Оппозиция и почести: эпизод на Луперкалиях

с.151 Гипо­те­за о том, что в 46 и, преж­де все­го, в 45 и 44 гг. до н. э. сенат пре­до­ста­вил Цеза­рю избы­точ­ные и неуме­рен­ные поче­сти для того, чтобы дис­креди­ти­ро­вать его в гла­зах обще­ства и пред­ста­вить его как тира­на, содер­жит­ся уже у антич­ных авто­ров, и не толь­ко у Нико­лая Дамас­ско­го (fr. 130 Jaco­by, II, 67), но так­же у Дио­на Кас­сия (XLIV. 3. 1 сл.) и Аппи­а­на (BC. II. 106 и 110).

Мно­гие из этих поче­стей дей­ст­ви­тель­но были про­ти­во­ре­чи­вы­ми (напри­мер, те, что упо­доб­ля­ли Цеза­ря боже­ству и при этом пред­у­смат­ри­ва­ли его погре­бе­ние в пре­де­лах поме­рия: эту непо­сле­до­ва­тель­ность под­чёр­ки­ва­ет сам Дион Кас­сий, XLIV. 6. 3 — 7. 1) или про­сто оди­оз­ны­ми (напри­мер, пра­во посвя­тить пыш­ный доспех (spo­lia opi­ma) в хра­ме Юпи­те­ра Фере­трия (Cass. Dio XLIV. 4. 3))¹. Сам Цезарь осо­зна­вал ковар­ные замыс­лы, скры­тые в этих поче­стях, и вос­при­ни­мал их с глу­бо­ким бес­по­кой­ст­вом (а не с наив­но­стью, кото­рую при­пи­сы­ва­ет ему Нико­лай Дамас­ский, и не с тще­сла­ви­ем, за кото­рое его упре­ка­ет Дион Кас­сий), о чём свиде­тель­ст­ву­ет пас­саж Плу­тар­ха (Caes. 60. 4 сл.), кото­рый, види­мо, вос­хо­дит к Ази­нию Пол­ли­о­ну, так как ост­ро­ум­ный ответ Цеза­ря пере­ска­зы­ва­ли его дру­зья: речь идёт о зна­ме­ни­том эпи­зо­де, имев­шем место осе­нью 45 г. до н. э.², когда с.152 он сидя при­нял сенат, тор­же­ст­вен­но явив­ший­ся объ­явить о поче­стях, даро­ван­ных ему одно­вре­мен­но, на одном заседа­нии; Цезарь ска­зал, что эти поче­сти сле­ду­ет ско­рее умень­шить, чем уве­ли­чить (ἀπεκ­ρί­νατο συσ­το­λῆς μᾶλ­λον ἢ προ­σθέ­σεως τὰς τι­μὰς δεῖ­θαι) и, столк­нув­шись с оскорб­лён­ной реак­ци­ей сена­та, по доро­ге домой ска­зал дру­зьям, обна­жив шею, что готов поз­во­лить себя убить; лишь позд­нее, веро­ят­но, сно­ва по сове­ту дру­зей, он попы­тал­ся объ­яс­нить своё поведе­ние болез­нью.

Поче­сти, пре­до­став­лен­ные Цеза­рю в 46 и 45 гг. до н. э., при всей сво­ей дву­смыс­лен­но­сти, всё же неко­то­рым обра­зом оста­ва­лись в рам­ках рим­ских тра­ди­ций: совсем ина­че обсто­ит дело с дву­крат­ным пред­ло­же­ни­ем ему диа­де­мы в янва­ре и фев­ра­ле 44 г. до н. э. Диа­де­ма была сим­во­лом пер­сид­ской и элли­ни­сти­че­ской монар­хии, и увен­чан­ный ею чело­век ста­но­вил­ся обо­жест­влён­ным гос­по­ди­ном (do­mi­nus) перед лицом под­дан­ных — рабов: таким обра­зом, она откры­то про­ти­во­ре­чи­ла рим­ским тра­ди­ци­ям. В обо­их слу­ча­ях диа­де­му Цеза­рю пред­ла­гал не сенат, а спер­ва неиз­вест­ные лица, воз­ло­жив­шие её на ста­тую во вре­мя Латин­ских празд­неств 26 янва­ря 44 г. до н. э., затем кон­сул Анто­ний во вре­мя Лупер­ка­лий 15 фев­ра­ля того же 44 г. до н. э. В обо­их слу­ча­ях Цезарь отверг диа­де­му, а во вто­рой раз даже рас­по­рядил­ся зафик­си­ро­вать свой отказ в фастах, но подо­зре­ние, что вся эта сце­на была спла­ни­ро­ва­на зара­нее, выска­зы­ва­ют уже антич­ные авто­ры (Cass. Dio XLIV. 11. 3: ἐκ συγ­κει­μένου τι­νός) и разде­ля­ют совре­мен­ные иссле­до­ва­те­ли, хоть послед­ние и не уве­ре­ны, устро­ил ли эту поста­нов­ку Анто­ний или дру­гие «ори­ен­та­ли­зо­ван­ные» дру­зья Цеза­ря — либо же сам Цезарь, желав­ший, по их мне­нию, про­ве­рить реак­цию наро­да³.

Чтобы понять зна­че­ние двух этих эпи­зо­дов, сле­ду­ет иметь в виду, что меж­ду 26 янва­ря, когда он был ещё дик­та­то­ром в чет­вёр­тый раз, и 9 фев­ра­ля 44 г. до н. э.⁴ Цеза­рю была пре­до­став­ле­на посто­ян­ная дик­та­ту­ра; такая транс­фор­ма­ция его долж­но­сти, ранее воз­об­нов­ляв­шей­ся из года в год, в пожиз­нен­ную, совер­шен­но с.153 откры­то воз­ве­ща­ла рож­де­ние ново­го режи­ма и, отбро­сив опыт Сул­лы, вос­кре­ша­ла такие древ­ние дорес­пуб­ли­кан­ские долж­но­сти, как этрус­ско-рим­ский мастар­на, кото­рые попу­ляр­ская тра­ди­ция пре­воз­но­си­ла в лице Сер­вия Тул­лия⁵. Труд­но ска­зать, зачем пона­до­би­лось бы при­бав­лять диа­де­му, дис­креди­ти­ро­ван­ный сим­вол дис­креди­ти­ро­ван­ных монар­хий, к реаль­ной вла­сти пожиз­нен­но­го дик­та­то­ра. Но посмот­рим на источ­ни­ки об этих двух эпи­зо­дах.

Все источ­ни­ки еди­но­глас­но свя­зы­ва­ют коро­на­цию ста­туи Цеза­ря диа­де­мой и при­вет­ст­вие его как царя при воз­вра­ще­нии с Латин­ских празд­неств со столк­но­ве­ни­ем меж­ду Цеза­рем и три­бу­на­ми Цезе­ти­ем и Марул­лом и лише­ни­ем их три­бу­на­та, но опи­сы­ва­ют эти эпи­зо­ды в раз­ном поряд­ке: соглас­но Дио­ну Кас­сию (XLIV. 9—10) и Аппи­а­ну (BC. II. 108), спер­ва ста­туя Цеза­ря на рострах была увен­ча­на диа­де­мой, спле­тён­ной с лав­ро­вым вен­ком (кото­рую три­бу­ны при­ка­за­ли сорвать), затем Цеза­ря при­вет­ст­во­ва­ли как царя на обрат­ном пути из Аль­бы, а он дал свой зна­ме­ни­тый ответ («Я не царь, а Цезарь»), после чего в сена­те были обви­не­ны три­бу­ны, попы­тав­ши­е­ся при­влечь к суду тех, кто коро­но­вал ста­тую и про­воз­гла­шал Цеза­ря царём; у Све­то­ния (Iul. 79), эти два эпи­зо­ды выглядят как одно­вре­мен­ные и свя­зан­ные с Лупер­ка­ли­я­ми, а соглас­но Плу­тар­ху (Caes. 60. 3 и 61. 8) при­вет­ст­вие Цеза­ря на обрат­ном пути из Аль­бы непо­сред­ст­вен­но пред­ше­ст­во­ва­ло Лупер­ка­ли­ям, а коро­на­ция ста­туи (у Плу­тар­ха во мно­же­ст­вен­ном чис­ле) после­до­ва­ла за ними.

Наи­бо­лее инте­рес­ная вер­сия — и един­ст­вен­ная, на мой взгляд, вер­сия, объ­яс­ня­ю­щая чрез­вы­чай­но суро­вые меры, при­ня­тые Цеза­рем в сена­те про­тив двух три­бу­нов по пред­ло­же­нию их кол­ле­ги Гель­вия Цин­ны (Cass. Dio XLIV. 10. 3), — содер­жит­ся в рас­ска­зе Нико­лая Дамас­ско­го (fr. 130 Jaco­by, XX, 69), кото­рый крат­ко изла­га­ет речь Цеза­ря в сена­те, созван­ном в хра­ме Согла­сия, и упо­ми­на­ет, что дик­та­тор обви­нил три­бу­нов в том, что это имен­но они тай­но (κρύ­φα) воз­ло­жи­ли диа­де­му на ста­тую на рострах, чтобы откры­то опо­ро­чить Цеза­ря и, учи­нив ему бес­че­стие, пред­ста­вить себя храб­ре­ца­ми, что явля­ет­ся неува­же­ни­ем как к нему, так и к сена­ту. Их дей­ст­вия — ска­зал Цезарь, — с.154 свиде­тель­ст­ву­ют о более важ­ном замыс­ле и более слож­ных интри­гах: о наме­ре­нии окле­ве­тать его перед наро­дом, буд­то бы он стре­мит­ся к неза­кон­но­му вла­ды­че­ству (δυ­νασ­τείας), чтобы, устро­ив пере­во­рот, убить его. Таким обра­зом, суро­вей­шее реше­ние о низ­ло­же­нии пле­бей­ских три­бу­нов, защи­щён­ных древ­ней клят­вой (App. BC. II. 108), кото­рое вос­кре­ша­ло в памя­ти неза­кон­ное реше­ние Тибе­рия Грак­ха об отстра­не­нии Окта­вия, было обу­слов­ле­но столь же серь­ёз­ным обви­не­ни­ем: Цезарь при­пи­сал дан­ную инсце­ни­ров­ку сво­им про­тив­ни­кам и рас­це­нил пред­ло­же­ние диа­де­мы как спо­соб себя дис­креди­ти­ро­вать. Воз­ни­ка­ет вопрос, не была ли пожиз­нен­ная дик­та­ту­ра, при­ня­тая Цеза­рем вско­ре после это­го эпи­зо­да, заду­ма­на им для демон­стра­ции того, что власть, кото­рую он наме­ре­ва­ет­ся отправ­лять, име­ет рим­ское, а не элли­ни­сти­че­ское про­ис­хож­де­ние, а сам он вовсе не стре­мит­ся к диа­де­ме и любым фор­мам ори­ен­та­ли­за­ции этой вла­сти.

Я пола­гаю, что имен­но в све­те обви­не­ний, предъ­яв­лен­ных Цеза­рем двум пле­бей­ским три­бу­нам, сле­ду­ет рас­смат­ри­вать эпи­зод на Лупер­ка­ли­ях. Здесь все источ­ни­ки свиде­тель­ст­ву­ют об ини­ци­а­ти­ве Анто­ния, дру­га Цеза­ря и кон­су­ла; тот факт, что сам Цезарь, хоть и отверг диа­де­му и отпра­вил её Юпи­те­ру Капи­то­лий­ско­му, одна­ко «не рас­сер­дил­ся» (Cas­si. Dio XLIV. 11. 3) на Анто­ния, несо­мнен­но, укре­пил подо­зре­ние, суще­ст­во­вав­шее, как выше гово­ри­лось, уже в антич­но­сти, о том, что Цезарь с ним сго­во­рил­ся. Одна­ко я пола­гаю, что и здесь Нико­лай Дамас­ский, отверг­ну­тый — по мое­му мне­нию, неспра­вед­ли­во, — боль­шин­ст­вом совре­мен­ных иссле­до­ва­те­лей⁶, при­во­дит наи­бо­лее досто­вер­ную вер­сию собы­тий. Соглас­но Нико­лаю Дамас­ско­му (fr. 130 Jaco­by, XXI, 71—75) пер­вым пред­ло­жил диа­де­му не Анто­ний, а некий Лици­ний⁷, кото­ро­го под­ня­ли на руках кол­ле­ги (συ­ναρ­χόντων)⁸, чтобы он поло­жил диа­де­му к ногам Цеза­ря; затем, когда народ стал при­зы­вать Лепида воз­ло­жить её Цеза­рю на голо­ву, а тот коле­бал­ся, заго­вор­щик Кас­сий Лон­гин поло­жил диа­де­му на коле­ни Цеза­рю. Там же при­сут­ст­во­вал и Пуб­лий Кас­ка, ещё один заго­вор­щик. Цезарь сбро­сил диа­де­му. Затем, под кри­ки наро­да, под­бе­жал Анто­ний, воз­глав­ляв­ший бег лупер­ков, под­нял диа­де­му и воз­ло­жил её Цеза­рю на голо­ву, а тот бро­сил её в тол­пу. с.155 В то вре­мя, как люди, сто­яв­шие бли­же, при­зы­ва­ли дик­та­то­ра при­нять диа­де­му, а те, кто нахо­дил­ся даль­ше, апло­ди­ро­ва­ли отка­зу от неё, Анто­ний вто­рич­но попы­тал­ся коро­но­вать Цеза­ря, кото­рый, одна­ко, при­ка­зал отне­сти диа­де­му в храм Юпи­те­ра Капи­то­лий­ско­го.

На мой взгляд, луч­шее под­твер­жде­ние вер­сии Нико­лая Дамас­ско­го содер­жит­ся у Цице­ро­на: не толь­ко в его рас­ска­зе о поведе­нии Лепида, кото­рый в момент пред­ло­же­ния диа­де­мы ясно про­де­мон­стри­ро­вал своё отвра­ще­ние к коро­на­ции (Phil. V. 14. 38), но и преж­де все­го в подроб­ном изло­же­нии все­го это­го эпи­зо­да во II Филип­пи­ке (Phil. II. 35. 85 сл.). Дей­ст­ви­тель­но, Цице­рон зада­ёт­ся вопро­сом: «Un­de dia­de­ma? Non enim abiec­tum sus­tu­le­ras, sed at­tu­le­ras do­mo me­di­ta­tum et co­gi­ta­tum sce­lus»^[1]. Здесь Цице­рон стре­мит­ся опро­верг­нуть аргу­мен­ты Анто­ния, кото­рый обос­но­вы­вал свои дей­ст­вия, утвер­ждая, что не при­нёс диа­де­му из дома, но подо­брал её «отбро­шен­ную» (abiec­tum). Но имен­но это опро­вер­же­ние и под­твер­жда­ет рас­сказ Нико­лая Дамас­ско­го, где Цезарь отбро­сил диа­де­му, кото­рую Лици­ний поло­жил ему под ноги, а Кас­сий — на коле­ни, тогда как Анто­ний лишь подо­брал её с зем­ли и воз­ло­жил на голо­ву дик­та­то­ра. Таким обра­зом, Нико­лай Дамас­ский, опи­рав­ший­ся, веро­ят­но, на сочи­не­ние Авгу­ста «О сво­ей жиз­ни», допус­ка­ет, что этот жест Анто­ния не был обду­ман зара­нее, и тем самым при­ни­ма­ет его оправ­да­ния, но объ­яс­ня­ет его посту­пок жела­ни­ем подо­льстить­ся к Цеза­рю в надеж­де на усы­нов­ле­ние. Цице­рон же, писав­ший осе­нью 44 г. до н. э., через несколь­ко меся­цев после Лупер­ка­лий, знал о вер­сии Анто­ния, но, будучи заин­те­ре­со­ван в том, чтобы обви­нить нена­вист­но­го про­тив­ни­ка в пред­ва­ри­тель­ном умыс­ле, отри­цал, что тот подо­брал «отбро­шен­ную» (abiec­tum) диа­де­му с зем­ли, и пред­по­чёл изо­бра­зить дело так, что он при­нёс её из дома. С дру­гой сто­ро­ны, вер­сия Авгу­ста, совер­шен­но не заин­те­ре­со­ван­но­го в оправ­да­нии Анто­ния, при­зна­ёт, что пер­вы­ми этот пред­мет пода­ли Цеза­рю дру­гие люди, и если имя Лици­ния, едва ли под­даю­ще­го­ся иден­ти­фи­ка­ции, мало что гово­рит, то име­на Кас­сия и Кас­ки весь­ма крас­но­ре­чи­вы. На Лупер­ка­ли­ях, как и во вре­мя коро­на­ции ста­туи, вызвав­шей про­те­сты три­бу­нов-анти­це­за­ри­ан­цев, ини­ци­а­ти­ва исхо­ди­ла от про­тив­ни­ков Цеза­ря, решив­ших его дис­креди­ти­ро­вать, и нашла в Анто­нии сообщ­ни­ка — воз­мож­но, неволь­но­го и непреду­смот­рен­но­го, но опре­де­лён­но услуж­ли­во­го. Нико­лай Дамас­ский (свиде­тель­ство кото­ро­го под­твер­жда­ет и Цице­рон), пишет, что неже­ла­ние коро­но­вать Цеза­ря про­явил преж­де все­го Лепид, кото­рый, будучи началь­ни­ком кон­ни­цы, сто­ял рядом со сво­им дик­та­то­ром; пока он коле­бал­ся, при­гла­ше­ние при­нял Анто­ний, кото­рый, с.156 в каче­стве лупер­ка как раз закон­чил свой бег. Этот эпи­зод был серь­ёз­нее, чем коро­на­ция ста­туи, так как здесь воз­ло­жить диа­де­му на голо­ву Цеза­ря долж­ны были офи­ци­аль­ные лица: началь­ник кон­ни­цы — соглас­но пер­во­на­чаль­но­му замыс­лу, кол­ле­га по кон­суль­ству — соглас­но новым обсто­я­тель­ствам, кото­рые воз­ник­ли после отка­за Лепида и кото­ры­ми вос­поль­зо­вал­ся Анто­ний.

Выше гово­ри­лось о том, что Анто­ний мог быть неволь­ным и неожи­дан­ным сообщ­ни­ком заго­вор­щи­ков; одна­ко не сле­ду­ет забы­вать, что Анто­ний состо­ял в друж­бе со мно­ги­ми заго­вор­щи­ка­ми и что ранее, как сооб­ща­ет Цице­рон (Phil. II. 14. 34), уже про­ню­хал о заго­во­ре про­тив Цеза­ря, в кото­ром участ­во­вал Гай Тре­бо­ний, и не раз­об­ла­чил его. Цице­рон утвер­жда­ет, что имен­но поэто­му Тре­бо­ний и удер­жал Анто­ния при вхо­де в сенат в мар­тов­ские иды и тем самым спас его; Плу­тарх (Caes. 62. 10) тоже наме­ка­ет на подо­зре­ния Цеза­ря в адрес Анто­ния и Дола­бел­лы. Если учесть, что имен­но Анто­ний с помо­щью ком­про­мис­са, достиг­ну­то­го в Либе­ра­лии, спас заго­вор­щи­ков от немед­лен­но­го воз­мездия сол­дат и наро­да, то воз­ни­ка­ет вполне обос­но­ван­ное подо­зре­ние, что Анто­ний не был совер­шен­но не осве­дом­лён об инсце­ни­ров­ке, под­готов­лен­ной вра­га­ми Цеза­ря в Лупер­ка­лии, и что он согла­сил­ся участ­во­вать в ней, руко­вод­ст­ву­ясь рас­чё­том и лич­ным често­лю­би­ем. Соглас­но Дио­ну Кас­сию, в вину Цеза­рю (хоть он и отверг диа­де­му) ста­ви­лось то, что он не рас­сер­дил­ся на Анто­ния, кото­рый ему её пред­ло­жил; Нико­лай Дамас­ский пря­мо сооб­ща­ет, что Анто­ний обнял Цеза­ря. После эпи­зо­да, про­изо­шед­ше­го в 45 г. до н. э., когда Цезарь при­нял сена­то­ров сидя, он ста­рал­ся боль­ше не оскорб­лять сво­и­ми отка­за­ми тех, кто желал его почтить: Плу­тарх (Caes. 60. 4 сл.) гово­рит об этом пря­мо, а Нико­лай Дамас­ский сооб­ща­ет, что аргу­мен­том, с помо­щью кото­ро­го Децим Брут сумел убедить дик­та­то­ра отпра­вить­ся в сенат в мар­тов­ские иды вопре­ки дур­ным зна­ме­ни­ям и мне­нию Каль­пур­нии и его дру­зей, сове­то­вав­ших пере­не­сти заседа­ние, послу­жи­ло опа­се­ние оскор­бить сенат, ока­зав­ший Цеза­рю поче­сти: ibid. XXII. 74: ὑβριεῖς τὴν τι­μήσα­σαν σύγκλη­τον.

Цезарь пре­крас­но пони­мал манёв­ры сво­их про­тив­ни­ков, кото­рые пред­ла­га­ли ему чрез­мер­ные поче­сти, чтобы выста­вить его в дур­ном све­те, и при этом оскорб­ля­лись, если он с пре­зре­ни­ем отвер­гал эти поче­сти; осо­зна­вал он так­же и опас­ность заго­во­ра: как мы виде­ли, когда Цезарь не встал перед лицом сена­та, а тот ясно про­де­мон­стри­ро­вал свою обиду, с.157 дик­та­тор ска­зал сво­им дру­зьям, обна­жив шею, что готов под­ста­вить себя под удар того, кто поже­ла­ет его нане­сти (Plut. Caes. 60. 6); после столк­но­ве­ния с три­бу­на­ми и их сме­ще­ния с долж­но­сти Цезарь сно­ва попро­сил дру­зей охра­нять его, так как про­тив­ни­ки ищут пред­лог для напа­де­ния, но не поже­лал вер­нуть сво­их тело­хра­ни­те­лей, кото­рые «отли­ча­ют того, кто посто­ян­но боит­ся» (App. BC. II. 109). Вел­лей (II. 57. 1), опи­раю­щий­ся на тот же самый источ­ник — Ази­ния Пол­ли­о­на, — назы­ва­ет так­же име­на дру­зей (Гир­ций и Пан­са), пред­ло­жив­ших при­бег­нуть к воору­жён­ной охране, и сооб­ща­ет, что Цезарь не раз гово­рил, что «пред­по­чи­та­ет уме­реть, чем вну­шать страх» (mo­ri se quam ti­me­ri mal­le). Угро­за заго­во­ра суще­ст­во­ва­ла с 46 г. до н. э. и засвиде­тель­ст­во­ва­на в речи Цице­ро­на «О воз­вра­ще­нии Мар­цел­ла» (7. 21), где он зада­ёт­ся вопро­сом, не исхо­дит ли эта угро­за от само­го окру­же­ния Цеза­ря (De tuis­ne?). Сам Цице­рон, как мы уже виде­ли, сооб­ща­ет о попыт­ке Тре­бо­ния соста­вить заго­вор, извест­ной так­же и Анто­нию. Таким обра­зом, Цезарь знал о воз­мож­но­сти заго­во­ра и учи­ты­вал её с 46 г. до н. э. (Cic. Mar­cell. 8. 25): это была обо­рот­ная сто­ро­на при­над­ле­жав­шей ему абсо­лют­ной вла­сти, пожиз­нен­ной и нико­му не подо­т­чёт­ной. Но столь огром­ную власть Цезарь желал при­ме­нять с одоб­ре­ния сограж­дан: в этом состо­ял смысл «ново­го спо­со­ба побеж­дать» (no­va ra­tio vin­cen­di) и дол­го­сроч­ной победы той поли­ти­ки, кото­рую он при­нял под Кор­фи­ни­ем. Каза­лось, что в мар­тов­ские иды эта поли­ти­ка потер­пе­ла пора­же­ние, но на сле­дую­щий день после убий­ства Цеза­ря обна­ру­жи­лось, что аль­тер­на­ти­вы ей нет, ибо под­держ­ка боль­шин­ства, наро­да и сол­дат, при­над­ле­жа­ла уби­то­му дик­та­то­ру, а его убий­цам после недол­го­веч­но­го ком­про­мис­са, достиг­ну­то­го в Либе­ра­лии, оста­ва­лось лишь бег­ство и граж­дан­ская вой­на.

Не счи­тая при­твор­ства, изо­бре­тён­но­го про­тив­ни­ка­ми, чтобы обви­нить Цеза­ря, цар­ская власть уже была им полу­че­на в фор­ме пожиз­нен­ной дик­та­ту­ры: Цице­рон гово­рит об этом без вся­ко­го при­твор­ства в I Филип­пи­ке (2. 4), когда хва­лит Анто­ния за «non mo­do reg­no quod per­tu­le­ra­mus, sed etiam reg­ni ti­mo­re sub­la­to»^[2] после Либе­ра­лий, когда тот запре­тил титул дик­та­то­ра (no­men dic­ta­to­ris), став­ший нена­вист­ным «prop­ter per­pe­tuae dic­ta­tu­rae re­cen­tem me­mo­riam»^[3] (ср. так­же Cic. Div. II. 110). Посто­ян­ная дик­та­ту­ра как абсо­лют­ная, пожиз­нен­ная, нико­му не подо­т­чёт­ная власть мог­ла упо­доб­лять­ся тира­нии: отли­чие, по мыс­ли Цеза­ря, состо­я­ло имен­но в согла­сии граж­дан. Дион Кас­сий изла­га­ет две речи Цеза­ря — перед сол­да­та­ми во вре­мя мяте­жа в Пла­цен­ции в 49 г. до н. э. (Cass. Dio XLI. 27 сл.) и в сена­те в Риме в 46 г. до н. э. (Cass. Dio XLIII. 5 сл.), — кото­рые, на мой взгляд, отра­жа­ют пред­став­ле­ние Цеза­ря о вла­сти в послед­ние годы его жиз­ни: нали­чие в них с.158 гре­че­ской кон­цеп­ции о при­ро­де царя (phy­sis ba­si­leus) с раз­ли­чи­ем меж­ду царём (ba­si­leus) и тира­ном (ty­ran­nos), харак­тер­ной для Пла­то­на и Ари­сто­те­ля, не исклю­ча­ет, а, напро­тив, под­твер­жда­ет созву­чие этих двух речей сущ­но­сти выше­ска­зан­но­го, не толь­ко пото­му, что Цезарь настой­чи­во под­чёр­ки­ва­ет мяг­кость харак­те­ра (phy­sis) как своё отли­чи­тель­ное досто­ин­ство, что усерд­но повто­ря­ют и его дру­зья (от Сал­лю­стия до авто­ра гла­вы VIII. 1 «Галль­ской вой­ны»), но и преж­де все­го пото­му, что идеи, выра­жен­ные в этих речах (осо­бен­но в речи 49 г. до н. э.) не толь­ко повто­ря­ют­ся в той вер­сии, кото­рую изла­га­ет Аппи­ан (BC. II. 7. 17), но и обна­ру­жи­ва­ют­ся в речи при Везон­ти­оне, кото­рую при­во­дит сам Цезарь в «Галль­ской войне» (I. 40 сл.) и кото­рая, судя по мно­гим при­зна­кам, пере­ра­ба­ты­ва­лась авто­ром в послед­ние годы жиз­ни, воз­мож­но, как раз в 45 г. до н. э.⁹

Глав­ная мысль речи в Везон­ти­оне, про­из­не­сён­ной в воен­ном сове­те (con­si­lium), чле­ны кото­ро­го были обес­по­ко­е­ны пер­спек­ти­вой столк­но­ве­ния с Арио­ви­стом и гер­ман­ца­ми и при­шли в такое смя­те­ние, что нача­ли запу­ги­вать сол­дат, состо­ит в опре­де­ле­нии «вер­но­сти пол­ко­во­д­ца сво­е­му дол­гу» (of­fi­cium im­pe­ra­to­ris), отча­и­вать­ся в кото­рой или давать пол­ко­вод­цу пред­пи­са­ния (aut […] des­pe­ra­re aut praescri­be­re) — «боль­шая дер­зость» (fa­ce­re ar­ro­gan­ter): «это его дело» (haec si­bi es­se cu­rae) (BG. I. 40. 11). Цезарь уве­рен, что сол­да­ты после­ду­ют за ним, посколь­ку зна­ют его бес­ко­ры­стие (suam in­no­cen­tiam) — и сча­стье (fe­li­ci­ta­tem), но если никто за ним не после­ду­ет, то он всё рав­но высту­пит в поход с одним лишь деся­тым леги­о­ном (40. 13 и 15). Перед лицом дер­зо­сти (ar­ro­gan­tia) тех, кто сомне­ва­ет­ся в его ком­пе­тент­но­сти и усер­дии и при­тво­ря­ет­ся, что под­ска­зы­ва­ет ему, в чём состо­ит долг пол­ко­во­д­ца (of­fi­cium im­pe­ra­to­ris), Цезарь заяв­ля­ет, что готов вый­ти навстре­чу опас­но­сти в оди­ноч­ку и с теми немно­ги­ми, кто после­ду­ет за ним. Мысль о «дол­ге пол­ко­во­д­ца» (of­fi­cium im­pe­ra­to­ris) появ­ля­ет­ся в нача­ле речи Цеза­ря при Пла­цен­ции у Дио­на Кас­сия: он любит сво­их сол­дат и жела­ет им, как отец— детям, здра­вия, бла­го­по­лу­чия и доб­рой сла­вы, но любя­щий чело­век не может поз­во­лить тем, кого он любит, нару­шать их долг (Cass. Dio XLI. 27. 1—2), но дол­жен про­све­тить их (δι­δάκειν) и, столк­нув­шись с дер­зо­стью людей, кото­рые счи­та­ют, что могут делать всё, что поже­ла­ют (ibid. 28. 4), будучи рим­ля­на­ми, хотят вести себя в Ита­лии подоб­но эпи­ротам, кар­фа­ге­ня­нам или ким­врам (ibid. 30. 2), и пола­га­ют, что раз они воору­же­ны, им доз­во­ле­но при­чи­нять вред (ibid. 31. 1) соб­ст­вен­ным сограж­да­нам, дол­жен их нака­зать; дей­ст­ви­тель­но, неспра­вед­ли­во (ibid. 33. 3) ἀρχον­τά τι­να τῶν ἀρχο­μέ­νων ἡττᾶσ­θαι^[4] (ср. App. с.159 BC. II. 7. 47: καὶ τοῖς ἄρχου­σιν ἐπα­νίσ­τασθε καὶ προ­στάτ­τειν ἀξιοῦτε, παρ’ ὧν χρὴ προ­στάγ­μα­τα λαμ­βά­νειν^[5]). И ниже (33. 4) Цезарь про­дол­жа­ет: φύ­σει τε γὰρ ἀναγ­καίᾳ τινὶ καὶ σω­τηρίᾳ τὸ μὲν ἄρχειν ἐν τοῖς ἀνθρώ­ποις τὸ δὲ ἄρχεσ­θαι τέ­τακ­ται^[6] […]¹⁰.

Цезарь нико­гда не отсту­пил бы из стра­ха перед недис­ци­пли­ни­ро­ван­но­стью сол­дат (34. 4): «Если бы вы все реши­ли убить меня, ἑκὼν ἂν ἀπο­θανεῖν εἱλό­μην ἢ τό τε ἀξίωμα τῆς ἡγε­μο­νίας κα­ταλῦσαι καὶ τὸ φρό­νημα τὸ τῇ προ­στα­τείᾳ προ­σῆ­κον ἀπο­λέσαι^[7]». И завер­ша­ет он, как и в речи при Везон­ти­оне, пред­ло­же­ни­ем уда­лить­ся всем, кто не жела­ет за ним сле­до­вать.

Учи­ты­вая раз­ли­чие ауди­то­рии, совсем по-дру­го­му выглядит речь, про­из­не­сён­ная Цеза­рем после воз­вра­ще­ния из Афри­ки в 46 г. до н. э. в уни­жен­ном и обес­си­лен­ном сена­те. Цезарь пыта­ет­ся все­лить в сена­то­ров уве­рен­ность, напо­ми­ная о сво­ём мило­сер­дии и уме­рен­но­сти, кото­рые, сле­дуя соб­ст­вен­но­му харак­те­ру, он про­явил после победы (Cass. Dio XLIII. 15 сл.); он жела­ет (ibid. 17. 2) οὐ δεσ­πό­ζειν ὑμῶν ἀλλὰ προ­στα­τεῖν, οὐδὲ τυ­ραν­νεύειν ἀλλ’ ἡγε­μο­νεύειν^[8] и хочет нала­дить с сена­том дру­же­ст­вен­ные отно­ше­ния без вся­ких подо­зре­ний, но преж­де все­го — и здесь сно­ва появ­ля­ет­ся идея, уже про­зву­чав­шая в речи перед сол­да­та­ми, — он хочет быть отцом, кото­рый берёт на себя заботу о всех, исправ­ляя их недо­стат­ки и воз­на­граж­дая досто­ин­ства. Сол­дат же — и здесь тоже упо­ми­на­ет­ся мысль из речи под Пла­цен­ци­ей (XLI. 31. 3) — сле­ду­ет содер­жать в инте­ре­сах всех граж­дан и импе­рии, и если они доволь­ны жало­ва­ньем, то будут бла­го­дар­ны тому, кто его пла­тит.

Таким обра­зом, власть Цеза­ря — это власть абсо­лют­ная, но, как и отцов­ская власть, она осно­ва­на на согла­сии и вза­им­ном рас­по­ло­же­нии: Цезарь дол­жен исправ­лять недо­стат­ки и воз­на­граж­дать досто­ин­ства, но, как и в слу­чае с отцом и малень­ки­ми детьми, при­ро­дой заведе­но так, чтобы он коман­до­вал как сол­да­та­ми, так и сена­том, кото­ро­го он, впро­чем, про­сит о доб­ро­воль­ном и искрен­нем сотруд­ни­че­стве. В отно­ше­ни­ях с сол­да­та­ми и с сена­том он испол­ня­ет свой долг импе­ра­то­ра (of­fi­cium im­pe­ra­to­ris), и сомне­вать­ся в его усер­дии и ком­пе­тент­но­сти зна­чит про­яв­лять дер­зость. В армии этот долг импе­ра­то­ра осно­ван на его досто­ин­стве (dig­ni­tas, ἀξίωμα у Дио­на Кас­сия), и Цезарь готов уме­реть или поз­во­лить себя убить, лишь бы не утра­тить его: как с.160 в эпи­зо­де 45 г. до н. э., когда сенат оскор­бил­ся тем, что Цезарь при­нял его сидя, и в столк­но­ве­нии с три­бу­на­ми 44 г. до н. э., когда Цезарь ясно видел опас­ность заго­во­ра, но не желал вер­нуть сво­их тело­хра­ни­те­лей, так как не хотел быть чело­ве­ком кото­рый все­гда боит­ся и вну­ша­ет страх.

Таким обра­зом, две речи, при­пи­сан­ные Цеза­рю Дио­ном Кас­си­ем, пере­да­ют суть ска­зан­но­го им и, несо­мнен­но, вос­хо­дят к хоро­шо инфор­ми­ро­ван­но­му и близ­ко­му к Цеза­рю источ­ни­ку.

Как извест­но, в I в. н. э. и позд­нее Цезарь счи­тал­ся пер­вым рим­ским импе­ра­то­ром: кон­сул 41 г. н. э. после убий­ства Кали­гу­лы пря­мо заявил, что про­шло сто лет с момен­та гибе­ли рес­пуб­ли­ки: таким обра­зом, он начал отсчёт импе­ра­тор­ской эпо­хи с пер­во­го кон­суль­ства Цеза­ря в 59 г. до н. э. (Flav. Ios. AI. XIX. 159 сл.). Инте­рес­но отме­тить, что цеза­ри­ан­ское пред­став­ле­ние об импе­рии как диар­хии импе­ра­то­ра и воору­жён­но­го наро­да, вой­ска, про­хо­дит нетро­ну­тым через всю исто­рию импе­ра­тор­ской эпо­хи и все пре­врат­но­сти прин­ци­па­та и доми­на­та, вплоть до эпо­хи Позд­ней антич­но­сти: в речи Сим­ма­ха по пово­ду избра­ния Вален­ти­ни­а­на I в 364 г. н. э. име­ет­ся пас­саж, кото­рый кажет­ся мне исклю­чи­тель­но важ­ным: «ade­rat exer­ci­tus […] dig­na pla­ne co­mi­tia tan­ti im­pe­rii prin­ci­pa­tu! de­cer­ne­bant li­be­ri, cui de­be­rent es­se sub­iec­ti»^[9]. Вза­и­моот­но­ше­ния меж­ду импе­ра­то­ром и вой­ском всё ещё тако­вы, как их заду­мы­вал Цезарь, и вполне в духе Цеза­ря выдер­жа­но иро­ни­че­ское напо­ми­на­ние о боль­шей частью про­даж­ных (ple­rum­que ve­na­les) цен­ту­ри­ях и три­бах, обра­зо­вы­вав­ших народ­ное собра­ние древ­ней рес­пуб­ли­ки. Имен­но лагер­ный сенат (se­na­tus castren­sis) выби­рал чело­ве­ка «eme­ri­tum bel­lis. Ar­ma­ti cen­seant cui po­tis­si­mum re­gen­da ar­ma cre­dan­tur; ars est bo­ni mi­li­tis du­cem nos­se de­li­ge­re»^[10]11.

О сохра­не­нии сво­бо­ды (li­ber­tas) в рам­ках это­го ново­го пред­став­ле­ния о государ­стве (res pub­li­ca) свиде­тель­ст­ву­ет тот факт, что сол­да­ты «ne­que enim tan­tum im­pe­rio tuo, sed etiam iudi­cio suo mi­li­tant»^[11].

После­сло­вие

Когда дан­ная ста­тья гото­ви­лась к печа­ти, вышла в свет кни­га Can­fo­ra L. Giu­lio Ce­sa­re, il dit­ta­to­re de­moc­ra­ti­co. Ba­ri, 1999. Инте­рес­но отме­тить, что Кан­фо­ра тоже при­да­ёт важ­ное зна­че­ние сго­во­ру Тре­бо­ния и Анто­ния и обви­не­ни­ям Цице­ро­на в адрес Анто­ния, кото­рые он счи­та­ет досто­вер­ны­ми (pp. 293, 313 и по все­му тек­сту)