Гражданская община древнего мира.

КНИГА ВТОРАЯ.

Семья.

Пра­во соб­ст­вен­но­сти явля­ет­ся тем древним инсти­ту­том, о кото­ром мы не долж­ны судить на осно­ва­нии совре­мен­ных пред­став­ле­ний. Древ­ние осно­вы­ва­ли пра­во соб­ст­вен­но­сти на с.60 нача­лах, чуж­дых совре­мен­ным поня­ти­ям, и резуль­та­том это­го явля­ет­ся тот факт, что зако­ны, кото­ры­ми ограж­да­лась соб­ст­вен­ность, весь­ма чув­ст­ви­тель­но раз­нят­ся от наших.

Извест­но, что суще­ст­ву­ют пле­ме­на, кото­рые так и не дошли до уста­нов­ле­ния у себя част­ной соб­ст­вен­но­сти; дру­гие достиг­ли это­го лишь после дол­гих и тяж­ких уси­лий. В самом деле, в толь­ко что нарож­даю­щем­ся обще­стве явля­ет­ся зада­чей дале­ко не лег­кой опре­де­лить, име­ет ли пра­во отдель­ное лицо при­сво­ить себе часть зем­ли и уста­но­вить меж­ду собою и этим участ­ком такую тес­ную связь, чтобы он мог ска­зать: эта зем­ля моя, эта зем­ля есть как часть меня. Тата­ры пони­ма­ют пра­во соб­ст­вен­но­сти, когда дело идет о ста­дах, и не пости­га­ют его более, когда дело каса­ет­ся зем­ли. У древ­них гер­ман­цев, по свиде­тель­ству неко­то­рых писа­те­лей, зем­ля не при­над­ле­жа­ла нико­му. Каж­дый год пле­мя назна­ча­ло каж­до­му из сво­их чле­нов уча­сток для обра­бот­ки, а на сле­дую­щий год участ­ки меня­лись. Гер­ман­цы были соб­ст­вен­ни­ка­ми жат­вы, но не зем­ли. Так обсто­ит дело еще и теперь у части семи­ти­че­ских пле­мен и у неко­то­рых сла­вян­ских наро­дов.

Что каса­ет­ся наро­дов Гре­ции и Ита­лии, то у них, наобо­рот, прин­цип част­ной соб­ст­вен­но­сти зна­ли и про­во­ди­ли уже с самых древ­ней­ших вре­мен. Не оста­лось ни одно­го исто­ри­че­ско­го вос­по­ми­на­ния о той эпо­хе, когда зем­ля явля­лась общей соб­ст­вен­но­стью; и ниче­го похо­же­го на еже­год­ное деле­ние полей, извест­ное нам у гер­ман­цев, мы здесь не нахо­дим. Но зато мы здесь встре­ча­ем одно весь­ма заме­ча­тель­ное явле­ние. В то вре­мя как пле­ме­на, не даю­щие сво­им чле­нам пра­ва лич­ной соб­ст­вен­но­сти на зем­лю, дава­ли им это пра­во по край­ней мере на пло­ды их трудов, т. е. на жат­ву, у гре­ков было наобо­рот; в неко­то­рых горо­дах граж­дане были обя­за­ны скла­ды­вать вме­сте все собран­ное с полей или боль­шую часть собран­но­го, и запа­сы эти долж­ны были потреб­лять сооб­ща. Отдель­ное лицо не было пол­ным, абсо­лют­ным хозя­и­ном собран­но­го им хле­ба, но в то же вре­мя, по стран­но­му про­ти­во­ре­чию, оно име­ло пра­во пол­ной с.61 соб­ст­вен­но­сти на зем­лю. Зем­ля при­над­ле­жа­ла ему более, чем жат­ва. У гре­ков, как кажет­ся, пра­во соб­ст­вен­но­сти раз­ви­ва­лось путем совер­шен­но про­ти­во­по­лож­ным тому, кото­рый пред­став­ля­ет­ся есте­ствен­ным. Оно не было при­ло­же­но сна­ча­ла к жат­ве, а потом уже к поч­ве; порядок тут был обрат­ный.

Три учреж­де­ния нахо­дим мы осно­ван­ны­ми и проч­но уста­нов­лен­ны­ми уже в самые древ­ней­шие вре­ме­на сре­ди гре­че­ских и ита­лий­ских обществ: домаш­няя рели­гия, семья и пра­во соб­ст­вен­но­сти; эти три учреж­де­ния уже при самом сво­ем воз­ник­но­ве­нии сто­я­ли в явной вза­им­ной свя­зи и, каза­лось, были неот­де­ли­мы друг от дру­га.

Идея о пра­ве част­ной соб­ст­вен­но­сти заклю­ча­лась уже в самой рели­гии. У каж­дой семьи был свой очаг и свои пред­ки. Этим богам мог­ла покло­нять­ся толь­ко дан­ная семья, ей толь­ко они покро­ви­тель­ст­во­ва­ли, они были ее соб­ст­вен­но­стью.

И вот меж­ду эти­ми-то бога­ми и зем­лей люди древ­них вре­мен усмат­ри­ва­ли таин­ст­вен­ное соот­но­ше­ние. Возь­мем преж­де все­го очаг: этот алтарь являл­ся сим­во­лом осед­лой жиз­ни; самое его назва­ние ука­зы­ва­ет на то. Он дол­жен быть постав­лен на зем­ле и, раз постав­лен­ный, он не мог более менять сво­его места. Бог семьи жела­ет иметь посто­ян­ное жили­ще. Физи­че­ски — труд­но было пере­не­сти камень, на кото­ром све­ти­ло боже­ство, с точ­ки зре­ния рели­ги­оз­ной это было еще труд­нее; чело­ве­ку доз­во­ля­лось сдви­нуть его толь­ко в том слу­чае, если его при­нуж­да­ла к тому край­няя необ­хо­ди­мость: если его изго­нял враг или зем­ля, на кото­рой он жил, не мог­ла его про­пи­тать. Уста­нав­ли­вал­ся очаг с той мыс­лью и надеж­дой, что он будет веч­но сто­ять на том же самом месте. Боже­ство водво­ря­лось здесь не на один день и даже не на вре­мя целой чело­ве­че­ской жиз­ни, но на все вре­мя, пока будет суще­ст­во­вать семья и пока оста­нет­ся в живых хоть кто-нибудь из ее чле­нов, чтобы под­дер­жи­вать его пла­мя жерт­ва­ми. Таким обра­зом, очаг ста­но­вил­ся обла­да­те­лем зем­ли, он обра­ща­ет эту часть зем­ли в свою, она ста­но­вит­ся его соб­ст­вен­но­стью.

с.62 И семья, кото­рая по дол­гу и по зако­нам рели­гии груп­пи­ро­ва­лась все­гда кру­гом сво­его алта­ря, при­креп­ля­ет­ся проч­но к зем­ле, как и самый алтарь. Идея о посто­ян­ном месте пре­бы­ва­ния воз­ни­ка­ет совер­шен­но есте­ствен­но, сама собой. Семья свя­за­на с оча­гом, очаг с зем­лей; отсюда выте­ка­ет тес­ная связь меж­ду извест­ной частью зем­ли и семьей. Здесь долж­но быть ее посто­ян­ное жили­ще, и у нее не долж­но быть даже мыс­ли о том, чтобы поки­нуть его, раз­ве, что к это­му ее при­нудит непре­обо­ри­мая сила. Семья, как и очаг, все­гда будет зани­мать это место, оно ей при­над­ле­жит, оно — ее соб­ст­вен­ность, соб­ст­вен­ность не одно­го отдель­но­го чело­ве­ка, но целой семьи, раз­лич­ные чле­ны кото­рой, один за дру­гим, долж­ны здесь родить­ся и уме­реть.

Про­следим идеи древ­них. Два оча­га пред­став­ля­ли собою два раз­лич­ных боже­ства, кото­рые нико­гда не могут ни соеди­нить­ся, ни сме­шать­ся; это настоль­ко вер­но, что даже брак меж­ду дву­мя семья­ми не уста­нав­ли­ва­ет свя­зи меж­ду их бога­ми. Очаг дол­жен быть изо­ли­ро­ван­ным, т. е. совер­шен­но отде­лен­ным от все­го, что не он. Посто­рон­ний не дол­жен при­бли­жать­ся к нему в то вре­мя, когда совер­ша­ют­ся свя­щен­ные обряды куль­та, не дол­жен даже глядеть на него; пото­му и боги эти назы­ва­лись бога­ми сокро­вен­ны­ми, μύ­χιοι, или бога­ми внут­рен­ни­ми, Pe­na­tes. Для точ­но­го испол­не­ния это­го рели­ги­оз­но­го пра­ви­ла нуж­но было, чтобы кру­гом оча­га на извест­ном рас­сто­я­нии суще­ст­во­ва­ла огра­да, без­раз­лич­но будет ли то про­стая изго­родь, дере­вян­ный забор или камен­ная сте­на. Како­ва бы она ни была, она ука­зы­ва­ла гра­ни­цу, отде­ля­ю­щую область одно­го оча­га от обла­сти дру­го­го. Эта огра­да почи­та­лась свя­щен­ной. Пере­сту­пить через нее было нече­сти­ем. Сам бог блюдет ее и охра­ня­ет, отто­го и богу это­му при­сво­ен эпи­тет ἑρκεῖος (оград­ный). Эта огра­да, про­веден­ная и охра­ня­е­мая рели­ги­ей, явля­ет­ся вер­ней­шим сим­во­лом, самым неоспо­ри­мым зна­ком пра­ва соб­ст­вен­но­сти.

Пере­не­сем­ся в пер­во­быт­ные вре­ме­на арий­ской расы. Свя­щен­ная огра­да, кото­рую гре­ки назы­ва­ли ἕρκος и лати­ны herctum, заклю­ча­ла в себе доволь­но обшир­ное про­стран­ство, с.63 где нахо­дил­ся дом семьи, ее ста­да, неболь­шое поле, кото­рое она обра­ба­ты­ва­ла. Посредине воз­вы­шал­ся очаг-покро­ви­тель. Перей­дем к сле­дую­щим позд­ней­шим векам: наро­ды, рас­про­стра­ня­ясь, дошли до Гре­ции и Ита­лии и ста­ли стро­ить себе там горо­да; дома ста­ли бли­же друг к дру­гу, но тем не менее они не смеж­ны; свя­щен­ная огра­да еще суще­ст­ву­ет, но в мини­маль­ных раз­ме­рах; она явля­ет­ся теперь в виде неболь­шой сте­ны, кана­вы, борозды или про­сто поло­сы зем­ли в несколь­ко футов шири­ной. Во вся­ком слу­чае сосед­ние дома не долж­ны сопри­ка­сать­ся меж­ду собою, смеж­ность счи­та­лась невоз­мож­ной, одна и та же сте­на не мог­ла быть общей для двух домов, так как в таком слу­чае исчез­ла бы свя­щен­ная огра­да домаш­них богов. В Риме закон опре­де­лял два с поло­ви­ною фута сво­бод­но­го про­стран­ства, кото­рое долж­но было разде­лять два дома; это про­стран­ство посвя­ща­лось «оград­но­му боже­ству».

След­ст­ви­ем этих рели­ги­оз­ных поста­нов­ле­ний яви­лось то, что у древ­них не мог­ла нико­гда уста­но­вить­ся общин­ная жизнь. Фалан­сте­ры были совер­шен­но неиз­вест­ны древ­не­му миру; даже сам Пифа­гор не смог уста­но­вить учреж­де­ний, про­тив кото­рых шла домаш­няя рели­гия людей. Ни в какую эпо­ху исто­ри­че­ской жиз­ни древ­них мы не нахо­дим у них ниче­го похо­же­го на то общин­ное вла­де­ние в дерев­нях, кото­рое было вооб­ще рас­про­стра­не­но во Фран­ции в две­на­дца­том веке. Так как каж­дая семья име­ла сво­их богов и свой культ, то она долж­на была иметь и свой осо­бый уча­сток зем­ли, свое изо­ли­ро­ван­ное вла­де­ние, свою соб­ст­вен­ность.

Гре­ки гово­ри­ли, что очаг научил людей стро­ить дома. Дей­ст­ви­тель­но, у чело­ве­ка, при­креп­лен­но­го рели­ги­ей к одно­му месту, кото­рое он счи­тал сво­им дол­гом нико­гда не покидать, долж­на была очень ско­ро явить­ся мысль воз­ве­сти на этом месте проч­ное стро­е­ние. Палат­ка удоб­на для ара­ба, для тата­ри­на — кибит­ка, но для семьи, у кото­рой есть домаш­ний очаг, тре­бу­ет­ся посто­ян­ное жили­ще. За хижи­ной, постро­ен­ной из гли­ны или дере­ва, ско­ро после­до­ва­ли дома из кам­ня. Стро­и­лось в рас­че­те не на одну чело­ве­че­скую жизнь, с.64 стро­и­лось для семьи, поко­ле­ния кото­рой долж­ны были сме­нить друг дру­га в том же самом жили­ще.

Дом поме­щал­ся все­гда внут­ри свя­щен­ной огра­ды. У гре­ков четы­рех­уголь­ное про­стран­ство, нахо­див­ше­е­ся внут­ри огра­ды, дели­лось на две части: пер­вая часть была — двор, дом зани­мал вто­рую часть. Очаг поме­щал­ся посреди ого­ро­жен­но­го места и нахо­дил­ся, таким обра­зом, в глу­бине дво­ра и близ вхо­да в дом. В Риме рас­по­ло­же­ние было иное, но прин­цип оста­вал­ся тот же. Очаг поме­щал­ся в середине ого­ро­жен­но­го места, но стро­е­ния воз­дви­га­лись кру­гом него с четы­рех сто­рон, заклю­чая его, таким обра­зом, внут­ри малень­ко­го дво­ра.

Мысль, вну­шив­шая эту систе­му построй­ки, вид­на совер­шен­но ясно: сте­ны воз­вы­ша­лись кру­гом оча­га, чтобы отде­лить его от внеш­не­го мира, защи­тить, и вполне мож­но ска­зать, как гово­ри­ли гре­ки, что рели­гия научи­ла стро­ить дома. Гос­по­жой и соб­ст­вен­ни­цей это­го дома была семья, домаш­нее боже­ство обес­пе­чи­ва­ло ей ее пра­ва. Дом освя­щал­ся посто­ян­ным пре­бы­ва­ни­ем богов, он был хра­мом, хра­ня­щим их. «Что есть более свя­щен­но­го, — гово­рил Цице­рон, — чем жили­ще каж­до­го чело­ве­ка? Там нахо­дит­ся алтарь, там горит свя­щен­ный огонь, там свя­ты­ни и рели­гия». Про­ник­нуть в дом с дур­ным наме­ре­ньем было свя­тотат­ст­вом. Домаш­ний кров был непри­кос­но­ве­нен. По рим­ско­му пове­рию домаш­ний бог отго­нял вора и отстра­нял вра­га.

Перей­дем к дру­гим пред­ме­там куль­та, к моги­лам, и мы увидим, что с ними соеди­ня­лись те же самые идеи. Моги­ла име­ла вели­кое зна­че­ние в рели­гии древ­них, пото­му что, с одной сто­ро­ны, был обя­за­те­лен культ пред­ков, а с дру­гой — глав­ные обряды это­го куль­та долж­ны были совер­шать­ся на том самом месте, где поко­и­лись пред­ки. И у каж­дой семьи было общее место погре­бе­ния, семей­ная моги­ла, куда один за дру­гим схо­ди­ли по оче­реди на покой ее чле­ны. Для семей­ной моги­лы, как и для оча­га, был один и тот же закон: не раз­ре­ша­лось соеди­нять чле­нов двух раз­лич­ных семей в одной моги­ле, как нель­зя было соеди­нять с.65 два раз­лич­ные оча­га в одном доме. Счи­та­лось оди­на­ко­вым нече­сти­ем похо­ро­нить умер­ше­го вне его семей­ной моги­лы или же опу­стить в эту моги­лу труп посто­рон­не­го чело­ве­ка. Домаш­няя рели­гия и при жиз­ни и после смер­ти отде­ля­ла каж­дую семью от всех про­чих и стро­го устра­ня­ла вся­кое подо­бие общ­но­сти. Подоб­но тому, как дома не долж­ны быть смеж­ны­ми меж­ду собой, точ­но так­же и моги­лы не долж­ны сопри­ка­сать­ся, и у каж­дой из них, как и у дома, было нечто вро­де отде­ля­ю­щей ее огра­ды.

Насколь­ко ясно выра­жа­ет­ся во всем этом харак­тер част­ной соб­ст­вен­но­сти! Мерт­вые — это боги, кото­рые при­над­ле­жат как соб­ст­вен­ность семье, и она одна име­ет пра­во им молить­ся. Эти мерт­ве­цы взя­ли в свое вла­де­ние зем­лю, они живут под малень­кой насы­пью, и никто, если толь­ко он не член их же семьи, не может и помыш­лять о том, чтобы сооб­щать­ся с ними. При­том никто так­же не име­ет пра­ва лишить их зем­ли, кото­рую они зани­ма­ют: моги­лу у древ­них нель­зя было нико­гда ни раз­ру­шить, ни пере­не­сти; это вос­пре­ща­лось самы­ми стро­ги­ми зако­на­ми. И вот уже часть зем­ли ста­но­вит­ся во имя рели­гии пред­ме­том посто­ян­ной соб­ст­вен­но­сти каж­дой семьи. Семья при­сво­и­ла себе эту зем­лю, погре­бая на ней сво­их мерт­ве­цов; она навсе­гда осно­ва­ла здесь свое пре­бы­ва­ние. Живой отпрыск этой семьи может ска­зать вполне закон­но: эта зем­ля — моя. Она настоль­ко при­над­ле­жа­ла ему, что была от него неот­де­ли­ма, он не имел пра­ва отка­зать­ся от нее. Зем­ля, на кото­рой поко­ят­ся мерт­вые, неотъ­ем­ле­ма и неот­чуж­дае­ма. Рим­ский закон тре­бу­ет, чтобы в том слу­чае, когда семья про­да­ет поле, на кото­ром нахо­дит­ся моги­ла, она все-таки оста­ва­лась соб­ст­вен­ни­цей этой моги­лы и име­ла бы пра­во на веч­ные вре­ме­на про­хо­дить через это поле, чтобы совер­шать обряды сво­его куль­та.

По древ­не­му обы­чаю мерт­вые не погре­ба­лись ни на клад­би­ще, ни вбли­зи дорог, а на поле каж­дой семьи. Этот древ­ний обы­чай засвиде­тель­ст­во­ван зако­ном Соло­на и несколь­ки­ми отрыв­ка­ми из Плу­тар­ха. Из одной защи­ти­тель­ной речи Демо­сфе­на вид­но, что еще в его вре­мя вся­кая с.66 семья хоро­ни­ла сво­их мерт­ве­цов на сво­ем поле; и при покуп­ке вла­де­ний в Атти­ке там нахо­ди­ли моги­лы преж­них вла­дель­цев. То же самое обык­но­ве­ние засвиде­тель­ст­во­ва­но отно­си­тель­но Ита­лии зако­на­ми Две­на­дца­ти таб­лиц труда­ми двух юри­стов и, нако­нец, сле­дую­щей фра­зой Сику­ла Флак­ка: «В древ­но­сти суще­ст­во­ва­ло два спо­со­ба поме­щать моги­лу: одни поме­ща­ли ее на краю поля, дру­гие посредине». Понят­но, что в силу это­го обы­чая идея соб­ст­вен­но­сти лег­ко рас­про­стра­ни­лась от малень­ко­го хол­ма, под кото­рым поко­и­лись мерт­вые, на все поле, кото­рое окру­жа­ло этот холм. В кни­ге Като­на Стар­ше­го мож­но про­честь молит­ву ита­лий­ско­го зем­ледель­ца, в кото­рой он про­сит манов блю­сти его поле, охра­нять его от воров и послать хоро­шую жат­ву. Таким обра­зом, души умер­ших про­сти­ра­ли свое покро­ви­тель­ство и вме­сте с тем пра­во соб­ст­вен­но­сти до пре­де­лов вла­де­ния; бла­го­да­ря им семья ста­ла един­ст­вен­ною гос­по­жою поля. Погре­бе­ние уста­но­ви­ло нераз­рыв­ную связь семьи с зем­лею — т. е. соб­ст­вен­ность.

В боль­шин­стве пер­во­быт­ных обществ рели­гия осно­вы­ва­ет пра­во соб­ст­вен­но­сти. В Биб­лии Гос­подь гово­рит Авра­аму: «Аз есмь Бог, изведый тя от стра­ны Хал­дей­ския, яко дати тебе зем­лю сию насле­до­ва­ти», а затем Мои­сею: «Я вве­ду вас в зем­лю, на нюже про­строх руку мою, дати Авра­аму, Иса­а­ку и Иако­ву; и дам ю вам в наследие». Таким обра­зом, Гос­подь, пер­во­на­чаль­ный обла­да­тель по пра­ву тво­ре­ния, пере­да­ет чело­ве­ку пра­во соб­ст­вен­но­сти на часть зем­ли. Нечто ана­ло­гич­ное было и у древ­них гре­ко-ита­лий­ских наро­дов. Толь­ко не рели­гия уста­нав­ли­ва­ет это пра­во может быть пото­му, что в те вре­ме­на ее еще не суще­ст­во­ва­ло. Боги, даро­вав­шие каж­дой семье пра­во на зем­лю, были бога­ми домаш­ни­ми, это — очаг и маны. Пер­во­быт­ная рели­гия, царив­шая в душах людей, уста­но­ви­ла у них так­же и пра­во соб­ст­вен­но­сти.

Ясно, что част­ная соб­ст­вен­ность была тем учреж­де­ни­ем, без кото­ро­го не мог­ла обой­тись домаш­няя рели­гия. Эта рели­гия тре­бо­ва­ла изо­ли­ро­ван­но­сти жили­ща и изо­ли­ро­ван­но­сти с.67 моги­лы; сле­до­ва­тель­но, общин­ная жизнь была невоз­мож­на. Та же рели­гия повеле­ва­ла, чтобы очаг был навсе­гда при­креп­лен к зем­ле, чтобы моги­ла не мог­ла быть ни раз­ру­ше­на, ни пере­ме­ще­на. Устра­ни­те недви­жи­мую соб­ст­вен­ность, и очаг будет пере­но­сить­ся с места на место, семьи пере­ме­ша­ют­ся меж­ду собой, мерт­вые будут забро­ше­ны и лише­ны куль­та. Непо­ко­ле­би­мый очаг и посто­ян­ное место погре­бе­ния — вот те нача­ла, в силу кото­рых семья ста­ла соб­ст­вен­ни­цей зем­ли. Зем­ля была как бы про­пи­та­на и про­ник­ну­та рели­ги­ей оча­га и пред­ков. Таким путем древ­ний чело­век был осво­бож­ден от раз­ре­ше­ния слиш­ком труд­ных задач. Без спо­ра, без труда, без тени коле­ба­ния он сра­зу подо­шел в силу одних толь­ко сво­их рели­ги­оз­ных веро­ва­ний к поня­тию о пра­ве соб­ст­вен­но­сти, о том пра­ве, кото­рое явля­ет­ся источ­ни­ком вся­кой циви­ли­за­ции, пото­му что в силу его забо­тит­ся чело­век об улуч­ше­нии зем­ли и сам ста­но­вит­ся луч­ше.

Не зако­ны ограж­да­ли на пер­вых порах пра­во соб­ст­вен­но­сти, его ограж­да­ла рели­гия. Вся­кое вла­де­ние нахо­ди­лось вбли­зи домаш­не­го боже­ства, кото­рое и охра­ня­ло его. Каж­дое поле, как и каж­дый дом (как мы виде­ли это выше), долж­но было окру­жать­ся огра­дой, отде­ляв­шей его от вла­де­ний сосед­них семей. Огра­дой этой была не камен­ная сте­на, а про­сто поло­са зем­ли в несколь­ко футов шири­ною, кото­рую нель­зя было возде­лы­вать, до кото­рой нико­гда не дол­жен был касать­ся плуг. Это про­стран­ство было свя­щен­ным: рим­ский закон объ­яв­ля­ет его неот­чуж­дае­мым; оно при­над­ле­жа­ло рели­гии. В извест­ные опре­де­лен­ные дни меся­ца и года отец семьи обхо­дил кру­гом свое поле, сле­дуя по этой поло­се; он гнал перед собой назна­чен­ных в жерт­ву живот­ных, пел гим­ны и затем при­но­сил жерт­вы. Этим обрядом он наде­ял­ся при­влечь бла­го­во­ле­ние сво­их богов на свое поле и свой дом. Обхо­дя поле с обряда­ми сво­его домаш­не­го куль­та, он под­чер­ки­вал свое пра­во соб­ст­вен­но­сти на это поле. Доро­га, по кото­рой шли жерт­вен­ные живот­ные и где пелись гим­ны, была нена­ру­ши­мой гра­ни­цей его вла­де­ний.

с.68 На этой чер­те, в неко­то­ром рас­сто­я­нии друг от дру­га, чело­век поме­щал несколь­ко боль­ших кам­ней или несколь­ко дре­вес­ных ство­лов, кото­рые назы­ва­лись Тер­ма­ми. О том, что такое пред­став­ля­ли из себя эти меже­вые зна­ки и какие поня­тия были свя­за­ны с ними у древ­них, мож­но судить по тем обы­ча­ям, какие соблюда­лись бла­го­че­сти­вы­ми людь­ми при их водру­же­нии на зем­ле. «Вот как, — гово­рит Сикул Флакк, — дела­ли наши пред­ки: они начи­на­ли с того, что выка­пы­ва­ли неболь­шую яму, ста­ви­ли Тер­ма на краю ее и укра­ша­ли его гир­лян­да­ми из трав и цве­тов. Затем при­но­си­ли жерт­ву; кро­ви заклан­ной жерт­вы они дава­ли сте­кать в яму; туда же бро­са­ли они горя­щие уго­лья (зажжен­ные, по всей веро­ят­но­сти, на свя­щен­ном огне оча­га), зер­на хле­ба, пиро­ги, пло­ды, немно­го вина и меду. Когда все это сго­ра­ло в яме, то на теп­лую еще золу ста­ви­ли камень или дере­вян­ный обру­бок». Ясно вид­но, что целью всех этих обрядов было создать из Тер­ма нечто вро­де свя­щен­но­го пред­ста­ви­те­ля домаш­не­го куль­та. Чтобы сохра­нить за ним свя­щен­ный харак­тер, над ним еже­год­но воз­об­нов­ля­лись рели­ги­оз­ные цере­мо­нии с воз­ли­я­ни­я­ми и чте­ни­ем молитв. Водру­жен­ный на зем­ле Терм — это как бы домаш­нее боже­ство, вко­ре­нив­ше­е­ся в зем­лю для того, чтобы пока­зать, что зем­ля эта на веч­ные вре­ме­на состав­ля­ет соб­ст­вен­ность семьи. Поз­же, с помо­щью поэ­зии, Терм обра­тил­ся в отдель­но­го лич­но­го бога.

Обы­чай Тер­мов или свя­щен­ных меже­вых зна­ков вокруг полей был, кажет­ся, все­об­щим у индо­ев­ро­пей­ской расы. Он суще­ст­во­вал у инду­сов во вре­ме­на глу­бо­чай­шей древ­но­сти, и свя­щен­ные обряды уста­нов­ле­ния гра­ниц име­ли у них очень мно­го обще­го с теми, кото­рые Сикул Флакк опи­сы­ва­ет в Ита­лии. Рань­ше, чем в Риме, мы нахо­дим Тер­мы у саби­нян и так­же у этрус­ков; элли­ны тоже име­ли свя­щен­ные погра­нич­ные зна­ки, кото­рые назы­ва­лись ὅροι, θεοὶ ὅριοι.

Раз Терм был постав­лен с соблюде­ни­ем всех рели­ги­оз­ных обрядов, то не было той силы в мире, кото­рая с.69 мог­ла бы его пере­ме­стить. Он дол­жен был на веч­ные вре­ме­на оста­вать­ся на том же месте. Этот рели­ги­оз­ный прин­цип выра­зил­ся в Риме в сле­дую­щей леген­де: Юпи­тер, желав­ший очи­стить место для сво­его хра­ма на Капи­то­лий­ском хол­ме, не мог уда­лить оттуда бога Тер­ма, лишить его его вла­де­ний. Это древ­нее повест­во­ва­ние пока­зы­ва­ет, насколь­ко соб­ст­вен­ность счи­та­лась свя­щен­ной, пото­му что нес­дви­гае­мый с места Терм есть не что иное, как нена­ру­ши­мое пра­во соб­ст­вен­но­сти.

Терм в самом деле сте­рег гра­ни­цы полей и охра­нял их. Сосед не смел под­хо­дить к ним слиш­ком близ­ко, «пото­му что тогда, — как гово­рит Овидий, — бог, чув­ст­вуя тол­чок от плуж­ни­ка и засту­па, кри­чал: “Оста­но­вись, это мое поле, а вон там — твое”». Чтобы завла­деть полем какой-либо семьи, нуж­но было опро­ки­нуть или пере­ме­стить меже­вой знак, а зна­ком этим был бог. Это было страш­ное свя­тотат­ство, и суро­во было за него нака­за­ние; древ­ний рим­ский закон гла­сил: «Если кто кос­нул­ся Тер­ма плуж­ни­ком сво­его плу­га, то пусть и чело­век, и быки будут обре­че­ны под­зем­ным богам». Это озна­ча­ло, что и чело­век и быки долж­ны быть при­не­се­ны в жерт­ву искуп­ле­ния. Закон этрус­ков, гово­ря от име­ни рели­гии, выра­жа­ет­ся так: «Кто при­кос­нет­ся к меже­во­му зна­ку или пере­ме­стит его, будет осуж­ден бога­ми; его дом погибнет, и его род угаснет: его зем­ля не про­из­ведет более пло­дов; град, ржа, засу­ха истре­бят его жат­вы; чле­ны винов­но­го будут покры­ты язва­ми и впа­дут в исто­ще­ние».

У нас нет под­лин­но­го тек­ста афин­ских зако­нов по тому же пред­ме­ту: у нас сохра­ни­лось от них лишь три сло­ва, озна­чаю­щие: «Не пере­сту­пай межи». Но Пла­тон допол­ня­ет, по-види­мо­му, мысль зако­но­да­те­ля, когда гово­рит: «Нашим пер­вым зако­ном долж­но быть сле­дую­щее: пусть никто не кос­нет­ся межи, отде­ля­ю­щей его поле от поля соседа, пото­му что она долж­на быть нена­ру­ши­ма. Пусть никто не осме­ли­ва­ет­ся пошат­нуть камень, отде­ля­ю­щий друж­бу от с.70 непри­яз­ни, камень, кото­рый обя­за­лись клят­вен­но сохра­нять на его месте».

Из всех этих веро­ва­ний, из всех обрядов и зако­нов ясно выте­ка­ет, что имен­но домаш­няя рели­гия научи­ла чело­ве­ка при­сво­ить себе зем­лю в соб­ст­вен­ность и обес­пе­чи­ла ему пра­во на вла­де­ние ею.

Не труд­но понять, что воз­ник­шее и уста­нов­лен­ное таким обра­зом пра­во соб­ст­вен­но­сти было гораздо более пол­ным и абсо­лют­ным в сво­их про­яв­ле­ни­ях, чем мог­ло бы быть в наших совре­мен­ных обще­ствах, где пра­во соб­ст­вен­но­сти осно­вы­ва­ет­ся на совер­шен­но иных нача­лах. Соб­ст­вен­ность была настоль­ко неот­де­ли­ма от домаш­ней рели­гии, что семья оди­на­ко­во не мог­ла отка­зать­ся как от одной, так и от дру­гой. Дом и поле были как бы вопло­ще­ны в семье, и она не мог­ла ни лишить­ся их, ни отка­зать­ся от вла­де­ния ими. Пла­тон в сво­ем трак­та­те о зако­нах, запре­щая вла­дель­цу про­да­вать свое поле, не делал ника­ких попы­ток вне­сти что-либо новое; он лишь при­во­дил на память ста­рый закон. Все застав­ля­ет нас пред­по­ла­гать, что в древ­ние вре­ме­на соб­ст­вен­ность была неот­чуж­дае­ма. Хоро­шо извест­но, что в Спар­те фор­маль­но запре­ща­лось про­да­вать зем­лю. То же запре­ще­ние суще­ст­во­ва­ло и в зако­нах Лакров и Лев­ка­ды. Фидон Коринф­ский, зако­но­да­тель девя­то­го века, пред­пи­сы­вал, чтобы чис­ло семей и при­над­ле­жа­щих им в соб­ст­вен­ность участ­ков оста­ва­лось неиз­мен­ным. Закон же этот мог быть испол­ним толь­ко в таком слу­чае, если семьи не име­ли пра­ва про­да­вать сво­их земель­ных участ­ков, ни даже делить их меж­ду сво­и­ми чле­на­ми. Закон Соло­на, явив­ший­ся позд­нее зако­на Фидо­на Коринф­ско­го на семь или восемь поко­ле­ний, не запре­ща­ет более про­да­вать свою соб­ст­вен­ность, но про­дав­ший под­вер­гал­ся тяж­ко­му нака­за­нию: он лишал­ся прав граж­да­ни­на. Нако­нец, Ари­сто­тель гово­рит вооб­ще, что во мно­гих горо­дах древ­ние зако­ны запре­ща­ли про­да­жу зем­ли.

Мы не долж­ны удив­лять­ся подоб­ным зако­нам. Построй­те пра­во соб­ст­вен­но­сти на пра­ве труда, и чело­век будет с.71 вла­стен отка­зать­ся от нее; построй­те ее на осно­ве рели­гии, и он не смо­жет более это­го сде­лать; связь более силь­ная, чем его воля, будет соеди­нять его в послед­нем слу­чае с зем­лей. К тому же поле, где нахо­дит­ся моги­ла, где живут свя­щен­ные пред­ки и где семья долж­на совер­шать веч­но обряды сво­его куль­та, не явля­ет­ся соб­ст­вен­но­стью одно­го толь­ко чело­ве­ка, это соб­ст­вен­ность целой семьи. Пра­во соб­ст­вен­но­сти на зем­лю уста­нав­ли­ва­ет не отдель­ное, живу­щее в дан­ное вре­мя лицо, а домаш­ний бог. Отдель­ное лицо име­ет ее как бы на хра­не­нии; она при­над­ле­жит тем, кто уже умер, и тем, кто еще дол­жен родить­ся; она состав­ля­ет одно целое с семьей и не может быть от нее отде­ле­на. Отде­лить одно от дру­го­го — это зна­чит нару­шить культ и оскор­бить рели­гию. У инду­сов, у кото­рых пра­во соб­ст­вен­но­сти было осно­ва­но тоже на куль­те, соб­ст­вен­ность была неот­чуж­дае­ма.

Рим­ские зако­ны нам извест­ны лишь со вре­ме­ни Две­на­дца­ти Таб­лиц; ясно, что в эту эпо­ху про­да­жа зем­ли уже раз­ре­ша­лась. Но есть осно­ва­ние думать, что в пер­вые вре­ме­на после осно­ва­ния Рима и до осно­ва­ния Рима в Ита­лии зем­ля была точ­но так же неот­чуж­дае­ма, как и в Гре­ции. Хотя не оста­лось ника­ких свиде­тельств об этом древ­нем законе, но мож­но все-таки раз­ли­чить те смяг­чаю­щие поста­нов­ле­ния, кото­рые вне­се­ны были в него мало-пома­лу. Закон Две­на­дца­ти Таб­лиц, остав­ляя за моги­лой харак­тер неот­чуж­дае­мо­сти, осво­бо­дил от это­го пра­ви­ла поле. Поз­же было раз­ре­ше­но делить соб­ст­вен­ность при налич­но­сти несколь­ких бра­тьев, но под тем лишь усло­ви­ем, чтобы были совер­ше­ны новые рели­ги­оз­ные цере­мо­нии; одна толь­ко рели­гия мог­ла разде­лить то, что она уже при­зна­ла навсе­гда неде­ли­мым. Нако­нец, было раз­ре­ше­но про­да­вать и вла­де­ния, но для это­го тре­бо­ва­лось испол­не­ние извест­ных рели­ги­оз­ных пра­вил. Такая про­да­жа мог­ла совер­шить­ся лишь в при­сут­ст­вии lib­ri­pens’а (весов­щи­ка) с соблюде­ни­ем всех сим­во­ли­че­ских обрядов ман­ци­па­ции («руко­би­тие»). Нечто подоб­ное мы видим и в Гре­ции: про­да­жа дома или участ­ка с.72 зем­ли сопро­вож­да­лась при­не­се­ни­ем жерт­вы богам. Вся­кий пере­ход недви­жи­мой соб­ст­вен­но­сти из одних рук в дру­гие тре­бо­вал, как кажет­ся, рели­ги­оз­но­го освя­ще­ния тако­го акта.

Если чело­век не имел пра­ва или мог лишь с боль­шим трудом отка­зать­ся от вла­де­ния зем­лею, то тем с боль­шим осно­ва­ни­ем его нель­зя было лишить этой зем­ли поми­мо его воли. Экс­про­при­а­ция в видах обще­ст­вен­ной поль­зы была неиз­вест­на древним. Кон­фис­ка­ция допус­ка­лась толь­ко в слу­чае при­го­во­ра об изгна­нии, т. е. когда чело­век, лишен­ный зва­ния граж­да­ни­на, не мог более осу­ществлять свои пра­ва на зем­лю в пре­де­лах изгнав­ше­го его государ­ства. Лише­ние соб­ст­вен­но­сти за дол­ги точ­но так­же нико­гда не встре­ча­ет­ся в пра­ве древ­них государств. Закон Две­на­дца­ти Таб­лиц без­услов­но не щадит долж­ни­ка, но он все же не допус­ка­ет кон­фис­ка­ции его соб­ст­вен­но­сти в поль­зу креди­то­ра. Чело­век отве­чал за свои дол­ги лич­но, но не его зем­ля, пото­му что зем­ля неот­де­ли­ма от семьи. Лег­че взять чело­ве­ка в раб­ство, чем отнять у него пра­во соб­ст­вен­но­сти, при­над­ле­жа­щее более семье, чем ему лич­но. Долж­ник отда­вал­ся в руки заи­мо­дав­ца; зем­ля тоже неко­то­рым обра­зом сле­до­ва­ла за ним в раб­ство. Гос­по­дин, употреб­ляв­ший в свою поль­зу физи­че­ские силы чело­ве­ка, став­ше­го его рабом, поль­зо­вал­ся в то же вре­мя и про­дук­та­ми его зем­ли, но он все же не делал­ся соб­ст­вен­ни­ком этой зем­ли. Так высо­ко и непри­кос­но­вен­но было пра­во соб­ст­вен­но­сти.