История Рима.

Книга вторая
От упразднения царской власти до объединения Италии.

с.343

Юрис­пруден­ция

В раз­ви­тии пра­ва в эту эпо­ху внут­ри рим­ской общи­ны самым важ­ным ново­введе­ни­ем был свое­об­раз­ный нрав­ст­вен­ный кон­троль, кото­ро­му общи­на нача­ла под­вер­гать отдель­ных граж­дан или сво­ею непо­сред­ст­вен­ной вла­стью или через посред­ство сво­их упол­но­мо­чен­ных. Заро­дыш это­го ново­введе­ния сле­ду­ет искать в пра­ве долж­ност­ных лиц нала­гать иму­ще­ст­вен­ные пени (mul­tae) за нару­ше­ние уста­нов­лен­но­го поряд­ка.

Поли­ция

Нало­же­ние пеней более чем в 2 овцы и 30 волов или, после того как общин­ным поста­нов­ле­ни­ем 324 г. [430 г.] взыс­ка­ния скотом были пре­вра­ще­ны в денеж­ные пени, более чем в 3020 фун­то­вых ассов (218 тале­ров) пере­шло путем апел­ля­ций в руки общи­ны вско­ре после изгна­ния царей; тогда про­цеду­ра денеж­ных оштра­фо­ва­ний полу­чи­ла такое важ­ное зна­че­ние, кото­ро­го пер­во­на­чаль­но не име­ла. Под неопре­де­лен­ное поня­тие о нару­ше­нии уста­нов­лен­но­го поряд­ка мож­но было под­во­дить все, что угод­но, а посред­ст­вом нало­же­ния выс­шей сте­пе­ни иму­ще­ст­вен­ных пеней мож­но было достиг­нуть все­го, чего угод­но; а смяг­чаю­щее поста­нов­ле­ние, что если раз­мер этих иму­ще­ст­вен­ных пеней не был опре­де­лен по зако­ну денеж­ной сум­мой, то они не долж­ны были пре­вы­шать поло­ви­ны при­над­ле­жав­ше­го оштра­фо­ван­но­му лицу иму­ще­ства, не столь­ко устра­ня­ло опас­ность этой про­из­воль­ной про­цеду­ры, сколь­ко обна­ру­жи­ва­ло ее еще более нагляд­но. В эту сфе­ру вхо­ди­ли еще те поли­цей­ские зако­ны, кото­ры­ми была так бога­та рим­ская общи­на с древ­ней­ших вре­мен, а имен­но: поста­нов­ле­ния «Две­на­дца­ти таб­лиц», запре­щав­шие нати­рать мазью тела усоп­ших рука­ми наем­ни­ков, класть вме­сте с покой­ни­ком более одной пери­ны, более трех обши­тых пур­пу­ром покры­вал, а так­же золотые вещи и вен­ки, употреб­лять для кост­ра обра­ботан­ное дере­во, оку­ри­вать его лада­ном и опрыс­ки­вать его вином, при­прав­лен­ным миррой; те же поста­нов­ле­ния огра­ни­чи­ва­ли чис­ло флей­ти­стов на похо­рон­ных про­цес­си­ях деся­тью, не допус­ка­ли пла­каль­щиц и вос­пре­ща­ли похо­рон­ные пиры; это было нечто вро­де древ­ней­ших рим­ских зако­нов про­тив рос­ко­ши. Сюда же при­над­ле­жа­ли воз­ник­шие из сослов­ных раздо­ров зако­ны про­тив излиш­не­го поль­зо­ва­ния общин­ны­ми паст­би­ща­ми и про­тив несо­раз­мер­но­го заня­тия сво­бод­ных государ­ст­вен­ных земель, рав­но как зако­ны про­тив ростов­щи­че­ства. Одна­ко как эти, так и дру­гие им подоб­ные поста­нов­ле­ния по мень­шей мере раз навсе­гда ясно опре­де­ля­ли, в чем заклю­ча­ет­ся запре­щен­ное дея­ние и какое оно вле­чет за собою нака­за­ние. Гораздо опас­нее было при­над­ле­жав­шее с.344 каж­до­му долж­ност­но­му лицу, кото­ро­му было отведе­но осо­бое ведом­ство, пра­во нала­гать пени за нару­ше­ние уста­нов­лен­но­го поряд­ка, а если эти пени допус­ка­ли по сво­е­му раз­ме­ру апел­ля­цию и оштра­фо­ван­ный не под­чи­нял­ся состо­яв­ше­му­ся реше­нию — пере­да­вать дело на рас­смот­ре­ние общи­ны. Уже в тече­ние V века [ок. 350—250 гг.] воз­буж­да­лись этим путем уго­лов­ные пре­сле­до­ва­ния за без­нрав­ст­вен­ный образ жиз­ни как муж­чин, так и жен­щин, за барыш­ни­че­ство хлеб­ной тор­гов­лей, за кол­дов­ство и неко­то­рые дру­гие дея­ния того же рода. В тес­ной свя­зи со все­ми эти­ми поста­нов­ле­ни­я­ми нахо­ди­лась воз­ник­шая в ту же пору сфе­ра дея­тель­но­сти цен­зо­ров, кото­рые поль­зо­ва­лись сво­им пра­вом состав­лять рим­ский бюд­жет и спис­ки граж­дан частью для того, чтобы уста­нав­ли­вать по сво­е­му усмот­ре­нию нало­ги на рос­кошь, отли­чав­ши­е­ся от нака­за­ний за рос­кошь толь­ко по сво­ей фор­ме, частью и в осо­бен­но­сти для того, чтобы уре­зы­вать или отни­мать поли­ти­че­ские почет­ные пра­ва у тех граж­дан, кото­рые были ули­че­ны в пре­до­суди­тель­ных поступ­ках. Как дале­ко захо­ди­ла опе­ка уже в ту пору, вид­но из того, что таким нака­за­ни­ям под­вер­га­лись за небреж­ную обра­бот­ку сво­их соб­ст­вен­ных пахот­ных полей и что даже такой чело­век, как Пуб­лий Кор­не­лий Руфин (кон­сул 464, 477 гг. [290, 277 гг.]), был вычерк­нут цен­зо­ра­ми 479 г. [275 г.] из спис­ка сена­то­ров за то, что имел сереб­ря­ную сто­ло­вую посу­ду, сто­ив­шую 3360 сестер­ций (240 тале­ров). Соглас­но с пра­ви­ла­ми, общи­ми для всех рас­по­ря­же­ний долж­ност­ных лиц, конеч­но и рас­по­ря­же­ния цен­зо­ров име­ли обя­за­тель­ную силу толь­ко во вре­мя пре­бы­ва­ния их в долж­но­сти, т. е. обык­но­вен­но на сле­дую­щие пять лет, и пото­му мог­ли быть воз­об­нов­ле­ны или не воз­об­нов­ле­ны сле­дую­щи­ми цен­зо­ра­ми. Тем не менее, это пра­во цен­зо­ров име­ло такое гро­мад­ное зна­че­ние, что бла­го­да­ря ему долж­ность цен­зо­ра пре­вра­ти­лась из вто­ро­сте­пен­ных по ран­гу и вли­я­нию в глав­ную из всех рим­ских обще­ст­вен­ных долж­но­стей. Сенат­ское управ­ле­ние опи­ра­лось глав­ным обра­зом на эту двой­ную поли­цию, обле­чен­ную столь же обшир­ным, сколь и безот­чет­ным, пол­но­вла­сти­ем — на выс­шую и низ­шую поли­цию общи­ны и общин­ных долж­ност­ных лиц. Эта систе­ма управ­ле­ния, как и вся­кая дру­гая, осно­ван­ная на лич­ном про­из­во­ле, при­нес­ла и мно­го поль­зы и мно­го вреда, и нет воз­мож­но­сти опро­верг­нуть мне­ние, что зло пре­об­ла­да­ло; толь­ко не сле­ду­ет забы­вать, что эта эпо­ха осо­бен­но отли­ча­лась хотя и наруж­ной, но тем не менее суро­вой и энер­гич­но обе­ре­гае­мой нрав­ст­вен­но­стью, рав­но как силь­но раз­ви­тым граж­дан­ским духом, а пото­му и учреж­де­ния, о кото­рых идет речь, не были запят­на­ны гру­бы­ми зло­употреб­ле­ни­я­ми; если же они и подав­ля­ли лич­ную сво­бо­ду, зато имен­но они все­ми сила­ми, а неред­ко и наси­ли­я­ми под­дер­жи­ва­ли в рим­ской общине сочув­ст­вие к обще­ст­вен­ным инте­ре­сам, рав­но как ста­рин­ные поряд­ки и нра­вы.

Смяг­че­ние закон­ных поста­нов­ле­ний

Наряду с эти­ми ново­введе­ни­я­ми про­яв­ля­ют­ся в раз­ви­тии рим­ско­го зако­но­да­тель­ства, хотя и мед­лен­но, недо­ста­точ­но ясно, тен­ден­ции более гуман­ные и более новые. Этот отпе­ча­ток заме­тен на боль­шей части уза­ко­не­ний «Две­на­дца­ти таб­лиц», кото­рые схо­дят­ся с зако­на­ми Соло­на и пото­му осно­ва­тель­но счи­та­ют­ся важ­ны­ми ново­введе­ни­я­ми; сюда отно­сят­ся: обес­пе­че­ние пра­ва сво­бод­но состав­лять ассо­ци­а­ции и обес­пе­че­ние авто­но­мии воз­ник­ших вслед­ст­вие того сою­зов; запре­ще­ние запа­хи­вать меже­вые поло­сы; смяг­че­ние нака­за­ний за воров­ство, вслед­ст­вие чего непой­ман­ный с полич­ным вор мог отку­пить­ся от обо­кра­ден­но­го упла­той воз­на­граж­де­ния в двой­ном раз­ме­ре. В том же духе было смяг­че­но дол­го­вое пра­во посред­ст­вом изда­ния Пете­ли­е­ва зако­на, хотя и целым сто­ле­ти­ем поз­же. Пра­во с.345 сво­бод­но рас­по­ла­гать сво­им состо­я­ни­ем при­зна­ва­лось еще самы­ми древни­ми рим­ски­ми зако­на­ми за вла­дель­цем при его жиз­ни, но на слу­чай его смер­ти зави­се­ло от раз­ре­ше­ния общи­ны; а теперь это стес­не­ние было уни­что­же­но, так как зако­на­ми «Две­на­дца­ти таб­лиц» или их истол­ко­ва­те­ля­ми была при­зна­на за част­ны­ми заве­ща­ни­я­ми такая же обя­за­тель­ная сила, какую име­ли заве­ща­ния, утвер­жден­ные кури­я­ми. Это был боль­шой шаг к уни­что­же­нию родо­вых сою­зов и к пол­но­му про­веде­нию лич­ной сво­бо­ды в обла­сти иму­ще­ст­вен­ных прав. В выс­шей сте­пе­ни абсо­лют­ная отцов­ская власть была огра­ни­че­на поста­нов­ле­ни­ем, что сын, кото­рый был три раза про­дан сво­им отцом, уже не посту­пал сно­ва под его власть, а полу­чал сво­бо­ду; вско­ре после того путем совер­шен­но непра­виль­но­го юриди­че­ско­го выво­да была свя­за­на с этим поста­нов­ле­ни­ем и воз­мож­ность со сто­ро­ны отца доб­ро­воль­но отка­зать­ся от вла­сти над сыном посред­ст­вом эман­си­па­ции. В брач­ном пра­ве было введе­но раз­ре­ше­ние граж­дан­ских бра­ков, и хотя пол­ная власть мужа над женой была так же неиз­беж­но свя­за­на с закон­ным граж­дан­ским бра­ком, как и с закон­ным рели­ги­оз­ным бра­ком, одна­ко доз­во­ле­ние заклю­чать вме­сто бра­ка супру­же­ские сою­зы, в кото­рых не при­зна­ва­лась такая власть, было пер­вым шагом к ослаб­ле­нию пол­но­вла­стия мужа. Нача­лом юриди­че­ско­го при­нуж­де­ния к брач­ной жиз­ни был налог на холо­стя­ков (aes uxo­rium), введе­ни­ем кото­ро­го начал в 351 г. [403 г.] свою обще­ст­вен­ную дея­тель­ность Камилл в зва­нии цен­зо­ра.

Судо­про­из­вод­ство

Более важ­ные в поли­ти­че­ском отно­ше­нии и вооб­ще более измен­чи­вые поряд­ки судо­про­из­вод­ства под­верг­лись еще более зна­чи­тель­ным изме­не­ни­ям, чем самые зако­ны.

Зем­ское пра­во

Сюда отно­сит­ся преж­де все­го огра­ни­че­ние выс­шей судеб­ной вла­сти путем коди­фи­ка­ции зем­ско­го пра­ва и путем нало­же­ния на долж­ност­ных лиц обя­зан­но­сти впредь руко­вод­ст­во­вать­ся при реше­нии граж­дан­ских и уго­лов­ных дел не шат­ки­ми пре­да­ни­я­ми, а бук­вой писа­но­го зако­на (303, 304) [451, 450 гг.].

Новые судеб­ные долж­но­сти

Назна­че­ние в 387 г. [367 г.] выс­ше­го долж­ност­но­го лица исклю­чи­тель­но для заве­до­ва­ния судо­про­из­вод­ст­вом и одно­вре­мен­но состо­яв­ше­е­ся в Риме и заим­ст­во­ван­ное оттуда все­ми латин­ски­ми общи­на­ми учреж­де­ние осо­бо­го поли­цей­ско­го ведом­ства уско­ри­ли отправ­ле­ние пра­во­судия и обес­пе­чи­ли точ­ное испол­не­ние судеб­ных при­го­во­ров. Этим поли­цей­ским вла­стям, или эди­лам, есте­ствен­но, была пред­став­ле­на и неко­то­рая доля судеб­ной вла­сти: они были обык­но­вен­ны­ми граж­дан­ски­ми судья­ми по делам о про­да­жах, кото­рые совер­ша­лись на пуб­лич­ном рын­ке и в осо­бен­но­сти на рын­ках ското­при­гон­ном и неволь­ни­че­ском; они же были судья­ми пер­вой инстан­ции в делах о взыс­ка­ни­ях и штра­фах или, что по рим­ско­му пра­ву было одно и то же, дей­ст­во­ва­ли в каче­стве пуб­лич­ных обви­ни­те­лей. Вслед­ст­вие это­го в их руках нахо­ди­лось при­ме­не­ние зако­нов о штра­фах и вооб­ще столь же неопре­де­лен­ное, сколь и поли­ти­че­ски важ­ное штраф­ное зако­но­да­тель­ство. Обя­зан­но­сти того же рода, но более низ­ко­го раз­ряда и касав­ши­е­ся пре­иму­ще­ст­вен­но мел­ко­го люда, были воз­ло­же­ны на назна­чен­ных в 465 г. [289 г.] трех ноч­ных над­зи­ра­те­лей, или пала­чей (tres vi­ri noc­tur­ni или ca­pi­ta­les): они заве­до­ва­ли ноч­ной пожар­ной и охра­няв­шей обще­ст­вен­ную без­опас­ность поли­ци­ей и наблюда­ли за совер­ше­ни­ем смерт­ных каз­ней, с чем было ско­ро, а может быть и с само­го нача­ла, свя­за­но пра­во решать неко­то­рые дела корот­ким судом¹.

с.346 Нако­нец, при посто­ян­но рас­ши­ряв­шем­ся объ­е­ме рим­ской общи­ны яви­лась необ­хо­ди­мость, частью в инте­ре­се под­суди­мых, назна­чать в отда­лен­ные мест­но­сти осо­бых судей для раз­би­ра­тель­ства хотя бы незна­чи­тель­ных граж­дан­ских дел, это ново­введе­ние обра­ти­лось в посто­ян­ное пра­ви­ло для общин с пас­сив­ны­ми граж­дан­ски­ми пра­ва­ми и, по всей веро­ят­но­сти, было рас­про­стра­не­но даже на отда­лен­ные общи­ны, поль­зо­вав­ши­е­ся пол­ны­ми граж­дан­ски­ми пра­ва­ми²; то были пер­вые зачат­ки рим­ской муни­ци­паль­ной юрис­дик­ции, раз­ви­вав­шей­ся рядом с соб­ст­вен­но рим­ской юрис­дик­ци­ей.

Изме­не­ния в поряд­ке судо­про­из­вод­ства

В граж­дан­ском судо­про­из­вод­стве, кото­рое по поня­ти­ям того вре­ме­ни обни­ма­ло боль­шую часть пре­ступ­ле­ний, совер­шае­мых про­тив сограж­дан, было уста­нов­ле­но зако­ном, вслед за упразд­не­ни­ем цар­ской вла­сти, уже ранее при­ме­няв­ше­е­ся на прак­ти­ке, разде­ле­ние про­цеду­ры на поста­нов­ку перед долж­ност­ным лицом юриди­че­ско­го вопро­са (ius) и на раз­ре­ше­ние это­го вопро­са назна­чен­ным от долж­ност­но­го лица част­ным лицом (iudi­cium); а это­му разде­ле­нию было глав­ным обра­зом обя­за­но рим­ское част­ное пра­во сво­ей логи­че­ской и прак­ти­че­ской ясно­стью и опре­де­лен­но­стью³. В делах, касав­ших­ся пра­ва соб­ст­вен­но­сти, вопрос о дей­ст­ви­тель­ном вла­де­нии, до тех пор раз­ре­шав­ший­ся долж­ност­ны­ми лица­ми по их лич­но­му неогра­ни­чен­но­му усмот­ре­нию, был мало-пома­лу под­веден под уста­нов­лен­ные зако­ном пра­ви­ла, и наряду с пра­вом соб­ст­вен­но­сти раз­ви­лось пра­во вла­де­ния, вслед­ст­вие чего долж­ност­ные лица сно­ва утра­ти­ли зна­чи­тель­ную долю сво­ей вла­сти. В уго­лов­ном судо­про­из­вод­стве народ­ный суд, до того вре­ме­ни состав­ляв­ший инстан­цию поми­ло­ва­ния, пре­вра­тил­ся в уста­нов­лен­ную зако­ном апел­ля­ци­он­ную инстан­цию. Если осуж­ден­ный долж­ност­ным лицом после опро­са (quaes­tio) обви­ня­е­мый с.347 апел­ли­ро­вал к наро­ду, то судья пуб­лич­но про­из­во­дил допол­ни­тель­ное судеб­ное след­ст­вие (an­qui­si­tio), и если повто­рял свой при­го­вор на трех пуб­лич­ных раз­би­ра­тель­ствах, то в чет­вер­том заседа­нии народ или утвер­ждал, или отме­нял при­го­вор. Смяг­чать нака­за­ние не доз­во­ля­лось. Тем же рес­пуб­ли­кан­ским духом были про­ник­ну­ты пра­ви­ла, что дом слу­жит охра­ной для граж­да­ни­на, кото­рый может быть аре­сто­ван толь­ко вне дома, что след­ст­вен­но­го аре­ста сле­ду­ет избе­гать и что вся­кий обви­нен­ный, но еще не осуж­ден­ный граж­да­нин может избег­нуть послед­ст­вий обви­ни­тель­но­го при­го­во­ра, отка­зав­шись от сво­их граж­дан­ских прав — если толь­ко этот при­го­вор каса­ет­ся не его иму­ще­ства, а его лич­но­сти; эти пра­ви­ла нико­гда не были фор­маль­но уста­нов­ле­ны зако­ном и, ста­ло быть, не были юриди­че­ски обя­за­тель­ны для долж­ност­но­го лица, испол­няв­ше­го роль обви­ни­те­ля; тем не менее, их нрав­ст­вен­ный вес был так велик, что они име­ли очень боль­шое вли­я­ние, осо­бен­но на умень­ше­ние смерт­ных каз­ней. Одна­ко, хотя рим­ское уго­лов­ное пра­во и свиде­тель­ст­ву­ет об уси­ле­нии в ту эпо­ху граж­дан­ско­го духа и гуман­но­сти, оно стра­да­ло на прак­ти­ке от сослов­ных рас­прей, вли­я­ние кото­рых осо­бен­но вред­но в этой сфе­ре. Создан­ная эти­ми рас­пря­ми состя­за­тель­ная в пер­вой инстан­ции уго­лов­ная юрис­дик­ция всех общин­ных долж­ност­ных лиц была при­чи­ной того, что в рим­ском уго­лов­ном судо­про­из­вод­стве не было ни посто­ян­ной след­ст­вен­ной вла­сти, ни тща­тель­но­го пред­ва­ри­тель­но­го дозна­ния; а так как уго­лов­ные при­го­во­ры в послед­ней инстан­ции поста­нов­ля­лись в закон­ных фор­мах закон­ны­ми орга­на­ми, нико­гда не отвер­гая сво­его про­ис­хож­де­ния от пре­ро­га­ти­вы поми­ло­ва­ния, и так как, сверх того, назна­че­ние поли­цей­ских пеней вред­но вли­я­ло на внешне очень сход­ные с ним уго­лов­ные при­го­во­ры, то эти при­го­во­ры поста­нов­ля­лись не на осно­ва­нии твер­до­го зако­на, а по лич­но­му про­из­во­лу судей, но при этом они носи­ли харак­тер не зло­употреб­ле­ния, а были как бы уза­ко­не­ны. Рим­ское уго­лов­ное судо­про­из­вод­ство утра­ти­ло этим путем вся­кую прин­ци­пи­аль­ность и опу­сти­лось на сте­пень игруш­ки и орудия в руках поли­ти­че­ских пар­тий; это было тем менее изви­ни­тель­но, что хотя эта про­цеду­ра была пред­на­зна­че­на пре­иму­ще­ст­вен­но для поли­ти­че­ских пре­ступ­ле­ний, но она при­ме­ня­лась и к дру­гим пре­ступ­ле­ни­ям, как напри­мер, к убий­ствам и под­жо­гам. Сверх того, мед­лен­ность этой про­цеду­ры и рес­пуб­ли­кан­ское высо­ко­мер­ное пре­зре­ние к неграж­да­ни­ну были при­чи­ной того, что к это­му фор­маль­но­му судо­про­из­вод­ству при­ви­лось более корот­кое уго­лов­ное, или, вер­нее, поли­цей­ское, судо­про­из­вод­ство для рабов и для мел­ко­го люда. И в этом слу­чае страст­ная борь­ба по пово­ду поли­ти­че­ских про­цес­сов пере­шла за свои есте­ствен­ные гра­ни­цы и вызва­ла появ­ле­ние таких учреж­де­ний, кото­рые мно­го спо­соб­ст­во­ва­ли тому, чтобы мало-пома­лу заглу­шить в рим­ля­нах поня­тие о проч­ных нрав­ст­вен­ных осно­вах пра­во­судия.

Рели­гия

Мы гораздо менее в состо­я­нии про­следить даль­ней­шее раз­ви­тие рим­ских поня­тий о рели­гии в эту эпо­ху. Люди того вре­ме­ни вооб­ще твер­до дер­жа­лись безыс­кус­ст­вен­но­го бла­го­че­стия пред­ков и были оди­на­ко­во дале­ки и от без­ве­рия и от суе­ве­рий.

Новые боги

Как живу­ча была еще в ту пору основ­ная идея рим­ской рели­гии — оду­хотво­ре­ние все­го зем­но­го, — вид­но из того, что, веро­ят­но, вслед­ст­вие появ­ле­ния в 485 г. [269 г.] ходя­чей сереб­ря­ной моне­ты появил­ся и новый бог Ar­gen­ti­nus (сереб­ре­ник), кото­рый, есте­ствен­но, был сыном ста­рей­ше­го бога Aes­cu­la­nus (мед­ник). Отно­ше­ния к чужим стра­нам оста­ва­лись таки­ми с.348 же, каки­ми были преж­де; но эллин­ское вли­я­ние уси­ли­ва­лось и в обла­сти рели­гии, и даже более, чем в какой-либо дру­гой.

Толь­ко в ту пору ста­ли в самом Риме воз­дви­гать хра­мы гре­че­ским богам. Древ­ней­шим из них был храм Касто­ра и Пол­лук­са, соору­жен­ный вслед­ст­вие обе­та, дан­но­го во вре­мя бит­вы при Региль­ском озе­ре, и освя­щен­ный 15 июля 269 г. [485 г.]. Свя­зан­ная с соору­же­ни­ем это­го хра­ма леген­да гла­сит, что двое юно­шей, отли­чав­ших­ся нече­ло­ве­че­ской кра­сотой и нече­ло­ве­че­ским ростом, сра­жа­лись в рядах рим­лян и немед­лен­но после окон­ча­ния бит­вы пои­ли сво­их покры­тых пеной коней на рим­ской пло­ща­ди у источ­ни­ка Ютур­ны, воз­ве­щая об одер­жан­ной вели­кой победе; эта леген­да носит на себе вовсе не рим­ский отпе­ча­ток и, без вся­ко­го сомне­ния, была ста­рин­ным вос­про­из­веде­ни­ем похо­же­го на нее в сво­их подроб­но­стях рас­ска­за о явле­нии Дио­с­ку­ров в зна­ме­ни­той бит­ве, кото­рая про­ис­хо­ди­ла лет за сто перед тем меж­ду кротон­ца­ми и локра­ми у реки Саг­ры. Что каса­ет­ся дель­фий­ско­го Апол­ло­на, то не толь­ко отправ­ля­лись к нему депу­та­ции, как это было в обык­но­ве­нии у всех наро­дов, нахо­див­ших­ся под вли­я­ни­ем гре­че­ской куль­ту­ры, и не толь­ко отсы­ла­лась к нему деся­тая часть воен­ной добы­чи, как это было сде­ла­но после взя­тия горо­да Вейи (360) [394 г.], но ему был так­же воз­двиг­нут в горо­де храм (323) [431 г.], воз­об­нов­лен­ный в 401 г. [353 г.]. То же самое слу­чи­лось в кон­це это­го пери­о­да с Афро­ди­той (459) [295 г.], кото­рая зага­доч­ным обра­зом отож­де­ст­ви­лась с древ­ней рим­ской боги­ней садов Вене­рой⁴, и то же самое слу­чи­лось с Аскле­пи­ем, или Эску­ла­пи­ем (463) [291 г.], кото­ро­го выпро­си­ли у горо­да Эпидав­ра в Пело­пон­не­се и тор­же­ст­вен­но пере­вез­ли в Рим. Впро­чем, в тяже­лые вре­ме­на места­ми разда­ва­лись жало­бы на втор­же­ние ино­зем­ных суе­ве­рий, т. е., по всей веро­ят­но­сти, этрус­ских гаруспи­ций (как это слу­чи­лось в 326 г. [428 г.]); тогда поли­ция, конеч­но, обра­ща­ла на этот пред­мет над­ле­жа­щее вни­ма­ние. Напро­тив того, в Этру­рии, где нация кос­не­ла в поли­ти­че­ском ничто­же­стве и при­хо­ди­ла в упа­док от празд­ной рос­ко­ши, бого­слов­ская моно­по­лия зна­ти, тупо­ум­ный фата­лизм, бес­со­дер­жа­тель­ная и неле­пая мисти­ка, истол­ко­ва­ние зна­ме­ний и про­мы­сел нищен­ст­ву­ю­щих про­ро­ков мало-пома­лу достиг­ли той высоты, на кото­рой мы нахо­дим их впо­след­ст­вии.

Жре­че­ство

В жиз­ни жре­че­ства, сколь­ко нам извест­но, не про­изо­шло зна­чи­тель­ных пере­мен. Уста­нов­лен­ные око­ло 465 г. [289 г.] более стро­гие меры взыс­ка­ния тех судеб­ных пеней, кото­рые шли на покры­тие рас­хо­дов пуб­лич­но­го бого­слу­же­ния, свиде­тель­ст­ву­ют о воз­рас­та­нии государ­ст­вен­ных рас­хо­дов на этот пред­мет, а это воз­рас­та­ние было неиз­беж­ным послед­ст­ви­ем того, что уве­ли­чи­лось чис­ло богов и хра­мов. Уже ранее было нами заме­че­но, что одним из вред­ных послед­ст­вий сослов­ных рас­прей было чрез­мер­но воз­рас­тав­шее вли­я­ние кол­ле­гий све­ду­щих лиц, при содей­ст­вии кото­рых кас­си­ро­ва­лись поли­ти­че­ские акты, этим, с одной сто­ро­ны, рас­ша­ты­ва­лись народ­ные веро­ва­ния, а с дру­гой — для жре­цов откры­ва­лась воз­мож­ность ока­зы­вать вред­ное вли­я­ние на обще­ст­вен­ные дела.

Воен­ное устрой­ство

В воен­ном устрой­стве про­изо­шла в эту эпо­ху пол­ная рево­лю­ция. Древ­няя гре­ко-ита­лий­ская орга­ни­за­ция армии, осно­ван­ная подоб­но гоме­ров­ской на выде­ле­нии в осо­бый пере­до­вой отряд самых луч­ших бой­цов, сра­жав­ших­ся обык­но­вен­но вер­хом, была заме­не­на в послед­ние вре­ме­на царей леги­о­ном — древ­недо­рий­ской фалан­гой с.349 гопли­тов, имев­шей, веро­ят­но, восемь рядов в глу­би­ну; с тех пор этот леги­он был глав­ной опо­рой в бит­вах, а кон­ни­ца, постав­лен­ная на флан­гах и сра­жав­ша­я­ся, смот­ря по обсто­я­тель­ствам, то на коне, то в пешем строю, употреб­ля­лась пре­иму­ще­ст­вен­но в каче­стве резер­ва.

Мани­пу­ляр­ный леги­он

Из это­го воен­но­го строя раз­ви­лись почти одно­вре­мен­но: в Македо­нии — фалан­га сарисс, в Ита­лии — мани­пу­ляр­ный строй. Пер­вая — путем спло­че­ния и углуб­ле­ния рядов, вто­рой — путем дроб­ле­ния и уве­ли­че­ния чис­ла частей, а глав­ным обра­зом — посред­ст­вом разде­ле­ния ста­ро­го леги­о­на из 8400 чело­век на два леги­о­на по 4200 чело­век в каж­дом. Ста­рин­ная дорий­ская фалан­га была орга­ни­зо­ва­на для боя меча­ми и глав­ным обра­зом копья­ми на близ­ком рас­сто­я­нии, при­чем мета­тель­но­му ору­жию пред­на­зна­ча­лась слу­чай­ная и вто­ро­сте­пен­ная роль. Напро­тив того, в мани­пу­ляр­ном леги­оне толь­ко тре­тий строй имел копья для руко­паш­но­го боя, а двум пер­вым было дано вме­сто того новое и свое­об­раз­ное ита­лий­ское мета­тель­ное ору­жие — pi­lum (дро­тик); это было четы­рех­уголь­ное или круг­лое древ­ко дли­ною в пять с поло­ви­ной лок­тей с трех- или четы­рех­уголь­ным желез­ным нако­неч­ни­ком; оно, быть может, было пер­во­на­чаль­но введе­но для защи­ты лагер­ных око­пов, но ско­ро оно пере­шло от послед­ней линии к пер­вым, откуда его мета­ли в непри­я­тель­ские ряды на рас­сто­я­нии от деся­ти до два­дца­ти шагов. Вме­сте с тем меч при­об­рел гораздо более важ­ное зна­че­ние, чем какое имел корот­кий нож фалан­ги, так как залп дро­ти­ков имел глав­ною целью рас­чи­стить путь для ата­ки в мечи. Кро­ме того, фалан­га устрем­ля­лась на непри­я­те­ля вся разом как одно могу­ще­ст­вен­ное целое, меж­ду тем как в новом ита­лий­ском леги­оне были так­ти­че­ски отде­ле­ны одна от дру­гой те более мел­кие части, кото­рые суще­ст­во­ва­ли и в фалан­ге, но в бое­вом строю сли­ва­лись в одно креп­ко спло­чен­ное целое. Сомкну­тая колон­на не толь­ко дели­лась, как ска­за­но выше, на две оди­на­ко­во силь­ные части, но и каж­дая из этих частей сно­ва дели­лась в глу­би­ну на три строя — гаста­тов, прин­цеп­сов и три­а­ри­ев (имев­ших уме­рен­ную глу­би­ну, по всей веро­ят­но­сти, в четы­ре ряда) — и рас­па­да­лась по фрон­ту на десять рот (ma­ni­pu­li), так что меж­ду каж­ды­ми дву­мя стро­я­ми и каж­ды­ми дву­мя рота­ми оста­ва­лись замет­ные про­ме­жут­ки. Лишь про­дол­же­ни­ем той же инди­виду­а­ли­за­ции было то, что сово­куп­ная борь­ба даже умень­шен­ных так­ти­че­ских еди­ниц была ото­дви­ну­та на зад­ний план перед оди­ноч­ным боем, как это уже ясно вид­но из упо­мя­ну­той выше реши­тель­ной роли, кото­рую игра­ли руко­паш­ные схват­ки и бой меча­ми.

Лаге­ри

И систе­ма укреп­ле­ния лаге­рей полу­чи­ла свое­об­раз­ное раз­ви­тие; место, на кото­ром армия рас­по­ла­га­лась лаге­рем хотя бы толь­ко на одну ночь, все­гда обно­си­лось пра­виль­ны­ми око­па­ми и обра­ща­лось в нечто похо­жее на кре­пость.

Кон­ни­ца

Напро­тив того, очень незна­чи­тель­ны были пере­ме­ны в кон­ни­це, кото­рая и в мани­пу­ляр­ном леги­оне сохра­ни­ла такую же вто­ро­сте­пен­ную роль, какую зани­ма­ла при фалан­ге.

Офи­це­ры

И офи­цер­ские долж­но­сти оста­лись в сущ­но­сти без изме­не­ний; толь­ко во гла­ве каж­до­го из двух леги­о­нов регу­ляр­ной армии было постав­ле­но столь­ко же воен­ных три­бу­нов, сколь­ко их было до того вре­ме­ни во всей армии, — ста­ло быть, чис­ло штаб-офи­це­ров удво­и­лось. Как кажет­ся, в то же вре­мя уста­но­ви­лось рез­кое раз­ли­чие меж­ду обер-офи­це­ра­ми, дости­гав­ши­ми началь­ства над мани­пу­ла­ми, как и про­стые сол­да­ты, с мечом в руках, пере­хо­див­ши­ми из низ­ших мани­пул в выс­шие путем посте­пен­но­го повы­ше­ния, и началь­ст­во­вав­ши­ми над каж­дым леги­о­ном шестью воен­ны­ми три­бу­на­ми, для кото­рых не суще­ст­во­ва­ло посте­пен­но­сти в с.350 повы­ше­нии и в кото­рые обык­но­вен­но назна­ча­лись люди из выс­ше­го сосло­вия. Поэто­му важ­ное зна­че­ние имел тот факт, что преж­де и обер-офи­це­ры и штаб-офи­це­ры назна­ча­лись глав­но­ко­ман­дую­щим, а с 392 г. [362 г.] часть этих послед­них долж­но­стей нача­ла разда­вать­ся по выбо­ру граж­дан­ства.

Воен­ная дис­ци­пли­на

Нако­нец и ста­рин­ная, до край­но­сти стро­гая, воен­ная дис­ци­пли­на оста­лась без изме­не­ний. За глав­но­ко­ман­дую­щим оста­лось преж­нее пра­во снять с плеч голо­ву у каж­до­го слу­жа­ще­го в его лаге­ре чело­ве­ка и нака­зать роз­га­ми штаб-офи­це­ра, точ­но так же как и про­сто­го сол­да­та, а нака­за­ния это­го рода нала­га­лись не толь­ко за обык­но­вен­ные пре­ступ­ле­ния, но и в тех слу­ча­ях, когда офи­цер поз­во­лял себе укло­нить­ся от дан­ных ему при­ка­за­ний или когда какой-нибудь отряд был застиг­нут врас­плох или бежал с поля сра­же­ния.

Воин­ское обу­че­ние и сол­дат­ские раз­ряды

Одна­ко новая воен­ная орга­ни­за­ция тре­бо­ва­ла гораздо более тща­тель­ной и более про­дол­жи­тель­ной бое­вой выуч­ки, чем какая была нуж­на при преж­ней фалан­ге, кото­рая дав­ле­ни­ем мас­сы сдер­жи­ва­ла и пло­хо обу­чен­ных. А так как в Риме не обра­зо­ва­лось осо­бо­го сол­дат­ско­го сосло­вия и армия по-преж­не­му состо­я­ла из граж­дан, то этой цели достиг­ли глав­ным обра­зом тем, что сол­дат ста­ли разде­лять на раз­ряды не по состо­я­нию, как это дела­лось преж­де, а по стар­шин­ству служ­бы.

Воен­ные досто­ин­ства мани­пу­ляр­но­го леги­о­на

Рим­ский рекрут стал теперь посту­пать в чис­ло лег­ко­во­ору­жен­ных людей, сра­жав­ших­ся вне бое­во­го строя и дей­ст­во­вав­ших пре­иму­ще­ст­вен­но пра­ща­ми (ro­ra­rii); затем он посте­пен­но повы­шал­ся сна­ча­ла до пер­во­го, потом до вто­ро­го строя и нако­нец посту­пал в раз­ряд три­а­ри­ев, кото­рый состо­ял из ста­ро­слу­жа­щих и опыт­ных сол­дат и, несмот­ря на свою срав­ни­тель­ную мало­чис­лен­ность, давал тон всей армии. Пре­вос­ход­ства этой воен­ной орга­ни­за­ции, сде­лав­ши­е­ся глав­ной при­чи­ной поли­ти­че­ско­го пре­об­ла­да­ния рим­ской общи­ны, осно­ва­ны в сущ­но­сти на трех воен­ных прин­ци­пах — на резер­ве, на соеди­не­нии ближ­не­го боя с даль­ним и на соеди­не­нии обо­ро­ны с напа­де­ни­ем. Систе­ма резер­вов уже отча­сти при­ме­ня­лась в ста­рин­ном употреб­ле­нии кон­ни­цы; но теперь она была вполне раз­ви­та разде­ле­ни­ем армии на три строя и тем, что отряд самых опыт­ных сол­дат при­бе­ре­гал­ся для послед­не­го и реши­тель­но­го натис­ка. Меж­ду тем как эллин­ская фалан­га была одно­сто­ронне усо­вер­шен­ст­во­ва­на для ближ­не­го боя, а воору­жен­ные луком и лег­ким дро­ти­ком восточ­ные кон­ные отряды одно­сто­ронне усо­вер­шен­ст­во­ва­ли сред­ства борь­бы для даль­не­го боя, у рим­лян сово­куп­ное употреб­ле­ние в дело и тяже­ло­го мета­тель­но­го копья и меча состав­ля­ло, как было осно­ва­тель­но заме­че­но, такой же про­гресс, каким было в новей­шем воен­ном искус­стве введе­ние ружей со шты­ка­ми; град мета­тель­ных копий слу­жил под­готов­кой к бою на мечах, точ­но так же как в наше вре­мя залп из ружей слу­жит под­готов­кой к ата­ке в шты­ки. Нако­нец, усо­вер­шен­ст­во­ван­ное устрой­ство лаге­рей доз­во­ля­ло рим­ля­нам соеди­нять выго­ды обо­ро­ни­тель­ной вой­ны с выго­да­ми вой­ны насту­па­тель­ной и, смот­ря по обсто­я­тель­ствам, при­ни­мать или не при­ни­мать сра­же­ние, а в пер­вом слу­чае сра­жать­ся под­ле лагер­но­го вала, как под сте­на­ми кре­по­сти; отто­го-то и суще­ст­во­ва­ла рим­ская пого­вор­ка, что рим­ляне побеж­да­ют под­си­жи­ва­ни­ем.

Про­ис­хож­де­ние мани­пу­ляр­но­го леги­о­на

Само собой ясно, что эта новая воен­ная орга­ни­за­ция в сущ­но­сти была рим­ским или, по мень­шей мере, ита­лий­ским пре­об­ра­зо­ва­ни­ем и усо­вер­шен­ст­во­ва­ни­ем ста­рин­ной эллин­ской так­ти­ки, опи­рав­шей­ся на фалан­гу; если неко­то­рые зачат­ки систе­мы резер­вов и обособ­ле­ния мел­ких воен­ных отрядов и встре­ча­ют­ся у позд­ней­ших гре­че­ских стра­те­гов, в осо­бен­но­сти у Ксе­но­фон­та, то этим дока­зы­ва­ет­ся толь­ко то, что и там созна­ва­ли с.351 неудо­вле­тво­ри­тель­ность ста­рой систе­мы, но не уме­ли ее устра­нить. Во вре­мя вой­ны с Пирром мани­пу­ляр­ный леги­он уже явля­ет­ся в пол­ном раз­ви­тии; но когда и при каких обсто­я­тель­ствах совер­ши­лось это раз­ви­тие и совер­ши­лось ли оно разом или мало-пома­лу, уже нет воз­мож­но­сти решить. Когда рим­ля­нам при­шлось сра­жать­ся с воору­жен­ной меча­ми фалан­гой кель­тов, они в пер­вый раз позна­ко­ми­лись с новой так­ти­кой, кото­рая суще­ст­вен­но отли­ча­лась от древ­ней ита­лий­ско-эллин­ской, и нет ниче­го невоз­мож­но­го в том, что рас­чле­не­ние армии и фрон­то­вые про­ме­жут­ки меж­ду мани­пу­ла­ми были введе­ны с целью осла­бить и дей­ст­ви­тель­но осла­би­ли пер­вый и един­ст­вен­но опас­ный натиск этой фалан­ги; это пред­по­ло­же­ние под­твер­жда­ет­ся и тем, что, по дошед­шим до нас отры­воч­ным сведе­ни­ям, пре­об­ра­зо­ва­те­лем рим­ско­го воен­но­го устрой­ства счи­тал­ся Марк Фурий Камилл, кото­рый был самым выдаю­щим­ся из рим­ских пол­ко­вод­цев в эпо­ху войн с гал­ла­ми. Дру­гие пре­да­ния, отно­ся­щи­е­ся к вой­нам с сам­ни­та­ми и с Пирром, и недо­ста­точ­но досто­вер­ны и не вполне меж­ду собой соглас­ны⁵; само по себе вполне прав­до­по­доб­но, что мно­го­лет­няя вой­на в горах Сам­ни­у­ма име­ла вли­я­ние на инди­виду­аль­ное раз­ви­тие рим­ских сол­дат и что борь­ба с одним из луч­ших зна­то­ков воен­но­го дела, вышед­ших из шко­лы Алек­сандра Вели­ко­го, вызва­ла в даль­ней­шем тех­ни­че­ские улуч­ше­ния в рим­ском воен­ном устрой­стве.

В обла­сти народ­но­го хозяй­ства зем­леде­лие по-преж­не­му было соци­аль­ной и поли­ти­че­ской осно­вой как рим­ской общи­ны, так и ново­го ита­лий­ско­го государ­ства.

Народ­ное хозяй­ство

Из рим­ских кре­стьян состо­я­ли и общин­ные собра­ния и вой­ско; то, что они при­об­ре­та­ли в каче­стве сол­дат мечом, они упро­чи­ва­ли за собой в каче­стве коло­ни­стов плу­гом. Обре­ме­не­ние сред­не­го земле­вла­де­ния дол­га­ми при­ве­ло в III и IV вв. [ок. 550—350 гг.] к страш­ным внут­рен­ним потря­се­ни­ям, от кото­рых, по-види­мо­му, неиз­беж­но долж­на была погиб­нуть юная рес­пуб­ли­ка;

Кре­стьян­ство

вос­ста­нов­ле­ние бла­го­со­сто­я­ния латин­ско­го кре­стьян­ства, про­ис­шед­шее в пятом сто­ле­тии [ок. 350—250 гг.] частью бла­го­да­ря гро­мад­ной разда­че земель и инкор­по­ра­ци­ям, частью бла­го­да­ря пони­же­нию про­цен­тов и уве­ли­че­нию рим­ско­го насе­ле­ния, было и послед­ст­ви­ем и при­чи­ной силь­но­го раз­ви­тия рим­ско­го могу­ще­ства — неда­ром же Пирр сво­им про­ни­ца­тель­ным взглядом усмат­ри­вал при­чи­ну поли­ти­че­ско­го и воен­но­го пре­об­ла­да­ния рим­лян в цве­ту­щем поло­же­нии рим­ских кре­стьян­ских хозяйств.

Круп­ное хозяй­ство

Но и появ­ле­ние круп­ных хозяйств в рим­ском зем­леде­лии, по-види­мо­му, отно­сит­ся к тому же вре­ме­ни. И в более древ­нюю пору так­же суще­ст­во­ва­ло земле­вла­де­ние, кото­рое мож­но назвать, по мень­шей мере, срав­ни­тель­но круп­ным; но хозяй­ство велось там не на широ­кую ногу, а рас­па­да­лось на несколь­ко мел­ких хозяйств. Древ­ней­шим зачат­ком позд­ней­ше­го цен­тра­ли­зо­ван­но­го с.352 хозяй­ства⁶ мож­но счи­тать поста­нов­ле­ние зако­на 387 г. [367 г.], кото­рое хотя и не было несов­ме­сти­мо с древ­ней­шим спо­со­бом обра­бот­ки полей, но более под­хо­ди­ло к ново­му спо­со­бу: оно обя­зы­ва­ло земле­вла­дель­ца употреб­лять вме­сте с раба­ми сораз­мер­ное чис­ло сво­бод­ных людей, и досто­ин вни­ма­ния тот факт, что даже при этом пер­вом сво­ем появ­ле­нии такое хозяй­ство было осно­ва­но глав­ным обра­зом на рабо­вла­де­нии. Каким обра­зом оно воз­ник­ло, мы не в состо­я­нии объ­яс­нить; весь­ма воз­мож­но, что кар­фа­ген­ские план­та­ции в Сици­лии слу­жи­ли образ­цом еще для древ­ней­ших рим­ских земле­вла­дель­цев, и, быть может, даже возде­лы­ва­ние пше­ни­цы наряду с пол­бой, введен­ное в сель­ском хозяй­стве, по мне­нию Варро­на, неза­дол­го до эпо­хи децем­ви­ров, нахо­ди­лось в свя­зи с этим изме­нен­ным спо­со­бом возде­лы­ва­ния полей. Еще труд­нее решить, в какой мере была в ту эпо­ху рас­про­стра­не­на эта хозяй­ст­вен­ная систе­ма; но что она еще не была в ту пору общим пра­ви­лом и еще не успе­ла погло­тить сосло­вие ита­лий­ских кре­стьян, об этом неоспо­ри­мо свиде­тель­ст­ву­ет исто­рия Ган­ни­ба­ло­вой вой­ны. Но повсюду, где она при­ме­ня­лась, она уни­что­жа­ла преж­нюю кли­ен­те­лу, осно­ван­ную на выпро­шен­ном вла­де­нии, точ­но так же как нынеш­нее хозяй­ство воз­ник­ло боль­шею частью путем уни­что­же­ния кре­стьян­ских хозяйств и пре­вра­ще­ния плу­го­вых участ­ков в бар­ские поля. Не под­ле­жит ника­ко­му сомне­нию, что имен­но уни­что­же­ние этой кли­ен­те­лы было одною из глав­ных при­чин стес­нен­но­го поло­же­ния мел­ких кре­стьян.

Внут­рен­ние сно­ше­ния в Ита­лии

О внут­рен­них сно­ше­ни­ях ита­ли­ков меж­ду собою нам ров­но ниче­го не гово­рят пись­мен­ные источ­ни­ки; толь­ко моне­ты дают нам об этом неко­то­рые ука­за­ния. Уже ранее было заме­че­но, что за исклю­че­ни­ем гре­че­ских горо­дов и этрус­ской Попу­ло­нии в Ита­лии вовсе не чека­ни­ли монет в тече­ние трех пер­вых сто­ле­тий от осно­ва­ния Рима и что сред­ст­вом для мены слу­жи­ли сна­ча­ла рога­тый скот, а потом медь по весу. К эпо­хе, о кото­рой теперь идет речь, отно­сит­ся пере­ход ита­ли­ков от мено­вой систе­мы к денеж­ной, при­чем вна­ча­ле, конеч­но, при­дер­жи­ва­лись гре­че­ских образ­цов. Меж­ду тем, обсто­я­тель­ства сло­жи­лись так, что в сред­ней Ита­лии слу­жи­ла метал­лом для монет медь, а не сереб­ро, и монет­ной еди­ни­цей слу­жи­ла преж­няя еди­ни­ца цен­но­сти — фунт меди; в свя­зи с этим сто­я­ло то, что там моне­ту отли­ва­ли, а не чека­ни­ли, пото­му что для таких боль­ших и тяже­лых кус­ков метал­ла вся­кое клей­мо ока­за­лось бы недо­ста­точ­ным. Тем не менее, как кажет­ся, уже иско­ни суще­ст­во­ва­ло неиз­мен­но уста­нов­лен­ное соот­но­ше­ние меж­ду медью и сереб­ром (250 : 1) и сооб­раз­но с ним выпус­ка­лась мед­ная моне­та, так что, напри­мер, в Риме боль­шой кусок меди, назы­вав­ший­ся ассом, рав­нял­ся по цене одно­му скру­пу­лу (= ¹∕₂₈₈ фун­та) сереб­ра. В исто­ри­че­ском отно­ше­нии более заме­ча­те­лен тот факт, что ита­лий­ские моне­ты, по всей веро­ят­но­сти, вели свое нача­ло из Рима и имен­но от децем­ви­ров, кото­рые нашли в зако­но­да­тель­стве Соло­на обра­зец и для регу­ли­ро­ва­ния монет­ной систе­мы. Из Рима эти моне­ты рас­про­стра­ни­лись в неко­то­рых латин­ских, этрус­ских, умбрий­ских и восточ­но­и­та­лий­ских общи­нах, что слу­жит ясным дока­за­тель­ст­вом того, что Рим зани­мал в Ита­лии пре­об­ла­даю­щее поло­же­ние уже с.353 с нача­ла IV века [ок. 350 г.]. Так как все эти общи­ны были фор­маль­но неза­ви­си­мы одна от дру­гой, то и монет­ная систе­ма была у каж­дой из них мест­ная, и каж­дая терри­то­рия состав­ля­ла осо­бый монет­ный округ; одна­ко типы мед­ных монет в сред­ней и север­ной Ита­лии под­хо­дят под три груп­пы, в пре­де­лах кото­рых, как кажет­ся, счи­та­лись оди­на­ко­вы­ми те моне­ты, кото­рые были в общем употреб­ле­нии. Это были, во-пер­вых, моне­ты этрус­ских и умбрий­ских горо­дов, нахо­див­ших­ся на севе­ре от Цими­ний­ско­го леса, во-вто­рых, моне­ты Рима и Лаци­у­ма, в-третьих, моне­ты восточ­но­го побе­ре­жья. Что рим­ские моне­ты были урав­не­ны с сереб­ром по весу, уже было заме­че­но ранее; напро­тив того, моне­ты ита­лий­ско­го восточ­но­го побе­ре­жья были при­веде­ны в опре­де­лен­ное соот­но­ше­ние с теми сереб­ря­ны­ми моне­та­ми, кото­рые были исста­ри в ходу в южной Ита­лии и тип кото­рых был усво­ен не толь­ко приш­лы­ми пле­ме­на­ми — брет­ти­я­ми, лукан­ца­ми, нолан­ца­ми, но даже нахо­див­ши­ми­ся там латин­ски­ми коло­ни­я­ми, как напри­мер Кале­сом и Суэс­сой, и даже сами­ми рим­ля­на­ми для их ниж­не­ита­лий­ских вла­де­ний. Соот­вет­ст­вен­но это­му и ита­лий­ская внут­рен­няя тор­гов­ля долж­на была рас­па­дать­ся на те же обла­сти, кото­рые сно­си­лись друг с дру­гом напо­до­бие чуже­зем­ных наро­дов.

Замор­ская тор­гов­ля

В обла­сти замор­ской тор­гов­ли в эту эпо­ху все еще суще­ст­во­ва­ли или, вер­нее, имен­но тогда воз­ник­ли те сици­лий­ско-латин­ские, этрус­ско-атти­че­ские и адри­а­ти­ко-тарен­тин­ские тор­го­вые сно­ше­ния, о кото­рых было упо­мя­ну­то ранее; поэто­му и к этой эпо­хе могут быть отне­се­ны те фак­ты, кото­рые обык­но­вен­но при­во­дят­ся без ука­за­ния вре­ме­ни и кото­рые были нами соеди­не­ны в одно целое при опи­са­нии пред­ше­ст­во­вав­шей эпо­хи. И здесь самые ясные ука­за­ния мож­но извле­кать из монет. Подоб­но тому, как чекан­ка этрус­ских сереб­ря­ных денег по атти­че­ско­му образ­цу и при­ток ита­лий­ской, в осо­бен­но­сти латин­ской, меди в Сици­лию свиде­тель­ст­ву­ют о двух пер­вых тор­го­вых путях, так и толь­ко что упо­мя­ну­тое урав­не­ние вели­ко­гре­че­ских сереб­ря­ных денег с пицен­ской и апу­лий­ской мед­ной моне­той свиде­тель­ст­ву­ет, наряду со мно­же­ст­вом дру­гих ука­за­ний, об ожив­лен­ных тор­го­вых сно­ше­ни­ях ниж­не­ита­лий­ских гре­ков, в осо­бен­но­сти тарен­тин­цев, с восточ­но-ита­лий­ским побе­ре­жьем. Напро­тив того, преж­ние более ожив­лен­ные тор­го­вые сно­ше­ния лати­нов с кап­ман­ски­ми гре­ка­ми, как кажет­ся, постра­да­ли от пере­се­ле­ния сабел­лов и не име­ли боль­шо­го зна­че­ния в тече­ние пер­вых полу­то­ра­ста лет суще­ст­во­ва­ния рес­пуб­ли­ки; а тот факт, что жив­шие в Капуе и в Кумах сам­ни­ты отка­за­лись снаб­дить рим­лян хле­бом во вре­мя голо­да 343 г. [411 г.], слу­жит дока­за­тель­ст­вом того, как изме­ни­лись отно­ше­ния меж­ду Лаци­у­мом и Кам­па­ни­ей, пока в нача­ле V века [ок. 350 г.], бла­го­да­ря успе­хам рим­ско­го ору­жия, эти отно­ше­ния не были вос­ста­нов­ле­ны и не сде­ла­лись еще более тес­ны­ми. Что каса­ет­ся част­но­стей, то мы можем упо­мя­нуть как об одном из немно­гих хро­но­ло­ги­че­ски опре­де­лен­ных фак­тов, отно­ся­щих­ся к исто­рии рим­ских тор­го­вых сно­ше­ний, о той подроб­но­сти, извле­чен­ной из арде­ат­ской хро­ни­ки, что в 454 г. [300 г.] при­был из Сици­лии в Ардею пер­вый бра­до­брей; мы так­же можем на мину­ту оста­но­вить наше вни­ма­ние на рас­кра­шен­ной гли­ня­ной посуде, кото­рая шла в Лука­нию, Кам­па­нию и Этру­рию пре­иму­ще­ст­вен­но из Атти­ки, но так­же и из Кер­ки­ры и из Сици­лии и употреб­ля­лась там на укра­ше­ние могиль­ных скле­пов. Об этом про­мыс­ле до нас слу­чай­но дошло более сведе­ний, чем о каком-либо дру­гом пред­ме­те замор­ской тор­гов­ли. Нача­ло вво­за этих про­из­веде­ний может быть отне­се­но с.354 ко вре­ме­ни изгна­ния Тарк­ви­ни­ев, так как очень ред­ко нахо­ди­мые в Ита­лии сосуды древ­ней­ше­го сти­ля были, по всей веро­ят­но­сти, рас­кра­ше­ны во вто­рой поло­вине III века от осно­ва­ния Рима [ок. 500—450 гг.], меж­ду тем как чаще встре­чаю­щи­е­ся сосуды в более стро­гом сти­ле при­над­ле­жат пер­вой поло­вине IV века [ок. 450—400 гг.], сосуды самые совер­шен­ные по кра­со­те при­над­ле­жат вто­рой поло­вине IV века [ок. 400—350 гг.], а огром­ное коли­че­ство дру­гих сосудов, неред­ко заме­ча­тель­ных вели­ко­ле­пи­ем и вели­чи­ной, но ред­ко отли­чаю­щих­ся изя­ще­ст­вом отдел­ки, долж­но быть отне­се­но к сле­дую­ще­му веку [ок. 350—250 гг.]. И это обык­но­ве­ние укра­шать гроб­ни­цы было заим­ст­во­ва­но ита­ли­ка­ми от элли­нов; но скром­ные сред­ства гре­ков и их тон­кий вкус не поз­во­ля­ли это­му обык­но­ве­нию выхо­дить из тес­ных рамок, меж­ду тем как в Ита­лии оно было рас­ши­ре­но далее сво­их пер­во­на­чаль­ных и при­стой­ных пре­де­лов с вар­вар­ской рос­ко­шью и с вар­вар­ской рас­то­чи­тель­но­стью. Зна­ме­на­те­лен и тот факт, что эта рос­кошь встре­ча­ет­ся в Ита­лии толь­ко в стра­нах эллин­ской полу­куль­ту­ры; а тот, кто уме­ет раз­би­рать такие пись­ме­на, най­дет в слу­жив­ших руд­ни­ка­ми для наших музеев этрус­ских и кам­пан­ских клад­би­щах крас­но­ре­чи­вые ком­мен­та­рии к древним рас­ска­зам об этрус­ской и кам­пан­ской полу­об­ра­зо­ван­но­сти, зады­хав­шей­ся от богат­ства и от высо­ко­ме­рия. Напро­тив того, про­стота сам­нит­ских нра­вов во все вре­ме­на чуж­да­лась этой без­рас­суд­ной рос­ко­ши; незна­чи­тель­ное раз­ви­тие тор­го­вых сно­ше­ний и город­ской жиз­ни у сам­ни­тов обна­ру­жи­ва­ет­ся столь­ко же в отсут­ст­вии гре­че­ских могиль­ных укра­ше­ний, сколь­ко в отсут­ст­вии нацио­наль­ной сам­нит­ской моне­ты. Еще зна­чи­тель­нее тот факт, что с эти­ми могиль­ны­ми укра­ше­ни­я­ми почти вовсе не был зна­ком и Лаци­ум, несмот­ря на то, что он не менее Этру­рии и Кам­па­нии был бли­зок к гре­кам и нахо­дил­ся с ними в самых тес­ных тор­го­вых сно­ше­ни­ях. В осо­бен­но­сти ввиду того, что один Пре­не­сте отли­чал­ся совер­шен­но свое­об­раз­ным устрой­ст­вом гроб­ниц, мож­но счи­тать более неже­ли веро­ят­ным, что при­веден­ный факт сле­ду­ет при­пи­сать вли­я­нию стро­гих рим­ских нра­вов или, пожа­луй, вли­я­нию суро­вой рим­ской поли­ции. В самой тес­ной с ним свя­зи нахо­дят­ся как ранее упо­мя­ну­тые запре­ще­ния, кото­рые были нало­же­ны еще зако­на­ми «Две­на­дца­ти таб­лиц» на пур­пу­ро­вые гро­бо­вые покро­вы и на золотые укра­ше­ния, кото­ры­ми окру­жа­ли мерт­вых, так и изгна­ние из домаш­не­го хозяй­ства сереб­ря­ной посуды, за исклю­че­ни­ем солон­ки и жерт­вен­но­го ков­ша, насколь­ко это­го мож­но было достиг­нуть стро­го­стью нра­вов и стра­хом, кото­рый вну­ша­ли цен­зор­ские пори­ца­ния; и в архи­тек­ту­ре мы нахо­дим такую же непри­язнь как к гру­бой, так и к изящ­ной рос­ко­ши. Одна­ко, хотя в Риме, бла­го­да­ря таким вли­я­ни­ям, внеш­няя про­стота и сохра­ня­лась долее, неже­ли в Воль­си­ни­ях и Капуе, но из это­го не сле­ду­ет делать заклю­че­ние о ничто­же­стве его тор­гов­ли и про­мыш­лен­но­сти, исста­ри слу­жив­ших наряду с зем­леде­ли­ем осно­вой для его бла­го­со­сто­я­ния; напро­тив того, и на них отра­зи­лось новое гос­под­ст­ву­ю­щее поло­же­ние, кото­ро­го достиг Рим.

Рим­ское капи­та­ли­сти­че­ское хозяй­ство

В Риме дело не дошло до раз­ви­тия насто­я­ще­го город­ско­го сред­не­го сосло­вия, т. е. сосло­вия неза­ви­си­мых ремес­лен­ни­ков и тор­гов­цев. При­чи­ной это­го было суще­ст­во­ва­ние рабов наряду с рано обна­ру­жив­шей­ся чрез­мер­ной цен­тра­ли­за­ци­ей капи­та­лов. В древ­но­сти было обык­но­вен­ным явле­ни­ем и в сущ­но­сти неиз­беж­ным послед­ст­ви­ем суще­ст­во­ва­ния раб­ства, что мел­ки­ми город­ски­ми ремес­ла­ми зани­ма­лись или рабы, полу­чив­шие от сво­их гос­под сред­ства для ремес­ла или тор­гов­ли, или же воль­ноот­пу­щен­ни­ки, кото­рым их преж­ний гос­по­дин очень часто давал необ­хо­ди­мый для пред­при­я­тия с.355 капи­тал и от кото­рых он тре­бо­вал посто­ян­ной доли, а неред­ко и поло­ви­ны бары­шей. Не под­ле­жит сомне­нию, что в Риме посто­ян­но уси­ли­ва­лось раз­ви­тие мел­ких пред­при­я­тий и мел­кой тор­гов­ли; даже есть ука­за­ния на то, что в Риме начи­на­ли сосре­дото­чи­вать­ся те про­мыс­лы, кото­рые слу­жат к удо­вле­тво­ре­нию рос­ко­ши, свой­ст­вен­ной боль­шим горо­дам; так, напри­мер фико­рон­ский туа­лет­ный лар­чик был сде­лан в V веке от осно­ва­ния горо­да [ок. 350—250 гг.] пре­не­стин­ским масте­ром и про­дан в Пре­не­сте, но был сде­лан в Риме⁷. Но и чистая при­быль от мел­кой про­мыш­лен­но­сти посту­па­ла боль­шею частью в кас­сы круп­ных тор­гов­цев; поэто­му сред­ний класс про­мыш­лен­ни­ков и тор­гов­цев не мог раз­вить­ся в соот­вет­ст­ву­ю­щем раз­ме­ре. С дру­гой сто­ро­ны, опто­вые тор­гов­цы и круп­ные про­мыш­лен­ни­ки почти ничем не отли­ча­лись от круп­ных земле­вла­дель­цев. При­чи­ной это­го было, во-пер­вых, то, что круп­ные земле­вла­дель­цы с древ­них пор зани­ма­лись тор­го­вы­ми обо­рота­ми и были капи­та­ли­ста­ми и что в их руках сосре­дото­чи­ва­лись ссуды под обес­пе­че­ния, опто­вая тор­гов­ля, постав­ки и работы для государ­ства. С дру­гой сто­ро­ны, так как земле­вла­де­ние име­ло огром­ное нрав­ст­вен­ное зна­че­ние в рим­ской рес­пуб­ли­ке и с ним было свя­за­но исклю­чи­тель­ное обла­да­ние поли­ти­че­ски­ми пра­ва­ми, под­верг­ше­е­ся неко­то­рым огра­ни­че­ни­ям лишь в кон­це этой эпо­хи, то не под­ле­жит сомне­нию, что уже в ту пору счаст­ли­вый спе­ку­лянт затра­чи­вал часть сво­его капи­та­ла на при­об­ре­те­ние недви­жи­мо­сти. И из того, что осед­лым воль­ноот­пу­щен­ни­кам были пре­до­став­ле­ны поли­ти­че­ские пре­иму­ще­ства, доста­точ­но ясно вид­но, что рим­ские государ­ст­вен­ные люди ста­ра­лись этим путем умень­шить опас­ный класс бога­тых людей, не имев­ших недви­жи­мой соб­ст­вен­но­сти.

Раз­ви­тие Рима в каче­стве боль­шо­го горо­да

Одна­ко, несмот­ря на то, что в Риме не обра­зо­ва­лось ни зажи­точ­но­го город­ско­го сред­не­го сосло­вия, ни стро­го замкну­то­го клас­са капи­та­ли­стов, он все более и более при­об­ре­тал харак­тер боль­шо­го горо­да. На это ясно ука­зы­ва­ет воз­рас­таю­щее чис­ло сте­кав­ших­ся в сто­ли­цу рабов, как это вид­но по очень опас­но­му заго­во­ру, состав­лен­но­му раба­ми в 335 г. [419 г.], и в осо­бен­но­сти огром­ное чис­ло воль­ноот­пу­щен­ни­ков, при­сут­ст­вие кото­рых ста­но­ви­лось все более и более неудоб­ным и опас­ным, как это вид­но из того, что в 397 г. [357 г.] отпу­ще­ние рабов на волю было обло­же­но нало­гом, а в 450 г. [304 г.] были огра­ни­че­ны поли­ти­че­ские пра­ва воль­ноот­пу­щен­ни­ков. При­чи­ной тако­го поло­же­ния дел было не толь­ко то, что боль­шин­ство отпу­щен­ных на волю рабов по необ­хо­ди­мо­сти посвя­ща­ло себя про­мыш­лен­но­сти или тор­гов­ле, но и то, что самое отпу­ще­ние рабов на волю было у рим­лян, как мы заме­ти­ли ранее, не столь­ко делом вели­ко­ду­шия, сколь­ко про­мыш­лен­ной спе­ку­ля­ци­ей, так как для рабо­вла­дель­ца неред­ко было выгод­нее иметь долю в про­мыш­лен­ных или тор­го­вых пред­при­я­ти­ях воль­ноот­пу­щен­ни­ка, чем при­сва­и­вать себе весь зара­боток раба. Поэто­му отпу­ще­ние рабов на волю ста­но­ви­лось все более и более частым явле­ни­ем, по мере того как уси­ли­ва­лась про­мыш­лен­ная и тор­го­вая дея­тель­ность рим­лян.

Таким же ука­за­ни­ем на уси­лив­ше­е­ся зна­че­ние город­ской жиз­ни в Риме слу­жит силь­ное раз­ви­тие город­ской поли­ции. Боль­шею частью к тому же вре­ме­ни отно­сят­ся поста­нов­ле­ния о разде­ле­нии горо­да меж­ду четырь­мя эди­ла­ми на четы­ре поли­цей­ских окру­га и при­ня­тые с.356 эти­ми эди­ла­ми меры для столь же важ­но­го, сколь и труд­но­го содер­жа­ния в долж­ном поряд­ке сети малых и боль­ших сточ­ных кана­лов, про­веден­ных по все­му горо­ду, рав­но как пуб­лич­ных зда­ний и пло­ща­дей, для очист­ки и моще­ния улиц, для уни­что­же­ния гро­зя­щих раз­ру­ше­ни­ем зда­ний, опас­ных живот­ных и зло­во­ния, для уда­ле­ний эки­па­жей, кро­ме вечер­ней и ноч­ной поры, и вооб­ще для под­дер­жа­ния бес­пре­пят­ст­вен­ных сооб­ще­ний, для посто­ян­но­го снаб­же­ния глав­но­го город­ско­го рын­ка хоро­шим и деше­вым хле­бом, для уни­что­же­ния вред­ных для здо­ро­вья това­ров и фаль­ши­вых мер и весов и для тща­тель­но­го над­зо­ра за баня­ми, каба­ка­ми и дома­ми тер­пи­мо­сти. По стро­и­тель­ной части в цар­ском пери­о­де и в осо­бен­но­сти в эпо­ху вели­ких заво­е­ва­ний было сде­ла­но едва ли не более, чем в тече­ние двух пер­вых веков рес­пуб­ли­ки. Такие соору­же­ния, как хра­мы на Капи­то­лии и на Авен­тине и боль­шой цирк, мог­ли вну­шить береж­ли­вым город­ским пра­ви­те­лям такое же отвра­ще­ние, как и отбы­вав­шим трудо­вые повин­но­сти граж­да­нам, и досто­ин вни­ма­ния тот факт, что едва ли не самое зна­чи­тель­ное соору­же­ние вре­мен рес­пуб­ли­ки до нача­ла сам­нит­ских войн — храм Цере­ры под­ле цир­ка — было делом Спу­рия Кас­сия (261) [493 г.], кото­рый во мно­гих отно­ше­ни­ях пытал­ся вер­нуть­ся к тра­ди­ци­ям цар­ской эпо­хи. И рос­кошь в част­ной жиз­ни сдер­жи­ва­лась власт­во­вав­шей в Риме ари­сто­кра­ти­ей с такой стро­го­стью, до кото­рой конеч­но нико­гда не дошла бы цар­ская власть при более про­дол­жи­тель­ном суще­ст­во­ва­нии.

Раз­ви­тие стро­и­тель­но­го искус­ства

Но в кон­це кон­цов и сена­ту ста­ло не по силам идти про­тив тре­бо­ва­ний сво­его вре­ме­ни. Аппий Клав­дий был тем, кто в досто­па­мят­ную эпо­ху сво­его цен­зор­ства (442) [312 г.] отло­жил в сто­ро­ну уста­ре­лую кре­стьян­скую систе­му береж­ли­во­сти и научил сво­их граж­дан тра­тить обще­ст­вен­ные сред­ства достой­ным обра­зом. Он поло­жил нача­ло той гран­ди­оз­ной систе­ме обще­ст­вен­ных соору­же­ний, кото­рая луч­ше все­го дру­го­го оправ­ды­ва­ла воен­ные успе­хи Рима с точ­ки зре­ния народ­но­го бла­го­со­сто­я­ния и кото­рая до насто­я­ще­го вре­ме­ни дает в сво­их раз­ва­ли­нах неко­то­рое поня­тие о вели­чии Рима даже тем тыся­чам людей, кото­рые нико­гда не про­чли ни одной стра­ни­цы из рим­ской исто­рии. Рим­ское государ­ство было обя­за­но ему про­веде­ни­ем пер­во­го боль­шо­го воен­но­го шос­се, а город Рим — пер­вым водо­про­во­дом. Идя по следам Клав­дия, рим­ский сенат обвил Ита­лию сетью тех дорог и кре­по­стей, соору­же­ние кото­рых было ранее опи­са­но и без кото­рых не может дер­жать­ся ника­кая воен­ная геге­мо­ния, как это дока­зы­ва­ет исто­рия всех воен­ных дер­жав, начи­ная со вре­мен Ахе­ме­нидов и вплоть до вре­мен того, кто про­вел доро­гу через Сим­плон. По при­ме­ру Клав­дия Маний Курий постро­ил вто­рой город­ской водо­про­вод на отня­тую у Пир­ра добы­чу (482) [272 г.], а за несколь­ко лет перед тем (464) [290 г.] употре­бил достав­лен­ные успеш­ной сабин­ской вой­ной сред­ства на рас­ши­ре­ние рус­ла реки Вели­но в том месте, где она впа­да­ет выше Тер­ни в Неру; это было сде­ла­но Кури­ем с целью очи­стить на осу­шен­ной таким обра­зом пре­крас­ной долине Рие­ти место для боль­шой граж­дан­ской коло­нии и вме­сте с тем при­об­ре­сти для само­го себя скром­ный уча­сток пахот­ной зем­ли. Такие соору­же­ния затме­ва­ли даже в гла­зах разум­ных людей бес­цель­ное вели­ко­ле­пие эллин­ских хра­мов. И в житей­ской обста­нов­ке граж­дан про­изо­шла пере­ме­на. При­бли­зи­тель­но во вре­ме­на Пир­ра нача­ла появ­лять­ся у рим­лян за сто­лом сереб­ря­ная посуда⁸, а гон­то­вые кры­ши ста­ли, по сло­вам с.357 лето­пис­цев, исче­зать в Риме с 470 г. [284 г.]. Новая сто­ли­ца Ита­лии нако­нец мало-пома­лу сбро­си­ла с себя внеш­ний вид дерев­ни и нача­ла укра­шать­ся, хотя в ту пору еще не суще­ст­во­ва­ло обык­но­ве­ния сни­мать укра­ше­ния хра­мов в заво­е­ван­ных горо­дах и пере­во­зить их в Рим, но зато уже кра­со­ва­лись на ора­тор­ской три­буне сре­ди город­ской пло­ща­ди носы отня­тых у Анция галер, а в дни обще­ст­вен­ных празд­неств выстав­ля­лись вдоль лавоч­ных пала­ток на рын­ке отде­лан­ные золо­том щиты, кото­рые были подо­бра­ны на полях сра­же­ний в Сам­ни­у­ме. В осо­бен­но­сти штраф­ные сбо­ры употреб­ля­лись на моще­ние дорог внут­ри и вне горо­да или на построй­ку и укра­ше­ние обще­ст­вен­ных зда­ний. Тянув­ши­е­ся на двух сто­ро­нах рын­ка дере­вян­ные лав­ки мяс­ни­ков были заме­не­ны камен­ным гале­ре­я­ми менял сна­ча­ла со сто­ро­ны Пала­ти­на, а потом и с той сто­ро­ны, кото­рая обра­ще­на к Кари­нам; таким обра­зом, эта пло­щадь пре­вра­ти­лась в рим­скую бир­жу. Частью в зам­ке, частью на город­ской пло­ща­ди были постав­ле­ны ста­туи зна­ме­ни­тых людей про­шло­го вре­ме­ни — царей, жре­цов, геро­ев леген­дар­ной эпо­хи и гре­че­ско­го гостя, позна­ко­мив­ше­го децем­ви­ров с содер­жа­ни­ем зако­нов Соло­на, а так­же почет­ные колон­ны и памят­ни­ки в честь вели­ких народ­ных вождей, победив­ших вей­ен­тов, лати­нов и сам­ни­тов, в честь послов, погиб­ших при испол­не­нии воз­ло­жен­ных на них пору­че­ний, в честь бога­тых жен­щин, употре­бив­ших свое богат­ство на обще­ст­вен­ную поль­зу, и даже в честь про­слав­лен­ных гре­че­ских муд­ре­цов и геро­ев, как напри­мер Пифа­го­ра и Алки­ви­а­да. Таким обра­зом, когда рим­ская общи­на сде­ла­лась вели­кой дер­жа­вой, и Рим сде­лал­ся боль­шим горо­дом.

Курс сереб­ра

Нако­нец, в каче­стве гла­вы рим­ско-ита­лий­ско­го сою­за Рим не толь­ко всту­пил в систе­му орга­ни­зо­ван­ных по эллин­ско­му образ­цу государств, но так­же усво­ил эллин­скую денеж­ную и монет­ную систе­му. До той поры общи­ны север­ной и сред­ней Ита­лии, за немно­ги­ми исклю­че­ни­я­ми, чека­ни­ли толь­ко мед­ную моне­ту; напро­тив того, горо­да южной Ита­лии чека­ни­ли пре­иму­ще­ст­вен­но сереб­ря­ную моне­ту, так что в Ита­лии было столь­ко монет­ных еди­ниц и монет­ных систем, сколь­ко было суве­рен­ных общин. В 485 г. [269 г.] все эти монет­ные систе­мы были сведе­ны к чекан­ке толь­ко мел­кой моне­ты; для всей Ита­лии был уста­нов­лен общий денеж­ный курс, и чекан­ка ходя­чей моне­ты была сосре­дото­че­на в Риме; толь­ко в Капуе оста­лась в ходу ее преж­няя сереб­ря­ная моне­та, кото­рая хотя и выпус­ка­лась под рим­ским назва­ни­ем, но чека­ни­лась по иной про­бе. Новая монет­ная систе­ма была осно­ва­на на том же соот­но­ше­нии меж­ду дву­мя метал­ла­ми, какое было издав­на уста­нов­ле­но зако­ном; общей монет­ной еди­ни­цей была при­зна­на моне­та в десять не фун­то­вых, а сведен­ных к тре­ти фун­та ассов, или дина­рий, кото­рый медью весил 3, а сереб­ром ¹∕₇₂ рим­ско­го фун­та, т. е. немно­го более атти­че­ской драх­мы. Пер­во­на­чаль­но чека­ни­лась пре­иму­ще­ст­вен­но мед­ная моне­та, а самые древ­ние сереб­ря­ные дина­рии чека­ни­лись, по всей веро­ят­но­сти, пре­иму­ще­ст­вен­но для ниж­ней Ита­лии и для тор­го­вых сно­ше­ний с чужи­ми кра­я­ми. Но подоб­но тому как победы рим­лян над Пирром и над тарен­тин­ца­ми и отправ­ка рим­ско­го посоль­ства в Алек­сан­дрию долж­ны были заста­вить при­за­ду­мать­ся гре­че­ских государ­ст­вен­ных людей того вре­ме­ни, так и даль­но­вид­ные гре­че­ские тор­гов­цы долж­ны были с.358 подо­зри­тель­но смот­реть на эти новые рим­ские драх­мы; это были моне­ты, кото­рые конеч­но каза­лись пло­хи­ми и неизящ­ны­ми в срав­не­нии с тогдаш­ни­ми чрез­вы­чай­но кра­си­вы­ми моне­та­ми Пир­ра и сици­лий­цев, но кото­рые, тем не менее, вовсе не были таким же раб­ским под­ра­жа­ни­ем, как древ­ние моне­ты вар­ва­ров, не похо­жие одна на дру­гую ни по весу, ни по про­бе; напро­тив того, по сво­ей само­сто­я­тель­ной и доб­ро­со­вест­ной чекан­ке они мог­ли с само­го нача­ла стать на одном уровне со вся­ки­ми гре­че­ски­ми моне­та­ми.

Рас­ши­ре­ние латин­ской нацио­наль­но­сти

Итак, если мы оста­вим в сто­роне раз­ви­тие государ­ст­вен­ных учреж­де­ний и народ­ные рас­при из-за вла­ды­че­ства и сво­бо­ды, вол­но­вав­шие всю Ита­лию и в осо­бен­но­сти Рим со вре­ме­ни изгна­ния рода Тарк­ви­ни­ев до поко­ре­ния сам­ни­тов и ита­лий­ских гре­ков, и если мы обра­тим наши взо­ры на более мир­ные обла­сти чело­ве­че­ско­го суще­ст­во­ва­ния, так­же под­чи­ня­ю­щи­е­ся зако­нам исто­ри­че­ской необ­хо­ди­мо­сти, то мы и здесь повсюду най­дем следы вли­я­ния тех же вели­ких собы­тий, бла­го­да­ря кото­рым рим­ское граж­дан­ство раз­би­ло око­вы, нало­жен­ные на него родо­вой зна­тью, а бога­тое раз­но­об­ра­зие суще­ст­во­вав­ших в Ита­лии нацио­наль­ных куль­тур посте­пен­но исчез­ло для того, чтобы обо­га­тить собою толь­ко один народ. Хотя исто­рик и не обя­зан про­следить вели­кий ход собы­тий во всем бес­ко­неч­ном раз­но­об­ра­зии инди­виду­аль­ных фак­тов, все-таки он не выхо­дит из пре­де­лов сво­ей зада­чи, когда извле­ка­ет из отры­воч­ных пре­да­ний неко­то­рые ука­за­ния на самые важ­ные пере­ме­ны, про­ис­шед­шие в эту эпо­ху в народ­ной жиз­ни ита­ли­ков. Если при этом все, что каса­ет­ся Рима, еще более преж­не­го высту­па­ет на пер­вый план, то при­чи­на это­го заклю­ча­ет­ся не в одних толь­ко слу­чай­ных про­бе­лах в дошед­ших до нас сведе­ни­ях; неиз­беж­ным послед­ст­ви­ем ново­го поли­ти­че­ско­го поло­же­ния Рима было то, что латин­ская нацио­наль­ность все более и более затме­ва­ла все дру­гие ита­лий­ские пле­ме­на. Уже ранее было нами заме­че­но, что в эту эпо­ху нача­ли рома­ни­зи­ро­вать­ся сосед­ние стра­ны — южная Этру­рия, Сабин­ская область, стра­на воль­сков, о чем свиде­тель­ст­ву­ют почти совер­шен­ное отсут­ст­вие памят­ни­ков ста­рин­ных мест­ных диа­лек­тов и най­ден­ные в этих стра­нах очень древ­ние рим­ские над­пи­си; что лати­ни­за­ция сред­ней Ита­лии уже в ту пору была ясно осо­знан­ной целью рим­ской поли­ти­ки, вид­но из того фак­та, что в кон­це это­го пери­о­да саби­нам были пре­до­став­ле­ны пра­ва пол­но­го рим­ско­го граж­дан­ства. Разда­вав­ши­е­ся во всей Ита­лии земель­ные участ­ки и рас­сы­пан­ные по всей стране коло­нии слу­жи­ли для латин­ско­го пле­ме­ни аван­по­ста­ми не в одном толь­ко воен­ном отно­ше­нии: они были так­же про­вод­ни­ка­ми латин­ско­го язы­ка и латин­ской нацио­наль­но­сти. Лати­ни­за­ция ита­ли­ков едва ли име­лась в виду уже в то вре­мя, напро­тив того, рим­ский сенат, как кажет­ся, с наме­ре­ни­ем под­дер­жи­вал раз­ли­чия меж­ду латин­ской нацио­наль­но­стью и все­ми осталь­ны­ми; так, напри­мер, он еще не раз­ре­шал кам­пан­ским полу­граж­дан­ским общи­нам вво­дить латин­ский язык в офи­ци­аль­ное употреб­ле­ние. Одна­ко есте­ствен­ные послед­ст­вия совер­шив­ших­ся фак­тов более могу­ще­ст­вен­ны, чем самое могу­ще­ст­вен­ное пра­ви­тель­ство; вме­сте с латин­ским наро­дом его язык и нра­вы при­об­ре­ли пер­вен­ство в Ита­лии, а затем нача­ли под­ка­пы­вать­ся под осталь­ные нацио­наль­ные осо­бен­но­сти ита­ли­ков.

Уси­ле­ние элли­низ­ма в Ита­лии

В то же вре­мя, с дру­гой сто­ро­ны, на эти ита­лий­ские народ­но­сти стал вли­ять элли­низм, пре­вос­ход­ство кото­ро­го име­ло дру­гое осно­ва­ние. Имен­но в ту пору гре­ки нача­ли созна­вать свое умст­вен­ное пре­вос­ход­ство над дру­ги­ми наро­да­ми и ста­ли рас­про­стра­нять свое вли­я­ние во все сто­ро­ны. Это­го вли­я­ния не избег­ла с.359 и Ита­лия. Самым заме­ча­тель­ным явле­ни­ем в этом смыс­ле было то, что Апу­лия с V века от осно­ва­ния Рима [ок. 350—250 гг.] мало-пома­лу отвык­ла от сво­его вар­вар­ско­го диа­лек­та и неза­мет­ным обра­зом элли­ни­зи­ро­ва­лась. Это совер­ши­лось, так же как в Македо­нии и в Эпи­ре, не посред­ст­вом коло­ни­за­ции, а посред­ст­вом циви­ли­за­ции, кото­рая, как кажет­ся, шла рука об руку с тарен­тин­ской сухо­пут­ной тор­гов­лей; в поль­зу это­го пред­по­ло­же­ния гово­рит по край­ней мере то, что нахо­див­ши­е­ся в дру­же­ст­вен­ных с тарен­тин­ца­ми сно­ше­ни­ях педи­ку­лы и дав­нии элли­ни­зи­ро­ва­лись пол­нее, чем жив­шие в более близ­ком сосед­стве с тарен­тин­ца­ми, но посто­ян­но с ними враж­до­вав­шие сал­лен­тин­цы, и что рань­ше дру­гих элли­ни­зи­ро­вав­ши­е­ся горо­да, как напри­мер Арпий, лежа­ли не у моря. Что на Апу­лию эллин­ский дух имел более силь­ное вли­я­ние, чем на какую-либо дру­гую ита­лий­скую область, объ­яс­ня­ет­ся частью гео­гра­фи­че­ским поло­же­ни­ем Апу­лии, частью незна­чи­тель­ным в ней раз­ви­ти­ем соб­ст­вен­ной нацио­наль­ной куль­ту­ры, частью так­же тем, что по сво­ей нацио­наль­но­сти апу­лий­цы были более близ­ки к гре­че­ско­му пле­ме­ни, чем какое-либо дру­гое из осталь­ных ита­лий­ских пле­мен. Мы уже обра­ща­ли вни­ма­ние на тот факт, что хотя южные сабель­ские пле­ме­на заод­но с сира­куз­ски­ми тира­на­ми подав­ля­ли и иска­жа­ли элли­низм в Вели­кой Гре­ции, одна­ко вслед­ст­вие сопри­кос­но­ве­ний и сме­ше­ния с гре­ка­ми неко­то­рые из них, как напри­мер брет­тии и нолан­цы, ста­ли употреб­лять гре­че­ский язык наравне с тузем­ным, а неко­то­рые дру­гие, как, напри­мер, лукан­цы и частью кам­пан­цы, усво­и­ли гре­че­скую пись­мен­ность и гре­че­ские нра­вы. Стрем­ле­ние к подоб­но­му раз­ви­тию обна­ру­жи­ва­ет­ся и в Этру­рии в заме­ча­тель­ных, при­над­ле­жав­ших к этой эпо­хе вазах, в выдел­ке кото­рых Этру­рия сопер­ни­ча­ла с Кам­па­ни­ей и Лука­ни­ей; а хотя Лаци­ум и Сам­ний дер­жа­лись в сто­роне от элли­низ­ма, у них так­же не было недо­стат­ка в при­зна­ках начи­нав­ше­го­ся и посто­ян­но уси­ли­ваю­ще­го­ся вли­я­ния гре­че­ско­го обра­зо­ва­ния. Во всех отрас­лях рим­ско­го раз­ви­тия этой эпо­хи, в зако­но­да­тель­стве и в монет­ной систе­ме, в рели­гии, в скла­де народ­ных ска­за­ний, встре­ча­ют­ся гре­че­ские следы. Вооб­ще с нача­ла V века [ок. 350 г.], т. е. со вре­ме­ни заво­е­ва­ния Кам­па­нии, гре­че­ское вли­я­ние на рим­ский быт, по-види­мо­му, быст­ро и непре­рыв­но воз­рас­та­ло. К IV веку [ок. 450—350 гг.] при­над­ле­жит устрой­ство заме­ча­тель­ной и в линг­ви­сти­че­ском отно­ше­нии grae­cos­ta­sis — три­бу­ны на рим­ской пло­ща­ди для знат­ных гре­че­ских ино­зем­цев и пре­иму­ще­ст­вен­но для мас­са­лиотов. В сле­дую­щем веке лето­пи­си начи­на­ют упо­ми­нать о знат­ных рим­ля­нах, носив­ших гре­че­ские про­зви­ща, как напри­мер о Филип­пе, или по-рим­ски Пили­пе, о Филоне, Софе, Гип­сее. Про­ни­ка­ют гре­че­ские обы­чаи; так, напри­мер, появ­ля­ет­ся вовсе неита­лий­ское обык­но­ве­ние делать на гроб­ни­цах в честь усоп­ших над­пи­си, образ­чи­ком кото­рых может слу­жить самая древ­няя из извест­ных нам над­гроб­ных над­пи­сей — та, кото­рая сде­ла­на в честь Луция Сци­пи­о­на, быв­ше­го кон­су­лом в 456 г. [298 г.]; вво­дит­ся так­же незна­ко­мое ита­ли­кам обык­но­ве­ние воз­дви­гать без раз­ре­ше­ния общи­ны на пуб­лич­ных местах памят­ни­ки в честь пред­ков. Это­му поло­жил нача­ло вели­кий рефор­ма­тор Аппий Клав­дий, когда он раз­ве­сил в новом хра­ме Бел­ло­ны брон­зо­вые щиты с изо­бра­же­ни­ем и с вос­хва­ле­ни­я­ми сво­их пред­ков (442) [312 г.]; в 461 г. [293 г.] вво­дит­ся на рим­ском народ­ном празд­ни­ке обык­но­ве­ние разда­вать участ­ни­кам состя­за­ний паль­мо­вые вет­ви.

Гре­че­ские застоль­ные обы­чаи

Но все­го более замет­но гре­че­ское вли­я­ние на рим­ских застоль­ных обы­ча­ях: и обык­но­ве­ние не сидеть за сто­лом на ска­мьях, как это дела­лось преж­де, а обедать лежа на дива­нах, и пере­ме­ще­ние глав­ной тра­пезы с.360 с полу­дня на про­ме­жу­ток вре­ме­ни меж­ду дву­мя и тре­мя часа­ми дня по наше­му сче­ту вре­ме­ни, и при­сут­ст­вие на пируш­ках рас­по­ряди­те­лей, кото­рые боль­шей частью назна­ча­лись из гостей по жре­бию и на кото­рых лежа­ла обя­зан­ность ука­зы­вать гостям, что и когда они долж­ны пить, и пооче­ред­ное пение гостя­ми застоль­ных песен, кото­рые конеч­но были у рим­лян не ско­ли­я­ми, а вос­хва­ле­ни­я­ми пред­ков, — все это не суще­ст­во­ва­ло в Риме в древ­нюю пору, но недав­но было заим­ст­во­ва­но у гре­ков, так как во вре­ме­на Като­на эти обык­но­ве­ния были все­об­щи­ми и частью даже отжи­ва­ли. Поэто­му их введе­ние долж­но быть отне­се­но никак не поз­же чем к той эпо­хе, о кото­рой теперь идет речь. Так­же весь­ма заме­ча­тель­но соору­же­ние на рим­ской пло­ща­ди ста­туй «муд­рей­ше­му и храб­рей­ше­му из гре­ков», состо­яв­ше­е­ся во вре­мя сам­нит­ских войн по тре­бо­ва­нию пифий­ско­го Апол­ло­на; при этом выбор пал, оче­вид­но под вли­я­ни­ем сици­лий­цев или кам­пан­цев, на Пифа­го­ра и на Алки­ви­а­да — на спа­си­те­ля и Ган­ни­ба­ла запад­ных элли­нов. О том, как было рас­про­стра­не­но меж­ду знат­ны­ми рим­ля­на­ми зна­ние гре­че­ско­го язы­ка еще в V в. [ок. 350—250 гг.], свиде­тель­ст­ву­ет отправ­ка рим­ско­го посоль­ства в Тарент, где ора­тор-рим­ля­нин объ­яс­нял­ся если и не на самом чистом гре­че­ском язы­ке, то все-таки без пере­вод­чи­ка, и отправ­ка Кине­а­са в Рим. Едва ли мож­но сомне­вать­ся в том, что, начи­ная с V в. [ок. 350—250 гг.], все моло­дые рим­ляне, посвя­щав­шие себя государ­ст­вен­ным делам, при­об­ре­та­ли зна­ние тогдаш­не­го меж­ду­на­род­но­го и дипло­ма­ти­че­ско­го язы­ка. Итак, в умст­вен­ной сфе­ре элли­низм стре­мил­ся впе­ред так же неудер­жи­мо, как неудер­жи­мо стре­ми­лись рим­ляне к все­мир­но­му вла­ды­че­ству, а такие вто­ро­сте­пен­ные нации, как сам­нит­ская, кельт­ская, этрус­ская, будучи тес­ни­мы с двух сто­рон, посте­пен­но утра­чи­ва­ли и свою терри­то­рию и свою внут­рен­нюю силу.

Рим и рим­ляне того вре­ме­ни

Когда обе вели­кие нации достиг­ли выс­шей сту­пе­ни сво­его раз­ви­тия и ста­ли вли­ять одна на дру­гую то путем непри­яз­нен­ных столк­но­ве­ний, то путем дру­же­ских сно­ше­ний, тот­час рез­ко высту­пи­ла нару­жу их про­ти­во­по­лож­ность: пол­ное отсут­ст­вие вся­ко­го инди­виду­а­лиз­ма в ита­лий­ском и в осо­бен­но­сти в рим­ском харак­те­ре и бес­ко­неч­ное пле­мен­ное, мест­ное и лич­ное раз­но­об­ра­зие элли­низ­ма. Нет более вели­кой эпо­хи в исто­рии Рима, чем та, кото­рая обни­ма­ет про­ме­жу­ток вре­ме­ни от осно­ва­ния рим­ской рес­пуб­ли­ки до поко­ре­ния Ита­лии; в это вре­мя суще­ст­во­ва­ние рес­пуб­ли­ки было упро­че­но и внут­ри и извне; в это вре­мя было созда­но един­ство Ита­лии, был зало­жен осно­ван­ный на пре­да­ни­ях фун­да­мент для народ­но­го нра­ва и для народ­ной исто­рии, были введе­ны pi­lum и мани­пул, были соору­же­ны доро­ги и водо­про­во­ды, было заведе­но круп­ное сель­ское и денеж­ное хозяй­ство, была выли­та капи­то­лий­ская вол­чи­ца и был раз­ри­со­ван фико­рон­ский лар­чик. Но люди, при­но­сив­шие камень за кам­нем для это­го гигант­ско­го соору­же­ния и скла­ды­вав­шие эти кам­ни в одно целое, исчез­ли бес­след­но, и если ита­лий­ские пле­ме­на вполне сли­лись с рим­ля­на­ми, то еще пол­нее сли­ва­лись отдель­ные рим­ские граж­дане с рим­ской общи­ной. Подоб­но тому как моги­ла оди­на­ко­во закры­ва­ет­ся и над самым выдаю­щим­ся из людей и над самым ничтож­ным, так и в спис­ке рим­ских народ­ных вождей ничтож­ный член юнкер­ской пар­тии ничем не отли­ча­ет­ся от вели­ко­го государ­ст­вен­но­го мужа. Меж­ду дошед­ши­ми до нас немно­го­чис­лен­ны­ми пись­мен­ны­ми памят­ни­ка­ми этой эпо­хи нет ни одно­го более почтен­но­го и вме­сте с тем более харак­тер­но­го, чем над­гроб­ная над­пись Луция Кор­не­лия Сци­пи­о­на, быв­ше­го в 456 г. [298 г.] кон­су­лом и через три года после того участ­во­вав­ше­го в реши­тель­ной бит­ве при с.361 Сен­тине. На кра­си­вом сар­ко­фа­ге, кото­рый был соору­жен в бла­го­род­ном дорий­ском сти­ле и еще лет восемь­де­сят назад заклю­чал в себе прах победи­те­ля сам­ни­тов, нахо­дит­ся сле­дую­щая над­пись:

Cor­né­lius Lu­cius — Sci­pió Barbátús Gnaivód pat­ré prognátus — fórtis vὶr sa­piénsque, Quoiús fórma vὶrtu — tei parὶsu­ma fúit, Con­sol cen­sor aidὶlis — quὶl fuὶt apúd vos, Taurásiá Ci­saúna — Sámnio cé­pit, Su­bigὶt om­né Loucánam ópsi­dés­que ab­doúcit.

Кор­не­лий Луций — Сци­пи­он Бар­бат Сын Гне­ва — чело­век столь же муд­рый, сколь и храб­рый, Пре­крас­ная наруж­ность кото­ро­го соот­вет­ст­во­ва­ла его доб­ле­стям, Был у вас кон­су­лом, цен­зо­ром и так­же эди­лом, Тав­ра­зию, Цизав­ну взял в Сам­нии, Поко­рил всю Лука­нию и увел оттуда залож­ни­ков.

Как об этом рим­ском государ­ст­вен­ном муже и воине, так и о бес­чис­лен­ном мно­же­стве дру­гих людей, сто­яв­ших во гла­ве рим­ской рес­пуб­ли­ки, мож­но было ска­зать в похва­лу, что они были родо­ви­ты и кра­си­вы, храб­ры и муд­ры, но кро­ме того о них нече­го было ска­зать. Конеч­но, не одни пре­да­ния вино­ва­ты в том, что ни один из этих Кор­не­ли­ев, Фаби­ев, Папи­ри­ев и, как они там ни назы­ва­лись, не высту­па­ет перед нами в ясно выра­жен­ном чело­ве­че­ском обра­зе. Сена­тор дол­жен был быть не хуже и не луч­ше всех дру­гих сена­то­ров и не дол­жен был чем-либо от них отли­чать­ся; не было надоб­но­сти и не было жела­тель­но, чтобы какой-нибудь граж­да­нин затме­вал дру­гих или рос­кош­ной сереб­ря­ной посудой, или эллин­ским обра­зо­ва­ни­ем, или необык­но­вен­ной муд­ро­стью и доб­ле­стью. За пер­вое из этих изли­шеств нака­зы­вал цен­зор, а для этих послед­них лич­ных досто­инств не было места в рим­ском строе. Рим это­го вре­ме­ни не при­над­ле­жал нико­му в отдель­но­сти; граж­дане долж­ны были все похо­дить один на дру­го­го, для того чтобы каж­дый из них похо­дил на царя. Одна­ко наряду с эти­ми явле­ни­я­ми уже в ту пору ска­зы­ва­лось эллин­ское инди­виду­аль­ное раз­ви­тие, а гени­аль­ность и сила это­го раз­ви­тия носи­ли на себе, точ­но так же как и про­ти­во­по­лож­ное направ­ле­ние, вполне ясный отпе­ча­ток той вели­кой эпо­хи. Здесь доста­точ­но будет назвать толь­ко одно­го чело­ве­ка, но в этом чело­ве­ке как бы вопло­ти­лась идея про­грес­са. Аппий Клав­дий (цен­зор 442 г. [312 г.], кон­сул 447, 458 гг. [307, 296 гг.]), пра­пра­внук децем­ви­ра, был чело­ве­ком знат­но­го про­ис­хож­де­ния, гор­див­шим­ся длин­ным рядом сво­их пред­ков; но он-то и отме­нил при­ви­ле­гию земле­вла­дель­цев на пол­ное пра­во граж­дан­ства и уни­что­жил ста­рин­ную финан­со­вую систе­му (444) [310 г.]. От Аппия Клав­дия ведут свое нача­ло не толь­ко рим­ские водо­про­во­ды и шос­сей­ные доро­ги, но так­же рим­ские юрис­пруден­ция, крас­но­ре­чие, поэ­зия и грам­ма­ти­ка; ему при­пи­сы­ва­ют и обна­ро­до­ва­ние иско­вых фор­мул, и введе­ние в употреб­ле­ние напи­сан­ных речей, и пифа­го­рей­ские изре­че­ния, и даже ново­введе­ния в орфо­гра­фии. Одна­ко его нель­зя без­услов­но назвать демо­кра­том и нель­зя при­чис­лить к той оппо­зи­ци­он­ной пар­тии, кото­рая нашла себе пред­ста­ви­те­ля в Мании Курии; ско­рее мож­но ска­зать, что от него вея­ло могу­чим духом ста­рых и новых пат­ри­ци­ан­ских царей, духом Тарк­ви­ни­ев и Цеза­рей, меж­ду кото­ры­ми он был свя­зу­ю­щим зве­ном в том пяти­сот­лет­нем меж­ду­цар­ст­вии, когда совер­ша­лись необы­чай­ные дея­ния и жили толь­ко обык­но­вен­ные люди. В то вре­мя как Аппий Клав­дий при­ни­мал дея­тель­ное уча­стие в обще­ст­вен­ной с.362 жиз­ни, он и при испол­не­нии сво­их слу­жеб­ных обя­зан­но­стей и в сво­ем обра­зе жиз­ни не соблюдал ни зако­нов, ни обы­ча­ев подоб­но сме­ло­му и необуздан­но­му афи­ня­ни­ну; а мно­го вре­ме­ни спу­стя, после того как он уда­лил­ся с поли­ти­че­ской аре­ны, он в реши­тель­ную мину­ту буд­то встал из гро­ба и, появив­шись сле­пым стар­цем в сена­те, насто­ял на про­дол­же­нии вой­ны с царем Пирром и пер­вый фор­маль­но и тор­же­ст­вен­но про­воз­гла­сил окон­ча­тель­ное утвер­жде­ние рим­ско­го вла­ды­че­ства в Ита­лии. Но этот гени­аль­ный чело­век появил­ся слиш­ком рано или слиш­ком позд­но; боги осле­пи­ли его за несвоевре­мен­ную муд­рость. Не гений одно­го чело­ве­ка гос­под­ст­во­вал в Риме и посред­ст­вом Рима в Ита­лии, а одна неиз­мен­ная, пере­хо­див­шая в рим­ском сена­те из рода в род поли­ти­че­ская идея. С руко­во­дя­щи­ми прин­ци­па­ми этой идеи сена­то­ры сжи­ва­лись еще с дет­ско­го воз­рас­та, когда сопро­вож­да­ли отцов на сенат­ские заседа­ния и там науча­лись поли­ти­че­ской муд­ро­сти от тех людей, кото­рых долж­ны были со вре­ме­нем заме­нить. Таким обра­зом были достиг­ну­ты гро­мад­ные резуль­та­ты ценою гро­мад­ных жертв, так как за Нике сле­ду­ет ее Неме­зида. В рим­ской рес­пуб­ли­ке нико­гда не рас­счи­ты­ва­ли на како­го-нибудь одно­го чело­ве­ка, все рав­но будь он про­стой сол­дат или пол­ко­во­дец; там все лич­ные осо­бен­но­сти чело­ве­че­ской при­ро­ды подав­ля­лись непре­клон­ной нрав­ст­вен­но-поли­цей­ской дис­ци­пли­ной. Рим достиг тако­го вели­чия, како­го не достиг­ло ни одно из древ­них государств, но он доро­го запла­тил за свое вели­чие, отка­зав­шись от при­вле­ка­тель­но­го раз­но­об­ра­зия, от при­ят­ной непри­нуж­ден­но­сти и от внут­рен­ней сво­бо­ды эллин­ской жиз­ни.