© 2022 г. Перевод с английского С. Э. Таривердиевой.
с.144
Пролог: Шекспир
| КАСКА: | Пусть меня повесят, но я не смогу рассказать подробно: это было просто шутовство; я всего и не заметил. Я видел, как Марк Антоний поднес ему корону; собственно, это была даже и не корона, а скорее коронка, и, как я вам сказал, он ее оттолкнул раз, но, как мне показалось, он бы с радостью ее ухватил. Затем Антоний поднес ее ему снова, и он снова оттолкнул ее, но, как мне показалось, он едва удержался, чтобы не вцепиться в нее всей пятерней. И Антоний поднес ее в третий раз, и он оттолкнул ее в третий раз, и каждый раз, как он отказывался, толпа орала, и неистово рукоплескала, и кидала вверх свои пропотевшие ночные колпаки, и от радости, что Цезарь отклонил корону, так заразила воздух своим зловонным дыханием, что сам Цезарь чуть не задохнулся; он лишился чувств и упал; что касается меня, то я не расхохотался только из боязни открыть рот и надышаться их вонью. |
| КАССИЙ: | Но отчего лишился Цезарь чувств? |
| КАСКА: | Он упал посреди площади с пеной у рта, и язык у него отнялся. |
| БРУТ: | Понятно, он страдает ведь падучей. |
| КАССИЙ: | Не Цезарь, нет, но ты, и я, и Каска, Мы все падучей этою страдаем. |
| КАСКА: | Не понимаю, на что ты намекаешь, но я сам видел, как Цезарь упал. |
Я начинаю статью с цитаты Шекспира, чтобы напомнить: этот эпизод — одно из самых знаменитых событий всей классической античности. Шекспир и здесь, как обычно, не только пользуется классическими источниками, но и выдумывает то, что требуется ему для драматических целей1. Каска (который на самом деле был римским аристократом и одним из лидеров заговора) стал у него простым человеком, умеющим говорить лишь обычной прозой, тогда как Брут и Кассий обмениваются изящными строками белого стиха2; Каска не понимает грубого намёка Кассия на два значения «падучей», т. е. эпилепсии, которой, как говорят, болел Цезарь, и утраты политической власти из-за тирана. Но предложение короны (или не совсем короны) — эпизод, надёжно засвидетельствованный в источниках и многократно обсуждавшийся.
В честь Луперкалий, которые как-никак, являются праздником проступка, я нарушу собственное правило не писать об отдельных римских торжествах. Я придерживался его потому, что мы не столь многое знаем об отдельных праздниках, чтобы можно было сказать нечто новое и полезное с.145 и ещё потому, что в мире уже и так достаточно специалистов, которые знают это немногое и знают слишком хорошо. Меня оправдывает лишь то, что свидетельства о Луперкалиях дают нам несколько лучшую возможность, чем остальные. Настоящая сложность с торжествами для меня заключается в том, что для правильного их понимания нужно смотреть одновременно с разных сторон. Первая — longue durée, история празднества и его ритуалов за долгий промежуток времени и поиск его значения, либо постоянного, либо изменившегося. Это возможно, и до некоторой степени такая работа с римскими праздниками уже проделана3, хотя всё же слишком часто она принимает форму поиска «истинного изначального смысла» торжества — а это уже фантазия, даже если когда-то таковой и был4. Но вторая сторона — это изучение того, как праздник проходил в конкретный день конкретного года, с целью увидеть, как он встраивался в социальные и политические реалии конкретного общества в их праздничном духе5. А вот это в отношении римских праздников, как правило, совершенно невозможно: самое большее, мы случайно узнаём лишь о тех ритуалах, которые сорвались или привели к раздору6. Следовательно, есть две причины задуматься об этом эпизоде: во-первых, у нас есть хоть какая-то информация об этом празднике со времён раннего Рима и до поздней Империи, если не византийской эпохи7; во-вторых, пересечение Юлия Цезаря, Марка Антония и Луперкалий даёт нам возможность узнать кое-что о значении праздника в 44 г. до н. э., а также о положении Цезаря в чрезвычайно напряжённые месяцы перед его убийством. Я утверждаю, что, по меньшей мере, мы можем понять что-то о характере праздника, о том, как он проходил в это время; что мы можем реконструировать причины участия в нём Цезаря и что мы можем исключить хотя бы некоторые возможные объяснения того, что Цезарь и Антоний пытались сделать, даже если природа этих свидетельств никогда окончательно не прояснится.
В некотором смысле у нас есть очень ясная картина событий, случившихся 15 февраля 44 г. до н. э. Как мы увидим далее, в иных отношениях много и путаницы, но я буду доказывать, что эта путаница поучительна и её необходимо принимать во внимание. В этом году Цезарь оказался связан с праздником в двух отношениях, которые следует рассматривать вместе:
1. Это был первый день, когда новое братство (sodalitas) луперков — луперки Юлия — присоединилось на маршруте Луперкалий к двум древним — Фабиям и Квинкциям8.
с.146 2. Также, цитируя Цицерона (Phil. XIII), именно в этот день Антоний, отупевший от вина, надушенный благовониями и обнажённый, дерзнул загнать стонущий римский народ в рабство, предложив Цезарю диадему, которая служила символом царской власти9.
У нас есть и одна небольшая деталь, относящаяся именно к этому дню. Как пишет Квинтилиан10, рассуждая о фигуре речи «умолчание» (aposiopesis, когда для создания драматического эффекта предложение оставляют незаконченным):
Я не всегда называю умолчанием даже то, в чем что-либо предоставляется подразумевать, как, например, Цицерон — также в письмах: «Написано в Луперкалии, в день, когда Антоний на Цезаря…». Ведь он не умолчал и не пошутил, так как подразумевать можно было только следующее: «возложил венец».
Это маленькое упоминание вовсе не бесполезно: оно показывает нам Цицерона в тот самый день, когда разворачивались занимающие нас события, Цицерона, который уже понимает важность случившегося, и предполагает, что и его адресат тоже её осознает. Это было вовсе не «просто шутовство», как заявляет Каска у Шекспира, которое можно не заметить. Может быть, Каска так и думал; но из этого небольшого фрагмента ясно, что Цицерон — нет.
Основные события того дня не вызывают серьёзных споров. И снова послушаем Цицерона, на сей раз, во второй Филиппике11:
Заметьте, что Цицерон здесь не намекает на то, что Цезаря уже возвели на престол: ясно, что его одежда (даже если царская, как утверждает Стефан Вайншток13) и золотое кресло (явно не то, на котором следовало бы сидеть консулу) были его привилегиями, которыми он мог пользоваться, но не превращали его в царя Рима. Увенчание же диадемой, несомненно, расценивалось совсем иначе.
с.147 Дион Кассий тоже добавляет несколько непротиворечащих этому подробностей:
ἐπειδὴ γὰρ ἐν τῇ τῶν Λυκαίων γυμνοπαιδίᾳ ἔς τε τὴν βασιλείαν ἐσῆλθε, καὶ ἐπὶ τοῦ βήματος τῇ τε ἐσθῆτι τῇ βασιλικῇ κεκοσμημένος καὶ τῷ στεφάνῳ τῷ διαχρύσῳ λαμπρυνόμενος ἐς τὸν δίφρον τὸν κεχρυσωμένον ἐκαθίζετο, καὶ αὐτὸν ὁ ᾿Αντώνιος βασιλέα τε μετὰ τῶν συνιερέων προσηγόρευσε καὶ διαδήματι ἀνέδησεν, εἰπὼν ὅτι τοῦτό σοι ὁ δῆμος δι’ ἐμοῦ δίδωσιν…
Итак, как сообщают нам Дион Кассий и другие источники15, Антоний бежал как один из луперков и именно поэтому, — как мы уже видели и как постоянно настаивает Цицерон, — он был обнажён, как и полагалось бегунам по традиции. Цицерон то и дело высмеивает его наготу, как будто её следовало стыдиться, но мы можем быть уверены, что, будь ситуация иной, Цицерон, как и любой римлянин, совершенно по-другому воспринял бы этот самый традиционный из римских ритуалов16. Нам известно из Диона Кассия17, а также из Плутарха18 и из несколько бессвязного рассказа Николая Дамасского19, что Антоний бежал в составе новой группы луперков — луперков Юлия, и, собственно, был их лидером. К этой картине можно добавить очень немногое, как мы вскоре увидим, но последующие этапы рассматриваемого инцидента становятся всё более и более противоречивыми.
В этом анализе выявились вопросы, на которые требуется найти ответы. Исходя из того, что такими разными способами Цезарь и Антоний, по предварительной договорённости или нет, очевидно, пытались извлечь пользу из этого ритуала, можем ли мы выяснить, почему именно он подходил для их целей? И, во-вторых (возможно, наоборот) — проливает ли программа самого ритуала какой-то свет на эти цели?
Рассказы и споры о Луперкалиях вплоть до самых недавних порой начинались с допущения, что известный нам ритуал был бессвязным20, то есть, что различные его части не сливались в какое-то единое осмысленное послание, сообщаемое участникам. И в итоге мы можем выделить оригинальное «примитивное» ядро, а затем вычислить, когда и кем к этому ядру добавлялись различные элементы. Даже если такой подход в каких-то случаях справедлив для тех, кто изучает раннюю историю ритуала, с чем я сам не согласен, то цель этой статьи — понять, как этот ритуал проводился в I в. до н. э.; этапы, которые он прошёл, прежде чем обрёл форму, известную нам из источников I в. до н. э., здесь не рассматриваются.
Кратко сформулируем, из чего состоял ритуал: до февраля 44 г. до н. э. существовали два братства (sodalitates) луперков: команда Ромула и команда Рема. Каждая называлась по имени одного из древних римских родов — Фабии и Квинкции или Квинтилии, хотя точные названия этих братств передаются по-разному. Квинкции выступали за Ромула, Фабии — за Рема21. Неизвестно, каким образом эти группы, названные номенами древних родов, связывались с именами одного и другого.
Традиционная программа ритуала включала в себя два этапа. На первом, на самом Луперкале (т. е. на месте обнаружения близнецов, которых кормит волчица), луперки приносили в жертву с.148 козла и собаку. Затем они натирали лбы юных луперков (возможно, новичков) кровью и молоком. Только что окроплённые кровью участники затем смеялись. Шкуру принесённого в жертву козла (или козлов?) сдирали, чтобы обеспечить бегунов набедренными повязками, а обрезки кожи те же бегуны использовали как кнуты. Затем устраивался пир, на котором подавалось много вина22. На втором этапе луперки бегали по Палатину/Форуму/Священной дороге Рима, хлестали попадавшихся на пути обрезками из кожи, шутили, смеялись, дурачились и обменивались непристойностями со зрителями. Римляне верили, что женщина, которую ударили кнутом из козлиной кожи, забеременеет. Герхард Биндер23, на мой взгляд, верно указал: эти практики демонстрируют, что весь ритуал был карнавального типа24. С моей точки зрения, это важнейший пункт, который следует держать в уме по ходу дальнейшего исследования. По крайней мере, наши источники, в частности, Валерий Максим25, очень выразительно рассказывают о шутках, глумлениях, непристойностях и игре, которые сопутствовали бегу.
Основные элементы этой программы можно интерпретировать так: — обращение к созданию общины (соответствующие братства Рема и Ромула, основателей); — противоборство первобытного и культурного (то есть, обнажённых луперков и зрителей современного города); — ежегодное ритуальное очищение общины (жертвоприношения, бег и действия бегунов); — ритуальное оплодотворение человеческой общины (ритуал ударов кнутом).
Следует помнить и о других мотивах: баланс и взаимопроникновение животного и человеческого, выражавшиеся в напоминаниях о волках и козлах: (мифическое) выкармливание близнецов волчицей на Луперкалиях и (символическое) соитие козлов с женщинами в ритуале оплодотворения; а также козлиные черты главного божества26.
Конечно, в наших знаниях даже об этом, самом знаменитом и долговечном, римском ритуале имеются серьёзные пробелы. Нам известно, что луперки бежали, но маршрут описывается по-разному: иногда как бег вокруг Палатина, один раз как бег вверх и вниз по Священной дороге, а часто словом «discurrere», то есть, бег туда-сюда, хотя и необязательно бесцельный27. Идентификация бога, которому посвящён праздник — это ещё одна тема для больших споров, но в этой гонке явно лидирует Фавн, которого также можно называть Инуем как бога сексуального проникновения, и на то есть веские основания. Весьма разумна гипотеза о том, что на зеркале из Пренесте (Рис. 1—
 |
|
Рис. 1. Зеркало из Пренесте, IV в. до н. э. с изображением волчицы, кормящей близнецов, и сельского божества слева (Источник: JRS 85 (1995), 5, рис. 2). |
Рис. 2. Деталь с рис. 1: бог Луперкала в плаще из козьей кожи и с метательной палкой, в чём-то похожий на луперков. |
Но в любом случае, путаница в некоторых фактах не то же самое, что доказанная нелогичность. Например, идея о том, что элементы очищения и оплодотворения существовали совершенно раздельно, была почти аксиомой в этой теме: считалось, что либо один из них появился раньше, а второй добавился к ритуалу в неизвестное время; либо же что один был подлинным смыслом ритуала, а другой был менее важен29. Но нужно учитывать следующий текст Павла Диакона, который пересказывает Феста, опиравшегося на антиквара Веррия, жившего при Августе и, вероятно, бывшего первоисточником этих подробностей:
с.150 При беглом прочтении кажется, что дошедший до нас текст полностью посвящён богине Юноне, и может создаться впечатление, что, по мнению Феста/Павла, она сама была богиней Луперкалий30. Но на самом деле ясно, что где-то в этом вступлении есть лакуна: Павел, несомненно, работал быстро, часто выхватывал лишь один элемент из сложного текста «Словаря», обычно это было первое или последнее предложение. Порой он пытается конспектировать верно, но пропускает или неверно понимает ключевое предложение. В этом случае мы можем с полной уверенностью сказать, что Юнона вовсе не была божеством Луперкалий31: но, что важно, на фразу «… или Юноной…» («… uel a Iunone…») изначально могла отвечать другая условная конструкция с «uel…»32, в которой как раз упоминался бог Луперкала; и лучшим предположением будет Инуй — любовник женщин33. Едва ли стоит удивляться, что Юнона, богиня деторождения34, и Инуй, бог сексуального проникновения, сотрудничают: и далее мы убедимся, что «проникновение» на Луперкалиях исполняло пророчество, о котором пишет Овидий в «Фастах»35. Павел постоянно превращает настоящее время, используемое Фестом в строках о языческих ритуалах, в имперфект, тем самым сознательно отдаляя себя и своих христианских читателей от обрядов, которые в их времена уже не проводились36; если восстановить времена, которые, вероятно, использовал Фест, и предположить, какой текст мог быть на месте лакуны, то сообщение можно реконструировать так:
Месяц называется февралём, поскольку тогда, то есть, в последний месяц года, народ подвергается очистительным обрядам, а именно люстру и очищению, или же по Юноне Фебруате (которую иные зовут Фебруалой, а римляне — Фебрулой), поскольку именно ей в этом месяце совершаются обряды [или же по Иную поскольку обряды совершаются также и в его честь и потому, что] его празднествами являются Луперкалии, в день которых замужние женщины очищаются луперками с помощью amiculus (или amiculum) Юноны, то есть, козлиной шкуры. По этой причине день тоже называют Фебруатом (Februatus)37.
Павел, разумеется, обычно сокращает пассажи, которые включает в свой текст, и оригинальный текст мог быть длиннее, чем вышеприведённая реконструкция; но если она вообще верна38, то мы получаем некоторые важные связи. Одна фраза осталась непереведённой: «… amiculo Iunonis id est pelle caprina». Намёк в этой фразе должен быть достаточно ясен: инструмент, которым луперки очищали римских женщин, на самом деле был pellis с.151 caprina, то есть, ремнями из шкуры принесённого в жертву животного. Вопрос в том, почему для обозначения кнута выбрано именно это слово? Много дискуссий развернулось вокруг допущения, что это слово происходит от amĭculum — плащ Юноны. Юнона Соспита действительно изображается с накидкой из козлиной шкуры на плечах, как и бог Луперкала (см рис. 2); но никто так удовлетворительно и не объяснил, как ею можно было очищать39. Другой вариант: интерпретировать слово не как amĭculum (плащ), а как amīculus (дружок); то есть, имеется в виду, что кнут, который помогал забеременеть и тем самым помогал Юноне исполнять её обязанности, называли (надо полагать, в разговорной речи) «маленький помощник Юноны». В этом случае можно допустить, что во фразе описываются не устаревшие обряды, а ритуалы на улицах современного Фесту города.
Верно это предположение или нет, но из пассажа совершенно ясно, что в контексте февральских очистительных обрядов удары кнутами, наносимые луперками, и очищение (как Юноной, так и богом Луперкалий) глубоко связаны с поощрением деторождения среди римлян. Кроме того, Томас Ковес-Зулауф40 весьма правдоподобно предположил, что элементы ритуала, связанные с фертильностью, не ограничивались только второй частью действия: он убедительно интерпретирует весь обряд на Луперкалиях как символическое воплощение ступеней человеческого рождения. Если он прав, то единство ритуала подтверждается вдвойне.
Другое сообщение в эпитомах «Словаря» Феста за авторством Павла подтверждает, что и сам он, и, по всей вероятности, Веррий (верно или нет) считали, что ритуал с ударами кнутом был направлен в первую очередь на женщин, находившихся среди зрителей:
В некоторых других источниках не подчёркивается это различие между мужчинами и женщинами, и на самом деле кажется весьма правдоподобным, что во время бега луперки без разбору стегали всех встреченных, чтобы очистить народ, как женщин, так и мужчин. Поскольку (что вполне естественно) именно женщины стремились забеременеть, едва ли удивительны упоминания о том, что именно они подставляли руки или спины42 под лёгкие удары кнута или что Веррий считал это главной целью этой части ритуала.
В рассказе о Луперкалиях во второй книге «Фаст» Овидий43 даёт важное свидетельство, подтверждающее взаимосвязь между Юноной Луциной и луперками:
| Под Эсквилинским холмом нерушимая долгие годы,
Свято хранимая там, роща Юноны была. Только туда пришли совместно жены с мужьями, Только склонились они, став на колени в мольбе, Как зашумели в лесу внезапно вершины деревьев И, к изумлению всех, голос богини сказал: «Да воплотится козел священный в матрон италийских!» Замерли все, услыхав этот таинственный зов. (перевод Ф. А. Петровского). |
Предсказатель, продолжает Овидий, смог найти этим словам менее пугающее объяснение, расценив проникновение как касание кнута, а не как сексуальное. Таков рассказ Овидия о зарождении ритуала с хлыстами, который он датирует временами самого Ромула44. Сторонники мнения, что изначальный обряд был очищением и вообще не имел отношения к фертильности, попытались с.152 опереться на нападки римского папы Геласия на людей, желавших возобновить этот праздник в своё время, в V в. н. э.45
Ливий во второй декаде указывает причину для учреждения Луперкалий, поскольку он рассматривает изобретение этого суеверия: он говорит, что ритуал предназначен не для противостояния болезням; скорее, как он думает, к нему прибегали из-за бесплодия женщин, случавшегося в то время46.
Несомненно, что Геласий, цитируя великого историка Ливия, пытался переиграть оппонентов, демонстрируя лучшее знание языческих источников; но его утверждение (даже если считать, что он заслуживает доверия) не означает, что Ливий относил некое конкретное событие ко временам средней Республики; и оно не подтверждает гипотезу о проведённой реформе. Если понимать слова «… propter quid instituta sint» буквально, то покажется, что Ливий датирует учреждение всего ритуала эпохой средней Республики. Небезопасно делать вывод, что слова «nec propter morbos inhibendos» составляли часть текста Ливия; они вполне могли быть заключением самого папы из-за упоминания sterilitas. Даже само слово sterilitas не используется Ливием в сохранившейся части его «Истории». Таким образом, никакую часть этой фразы нельзя рассматривать как подлинный фрагмент текста Ливия. Самое правдоподобное объяснение: Ливий упомянул, что с самого начала этот праздник был связан с фертильностью. То есть, он вполне мог обращаться к легенде о Ромуле вроде той, о которой рассказывает Овидий, или к иной сходной версии событий. Следовательно, возникает вопрос о том, какое событие в рассказе Ливия побудило его поднять вопрос о корнях праздника; но вполне возможно, что это было всего лишь выявленное сокращение рождаемости в какой-то конкретный момент47.
Питер Уайзмен48 доказывал, что пророчество у Овидия отражает историческое событие и даже по своему обыкновению предлагает точную его дату; но, по его утверждению, форма предсказания подразумевает, что у женщин, участвовавших в ритуале, должна пойти кровь, иначе пророчество не сбудется, козёл не «проникнет». Уайзмен приводит лингвистический аргумент о том, что женщины (puellae) подставляют спины для percutienda, что он переводит как «изрезания» козлиной шкурой. На мой взгляд, это буквалистская узколобость, доведённая до крайности. Пророчества, реальные или мифические (каковым, я уверен, было и это) могли исполняться как на буквальном, так и на символическом уровне. Удар символизировал проникновение. Кроме того, глагол percutere означает либо колоть мечом или ножом, либо же ударять, это естественное значение, когда речь идёт о щелчке кнутом. В этом смысле степень тяжести последствий зависит от того, чем наносится удар. Согласно всей имеющейся у нас информации, речь идёт о полоске шкуры, свежесрезанной с жертвенного животного, а не о кнуте, сделанном из засушенной твердой кожи. Поэтому сам я совершенно не верю, что требовалось кровопролитие.
Ритуал со временем вполне мог ужесточиться и эту возможность мы обсудим ниже49, но куда вероятнее, что в эпоху Республики он был потехой и игрой, а не сексистским насилием. Многое здесь зависит от того, как мы представляем себе атмосферу праздника в то время, а это, в свою очередь, зависит от того, насколько всерьёз мы принимаем рассказ Плутарха. С его точки зрения, ритуал начинался с принесения в жертву козлов, после чего бегуны получали тонкие набедренные повязки и самодельные кнуты из полосок шкуры только что убитых животных. Если так, то мы имеем все основания продолжать представлять себе с.153 луперков, которые бегут, легко ударяют всех, кто попадается им на пути, и вообще шумно резвятся, а не считать, что они останавливались, раздевали женщин и пороли их.
Необычная версия мифа о Луперкалиях50 содержится в предыдущем отрывке того же самого рассказа Овидия. Ромул, Рем и их соратники совершают жертвоприношение Фавну; ожидая, пока пожарится жертвенное мясо, они разделись и принялись упражняться, и в этот момент:
| Сверху пастух закричал: «По окольным дорогам, смотрите, — Где вы, Ромул и Рем! — воры погнали ваш скот!» Не до оружия тут; они врозь разбежались в погоню, И, налетев на врага, Рем отбивает бычков. Лишь он вернулся, берет с вертелов он шипящее мясо И говорит: «Это все лишь победитель поест». Сказано — сделано. С ним и Фабии. А неудачник Ромул лишь кости нашел на опустелых столах. Он усмехнулся, хотя огорчен был, что Фабии с Ремом Верх одержали в борьбе, а не Квинтилии с ним. Память (forma) осталась о том; вот и мчат бегуны без одежды, И об успешной борьбе слава доселе живет51. (перевод Ф. А. Петровского). |
Это очень любопытная история, которая поднимает важные вопросы о взаимосвязи ритуала и мифа в этой части праздника Луперкалий. Чтобы избавиться от одной сложности, отметим, что слово exta здесь означает не просто внутренности, которые предназначались в жертву богам, а не в пищу людям; скорее слово здесь употребляется в более общем и свободном смысле, в котором оно иногда используется, и обозначает мясо, зажаренное на вертелах, что и подтверждается тем, что Ромулу и Квинтилиям достались только кости. Едва ли это могли быть кости от печени и сердца. Поэтому я не вижу никаких оснований считать (и, разумеется, этого не имеет в виду Овидий), что Рем совершил какое-то кощунство или что именно этот поступок послужил причиной его смерти впоследствии52. Он просто оказался быстрее близнеца и победил. Нет никаких сомнений в том, что ритуал и поэма тесно связаны: мы знаем, что усмешку Ромула воспроизводили каждый год, когда двух новых луперков мазали кровью предварительно принесённого в жертву козла53. И эти строки, должно быть, отражают некую дальнейшую взаимосвязь между текстом и ритуалом, о котором упоминается, например, в строке 379; вопрос лишь в её масштабе.
с.154 Слово «forma», употреблённое в строке 379 — это исправление рукописного «fama» (слава); с точки зрения палеографии такую описку сделать легко, но, к сожалению, чтение этого слова влияет на смысл. Возражение против «fama» состоит в том, что повторение слова в следующей же строке бессмысленно, невнятно и совершенно не похоже на Овидия; и в любом случае fama не может быть субъектом к habet (слава… имеет постоянную славу). Под словом «forma» должно подразумеваться нечто более широкое в смысле воспроизведения реальной победы Рема в погоне. Вопрос в том, насколько широким должно быть значение этого слова, чтобы объяснить осторожное упоминание ритуала Овидием в контексте его повествования. Самого существования двух групп луперков совершенно недостаточно, чтобы объяснить, что поэт имеет в виду, хотя, несомненно, в этой истории названа причина того (aition), почему было две группы бегунов. Предлагалось гипотетическое объяснение: при проведении ритуала Фабии всегда съедали долю жертвенного мяса, тогда как Квинтилиям его не доставалось, а история является попыткой объяснить эту нелогичность. Идея родилась из анекдота Ливия, где в более сжатом виде рассказывается почти та же история о двух других семьях (Потициях и Пинариях) в связи с культом Геркулеса и Великого алтаря. В этом случае дело кончилось тем, что Пинарии, которые опоздали на изначальный обряд, более никогда не получали своей доли exta, хотя оба рода продолжали исполнять свои роли и в дальнейшем54.
Однако самое поразительное в рассказе Овидия не имеет параллели в сказке о Потициях и Пинариях, а именно — погоня, спасение стада от скотокрадов, победитель, получающий почести и, самое главное, победа не того близнеца. Победа Рема, достаточно удивительная в любом случае, становится ещё более примечательной с учётом весьма соблазнительных аргументов Питера Уайзмена55 о том, что контраст между близнецами изображался как разница между Ромулом стремительным и Ремом медлительным. В итоге медлительного Рема убивают, и в некоторых рассказах это делает не Ромул, а Целер, само имя которого обозначает «быстрый»56. Если это весьма привлекательное соображение верно, то в мифе о Луперкалиях обычные ожидания насчёт Рема и Ромула выворачиваются наизнанку. Ключевым моментом, вокруг которого строится сообщение, должна быть именно погоня близнецов за бычками. Весь рассказ Овидия станет более осмысленным, если бег двух групп луперков в каком-то смысле отражает соревнование основателей города, так что каждый год встречали повторением той гонки и новыми победителями, которые, несомненно, получали затем награду в виде exta57. Тем не менее, в имеющихся источниках нет никаких намёков на такое завершение бега.
На самом деле, в рассказе Овидия об этой погоне есть три парадоксальных элемента, которые он не считает нужным пояснить. Во-первых, жертвой, с заклания которой начались все последующие события и явный триумф Рема над Ромулом, была коза, принесённая в жертву Фавну, мужскому (подчёркнуто мужскому) божеству, что противоречило всем обычным правилам58; во-вторых, если это событие действительно предвещало празднование основания города, то победителем стал не тот близнец; в-третьих, всё внимание в рассказе Овидия, видимо, уделяется вопросу о наготе бегунов. Здесь вновь можно раскрыть дух карнавала. Как бегуны нарушали обычные условия римской жизни, так же и миф поменял местами основателей, извратил правила жертвоприношения и представил наготу главной темой дня. Традиции карнавала проникли из жизни в миф и литературу.
На мой взгляд, по меньшей мере, в одном отношении можно определить местонахождение религиозного центра ритуала: ежегодное очищение римского народа и поддержание его численности посредством стимулирования рождаемости — это идентичные действия и с.155 они неотделимы от бега луперков. Проведение обряда защищает народ, обеспечивает смену поколений и выживание, начиная с момента рождения близнецов. В программе ритуала три обязательных смысловых элемента: очищение, фертильность и защита. Также весьма похоже, что она всегда была связана с праздником в честь основателей и рождения общины: нет оснований предполагать специфические позднейшие дополнения, хотя понимание подобного ритуала должно было со временем меняться. В любом случае, моя главная мысль: в день, о котором идёт речь в этой статье, а именно — 15 февраля 44 г. до н. э., весь ритуал проводился в обычной форме; он вполне имел смысл как зашифрованная история происхождения, развития и сохранения общины римского народа. Этот обряд из числа тех, что имеют преемственность с прошлым и ежегодно повторяются ради будущего.
Здесь стоит подумать ещё об одном аспекте, хотя свидетельства такой взаимосвязи чрезвычайно слабы59. Праздник проводился всего через несколько дней после того, как по римскому календарю наступала весна60. В Liber Caerimoniarum61имеется замечание, предваряющее описание гонки в конкретный день на ипподроме в Константинополе, и в нём этот день помечен как «Луперк» (Λουπἐρκ). Нет причин сомневаться, что это сокращение следует понимать как «Луперкалии», то есть, то, что осталось от старого римского праздника в более позднее время в христианском контексте. Ничего удивительного, что помимо названия и примерной даты таких ритуалов почти ничего не сохранилось62. Но на размышления наводит то, что празднование сопровождалось гимном весне63. Можно сделать вывод, что ежегодное пробуждение человеческой плодовитости совпадало с пробуждением её же у зверей и растений. Следует задаться вопросом (хотя здесь на него и не дан ответ), до какой степени человеческая фертильность помещалась в контекст других природных явлений. Это означало бы, что этот ритуал ощущался как празднование весны, а не наступление нового года в календарном смысле.
А теперь пора вернуться к Цезарю в пурпурной тоге на золотом кресле64. До сих пор я доказывал, что можно выявить, какой характер имел праздник во времена Поздней Республики и что нет никаких намёков ни на коронационную составляющую в этом ритуале, ни на то, что присутствие Цезаря на рострах хоть в каком-то смысле было традиционной частью обряда. Однако разумеется, мы можем понять, почему он сидел именно там и почему в таком виде. Прежде всего, он, видимо, находился очень близко к финишной черте бегунов. Августин даёт ясный ключ к пониманию маршрута луперков, когда упоминает, что они бежали по Священной дороге (Sacra Via), а затем снова вниз65. Он пишет, что такой путь с.156 интерпретировали как напоминание о людях, бежавших на холмы, чтобы спастись от наводнения, и возвратившихся на равнину, когда вода, наконец, уходила. Мы можем быть уверены, что здесь Августин не пересказывает Варрона, а описывает собственные впечатления от празднества во время посещения Рима и объяснения, которые давали ритуалу в пятом веке66. Итак, луперки бежали с Форума на холм по направлению к арке Тита, а затем — обратно на Форум. Место Цезаря на рострах должно было находиться в конце маршрута и было выбрано именно потому, что туда должны были прибыть бегуны67. Можно уверенно сказать, что это был не полный маршрут68 и тут следует учесть ещё одно или два указания: разумеется, бег начинался на Луперкале (см. план на рис. 3), где, предположительно, нашли Ромула и Рема, и где проводились изначальные обряды; почти наверняка бегуны огибали Палатин69; между тем территория комиция в конце Священной дороги, недалеко от того места, где сидел Цезарь, также, видимо, имела мифические связи с историей близнецов. Согласно различным источникам, в обоих местах росло фиговое дерево, Руминальская смоковница (ficus Ruminalis), которое упоминалось в истории об обнаружении близнецов70. Рассказывая о различных деревьях на Форуме, Плиний показывает свою осведомлённость: он знает, что ficus Ruminalis росло как на Луперкале, так и в комиции, и предполагает, что дерево само перенеслось с места на место во время гаданий первого авгура Атта Навия71. Фиговое дерево в комиции некогда называли «Навия» в честь самого Атта. Это делает более правдоподобным предположение, что в одном месте бег начинался, а во втором — заканчивался.
Следующее свидетельство, которое наводит на размышления, содержится на серии рельефов с изображением этой части Форума, которая называется Анаглифы, или Плутеи, Траяна (Anaglypha или Plutei Traiani) (Илл. I—
Если можно увидеть связь между окончанием маршрута, ficus Ruminalis и местом, где сидел Цезарь, то появляется возможное объяснение. Когда Антоний прибегает первым из членов нового братства (sodalitas), названного по имени рода Юлиев, Цезарь получает одну из величайших почестей. Из источников совершенно ясно, что создание этого третьего братства рассматривалось, как предоставленная ему почесть и именно как таковая описывается в подробных списках почестей, сохранённых историками74. Цезарь осторожно ставил себя рядом с основателями, именем которых уже были названы команды, бежавшие по маршруту. Мы уже знаем, что сравнение с Ромулом/Квирином с.157 было частью его программы, поскольку есть ясные свидетельства о такой же параллели с Ромулом, проведённой на Парилиях 21 апреля75.
Рис. 3. Рим в I в. до н. э. (Рис. Майлза Ирвинга, Институт географии, Университетский колледж Лондона). |
То есть, Цезарь торжественно восседал, ставя себя вровень не с Ромулом — царём Рима, а с обоими близнецами — основателями Рима. Он подчёркивал двойную связь: род Юлиев мог проследить корни до времён близнецов с.158, а через них — до Энея и Венеры, но сам он создавал для себя новое положение, следуя примеру первых основателей. Он — новый Основатель.
Пока всё в порядке; но затем последовал эпизод с диадемой. Цицерон76 настоятельно подчёркивает, что предложение диадемы в такой момент ясно свидетельствует, что это действие было запланировано, а не явилось вдохновением момента. Но вот начиная с этого пункта, в истории всё сложнее разобраться: во-первых, имеются различные сообщения о том, что в точности случилось. Согласно первой версии, Цезарь отправил диадему в храм Юпитера Капитолийского, сказав, что в Риме нет иного Царя (Rex), кроме Юпитера, т. е. Юпитера Царя77. Во втором варианте диадема сначала брошена в толпу, а затем, по указанию Антонию, возложена на ближайшую статую Цезаря78. А согласно версии, видимо, являющейся третьим вариантом, Цезарь сам вешает диадему на sella, то есть, на трон79. Эта третья гипотеза, известная лишь из эпитомы Ливия, в прошлом объединялась с первой на основании предположения, что текст Ливия читается неверно и что слово sella (трон) следует исправить на cella, т. е. келья или священная комната Юпитера в Капитолийском храме80. Однако эта теория несостоятельна: суть «Капитолийской» версии в том, что Цезарь демонстрирует скромность, уступая диадему Юпитеру. Однако Ливий включает этот случай в перечень причин для убийства. С его точки зрения, это демонстрация не скромности, а высокомерия, одно из действий, которые, как считалось, оправдывали убийство:
Нетрудно понять, почему Ливий или его источник думали именно так. Ритуал, о котором идёт речь — это размещение символа, как правило, символа бога или богини, на трон в качестве знака их присутствия на ритуале или играх; обычно этот символ брали из храма и проносили в процессии. Если жест Цезаря был интерпретирован именно так, то его могли понять не как отказ от царской власти (regnum), а как принятие Цезарем статуса божества, что, как нам известно, в обсуждаемое время, по меньшей мере, спорно. Диадема была дарована Цезарю; то есть, она стала символизировать его присутствие; а значит, размещение диадемы на троне означало его притязание на то, чтобы признаваться божеством82. Таким образом, версия Ливия, видимо, указывает на совершенно независимую традицию, в которой Цезарь не столько отклонил царскую власть (regnum), сколько (вольно или невольно) истолковал предложение диадемы как акт обожествления.
Если так различается изложение имевших место фактов, то столь же разнообразны должны быть и дошедшие до нас интерпретации случившегося. Несомненно, если изначально Цезарь хотел поставить себя вровень с основателями, а не с царями, то эту его идею тут же затенили попытки разгадать смысл эпизода с диадемой и политические возможности, которые этот эпизод создал для его врагов: «… по моему мнению, он бы обрадовался, получив её». Очевидно, с самого начала можно было лишь гадать, кто и чего пытался достичь в этом эпизоде. Было ли предложение диадемы искренним или же это было попыткой дискредитировать Цезаря с.159, предложив ему чрезмерные почести? На чьей стороне на самом деле был Антоний?83 Версию Николая Дамасского очень серьёзно критиковали84 и она на самом деле представляется крайне ненадежной в религиозных деталях, но она интересна с точки зрения политических теорий, которые окружали позднейшие объяснения этих событий. В его рассказе сомнительную роль играет Эмилий Лепид85; появляются даже Кассий и Каска, будущие тираноубийцы, они поддерживают предложение диадемы и играют свою роль в драме, хотя, разумеется, предполагается, что они делали это из-за антицезарианских соображений, надеясь дискредитировать Цезаря в глазах его собственных сторонников86. Возникает соблазн рассматривать оживлённые толки и попытки понять смысл этого эпизода как творческое литературное продолжение карнавала и связанного с ним ролевого обмена.
В этой статье аргументировались три основные идеи. Первая: главная цель Цезаря в день Луперкалий — связать себя и свой род с мифами об основании Рима. Ему предстояло стать живым воплощением близнецов-основателей в заново основанном Риме. Это объясняет его местонахождение на Форуме и встречу с Антонием. Вторая: ритуал ни в каком смысле не был коронацией. Он не имел ничего общего с передачей власти отдельному человеку; весь обряд был посвящён общине, её развитию на протяжении времени, в нём прошлое, настоящее и будущее объединялись во время демонстрации ритуалов предков. Сама идея передачи диадемы попросту не могла возникнуть на основе его программы. Третье: как содержание ритуала, так и миф были очень важной частью карнавала. Как мы выяснили, в мифе быстрого поменяли местами с медлительным, победителя с побеждённым, будущего царя с его обречённым близнецом. Во время ритуала консул бежит в набедренной повязке, ударяя кнутом всех, кого встречает и слышит в ответ шутки, остроты и непристойности. От него пахнет духами и алкоголем. Поведение юношей перед началом бега связывает между собой карнавальные элементы в мифе (смех Ромула) и в самом ритуале (смех юношей). В этом отличительная черта карнавальных обрядов — особые роли (обычно Царя карнавала) возлагаются на отдельных людей и они должны контрастировать с их повседневным поведением.
Из всего этого можно уверенно сделать один вывод: для того, чтобы превращать в свою коронацию именно этот ритуал, Цезарь должен был сойти с ума. И столь же неправдоподобна гипотеза, что он выбрал этот случай, чтобы проверить реакцию публики на передачу диадемы. Когда ему предложили диадему, он сделал единственное, что мог, — отверг её. На мой взгляд, можно быть уверенными, что если всё это было заранее спланировано Цезарем и Антонием, то это действие должно было продемонстрировать отказ Цезаря от статуса царя (rex), никак не помогавшего решить проблемы, вызванные новой позицией Цезаря во власти. Кроме того, можно сделать вывод о том, насколько важно было для Цезаря использовать этот ритуал подобным образом. Не стоит забывать, что он пытался достичь того, что в то время казалось почти невозможным: сделать так, чтобы переменчивое и громогласное общественное мнение, причём как элиты, так и римских народных масс, спокойно приняло смену его статуса с республиканского лидера на монарха. Как мы увидели, частично он пытался сделать это, ассоциируя себя с основателями и даже, в известном смысле, ставя себя на один уровень с.160 с ними обоими. Но это ещё не всё: ритуал ежегодного праздника, напоминавший о древних временах, отмечавший переход фертильности от поколения к поколению, обеспечивал связь между римлянами прошлого, почившими предками, и римлянами настоящего и будущего. На этом празднике не восстанавливали царей отдалённого прошлого, и он не напоминал о каком-то тайном ритуале коронации: скорее он связывал основателей и нового правителя со всей славной традицией Республики и людьми, которые сражались для достижения господства Рима над Италией и Средиземноморьем.
Выводы важны: во-первых, мы должны признать, что ритуал в то время был не мёртвым и бессмысленным обрядом, а живой и сильной традицией, иначе Цезарь и Антоний не рассчитывали бы использовать его. Во-вторых, они были готовы, в полной мере понимая древние верования и традиции, изучать возможности пересмотра и реформы. Нигде больше настолько явно не проявляется сочетание римского консерватизма и перемен.
Илл. I. Рельеф с Анаглифов Траяна: процессия, несущая счётные книги для уничтожения, проходит мимо Базилики Юлия. Фото любезно предоставлено Немецким Археологическим Институтом Рим: автор фото: Фельбермейер, негатив № 1968.2785. |
Илл. II. 1. Деталь илл. I: храм Сатурна на фоне процессии. Фото любезно предоставлено Немецким Археологическим Институтом Рим: автор фото: Фельбермейер, негатив № 1968.2785. |
Илл. II. 2. Деталь илл. I: Руминальская смоковница и статуя Марсия, который несёт козью шкуру (что и позволяет идентифицировать его). Фото любезно предоставлено Немецким Археологическим Институтом Рим: автор фото: Фельбермейер, негатив № 1969.1143. |
Илл. III. 1. Монумент Клавдия Либерала (Ватикан, Галерея Лапидария, инв. №9132): Клавдий в образе римского всадника. Фото: Ватиканские музеи. |
Илл. III. 2. Монумент Клавдия Либерала (Ватикан, Галерея Лапидария, инв. №9132): Клавдий в образе луперка. Фото: Ватиканские музеи. |
Илл. IV. 1. Панель с саркофага с надписью в память Элии Афанации, катакомбы Претекстата, Рим (конец III в. н. э.): луперк ударяет женщину кнутом. Фото любезно предоставлено Немецким Археологическим Институтом Рим: автор фото: Фельбермейер, негатив № 1932.120. |
Илл. IV. 2. Деталь илл. IV. 1. Луперк и женщина. Фото любезно предоставлено Немецким Археологическим Институтом Рим: автор фото: Фельбермейер, негатив № 1932.120.
|
ПРИМЕЧАНИЯ
| Pastor ab excelso ‘per devia rura iuvencos,
Romule, praedones, et Reme’, dixit, ‘agunt. ‘ Longum erat armari: diversis exit uterque partibus, occursu praeda recepta Remi. Ut rediit, veribus stridentia detrahit exta atque ait ‘haec certe non nisi victor edet. ‘ Dicta facit, Fabiique simul. venit inritus illic Romulus et mensas ossaque nuda videt. Risit et indoluit Fabios potuisse Remumque vincere, Quintilios non potuisse suos. F et memorem famam quod bene cessit habet. |
