с.646
ГЛАВА XII
СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО И ФИНАНСЫ.
Как прагматически последовательная история Рима становится до некоторой степени возможной лишь в VI в. от основания города [ок. 250—150 гг.], так и его экономическое положение становится более определенным и ясным с того же времени. Только с тех пор принимает определенную форму его крупное хозяйство — сельское и денежное, — хотя и не представляется возможности ясно различить, что в этом хозяйстве сохранилось от старых обычаев, что было заимствовано из сельского и денежного хозяйства ранее цивилизовавшихся наций и особенно финикийцев, что было последствием увеличившейся массы капитала и роста культуры в самой нации. Для правильного понимания внутренней истории Рима будет нелишним описать эти хозяйственные отношения в их общей связи.
Римское сельское хозяйство1 было или крупнопоместное, или пастбищное, или мелкопоместное; о первом из них можно составить себе ясное понятие по описанию Катона.
Крупнопоместное хозяйство.
Размер поместьев.
Ведение хозяйства |
Римские поместья — если на них смотреть как на крупную земельную собственность — были вообще небольших размеров. Описанное Катоном поместье занимало площадь в 240 моргенов; обычным размером этих поместий была так называемая центурия в 200 моргенов. Там, где с трудом разводился виноград, требовавший с.647 большой затраты труда, размер хозяйства был еще менее велик; Катон полагает, что в этом случае нужна была площадь в 100 моргенов. Кто хотел вложить новый капитал в сельское хозяйство, тот не расширял своего поместья, а приобретал несколько новых; наибольший размер оккупационного владения в 500 моргенов считался совокупностью двух или трех поместий. Отдача поместий в наследственную аренду не практиковалась ни в частном, ни в общинном хозяйстве; она встречается только у зависимых общин. Бывали случаи отдачи в аренду на более короткие сроки или за условленную денежную плату, или на том условии, что арендатор нес все хозяйственные расходы и в вознаграждение за это получал известную долю — обыкновенно половину продуктов2; но это были исключения, к которым прибегали только по необходимости; оттого-то в Италии и не образовалось настоящего сословия арендаторов3. Стало быть, владелец обыкновенно сам управлял своим имением; впрочем, он в сущности сам не вел хозяйства, а лишь по временам приезжал в имение, чтобы установить план ведения хозяйства, понаблюдать за его исполнением и затребовать от своих слуг отчета; это доставляло ему возможность вести хозяйство одновременно в нескольких поместьях и при случае заниматься государственными делами.
Из зерновых культур возделывались полба и пшеница, а также ячмень и просо; кроме того разводили репу, редьку, чеснок, мак и специально для корма скота лупин, бобы, горох, вику и некоторые другие кормовые травы. Сеяли, как правило, осенью и только в исключительных случаях весной. И орошением и осушкой полей занимались очень активно; так например, очень рано вошел в употребление дренаж посредством укрепленных рвов. Не было недостатка и в лугах для сенокосов; еще во времена Катона они нередко орошались искусственным образом. Не меньшее, если не большее, чем зерновые культуры и кормовые травы, значение имели для хозяйства оливковое дерево и виноградная лоза; первое разводилось между посевами на полях, а вторая в виноградниках
4. Также разводились смоковницы, яблони, груши и другие плодовые
с.648 деревья, а вязы, тополи и другие лиственные деревья и кустарники разводились частью для рубки, частью ради листьев, которые употреблялись на подстилку и на корм для скота. Напротив того, скотоводство играло у италиков гораздо менее важную роль, чем в теперешнем хозяйстве, оттого что они употребляли преимущественно растительную пищу, а мясные кушанья появлялись у них на столе лишь в виде исключения и приготовлялись почти только из свинины и баранины. Хотя от внимания древних и не ускользали экономическая связь земледелия со скотоводством и в особенности важное значение навоза, тем не менее им было незнакомо теперешнее обыкновение соединять земледелие с разведением рогатого скота. Крупный скот держали только в том количестве, какое было необходимо для обработки полей, а прокармливали его не на особых пастбищах, а в стойлах — летом постоянно, зимой же большею частью. Напротив того, овец пасли на пожнивных выгонах, по словам Катона, в числе 100 штук на каждые 240 моргенов; однако нередко случалось, что владелец предпочитал отдавать зимние пастбища в аренду крупным стадовладельцам или же отдавать свои стада овец арендатору, выговаривая в свою пользу определенное число ягнят и определенное количество сыра и молока. Свиней (по словам Катона, до десяти хлевов на одно крупное поместье), кур и голубей держали на дворе и откармливали по мере надобности; при случае отводили там же места для разведения зайцев и устройства рыбных садков — это были скромные зачатки получившего впоследствии столь громадные размеры разведения дичи и рыбы.
Хозяйственные орудия.
Скот |
Полевые работы производились при помощи волов, которых впрягали в плуг, и ослов, которые употреблялись преимущественно на то, чтобы возить навоз и приводить в движение мельничное колесо; содержали и одну лошадь, которая, по-видимому, предназначалась для владельца. Этих животных не разводили дома, а покупали; волов и лошадей всегда холостили. На имение в 100 моргенов Катон полагает одну пару волов, на имение в 200 моргенов три пары, а позднейший сельский хозяин Сазерна полагал две пары волов на имение в 200 моргенов; ослов требовалось, по мнению Катона, на мелкие имения по три, а на более крупные по четыре.
| Сельскохозяйственные рабы |
Ручная работа обыкновенно производилась рабами. Во главе состоявших при имении рабов (familia rustica) находился эконом (vilicus от villa), который принимал и выдавал, покупал и продавал, получал от владельца инструкции и в его отсутствие распоряжался и наказывал. Под его начальством состояли: экономка (vilica), заведовавшая домом, кухней и кладовой, курятником и голубятней, несколько пахарей (bubulci) и чернорабочих, один погонщик ослов, один свинопас и, если было стадо овец, один овчар. Число работников, естественно, соответствовало способу ведения хозяйства. На пахотное имение в 200 моргенов без древесных насаждений полагались два пахаря и шесть чернорабочих, на имение такого же размера с древесными насаждениями — два пахаря и девять чернорабочих; на имение в 240 моргенов с оливковыми плантациями и со стадом овец — три пахаря, пять чернорабочих и три пастуха. Для виноградников, естественно, требовались более значительные с.649 рабочие силы; на имение в 100 моргенов с виноградниками полагались один пахарь, одиннадцать чернорабочих и два пастуха. Эконом, конечно, пользовался большей свободой, чем другие работники; в своем трактате о хозяйстве Магон советовал разрешать ему вступать в брак, производить на свет детей и иметь свои собственные наличные деньги: а по совету Катона следовало выдавать за него замуж экономку; он один мог надеяться, что за свое хорошее поведение получит от владельца свободу. Что касается остальных работников, то все они составляли одну дворню. Рабы, точно так же как и крупный скот, не разводились в самом имении, а покупались на невольничьем рынке, когда достигали такого возраста, что были способны работать; если же они утрачивали работоспособность вследствие старости или болезни, их снова отправляли на рынок вместе с разным ненужным хламом5. Хозяйственное здание (villa rustica) служило в одно время и стойлом для скота, и кладовой для продуктов, и жилищем для эконома и рабочих; для владельца же нередко строился особый дом (villa urbana). И каждый из рабочих и сам эконом получали все необходимое от владельца в определенные сроки и в определенном размере и этим должны были довольствоваться; они получали купленные на рынке одежду и обувь, которые должны были держать в исправности; им ежемесячно выдавали в определенном количестве пшеницу, которую они должны были сами молоть, соль, приправы вроде оливок или соленой рыбы, вино и оливковое масло. Количество припасов соразмерялось с работой; поэтому, например, эконом, на котором лежал менее тяжелый труд, чем на чернорабочих, получал и менее припасов. Все, что касалось кухни, лежало на обязанности экономки, и все вместе ели одну и ту же пищу. Обычно рабов не заковывали в цепи, но если кто-нибудь из них заслуживал наказания или заставлял опасаться попытки к побегу, то его отправляли на работу в оковах, а на ночь запирали в невольничий карцер6. Этих дворовых рабов обычно было с.650 достаточно для работ, а в случае необходимости соседи, само собой понятно, помогали друг другу уступкой своих рабов за поденную плату.
| Посторонние работники |
Кроме этих случаев обыкновенно не прибегали к найму посторонних работников; исключения встречались в особо нездоровых местностях, где находили более выгодным сокращать число рабов и заменять их наемными людьми; это делалось также при уборке жатвы, для которой наличной рабочей силы всегда было мало. Для жатвы и для сенокоса брали наемных жнецов, которые нередко получали вместо денежной платы шестой или десятый сноп, а если они сверх того и молотили, то пятое зерно; так, например, умбрийские рабочие ежегодно отправлялись в большом числе в долину Риети, для того чтобы помогать там при уборке жатвы. Сбор винограда и маслин обыкновенно поручали по договору подрядчику, который приводил своих людей или вольных людей, работавших по найму, или чужих или своих собственных рабов; уборка и выжимка продуктов производились под надзором нескольких лиц, назначенных владельцем, и вся продукция поступала в распоряжение этого владельца
7.
Очень часто случалось, что владелец продавал жатву на корню и предоставлял покупателю распоряжаться уборкой. Вся система хозяйства носит на себе отпечаток той ничем не стесняющейся беспощадности, которая свойственна могуществу капитала. Раб и рогатый скот стоят на одном уровне.
«Хорошая цепная собака, — говорил один римский сельский хозяин, — не должна быть слишком ласкова к своим сотоварищам по рабству
». Пока раб и вол способны работать, их кормят досыта, потому что было бы неэкономично оставлять их голодными, а когда они утратят работоспособность, их продают, так же как истертый сошник, потому что было бы неэкономично далее их содержать. В более древнюю эпоху религиозные мотивы вносили в эту сферу некоторые смягчения, и как раб, так и пахотный вол освобождались от работы в установленные праздники и дни отдыха
8. Катона и его единомышленников всего лучше характеризует тот факт, что они только на словах требовали более строгого соблюдения святости праздничных дней, а на деле сами обходили это требование; так, например, они советовали оставлять в эти дни плуг в покое, но рабов заставлять неутомимо заниматься другими, прямо не запрещенными работами. В принципе рабам не дозволялось ничего делать по собственному почину; раб должен или работать, или спать — гласит одно из катоновских изречений, а о попытках привязать раба к имению или владельцу человеколюбивым обхождением не могло быть и
с.651 речи. Буква закона господствовала во всей своей ничем не прикрытой отвратительной наготе, и никто не обманывал себя никакими иллюзиями насчет последствий такого образа действий.
«Сколько рабов, столько врагов
» — гласит одна римская поговорка. В хозяйстве считалось за правило скорее раздувать чем прекращать раздоры между невольниками; в том же духе Платон, Аристотель и оракул сельских хозяев карфагенянин Магон предостерегали от приобретения рабов одинаковой национальности из опасения дружбы между земляками, а быть может и заговоров. Владелец, как уже было ранее замечено, управлял своими рабами точно так же, как римская община управляла своими подданными в
«поместьях римского народа
» — провинциях, и весь мир ощутил на себе последствия того факта, что господствовавшее государство организовало свою новую систему управления по образцу системы рабовладельцев. Но, хотя римские сельские хозяева и достигли настолько незавидной высоты мышления, что в хозяйстве не дорожили ничем кроме вложенного в него капитала, их все-таки нельзя не похвалить за их последовательность, предприимчивость, аккуратность, бережливость и устойчивость. Солидный и опытный сельский хозяин обрисован в катоновском описании эконома таким, каким он должен быть: эконом прежде всех выходит на свой двор и после всех ложится спать; он строг к самому себе так же, как и к своим подчиненным, и главным образом умеет держать в повиновении экономку; но он вместе с тем заботится и о работниках, и о скоте, и в особенности о плуговых волах; он часто сам принимает участие во всякой работе, но никогда не работает, как чернорабочий, до устали; он всегда дома, никогда ничего не занимает и ничего не закладывает, не задает никаких пирушек, не заботится ни о каком другом богопочитании кроме поклонения своим собственным домашним и полевым богам и, как прилично хорошему рабу, предоставляет своему господину общаться с богом и с людьми; наконец, и это главное, он относится к своему господину со смирением и получаемые от него инструкции исполняет в точности и без затей, не мудрствуя ни слишком мало, ни слишком много. Тот плохой сельский хозяин, говорится в другом месте, который покупает то, что мог бы производить в своем имении; тот плохой хозяин дома, кто делает при дневном свете то, что можно делать при огне, если его не принуждает к тому дурная погода; еще более плох тот, который делает в рабочий день то, что можно делать в праздничный день; но самый плохой тот, который в хорошую погоду заставляет работать дома, а не в открытом поле. Нет недостатка и в характерном увлечении удобрением; встречаются и золотые правила: что земля достается сельскому хозяину не для того, чтобы он ее обчищал и обметал, а для того, чтобы он ее засевал и возделывал, и что надо прежде развести виноградники и оливковые деревья и только потом, когда хозяин уже не первой молодости, можно заводиться господским домом. В этой системе хозяйства конечно есть что-то мужиковатое; вместо рационального исследования причин и последствий мы находим в ней только такие правила, которые извлечены крестьянами из собственного опыта и всем им хорошо известны; но тем не менее вполне очевидно также и стремление к использованию чужого опыта и к введению у себя чужестранных продуктов, как подтверждает это катоновский список различных плодовых деревьев, в котором встречаются и греческие, и африканские, и испанские сорта.
| Крестьянское хозяйство |
с.652 Крестьянское хозяйство отличалось от помещичьего преимущественно меньшим масштабом. И сам владелец и его дети работали вместе с рабами и даже вместо рабов. Рогатый скот держали в небольшом числе, а если доходы не покрывали расходов на содержание упряжи для плуга, то плуг заменяли мотыгой. Разведение маслин и виноградников или отодвигалось на задний план или вовсе не имело места. Вблизи от Рима и других больших центров сбыта продуктов тщательно возделывались цветники и огороды — как это и теперь делается в окрестностях Неаполя, — приносившие очень хороший доход.
Пастбищное хозяйство велось в гораздо более широких размерах, чем полевое. Для пастбищного имения (saltus) во всяком случае требовалась бо́льшая площадь, чем для полевого; его размер определяли по меньшей мере в 800 моргенов, и его можно было почти беспредельно расширять с пользой для дела. В силу климатических условий Италии там летние пастбища в горах и зимние пастбища на равнинах взаимно дополняют друг друга; уже в то время, точно так же как и теперь и конечно большей частью теперешними же путями, стада перегонялись весной из Апулии в Самниум, а осенью обратно из Самниума в Апулию. Впрочем, как уже было ранее замечено, стада паслись зимою не всегда на особых выгонах, а частью также на жниве. Лошадей, волов, ослов, мулов разводили главным образом для того, чтобы снабдить землевладельцев, извозчиков, солдат и т. д. необходимыми для них животными; не было недостатка и в стадах свиней и коз. Но гораздо самостоятельнее и гораздо шире было развито овцеводство вследствие почти всеобщего обыкновения носить шерстяные одежды. Это хозяйство велось при помощи рабов и в общих чертах имело сходство с полевым, так что скотник (magister pecoris) занимал там место эконома. В продолжение всего лета рабы-пастухи жили большею частью не под кровлей, а под навесами в загонах, на расстоянии нескольких миль от ближайшего человеческого жилья; поэтому в силу самих условий нужно было выбирать самых здоровых и сильных людей и давать им более свободы, чем сельским рабочим.
Чтобы до некоторой степени оценить результаты этого сельского хозяйства, необходимо познакомиться с существовавшими в то время ценами на продукты и в особенности на зерновой хлеб. Они вообще были ужасно низки и в сущности по вине римского правительства, которое впало в этом важном вопросе в страшные ошибки не столько вследствие своей недальновидности, сколько вследствие непростительной привычки баловать столичный пролетариат за счет италийских крестьян.
| Конкуренция заморского хлеба |
В этом деле главную роль играла конкуренция заморского хлеба с тем, который производила сама Италия. Хлеб, который римское правительство получало от провинциальных жителей частью безвозмездно, частью за умеренное вознаграждение, оно частично расходовало на месте для содержания римских должностных лиц и римской армии, а частично уступало откупщикам десятинного сбора, с тем чтобы они уплачивали за него наличные деньги или же брали на себя доставку в определенном количестве в Рим или куда оказывалось нужным. Со времени второй македонской войны на содержание римских армий вообще употреблялся хлеб, привозившийся из-за моря, и хотя это было выгодно для римской государственной казны, но этим отнимали у италийских крестьян важный район сбыта продуктов. Однако это было еще наименьшим из зол. Правительство издавна со внимательной
с.653 заботливостью следило за ценами на хлеб и предотвращало угрожавшую дороговизну своевременной закупкой хлеба за границей, но, с тех пор как римские подданные стали ежегодно доставлять ему огромные массы хлеба, по всей вероятности превышавшие то количество, какое было нужно в мирное время, и с тех пор как для него открылась возможность приобретать иностранный хлеб по умеренной цене почти в неограниченном количестве, оно переполнило этим хлебом столичные рынки и стало продавать его по такой цене, которая сама по себе или по крайней мере сравнительно с существовавшими в Италии ценами была ничтожной. Уже в 551—
554 гг. [203—200 гг.] , и как будто бы в первый раз по распоряжению Сципиона, в Риме продавали от общины гражданам прусский шеффель (6 модиев) испанской и африканской пшеницы за 24 и даже за 12 ассов (17 — 8½ зильбергрошей); через несколько лет после того (558) [196 г.] более 160 тысяч шеффелей сицилийского хлеба были распроданы в столице по этой же ничтожной цене. Тщетно восставал Катон против такой недальновидной политики; в дело вмешалась зарождавшаяся демагогия, и такие экстраординарные, но по всей вероятности очень частые распродажи хлеба правительством или кем-либо из должностных лиц ниже рыночной цены сделались зародышем позднейших хлебных законов. Но даже тогда, когда заморский хлеб не доставался потребителям этим экстраординарным путем, он все-таки вредил италийскому земледелию. Массы хлеба, которые правительство сбывало откупщикам десятинных сборов, приобретались этими откупщиками, без сомнения, за такую низкую цену, что при продаже их уступали ниже местных цен; эти последние были, по всей вероятности, ниже италийских и в провинциях, особенно в Сицилии, частью вследствие благоприятных условий почвы, частью вследствие распространения крупного рабского хозяйства по карфагенской системе; но доставка сицилийского и сардинского хлеба в Лациум стоила если не дешевле, то никак не дороже, чем доставка туда же хлеба из Этрурии, из Кампании или даже из северной Италии. Поэтому даже при естественном ходе дел заморский хлеб должен был доставляться на полуостров в огромном количестве и понижать цену местных продуктов. При таком неестественном положении, обусловленном пагубной системой невольничьего труда, было бы, очевидно, справедливо оградить италийское земледелие посредством обложения заморского хлеба пошлинами, но, по-видимому, случилось совершенно обратное, и в пользу ввоза заморского хлеба в Италию была введена в провинциях запретительная система; так как вывоз определенного количества хлеба из Сицилии был дозволен родосцам в виде особой милости, то отсюда следует заключить, что из провинций дозволялось беспрепятственно вывозить хлеб только в Италию, и, стало быть, заморский хлеб предназначался исключительно для метрополии. Последствия такой системы народного хозяйства для нас очевидны. | Цены на италийский хлеб |
Такой необычайно урожайный год, как 504 [250 г.], когда в столице платили за 6 римских модиев (1 прусский шеффель) полбы не более 3∕5 динария (4 зильбергроша) и за такую же цену продавали 180 римских фунтов (около 22 прусских лотов) сушеной смоквы, 60 фунтов оливкового масла, 72 фунта мяса и 6 конгиев (17 прусских кварт) вина, конечно, не может быть принят в расчет именно потому, что был необычайным годом; но более определенные выводы можно сделать из других известных нам фактов. Уже во времена Катона Сицилия считалась житницей Рима. В урожайные годы отдавали в италийских портах сицилийский и с.654 сардинский хлеб за провозную плату. В самых хлебородных местностях Италии, в теперешней Романье и Ломбардии, платили во времена Полибия за пищу и за ночлег в гостиницах в среднем по пол-асса (⅓ зильбергроша) в день; прусский шеффель пшеницы стоил там полдинария (3½ зильбергроша). Эта последняя средняя цена9 в других местах доказывает с неоспоримой очевидностью, что для италийского хлеба вовсе не было рынков сбыта, а вследствие того и самый хлеб и земля, которая его производила, обесценились. | Преобразование сельского хозяйства |
Такой результат мог бы считаться полезным и по меньшей мере не безусловно вредным в большом индустриальном государстве, где население не может прокормиться одним земледелием; но в Италии промышленность была незначительна, а главную роль играло земледелие, поэтому страна систематически разорялась вышеуказанным способом, и общее благосостояние приносилось самым позорным образом в жертву интересам ничего не производившего столичного населения, для которого хлеб никогда не был достаточно дешев. Быть может, ни в чем другом не обнаруживается так ясно вся негодность государственного устройства, как и неспособность правительства в этом так называемом золотом веке республики. Самая плохая система правления представительства привела бы по меньшей мере к настоятельным жалобам и к стремлению доискаться источника зла, но на старинных собраниях граждан всего более не любили выслушивать предостережения дальновидных патриотов. Всякое правительство, достойное этого названия, приняло бы нужные меры по собственной инициативе, но сенатское большинство, по-видимому, слепо верило, что в низких ценах на хлеб заключается истинное счастье народа, а Сципионы и Фламинины были заняты другими, более важными делами; они заботились об эмансипации греков и об установлении республиканского контроля над царями, поэтому государственный корабль беспрепятственно несся на подводные скалы.
| Упадок земледельческого сословия |
С тех пор как мелкое землевладение перестало приносить сколько-нибудь значительный чистый доход, крестьянское сословие было осуждено на неизбежную гибель, тем более потому, что и в его среде, хотя и более медленно, чем в среде других сословий, стали мало-помалу исчезать строгие нравы и хозяйственная бережливость первых времен республики. Теперь было уже только вопросом времени, как скоро крупная земельная собственность поглотит мелкие крестьянские участки путем покупки или добровольной с.655 уступки. Землевладельцы были в состоянии отстаивать свое существование долее, чем крестьяне. Они могли вести хозяйство с меньшими издержками, если не держались старой системы, раздавать свои земли мелким арендаторам на срок, а сами возделывали свои поля руками рабов; там, где эта хозяйственная система не была введена ранее, к ней принудила прибегнуть конкуренция добывавшегося рабским трудом сицилийского хлеба; тогда италийские землевладельцы также стали возделывать свои земли не с помощью семейных вольных рабочих, а с помощью неженатых и бездетных рабов. Кроме того землевладелец был более простого пахаря способен бороться со своими конкурентами путем улучшений и даже изменений в системе обработки и мог довольствоваться менее значительным доходом от земли, чем пахарь, у которого не было ни капитала, ни достаточной культуры и который добывал только необходимые средства для своего существования.
| Разведение оливок и винограда и скотоводство |
Этим объясняется, почему в римском сельском хозяйстве стали сокращать хлебопашество, которое по-видимому нередко стало ограничиваться количеством, необходимым для прокормления рабочих10, и почему стали более прежнего заниматься производством оливкового масла и вина, а также скотоводством. При благоприятных климатических условиях Италии в этой области можно было не опасаться иностранной конкуренции: италийское вино, италийское оливковое масло и италийская шерсть не только преобладали на внутренних рынках, но скоро сделались предметом вывоза; долина реки По, которая не находила сбыта для своего хлеба, стала снабжать половину Италии свиньями и окороками. С этими фактами вполне согласуются и имеющиеся у нас сведения об экономических результатах римского земледельческого хозяйства. Есть некоторое основание полагать, что вложенный в земледелие капитал считался приносящим хороший доход, если давал шесть процентов; это, по-видимому, соответствует и тогдашнему среднему размеру доходов с капитала, превышавшему эту цифру вдвое. Скотоводство в общем итоге было более выгодно, чем полевое хозяйство; в этом последнем были самыми доходными виноградники, потом огороды и масличные плантации; всего менее дохода получалось от лугов и от пашни11. Для каждого из этих с.656 видов производства конечно нужны благоприятные местные условия и соответствующие им свойства почвы; эти условия складывались так, что крестьянское хозяйство должно было мало-помалу уступать место крупному хозяйству, а противодействовать этому законодательным путем было трудно. Но хуже всего было то, что изданным незадолго до 536 г. [218 г.] клавдиевским законом (о котором мы будем говорить впоследствии) сенаторским семьям было запрещено участвовать в спекуляциях, и потому эти семьи были искусственным образом принуждены вкладывать свои громадные капиталы в землю, т. е. заменять крестьянские хозяйства своими мызами и пастбищами. Кроме того были и другие особые обстоятельства, способствовавшие развитию гораздо менее выгодного для государства скотоводства в ущерб земледелию. Так как разведение скота было единственным способом извлекать из земли доход, действительно требовавшим ведения хозяйства в широких размерах и доставлявшим достаточное вознаграждение за труд, то оно одно привлекало к себе в то время капиталы и возбуждало предприимчивость капиталистов. Хотя земледельческое хозяйство и не требовало постоянного присутствия владельца, но оно требовало его частого появления; оно не легко допускало увеличения размера поместий и лишь в ограниченном масштабе — увеличение их числа; напротив того, пастбищное поместье могло быть расширяемо до бесконечности и редко требовало присутствия владельца. По этой причине стали обращать в пастбища, даже если это было экономически невыгодно, хорошие пахотные земли; правда, были изданы (мы не знаем, когда именно, быть может около того времени) законы, запрещавшие это делать, но они едва ли исполнялись. Сюда же следует отнести последствия с.657 оккупации государственных земель. Так как оккупация производилась обыкновенно большими участками, то это способствовало развитию крупной земельной собственности; к тому же владельцы этих участков воздерживались от больших затрат на обработку, так как их владельческие права не были обеспечены законом и могли быть во всякое время у них отняты, и потому не разводили ни виноградников, ни оливковых деревьев, а последствием было то, что они употребляли эти земли преимущественно под пастбища.
Римское денежное хозяйство нельзя описать в такой же внутренней связи и последовательности отчасти потому, что до нас не дошло из римской древности специальных сочинений по этому вопросу, отчасти потому, что хозяйство этого рода гораздо разнообразнее и многостороннее, чем возделывание почвы. То, что мы знаем о нем, принадлежит в своих главных чертах едва ли не еще менее, чем сельское хозяйство, исключительно одним римлянам и скорее составляет общее достояние всей древней цивилизации, чьи крупные хозяйства естественно имели повсюду одинаковый характер. Система коммерческой спекуляции в денежных делах, по-видимому, была впервые установлена греками, от которых ее заимствовали и римляне. Однако точное применение этой системы и широта размеров были до такой степени чисто римскими, что в денежной сфере яснее всего сказывается дух римского хозяйства, его крупные достоинства и недостатки.
Исходным пунктом римского денежного хозяйства, естественно, было ссудное дело, и никакой другой отраслью коммерции римляне не занимались более усердно, чем промыслом ростовщиков (fenerator) и торговцев деньгами, или банкиров (argentarius). Верный признак усовершенствованного денежного хозяйства — переход крупных денежных дел от капиталистов к игравшим роль посредников банкирам, которые получали и производили уплаты вместо своих доверителей, помещали и занимали вместо них деньги и вели их денежные дела как внутри государства, так и за границей, — достиг своего полного развития уже во времена Катона. Но банкиры не ограничивались тем, что служили в Риме кассирами для богатых людей; они стали повсюду захватывать в свои руки мелкие денежные дела и все чаще и чаще переезжать на постоянное жительство в провинции и находившиеся под римским протекторатом государства. Уже повсюду, где владычествовал Рим, ссуда денег тем, кто их искал, стала превращаться, так сказать, в монополию римлян.
В тесной связи с этим находилась неизмеримо широкая область разного рода подрядов. Система ведения дел через посредников проникла во все римские деловые сношения. Государство прежде всех вступило на этот путь, так как стало отдавать капиталистам или обществам капиталистов на откуп за твердо установленную, подлежавшую получению или уплате сумму все свои самые сложные доходные статьи, все поставки, повинности и сооружения. Но и частные люди сдавали по договорам все, что можно было сдавать, — и постройки, и уборку жатвы, и даже расчеты по получению наследств и по ликвидации конкурсных дел, причем посредником обыкновенно был какой-нибудь банкир, который получал весь актив и за это обязывался покрыть пассив или вполне, или в условной процентной доле, а иногда и с добавочной приплатой. Мы в свое время уже говорили о том, какую выдающуюся роль в римском народном хозяйстве издавна играла торговля; о более ее широком развитии с.658 в настоящий период свидетельствует возраставшее значение италийских портовых пошлин в римском финансовом хозяйстве. Кроме не требующих дальнейшего объяснения причин, увеличивших значение заморской торговли, последнее было усилено еще и искусственным путем — тем, что господствовавшая италийская нация заняла в провинциях привилегированное положение, и тем, что во многих государствах, поступивших под римский протекторат, римляне и латины были освобождены договорами от уплаты таможенных пошлин. Напротив того, промышленность находилась сравнительно в отсталом положении. Ремесла, конечно, были необходимы, и есть указания на то, что они до некоторой степени сосредоточивались в Риме: так, например, Катон советовал жившему в Кампании сельскому хозяину закупать в Риме все, что ему нужно, — одежду и обувь для рабов, плуги, бочки и замки. Ввиду того, что шерстяные материи были в большом употреблении, не подлежит сомнению, что производство сукон было широко распространено и очень доходно12. Но не видно никаких попыток ни завести в Италии такие же промыслы, какими занимались египтяне и сирийцы, ни заниматься этими промыслами за границей на италийские капиталы. Правда, в Италии сеяли лен и добывали пурпур, но все же этот последний промысел принадлежал главным образом греческому Таренту, и вообще уже в то время в Италии преобладал над местным производством ввоз египетского холста и милетского или тирского пурпура. С другой стороны, сюда до некоторой степени относятся аренда или покупка римскими капиталистами земель вне Италии для занятия там хлебопашеством и скотоводством в широких размерах. Начало этой спекуляции, впоследствии принявшей столь громадные размеры особенно в Сицилии, должно быть, по всей вероятности, отнесено уже к описываемой нами эпохе, тем более что если наложенные на сикелиотов ограничения в заключении деловых сделок и не преследовали цели предоставить свободным от таких ограничений римским спекулянтам нечто вроде монополии на покупку земель, то все-таки эта мера много содействовала введению такой монополии.
Во всех этих разнообразных отраслях промышленности дела велись обыкновенно при помощи рабов. Ростовщики и банкиры заводили во всей сфере своих деловых сношений добавочные конторы и отделения банков под управлением своих рабов и вольноотпущенников. Компании, бравшие у государства на откуп портовые пошлины, поручали в каждой конторе сбор этих пошлин преимущественно своим рабам и вольноотпущенникам. Кто брал подряд по постройкам, тот покупал сведущих в строительном деле рабов; кто брался по заказу устраивать сценические представления или бои гладиаторов, тот покупал опытную в театральном искусстве или выдрессированную для гладиаторских боев труппу невольников или же сам обучал невольников этому ремеслу. Торговцу товары доставлялись на его собственных кораблях, управляемых его рабами или вольноотпущенниками, и продавались оптом и в розницу с помощью все тех же рабов. Едва ли нужно к этому добавлять, что работы на фабриках и в рудниках производились только руками рабов. Положение этих рабов, конечно, было незавидное и вообще хуже, чем положение греческих рабов; тем не менее, за исключением с.659 названных нами последних разрядов рабства, положение невольников, занятых в промышленности, было более сносно, чем сельскохозяйственных рабов. Им чаще удавалось заводиться семейством и фактически самостоятельным хозяйством и легче было приобретать свободу и собственность. Поэтому эти условия послужили настоящим рассадником для тех выскочек из рабского сословия, которые благодаря своим холопским добродетелям и часто также холопским порокам пролагали себе дорогу в ряды римского гражданства и нередко достигали большого достатка, а в нравственном, экономическом и политическом отношениях содействовали падению римской республики по крайней мере столько же, сколько и сами рабы.
| Размеры римских торговых сношений |
Римские торговые сношения этой эпохи стоят совершенно на одном уровне с современным им развитием политического могущества и в своем роде не менее грандиозны. Кто желает получить наглядное представление об оживленности римских сношений с чужими краями, тому нужно только заглянуть в литературу того времени и особенно в комедии, в которых финикийский торговец выводится на сцену с финикийской речью, а диалог кишит греческими и полугреческими словами и выражениями.
| Монетная и денежная система |
Но всего больше свидетельствует о распространении интенсивности римских торговых сношений монетная и денежная система. Римский динарий не отстает ни на шаг от римских легионов. Выше мы уже говорили, что монетные дворы в Сицилии (всего позже, в 542 г. [212 г.], в Сиракузах) были или совершенно закрыты после завоевания острова римлянами или должны были ограничиться чеканкой мелкой монеты и что как в Сицилии, так и в Сардинии динарий был легально введен в обращение по меньшей мере наряду с более старой серебряной монетой и, вероятно, очень скоро сделался единственной легальной монетой. Так же быстро, если не быстрее, проникли римские серебряные монеты в Испанию, где находились большие серебряные рудники и где почти вовсе не было более старой местной монеты; испанские города даже очень рано стали чеканить монеты по римскому образцу. Так как Карфаген чеканил монеты в очень ограниченном количестве, то можно полагать, что кроме римских монетных дворов не было ни одного значительного монетного двора в западной области Средиземного моря; исключение составляют монетные дворы в Массалии и, быть может, также у иллирийских греков в Аполлонии и Диррахии. Когда римляне стали утверждать свое владычество в районе реки По, эти монетные дворы были подчинены около 525 г. [229 г.] правилам римской чеканки в том смысле, что хотя им и было дозволено по-прежнему чеканить серебряную монету, но все они, и в особенности массалиотские, уже должны были соразмерять вес своей драхмы с весом римского трехчетвертного динария, который и римское правительство стало со своей стороны чеканить для верхней Италии под названием victoriatus — победной монеты. Эта новая система, находившаяся в зависимости от римской, сделалась господствующей у массалиотов, в верхней Италии и Иллирии, и монеты эти стали проникать и в северные варварские страны — массалиотские, в приальпийские страны вверх по всему бассейну Роны, в иллирийские, даже в теперешнюю Трансильванию. На восточную половину Средиземноморской области еще не распространялись в ту эпоху ни непосредственное римское владычество, ни римская монетная система, поэтому там был в употреблении естественный посредник международных и заморских сношений — с.660 золото. Хотя римское правительство, не отступавшее от своих строго консервативных принципов, неизменно держалось правила чеканить кроме италийской медной монеты только серебряную (временным исключением из этого правила была чеканка золотой монеты, вызванная финансовыми затруднениями во время войны с Ганнибалом), но торговые сношения уже приняли такие размеры, что можно было обходиться и без монеты, употребляя вместо нее золото на вес. Из звонкой монеты, находившейся в 597 г. [157 г.] налицо в римской государственной казне, едва одна шестая состояла из чеканного или нечеканного серебра, а пять шестых состояли из золота в слитках13, и, без сомнения, почти в такой же пропорции находились благородные металлы в кассах самых крупных римских капиталистов. Стало быть, золото уже играло в то время главную роль в крупной торговле, а отсюда следует заключить, что самые оживленные торговые сношения велись с иностранными государствами и в особенности с Востоком, где со времен Филиппа и Александра Великого вошла в употребление золотая монета.
Вся прибыль от этой громадной коммерческой деятельности римских капиталистов рано или поздно стекалась в Рим; хотя эти капиталисты иногда переезжали за границу, но они редко оставались там на постоянное жительство, а рано или поздно переселялись в Рим, или реализуя свои барыши и пуская их в оборот в Италии, или же продолжая начатое дело из Рима при помощи нажитых капиталов и приобретенных связей. Поэтому денежное преобладание Рима над остальным цивилизованным миром было так же бесспорно, как и его преобладание политическое и военное. Рим занимал в этой области такое же положение по отношению к другим странам, какое занимает в настоящее время Англия по отношению к европейскому континенту, — ведь говорил же один грек о младшем Сципионе Африканском, что он недостаточно богат «для римлянина». О том, что разумели в тогдашнем Риме под словом «богатство», можно составить себе приблизительное понятие по следующим фактам: Луций Павел, у которого было состояние в 100 тысяч талеров (60 талантов), считался небогатым сенатором, а приданое в 90 тысяч талеров (50 талантов), которое было дано за каждой из дочерей Сципиона Африканского старшего, считалось только что приличным для девушки из знатного семейства, между тем как состояние самого богатого грека в том столетии не превышало полмиллиона талеров (300 талантов).
Поэтому неудивительно, что коммерческий дух охватил всю нацию или, вернее, что стремление к приобретению капиталов, которое, впрочем, не было в Риме новостью, настолько проникло теперь во все сферы деятельности и поглотило их, что и земледелие и государственное управление стали превращаться в предприятия капиталистов. Сохранение и увеличение состояния вошли в число требований и общественной и домашней морали. «Вдовья доля наследства, пожалуй, и может уменьшаться, — писал Катон в составленном для своего сына житейском катехизисе, — но мужчины должны увеличивать свое состояние; только те из них достойны похвалы и преисполнены божественного духа, после смерти которых оказывается из их счетных книг, что они нажили более того, что получили по наследству». Поэтому, когда дело шло об уплате за с.661 оказанные услуги, считались обязательными и те сделки, которые заключались без всяких формальностей, и если не по закону, то в силу торговых и судебных обычаев обиженному предоставлялось право иска14; но не облеченное ни в какую форму обещание дара не имело силы ни юридически, ни на практике. «В Риме, — говорит Полибий, — никто никому ничего не дарит, если не обязан это делать, и никто не уплачивает ни копейки ранее срока даже между близкими родственниками». Даже законодательство применялось к этой купеческой морали, усматривавшей мотовство во всякой безвозмездной выдаче денег; раздача подарков, отказы по завещаниям и принятие на себя поручительств были в то время ограничены постановлением гражданства, а наследства — если они не доставались ближайшим родственникам — были во всяком случае обложены пошлиной. В самой тесной связи с этим было и то, что вся жизнь римлян была проникнута купеческой аккуратностью, честностью и порядочностью. На всяком порядочном человеке лежала нравственная обязанность вести приходо-расходные книги, так что во всяком благоустроенном доме была особая счетная комната (tablinum) и всякий заботился о том, чтобы ему не пришлось расстаться с здешним миром, не оставив после себя завещания; в числе трех ошибок, которые Катон ставил себе в упрек в течение своей жизни, было то, что он прожил один день без завещания. Римский обычай признавал за этими домашними счетными книгами силу судебных доказательств вроде той, какую имеют у нас купеческие книги. Слово ничем не опороченного человека имело силу доказательств не только в пользу противной стороны, но и в его собственную пользу; споры между честными людьми всего чаще разрешались тем, что одна сторона требовала присяги, а другая приносила присягу, после чего дело считалось даже юридически оконченным; традиционный обычай предписывал присяжным судьям в случае отсутствия доказательств постановлять решения в пользу неопороченного человека в ущерб опороченному и только в том случае, когда обе стороны пользовались одинаково хорошей репутацией, выносить решения в пользу ответчика15. Традиционное понятие о личном достоинстве выражается все более и более ярко в том житейском правиле, что порядочный человек не должен брать никакой платы за свои личные услуги. Поэтому не только должностные лица, офицеры, присяжные, опекуны и вообще все порядочные люди, на которых возлагались какие-либо общественные обязанности, не получали за свои услуги никакого вознаграждения кроме возврата затраченных ими денег, но под такое же общее правило подводились те услуги, которые взаимно оказываются между приятелями (amici), как то: поручительство, заступничество в ведении тяжб, прием на хранение (depositum), отдача в пользование предметов, не предназначенных к отдаче внаймы (commodatum), и вообще заведование и управление делами по поручению (procuratio); брать в этих случаях вознаграждение считалось неприличным, и с.662 даже если оно было обещано, его не дозволялось взыскивать судом. До какой степени человек растворялся в купце, всего яснее видно из того, что дуэль, и даже дуэль из-за политических мотивов, была в то время заменена спором об заклад и иском. Вопросы, касающиеся личной чести, обыкновенно разрешались следующим образом: обидчик и обиженный бились об заклад относительно справедливости или несправедливости оскорбительного обвинения, и фактическая сторона дела рассматривалась присяжными с соблюдением всех законных форм вследствие предъявления иска о присуждении суммы заклада.
Как в наше время вызов на поединок, так и принятие пари, предложенного обиженным или обидчиком, юридически не было обязательно, но по тогдашним понятиям о чести от него часто нельзя было уклониться. Необычайное развитие ассоциаций было одним из важнейших последствий такого преобладания купеческих нравов, которое должно казаться непонятным для всякого незаписного дельца. В Риме оно нашло себе особо обильную пищу вследствие уже неоднократно упоминавшейся нами правительственной системы вести все дела через посредников; ввиду обширности этих дел и с целью иметь более надежные обеспечения правительство стало сдавать откупа и поставки не отдельным капиталистам, а компаниям капиталистов. По образцу этих предприятий была организована и вся крупная торговля. Даже есть указание на то, что и у римлян бывали случаи столь характерных для системы ассоциаций объединений конкурирующих компаний с целью установления монопольных цен16. Особенно в заморских и в других, связанных с значительным риском, предприятиях система ассоциаций получила такое широкое распространение, что на практике заменяла незнакомое древнему миру страхование. Самым обыкновенным делом была так называемая мореходная ссуда, или современный заем денег под залог корабля; этим способом опасности и прибыли заморской торговли распределялись пропорционально между владельцами корабля и груза и всеми капиталистами, участвовавшими в предприятии своим кредитом. Но у римлян считалось за общее экономическое правило, что лучше участвовать небольшими долями в нескольких спекуляциях, чем предпринимать самостоятельные спекуляции на свой личный риск. Катон советовал капиталисту не снаряжать на свой счет свой особый корабль, а вместе с сорока девятью капиталистами отправлять в море пятьдесят кораблей и иметь в каждом из них пятидесятую долю. Проистекавшую отсюда запутанность ведения торговых дел римский купец преодолевал аккуратностью, трудолюбием и тем, что вел дела через посредство рабов и вольноотпущенников, а для интересов капиталистов такая система была гораздо выгоднее, чем теперешняя конторская система. Таким образом, эти купеческие ассоциации связывались тысячами нитей с денежными делами каждого знатного римлянина. По свидетельству Полибия, едва ли можно было указать хоть одного с.663 зажиточного человека, который не был бы гласным или негласным соучастником в государственных откупах; тем более не подлежит сомнению, что у каждого из таких людей значительная часть капитала была помещена в купеческих ассоциациях. Все это было причиной той прочности больших римских состояний, которая едва ли не еще более замечательна, чем их размеры. Этими же в некотором отношении узкими, но в сущности солидными принципами купеческого управления своим состоянием объясняется то упомянутое нами ранее и едва ли не единственное в своем роде явление, что состав знатных родов оставался без изменений в течение нескольких столетий.
| Денежная аристократия |
При таком односторонне важном значении капиталов в римском хозяйстве было неизбежно и то зло, которое неразрывно связывается с чисто денежным хозяйством. Гражданскому равенству, которому уже была нанесена смертельная рана возникновением господствующего сословия знати, столь же тяжелый удар нанесло и все более резко обозначавшееся социальное разграничение между богатыми и бедными. Ничто не способствовало этому разграничению в направлении сверху вниз так сильно, как ранее упомянутое нами житейское правило, что стыдно получать за свой труд деньги, — правило, которое с виду не имеет большого значения, но в котором на самом деле кроются превышающие всякую меру высокомерие и наглость капиталистов; этим путем воздвигалась преграда не только между простым поденщиком или ремесленником и почтенным помещиком или фабрикантом, но также между солдатом или унтер-офицером и военным трибуном, между писцом или рассыльным и должностным лицом. В направлении снизу вверх такую же преграду воздвигал изданный по инициативе Гая Фламиния клавдиевский закон (незадолго до 536 г. [218 г.]), который запрещал сенаторам и сенаторским сыновьям держать морские суда, иначе как для перевозки их сельских продуктов, и, по всей вероятности, также принимать участие в казенных подрядах и вообще не дозволял им заниматься всем тем, что разумелось у римлян под словом «спекуляция» (quaestus17). Впрочем, эти постановления не были вызваны сенаторами, а были делом демократической оппозиции, которая желала только устранить зло, заключающееся в том, что члены правительства обращают само управление в источник дохода; нет ничего невозможного в том, что и теперь — как это очень часто бывало в более позднюю эпоху — капиталисты действовали заодно с демократической партией и воспользовались удобным случаем, чтобы путем исключения сенаторов уменьшить число своих конкурентов. Первая из этих целей была достигнута, понятным образом, далеко не вполне, так как система ассоциаций открывала сенаторам немало путей для негласного участия в спекуляциях; тем не менее, это народное постановление провело законную грань между знатью, занимавшейся спекуляциями, и той, которая ими вовсе не занималась или не занималась открыто, и таким образом, наряду с прежней преимущественно политической аристократией создалась чисто финансовая аристократия, которая впоследствии носила название с.664 всаднического сословия и наполнила всю историю следующего столетия своим соперничеством с господствовавшим сословием.
| Бесплодность капиталистического хозяйства |
Дальнейшим последствием одностороннего преобладания капиталов было чрезмерное развитие именно таких отраслей коммерции, которые были наиболее бесплодными и вообще наименее продуктивными для народного хозяйства. Промышленность, которой следовало бы стоять на первом месте, напротив того, стояла на последнем. Торговля процветала, но она была чисто пассивной. Даже на северной границе римляне, по-видимому, не были в состоянии уплачивать своими товарами за рабов, которые массами приводились в Аримин и на другие североиталийские рынки из кельтских и даже из германских стран; по крайней мере нам известно, что в 523 г. [231 г.] римское правительство запретило вывозить серебряную монету в кельтские страны. В торговых сношениях с Грецией, Сирией, Египтом, Киреной, Карфагеном торговый баланс, конечно, был не в пользу Италии. Рим уже начинал превращаться в столицу средиземноморских государств, а Италия — в городской округ Рима; римляне и не желали быть чем-либо другим и с равнодушием богачей довольствовались такой пассивной торговлей, какую обыкновенно ведет всякий город, который есть только столица, — ведь у них было достаточно денег, чтобы платить за все, что было нужно и не нужно. С другой стороны, самые непроизводительные из всех отраслей спекуляции — торговля деньгами и откуп податных сборов — были настоящими опорами и твердынями римского хозяйства. Наконец все существовавшие в этом хозяйстве задатки для образования зажиточного среднего и низшего сословий заглохли под пагубным влиянием рабского труда и в лучшем случае способствовали размножению вредного класса вольноотпущенников.
| Капиталисты и общественное мнение |
Но всего хуже было то, что присущая всякому чисто капиталистическому хозяйству глубокая безнравственность попирала лучшее, что было в обществе и общественном устройстве, и заменяла безусловным эгоизмом и человеколюбие и любовь к отечеству. Лучшая часть нации ясно сознавала, какие семена гибели сеялись этой погоней за денежными спекуляциями; а главным предметом инстинктивной ненависти народной толпы и отвращения здравомыслящих государственных людей было профессиональное ростовщичество, которое уже давно преследовалось законом и по букве права все еще считалось запрещенным под страхом наказания. В одной из комедий того времени говорится: «Я ставлю вас, лихоимцы, наравне со сводниками; если те ведут свою позорную торговлю втайне, то вы ведете ее на публичной площади. Те обирают людей соблазнами, а вы — процентами. Гражданство уже немало издавало против вас законов, но вы нарушали их, лишь только они издавались; вы всегда находили какую-нибудь лазейку. Вы столь же мало боитесь законов, как и остывшего кипятка».
Еще с большей энергией, чем сочинитель этой комедии, высказывался вождь партии реформы Катон. В предисловии к его трактату о земледелии мы читаем: «Можно многое сказать в защиту ссуды денег под проценты, но это — нечестное занятие. Наши предки установили и написали в законах, что вор обязан вернуть им присвоенное вдвойне, а ростовщик — вчетверо; отсюда видно, во сколько раз ростовщика они считали хуже вора». В другом месте он говорит, что разница между ростовщиком и убийцей невелика, и нельзя не отдать ему справедливости в том, что в своем образе действий он не отступал от того, что говорил, — так, например, в с.665 бытность наместником Сардинии он своими строгими мерами почти совершенно выжил оттуда римских банкиров.
| Влияние денежного хозяйства на земледелие |
Большинство господствовавшего сословия относилось неблагосклонно к деятельности спекулянтов и не только вело себя в провинциях добросовестнее и честнее этих финансистов, но даже нередко принимало меры к их обузданию; но частая смена высших должностных лиц и неизбежная при этом непоследовательность в применении законодательных мер препятствовали успеху их стараний противодействовать этому злу. Римляне, конечно, понимали, что важно было не столько установить полицейский надзор за спекуляцией, сколько дать всему народному хозяйству иное направление; такие люди, как Катон, именно с этой целью поощряли римлян и своими поучениями и своим собственным примером заниматься земледелием. В упомянутом ранее введении Катон говорит: «Когда наши предки произносили похвальную речь в честь достойного человека, они превозносили его как хорошего пахаря и хорошего сельского хозяина, и это считалось высшей похвалой. Торговцев я считаю людьми дельными и предприимчивыми, но их деятельность слишком часто подвергается опасностям и неудачам. С другой стороны, самые храбрые люди и самые хорошие солдаты выходят из среды крестьян; нет другой работы столь же почтенной, столь же благонадежной и ни в ком не возбуждающей ненависти; тем, которые ею занимаются, всего менее приходят в голову дурные мысли». О себе самом Катон обыкновенно говаривал, что его состояние происходит только от двух источников приобретения — от земледелия и от бережливости, и хотя его слова нельзя признать ни строго логичными, ни вполне согласными с истиной18, все-таки и его современники и потомство не без основания считали его за образец римского землевладельца. К сожалению, для нас очевидна столь же достойная внимания, сколь и прискорбная истина, что сельское хозяйство, которое так часто и с такой уверенностью вполне добросовестно превозносилось как целебное средство, было само пропитано ядом капиталистического хозяйства. Относительно пастбищного хозяйства эта истина сама собой бросается в глаза; оттого-то у публики оно пользовалось особым предпочтением, а у приверженцев партии реформы нравов оно было на самом дурном счету. Но в каком же положении находилось само земледелие? С III до V в. от основания Рима [ок. 550—250 гг.] капитал вел войну против труда, отнимая у трудящихся крестьян земельную ренту в форме процентов за долги и передавая ее в руки спокойно живших на доходы рантье. Эта борьба смягчилась главным образом благодаря расширению римского хозяйства и переброске находившихся в Лациуме капиталов на спекуляции во всей области Средиземного моря. Но теперь и эта широкая сфера деятельности стала оказываться недостаточной для возраставшей массы капиталов, а безрассудное законодательство в то же время старалось, с одной стороны, принуждать искусственным путем сенаторов к помещению их капиталов в италийской земельной собственности с.666 и, с другой стороны, систематически обесценивать италийские пахотные земли снижением хлебных цен. Таким образом началась вторичная кампания капитала против свободного труда, или, что в древности было одно и то же, против крестьянского хозяйства, и как ни была первая борьба жестока, она по сравнению со второй кажется мягкою и человеколюбивою. Капиталисты перестали ссужать крестьян деньгами под проценты — это было само по себе трудно, потому что мелкие землевладельцы уже не получали сколько-нибудь значительных чистых доходов, и сверх того недостаточно просто и радикально; они стали скупать крестьянские участки и в лучшем случае заводить там хутора с рабским хозяйством. Это также называли земледелием, а в действительности это было применением чисто денежного хозяйства к производству земледельческих продуктов. Катон дает превосходное и вполне правильное описание землепашца, но как же согласовать его с тем самым хозяйством, которое он описывает и советует принять за образец? Если один римский сенатор, что могло быть нередко, владел четырьмя такими поместьями, какие описаны у Катона, то оказывалось, что на пространстве, которое при существовании старинного мелкого землевладения прокармливало от ста до ста пятидесяти крестьянских семейств, теперь жило только одно семейство свободных людей и около пятидесяти большей частью неженатых рабов. Если это действительно было целебным средством для улучшения приходившего в упадок народного хозяйства, то оно, к сожалению, настолько походило на саму болезнь, что их нетрудно было смешать.
Общий результат этого народного хозяйства слишком ясно виден по изменению численности народонаселения. Правда, италийские страны были в очень неодинаковом состоянии, некоторые даже находились в хорошем положении. Участки мелких пахарей, заведенные в значительном числе в районе между Апеннинами и По, во время его колонизации исчезли не так скоро. Полибий, объезжавший эти страны после окончания этого периода, превозносит их многочисленное, красивое и здоровое население; при правильном хлебном законодательстве житницей столицы могла бы быть область По, а не Сицилия. Точно так же Пиценский округ и так называемое «галльское поле» приобрели вследствие предписанной фламиниевским законом 522 г. [232 г.] раздачи государственных земель многочисленное крестьянское население, которое, впрочем, значительно уменьшилось во время войны с Ганнибалом. В Этрурии и, пожалуй, также в Умбрии внутреннее положение подвластных общин не благоприятствовало процветанию свободного крестьянского сословия. В лучшем положении находились Лациум, у которого нельзя было совершенно отнять выгод столичного рынка и который вообще немного пострадал от войны с Ганнибалом, а также замкнутые горные долины марсов и сабеллов. Напротив того, южная Италия сильно пострадала от войны с Ганнибалом; там были совершенно разорены кроме множества менее значительных поселений оба главных города — Капуя и Тарент, из которых каждый когда-то был в состоянии выставить 30-тысячную армию. Самниум оправился от тяжелых войн V в. [ок. 350—250 гг.]; по переписи, произведенной в 529 г. [225 г.], он мог выставить половинное число тех годных к военной службе людей, которые доставлялись от всех латинских городов, вместе взятых, и в то время, по всей вероятности, был после римского гражданского округа самым цветущим краем на всем полуострове. Но ганнибаловская война снова опустошила эту страну, а раздача пахотных участков с.667 солдатам сципионовской армии хотя и производилась там в значительных размерах, но едва ли могла возместить понесенные потери. Еще более пострадали во время этой войны и от друзей и от врагов Кампания и Апулия, в которых население было до того времени довольно многочисленно. Хотя впоследствии производились в Апулии раздачи пахотных участков, но основанные там колонии не процветали. Более населенной оставалась прекрасная равнина Кампании; но области Капуи и других уничтоженных во время ганнибаловской войны общин сделались государственной собственностью и находились во власти не собственников, а мелких срочных арендаторов. Наконец, на обширной территории луканцев и бреттийцев население было очень не густо и до ганнибаловской войны; на него обрушились всей своей тяжестью как эта война, так и сопровождавшие ее экзекуции за измену. Рим сделал немного, чтобы снова оживить там земледелие, и за исключением Валенции (Вибо, теперешний Монтелеоне) ни одна из основанных там колоний не получила надлежащего развития. При всем неравенстве политических и экономических условий в различных местностях и сравнительно цветущем положении некоторых из них нельзя не заметить, что в общем итоге все ухудшилось; это подтверждается и неопровержимыми свидетельствами об общем положении Италии. Катон и Полибий единогласно утверждают, что в конце VI века [ок. 150 г.] население Италии было менее многочисленным, чем в конце V века [ок. 250 г.], и что она уже не была в состоянии набирать такие же многочисленные армии, какие набирала в первую пуническую войну. Это подтверждается усилившимися трудностями набора рекрутов, необходимостью понизить требования о пригодности для службы в легионах и жалобами союзников на слишком большие количества вспомогательных войск, которых от них требовал Рим. А о том, что касается римского гражданства, свидетельствуют цифры: в 502 г. [252 г.], вскоре после африканской экспедиции Регула, в этом гражданстве насчитывалось 298 тысяч годных к военной службе людей; через тридцать лет после того, незадолго до начала ганнибаловской войны (534) [220 г.], это число уменьшилось до 270 тысяч человек, т. е. на одну десятую; по прошествии еще двадцати лет, незадолго до окончания той же войны (550) [204 г.], оно уменьшилось до 214 тысяч человек, т. е. на одну четверть; а одним поколением позже, когда гражданство не страдало ни от каких особых потерь, а, напротив того, получался значительный прирост, особенно вследствие основания больших гражданских колоний на североиталийской равнине, оно едва ли снова достигло той цифры, до которой доходило в начале этого периода. Если бы мы имели такие же цифровые данные относительно всего населения Италии, то они, без всякого сомнения, свидетельствовали бы о еще более значительной убыли. Труднее найти доказательства упадка народных сил; однако авторы сочинений о сельском хозяйстве свидетельствуют, что мясо и молоко все более и более исчезали из пищи простого народа. При этом число рабов росло, по мере того как число свободных убывало. В Апулии, Лукании и бреттийской стране скотоводство, по-видимому, имело перевес над земледелием уже во времена Катона; полудикие пастухи-рабы были там настоящими хозяевами. В Апулии было настолько не безопасно, что там пришлось поставить сильный военный отряд; в 569 г. [185 г.] там был открыт заговор рабов, который был задуман в самом широком масштабе и находился в связи с празднованием вакханалий; тогда 7 тысяч человек были приговорены к смертной казни. В Этрурию также пришлось отправить с.668 римские войска против шайки рабов (558) [196 г.], и даже в Лациуме столь значительные города, как Сеция и Пренесте, однажды едва не были захвачены врасплох шайкою беглых рабов (556) [198 г.]. Нация таяла на глазах, а община свободных граждан распадалась на сословия господ и рабов, и если главной причиной убыли и разорения граждан и союзников были две многолетние войны с Карфагеном, то, без сомнения, римские капиталисты содействовали упадку народных сил и уменьшению численности населения не менее Гамилькара и Ганнибала. Никто не в состоянии решить, могло ли бы помочь этому злу правительство; но ужасно и позорно то, что в среде римской аристократии, состоявшей большей частью из людей здравомыслящих и энергичных, ни разу не проявилось ни сознание трудностей тогдашнего положения, ни предчувствие грозившей в будущем опасности. Одна знатная римская дама — сестра одного из тех многочисленных штатских адмиралов, которые губили флоты республики во время первой пунической войны, — однажды, попав на римском рынке в давку, сказала во всеуслышание, что следовало бы давно снова поручить ее брату командование флотом, для того чтобы новым кровопусканием разредить рыночную толпу (508) [246 г.]. Конечно, очень немногие так думали и так говорили; однако эти бесстыдные слова были не чем иным, как резким выражением того преступного равнодушия, с которым вся высшая и богатая знать свысока взирала на простых граждан и крестьян. Не то, чтобы она желала их гибели, но она ничего не делала, чтобы ее предотвратить, и потому Италия, в которой еще было бесчисленное множество свободных и счастливых людей, пользовавшихся умеренным и заслуженным благосостоянием, приближалась гигантскими шагами к запустению.
