«Арианский фактор» во взаимоотношениях Рима и варварской периферии
с.54 После издания императором Феодосием I эдикта «Cunctos populos» все гетеродоксальные течения в христианстве, отклоняющиеся от Никео-Цареградского Символа Веры (в первую очередь арианство) были обречены на маргинальное прозябание, будучи духовно обезглавленными. Однако императорское антиеретическое законодательство не касалось готов-федератов, которые, восприняв арианство в результате миссии Ульфилы, стали не только поддерживать своих единоверцев из числа романизованного населения Империи, но и распространять арианство среди других восточногерманских племён. Расселение готов на территории правобережной Дакии, Мёзии и Малой Скифии по итогам договора 382 г. не только знаменовало собой большее подчинение готов интересам Империи, но и высветило особое значение готского арианства, которое аккумулировало в себе единство и борьбу противоположностей, выражая, с одной стороны, потребность варваров в культурной интеграции с Империей, с другой же стороны — стремление варваров быть отличными от основной массы населения Империи и сохранить собственную этнокультурную идентичность.
Ключевые слова: история Церкви, античное христианство, римско-варварские отношения, арианство, ереси, этнорелигиозные процессы, готы, вандалы, бургунды
В последние десятилетия IV в., начиная с издания императорами Грацианом, Валентинианом II и Феодосием Великим конституции «Cunctos populos»1 маргинализация западного арианства начинает приобретать характер необратимого процесса. Отныне арианство теряет не только государственную поддержку, какую имела раньше в лице проариански настроенных императоров с.55 Констанция II и Валента, но и натолкнулось на серьёзное противодействие в лице той же государственной власти, на этот раз уже отчётливо проникейски ориентированной, в лице императоров Грациана и Феодосия. В таких условиях арианство на Западе оказалось едва ли способным оказать надлежащее сопротивление и в конечном итоге сузилось до масштаба разрозненных и довольно немногочисленных общин, представители которых всячески подчёркивали свою оппозиционность по отношению к Никейскому Символу Веры. При этом следует учитывать, что христиане, не признававшие Никейский Символ, никогда не представляли собой монолитной массы, будучи разделены на радикальных антиникейцев, учивших о неподобии Сына Отцу, и более умеренных, т. н. омиев, чьё учение, однако, с течением времени претерпело ярко выраженную радикализацию2.
Тем не менее, изучение особенностей самоидентификации этих религиозных групп представляет интерес по многим причинам. Прежде всего, в нашем распоряжении имеется такой ценный источник, как арианские гомилии на Евангелия от Матфея (Opus Imperfectum ad Matthaeum), дошедшие до нас весьма фрагментарно и сохранившиеся среди рукописей анонимных богословских произведений, которые ранее ошибочно принимались за латинские переводы прежде не известных гомилий Иоанна Златоуста. Уникальность этого источника заключается в том, что он позволяет взглянуть на мир латинского арианства изнутри. Этот памятник, хотя и дошёл до нас во фрагментарном и испорченном виде, тем не менее, позволяет представить себе мироощущение небольшой общины, которой в некотором смысле была присуща психология «осаждённой крепости», чему причиной были как враждебность со стороны властей, так и постепенное уменьшение числа приверженцев в условиях всё более возрастающего давления сверху. Преследования со стороны внешних сил рассматривались не как наказание, но скорее как искушения, которые должны были испытать искренность намерений и глубину чувств верующих. Гонения сами по себе должны были рассматриваться как прелюдия к грядущему пришествию Антихриста и к борьбе между сторонниками и противниками истинного учения накануне Суда и перед концом мировой истории3.
Следует отметить, что со временем позиции умеренных ариан, или омиев, со временем радикализировались, и, несмотря на с.56 то, что сами они подчёркивали своё отличие от собственно арианского учения, тем не менее, на определённом этапе их христология, сотериология и другие особенности вероучения мало чем отличались от богословских построений Ария, Астерия Софиста и Евсевия Никомедийского. Действительно, в обстановке постоянного политического прессинга только наиболее стойкие сохраняли верность своим убеждениям, чётко противопоставляя себя официальной Церкви, которая, по их мнению, уклонилась в ересь; в то время как люди, более склонные к компромиссным решениям, постепенно присоединялись к господствующей Церкви, которая, в свою очередь, становилась всё менее толерантно настроенной по отношению к религиозным диссидентам. Как показывает М. Симонетти, вчерашние омии отказывались от потерявших свою актуальность расплывчатых богословских формул и, окончательно отвергая любую возможность достичь хотя бы призрачного компромисса с Никейским Символом Веры, использовали в своих построениях довольно красноречивую богословскую терминологию, уже почти ничем не отличающуюся от взглядов Евномия, которого принято считать одним из наиболее непримиримых оппозиционеров никейству4.
В этот кризисный для западного арианства момент помощь пришла от готов и других варваров, чьё численное присутствие в римской армии возрастало год от года. Причём здесь речь идёт не только о федератах, но и о тех, кто находился на высших командных постах. Наиболее показательным является пример магистра войск Аспара, который, будучи аланом по происхождению и убеждённым арианином по вере, возвёл на престол своего ставленника — Льва5. Следует особо подчеркнуть, что императорское антиеретическое законодательство не касалось варваров-ариан6; стало быть, они могли оказывать вполне ощутимую поддержку арианским общинам в дунайских и балканских провинциях Империи. Варвары имели право совершать арианскую литургию, причём даже во дворце императора7. Вполне вероятно, что готы и другие варвары-ариане могли оказывать неформальную поддержку своим единоверцам из числа романизованного населения Империи. Готы также стали распространителями арианства среди других германских племён. В частности, визиготы способствовали переходу в арианство остроготов, вандалов, гепидов, ругиев, герулов, скиров, части аланов и, по с.57 всей видимости, также бургундов и свевов8. Таким образом, приверженцами арианства стали почти все германские племена (помимо ираноязычных аланов), кроме франков и англосаксов, которые в V в. в основной своей массе оставались язычниками.
Как известно, среди исследователей нет единодушия касательно хронологии обращения готов в христианство. В частности,
В любом случае, проблема датировки начала христианизации готов напрямую связана с мотивами, которые сподвигли готов к с.58 этому шагу. В этом отношении следует отметить, что успешная евангелизация этого восточногерманского народа была бы невозможной, если бы не было кризиса старых племенных верований, а также нарушения социальных и личностных связей, которые опирались на эти верования. Этот кризис, на наш взгляд, напрямую соотносился с миграцией визиготов, когда они потеряли связь с прежними святынями, которые прочно ассоциировались с определёнными сакральными местами (священными рощами, источниками и т. п.), причём сакральные полномочия германских жрецов не распространялись за пределы этих территорий, на что косвенно указывает Иордан, рассказывая о посольстве свевских «жрецов местностей» (locorum sacerdotes) к визиготскому королю Теодериду13. В этих условиях, по замечанию
Вопрос о том, почему готы обратились именно в христианство арианского толка, всё ещё далёк от своего окончательного разрешения. Сводить всё к миссионерской активности Ульфилы было бы упрощением. Не стоит забывать, что не только ариане могли с.59 похвастаться своими успехами в проповеди христианства среди племён Barbaricum solum. Мученичество св. Саввы фиксирует присутствие христиан никейской веры среди готов во время гонений Атанариха (369—
Здесь мы сталкиваемся с очень важной проблемой культурно-антропологического характера, весьма многогранной и отчасти в силу этого весьма далёкой от разрешения. Это касается в первую очередь арианской версии христианства как инструмента подчинения готов и других германских племён интересам Империи во время правления императоров-филоариан. Вдобавок следует учесть, что готы сами искали протектората римских императоров, спасаясь от более опасного врага — гуннов. Позднее, когда арианство было окончательно побеждено и официально признано вне закона, приверженность варваров арианству стало особым образом маркировать их этнокультурную идентичность. Тем самым варвары-христиане противопоставляли себя, во-первых, императорам, чья слабеющая год от года власть становилась помехой для варварской военной верхушки (что в наиболее гротескном виде проявлялось в действиях арианина Рицимера, смещающего одного императора за другим), во-вторых — господствующей ортодоксальной церкви, чей епископат был неразрывно связан с муниципальной администрацией провинциальных городов19. В-третьих, германцы-ариане также сознавали свою отличность от основной массы христианизированного провинциального населения Империи, которое воспринимало варваров через призму привычной римской системы ценностей, усматривая в варварах прежде с.60 всего еретиков (причём первое и второе было зачастую взаимосвязано)20. Тем не менее, следует отметить, что в своём восприятии варваров христианские авторы руководствовались также и иными критериями, причём задолго до того, как само христианство было объявлено religio licita. Иными словами, варвары неоднократно воспринимались христианскими авторами, с одной стороны, как враждебная сила, но с другой стороны — как потенциальные приверженцы христианской веры. Эта мысль сквозит уже у Оригена (в целом довольно лояльно настроенного по отношению к языческой Империи), который попытался вообразить некую гипотетическую ситуацию, когда варвары будут обращены к Богу-Слову и тем самым станут подвластными римским законам21. Таким образом, Ориген был одним из первых, кто фактически поставил знак равенства между христианизацией варварских племён и их романизацией. Поэт III в. Коммодиан воспринимал Империю не столь лояльно и на этом фоне видел варваров более доброжелательно настроенными и к христианству, и к христианам. С одной стороны, набег варваров, совпавший с эпохой гонений Деция, расценивался поэтом как «бич Божий», но, с другой стороны, те же жестокие и кровожадные варвары, по мысли Коммодиана, смотрели на христиан как на братьев, повинуясь смутному и неизъяснимому порыву милосердия: «Ведь сии язычники повсюду заботятся о христианах и находят в них братьев, исполнившись радости; тех же, кто, живя в роскоши, поклоняются пустым идолам, они преследуют, а сенат подчиняют своему игу»22. Интересно также отметить, что христианизация, носившая весьма случайный и спонтанный характер (например, как результат проповедей христиан, оказавшихся в варварском плену), уже тогда понемногу начинала приносить плоды. Так, Арнобий свидетельствует о наличии христиан среди племени аламаннов, принадлежащих к западным германцам23.
Успех проповеди Ульфилы и его единомышленников во многом был обусловлен некоторой двойственностью в отношениях между варварами и христианизированным римским миром. Эта двойственность во многом задавалась как общими предубеждениями по отношению к варварам, перенятыми христианскими писателями (что стимулировало некоторую напряженность во взаимоотношениях христиан Римской империи и христиан-готов), так и с.61 постоянным тяготением готов и других германских племён к римской культуре, что было характерно прежде всего для племенной верхушки. Христианство, которое с готовностью могли воспринять готы, с одной стороны, должно было ассоциироваться с римской культурой, к которой они испытывали определённое тяготение, с другой же стороны, оно также должно соответствовать характерным для варваров представлениям об иерархичности, касающейся мира людей и мира божественного. В этом отношении никейское христианство ассоциировалось у них с Империей, по-прежнему противопоставшей варваров себе, в то время, как принадлежность к арианству, которое к тому времени уже представляло собой миноритарную и преследуемую конфессию, позволяло культивировать в себе некую инаковость, и, по счастливому совпадению, это христианство уже было в них укоренено проповедью Ульфилы. В этом случае готское христианство аккумулировало в себе единство и борьбу противоположностей. С одной стороны, оно выражало потребность в культурной ассимиляции, с другой стороны — невольное осознание себя, т. е. варваров-федератов, людьми второго сорта, и, как следствие, неизбежными оказывались трения между слабо романизированными готами и населением Паннонии и Мёзии24.
382 год обозначил собой новый этап в развитии готско-варварских отношений в связи с тем, что переселение готов на земли правобережной Дакии, Мёзии и Малой Скифии, а также автоматическое придание им статуса федератов, сформировало полноценный и многослойный «живой щит», защищающий северные рубежи Империи. Этот новый этап в готско-римских отношениях, характеризовавшийся всё большим втягиванием готов в орбиту интересов Империи и всё возрастающей культурной ассимиляцией, был ознаменован новым витком арианизации готов, обусловленной уже знакомыми причинами. Возрастающая романизация, тем не менее, нисколько не препятствовала стремлению быть отличными от основной массы населения.
Однако следует отметить, что у готов арианство навсегда осталось своего рода племенной религией, где подавляющее число приверженцев составляли германцы. Число иноэтничных прозелитов было минимальным, а годовой богослужебный круг был переведён на готский язык25. В этом смысле положение готского с.62 арианства как узкоэтнически ориентированной конфессии было схожим и в государстве визиготов в Тулузе, и в Визиготской Испании, и в Остроготской Италии. Однако в бывшей Римской Африке, где в 439 г. возникло Королевство вандалов и аланов, «арианский фактор» во взаимоотношении между романизованным населением и варварами-переселенцами проявил себя с совершенно неожиданной стороны. Арианская церковь в Африке за девяносто лет существования Вандальского королевства прошла достаточно сложную эволюцию от обособленной общины варваров-ариан (в этом отношении изначально вандалы были схожи с другими германцами-арианами) до государственной конфессии с определённой долей романского элемента среди епископата, клира и мирян. Именно в Африке арианство стало как мощным орудием прозелитизма среди афро-римского населения, так и средством укрепления достаточно слабой власти вандальского короля26.
В «Истории гонений вандальских королей», принадлежащей перу епископа Виктора из Виты27, полностью приведены два эдикта вандальского короля Хунериха, провозглашающего себя на государственно-идеологическом уровне преемником римских императоров, придерживавшихся проарианских позиций28. Арианская церковь, таким образом, объявляется государственной конфессией, а африканская ортодоксальная церковь — еретической; существование последней не имеет законного основания и признаётся терпимым злом. Таким образом, арианскую церковь вандалов следует рассматривать не в узкоэтническом, а в государственно-идеологическом контексте, как religio legitima, которая под своей эгидой должна объединить адептов, принадлежащих к различным этническим группам. При этом, на наш взгляд, для объяснения характера вандальского арианства (как и германского арианства вообще) представляется приемлемой концепция
В целом арианская церковь вандалов в этническом отношении была довольно неоднородной. Её костяк составили клирики вандальского происхождения, но основным контингентом были, с.63 видимо, отступники от никейской веры. Они несли в арианскую церковь свой богослужебный опыт, участвовали в формировании арианского богослужебного канона, организованного под влиянием литургического канона ортодоксальной африканской церкви, а также применяли в новых условиях управленческий опыт епископов-администраторов. Помимо этого, как свидетельствуют данные «Истории готов, вандалов и свевов» Исидора Севильского, изначально вандалы принадлежали к ортодоксальной Церкви и только потом обратились в арианство. Многие вандалы и в дальнейшем оставались приверженцами ортодоксальной церкви, за что и пострадали в годы арианских гонений30.
Несколько сходной ситуация была в Бургундском королевстве, причём взаимоотношения бургундов с романизованным населением осложнялись опасным соседством с франками, исповедовавшими никейское христианство. Но здесь, в отличие от Вандальского королевства, бургунды не пошли по пути системных реформ институциональных структур собственной церкви и тем самым не позаботились об укреплении позиций арианства среди галло-римлян, не говоря уже о том, что в Бургундском королевстве также не существовало искусственно инспирируемой конфронтации между арианами и никейцами, которая преследовала бы цель ослабить позиции галльского ортодоксального епископата. Всё это, учитывая ощутимую романизацию бургундов (в этом отношении они были схожи с вандалами) приводило к размыванию этнорелигиозной идентичности и тяготению бургундской верхушки к никейской вере. Всё это прекрасно объясняет решительную политику Гундобада, принимавшего меры по укреплению потенциала арианской церкви и пресекавшего попытки епископа Авита Виеннского вести прозелитическую деятельность среди бургундов. Естественно, Гундобад совершенно справедливо полагал, что молчаливое потворство прозелитизму приведёт к тому, что среди бургундов, знавших прежде короля как убеждённого приверженца арианства, начнётся брожение31. Учитывая, что король рассматривался в варварских обществах как арбитр в делах веры32, опасения Гундобада были вполне оправданы, так как в обстановке неизбежной романизации варваров позиции арианской церкви постепенно слабели и держались в основном благодаря германской военной верхушке и арианскому епископату.
с.64 При этом важно подчеркнуть, что Бургундское королевство было первым арианским варварским государством, в котором правители вместе с подданными перешли в ортодоксальное христианство. Причины этого, впрочем, более или менее понятны. В первую очередь, следует обратить внимание не только на преобладание никейских христиан среди населения королевства, но и на значительное количество христиан-ортодоксов в ближайшем окружении короля и даже среди его родни. Подобную ситуацию мы видим и в Вандальском королевстве33, но для вандалов оказалось более важным сохранить собственную этнокультурную идентичность любыми способами, пусть даже ценой репрессий и разрушения прежних прочных и эффективных социальных связей. Среди членов королевского дома бургундов, придерживавшихся ортодоксального христианства, следует в первую очередь назвать членов семьи брата Гундобада, Хильперика, впоследствии им умерщвлённого34. Это — дочь Хильперика и племянница Гундобада Хродехильда (Клотильда), будущая супруга франкского короля Хлодвига, а также сестра Хродехильды Крона и мать Агриппина.
К сожалению, у нас очень мало данных, чтобы судить, насколько глубоко арианская экспансия бургундов затронула основную массу романизированного населения королевства и имела ли вообще место подобная экспансия. Однако данные Эпаонского собора свидетельствуют о наличии «падших» (lapsi), которые оставили ортодоксальную веру, соблазнившись арианской пропагандой, но при этом у нас нет однозначных подтверждений, что в Бургундском королевстве имела бы место агрессивная прозелитическая арианская экспансия наподобие той, что можно засвидетельствовать на примере Вандальской Африки. Так, канон
Совершенно иной ситуация была в Остроготский Италии, где в число приоритетных задач короля Теодориха входило сближение готов и итало-римлян, сохранение римского государственного управления и традиционной римской системы ценностей, а также установление доверительных отношений с италийской знатью38. В этом случае арианская вера Теодориха не была помехой во взаимоотношениях с римской аристократией и более того — не было никаких попыток со стороны Теодориха обратить римских магистратов в арианство (в противовес Вандальской Африке, где переход в арианство был неотъемлемой частью укрепления дружеских отношений — amicitia — т. е. системы горизонтальных связей, базировавшейся на полном доверии обеих сторон по отношению друг к другу)39. Тем не менее, и здесь не обошлось без определённых с.66 эксцессов. В частности, известен факт поддержки Теодорихом римского папы, протестовавшего против промонофизитской церковной политики императора Зенона, издавшего компромиссный по своему характеру «Энотикон». Однако, когда император Юстин упразднил «Энотикон» и монофизиты на Востоке были снова объявлены вне закона, римские аристократы из числа подданных остроготского короля стали взирать на Константинополь как на потенциального освободителя Италии от еретиков-ариан40.
Таким образом, следует констатировать, что на протяжении длительной истории взаимоотношений римского общества и варварского мира «арианский фактор» выступал в самых различных проявлениях. Изначально арианство было избрано в качестве формы идеологического воздействия на готов в период правления проариански настроенного императора Валента. В результате экспансии гуннов и сарматов в Подунавье готы нуждались в особом протекторате со стороны Рима, и насаждение арианства вполне можно рассматривать как весьма эффективный инструмент политического подчинения готов как потенциальных союзников Рима в охране дунайских рубежей Империи и в борьбе с другими варварскими племенами. Позднее арианство, к которому готы (как и другие германцы) были привязаны в силу воздействия определённых механизмов коллективной психологии, было воспринято как своего рода маркер, выделявший готов из общей массы романизованного населения римских провинций и позволявший сделать устоявшуюся систему социальных связей более эффективной, притягивая единоверцев и отталкивая иноверцев. Впоследствии, в эпоху становления романо-варварских государств на территории бывших провинций римского Запада, арианство фигурировало уже как государственная идеология, а арианская церковь выступала как своего рода эрзац ортодоксальной церкви Римской империи IV—
ПРИМЕЧАНИЯ