283 гг.] без большой энергии. До той поры слабая римская армия с трудом держалась в Туриях против луканцев и бреттиев, а теперь (472) [282 г.] перед этим городом появился консул Гай Фабриций Лусцин с сильной армией; он освободил Турии, разбил луканцев в большом сражении и взял их главнокомандующего Статилия в плен. Мелкие греческие города недорийского происхождения, смотревшие на римлян как на избавителей, добровольно отдавались в их руки, римские гарнизоны были оставлены в самых важных пунктах — в Локрах, Кротоне, Туриях и в особенности в Регионе, на который, как кажется, имели виды и карфагеняне. Римляне повсюду имели решительный перевес. С истреблением сенонов осталась во власти римлян значительная часть Адриатического побережья, и римляне поспешили обеспечить свое владычество как над этими берегами, так и над Адриатическим морем без сомнения потому, что уже тлела под пеплом распря с Тарентом, а эпирот уже грозил нашествием. В портовый город Сену (Sinigaglia), бывший главный город сенонского округа, была отправлена в 471 г. [283 г.] гражданская колония, и в то же время римский флот отплыл из Тирренского моря в восточные воды, очевидно для того, чтобы стоять в Адриатическом море и охранять там римские владения.
| Разрыв между Римом и Тарентом |
С тех пор как был заключен договор 450 г. [304 г.], тарентинцы жили в мире с Римом: они были свидетелями продолжительной агонии самнитов и быстрого истребления сенонов и допустили без всякого протеста основание Венузии, Атрии, Сены и занятие Турий и Региона. Но, когда римский флот на своем пути из Тирренского моря в Адриатическое достиг Тарента и стал на якоре в гавани этого дружественного города, давно назревавшее озлобление наконец вышло наружу; выступившие перед народом ораторы напомнили собранию граждан о старых договорах, воспрещавших римским военным судам проникать на восток от Лакинского мыса; толпа с яростью устремилась на римские военные корабли, которые не ожидали такого разбойничьего нападения и после горячей схватки были разбиты; пять кораблей были захвачены тарентинцами; их матросы были казнены или проданы в рабство, а римский адмирал был убит во время битвы. Это постыдное дело объясняется только крайним безрассудством и крайней бессовестностью, свойственными владычеству черни. Те договоры, о которых шла речь, принадлежали с.315 эпохе, уже давно пережитой и забытой; не подлежит сомнению, что они уже не имели никакого смысла, с тех пор как были основаны Атрия и Сена, и что римляне вошли в залив с полным доверием к существовавшему союзу: ведь из дальнейшего хода событий ясно видно, что в интересах римлян было не подавать тарентинцам никакого повода для объявления войны. Если государственные люди Тарента решились объявить Риму войну, то они сделали только то, что должны были бы давно сделать, а если они предпочли мотивировать объявление войны не настоящей его причиной, а формальным нарушением договора, то на это можно только заметить, что дипломатия во все времена считала для себя унизительным говорить простые вещи простым языком. Но напасть без всякого предупреждения на флот с оружием в руках, вместо того чтобы пригласить адмирала удалиться, и было в такой же мере безумием, в какой и варварством; это было одно из тех ужасных деяний, в которых нравственная дисциплина внезапно утрачивает свою обязательную силу и низость выступает перед нами во всей своей наготе, как бы для того, чтобы предостеречь нас от ребяческой уверенности, что цивилизация в состоянии с корнем вырвать зверство из человеческой натуры. И как будто этого еще было мало — тарентинцы напали после этого геройского подвига на Турии (стоявший там римский гарнизон был захвачен врасплох и капитулировал зимой 472/473 г. [282/281 г.]) и жестоко наказали турийцев за их отпадение от эллинской партии и за их переход на сторону варваров — тех самых турийцев, которых тарентинская политика отдала на произвол луканцев и тем принудила отдаться в руки римлян.
Однако варвары поступили с умеренностью, которая при таком могуществе и после таких оскорблений возбуждает удивление. В интересах Рима было как можно долее пользоваться нейтралитетом Тарента; поэтому люди, руководившие решениями сената, отвергли предложение раздраженного меньшинства немедленно объявить тарентинцам войну. Со стороны Рима же была изъявлена готовность сохранить мир на самых умеренных условиях, какие только были возможны без унижения римского достоинства, с тем чтобы пленникам была возвращена свобода, чтобы Турии были отданы римлянам и чтобы им были выданы зачинщики нападения на флот. С этими предложениями были отправлены (473) [281 г.] в Тарент послы, а чтобы придать вес их словам, в то же время вступила в Самниум римская армия под предводительством консула Луция Эмилия. Тарент мог согласиться на эти условия без всякого ущерба для своей независимости, а ввиду того, что этот богатый торговый город всегда питал нерасположение к войнам, в Риме могли основательно надеяться, что соглашение еще возможно. Однако попытка сохранить мир оказалась безуспешной — вследствие ли оппозиции тех тарентинцев, которые сознавали необходимость воспротивиться римским захватам и полагали, что чем ранее это будет сделано, тем лучше, вследствие ли неповиновения городской черни, которая со свойственным грекам своеволием позволила себе нанести личное оскорбление послу. Тогда консул вступил на тарентинскую территорию; но, вместо того чтобы немедленно начать военные действия, он еще раз предложил мир на прежних условиях; когда же и эта попытка осталась безуспешной, он хотя и стал опустошать пахотные поля и усадьбы, а городской милиции нанес поражение, но знатных пленников отпускал на свободу без выкупа и не терял с.316 надежды, что гнет войны доставит в городе перевес аристократической партии и этим путем приведет к заключению мира. Причиной таких проволочек было опасение римлян, что город будет вынужден отдаться в руки эпирского царя. Виды Пирра на Италию уже не были тайной. Тарентинские послы уже ездили к Пирру и возвратились, ни до чего не договорившись; царь требовал от них более того, на что они были уполномочены. Однако нужно было на что-нибудь решиться. Тарентинцы уже имели время вполне убедиться, что их ополчение умело только обращаться в бегство перед римлянами, поэтому им оставалось выбирать одно из двух — или мир, на заключение которого римляне все еще соглашались при справедливых условиях, или договор с Пирром на таких условиях, какие предпишет царь, другими словами — или римское владычество, или тиранию греческого солдата.
Силы двух противоположных партий почти уравновешивались; в конце концов взяла верх национальная партия под влиянием того основательного соображения, что если необходимо кому-нибудь подчиниться, то лучше подчиниться греку, чем варварам; сверх того, демагоги опасались, что римляне, несмотря на свою вынужденную тогдашним положением дел умеренность, отомстят при первом удобном случае за гнусное поведение тарентинской черни. Итак, город вошел в соглашение с Пирром. Эпирскому царю было предоставлено главное командование войсками тарентинцев и другими италиками, готовыми вступить в борьбу с Римом; сверх того, ему было дано право держать в Таренте гарнизон. Что военные расходы взял на себя город, разумеется само собой. Со своей стороны, Пирр обещал не оставаться в Италии долее, чем нужно, — по всей вероятности разумея это обещание в том смысле, что от его собственного усмотрения будет зависеть назначение срока, до которого его пребывание в Италии будет необходимо. Тем не менее, добыча его не ускользнула из его рук. В то время как тарентинские послы, без сомнения бывшие вожаками партии войны, находились в Эпире, настроение умов внезапно изменилось в городе, который сильно теснили римляне; главное начальство уже было возложено на сторонника римлян Агиса, когда возвращение послов с заключенным ими договором и в сопровождении доверенного Пирра, министра Кинеаса, снова отдало власть в руки сторонников войны. Но бразды правления скоро перешли в более твердые руки, которые положили конец этим колебаниям. Еще осенью 473 г. [281 г.] один из генералов Пирра, Милон, высадился с 3 тысячами эпиротов и занял городскую цитадель; затем в начале 474 г. [280 г.] прибыл и сам царь после бурного морского переезда, стоившего многих жертв. Он привез в Тарент значительную, но разношерстную армию, состоявшую частью из его собственных войск — из молоссов, феспротов, хаониян, амбракийцев, — частью из македонской пехоты и фессалийской конницы, предоставленных македонским царем Птолемеем по договору в распоряжение Пирра, частью из этолийских, акарнанских и афаманских наемников; в итоге насчитывалось 20 тысяч фалангитов, 2 тысячи стрелков из лука, 500 пращников, 3 тысячи всадников и 20 слонов; стало быть, эта армия была немного менее той, с которой Александр переправился через Геллеспонт на пятьдесят лет раньше. В то время, как прибыл царь, дела коалиции находились не в цветущем положении. Хотя римский консул отказался от нападения на Тарент и отступил в Апулию, лишь только ему пришлось иметь дело не с тарентинской милицией, а с солдатами Милона, но за исключением тарентинской с.317 территории почти вся Италия находилась во власти римлян. В нижней Италии коалиция нигде не могла выставить в поле армию, а в верхней Италии не прекращали борьбу одни этруски, которые в свою последнюю кампанию (473) [281 г.] постоянно терпели поражения. Перед тем как царь отплыл в Италию, союзники поручили ему главное начальство над всеми своими войсками и объявили, что будут в состоянии выставить армию из 350 тысяч пехоты и 20 тысяч конницы; но действительность представляла неутешительный контраст с этими громкими цифрами. Оказалось, что еще нужно создать ту армию, над которой было вверено начальство Пирру, а все средства к тому покуда заключались в собственных военных силах Тарента. Царь приказал набирать италийских наемников на тарентинские деньги и потребовал военной службы от способных носить оружие граждан. Но тарентинцы не так поняли договор, который они заключили с Пирром. Они воображали, что купили на свои деньги победу, точно так же как покупается всякий другой товар, и находили, что заставлять их самих одерживать победу было со стороны царя чем-то вроде нарушения договора. Чем более радовались граждане прибытию Милона, освободившего их от тяжелой службы на сторожевых постах, тем неохотнее становились они теперь под царские знамена; тем из них, которые медлили, пришлось угрожать смертной казнью. Этот результат служил в глазах каждого оправданием для сторонников мира, и, как кажется, уже тогда были завязаны сношения с Римом. Заранее приготовленный к такому сопротивлению Пирр стал с тех пор распоряжаться в Таренте, как в завоеванном городе: солдатам были отведены квартиры в домах; народные собрания и многочисленные общества (συσσίτια) были запрещены, театр был закрыт, вход на публичные гулянья был заперт, городские ворота были заняты эпиротской стражей. Некоторые из самых влиятельных людей были отправлены заложниками за море, некоторые другие избегли такой же участи бегством в Рим. Эти строгие мере были необходимы, потому что на тарентинцев нельзя было ни в чем полагаться, и только после того, как царь мог опереться на обладание этим важным городом, он приступил к военным действиям.
И в Риме ясно сознавали важность предстоящей борьбы. С целью прежде всего упрочить верность союзников, т. е. подданных, в ненадежных городах были поставлены гарнизоны, а вожаки национальных партий — как, например, некоторые из членов пренестинского сената — были арестованы или казнены. Приготовления к войне делались с самыми напряженными усилиями: был введен военный налог; от всех подданных и союзников потребовали доставки полных контингентов; даже не обязанные нести военную службу пролетарии были призваны к оружию.
| Начало военных действий в нижней Италии |
В столице была оставлена римская армия в качестве резерва. Другая армия вступила под начальством консула Тиберия Корункания в Этрурию и усмирила города Вольци и Вольсинии. Главные военные силы, естественно, назначались для нижней Италии; их торопили с выступлением в поход, для того чтобы задержать Пирра на тарентинской территории и воспрепятствовать присоединению к его армии самнитов и других приготовившихся к войне с Римом южноиталийских ополчений. Временной преградой против успехов эпирского царя должны были служить римские гарнизоны, стоявшие в греческих городах нижней Италии. Однако бунт стоявших в Регионе войск лишил римлян этого важного города, не отдавши его и в руки Пирра. Взбунтовавшиеся войска состояли с.318 из одного легиона, набранного из живших в Кампании римских подданных и находившегося под начальством местного уроженца Деция. Хотя одной из причин бунта, без сомнения, была национальная ненависть кампанцев к римлянам, тем не менее Пирр, пришедший из-за моря для оказания защиты и покровительства эллинам, не мог принять в союзную армию войска, перерезавшие в Регионе своих хозяев в их собственных домах; поэтому взбунтовавшийся легион стал действовать сам по себе в тесном союзе со своими единоплеменниками и сообщниками по преступлению — мамертинцами, т. е. кампанскими наемниками Агафокла, таким же способом завладевшими лежащей на противоположном берегу Мессаной; он стал грабить и опустошать на свой риск и для своей собственной пользы соседние греческие города, как например, Кротон, где перебил римский гарнизон, и Каулонию, которую разрушил. Зато достигшему луканской границы небольшому римскому отряду и стоявшему в Венузии гарнизону удалось воспрепятствовать присоединению луканцев и самнитов к армии Пирра, между тем, как главные военные силы, состоявшие, как кажется, из четырех легионов и, стало быть, насчитывавшие вместе с соответствующим числом союзных войск по меньшей мере 50 тысяч человек, двинулись под начальством консула Публия Левина против Пирра. Царь, желая прикрыть тарентинскую колонию Гераклею, занял позицию между этим городом и Пандозией2, имея при себе и свои собственные войска и тарентинские (474) [280 г.]. Римляне переправились под прикрытием своей конницы через Сирис и начали сражение горячей и удачной кавалерийской атакой. Царь, сам предводивший своей конницей, упал с лошади, а приведенные в замешательство исчезновением своего вождя греческие всадники очистили поле перед неприятельскими эскадронами. Между тем, Пирр стал во главе своей пехоты и вступил в новый, более решительный бой с римлянами. Семь раз легионы сталкивались с фалангой, а исход сражения все еще оставался нерешенным. Между тем, один из лучших офицеров Пирра, Мегакл, был убит, а так как он носил в этот день царские доспехи, то армия вторично вообразила, что ее царь убит; тогда ее ряды поколебались, а Левин, будучи уверен, что победа уже несомненно на его стороне, направил всю свою кавалерию во фланг греков. Но Пирр воодушевлял упавших духом солдат, обходя с непокрытой головой ряды своей пехоты. Против конницы были выведены слоны, которых до той минуты еще не употребляли в дело; лошади пугались их, а солдаты, не знавшие, как поступить с громадными животными, обратились в бегство. Рассыпавшиеся кучки всадников и шедшие вслед за ними слоны наконец расстроили и сомкнутые ряды римской пехоты; а слоны вместе с превосходной фессалийской конницей стали страшно истреблять ряды бегущих. Если бы один храбрый римский солдат по имени Гай Минуций, служивший старшим гастатом в четвертом легионе, не нанес одному из слонов раны и тем не привел в замешательство преследовавшие войска, то римская армия была бы совершенно истреблена, а теперь ее остаткам удалось перебраться за Сирис. Ее потери были велики: победители нашли на поле сражения 7 тысяч убитых или раненых римлян и захватили 2 тысячи пленников; сами римляне определили свой урон в 15 тысяч человек, конечно включая в это число и унесенных с поля сражения раненых. Но и армия Пирра пострадала не намного с.319 менее; около 4 тысяч его лучших солдат легли на поле сражения, и он лишился многих из своих лучших высших офицеров. Он сам сознавал, что утраченных им старых опытных солдат гораздо труднее заместить, чем римских ополченцев, и что он был обязан своей победой только внезапному нападению слонов, которое не могло часто повторяться; поэтому понятно, что царь, будучи сведущим критиком по части стратегии, впоследствии называл эту победу похожей на поражение, хотя и не был так безрассуден, чтобы опубликовать эту критику на самого себя в надписи на выставленном им в Таренте жертвенном приношении — как это было впоследствии выдумано на его счет римскими поэтами. В политическом отношении не имел важного значения вопрос о том, каких жертв стоила победа; во всяком случае, счастливый исход первого сражения с римлянами был для Пирра неоценимым успехом. Его дарования как полководца обнаружились блестящим образом на этом новом поле сражения, и если что-либо могло вдохнуть единодушие и энергию в захилевшую коалицию италиков, то это, конечно, была победа при Гераклее. Но и непосредственные последствия победы были значительны и прочны. Лукания была утрачена римлянами; Левин стянул к себе стоявшие там войска и отступил в Апулию. Бреттии, луканцы и самниты беспрепятственно присоединились к Пирру. За исключением Региона, томившегося под гнетом кампанских бунтовщиков, все греческие города подпали под власть царя, а Локры добровольно выдали ему римский гарнизон, так как были убеждены, и основательно убеждены, что он не отдаст их в жертву италикам. Сабеллы и греки перешли, следовательно, на сторону Пирра; впрочем, на этом остановились последствия его победы. Латины не обнаружили никакого желания освободиться при помощи иноземного династа от римского владычества, как ни было оно тягостно. Венузия, хотя и была со всех сторон окружена врагами, тем не менее непоколебимо стояла за Рим. Рыцарственный царь окружил самым большим почетом взятых им на Сирисе пленников за их храброе поведение и потом, по греческому обыкновению, предложил им поступить на службу в его армию; но тогда он узнал, что имел дело не с наемниками, а с народом. Ни один человек, ни из римлян, ни из латинов, не поступил к нему на службу.
Пирр предложил римлянам мир. Он был слишком дальновидным воином, чтобы не сознавать невыгоду своего положения, и слишком искусным политиком, чтобы не воспользоваться своевременно для заключения мира такой минутой, когда он находился в самом благоприятном для него положении. Он надеялся, что под влиянием первого впечатления, произведенного великой битвой, ему удастся склонить Рим к признанию независимости греческих городов Италии и затем создать между этими городами и Римом ряд второстепенных и третьестепенных государств, которые были бы подвластными союзниками новой греческой державы; из этой мысли исходили предъявленные им требования: освобождение из-под римской зависимости всех греческих городов — стало быть, именно тех, которые находились в Кампании и Лукании, — и возвращение владений, отнятых у самнитов, давниев, луканцев и бреттиев, т. е. в особенности уступка Луцерии и Венузии. Если бы трудно было избежать новой войны с Римом, то все-таки было желательно начать ее только после того, как западные эллины будут соединены под властью одного повелителя, и после того, как будет завоевана Сицилия, а может быть и Африка. Пользовавшийся особым доверием Пирра, с.320 его министр, фессалиец Кинеас, был снабжен инструкциями в этом смысле и отправлен в Рим. Этому искусному парламентеру (которого современники сравнивали с Демосфеном, насколько возможно сравнение ритора с государственным человеком, царского слуги — с народным вождем) было поручено всячески выставлять на вид уважение, которое победитель при Гераклее действительно питал к тем, кого победил, намекнуть на желание царя лично побывать в Риме, располагать умы в пользу царя при помощи столь приятных из уст врага похвал и лестных уверений, а при случае и подарков, одним словом, испробовать на римлянах все те хитрые уловки кабинетной политики, какие уже были испробованы при дворах александрийском и антиохийском. Сенат колебался; многие находили благоразумным сделать шаг назад и выждать, пока опасный противник побольше запутается или совсем сойдет со сцены. Тогда престарелый и слепой консуляр Аппий Клавдий (цензор 442 г. [312 г.], консул 447 и 458 гг. [307 и 296 гг.]), уже давно удалившийся от государственных дел, но в эту решительную минуту приказавший принести себя в сенат, пламенной речью вдохнул в сердца более юного поколения непоколебимую энергию своей мощной натуры. Царю дали тот гордый ответ, который был в этом случае произнесен в первый раз, а с тех пор сделался основным государственным принципом, — что Рим не вступает в переговоры, пока чужеземные войска стоят на италийской территории, а в подтверждение этих слов послу было приказано немедленно выехать из города. Отправка посольства не достигла своей цели, а ловкий дипломат, вместо того чтобы произвести эффект своим красноречием, сам был озадачен таким непоколебимым мужеством после столь тяжелого поражения; по возвращении домой он рассказывал, что в этом городе каждый из граждан казался ему царем, и это понятно: ведь царедворцу в первый раз пришлось стоять лицом к лицу с свободным народом.
Во время этих переговоров Пирр вступил в Кампанию, но лишь только узнал, что они прерваны, двинулся на Рим с целью протянуть руку этрускам, поколебать преданность римских союзников и угрожать самому городу. Но римлян было так же трудно запугать, как и задобрить. После сражения при Гераклее юношество стало толпами сходиться на приглашение глашатая «записываться в солдаты взамен павших»; Левин, ставший во главе двух вновь сформированных легионов и вызванных из Лукании войск, располагал еще более значительными силами, чем прежде, и шел вслед за царской армией; он прикрыл от Пирра Капую и сделал тщетной его попытку завести сношения с Неаполем. Римляне действовали с такой энергией, что за исключением нижнеиталийских греков ни одно из значительных союзных государств не осмелилось отпасть от союза с Римом. Тогда Пирр пошел прямо на Рим. Продвигаясь вперед по богатой стране, возбуждавшей в нем удивление своим цветущим состоянием, он достиг Фрегелл, которыми завладел врасплох; затем он с бою завладел переправой через Лирис и подступил к Анагнии, находившейся не более чем в восьми немецких милях от Рима. Никакая армия не спешила ему навстречу; но все города Лациума запирали перед ним свои ворота, и вслед за ним, не отставая, шел из Кампании Левин, между тем как консул Тиберий Корунканий, только что заключивший с этрусками своевременный мир, вел с севера другую армию, а в самом Риме приготовились к борьбе резервы под начальством диктатора Гнея Домиция Калвина. При таких условиях нельзя было рассчитывать на успех, и царю с.321 не оставалось ничего другого, как возвратиться назад. Он простоял несколько времени в бездействии в Кампании, имея перед собой соединенные армии обоих консулов; но ему не представилось никакого удобного случая нанести неприятелю решительный удар. Когда наступила зима, царь очистил неприятельскую территорию и разместил свои войска по дружественным городам, а сам поселился на зиму в Таренте. Тогда и римляне прекратили военные действия; их армия заняла зимние квартиры подле Фирма в Пиценской области, а разбитые на Сирисе легионы в виде наказания простояли, по приказанию сената, всю зиму в палатках.
Так кончился поход 474 г. [280 г.] Впечатление, которое произвела победа при Гераклее, большею частью уравновешивалось тем, что Этрурия заключила в решительную минуту сепаратный мир с Римом и что неожиданное отступление царя совершенно разрушило пылкие надежды италийских союзников. Италики роптали на бремя войны, в особенности на слабую дисциплину размещенных у них по квартирам солдат, а царь, которому надоели препирательства из-за мелочей и столь же неполитичный, сколь невоинственный образ действий его союзников, начинал догадываться, что выпавшая на его долю задача, несмотря на успехи его военной тактики, невыполнима в политическом отношении. Прибытие римского посольства, состоявшего из трех консуляров, между которыми находился и одержавший победу при Туриях Гай Фабриций, на минуту снова пробудило в нем надежду на мир; но скоро оказалось, что эти послы были уполномочены только на ведение переговоров о выдаче или об обмене пленных. Пирр отказал в этом требовании, но отпустил для празднования Сатурналий всех пленников на честное слово; что эти пленники сдержали свое слово и что римский посол отклонил попытку подкупить его, было впоследствии предметом самых непристойных похвал, которые свидетельствовали не столько о честности тех древних времен, сколько о нечестности позднейшего времени. Весной 475 г. [279 г.] Пирр снова стал действовать наступательно и вступил в Апулию, куда двинулась ему навстречу и римская армия. В надежде, что одна решительная победа поколеблет римскую симмахию в этой стране, царь предложил римлянам вторичную битву, и они не отказались от нее. Две армии сошлись подле Авскула (Ascoli di Puglia). Под знаменами Пирра сражались, кроме его эпирских и македонских войск, италийские наемники, тарентинские ополченцы — так называемые «белые щиты» — и его союзники луканцы, бреттии и самниты — всего 70 тысяч человек пехоты, в числе которых было 16 тысяч греков и эпиротов, с лишком 8 тысяч всадников и 19 слонов. На стороне римлян сражались в этот день латины, кампанцы, вольски, сабины, умбры, марруцины, пелигны, френтаны и арпаны; они также насчитывали более 70 тысяч человек пехоты, в числе которых было 20 тысяч римских граждан и 8 тысяч всадников. Обе стороны ввели перемены в своем военном устройстве. Пирр, с проницательностью воина сознавший преимущества римского манипулярного строя, заменил на флангах растянутый фронт своих фаланг новым построением в виде отдельных отрядов по образцу когорт; быть может, не менее по политическим, чем по военным, соображениям он поставил тарентинские и самнитские когорты между отрядами, состоявшими из его собственных солдат; в центре стояла только эпиротская фаланга в сомкнутом строю. Для отражения слонов римляне устроили нечто вроде боевых колесниц, из которых на железных копьях торчали жаровни и на с.322 которых были укреплены оканчивавшиеся железным острием подвижные мачты, устроенные так, что их можно было опускать вниз, — это было нечто вроде тех абордажных мостов, которым пришлось играть такую важную роль в первую пуническую войну. По греческому описанию этой битвы, как кажется, менее пристрастному, чем дошедшее до нас римское описание, греки были в первый день в проигрыше, потому что на крутых и болотистых берегах реки, где они были вынуждены принять сражение, они не могли ни развернуть строя, ни употребить в дело конницу и слонов. Напротив, на второй день Пирр успел прежде римлян занять неровную местность и благодаря этому достиг без потерь равнины, где мог беспрепятственно развернуть фалангу. Отчаянное мужество римлян, бросившихся с мечами в руках на сариссы, оказалось бесплодным; фаланга непоколебимо выдерживала все нападения; однако и она не могла принудить римские легионы к отступлению. Но когда многочисленный отряд, прикрывавший слонов, прогнал сражавшихся на римских боевых колесницах солдат, осыпав их градом стрел и каменьев, когда он перерезал постромки у этих колесниц и затем пустил слонов в атаку на римскую боевую линию, эта последняя заколебалась. Отступление отряда, прикрывавшего римские колесницы, послужило сигналом к общему бегству, которое, впрочем, обошлось без больших потерь, так как беглецы могли укрыться в находившемся недалеко оттуда лагере. Только римское описание битвы упоминает о том, что отряд арпанов, действовавший отдельно от главных сил римской армии, напал во время сражений на слабо защищенный эпиротский лагерь и зажег его; но, если бы это и была правда, все-таки римляне не имели основания утверждать, что исход сражения был нерешителен. Наоборот, оба описания сходятся в том, что римская армия перешла обратно через реку и что поле сражения осталось в руках Пирра. По греческому рассказу, число убитых доходило со стороны римлян до 6 тысяч, со стороны греков до 3 5053; в числе раненых находился и сам царь, которому метательное копье пронзило руку в то время, как он, по своему обыкновению, сражался среди самой густой свалки. Пирр бесспорно одержал победу, но ее лавры были бесплодны; она делала честь царю как полководцу и как солдату, но достижению его политических целей она не способствовала. Пирру был нужен такой блестящий успех, который рассеял бы римскую армию и послужил для колеблющихся союзников поводом и стимулом к переходу на сторону царя; но так как и римская армия и римский союз устояли против его нападений, а греческая армия, ничего не значившая без своего полководца, была надолго обречена на бездействие вследствие полученной им раны, то его кампания оказалась неудавшейся, и он был вынужден возвратиться на зимние квартиры, которые на этот раз занял в Таренте, между тем как римляне заняли их в Апулии. Становилось все более и более очевидным, что военные ресурсы царя далеко уступали римским, точно так же как в политическом отношении слабая и непокорная коалиция не выдерживала сравнения с прочно организованной римской с.323 симмахией. Конечно, новые и энергичные приемы греческого способа ведения войны и гений полководца могли доставить еще одну такую же победу, как при Гераклее или Авскуле, но каждая новая победа истощала средства для дальнейших предприятий, а римляне, очевидно, уже в ту пору сознавали превосходство своих сил и с мужественным терпением выжидали той минуты, когда перевес будет на их стороне. Эта война не была той тонкой игрой в солдаты, какую обыкновенно вели и умели вести греческие полководцы; об упорную и мужественную энергию народного ополчения разбивались все стратегические комбинации. Пирр понимал настоящее положение дел; его победы ему прискучили, своих союзников он презирал; а если он все-таки не отказывался от своего предприятия, то делал это только потому, что военная честь не позволяла ему удалиться из Италии, прежде чем взятые им под свою защиту нации не будут ограждены от варваров. Ввиду его нетерпеливого характера и можно было заранее предсказать, что он воспользуется первым предлогом, чтобы сложить с себя эту тяжелую обязанность, а положение дел в Сицилии скоро доставило ему повод для удаления из Италии.
| Положение дел в Сицилии |
После смерти Агафокла (465) [289 г.] сицилийские греки остались без всякого сильного руководства. Между тем как в отдельных эллинских городах неспособные демагоги и неспособные тираны сменяли одни других, старинные обладатели западной оконечности Сицилии — карфагеняне — беспрепятственно расширяли свое владычество. Когда им удалось завладеть Акрагантом, они полагали, что настало время, наконец, сделать последний шаг к достижению той цели, которую они постоянно имели в виду в течение нескольких столетий, и подчинить весь остров своему владычеству; поэтому они и предприняли нападение на Сиракузы.
Этот город, когда-то оспаривавший и на суше и на море у карфагенян обладание Сицилией, был доведен внутренними раздорами и слабым управлением до такого глубокого упадка, что был принужден искать спасения в крепости своих стен и в помощи иноземцев — а эту помощь мог доставить только царь Пирр. | Пирр призван в Сиракузы |
Пирр в качестве мужа Агафокловой дочери, а его шестнадцатилетний сын Александр в качестве Агафоклова внука были во всех отношениях естественными наследниками широких замыслов бывшего владетеля Сиракуз, а если свободе Сиракуз уже настал конец, то вознаграждением за нее могла служить перспектива со временем сделаться столицей западно-эллинского государства. Поэтому сиракузяне, подобно тарентинцам и на аналогичных условиях, добровольно предложили (около 475 г.) [279 г.] власть царю Пирру, и по странному стечению обстоятельств как будто все само собой клонилось к осуществлению грандиозных планов эпирского царя, основанных главным образом на обладании Тарентом и Сиракузами. | Союз между Римом и Карфагеном |
Понятно, что ближайшим последствием этого соединения италийских и сицилийских греков под одною властью было то, что и их противники теснее соединились между собою. Тогда Карфаген и Рим заменили свои старые торговые договоры оборонительным и наступательным союзом против Пирра (475) [279 г.]; между ними было установлено, что если Пирр вступит на римскую или на карфагенскую территорию, то неатакованный союзник должен доставить атакованному подкрепления на территорию этого последнего и содержать вспомогательные войска на свой счет; что в этом случае Карфаген должен доставлять транспортные суда и оказывать римлянам содействие своим военным флотом, но что экипаж этого флота не с.324 обязан сражаться за римлян на суше; сверх того, оба государства обязались не заключать сепаратного мира с Пирром. При заключении этого договора римляне имели в виду облегчить для себя возможность нападения на Тарент и отрезать Пирра от его родины — а ни того, ни другого нельзя было достигнуть без содействия пунического флота; со своей стороны, Карфаген имел в виду удержать царя в Италии, для того чтобы беспрепятственно осуществить свои виды на Сиракузы4. Поэтому в интересах обеих держав было прежде всего утверждение их владычества на море, отделяющем Италию от Сицилии. Сильный карфагенский флот из 120 парусных судов направился под начальством адмирала Магона в Сицилийский пролив из Остии, куда Магон прибыл, как кажется, именно для заключения вышеупомянутого договора. Мамертинцы, которым пришлось бы понести заслуженное наказание за их злодеяния над греческим населением Мессаны, в случае, если бы Пирр завладел Сицилией и Италией, тесно примкнули к римлянам и к карфагенянам и обеспечили для этих последних владычество на сицилийской стороне пролива. Союзникам очень хотелось завладеть и лежавшим на противоположном берегу Регионом; но Рим не мог простить того, что было сделано кампанским гарнизоном, а попытка соединенных римлян и карфагенян силою завладеть городом не удалась. Оттуда карфагенский флот отплыл к Сиракузам и блокировал этот город с моря, между тем как сильная финикийская армия приступила одновременно к его осаде с суши (476) [278 г.]. Давно уже пора было Пирру появиться в Сиракузах; но положение дел в Италии было вовсе не таково, чтобы там могли обойтись без его личного присутствия и без его войск. Два консула 476 г. [278 г.] — Гай Фабриций Лусцин и Квинт Эмилий Пап, — оба опытные полководцы, энергично начали новую кампанию, и хотя в этой войне римляне постоянно терпели поражения, однако не они, а победители чувствовали себя утомленными и желали мира. Пирр еще раз попытался достигнуть соглашения на сколько-нибудь сносных условиях. Консул Фабриций отослал царю обратно одного негодяя, который предложил консулу отравить царя за хорошее вознаграждение. В благодарность за это царь не только возвратил всем римским пленникам свободу, не требуя выкупа, но был так восхищен благородством своих храбрых противников, что был готов из признательности согласиться на мир на чрезвычайно удобных и выгодных для них условиях. Кинеас, как кажется, еще раз ездил в Рим, и Карфаген серьезно опасался, что Рим примет мирные предложения. Но сенат был непоколебим и повторил свой прежний ответ. Если царь не желал, чтобы Сиракузы попали в руки карфагенян и чтобы вместе с тем рухнули его широкие замыслы, то ему не оставалось ничего другого, как предоставить своих италийских союзников их собственной участи и пока ограничиться владычеством над важнейшими портовыми городами, в особенности над Тарентом и Локрами. Тщетно умоляли его луканцы и самниты не покидать их, тщетно требовали от него тарентинцы, чтобы он или исполнял обязанности полководца, или с.325 возвратил им их город. На жалобы и упреки царь отвечал или утешениями, что когда-нибудь настанут лучшие времена, или резким отказом; | Пирр отправляется в Сицилию |
Милон остался в Таренте, царский сын Александр остался в Локрах, а сам Пирр еще весной 476 г. [278 г.] отплыл с главными силами из Тарента в Сиракузы.
| Война затихла в Италии |
Удаление Пирра развязало римлянам руки в Италии, где уже никто не осмеливался вступать с ними в открытую борьбу, и их противники укрылись частью в своих крепостях, частью в лесах. Однако борьба не кончилась так скоро, как можно было бы ожидать; причиной этого были частью самый характер войны, которая заключалась в осаде крепостей или в борьбе среди гор, частью истощение римлян; о том, как были велики понесенные ими потери, свидетельствует тот факт, что список граждан уменьшился с 473 по 479 г. [с 281 по 275 гг.] на 17 тысяч человек. Еще в 476 г. [278 г.] удалось консулу Гаю Фабрицию склонить самую значительную из тарентинских колоний Гераклею к сепаратному миру, который был заключен на самых выгодных для нее условиях. Во время кампании 477 г. [277 г.] стычки происходили в разных местах Самниума, где римлянам стоило больших потерь легкомысленно предпринятое нападение на укрепленные высоты; затем война была перенесена на юг Италии, где были одержаны победы над луканцами и над бреттиями. С другой стороны, Милон, выйдя из Тарента, расстроил намерение римлян овладеть врасплох Кротоном; находившийся там эпиротский гарнизон даже сделал удачную вылазку против осаждающих. Тем не менее, консулу, наконец, удалось при помощи военной хитрости побудить этот гарнизон к отступлению и завладеть беззащитным городом (477) [277 г.]. Еще важнее было то, что локрийцы, которые раньше выдали царю римский гарнизон, теперь вырезали гарнизон эпирский, искупая одну измену другой; тогда весь южный берег, за исключением Региона и Тарента, оказался в руках римлян. Однако все эти успехи в сущности не принесли большой пользы. Нижняя Италия уже давно была неспособна сопротивляться; но Пирр еще не был побежден, пока в его руках находился Тарент, доставлявший ему возможность возобновить войну, когда ему вздумается, а об осаде этого города римляне не могли и помышлять.
| Пирр завладел Сицилией |
Помимо того, что при усовершенствованном Филиппом Македонским и Димитрием Полиоркетом способе защиты крепостей римляне находились бы в невыгодном положении, имея дело с опытным и отважным греческим комендантом, им было бы необходимо для осады Тарента содействие сильного флота, а хотя договор с Карфагеном и сулил римлянам морские подкрепления, но положение самих карфагенян в Сицилии было вовсе не таково, чтобы они могли доставить обещанную помощь. Высадка Пирра в Сицилии, совершившаяся беспрепятственно, несмотря на карфагенский флот, разом изменила там положение дел. Он тотчас освободил осажденные Сиракузы, в короткое время соединил под своею властью все свободные греческие города и, сделавшись главою сицилийской конфедерации, отнял у карфагенян почти все их владения. Эти последние при помощи своего флота, господствовавшего в ту пору без соперников на Средиземном море, с трудом удержались в Лилибее, а мамертинцы сохранили Мессану, но и то при беспрестанно возобновлявшихся неприятельских нападениях. При таком положении дел скорее на Риме лежала, в силу договора 475 г. [279 г.], обязанность помогать карфагенянам в Сицилии, чем на Карфагене — обязанность помогать своим флотом римлянам для завоевания Тарента; но вообще ни та, ни другая стороны не с.326 обнаруживали расположения упрочивать или даже расширять владычество союзника. Карфаген предложил римлянам свое содействие только тогда, когда существенная опасность уже миновала, а римляне, со своей стороны, ничего не сделали, чтобы воспрепятствовать отъезду царя из Италии и падению карфагенского владычества в Сицилии. Карфаген, в явное нарушение договора, даже предлагал царю заключить с ним сепаратный мир и взамен бесспорного обладания Лилибеем отказаться от своих остальных владений в Сицилии; мало того, он даже предлагал царю снабдить его деньгами и военными кораблями, понятно, для того чтобы он переехал в Италию и возобновил войну с Римом. Между тем, не подлежало сомнению, что с удержанием в своей власти Лилибея и с удалением царя карфагеняне очутились бы в Сицилии почти в таком же положении, в каком находились до высадки Пирра, так как предоставленные самим себе греческие города не были в состоянии сопротивляться и карфагенянам было бы нетрудно снова завладеть утраченной территорией. Поэтому Пирр отверг предложения, которые были вероломны и по отношению к нему и по отношению к римлянам, и приступил к сооружению своего собственного военного флота. Только безрассудство и недальновидность могли впоследствии порицать это предприятие; оно было столь же необходимо, сколько легко исполнимо при тех средствах, которые имелись на острове. Помимо того что владетель Амбракии, Тарента и Сиракуз не мог обойтись без морских военных сил, флот был ему нужен для того, чтобы завладеть Лилибеем, чтобы охранять Тарент и чтобы нападать на собственную территорию Карфагена, как это делали с большим успехом и до и после него Агафокл, Регул и Сципион. Никогда еще не был Пирр так близок к своей цели, как летом 478 г. [276 г.], когда карфагеняне смирились перед ним, когда Сицилия была в его власти, когда, обладая Тарентом, он стоял твердой ногой в Италии и когда в Сиракузах стоял готовым к отплытию вновь созданный им флот, который должен был соединить в одно целое, упрочить и расширить все эти приобретения.
| Управление Пирра в Сицилии |
Самой слабой стороной в положении Пирра была его ошибочная внутренняя политика. Он управлял Сицилией точно так же, как на его глазах управлял Египтом Птолемей; он не имел никакого уважения к общинным учреждениям, назначал на высшие городские должности своих доверенных людей, когда хотел и на какой срок хотел, возводил своих царедворцев в судьи взамен местных присяжных, присуждал по своему произволу к конфискации, к ссылке и к смертной казни даже тех, кто самым деятельным образом способствовал его приезду в Сицилию, ставил в городах гарнизоны и владычествовал над Сицилией не как глава национального союза, а как царь. Нет ничего невозможного в том, что по восточно-эллинским понятиям он считал себя добрым и мудрым правителем и действительно был таким; но греки выносили это пересаждение системы диадохов в Сиракузы с нетерпением народа, отвыкшего от всякой дисциплины во время продолжительной агонии его свободы; безрассудный народ очень скоро пришел к убеждению, что карфагенское иго легче выносить, чем новый солдатский режим. Самые значительные города завязывали сношения с карфагенянами и даже с мамертинцами; сильная карфагенская армия осмелилась снова появиться на острове и, повсюду находя содействие со стороны греков, стала делать стремительно быстрые успехи. Хотя в сражении, которое дал этой армии Пирр, счастье было по обыкновению на с.327 стороне «орла», но по этому случаю стало вполне ясно, на чьей стороне были симпатии населения и что могло и должно было бы случиться, если бы царь удалился из Сицилии.
К этой первой важной ошибке Пирр прибавил вторую: вместо того, чтобы отправиться со своим флотом в Лилибей, он отправился в Тарент. Ввиду брожения умов среди сицилийцев он, прежде чем заняться положением дел в Италии, очевидно, должен был бы окончательно вытеснить карфагенян из Сицилии и тем отнять у недовольных последнюю опору; в Италию ему незачем было спешить, так как его власть в Таренте была достаточно прочна, а до других союзников, которых он когда-то сам покинул, ему тогда было мало дела. Понятно, что, будучи в душе воином, он желал своим блестящим возвращением загладить воспоминание о не делавшем ему большой чести отъезде 476 г. [278 г.] и что его сердце обливалось кровью, когда он выслушивал жалобы луканцев и самнитов. Но задачи вроде той, за которую взялся Пирр, могут быть разрешены только железными натурами, способными заглушить в себе не только чувство сострадания, но и голос чести, а натура Пирра не была такова.
| Падение сицилийской монархии |
Роковое отплытие совершилось в конце 478 г. [276 г.]. Новому сиракузскому флоту пришлось выдержать на пути жаркую схватку с карфагенским флотом, причем он лишился значительного числа судов. Для падения сицилийской монархии было достаточно отъезда царя и известия об этой первой его неудаче; все города немедленно отказали отсутствующему царю в деньгах и в войсках, и это блестящее государство разрушилось еще быстрее, чем возникло, частью потому, что сам царь заглушил в сердцах своих подданных те чувства преданности и любви, на которых зиждется всякий общественный строй, частью потому, что у народа недостало самоотверженности, чтобы отказаться — по всей вероятности, лишь на короткое время — от свободы ради спасения своей национальной независимости. Таким образом, предприятие Пирра рухнуло, и ему пришлось проститься с тем, что было целью его жизни; с той минуты он обращается в искателя приключений, который сознает, что когда-то был велик, а теперь стал ничто, и который ведет войну уже не для достижения определенной цели, а для того, чтобы забыться в азартной игре и найти в разгаре сражения достойную солдата смерть.
| Возобновление войны в Италии |
Высадившись на италийский берег, царь начал с того, что попытался завладеть Регионом; но кампанцы отразили это нападение при помощи мамертинцев, а во время происходившего подле города жаркого сражения сам царь был ранен в ту минуту, когда сшиб одного неприятельского офицера с коня. Зато он завладел врасплох Локрами, жители которых тяжело поплатились за избиение эпиротского гарнизона, и ограбил там богатую сокровищницу храма Персефоны, чтобы наполнить свою пустую казну. Таким образом он достиг Тарента, как утверждают, с 20 тысячами пехоты и 3 тысячами конницы. Но это уже не были прежние испытанные в боях ветераны, а италики уже не приветствовали в их лице своих избавителей; доверие и надежда, с которыми встречали царя за пять лет перед тем, исчезли, и у союзников не нашлось ни денег, ни солдат. | Сражение при Беневенте |
Царь выступил весной 479 г. [275 г.] в поход на помощь сильно теснимым самнитам, на территории которых римляне провели зиму 478/479 г. [276/275 г.], и принудил консула Мания Курия принять сражение подле Беневента на Арузинийском поле, прежде чем Маний успел соединиться с шедшим к нему на помощь из Лукании товарищем. с.328 Но отряд, который должен был напасть на фланг римлян, заблудился при ночном переходе в лесах и остался в решительную минуту в бездействии; после горячей борьбы исход сражения снова решили слоны, но на этот раз в пользу римлян, так как эти животные были приведены в замешательство прикрывавшими лагерь стрелками и устремились на сопровождавшую их прислугу. Победители заняли лагерь; они захватили 1300 пленников, четырех слонов, которые были первыми слонами, виденными в Риме, и громадную добычу; на деньги, вырученные от продажи этой добычи, впоследствии был сооружен водопровод, по которому воды реки Анио направлялись из Тибура в Рим. Не имея ни войск для продолжения войны, ни денег, Пирр обратился к своим союзникам, к царям Македонии и Азии, помогавшим ему предпринять экспедицию в Италию; но на родине его уже перестали бояться и на его просьбу отвечали отказом. | Пирр удаляется из Италии |
Утратив всякую надежду победить римлян и раздраженный полученными отказами, Пирр оставил гарнизон в Таренте и в том же году (479) [275 г.] возвратился в Грецию, где для отчаянного искателя приключений было более шансов на успех, чем при неизменном и правильном положении дел в Италии. Действительно, он не только скоро вернул все, что было оторвано от его владений, но еще раз и не без успеха предъявил свои притязания на македонский престол. Однако и его последние замыслы рушились по причине хладнокровной и осмотрительной политики Антигона Гоната и в особенности по причине его собственной горячности и его неспособности обуздывать свое высокомерие; он еще выигрывал сражения, но не достиг никакого прочного успеха и был убит в пелопоннесском Аргосе (482) [272 г.] во время ничтожной уличной схватки.
| Последние дни борьбы в Италии |
С битвой при Беневенте окончилась война в Италии, и последние судорожные движения национальной партии стали мало-помалу замирать. Но пока еще был жив тот царственный воин, который осмелился своею мощной рукой остановить течение судьбы, он охранял тарентинскую твердыню от римлян даже в то время, когда находился в отсутствии. Несмотря на то, что после отъезда царя в городе взяла верх мирная партия, командовавший там от имени Пирра Милон отверг ее требования и дозволил расположенным к Риму горожанам, построившим для себя на тарентинской территории особый замок, заключить с римлянами мир на свой собственный риск, но все-таки не отпер городских ворот.
Но когда после смерти Пирра карфагенский флот вступил в гавань и Милон узнал о намерении граждан отдать город во власть карфагенян, тогда он решился сдать укрепленный замок римскому консулу Луцию Папирию (482) [272 г.] и тем купить для себя и для своей армии право свободного отступления. Для римлян это было огромным счастьем. Судя по опыту, вынесенному Филиппом под Перинфом и Византией, Димитрием перед Родосом, Пирром перед Лилибеем, можно сомневаться в том, чтобы тогдашняя стратегия была в состоянии принудить к сдаче город, который был хорошо укреплен и защищен и к которому был открыт доступ с моря, а какой оборот приняли бы дела, если бы Тарент сделался для финикийцев в Италии тем же, чем был для них Лилибей в Сицилии! Но того, что случилось, уже нельзя было изменить. Когда карфагенский адмирал увидел, что укрепленный замок находится в руках римлян, он объявил, что прибыл в Тарент только для того, чтобы согласно договору оказать союзникам содействие при осаде города, и затем отплыл к Африке; а римское посольство, отправленное в Карфаген для с.329 требования объяснений и для заявления неудовольствия по поводу попытки завладеть Тарентом, возвратилось с формальным и клятвенным подтверждением дружественного намерения оказать содействие римлянам, чем эти последние временно удовольствовались. Тарентинцам, вероятно по ходатайству их эмигрантов, было возвращено римлянами право самоуправления, но они были принуждены выдать оружие и корабли, а их городские стены были срыты. | Покорение нижней Италии |
В том же году, в котором Тарент подпал под власть римлян, им наконец подчинились самниты, луканцы и бреттии, причем эти последние были принуждены уступить половину доходного и важного для кораблестроения леса Силы. Наконец и в течение десяти лет распоряжавшаяся в Регионе шайка была наказана как за нарушение военной присяги, так и за избиение регионского гражданства и кротонского гарнизона. В этом случае Рим защищал против варваров и общие интересы всех эллинов; поэтому новый владетель Сиракуз Гиерон помогал стоявшим под стенами Региона римлянам присылкой съестных припасов и подкреплений и одновременно с римским нападением на Регион предпринял нападение на их единоплеменников и сообщников по злодеянию — живших в Мессане мамертинцев. Осада этого последнего города затянулась надолго; но Регион, несмотря на упорное и продолжительное сопротивление тамошних мятежников, был взят в 484 г. [270 г.] римлянами приступом; все, которые уцелели от гарнизона, были высечены и обезглавлены в Риме на публичной площади, а прежние жители были приглашены возвратиться в город и были, по мере возможности, снова введены во владение своей прежней собственностью. Таким образом, вся Италия была покорена в 484 г. [270 г.] Только самые упорные из врагов Рима — самниты, — несмотря на официальное заключение мира, продолжали борьбу в качестве «разбойников», так что в 485 г. [269 г.] пришлось еще раз послать против них обоих консулов. Но и самое возвышенное народное мужество и самая отчаянная храбрость имеют свой конец; меч и виселица, наконец, восстановили спокойствие и среди самнитских гор. | Новые крепости и новые дороги |
Для обеспечения этих громадных приобретений снова был основан ряд колоний: в Лукании — Пест и Коза (481) [273 г.]; для господства над Самнием — Беневент (486) [268 г.] и Эзерния (около 491) [263 г.]; в качестве передового поста против галлов — Аримин (486) [268 г.]; в Пиценской области — Фирм (около 490) [264 г.] и гражданская колония Castrum Novum; затем были сделаны приготовления к продолжению большой южной шоссейной дороги до гаваней Тарента и Брундизия, причем крепость Беневент должна была служить промежуточной станцией между Капуей и Венузией; кроме того, предполагалась колонизация Брундизия, который был избран римской политикой в соперники и в преемники тарентинского торгового рынка. Постройка новых крепостей и проведение новых дорог послужили поводом для войн с мелкими племенами, вследствие того лишившимися некоторой части своей территории, как-то: с пицентами (485—486) [269—268 гг.], которые были частью переселены в окрестности Салерна, с жившими вблизи от Брундизия саллентинцами (487—488) [267—266 гг.] и с умбрийскими сассинатами (487—488) [267—266 гг.], которые, как кажется, заняли после изгнания сенонов область Аримина. Эти крепости и дороги распространили владычество Рима на внутренние страны нижней Италии и на весь италийский восточный берег от Ионийского моря до кельтской границы.
Прежде чем приступить к описанию политической системы, по которой управлялась из Рима объединенная Италия, мы должны с.330 еще обозреть положение морских держав в IV и V вв. Борьба из-за владычества в западных морях велась в ту пору в сущности между Сиракузами и Карфагеном, и, несмотря на значительные успехи, которые были временно достигнуты на море Дионисием (348—389) [406—365 гг.], Агафоклом (437—465) [317—289 гг.] и Пирром (476—478) [278—276 гг.], перевес остался в конце концов на стороне Карфагена, а Сиракузы все более и более спускались на степень морской державы второго разряда. Этрурия уже совершенно утратила свое значение морской державы; прежде принадлежавший этрускам остров Корсика поступил если не совершенно во владение карфагенян, то в зависимость от их морского могущества. Тарент, когда-то игравший некоторую роль, утратил всякое значение после занятия города римлянами. Храбрые массалиоты еще держались на своем узком водном пространстве, но не принимали серьезного участия в том, что делалось на омывающих Италию морях. | Упадок римских морских сил |
Остальные приморские города едва ли стоили того, чтобы обращать на них серьезное внимание. И Рим не избег такой же участи; на его собственных водах также господствовал чужеземный флот. Однако он с древних пор был приморским городом и в эпоху своей цветущей молодости никогда не изменял своим старым традициям до такой степени, чтобы вовсе не заботиться о своем военном флоте, и никогда не был так безрассуден, чтобы довольствоваться ролью только континентальной державы. Лациум доставлял для судостроения великолепный лес, далеко превосходивший своими достоинствами знаменитые леса нижней Италии, и уже из постоянного существования в Риме доков ясно видно, что там никогда не отказывались от намерения иметь свой собственный флот. Однако во время опасных кризисов, вызванных в Риме изгнанием царей, внутренними раздорами в среде римско-латинского союза и неудачными войнами против этрусков и кельтов, римляне не могли сильно интересоваться тем, что делалось на Средиземном море, а при постоянно усиливавшемся стремлении римской политики к завоеванию италийского континента морские силы римлян пришли в совершенный упадок. До самого конца IV века [ок. 350 г.] вовсе не было речи о латинских военных кораблях за исключением того случая, когда на римском корабле был отправлен в Дельфы жертвенный дар из добычи, захваченной в Вейях (360) [394 г.]. Правда, анциаты все еще вели свою торговлю на военных судах, а при случае занимались и морскими разбоями, так что захваченный около 415 г. [339 г.] Тимолеоном «тирренский корсар» Постумий легко мог быть родом анциат; но Анциум едва ли считался в то время морской державой, и даже если бы считался, то при тогдашних отношениях Анциума к Риму это вовсе не послужило бы на пользу римлян. До какого упадка дошли около 400 г. [ок. 350 г.] морские силы римлян, видно из того факта, что греческий, и как можно догадываться, именно сицилийско-греческий военный флот опустошал в 405 г. [349 г.] берега Лациума, между тем как толпы кельтов в то же время собирали контрибуцию с внутренних латинских стран. Через год после того (406) [348 г.], и без сомнения под непосредственным влиянием этих печальных событий, римская община и карфагенские финикийцы заключили от своего имени и от имени подвластных им союзников договор о торговле и мореплавании; это самый древний римский документ, содержание которого дошло до нас, хотя, конечно, только в греческом переводе5. с.331 По этому договору римляне обязывались не плавать в водах «Красивого мыса» (Cap Bon) у берегов Ливии, иначе как в случае крайней необходимости; зато они получили наравне с туземцами право свободно заниматься торговлей в Сицилии в пределах карфагенского владычества, а в Африке и в Сардинии, по меньшей мере, право продавать свои товары по цене, установленной при участии карфагенских должностных лиц и при поручительстве карфагенской общины. Карфагенянам, как кажется, было предоставлено право свободной торговли во всяком случае в Риме, а быть может и во всем Лациуме, но только с обязательством не обижать подвластных Риму латинских общин; в случае, если бы они появились на латинской территории в качестве врагов, не оставаться там на ночлег, т. е. не распространять морских разбоев на внутренние страны и сверх того не строить на латинской территории крепостей. Вероятно, к тому же времени относится ранее упомянутый договор между Римом и Тарентом, о времени заключения которого известно только то, что он состоялся задолго до 472 г. [282 г.]; по этому договору римляне обязались, — за какое вознаграждение со стороны Тарента, не сказано — не плавать в водах к востоку от Лакинского мыса; этим вполне запирался для них доступ в восточный бассейн Средиземного моря. Это были такие же тяжелые поражения, как и поражение при Аллии; по-видимому, так смотрел на них и римский сенат, который воспользовался с большой энергией благоприятным для Рима оборотом дел в Италии, наступившим вскоре после заключения унизительных договоров с Карфагеном и с Тарентом, и поспешил улучшить стесненное положение римлян в отношении мореплавания. | Укрепление римских берегов |
Самые значительные приморские города были населены римскими колонистами, а именно: гавань церитов Пирги, колонизация которой, по всей вероятности, относится к этому времени; на западном берегу Анциум в 415 г. [339 г.]; Таррацина в 425 г. [329 г.]; остров Понция в 441 г. [313 г.]; а так как в Ардее и в Цирцеях уже ранее были поселены колонисты, то оказывается, что все значительные приморские города на территории рутулов и вольсков сделались латинскими, или гражданскими, колониями; кроме того были населены колонистами на территории аврунков Минтурны и Синуэсса в 459 г. [295 г.], на луканской территории Пестум и Коза в 481 г. [273 г.] и на адриатическом побережье Sena Gallica и Castrum Novum около 471 г. [283 г.], Аримин в 486 г. [268 г.]; сюда же следует отнести и занятие Брундизия, состоявшееся тотчас вслед за окончанием войны с Пирром. В большей части этих мест, пользовавшихся правами гражданских, или приморских, колоний6, молодежь была освобождена от службы в легионах и была обязана только охранять берега. В то же время было оказано вполне обдуманное предпочтение нижнеиталийским грекам перед их сабельскими соседями, а именно значительным общинам — Неаполю, Региону, Локрам, Туриям, Гераклее, которые на тех же условиях также были освобождены от службы в ополчении; этим была доведена до конца римская цепь, протянутая вокруг берегов Италии. Но руководители римской общины обнаружили в этом случае такую политическую дальновидность, которая могла бы служить уроком для следующих поколений: они поняли, что укрепление и охрана берегов будут недостаточны, если военный флот не будет приведен в такое состояние, которое внушало бы к с.332 нему уважение. Основанием для заведения такого флота послужили после покорения Анциума (416) [338 г.] военные галеры, отведенные в римские доки. Однако одновременное распоряжение, запрещавшее анциатам вести какие-либо морские сношения7, ясно доказывает, что римляне еще вполне сознавали в ту пору свое бессилие на море и что вся их морская политика ограничивалась занятием приморских укрепленных пунктов. Когда же под римский протекторат поступили южноиталийские греческие города и прежде всех других Неаполь (428) [326 г.], снова было положено начало для основания римского флота, так как каждый из этих городов обязался доставлять римлянам военные корабли в качестве союзного контингента. Потом, в 443 г. [311 г.], вследствие особого постановления гражданства были назначены два начальника морских сил (duoviri navales), и этот римский флот участвовал во время самнитской войны в осаде Нуцерии. Может быть, к тому же времени относится упоминаемая в написанной Теофрастом около 446 г. [308 г.] «Истории растений» замечательная отправка римского флота из 25 парусных судов для основания колонии на Корсике. Но о том, как были ничтожны достигнутые результаты, свидетельствует состоявшееся в 448 г. [306 г.] возобновление договора с Карфагеном. Между тем как были оставлены без изменения те статьи договора 406 г. [348 г.], которые касались Италии и Сицилии, римлянам было воспрещено кроме плавания в восточных водах и прежде дозволенное плавание по Адриатическому морю, равно как ведение торговых сношений с подданными Карфагена в Сардинии и в Африке и наконец, по всей вероятности, также основание поселений на Корсике8, так что для их торговли остались открытыми только подвластная Карфагену часть Сицилии и сам Карфаген. В этом сказалась зависть господствовавшей на морях державы — зависть, которая усиливалась, по мере того как расширялось римское владычество вдоль морских берегов. Карфаген заставил римлян подчиниться его запретительной системе и отказаться от посещения западных и восточных торговых рынков; с этим находится в связи и рассказ о публичной награде, присужденной тому финикийскому моряку, который пожертвовал своим собственным судном, для того чтобы загнать на мель римское судно, шедшее вслед за ним в Атлантическом океане; таким образом, мореплавание римлян было ограничено узким пространством с.333 западной части Средиземного моря, насколько это давало им возможность охранять их берега от грабежей и обеспечить их старинные и важные торговые сношения с Сицилией, римляне поневоле подчинились этим условиям, но они все-таки не переставали заботиться о приведении своих морских сил в лучшее положение. Решительным шагом к этой цели было назначение в 487 г. [267 г.] четырех флотских квесторов (quaestores classici): первый из них должен был жить в приморской гавани города Рима — Остии; второй должен был наблюдать из бывшего в ту пору главным городом римской Кампании, Калеса, за портовыми городами Кампании и Великой Греции; третий должен был наблюдать из Аримина за гаванями, находившимися на той стороне Апеннин; сфера деятельности четвертого неизвестна. Эти новые постоянные должностные лица были назначены если не исключительно, то между прочим для того, чтобы надзирать за берегами и организовать для защиты этих берегов военный флот. | Натянутые отношения между Римом и Карфагеном |
Римский сенат, очевидно, замышлял восстановить независимость римского мореплавания и частью отрезать морские сообщения Тарента, частью запереть вход в Адриатическое море для приходивших из Эпира эскадр, частью освободиться от карфагенского владычества. Признаки этих замыслов обнаруживались уже в ранее описанных отношениях Рима к Карфагену во время последней италийской войны. Хотя царь Пирр еще раз, и притом в последний, вызвал заключение наступательного союза между двумя великими городами, но холодность и вероломство этих союзников, попытки карфагенян утвердиться в Регионе и в Таренте, занятие римлянами Брундизия немедленно вслед за окончанием войны явно доказывают, до какой степени уже в то время сталкивались интересы обеих сторон. | Рим и греческие морские державы |
Понятно, что Рим искал опоры против Карфагена в эллинских морских державах. Его старинные тесные дружеские сношения с Массалией поддерживались без перерывов. Жертвенный дар, отправленный из Рима в Дельфы после завоевания города Вейи, хранился там в сокровищнице массалиотов. После взятия Рима кельтами в Массалии делался в пользу погорельцев сбор пожертвований, в котором прежде всех приняла участие городская казна; в знак благодарности римский сенат представил массалиотским купцам некоторые льготы по торговле, а во время праздничных игр отводил массалиотам почетное место (graecostasid) на площади рядом с сенатской трибуной. Такое же значение имели торговые и дружественные договоры, заключенные римлянами около 448 г. [306 г.] с Родосом и вскоре после того со стоявшим на берегу Эпира значительным торговым городом Аполлонией, а в особенности очень неприятное для Карфагена сближение Рима с Сиракузами, состоявшееся немедленно вслед за окончанием войны с Пирром. Итак, хотя развитие римского могущества на море очень далеко отстало от огромного развития римских сухопутных сил и хотя римский военный флот далеко не соответствовал географическому и торговому положению государства, однако этот флот стал мало-помалу выходить из того полного ничтожества, до которого он дошел около 400 г. [354 г.], а при обильных ресурсах, которые доставляла Италия, понятно, что финикийцы следили с тревожной заботливостью за этими усилиями римлян.
Кризис, касающийся господства на италийских водах, уже приближался, но на суше борьба уже закончилась победой. Италия была в первый раз соединена в одно государство под владычеством римской общины. Какие политические права были при этом отняты с.334 римской общиной у всех остальных италийских общин и удержаны ею исключительно за собой, т. е. какое понятие о государственном праве лежало в основе этого римского владычества, мы ниоткуда не видим с достаточной ясностью; для этого понятия даже не существовало общеупотребительного выражения, что очень знаменательно и свидетельствует о мудрой предусмотрительности9. Положительно известно, что к числу отнятых прав принадлежали объявление войны, заключение договоров и чеканка монеты, так что ни одна из италийских общин не смела объявлять войну иностранному государству или только вступать с ним в переговоры и не смела выпускать какую-либо ходячую монету; напротив того, всякое исходившее от римской общины объявление войны и всякий заключенный ею государственный договор были обязательны для всех остальных италийских общин, а римская серебряная монета была по закону ходячей монетой для всей Италии; далее этого, по всей вероятности, не шли ясно формулированные привилегии руководящей общины, но на практике с ними неизбежно соединялись гораздо более широкие верховные права. Отношения италиков к первенствующей общине были до крайности неодинаковы; в них следует различать, кроме прав полного римского гражданства, три различных разряда подданных.
| Римское полное гражданство |
Даже права полного римского гражданства были расширены настолько, насколько это было возможно, не отнимая у римской общины значения городской республики. Старинная гражданская территория до того времени расширялась главным образом путем раздачи отдельных земельных участков; этим способом перешли в руки римских поселян южная Этрурия вплоть до Цере и до Фалерий, отнятые у герников земельные участки по берегам Сакко и Анио, большая часть Сабинской территории и значительная часть прежней территории вольсков, в особенности Помптинская равнина; для этих поселенцев были большею частью организованы новые гражданские округа. То же самое было сделано из уступленного Капуей фалернского округа на Вольтурне. Все эти поселившиеся вне Рима граждане не имели ни собственного общинного устройства, ни собственной администрации; на отведенной территории возникали самое большее местечки (fora et conciliabula). В таком же положении находились граждане, которые были отправлены в вышеупомянутые так называемые приморские колонии; они также сохраняли за собою права полного римского гражданства, и их самоуправление не имело значения. Напротив того, в конце этого периода римская община начала с того, что стала предоставлять права полного гражданства ближайшим общинам пассивных граждан, принадлежавших к одной с нею или к родственной национальности; это было сделано по всей вероятности и прежде всего для Тускула10 и также для остальных находившихся в собственно Лациуме общин с пассивным с.335 гражданским правом, а затем, в конце второго периода (486) [268 г.], то же преимущество было распространено на сабинские города, которые в ту пору без сомнения уже вполне латинизировались, а во время последней тяжелой войны дали достаточные доказательства своей преданности. Эти города сохранили и после своего вступления в римский гражданский союз прежде принадлежавшее им право ограниченного самоуправления; таким образом, скорее среди полноправных римских граждан или в морских колониях стали впервые возникать особые общины, а из этого порядка вещей с течением времени развилось римское муниципальное устройство. Итак, страна, населенная полноправными римскими гражданами, простиралась в конце этой эпохи к северу до окрестностей Цере, к востоку до Апеннин, к югу до Таррацины; впрочем, о точном определении этих границ конечно здесь не может быть и речи, так как внутри их находилось несколько союзных городов, пользовавшихся латинским правом, как например Тибур, Пренесте, Сигния, Норба, Цирцеи, а вне их пользовались полными правами римского гражданства жители Минтурн, Синуэссы, Фалернской области, города Sena Gallica и некоторых других местностей, и уже в ту пору, вероятно, были рассеяны по всей Италии семьи римских крестьян, жившие поодиночке или целыми селениями. К подвластным общинам принадлежали пассивные граждане (cives sine suffragio), которые по своим правам и обязанностям стояли наравне с полноправными гражданами, отличаясь от них только тем, что не участвовали в выборах ни активно, ни пассивно. Их правовое положение было регулировано постановлениями римских комиций и издававшимися для них римским претором нормами, причем, без сомнения, в основу было положено их прежнее внутреннее устройство. За них постановлял решения римский претор или его «заместители» (praefecti), которых он ежегодно посылал в отдельные общины. Те из них, которые были поставлены в более выгодное положение, как например город Капуя, сохранили самоуправление и вместе с тем употребление местного языка и собственных должностных лиц, заведовавших набором рекрутов и переписью. У общин, поставленных в худшее положение, как например у Цере, было отнято даже самоуправление, и это без сомнения была самая тяжелая из всех форм подданства. Однако, как замечено выше, в конце этого периода уже обнаруживается намерение включать эти общины в состав полноправного гражданства, по крайней мере поскольку они фактически латинизировались. Самый привилегированный и самый важный разряд подвластных общин составлял латинские города; его значительно расширяли многочисленные автономные общины, основанные Римом внутри и даже вне Италии и известные под названием латинских колоний, и он все более и более расширялся благодаря основанию новых общин этого рода. Эти новые городские общины римского происхождения, но на латинском праве все более и более становились настоящими опорами римского владычества над Италией. Это были уже не те латины, с которыми римляне боролись при Регильском озере и при Трифане, — не те старинные члены альбанского союза, которые искони считали себя равными с римскою общиною, если не лучше ее, и для которых римское владычество было тяжелым игом, как это доказывают и чрезвычайно строгие меры предосторожности, которые были приняты против Пренесте в начале войны с Пирром, и очень долго не прекращавшиеся раздоры, в особенности с пренестинцами. Этот с.336 древний Лациум, в сущности, или подчинился Риму, или слился с ним, и в нем осталось немного политически независимых общин, которые, за исключением Пренесте и Тибура, были вообще незначительны. Наоборот, Лациум позднейших времен республики состоял почти исключительно из таких общин, которые издавна чтили Рим как свою столицу и метрополию. Будучи окружены племенами, говорившими на иных языках и иначе управлявшимися, они были привязаны к Риму сходством языка, законов и нравов; играя роль мелких тиранов окрестной страны, они были принуждены ради собственной безопасности примыкать к Риму, как примыкают передовые отряды к главной армии; наконец вследствие постоянно возраставших материальных преимуществ римского гражданства они извлекли немало выгод даже из своего урезанного равноправия с римлянами: так, например, им обыкновенно отводили в пользование часть римских государственных земель и их допускали наравне с римскими гражданами к участию в государственных откупах и подрядах. Тем не менее и предоставленная им самостоятельность имела опасные для римлян последствия. Принадлежавшие ко временам римской республики надписи, которые были найдены в Венузии и очень недавно в Беневенте11, доказывают нам, что Венузия, точно так же как и Рим, имела свое плебейство и своих народных трибунов и что в Беневенте высшие должностные лица носили титул консулов, по крайней мере, во время войны с Ганнибалом. Обе эти общины принадлежали к числу самых младших среди латинских колоний, пользовавшихся старыми правами; из приведенных фактов видно, какие в них проявлялись стремления около половины V века [ок. 300 г.]. И эти так называемые латины, происшедшие от римского гражданства и сознавшие свое с ним равенство во всех отношениях, уже начали тяготиться своим союзным правом низшего разряда и стремиться к полному равноправию. Поэтому, как ни были важны для Рима эти латинские общины, римский сенат старался по возможности урезывать их права и привилегии и превращать их из союзников в подданных, насколько это было возможно без разрушения преград, отделявших их от нелатинских общин в Италии. Мы уже ранее говорили о том, как был уничтожен союз латинских общин, как вместе с тем было уничтожено прежнее полное равноправие этих общин и как они утратили самые важные из своих политических прав; после окончательного покорения Италии был сделан дальнейший шаг и было приступлено к ограничению до сих пор неприкосновенных личных прав отдельных латинов и прежде всего к ограничению права свободно переселяться с одного места на другое. Основанной в 486 г. [268 г.] общине Аримину и всем другим, позднее основанным, автономным общинам было предоставлено только то преимущество перед остальными подданными, что они были уравнены с римской общиной в области частного права — в том, что касалось торговли, мены и наследственного права12. Вероятно, около того же времени предоставленное с.337 старинным латинским общинам право полной свободы передвижения, т. е. право каждого из их граждан приобретать полные права гражданства при переселении в Рим, было для позднее основанных латинских колоний ограничено теми лицами, которые у себя на родине достигали высших должностей; только им было разрешено менять свое колониальное гражданское право на римское. Из этих фактов ясно видно, что положение Рима совершенно изменилось. Пока Рим был хотя и первой общиной между многочисленными италийскими городскими общинами, но все-таки принадлежал к их числу, даже вступление в число полноправных римских граждан вообще считалось выгодным для той общины, которая приобрела новых граждан, поэтому негражданам всячески облегчали переход в гражданство и даже налагали на них обязанность такого перехода в виде наказания. Но, с тех пор как римская община одна господствовала, а все остальные сделались ее слугами, установились обратные отношения: римская община стала ревниво оберегать свои гражданские права и поэтому прежде всего положила конец старинному неограниченному праву переселения; впрочем, государственные люди того времени были достаточно дальновидны, для того чтобы оставить доступ в римское гражданство открытым по закону по крайней мере для самых выдающихся и для самых даровитых членов тех подвластных общин, которые принадлежали к высшему разряду. Стало быть, и латинам пришлось убедиться в том, что Рим, покоривший Италию главным образом благодаря их содействию, теперь уже не нуждался в них, как прежде. | Нелатинские союзные общины |
Наконец, положение нелатинских союзных общин понятным образом подводилось под самые разнообразные нормы, которые устанавливались отдельными союзными договорами. Некоторые из этих заключенных на вечные времена договоров, как например те, которые были заключены с общинами герников, Неаполем, Нолой, Гераклеей, предоставляли этим последним сравнительно очень широкие права, между тем как другие договоры, как например те, которые были заключены с тарентинцами и самнитами, были похожи на принятие в подданство. | Уничтожение народных союзов |
Можно признать за общее правило, что не только союзы латинов и герников, о которых до нас дошли достоверные сведения, но и все вообще италийские союзы, и в том числе союзы самнитский и луканский, были лишены прав законодательным актом или были лишены всякого политического значения и что ни одной из италийских общин не было дозволено вступать с другими италийскими общинами в соглашение относительно торговых сношений и браков или только сообща совещаться и постановлять решения. Далее были приняты меры, хотя и не повсюду одинаковые, чтобы военные и податные силы всех италийских общин находились с.338 в распоряжении господствующей общины. С одной стороны, гражданская милиция, а с другой — контингенты «латинского имени» считались главными и нераздельными частями римской армии, которая таким образом сохраняла свой национальный характер. Однако в состав этой армии включали также не только пассивных римских граждан, но, без сомнения, и членов нелатинских союзов: они или обязывались доставлять военные корабли, как это требовалось от греческих общин, или же вносились в списки италиков, обязанных доставлять вспомогательные войска (formula togatorum), как это было сразу или постепенно установлено для апулийцев, сабеллов и этрусков. Размер этих вспомогательных войск, точно так же как и размер тех, которые доставлялись латинскими общинами, как кажется, имел определенную норму; однако это не мешало господствующей общине требовать в случае надобности и более значительных подкреплений. С этим находилось в связи и косвенное обложение налогами, так как каждая община была обязана снаряжать и содержать своей контингент на собственный счет. Поэтому не без умысла были возложены на латинские и нелатинские союзные общины те воинские повинности, которые требовали самых значительных издержек; так, например, военный флот содержали большею частью греческие города, а к конной службе союзники привлекались — по крайней мере в более позднюю пору — втрое сильнее, чем римские граждане, между тем как для пехоты еще долго оставался в силе или считался общим правилом тот старый принцип, что союзный контингент не должен быть более многочислен, чем гражданское ополчение.
Система, на которой было основано это устройство, в своих подробностях и в своей внутренней связи уже не может быть выяснена из тех немногих сведений, какие дошли до нас. Даже нет возможности хотя бы приблизительно определить, в каком численном отношении находились между собой три разряда подданства и в отношении полноправных граждан13. Даже географическое распределение отдельных категорий по Италии известно нам не вполне. Напротив того, главные соображения, на которых были основаны эти порядки, так очевидны, что едва ли нужно их объяснять. Прежде всего, как уже было ранее замечено, сфера непосредственного господства общины была расширена частью путем основания колоний из полноправных граждан, частью путем дарования пассивных гражданских прав. Это расширение заходило так далеко, как только было возможно без совершенного уничтожения централизации римской общины, которая все-таки была и должна была оставаться городской общиной. Когда система инкорпорации достигла своих естественных пределов и даже, быть может, перешагнула через них, тогда всем вновь присоединившимся общинам пришлось довольствоваться положением подданных, так как чистая гегемония не могла долго служить нормой для определения взаимных сношений. Поэтому не вследствие самовольного захвата верховной с.339 власти, а вследствие неизбежного тяготения к одному центру образовалась рядом с категорией господствующих граждан вторая категория подданных.
| Разделение и разъединение подданных |
Между орудиями владычества, естественно, главную роль играло разъединение подданных посредством уничтожения италийских союзов и образования многочисленных, сравнительно менее значительных общин, равно как распределение внешнего гнета по степеням сообразно с различными категориями подданных. Как Катон заботился в своем домашнем быту о том, чтобы рабы не жили между собой слишком дружно, и с намерением возбуждал между ними раздоры и разделение на партии, так и римская община делала то же в более широких размерах; хотя этот прием и был некрасив, но он вел к цели. | Преобразование италийских общинных учреждений в аристократические |
Лишь дальнейшим применением того же средства были преобразование организации всех зависимых общин по римскому образцу и передача управления в руки зажиточных и знатных семейств, которые стояли в естественной, более или менее резкой, оппозиции к народной массе и как ради своих материальных интересов, так и ради интересов общинного управления необходимо должны были искать для себя опоры в Риме. Самым замечательным примером в этом отношении может служить обхождение Рима с Капуей, которая была единственным из италийских городов, способным соперничать с Римом, и потому, как кажется, издавна была предметом подозрительной осторожности. Аристократия Кампании получила привилегированное судебное устройство, особые места для собраний и вообще во всех отношениях особые от всех права. Ей даже были назначены из общинной кассы Кампании довольно значительные пенсии, а именно 1 600 ежегодных пенсий по 450 статеров (около 200 талеров). Это были те самые кампанские всадники, которые своим неучастием в великом латинско-кампанском восстании 414 г. [340 г.] много способствовали его неуспеху и которые своей храбростью решили в 459 г. [295 г.] битву при Сентине в пользу римлян; напротив того, стоящая в Регионе кампанская пехота прежде всех отложилась от римлян во время войны с Пирром. Обращение римлян в 489 г. [265 г.] с Вольсиниями представляет с.340 другой замечательный пример того, какие выгоды умели извлекать римляне из возникавших в зависимых общинах сословных распрей благодаря тому, что располагали аристократию в свою пользу. Там, точно так же как и в самом Риме, шла борьба между старыми и новыми гражданами, и эти последние достигли законным путем политического равноправия. Вследствие этого старые граждане Вольсиний обратились к римскому сенату с просьбой восстановить их старый строй. Господствовавшая в городе партия понятным образом сочла эту попытку за государственную измену и подвергла просителей законному наказанию. Римский сенат принял между тем сторону старых граждан, а так как город не обнаружил желания подчиниться его воле, то присланная туда военная экзекуция не только уничтожила действовавшую по закону общинную конституцию Вольсиний, но даже срыла до основания старинную столицу Этрурии, ясно доказав на этом примере италикам, как было страшно не подчиняться владычеству Рима. Однако римский сенат был достаточно благоразумен, чтобы понимать, что единственное средство упрочить основанное на насилии владычество — сдержанность самих властителей. | Преобразование управления в более умеренном духе |
Поэтому зависимым общинам была оставлена или дарована автономия, заключавшая в себе некоторую тень самостоятельности, некоторую долю участия в военных и политических успехах Рима и главным образом свободное общинное устройство. Таким образом, на всей территории, принадлежавшей италийскому союзу, не было ни одной общины гелотов. По той же причине Рим, быть может с беспримерными в истории прозорливостью и великодушием, с самого начала отказался пользоваться самым опасным из всех правительственных прав — правом облагать подданных податями. Уплату дани, быть может, и налагали на зависимые кельтские округа, но в пределах италийского союза не было ни одной обложенной податями общины. Наконец, по той же причине воинская повинность хотя и была возложена на независимых членов союза, но вовсе не была снята с римских граждан. Наоборот, римские граждане, по всей вероятности, участвовали в ополчении сравнительно гораздо более, чем члены союза, а латины со своей стороны участвовали гораздо более, чем латинские союзные общины. Поэтому присвоение себе лучшей части военной добычи сначала Римом, а вслед за ним латинами представлялось до известной степени справедливым делом. Трудную задачу надзора и контроля над всей массой италийских общин, обязанных доставлять вспомогательные войска, римское центральное правительство исполняло частью при помощи четырех италийских квестур, частью посредством распространения римской цензуры на все подвластные города. Флотские квесторы должны были, помимо своих ближайших обязанностей, собирать доходы с вновь приобретенных государственных земель и контролировать доставку вспомогательных войск от новых членов союза; они были первыми римскими должностными лицами, для которых место пребывания и сфера деятельности были назначены законом вне Рима, и они составляли необходимую среднюю инстанцию между римским сенатом и италийскими общинами. | Государственная перепись |
Сверх того, как это видно из позднейшего муниципального устройства, высшие должностные лица каждой италийской14 общины, какое бы они ни носили название, должны были производить перепись с.341 в каждый четвертый или пятый год. Мотивы этого постановления, конечно, могли возникнуть только в Риме, и оно, конечно, могло иметь только одну цель — доставлять сенату через римских цензоров сведения о военных и податных силах всей Италии. С этим военно-административным объединением всех племен, живших по эту сторону Апеннин вплоть до Япигского мыса и до Регийского пролива, наконец находится в связи и появление нового, общего для всех них названия «носителей тоги», которое было древнейшим термином римского государственного права, или название италиков; оно первоначально было в ходу у греков, а потом вошло в общее употребление. Жившие в этих странах различные народы стали впервые сознавать свое единство и сближаться между собою, вероятно, отчасти в противоположность грекам, отчасти и главным образом потому, что оборонялись совокупными силами от кельтов; конечно могло случиться, что какая-нибудь из италийских общин действовала заодно с кельтами против Рима и пользовалась этим удобным случаем, чтобы восстановить свою независимость, но с течением времени все-таки брало верх здоровое национальное чувство. Подобно тому как галльская земля считалась до позднейшей поры юридической противоположностью италийской земли, так и «носители тоги» получили это название в противоположность с кельтскими «носителями штанов» (bracati). Отражение кельтских нашествий сыграло, вероятно, важную роль и как причина и как предлог при централизации военных сил в руках Рима. Между тем как римляне играли роль руководителей в великой национальной борьбе и заставили сражаться под своими знаменами этрусков, латинов, сабеллов, апулийцев и эллинов внутри тех границ, которые будут сейчас указаны, до той поры шаткое и скорее внутреннее единство сделалось более тесным и получило государственную прочность, а название Италии, которое еще у греческих писателей V в. [ок. 350—250 гг.], как например у Аристотеля, обозначало лишь теперешнюю Калабрию, сделалось общим названием страны, в которой жили «носители тоги». | Древнейшие границы италийского союза |
Древнейшие границы этого великого, предводимого Римом, оборонительного союза, или Новой Италии, доходили на западном побережье до окрестностей Ливорно вниз от Арно15, а на восточном — до Эзиса вверх от Анконы; находившиеся вне этих границ колонизованные италиками местности, как например Sena Gallica и Аримин на той стороне Апеннин и Мессана в Сицилии, считались географически лежащими вне Италии, даже если некоторые из них, как например Аримин, были членами союза или, как например Сена, даже были римскими гражданскими общинами. Еще менее могли быть причислены к «носителям тоги» кельты, жившие на той стороне Апеннин, хотя быть может уже в ту пору некоторые из кельтских округов находились под римской клиентелой. | Начало латинизации Италии |
Таким образом, Италия достигла политического единства; но она уже вступала на тот путь, который ведет и к единству национальному. Господствующая латинская национальность уже ассимилировала сабинов и вольсков, а отдельные латинские общины уже были рассыпаны по всей Италии; это было лишь развитием зачатков, когда латинский язык со временем делался родным языком для с.342 всякого, кто имел право носить латинское верхнее платье. Что римляне уже в ту пору ясно сознавали эту цель, видно из того, что они распространяли латинское имя на всех членов италийского союза, обязанных доставлять вспомогательные войска16. Все, что нам известно об этом величественном политическом здании, свидетельствует о высокой политической мудрости его безыменных строителей, а необыкновенная прочность, которую впоследствии сохраняла под самыми тяжелыми ударами эта конфедерация, сплоченная из такого множества разнородных составных частей, наложила на великое произведение этих строителей печать успеха. | Новое мировое значение Рима |
С тех пор как все нити этой так искусно и так прочно обвитой вокруг всей Италии сети соединились в руках римской общины, эта община сделалась великой державой и вступила в систему средиземноморских государств вместо Тарента, Лукании и других государств среднего и мелкого размера, исключенных последними войнами из ряда политических держав. Чем-то вроде официальной санкции нового положения, которое занял Рим, была отправка двух торжественных посольств, ездивших в 481 г. [273 г.] из Александрии в Рим и из Рима в Александрию, и хотя при этом имелось в виду главным образом регулирование только торговых сношений, но без сомнения этим был подготовлен и политический союз.
Как Карфаген боролся с египетским правительством из-за Кирены и скоро должен был вступить в борьбу с римским правительством из-за Сицилии, так и Македония оспаривала у первого из этих правительств решительное влияние на Грецию, а у второго — пока только владычество над берегами Адриатического моря. Со всех сторон готовившиеся столкновения неизбежно должны были вызвать постоянное вмешательство и завлечь Рим в качестве обладателя Италии на ту широкую арену, которую победы Александра Великого и замыслы его преемников превратили в арену непрерывной борьбы.
