это пре­ступ­ле­ние дошло до Тибе­рия: он изгнал глав­но­го винов­ни­ка, велел рас­пять жре­цов, раз­ру­шить храм, а изо­бра­же­ние боги­ни бро­сить в реку³⁵⁹. Но не одни хра­мы Иси­ды, а и все дру­гие, кото­рые посе­ща­лись жен­щи­на­ми, поль­зо­ва­лись сла­вою мест раз­вра­та. «Нет тако­го хра­ма, — гово­рит Юве­нал, — в кото­ром бы жен­щи­ны не отда­ва­лись»³⁶⁰; а хри­сти­ан­ские писа­те­ли, если и пре­уве­ли­чи­ва­ют, все же, несо­мнен­но, на осно­ва­нии дей­ст­ви­тель­ных фак­тов, когда клей­мят хра­мы, рощи и дру­гие свя­щен­ные места, назы­вая их места­ми, где пло­дят­ся не толь­ко пре­лю­бо­де­я­ние и рас­пут­ство, но и дру­гие тяж­кие пре­ступ­ле­ния. «В хра­мах, — гово­рит­ся у Мину­ция Фелик­са и Тер­тул­ли­а­на³⁶¹, — сго­ва­ри­ва­ют­ся о пре­лю­бо­де­я­нии, меж­ду алта­ря­ми зани­ма­ют­ся свод­ни­че­ст­вом, а напол­нен­ные запа­хом лада­на кельи хра­мо­вых слу­жи­те­лей и жре­цов напо­ми­на­ют собою дома тер­пи­мо­сти»³⁶². Идо­ло­по­клон­ство ведет у Тер­тул­ли­а­на сле­дую­щую речь: «Мои (напол­нен­ные набож­ны­ми людь­ми) рощи, горы, источ­ни­ки и хра­мы в горо­дах зна­ют, насколь­ко я содей­ст­вую уни­что­же­нию цело­муд­рия, вол­шеб­ни­ки и изгото­ви­те­ли ядов зна­ют, как часто я помо­гаю рев­но­сти в деле мести, сколь­ко стра­жей, донос­чи­ков и сообщ­ни­ков я уби­раю с доро­ги»³⁶³. Про­пер­тий тоже назы­ва­ет хра­мы, наряду со зре­ли­ща­ми, глав­ной при­чи­ной невер­но­сти его Цин­тии³⁶⁴, а Овидий реко­мен­ду­ет посе­щать хра­мы, наряду с теат­ра­ми и пор­ти­ка­ми, тем муж­чи­нам, кото­рые ищут любов­ных при­клю­че­ний, а сре­ди тор­жеств, кото­рые не долж­но про­пус­кать, упо­ми­на­ет и суб­бот­ний празд­ник евре­ев³⁶⁵.

Иудей­ство, по свиде­тель­ству мно­гих, достиг­ло в то вре­мя на Запа­де необы­чай­ных и посто­ян­но раз­рас­таю­щих­ся раз­ме­ров; сре­ди при­вер­жен­цев его было боль­ше про­зе­ли­ток, чем про­зе­ли­тов. К ним при­над­ле­жа­ла, по-види­мо­му, и импе­ра­три­ца Поппея. Иосиф назы­ва­ет ее рев­ност­ной хода­тай­ни­цей евре­ев, «так как она боя­лась Бога»³⁶⁶. Может быть, это было при­чи­ной того, что труп ее не был сожжен, а, по при­ме­ру ино­зем­ных царей, набаль­за­ми­ро­ван бла­го­во­ни­я­ми и погре­бен в скле­пе Юли­ев³⁶⁷. Пер­вая суро­вая мера про­тив иуде­ев была при­ня­та в Риме в 19 году, одно­вре­мен­но и в свя­зи с дей­ст­ви­я­ми про­тив куль­та Иси­ды: 4000 воль­ноот­пу­щен­ни­ков, спо­соб­ных к воен­ной служ­бе, «зара­жен­ных еги­пет­ским и иудей­ским суе­ве­ри­ем», были ото­сла­ны на Сар­ди­нию для борь­бы с с.299 тамош­ни­ми раз­бой­ни­чьи­ми шай­ка­ми; осталь­ным было при­ка­за­но поки­нуть Ита­лию, если они до опре­де­лен­но­го сро­ка не отре­кут­ся от сво­их нече­сти­вых обрядов³⁶⁸. Пово­дом к пре­сле­до­ва­нию иуде­ев был, по-види­мо­му, обман, совер­шен­ный над одной знат­ной и пре­дан­ной иудей­ству рим­лян­кой, Фуль­ви­ей. Ее иудей­ские настав­ни­ки уго­во­ри­ли ее послать в Иеру­са­лим пожерт­во­ва­ние на храм, и ута­и­ли этот бла­го­че­сти­вый дар³⁶⁹. В эпо­ху Доми­ти­а­на Мар­ти­ал изде­вал­ся (в 88 г.) над трез­вым дыха­ни­ем справ­ля­ю­щих суб­боту жен­щин³⁷⁰.

Уче­ния хри­сти­ан­ства так­же раз­жи­га­ли осо­бен­но серд­ца жен­щин, и апо­сто­лы его, по всей веро­ят­но­сти, пра­виль­но оце­ни­ли зна­че­ние их вос­при­им­чи­во­сти для рас­про­стра­не­ния ново­го уче­ния, кото­рое, как извест­но, нача­лось в низ­ших клас­сах. Языч­ни­ки еще во II веке сме­я­лись над тем, что новые общи­ны состо­ят глав­ным обра­зом из мел­ких людей, ремес­лен­ни­ков и ста­рых жен­щин³⁷¹, что хри­сти­ане в силах обра­тить толь­ко про­стых и самых ничтож­ных людей, вро­де рабов, жен­щин и детей³⁷². Но очень воз­мож­но, что хри­сти­ан­ство уже рано нашло себе в Риме, как и на Восто­ке³⁷³, отдель­ных при­вер­жен­ниц и сре­ди выс­ших сосло­вий. Пред­по­ло­же­ние, что к ним при­над­ле­жа­ла и Пом­по­ния Гре­ци­на, супру­га устро­и­те­ля про­вин­ции Бри­та­нии, кон­су­ла Плав­тия, столь сла­бо обос­но­ва­но, что ему нель­зя при­пи­сы­вать ни малей­шей сте­пе­ни веро­ят­но­сти. В 58 году ее обви­ни­ли в «ино­зем­ном суе­ве­рии», но при­го­вор над нею был пре­до­став­лен ее супру­гу, кото­рый оправ­дал ее. Под «ино­зем­ным суе­ве­ри­ем», веро­ят­нее все­го, под­ра­зу­ме­ва­лась одна из обе­их рели­гий, кото­рые под­верг­лись пре­сле­до­ва­нию со сто­ро­ны Тибе­рия — еги­пет­ская или иудей­ская. Что каса­ет­ся пожиз­нен­но­го, соро­ка­лет­не­го тра­у­ра Пом­по­нии Гре­ци­ны по уби­той род­ст­вен­ни­це, то усмат­ри­вать в нем отре­че­ние хри­сти­ан­ки от мира — недо­пу­сти­мо уже пото­му, что мы зна­ем о слу­ча­ях страст­но­го и мно­го­лет­не­го тра­у­ра таких жен­щин того вре­ме­ни, кото­рые были, несо­мнен­но, языч­ни­ца­ми. Древ­не­хри­сти­ан­ская тра­ди­ция так­же ниче­го не зна­ет об этой обра­щен­ной, хотя леген­да о лич­ных отно­ше­ни­ях меж­ду Сене­кой и апо­сто­лом Пав­лом в доста­точ­ной мере свиде­тель­ст­ву­ет о том, как силь­но стре­ми­лось хри­сти­ан­ство назвать заме­ча­тель­ные лич­но­сти язы­че­ско­го мира про­зе­ли­та­ми сво­ей веры. Более веро­ят­но пред­по­ло­же­ние, что в хри­сти­ан­ство обра­ти­лась пле­мян­ни­ца Доми­ти­а­на, Фла­вия Доми­тил­ла. Она и ее супруг, Т. Фла­вий Кле­мент, были обви­не­ны в ате­из­ме, за кото­рый в то вре­мя мно­гие, пере­няв­шие обряды иуде­ев, при­суж­да­лись либо к смер­ти, либо к кон­фис­ка­ции иму­ще­ства: Кле­мент был каз­нен, Доми­тил­ла сосла­на на ост­ров. Воз­мож­но, что лица, под­верг­ши­е­ся это­му пре­сле­до­ва­нию, были иудео-хри­сти­а­на­ми, как пред­по­ла­га­ет Ренан³⁷⁴. Муче­ния свя­той Цеци­лии (почи­тае­мой в каче­стве покро­ви­тель­ни­цы музы­ки), кото­рые напи­са­ны не ранее кон­ца V века и, судя по кото­рым, она при­над­ле­жа­ла к бла­го­род­ной сена­тор­ской фами­лии, совер­шен­но недо­сто­вер­ны; а вопрос о том, поло­же­ны ли в с.300 осно­ву их дей­ст­ви­тель­ные собы­тия и како­го рода они были, все еще вызы­ва­ет боль­шие сомне­ния³⁷⁵.

Эпо­ха, начи­ная со смер­ти Мар­ка Авре­лия и до вели­ко­го гоне­ния при Деции, была для церк­ви в общем вре­ме­нем спо­кой­ст­вия и поэто­му очень бла­го­при­ят­ным для рас­про­стра­не­ния новой веры. В прав­ле­ние Ком­мо­да, воз­люб­лен­ная кото­ро­го, Мар­ция, была, как уже гово­ри­лось, хри­сти­ан­кой³⁷⁶, знат­ней­шие фами­лии в Риме ста­ли пере­хо­дить в хри­сти­ан­ство³⁷⁷. Сеп­ти­мий Север защи­щал в пер­вые годы сво­его прав­ле­ния муж­чин и жен­щин сена­тор­ско­го зва­ния, явно испо­ве­до­вав­ших хри­сти­ан­ство, от под­ня­то­го про­тив них страст­но­го гоне­ния³⁷⁸. О Мам­мее, мате­ри Алек­сандра Севе­ра, рас­ска­зы­ва­ют, что про­по­веди Ори­ге­на вну­ши­ли ей сим­па­тии к хри­сти­ан­ству³⁷⁹. Рим­ская цер­ковь была при­веде­на в затруд­ни­тель­ное поло­же­ние знат­ны­ми про­зе­лит­ка­ми, за кото­ры­ми даже рев­ност­ный Тер­тул­ли­ан при­знал пра­во носить рос­кош­ные одеж­ды, чего тре­бо­ва­ло от них про­ис­хож­де­ние и обще­ст­вен­ное поло­же­ние³⁸⁰. Епи­скоп Кал­лист (218—223 гг.) поз­во­лял, как уже упо­ми­на­лось³⁸¹, вдо­вам и девуш­кам сена­тор­ско­го зва­ния, не хотев­шим, вый­дя замуж за незнат­но­го, лишить­ся сво­его зва­ния, всту­пать в неза­кон­ные бра­ки даже с раба­ми; он пред­по­чи­тал, оче­вид­но, эти запре­щае­мые зако­ном и обы­ча­ем сно­ше­ния бра­кам с неве­ру­ю­щи­ми³⁸². Памят­ни­ки в ката­ком­бах зна­ко­мят нас и с име­на­ми неко­то­рых знат­ных рим­ля­нок того вре­ме­ни, кото­рые были обра­ще­ны в хри­сти­ан­ство. В крип­тах Луци­ны был най­ден сар­ко­фаг некой Катии Кле­мен­ти­ны, супру­ги Яллия Бас­са, кото­рый при Мар­ке Авре­лии зани­мал важ­ные долж­но­сти; дочь ее, Яллия Кле­мен­ти­на, как и ее одно­имен­ная сест­ра или дочь, была похо­ро­не­на там же³⁸³. В этом же месте были най­де­ны над­пи­си Аннии Фау­сти­ны, Лици­нии Фау­сти­ны и Аци­лии Веры, кото­рые при­над­ле­жа­ли, по всей веро­ят­но­сти, к фами­лии, нахо­див­шей­ся в род­стве как с Пом­по­ни­я­ми Бас­са­ми, так и с импе­ра­тор­ским домом Анто­ни­нов³⁸⁴.

Нет ника­ко­го сомне­ния в том, что во вре­мя борь­бы меж­ду язы­че­ст­вом и хри­сти­ан­ст­вом, кото­рая дли­лась века­ми, посто­ян­но раз­ры­ва­лись самые свя­щен­ные узы род­ства и раз­би­ва­лись серд­ца, хотя весть обо всех этих стра­да­ни­ях и этой борь­бе до нас и не дошла. Но Ори­ген гово­рит, что апо­сто­лы хри­сти­ан­ства не оста­нав­ли­ва­лись перед тем, чтобы вторг­нуть­ся в семью и стать меж­ду кров­ны­ми род­ны­ми; что рабы-хри­сти­ане ста­ра­лись обра­тить в свою веру жен и детей сво­их гос­под, в чем их упре­ка­ли языч­ни­ки; что самые рев­ност­ные из них побуж­да­ли детей отка­зать­ся от долж­но­го послу­ша­ния по отно­ше­нию к отцам и учи­те­лям³⁸⁵. с.301 Один слу­чай, кото­рый пере­да­ет нам хри­сти­ан­ский писа­тель Юстин (в эпо­ху Анто­ни­на Пия), повто­рял­ся в глав­ных сво­их чер­тах, оче­вид­но, тыся­чи раз. Одна чета была пре­да­на позор­ной стра­сти; жена ста­ла хри­сти­ан­кой: тщет­но пыта­лась она испра­вить сво­его мужа, зна­ко­мя его с новым уче­ни­ем и ука­зы­вая на веч­ные муки; нако­нец, она ста­ла опа­сать­ся, что, оста­ва­ясь доль­ше его женой, она станет участ­ни­цей его без­бо­жия, и раз­ве­лась с ним³⁸⁶. Здесь к рели­ги­оз­ным сооб­ра­же­ни­ям при­со­еди­ня­лись еще нрав­ст­вен­ные, но в боль­шин­стве слу­ча­ев доста­точ­но было, навер­ное, раз­но­гла­сий в вопро­сах веры и муче­ний сове­сти, чтобы рас­торг­нуть союз, заклю­чен­ный на всю жизнь. Быва­ли и такие слу­чаи, что муж-языч­ник насиль­но отни­мал у сво­ей жены-хри­сти­ан­ки ее при­да­ное и за это обе­щал мол­чать³⁸⁷. Чис­ло таких жен-хри­сти­а­нок, кото­рые мог­ли пре­воз­мочь себя и быть «языч­ни­ца­ми сре­ди языч­ни­ков, веру­ю­щи­ми сре­ди веру­ю­щих» (как гово­рит­ся в одной над­пи­си)³⁸⁸, ни в какое вре­мя не мог­ло быть вели­ко, и очень веро­ят­но, что «любовь и вер­ность при­хо­ди­лось выры­вать, как вред­ную сор­ную тра­ву». В слу­ча­ях подоб­ных раздо­ров и рас­ко­лов хри­сти­ан­ские писа­те­ли при­пи­сы­ва­ли всю вину, как это и понят­но, супру­гу-языч­ни­ку³⁸⁹. Но та суро­вость, с кото­рой Тер­тул­ли­ан в свой мон­та­ни­сти­че­ский пери­од обви­ня­ет в раз­вра­те лиц, живу­щих в сме­шан­ных бра­ках, и тре­бу­ет их исклю­че­ния из общи­ны³⁹⁰, застав­ля­ет думать, что в подоб­ных слу­ча­ях раз­во­ды доволь­но часто быва­ли вызва­ны хри­сти­ан­ской рев­но­стью. Им очень часто про­ти­во­по­став­лял­ся, прав­да, и силь­ней­ший язы­че­ский фана­тизм. Пор­фи­рий сооб­ща­ет ответ ора­ку­ла Апол­ло­на на вопрос одно­го мужа, како­го бога он дол­жен уми­ло­сти­вить, чтобы отвлечь свою жену от хри­сти­ан­ства: «Ско­рее ты смо­жешь писать по воде или про­ле­теть по возду­ху, чем изме­нить душу тво­ей запят­нан­ной, без­бож­ной супру­ги. Пусть она по сво­е­му жела­нию оста­нет­ся окру­жен­ной этим пустым обма­ном и вос­пе­ва­ет лжи­вы­ми сето­ва­ни­я­ми сво­его бога, пре­тер­пев­ше­го ужас­ную смерть после того, как он был осуж­ден спра­вед­ли­вы­ми судья­ми»³⁹¹.

Хотя жен­щи­ны и явля­лись в то вре­мя вождя­ми на рели­ги­оз­ной поч­ве³⁹², но были, без вся­ко­го сомне­ния, не менее вос­при­им­чи­вы и по отно­ше­нию к каж­до­му ново­му суе­ве­рию, как и без­за­вет­но пре­да­ны каж­до­му ста­ро­му. Из всех бес­чис­лен­ных форм суе­ве­рия, кото­рое так бес­ко­неч­но раз­но­об­раз­но и пыш­но про­цве­та­ло в те века, толь­ко одна при­зна­ва­лась до неко­то­рой сте­пе­ни и муж­чи­на­ми, а имен­но — аст­ро­ло­гия; пред­ска­за­ния ее быва­ли пово­дом к самым боль­шим и опас­ным пред­при­я­ти­ям, исход кото­рых от нее же зави­сел; кро­ме того, она вооб­ще в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни вли­я­ла на судь­бы тогдаш­не­го мира. Само собою разу­ме­ет­ся, что эта в выс­шей сте­пе­ни харак­тер­ная для того вре­ме­ни фор­ма уга­ды­ва­ния буду­ще­го³⁹³, с.302 поль­зо­вав­ша­я­ся осо­бым успе­хом сре­ди выс­ших клас­сов, была очень рас­про­стра­не­на и сре­ди жен­щин. «Ни один аст­ро­лог, — гово­рит Юве­нал, — не поль­зо­вал­ся у них сла­вой гени­аль­но­сти, если он не был хотя бы раз осуж­ден; тол­ко­ва­те­ли звезд осо­бен­но почи­та­лись, если они быва­ли запу­та­ны в важ­ный поли­ти­че­ский про­цесс, дол­гое вре­мя томи­лись в око­вах и с боль­шим трудом доби­ва­лись поми­ло­ва­ния, выра­жав­ше­го­ся в ссыл­ке на пустын­ный ост­ров». Неко­то­рые жен­щи­ны сами зна­ли толк в аст­ро­ло­гии и ниче­го не пред­при­ни­ма­ли, не посо­ве­то­вав­шись с аст­ро­ло­ги­че­ским кален­да­рем³⁹⁴. Перед рода­ми неко­то­рые из них рас­по­ря­жа­лись отно­си­тель­но того, чтобы хал­де­ец на бли­жай­шей обсер­ва­то­рии был нагото­ве при­сту­пить к наблюде­ни­ям за ходом све­тил; уда­ром в метал­ли­че­ский диск ему сей­час же дава­ли знать о рож­де­нии ребен­ка, чтобы он тот­час же мог пред­ска­зать появив­ше­му­ся на свет мла­ден­цу его буду­щее по рас­по­ло­же­нию звезд³⁹⁵. Авгу­стин рас­ска­зы­ва­ет про двух дру­зей, рев­ност­но зани­мав­ших­ся аст­ро­ло­ги­ей, что они отме­ча­ли даже момен­ты рож­де­ния сво­их домаш­них живот­ных и те кон­стел­ля­ции, под кото­ры­ми они яви­лись на свет. Одна­жды слу­чи­лось, что жена одно­го из них и рабы­ня дру­го­го роди­ли одно­вре­мен­но; точ­ней­шее наблюде­ние за днем, часа­ми и малей­ши­ми части­ца­ми вре­ме­ни пока­за­ло, что оба ребен­ка роди­лись в одно и то же мгно­ве­ние, зна­чит — под одной и той же кон­стел­ля­ци­ей. Несмот­ря на это, один из них под­нял­ся высо­ко, дру­гой остал­ся рабом: этот факт раз­ру­шил в Авгу­стине оста­ток его веры в аст­ро­ло­гию³⁹⁶.

Осо­бен­ным же успе­хом сре­ди жен­щин поль­зо­ва­лась вся огром­ная область чаро­дей­ства со все­ми ее моро­че­ни­я­ми и обма­на­ми, с ее безу­ми­ем, пре­ступ­ле­ни­я­ми и ужа­са­ми. Под посто­ян­но воз­рас­таю­щим вли­я­ни­ем восточ­ной мисти­ки суе­ве­рие это под­верг­лось за этот про­ме­жу­ток вре­ме­ни пол­но­му пре­вра­ще­нию, и чаро­деи пер­во­го вре­ме­ни импе­рии в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни раз­нят­ся от вол­шеб­ни­ков II века. Пер­вы­ми были кол­ду­ны, опо­ро­чен­ные и нена­вист­ные всем жен­щи­ны, зани­мав­ши­е­ся дву­смыс­лен­ным ремеслом, глав­ным обра­зом, свод­ни­че­ст­вом; они уме­ли варить мази, кос­ме­ти­че­ские сред­ства и дру­гие меди­ка­мен­ты, при­готов­ле­ние кото­рых близ­ко сопри­ка­са­лось с состав­ле­ни­ем ядов; в боль­шин­стве слу­ча­ев, они очень люби­ли вино³⁹⁷. Хотя заня­тие это было слиш­ком незна­чи­тель­ным и нищен­ским, чтобы най­ти себе при­вер­жен­цев сре­ди людей обра­зо­ван­ных, но все-таки не было ника­кой воз­мож­но­сти изгнать его из поко­ев жен­щин, сре­ди кото­рых была осо­бен­но рас­про­стра­не­на вера в силу любов­ных чар. Это­го не смог обой­ти мол­ча­ни­ем даже Плу­тарх в сво­ем «настав­ле­нии к брач­ной жиз­ни», в кото­ром он обра­ща­ет­ся к высо­ко­ин­тел­ли­гент­ной ново­брач­ной чете³⁹⁸. В Ита­лии эта вера в любов­ные чары нашла себе доступ, впро­чем, толь­ко в послед­нем веке до Р. Хр.³⁹⁹.

Но когда вол­шеб­ство ста­ло пре­об­ра­зо­вы­вать­ся сооб­раз­но с тре­бо­ва­ни­я­ми вре­ме­ни, зна­че­ние его уве­ли­чи­лось, а чис­ло веру­ю­щих ста­ло с.303 необы­чай­но раз­рас­тать­ся. Во вто­рой поло­вине II века, когда появи­лись пер­вые вест­ни­ки нео­пла­то­низ­ма, как, напри­мер, хал­де­ец Юли­ан⁴⁰⁰, фило­со­фия ста­ла бли­же сопри­ка­сать­ся с теур­ги­ей и маги­ей. Уже Апу­лей рас­ска­зы­ва­ет, что народ подо­зре­вал фило­со­фов в кол­дов­стве⁴⁰¹; вол­шеб­ни­ки, как и натур­фи­ло­со­фы, все чаще и чаще ста­ли чер­пать из тех пра­и­сточ­ни­ков выс­шей муд­ро­сти, кото­рые, как утвер­жда­лось, тек­ли на Восто­ке: они обу­ча­лись на Ниле, Евфра­те и Ган­ге. Вме­сто преж­них пья­ных ведьм-свод­ниц в Риме появ­ля­ют­ся набож­ные и свя­тые чудотвор­цы, кото­рые были родом с Восто­ка⁴⁰², или про­во­ди­ли мно­гие годы в еги­пет­ских ката­ком­бах⁴⁰³, или даже удо­сто­и­лись сооб­ще­ства бра­ми­нов. Сво­бод­ные от всех чело­ве­че­ских стра­стей, пре­зи­раю­щие зем­ную пищу и питье, в белых полот­ня­ных оде­я­ни­ях⁴⁰⁴, бла­го­об­раз­ной внеш­но­сти, они ста­ли доро­ги­ми гостя­ми в боль­ших двор­цах. Одним сло­вом, если преж­ние кол­ду­ньи напо­ми­на­ют собою ведьм гер­ман­ско­го сред­не­ве­ко­вья, то эти вол­шеб­ни­ки име­ют самое рази­тель­ное сход­ство с Вели­ки­ми Коф­та­ми XVIII века. При­вер­жен­цы объ­яс­ня­ли их вол­шеб­ную силу свя­то­стью жиз­ни: тот, кто победит чело­ве­че­скую при­ро­ду, станет рав­ным богам и с их помо­щью будет в состо­я­нии тво­рить чуде­са. Сво­им успе­хом они тоже были обя­за­ны, глав­ным обра­зом, жен­щи­нам, зару­чить­ся бла­го­склон­но­стью кото­рых было для них пер­вым делом. Самые тща­тель­ные заботы они посвя­ща­ли сво­е­му внеш­не­му виду. Алек­сандр из Абу­но­тей­ха был, по опи­са­нию Луки­а­на, кра­си­вым муж­чи­ной, со строй­ной, вид­ной фигу­рой, с белой кожей, холе­ной боро­дой, пыл­ки­ми меч­та­тель­ны­ми гла­за­ми, в выс­шей сте­пе­ни мяг­ким и одно­вре­мен­но звуч­ным голо­сом; кро­ме сво­их соб­ст­вен­ных волос, он носил искус­но под­де­лан­ный парик, так что голо­ва его каза­лась обрам­лен­ной пыш­ной мас­сой куд­рей; он появ­лял­ся в белом и пур­пу­ро­вом ниж­нем пла­тье и белом пла­ще, в руках у него был серп, в знак его про­ис­хож­де­ния от Пер­сея. Всюду он поль­зо­вал­ся бла­го­склон­но­стью жен­щин, Луки­ан даже уве­ря­ет, что это слу­ча­лось не толь­ко с ведо­ма, но даже по жела­нию мужей; нет ника­ко­го сомне­ния в том, что добить­ся рас­по­ло­же­ния жен­щин было для него не толь­ко целью, но и сред­ст­вом для укреп­ле­ния сво­его поло­же­ния⁴⁰⁵. То же мы узна­ли бы, может быть, и про Апол­ло­ния Тиа­н­ско­го, если бы Луки­ан опи­сал и его жизнь. Фило­страт упо­ми­на­ет толь­ко вскользь, что, по слу­хам, он любил одну пре­крас­ную жен­щи­ну, вызы­вав­шую все­об­щее вос­хи­ще­ние в Селев­кии (в Кили­кии), и что она отверг­ла всех дру­гих жени­хов и отда­лась ему, вле­ко­мая толь­ко жела­ни­ем иметь пре­крас­ных детей, так как он был боже­ст­вен­но­го про­ис­хож­де­ния и пре­вос­хо­дил всех осталь­ных людей. От этой свя­зи родил­ся софист Алек­сандр, про­зван­ный Пело­пла­то­ном, чело­век уди­ви­тель­ной кра­соты. Но Фило­страт, конеч­но, назы­ва­ет эту мол­ву совсем неве­ро­ят­ной⁴⁰⁶.

с.304 Если здесь гово­ри­лось, глав­ным обра­зом, о сла­бо­стях и глу­по­сти, заблуж­де­ни­ях и поро­ках жен­щин, то при­чи­ной это­му явля­ет­ся толь­ко то, что совре­мен­ни­ки с осо­бой любо­вью каса­лись имен­но это­го вопро­са и очень ред­ко затра­ги­ва­ли их неза­мет­ные доб­ро­де­те­ли, кото­рые сати­ре о рито­ри­ке не дава­ли ника­ко­го или, во вся­ком слу­чае, столь бла­го­дар­но­го мате­ри­а­ла. Но нет недо­стат­ка в опи­са­ни­ях таких бра­ков, где супру­ги «в силу обо­юд­ной люб­ви вза­им­но под­чи­ня­лись друг дру­гу и жили в уди­ви­тель­ном согла­сии: заслу­га хоро­шей жены быва­ет гораздо боль­ше, чем (в несчаст­ли­вом бра­ке) вина дур­ной»⁴⁰⁷; нет недо­стат­ка в опи­са­нии супруг и мате­рей, кото­рые были «све­то­чем дома» (как назва­на Анния Регил­ла, супру­га Геро­да Атти­ка на базе одной из сво­их ста­туй в Кефи­сии)⁴⁰⁸. Глав­ным обра­зом, сбор­ник писем Пли­ния Млад­ше­го зна­ко­мит нас с целым рядом бла­го­род­ных и пре­крас­ных жен. Он же сооб­ща­ет о герой­ской смер­ти одной жен­щи­ны в его род­ном горо­де Комо, кото­рую он спра­вед­ли­во сопо­став­ля­ет со столь про­слав­лен­ной смер­тью Аррии Стар­шей. Во вре­мя пере­езда через озе­ро Комо один стар­ший друг его пока­зал ему вил­лу, а в ней высту­паю­щий над водою покой, из кото­ро­го эта жен­щи­на вме­сте с мужем сво­им бро­си­лась в озе­ро. Муж ее стра­дал, вслед­ст­вие про­дол­жи­тель­ной болез­ни, от разъ­едаю­щих нары­вов; он пока­зал их жене и спро­сил, счи­та­ет ли она болезнь его изле­чи­мой. Так как состо­я­ние его пока­за­лось ей без­на­деж­ным, она ста­ла уго­ва­ри­вать его уме­реть и была в этом деле не толь­ко спут­ни­цей его, но и пред­во­ди­тель­ни­цей и при­ме­ром ему: они при­вя­за­ли себя друг к дру­гу и бро­си­лись в озе­ро⁴⁰⁹.

Исто­рия сохра­ни­ла нам тоже несколь­ко ярких при­ме­ров жен­ско­го вели­ко­ду­шия и бла­го­род­ства имен­но из тех вре­мен, кото­рые, если рас­смат­ри­вать их вооб­ще, обна­ру­жи­ва­ли оттал­ки­ваю­щую кар­ти­ну глу­бо­ко­го уни­же­ния и жал­ко­го рабо­леп­ства. В те ужас­ней­шие пери­о­ды импе­ра­тор­ско­го терро­ра, когда жен­щин пре­сле­до­ва­ли даже за сле­зы, кото­рые они про­ли­ва­ли по каз­нен­ным род­ст­вен­ни­кам⁴¹⁰, они неред­ко явля­лись для муж­чин при­ме­ром муже­ства, вер­но­сти и само­по­жерт­во­ва­ния. В эпо­ху про­скрип­ций жены осуж­ден­ных так­же обна­ру­жи­ва­ли вели­чай­шую вер­ность в то вре­мя, как сыно­вья их почти все без исклю­че­ния ока­зы­ва­лись веро­лом­ны­ми⁴¹¹, и в ужас­ные эпо­хи прав­ле­ния Юли­ев­ской дина­стии жен­щи­ны уми­ра­ли со сво­и­ми, если их прось­бы не были в силах спа­сти их; мате­ри вме­сте с сыно­вья­ми отправ­ля­лись в ссыл­ку, и жены с мужья­ми⁴¹². Толь­ко в исклю­чи­тель­ных слу­ча­ях Тацит рас­ска­зы­вал про судь­бы неко­то­рых из этих жен­щин. Анния Пол­ли­та при­сут­ст­во­ва­ла при смер­ти сво­его супру­га Рубел­лия Плав­та (в 62 году), кото­рый погиб от рук убийц, послан­ных Неро­ном. Она обня­ла его окро­вав­лен­ную шею, сохра­ни­ла его забрыз­ган­ную кро­вью одеж­ду и жила вдо­вою в глу­бо­ком тра­у­ре, не при­ни­мая боль­ше­го коли­че­ства пищи, чем тре­бо­ва­лось для под­дер­жа­ния суще­ст­во­ва­ния. Когда в 65 году и отец ее, Л. Вет, был при­го­во­рен к смер­ти, она тщет­но с.305 пыта­лась про­ник­нуть к Неро­ну, чтобы отвра­тить от него его судь­бу, и реши­ла нако­нец разде­лить ее с ним. Теща Вета, Секс­тия, тоже не захо­те­ла пере­жить их обо­их. Вет разда­рил все свое иму­ще­ство рабам и оста­вил себе толь­ко три посте­ли; на них все трое раз­ре­за­ют себе жилы одним и тем же ножом и затем каж­до­го из них, стыд­ли­во завер­ну­то­го в одеж­ду, быст­ро уно­сят в ван­ну. «Отец устрем­ля­ет свои взо­ры на дочь, бабуш­ка на внуч­ку; эта смот­рит на обо­их их, и все они напе­ре­рыв молят богов о быст­ром исхо­де ухо­дя­щей жиз­ни». — Судь­ба соблюда­ет порядок при­ро­ды, оба стар­ших уми­ра­ют сна­ча­ла, моло­дая жен­щи­на послед­ней⁴¹³. Сер­ви­лия, супру­га сослан­но­го в 65 году Анния Пол­ли­о­на, была в сле­дую­щем году заме­ша­на в дело по обви­не­нию ее отца Сора­на, так как, мучи­мая бояз­нью, она пыта­лась выведать исход про­цес­са с помо­щью запре­щен­ных вол­шеб­ных чар. Отец и дочь напе­ре­рыв ста­ра­лись выго­ро­дить друг дру­га и взять вину на себя, но оба долж­ны были уме­реть; толь­ко выбор вида смер­ти был им пре­до­став­лен⁴¹⁴. Супру­га Сене­ки, Пав­ли­на, насто­я­ла на том, чтобы уме­реть одно­вре­мен­но со сво­им мужем, при­го­во­рен­ным к смер­ти после Пизо­но­ва заго­во­ра; оба вскры­ли себе вены, но ее успе­ли спа­сти. «Она про­жи­ла еще несколь­ко лет, посто­ян­но вос­по­ми­ная сво­его супру­га, но такая блед­ная и лицом и телом, что вид­но было — бо́льшая часть жиз­нен­ной силы была уже отня­та от нее»⁴¹⁵. Сле­дую­щую тро­га­тель­ную исто­рию сооб­ща­ет над­пись одно­го над­гроб­но­го памят­ни­ка, высе­чен­но­го в ска­ле в Калья­ри. Некий Кас­сий Филипп был сослан в Сар­ди­нию (обыч­ное место ссыл­ки); супру­га его Ати­лия Помп­тил­ла после­до­ва­ла за ним; муж забо­лел, может быть, вслед­ст­вие нездо­ро­во­го кли­ма­та, и она ради него обрек­ла себя на смерть и дей­ст­ви­тель­но умер­ла (после 21 года супру­же­ской жиз­ни), тогда как он остал­ся в живых⁴¹⁶. Очень воз­мож­но, что слу­чаи доб­ро­воль­ной смер­ти жен за мужей, вызван­ные верою в то, что под­зем­ные силы при­ни­ма­ют одну жизнь вме­сто дру­гой⁴¹⁷, были доволь­но частым явле­ни­ем. Одна гре­че­ская над­пись назы­ва­ет новую Алке­сту, по име­ни Кал­ли­кра­тею, «кото­рая умер­ла за сво­его пре­вос­ход­но­го мужа Зено­на, един­ст­вен­но­го, кото­ро­го она когда-либо при­жи­ма­ла к сво­е­му серд­цу, кото­ро­го душа ее люби­ла боль­ше, чем солн­це и милых детей»⁴¹⁸.

Сре­ди тех мно­гих жен­щин, муже­ство кото­рых застав­ля­ло ино­гда крас­неть муж­чин, наи­боль­шая сла­ва при­над­ле­жит той Аррии, кото­рая пода­ла сво­е­му нере­ши­тель­но­му мужу кин­жал после того, как она прон­зи­ла им себе грудь, с бес­смерт­ны­ми сло­ва­ми: «Пет, это не боль­но!» Пли­ний Млад­ший при­во­дит дру­гие, не менее зна­чи­тель­ные слу­чаи, кото­рые дают неко­то­рое поня­тие о вели­чии души этой ред­кой жен­щи­ны⁴¹⁹. Муж и сын ее боле­ли одно­вре­мен­но очень опас­ной болез­нью. Сын, надеж­да роди­те­лей, умер, и Аррия похо­ро­ни­ла его без ведо­ма Пета. На его вопро­сы о сыне она отве­ча­ла с при­твор­ным спо­кой­ст­ви­ем, что ему луч­ше, что он спал, с.306 что он при­нял пищи. А когда дол­го сдер­жи­вае­мые сле­зы насиль­но выры­ва­лись нару­жу, она покида­ла ком­на­ту боль­но­го и пре­да­ва­лась сво­е­му горю; выпла­кав­шись, она воз­вра­ща­лась с сухи­ми гла­за­ми и спо­кой­ным выра­же­ни­ем лица. Разыг­ры­вать роль мате­ри после поте­ри — это боль­ше, гово­рит Пли­ний, чем дать сво­е­му мужу при­мер бес­страш­но­го отно­ше­ния к смер­ти. При­чи­ной осуж­де­ния Пета было его уча­стие в заго­во­ре лега­та Скри­бо­ни­а­на в Илли­рии про­тив импе­ра­то­ра Клав­дия (42 г. по Р. Хр.). Скри­бо­ни­ан был убит, а Пет захва­чен и отправ­лен в Рим. Тщет­но про­си­ла Аррия поз­во­лить ей взой­ти вме­сте с ним на корабль; она хоте­ла занять при нем место рабы­ни, в кото­рой, по ее мне­нию, не мог­ли отка­зать чело­ве­ку его зва­ния. Полу­чив отказ, она наня­ла кора­бель­ную лод­ку и в ней отпра­ви­лась за суд­ном. Супру­ге Скри­бо­ни­а­на, кото­рая была в каче­стве свиде­тель­ни­цы допро­ше­на Клав­ди­ем, она ска­за­ла: «Ты хочешь, чтобы я слу­ша­ла тебя, кото­рая про­дол­жа­ет жить после того, как Скри­бо­ни­ан был убит на руках у тебя?» Зять умо­лял ее сохра­нить свою жизнь и ска­зал меж­ду про­чим: «Неуже­ли же ты хочешь, чтобы дочь твоя умер­ла со мною, когда мне при­дет­ся уми­рать?» Она отве­ти­ла: «Если она так дол­го и так друж­но про­жи­вет с тобою, как я с Петом, то — да». Этот ответ еще более уве­ли­чил опа­се­ния ее род­ных. Ее ста­ли еще бди­тель­нее охра­нять, что она заме­ти­ла и ска­за­ла: «Вы ниче­го этим не добье­тесь; вы достиг­не­те толь­ко того, что я умру более тяже­лой смер­тью; а уме­реть вы мне не може­те поме­шать». С эти­ми сло­ва­ми она вско­чи­ла с крес­ла и с такой силой уда­ри­лась лбом об сте­ну, что упа­ла без памя­ти. При­дя опять в себя, она ска­за­ла: «Я ска­за­ла вам, что най­ду доро­гу к смер­ти, хотя бы тяже­лую, если лег­кая будет невоз­мож­ной». Сле­дую­щие века при­чис­ля­ют Аррию к жен­щи­нам геро­и­че­ских ска­за­ний, кото­рые про­сла­ви­лись сво­ей супру­же­ской любо­вью. В над­гроб­ной над­пи­си одной жен­щи­ны в Ана­гнии пере­жив­ший ее супруг про­сит Аррию и Лаода­мию при­нять душу усоп­шей и почтить ее при­е­мом в свя­щен­ную среду рим­ских и гре­че­ских жен­щин⁴²⁰.

Дочь Аррии, Цеци­ния Аррия, хоте­ла разде­лить, по при­ме­ру мате­ри, участь сво­его супру­га Тра­сеи, кото­рый в 66 г. был при­го­во­рен к смер­ти; но он уго­во­рил ее остать­ся в живых, чтобы не лишить сво­ей доче­ри един­ст­вен­ной под­держ­ки⁴²¹. Эта дочь, Фан­ния, пока­за­ла себя достой­ной мате­ри и бабуш­ки. Два­жды отправ­ля­лась она со сво­им мужем Гель­види­ем При­ском в ссыл­ку (в прав­ле­ние Неро­на в 66 году и при Вес­па­си­ане): после каз­ни его (в 93 г.) она в тре­тий раз под­верг­лась из-за него тому же нака­за­нию. Герен­ний Сене­ци­он, друг Гель­видия, опи­сал его жизнь и был за это обви­нен; она сме­ло при­зна­лась в том, что про­си­ла его об этом, что дала ему бума­ги сво­его мужа и отри­ца­ла вся­кое уча­стие мате­ри в этом деле; опас­ность и угро­зы не мог­ли исторг­нуть у нее даль­ней­ших при­зна­ний. Герен­ний был каз­нен, Фан­ния после кон­фис­ка­ции ее иму­ще­ства — сосла­на. Кни­гу, при­чи­ну осуж­де­ния, кото­рая по при­го­во­ру сена­та была запре­ще­на и под­ле­жа­ла уни­что­же­нию, она сбе­рег­ла и сохра­ня­ла, взя­ла ее с собою в изгна­ние, кото­рое мать ее разде­ли­ла с нею и из кото­ро­го они обе вер­ну­лись в 97 году⁴²². Пли­ний гово­рит о ней, что она была столь же с.307 пре­лест­ной и любез­ной, как и достой­ной ува­же­ния. «Какую жен­щи­ну, — спра­ши­ва­ет он, — ста­нут мужья ста­вить в при­мер сво­им женам после ее смер­ти?»

Сооб­щае­мые тут сведе­ния каса­ют­ся, как уже было ска­за­но, почти исклю­чи­тель­но жиз­ни тех жен­щин, кото­рые зани­ма­ли вид­ное поло­же­ние, но ввиду сво­ей одно­сто­рон­но­сти, отры­воч­но­сти и несвяз­но­сти, они не дают нам и о ней цель­но­го пред­став­ле­ния. Отно­си­тель­но того, как скла­ды­ва­лась жизнь жен­щин в сред­них и низ­ших сло­ях обще­ства, мы встре­ча­ем в лите­ра­ту­ре толь­ко слу­чай­ные и поверх­ност­ные наме­ки. До нас дошли толь­ко над­гроб­ные кам­ни этих жен­щин, в кото­рых пере­жив­шие их супру­ги вос­хва­ля­ют их доб­ро­де­те­ли; в одном слу­чае, одна­ко, вдо­вец с наив­ной откро­вен­но­стью созна­ет­ся в над­гроб­ной над­пи­си сво­ей жены: «В день ее смер­ти я перед богом и перед людь­ми засвиде­тель­ст­во­вал свою бла­го­дар­ность»⁴²³. В очень подроб­ном похваль­ном сло­ве одной умер­шей (Мур­дии, может быть, из вто­рой поло­ви­ны I века), вовсе не при­над­ле­жав­шей к знат­но­му роду, очень опре­де­лен­но гово­рит­ся, что над­гроб­ные над­пи­си жен­щин всех сосло­вий долж­ны похо­дить друг на дру­га⁴²⁴: «Всем хоро­шим жен­щи­нам возда­ет­ся, обык­но­вен­но, неза­тей­ли­вая и общая с дру­ги­ми хва­ла. Доб­ро­де­те­ли, даро­ван­ные при­ро­дой и сохра­нен­ные соб­ст­вен­ной осто­рож­но­стью, не нуж­да­ют­ся в мно­го­об­ра­зии; вполне доста­точ­но того, чтобы все ока­за­лись достой­ны­ми одной и той же доб­рой сла­вы: ввиду все­го это­го и того, что жизнь жен­щин не под­вер­же­на мно­го­чис­лен­ным изме­не­ни­ям и ей поэто­му труд­нее добить­ся осо­бой сла­вы, они по необ­хо­ди­мо­сти долж­ны стре­мить­ся к обще­му, чтобы упу­ще­ни­ем како­го-нибудь из спра­вед­ли­вых тре­бо­ва­ний не опо­зо­рить все­го осталь­но­го. Тем боль­шей сла­вы достой­на моя доро­гая мать, так как сво­ею скром­но­стью, прав­ди­во­стью, цело­муд­ри­ем, послу­ша­ни­ем, домаш­ни­ми работа­ми⁴²⁵, ста­ра­тель­но­стью и вер­но­стью она срав­ня­лась со все­ми осталь­ны­ми чест­ны­ми жен­щи­на­ми, вполне упо­до­бив­шись им и не усту­пая в этом ни одной из них». При­бли­зи­тель­но то же гово­рит и кон­сул Лукре­тий Вес­пил­лон в уже упо­мя­ну­том похваль­ном сло­ве сво­ей умер­шей жене Турии: «К чему мне вооб­ще упо­ми­нать о всех тво­их хозяй­ст­вен­ных доб­ро­де­те­лях, цело­муд­рии, покор­но­сти, лас­ко­во­сти, уступ­чи­во­сти, при­ле­жа­нии за пря­жей шер­сти, набож­но­сти без суе­ве­рия, отсут­ст­вии все­го бро­саю­ще­го­ся в гла­за и пре­уве­ли­чен­но­го в укра­ше­ни­ях и одеж­де — к чему? К чему гово­рить о тво­ей люб­ви к тво­им, тво­ей при­вя­зан­но­сти к род­ст­вен­ни­кам? ведь ты ува­жа­ла мою мать, как тво­их соб­ст­вен­ных роди­те­лей, и забо­ти­лась о ней точ­но так же, как о них, и вооб­ще име­ла мно­го обще­го со все­ми жен­щи­на­ми, кото­рые счи­та­ют­ся с жен­ской честью»⁴²⁶.

Такой же взгляд на жизнь жен­щин гос­под­ст­во­вал, веро­ят­но, всюду во все вре­ме­на и сре­ди сред­не­го сосло­вия; поэто­му до неко­то­рой сте­пе­ни допу­сти­мо сопо­ста­вить эти над­гроб­ные над­пи­си, несмот­ря на раз­ли­чие или с.308 неопре­де­лен­ность места и вре­ме­ни; послед­нее быва­ет порою столь же неопре­де­ли­мо, как и зва­ние и усло­вия жиз­ни этих лиц. Если над­пи­си не дают, что и понят­но, досто­вер­ных сведе­ний отно­си­тель­но лиц, кото­рым они так щед­ро при­ла­га­ют эпи­те­ты «ред­чай­ших, стро­го нрав­ст­вен­ных и несрав­нен­ных» супруг и дру­гие подоб­ные этим⁴²⁷, то все же они ука­зы­ва­ют на то, за какие свой­ства жен­щи­ны удо­сто­и­лись осо­бен­ной похва­лы. В одной над­гроб­ной над­пи­си из эпо­хи рес­пуб­ли­ки камень сам пред­став­лен гово­ря­щим: «Мои сло­ва крат­ки, о, стран­ник, оста­но­вись и про­чти их. Эта про­стая камен­ная пли­та скры­ва­ет пре­крас­ную жен­щи­ну. Клав­ди­ей назва­ли ее роди­те­ли. Осо­бен­ной любо­вью люби­ла она сво­его мужа, двух сыно­вей роди­ла она ему: одно­го она оста­ви­ла на зем­ле, дру­го­го схо­ро­ни­ла в ее нед­рах. Скром­на была речь ее и бла­го­род­на поход­ка; она хозяй­ни­ча­ла в доме и пря­ла. Я кон­чил, иди»⁴²⁸.

Осо­бой сла­вой поль­зо­ва­лись те жен­щи­ны, кото­рые при­над­ле­жа­ли толь­ко одно­му мужу (uni­vi­rae), что ввиду ран­них бра­ков, лег­ко­мыс­лен­ных раз­во­дов и вто­рич­ных заму­жеств слу­ча­лось срав­ни­тель­но ред­ко⁴²⁹. Один импе­ра­тор­ский воль­ноот­пу­щен­ник вос­хва­ля­ет свою жену за то, что цело­муд­ри­ем сво­им она явля­лась при­ме­ром для дру­гих и «соб­ст­вен­ной гру­дью вскор­ми­ла сво­их сыно­вей»⁴³⁰. Дру­гой вдо­вец с похва­лой отзы­ва­ет­ся о сво­ей жене, кото­рая была «кор­ми­ли­цей сена­то­ров»⁴³¹. В этих над­пи­сях часто про­сто и тро­га­тель­но гово­рит­ся о сер­деч­ных отно­ше­ни­ях меж­ду супру­га­ми. Одна из них гла­сит так: «Здесь поко­ит­ся прах Урби­лии, супру­ги При­ма. Она была мне доро­же жиз­ни. Два­дца­ти трех лет умер­ла она, бес­ко­неч­но люби­мая все­ми сво­и­ми»⁴³². В дру­гой гово­рит­ся: «Моей доро­гой супру­ге, с кото­рой я про­жил 18 лет без жало­бы; из тос­ки по ней я поклял­ся нико­гда не женить­ся на дру­гой»⁴³³. В уста одной жен­щи­ны, умер­шей в 25 лет, над­пись вла­га­ет жела­ния, чтобы дочь ее взя­ла с нее при­мер и научи­лась любить сво­его мужа⁴³⁴. На памят­ни­ке, постав­лен­ном мужу пере­жив­шей его женой, нахо­дит­ся над­пись, обо­роты кото­рой повто­ря­ют­ся доволь­но часто: «То, что дол­жен был воз­двиг­нуть мне супруг мой после смер­ти моей (так наде­я­лась я), то я, несчаст­ная, долж­на была свер­шить над пеп­лом его»⁴³⁵. Общий памят­ник двух супру­гов был, судя по над­пи­си, воз­двиг­нут пере­жив­шей женой, «чтобы и в с.309 моги­ле не быть раз­лу­чен­ной с мужем, с кото­рым она счаст­ли­вой подру­гой его про­жи­ла 35 лет в невоз­му­ти­мом согла­сии»⁴³⁶. «Про­щай, уте­ше­ние мое!» — так закан­чи­ва­ет­ся в дру­гой над­гроб­ной над­пи­си про­щаль­ное сло­во мужа жене⁴³⁷. На памят­ни­ке четы воль­ноот­пу­щен­ни­ков рядом с име­нем рань­ше умер­шей жены нахо­дят­ся толь­ко сло­ва: «Я жду мое­го мужа»⁴³⁸. Пре­крас­ные про­щаль­ные сло­ва: «Кро­ме боли, при­чи­нен­ной смер­тью ее, я дру­гой от нее не испы­ты­вал»⁴³⁹, или: «Ни разу не оскор­би­ла она меня⁴⁴⁰ и не ска­за­ла ни одно­го худо­го сло­ва»⁴⁴¹ — употреб­ля­лись так часто, что ста­ли фор­му­лой. В дру­гих над­пи­сях мужья вос­хва­ля­ют сво­их жен за то, что они про­жи­ли с ними «без ссор и раздо­ров», «без непри­ят­но­стей», «без гне­ва»⁴⁴². Один импе­ра­тор­ский воль­ноот­пу­щен­ник ста­вит сво­ей жене в заслу­гу то, что он ни разу не заме­тил в ней алч­но­сти⁴⁴³. Один вдо­вец объ­яв­ля­ет, что, если бы похва­ла мог­ла рав­нять­ся заслу­гам его жены, то над­пись долж­на была бы свер­кать золоты­ми бук­ва­ми⁴⁴⁴. Один импе­ра­тор­ский камер­ди­нер, при­ехав­ший (может быть в сви­те Адри­а­на) в Кар­фа­ген, воз­двиг сво­ей жене, умер­шей здесь в воз­расте 17 лет, памят­ник, как это и подо­ба­ло ей, «так как она после­до­ва­ла за ним в про­вин­цию Афри­ку»⁴⁴⁵; в дру­гой над­гроб­ной над­пи­си в Риме жене тоже ста­вит­ся в заслу­гу, что она из люб­ви к мужу после­до­ва­ла за ним в про­вин­цию⁴⁴⁶. Одна рим­ская над­пись гла­сит дослов­но так: «Доб­ро­де­тель­ней­шей супру­ге и забот­ли­вой хозяй­ке, потреб­но­сти души моей, про­жив­шей со мною 18 лет, 3 меся­ца и 13 дней. Я жил с нею без жалоб; теперь же я, сетуя, обра­ща­юсь к ее манам и тре­бую от бога под­зем­но­го мира: вер­ни­те меня моей супру­ге, с кото­рой я так друж­но жил до роко­во­го дня, или же ты, Мевия Софа, добей­ся того (если души усоп­ших суще­ст­ву­ют), чтобы недол­го при­шлось мне пере­но­сить столь ужас­ную раз­лу­ку. Стран­ник, пусть будет лег­ка зем­ля для тебя, если ты не нане­сешь вреда этой моги­ле. Но да не будет мил богам тот, кто испор­тит ее, да не при­мет его под­зем­ный мир и да будет тяже­ла для него зем­ля»⁴⁴⁷. При­во­дит­ся не толь­ко чис­ло дней супру­же­ства и жиз­ни, как в этой над­пи­си, но часто даже и чис­ло часов; это мог­ло слу­чать­ся толь­ко в такие вре­ме­на, когда тща­тель­но следи­ли за часом рож­де­ния и дру­гих важ­ных собы­тий, чтобы поло­жить его в осно­ву аст­ро­ло­ги­че­ских исчис­ле­ний. Мно­го­чис­лен­ность подоб­ных над­пи­сей явля­ет­ся дока­за­тель­ст­вом необы­чай­ной рас­про­стра­нен­но­сти это­го суе­ве­рия. Это явст­ву­ет хотя бы из рас­ска­за Пли­ния о том, что заболев­шая Вера­ния (вдо­ва усы­нов­лен­но­го Галь­бой Пизо­на) сра­зу же мог­ла отве­тить Регу­лу на вопрос отно­си­тель­но часа ее рож­де­ния, после чего он стал вычис­лять про­дол­жи­тель­ность ее жиз­ни⁴⁴⁸. — Один вдо­вец (в Лионе) сове­ту­ет тем, кто про­чтет над­гроб­ную над­пись жены, отпра­вить­ся к источ­ни­кам Апол­ло­на и выку­пать­ся там: он часто бывал там вме­сте с нею и ему хоте­лось бы, чтобы это было с.310 воз­мож­но и теперь⁴⁴⁹. Одна вдо­ва пору­ча­ет под­зем­ным богам сво­его мужа и про­сит их поз­во­лить душе его являть­ся к ней в часы ночи⁴⁵⁰.

Сре­ди памят­ни­ков, вос­хва­ля­ю­щих жен­щин за их хозяй­ст­вен­ные доб­ро­де­те­ли, на мно­гих гово­рит­ся, что они были хоро­ши­ми совет­чи­ца­ми и хра­ни­тель­ни­ца­ми иму­ще­ства и что они уде­ля­ли мно­го вре­ме­ни изготов­ле­нию шер­сти. Один импе­ра­тор­ский раб, быв­ший диспен­са­то­ром в ниж­ней Мэзии, хва­лит свою жену: «Она была гени­ем-хра­ни­те­лем мое­го дома, моей надеж­дой, моей един­ст­вен­ной жиз­нью. Чего я желал, того жела­ла и она и избе­га­ла, чего избе­гал я. Ни одна из сокро­вен­ней­ших мыс­лей ее не была для меня тай­ной; при­леж­но зани­ма­лась она шер­стя­ны­ми работа­ми, была береж­ли­ва, но и щед­ра из люб­ви к мужу. Еда и питье не каза­лись ей вкус­ны­ми без меня. Пра­виль­ны были сове­ты ее, она отли­ча­лась умом и сла­ви­лась сво­им бла­го­род­ст­вом»⁴⁵¹. Огром­ный сар­ко­фаг, в кото­ром нахо­дил­ся дру­гой, помень­ше, был снаб­жен сле­дую­щею над­пи­сью, напи­сан­ной боль­ши­ми и очень кра­си­вы­ми бук­ва­ми:

«Ами­мо­на, жена Мар­ция, поко­ит­ся здесь: она была добра и пре­крас­на.

При­леж­ная пря­ха, госте­при­им­на, хозяй­ст­вен­на, скром­на, цело­муд­рен­на и набож­на»⁴⁵².

При­хо­дит­ся сожа­леть, что эти над­пи­си — по назван­ной уже при­чине — не содер­жат боль­ше инди­виду­аль­но­го. Если бы это было так, то они дали бы нам совсем дру­гое поня­тие о жиз­ни жен­щин, чем это дела­ют исто­рия и опи­са­ние нра­вов. Исто­рия, ози­рая миро­вые судь­бы с выш­ки, сохра­ня­ет потом­ству образ еди­ниц толь­ко в том слу­чае, если обсто­я­тель­ства или лич­ные досто­ин­ства воз­вы­си­ли их над уров­нем мас­сы; что же каса­ет­ся опи­са­ния нра­вов, кото­рое стре­мит­ся слить мно­же­ство отдель­ных впе­чат­ле­ний в одну боль­шую кар­ти­ну, то оно даже при соблюде­нии стро­жай­шей прав­ди­во­сти в пони­ма­нии и изо­бра­же­нии, все же не в состо­я­нии отре­шить­ся от вли­я­ния субъ­ек­тив­но­сти.