Перевод с франц. под редакцией проф. И. М. Гревса.
Экземпляр книги любезно предоставлен А. В. Коптевым.
(постраничная нумерация примечаний в электронной публикации заменена на сквозную по главам)
Подхожу к одной из наиболее тонких и трудных сторон предмета, вообще трудного самого по себе. Язык четвертого века прилагает к колонам эпитеты censiti1, censibus adscripti2, иногда adscripticii3, censibus inserti, tributarii4. Нельзя уклоняться от изучения этих слов. В самом деле, употребление этих терминов в юридическом языке одно уже является некоторым документом. Оно может обнаружить нам то, о чем умалчивают историки той эпохи, то есть, обычай или практику, которые относились к внутреннему развитию колоната5.
Следует прежде всего установить смысл приведенных выражений — censibus adscripti; слово census обозначает ли с.73 государственную подать или частный оброк? Под словом adscriptio должны ли мы подразумевать запись, произведенную административной властью в официальных книгах или какую-нибудь опись, сделанную внутри частного поместья его собственником? Оба эти мнения высказывались в науке.
Большая часть наших текстов оставляет вопрос под сомнением, так как законодателю незачем было определять то, что он считал общеизвестным. Тем не менее один закон 327 г. ясно указывает, что слово census обозначало государственную перепись, так как он устанавливает репрессию против обмана, состоявшего в устранении censibus adscripti от платежа подати6. Так же точно закон 365 г. показывает, что censiti были людьми, платившими подать. Они вносили ее, правда, через посредство господ, но все-таки государству7. Закон 370 г. обнаруживает человека, который был censibus insertus и платил государству «капитацию своего ценза». Государство избавляет его от подати, если тот вступит в войско8. Наконец в одном законе 409 г. мы видим одного человека adnotatus censibus, который, по-видимому, платил государству капитацию9.
Прибавим еще, что на языке той эпохи слово census никогда не встречается в значении частного оброка; такой смысл оно получило позже. Термин этот первоначально обозначал оценку имущества, оценку, которая всегда производилась правительственной властью10. В производном с.74 смысле оно же обозначало писцовые книги, в которых содержались результаты такой оценки11, и которые в то же время служили росписями поземельного налога12. Наконец, слово adscriptio служило установленным термином для обозначения записи плательщика в государственные регистры13.
Такое же замечание можно сделать о слове tributum, которое несколько раз встречается применительно к колонам. Нет ни одного примера от данной эпохи, где бы оно употреблялось в смысле частного оброка. Оно будет обозначать уплачиваемую собственнику земли ренту лишь позже. В IV-м веке слово это следует понимать, как одно из названий государственной подати14. Таково же значение слов annuae functiones и munia functionis, которыми также иногда пользуется язык того времени по отношению к колонам15: они обозначали тогда постоянно налог, вносившийся в государственную казну.
Нам поэтому кажется несомненным, что термины censibus adscripti, censiti, adscripticii, tributarii обозначали людей, которые были занесены органами правительственной власти в податные росписи16. Они очень часто прилагаются с.75 к колонам17. Мы, кроме того, видели, что они же употреблялись применительно к рабам; происходило это именно потому, что данная финансовая операция производилась над людьми независимо от того, к какому социальному положению они принадлежали. Землевладелец оказывался censitus точно так же, как его раб или колон18. Колон и раб оба были adscripti. Одной из причин неверного понимания нашего предмета и являлось всегда то обстоятельство, что исследователи не всегда отличали среди адскриптициев рабов от колонов.
Необходимо исследовать, как произошло, что колоны оказались занесенными в цензовые книги, и какое действие могло оказать такое мероприятие на их социальное положение.
Некоторые из ученых, занимавшихся колонатом, утверждали, что происхождение его стояло в тесной связи с финансовыми учреждениями империи. Некоторые пошли даже дальше. Они представили фискализм единственной или, по крайней мере, главной причиной возникновения колоната19. Такой взгляд приходится оспаривать, и определить, в какой мере в нем заключается истина, можно, только углубляясь в самый детальный анализ фактов.
Мы выше сказали, что в практике финансовой администрации империи установился порядок составлять для с.76 каждого поместья род подробного инвентаря, в котором обозначалось количество и качество рабов. В него заносились также все мелкие съемщики, которые занимали отдельные части поместья. Это вытекает из одного текста Ульпиана, в котором говорится, что если землевладелец упустит объявить о своем нанимателе или арендаторе, то он сам будет нести тяжесть налога20. Таким образом, занесение съемщиков в податные регистры является довольно ранним обычаем. Когда эти съемщики незаметно превратились в колонов, обычай сохранил силу.
Из текста Ульпиана можно даже заключить, что именно съемщик платил подать за тот участок, который занимал. Всем известно, что подобный порядок существовал во все времена и у всех народов. В договоры о найме земли можно всегда ввести условие, что съемщик обязуется вносить государственные повинности. Ульпиан и разъясняет нам, что землевладельцу предоставлялось на выбор два порядка: если он заносил съемщика в писцовую книгу поместья, подать платил съемщик; если нет, платил он сам. До наших дней во Франции делается то же самое.
Современные историки иногда удивляются и возмущаются, что римское государство взыскивало подать с таких мелких землевладельцев, у которых не было никакой собственности, и которые едва существовали трудом своих рук. Но чтобы высказывать благоприятное или неблагоприятное суждение о такой финансовой системе, надобно бы иметь в распоряжении данные, которых нам недостает. Следовало бы знать, например, прибавлялся ли такой налог съемщика к налогу, платившемуся землевладельцем. Если дело идет только о налоге, причитающемся с данного участка земли, который вносится съемщиком вместо землевладельца, то оно входит в категорию фактов, о которых говорит Ульпиан. Во все времена и во всех странах для правительства безразлично, кто платит подать, съемщик или собственник. Если — первый, то сумма подати необходимо вычитается из его арендной платы или оброка.
с.77 Хоть мы и встречаем еще в V веке колонов, не занесенных в цензовые описи, но законодательство показывает, что уже с IV-го обратный порядок получил преобладание. Есть еще отрывок у Лактанция, хорошо известный и постоянно цитирующийся, который относится к составлению кадастра во времена Диоклетиана21. Чтобы понять текст верно и точно, следует прежде всего вытравить из него декламаторский и гневный тон христианского проповедника по отношению к императору, язычнику и гонителю. Если очистить слова автора от такого субъективного элемента, в них останется лишь указание на то, как составлялись податные описи поместий: для определения таксы подати с каждого поместья, правительственный сборщик сосчитывал деревья и лозы, измерял поля и луга, отдельно показывая обработанную и пустующую землю. Здесь обнаруживается старое правило, установленное со времен Антонинов. Но, кроме того, чиновник призывал к себе всех, кто жил на почве именья, рабов и свободных, сильно заботясь, чтобы никто не уклонился от явки. Всякое укрывательство строго наказывалось22. Лактанций говорит еще, что жестокий сборщик не упускал случая «накинуть по несколько лет детям, сбавить старикам»23. — Это значит, что ни дети, ни старики не должны были вноситься в описи, но чиновник не всегда соглашался с показанием плательщика относительно возраста его людей. Вся описанная Лактанцием процедура, которую автор проклинает, когда она производится по приказу Диоклетиана, с.78 умалчивая, однако, что она сохранена была и Константином, очень походит на систему, изображенную уже Ульпианом. Разница заключается в том, что теперь уже не собственник сообщает имена всех сидящих на его земле людей: должны являться сами земледельцы, и их записывает поименно сборщик. Из этого видно, что установился обычай заносить в писцовые книги взрослое рабочее население поместья и определять подать по его численности.
Подобный порядок может быть хорошо понят, лишь если мы отдадим себе отчет о состоянии землевладения в рассматриваемую эпоху и о характере сельских поместий. Хоть и оставалось еще достаточное количество мелких и средних имений, очевидно, что крупная собственность получила в империи решительное преобладание. То, что язык того времени именовал villa, иногда saltus, другой раз praedium или massa, всегда являлось обширной землею. Законы IV-го века постоянно говорят о крупных владельцах, называя их potentiores possessores24. Видно даже из текстов, что по отношению к таким богатым и сильным особам явилась необходимость видоизменить правила сбора. Муниципальные власти оказывались слишком скромными и слабыми рядом с ними, и собирать налоги с них поручалось прямо провинциальным наместникам25. Весьма трудно было устанавливать самую таксу подати с подобных поместий и не только потому, что владельцы их являлись лицами очень могущественными. Более глубокая и верная причина этого лежала в самой организации крупных частновладельческих доменов.
Огромное именье составлялось почти всегда из земель различной природы и очень неодинакового качества. Если в нем находилось много хлебных полей и виноградников, то большие пространства оставались также под лесами, с.79 пустошами и выгонами26. Почти всегда случалось, что только часть именья отдавалась под хозяйственную эксплуатацию. В обычном языке обработанная часть, то есть, та, к которой прилагались руки, называлась — agri occupati27. Часть же, оставлявшаяся незанятой и невозделанной, именовалась agri deserti, steriles, iacentes, cultore vacuati28. Ученые давно с изумлением обратили внимание в источниках IV-го в. на arva iacentia; но они совершенно неправильно поняли это выражение, переводя его — оставленные земли, земли без владельцев. Им обозначалась именно та часть имений, для обработки которых собственникам не удавалось находить людей. Смысл этих слов приблизительно равнозначащ с тем, который четыре века спустя будет соединяться с выражением mansi absi29.
Римское императорское правительство всегда придерживалось правила устанавливать точное отношение между цифрою подати и доходностью земли. Это видно из тех с.80 мелочных инструкций, которые давались агентам фиска. Оно хотело, явным образом, чтобы подать была пропорциональна не площади земли, но тем плодам, которые земля приносила на самом деле. Потому-то государство допускало, что владелец, часть земли которого в данное время становилась бездоходной, имел право на сбавку подати30. Можно также заметить, когда читаешь подряд императорские законы, относящиеся к поземельному налогу, что землевладельцы в самом деле постоянно рассчитывали на освобождение от сбора тех участков на их поместьях, которые оставались без обработки31. Заметно даже, что правительство не особенно боролось против таких притязаний и против злоупотреблений, которые при этом допускались. Оно довольствовалось требованием, чтобы устанавливалось известное отношение или среднее число между возделанными землями и заброшенными, чтобы сосчитывались первые со вторыми32; но никогда открыто не выставлялось принципа, чтобы всякая необработанная земля подлежала налогу33.
Из этого мы можем судить, как трудна была таксация крупных поместий. В самом деле оказывалось почти невозможным установить истинную пропорцию между землями занятыми и незанятыми. Отношение между ними могло меняться каждый год, смотря по количеству рабочих рук, находившихся в распоряжении собственника. Определение оставалось почти всегда неточным. Такая неточность приносила ущерб если не крупному владельцу, то государству, или она приводила к повышению податной тяжести соседних мелких собственников, на плечи которых падала неверность подсчета. Ясно, стало быть, в силу чего необходимость привела к установке в качестве с.81 основания для оценки земли — количества ее рабочего населения. Разве так не приобреталось самое лучшее средство захватывать всю обработанную землю и облагать ее одну? Присутствие земледельца, способного к работе (Лактанций действительно показывает, что не должны были присчитываться ни дети, ни старики), предполагает известную сумму труда и, следовательно, известную массу продукта. Наличность жены у такого земледельца представляет добавочную величину работы и плода, менее высокую, но все же подлежавшую оценке. Вычисление доходности поместья по количеству обрабатывающих его рук являет способ оценки, которым не нарушается справедливость; вместе с тем он оказывается простым и практичным, не требует от распределителей налога никаких специальных сведений. В нем открывается еще одно удобство: им устраняются споры и неопределенности, всегда невыгодные для населения; им понижается до возможного минимума произвол чиновника и обман плательщика. Применение подобного приема не имело бы никакого основания в современном обществе, где господствует мелкое и среднее землевладение. Но перенесемся в ту эпоху, когда на больших поместьях сидело по 200, 300, 500 человек и больше, и мы найдем вполне естественным, что тогда пришли к выводу оценивать стоимость поместья и устанавливать причитавшуюся с него подать по числу душ его земледельческого населения.
Мы не находим другого пути объяснить происхождение той капитации, которая была тогда возложена на земледельцев. Одно хорошо обнаруживает здесь мысль правительства: запись в цензовые таблицы распространялась не на одних колонов; заносились также и рабы, по крайней мере, те, которые были посажены на пашню. Мы видим здесь, стало быть, налог, взимавшийся не с определенного класса, а захватывавший все категории людей, занимавшихся земледелием, без различия классов.
Сделаю еще одно замечание: ни один текст не показывает, чтобы этот налог с земледельцев прикладывался к налогу землевладельцев. Если мы будем опираться на выражения самих источников, мы даже увидим, что здесь меньше идет дело о создании нового налога, чем о простом занесении в списки ценза. Речь идет с.82 тут также не о личном (подушном) налоге. Не следует обманываться присутствием термина capitatio, который здесь иногда употребляется. Он обозначал только, что высота налога определялась по количеству душ. Но налог оставался поземельным. Самые выражения текстов ясно это доказывают: люди заносились в ценз; под census же разумелись списки земельной подати. Люди попадали на них лишь потому, что возделывали землю, и имя каждого из них помещалось под рубрикой того поместья, на котором каждый занимал участок. Поземельный характер налога оказывается, стало быть, очевидным. Рассмотренный вид «капитации» представляет, таким образом, лишь способ вычисления налога, которому подлежала каждая данная земля. То была земельная подать, определявшаяся по числу земледельцев.
Занесение в списки подати являлось операцией больше всего кадастральной. Что правительство пользовалось ею для возвышения подати, — это возможно, даже вероятно, но не доказано. Из описания Лактанция видно одно, что все люди, работавшие на земле, обязаны были являться к чиновнику, производившему раскладку, и что не допускалось никакого уклонения или укрывательства лиц. Автор сожалеет о несчастных, которых заставляли тащиться далеко от места их жительства, чтобы дать присчитать себя финансовому чиновнику государства; но он не говорит, что податные тягости были удвоены. Он находит такую систему стеснительной для плательщиков, может быть, даже тираннической, но нигде не называет он ее несправедливой.
Мы очень несовершенно осведомлены о многочисленных и многоразличных правилах описанной системы распределения поземельного налога. Мы знаем только, что податная единица обложения именовалась caput34. Затем известно, что мужчина, чаще всего считался за целое caput, женщина — за половину. Другой раз правительство считало за одно caput двух мужчин и четырех с.83 женщин35. Наконец, дети и старики в счет не шли. Очень было бы важно определить, какой действительной ценности соответствовало caput; но у нас нет по этому пункту никаких указаний. В теории налогу подлежал сам земледелец. На практике землевладелец обязан был вносить в государственное казначейство все налоги, причитавшиеся с людей, сидевших на его поместье36. Он сам производил сбор37 и отвечал за него38. Последняя черта очень характерна. Ею как бы констатируется, что данный вид капитации составлял подать с земли. На деле государству платил всегда собственник, и это уже было его делом, как вознаградить себя через своих съемщиков и держальцев.
Таково было, если мы не ошибаемся, финансовое преобразование, осуществленное в III веке. До нас не дошел установивший его указ, может быть, даже таковой никогда и не был издан. Сомневаться, был ли провозглашен по этому вопросу общегосударственный законодательный акт, меня побуждает то обстоятельство, что далеко не все колоны оказались сразу записаны на регистры подати39. Может быть, это мероприятие вводилось понемногу с.84 в различных частях империи, без заранее определенного плана прежде, чем получило общее распространение. Можно даже поставить вопрос, исходила ли инициатива от самого правительства. Очень возможно, что внутри самого общества первоначально почувствовалось удобство такого порядка, впоследствии оказавшегося выгодным и для государства. Может быть, сами землевладельцы своими постоянно повторявшимися жалобами на недостаток рабочих рук, привели финансовую администрацию к убеждению в правильности оценивать доходность поместий именно по этому признаку. Может быть, еще в самых договорах, устанавливавшихся между собственниками и мелкими держальцами, все чаще вводилось правило, что земельный налог будет уплачиваться последними. — Наконец, особенно естественно дело могло сложиться следующим образом. Везде попадались невозделанные именья, пустующие земли (saltus в первоначальном значении слова); таковые не платили никакой подати. Положим, что помещик пускал на них группу колонов, предоставляя им право расчистить земли под обработку на началах вечной аренды из части урожая. Он легко мог условиться с колонами в таком смысле: как только вы сделаете землю мою доходной, государство обложит ее пропорциональной долей подати; так как высота последней может превзойти оброк, получаемый мною с вас, то расчистка моей земли будет мне не только не выгодна, но прямо разорительна. Если вы хотите возделывать эту землю и жить плодами с нее, берите на себя внесение государственной подати, и пусть имена ваши будут записаны в кадастровые книги. Подобные сделки, наверно, совершались постоянно, так как они не нарушали ничьего интереса.
Так обнаруживается ряд мотивов, которые содействовали тому, что миллионы мелких колонов оказались зарегистрированы в государственных росписях земельного налога. Какое бы объяснение мы ни предпочли, во всяком случае, факт достоверен. Большая часть колонов с.85 была записана в цензовых книгах вместе с землями, полями и виноградниками, на которых они сидели и работали. Небесполезно упомянуть, что такие регистры назывались libri censuales, polyptycha40.
Подобная запись в официальных регистрах могла пройти незамеченной, как дело маловажное и ничтожное мероприятие само по себе; но косвенно она привела к значительным последствиям.
Присмотримся к судьбе какого-нибудь отдельного колона. До занесения в списки ценза он являлся мелким держальцем земли без определенного контракта и без всякого обеспечения. Никакой закон не запрещал ему уходить с земли, помещику — выдворять его. Но вот он «занесен в списки ценза»; мы хорошо помним, что он попал туда только в связи с землею, на которой сидел. В писцовой книге он представляет теперь эту землю, и потому-то значится под рубрикою крупного поместья, на котором занимает участок41. Отсюда происходит, что закон, называющий его «записанным в ценз», вместе с тем говорит, что он «приписан к поместью»42. Одно влечет за собой — другое. Человек, земля, подать — составляют одно. С этих пор можно сказать, что «к каждому поместью приписано известное число народа», certus numerus plebis praedio adscriptus43.
Так установилась, в силу простого письменного акта, связь между человеком и землею. Уже и раньше, конечно, связь эта образовалась на деле, в силу труда, интересов, привычек, чувствований; но кадастровая запись как бы санкционировала ее. Занесение в списки ценза явилось с.86 формальным, официальным, неразрушимым засвидетельствованием фактического положения человека, которое, даже без всякого намерения со стороны власти, определило и закрепило его навсегда. Эта финансовая операция правительства стала имматрикуляцией, почти легальным прикреплением человека к земле.
Писцовые книги или polyptycha, в которые тщательно заносились имена плательщиков и цифры налогов, не дошли до нас, и мы хорошо не знаем, как они составлялись. Но сохранились другие полиптихи, составленные несколько веков позже. Между этими двумя эпохами в аграрных порядках совершился большой переворот. Между полиптихами римской империи и теми, которые возникли в IX веке, замечается та разница, что первые составлялись государством, вторые частными собственниками. Коренное различие их заключается, кроме того, в том, что в первых обозначались государственные подати, во вторых частные оброки. Но по форме редактирования они вряд ли значительно изменили свой вид: они сохранены были преимущественно в землевладельческой практике церкви, которая заимствовала употребление писцовых книг у римской империи и поддерживала обычай составления полиптихов до IX-го века44; а мы знаем, что церковь гораздо менее меняла форму, чем суть вещей. Припомним, кроме того, у Ульпиана длинное описание forma censualis; припомним еще ясный и определенный закон Валентиниана I о descriptio имений45; сравним эти два текста с полиптихами IX-го века; — мы заметим, что план их остался тот же. Инвентари земельных имуществ, которые носят название полиптихов св. Германа на лугах (St Germain des près) и св. Ремигия Реймского (St Remi), как будто составлены по образцам, данным Ульпианом или Валентинианом для подобного рода описей. Если содержание изменилось, то форма осталась прежняя. Может быть, не будет слишком смело, если мы представим себе римские податные книги по тем, которые были составлены в средневековой Франции по приказанию аббата Ириминона или архиепископа Гинкмара.
с.87 Вообразим же себе большую писцовую книгу каждой муниципальной общины (civitas). Поместья, входившие в ее территорию, были перечислены одно за другим. Каждое выделялось как бы в особую статью. В заголовке ставилось название поместья, так как, мы видели, каждое носило определенное имя46. За сим следовало описание той части его, которую владелец эксплуатировал за свой счет под надзором вилика47. Обозначалось количество югеров земли, причем по правилам, установленным Ульпианом и Валентинианом, отдельно показывались пахотные поля, виноградник, луг и лес48. Далее регистрировалась та часть именья, которая была роздана по мелким участкам49. Каждый из последних ставился под именем держальца, который его занимал, с указанием был ли тот рабом, вольноотпущенником или колоном. Рассмотрите 25 таблиц, находящихся в полиптихе сен-жерменского аббатства. Вставьте в каждой статье цифру подати (capitatio) на место цифры оброка, и вы получите, по всей вероятности, довольно правильное понятие о римских писцовых книгах. Совершенно так же, как в полиптихе Ирминона каждый человек, серв или колон, прикреплен к манзу или участку большого поместья, на римском регистре человек записывался с обозначением своего звания — как раб или колон. Это с.88 звание останется за ним навсегда, и сам он кажется навеки неотделимым от участка, который занимает50.
Таковы были истинные последствия приписки к цензу. Современные ученые, которые утверждали, что образование колоната вызвано было фискальными интересами, пошли дальше правды. Запись в кадастровые книги не создала ни одного колона потому, что до этой операции люди уже находились в колонатном состоянии. Колонат, без сомнения, существовал уже в жизни раньше, чем на него обратило внимание правительство. Верно только, что финансовые потребности побудили администрацию регулировать выработавшиеся отношения. Кадастровые описи не создали колоната; но они были первым правительственным актом, который официально констатировал их положение. Составление их явилось также первым поводом, по которому колоны вступили в соприкосновение с имперским правительством.
ПРИМЕЧАНИЯ