Гражданская община древнего мира.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ.

Перевороты.

По мере того, как совер­ша­лись пере­во­роты и обще­ство все боль­ше и боль­ше уда­ля­лось от древ­не­го строя, управ­ле­ние людь­ми ста­но­ви­лось все труд­нее; тре­бо­ва­лись более подроб­ные пра­ви­ла, более слож­ный и чув­ст­ви­тель­ный меха­низм. Мы можем это видеть на при­ме­ре афин­ско­го управ­ле­ния.

В Афи­нах насчи­ты­ва­лось очень боль­шое коли­че­ство долж­ност­ных лиц. Во-пер­вых, Афи­ны сохра­ни­ли всех маги­ст­ра­тов пред­ше­ст­ву­ю­щей эпо­хи: архон­та, по име­ни кото­ро­го с.379 назы­вал­ся год, и кото­рый обя­зан был блю­сти за непре­рыв­но­стью домаш­них куль­тов; царя, кото­рый совер­шал жерт­во­при­но­ше­ния; поле­мар­ха, кото­рый являл­ся вождем вой­ска и в то же вре­мя судил ино­стран­цев; шесть тесмо­те­тов, кото­рые, по-види­мо­му, долж­ны были про­из­во­дить суд, а в дей­ст­ви­тель­но­сти толь­ко пред­седа­тель­ст­во­ва­ли в судах. В Афи­нах были еще десять ἱερό­ποιοι, кото­рые вопро­ша­ли ора­ку­лов и совер­ша­ли неко­то­рые жерт­во­при­но­ше­ния, πα­ροάσι­τοι, кото­рые сопро­вож­да­ли архон­та и царя во вре­мя рели­ги­оз­ных цере­мо­ний; десять атло­те­тов, кото­рые оста­ва­лись в долж­но­сти четы­ре года для того, чтобы сде­лать все при­готов­ле­ния к празд­ни­ку в честь боги­ни Афи­ны; нако­нец, при­та­ны, чис­лом пять­де­сят, кото­рые заседа­ли непре­рыв­но, чтобы наблюдать за свя­щен­ным огнем оча­га и обя­за­тель­ным совер­ше­ни­ем свя­щен­ных обедов. Из это­го пере­чис­ле­ния мы видим, что Афи­ны вер­но хра­ни­ли тра­ди­ции древ­них вре­мен и что ряд совер­шив­ших­ся пере­во­ротов не мог уни­что­жить это­го суе­вер­но­го бла­го­го­ве­ния. Никто не осме­ли­вал­ся порвать с древни­ми фор­ма­ми нацио­наль­ной рели­гии; демо­кра­тия про­дол­жа­ла культ, уста­нов­лен­ный эвпат­рида­ми.

Затем сле­до­ва­ли долж­ност­ные лица, уста­нов­лен­ные исклю­чи­тель­но для демо­кра­тии; они не были жре­ца­ми и забо­ти­лись о мате­ри­аль­ных инте­ре­сах граж­дан­ской общи­ны. Это были: во-пер­вых, десять стра­те­гов, кото­рые веда­ли воен­ные и поли­ти­че­ские дела; затем десять асти­но­мов, кото­рые наблюда­ли за поряд­ком и бла­го­устрой­ст­вом в горо­де: десять аго­ра­но­мов, над­зи­рав­ших за рын­ка­ми в горо­де и в Пирее; пят­на­дцать сито­фи­ла­ков, смот­рев­ших за про­да­жею зер­но­во­го хле­ба; пят­на­дцать мет­ро­но­мов, кото­рые про­ве­ря­ли весы и меры; десять хра­ни­те­лей обще­ст­вен­ных сокро­вищ; десять полу­ча­те­лей дохо­дов; «один­на­дцать», на обя­зан­но­сти кото­рых лежа­ло испол­не­ние при­го­во­ров. При­бавь­те еще, что боль­шая часть этих долж­но­стей повто­ря­лась в каж­дой три­бе и в каж­дом доме. Самая неболь­шая груп­па насе­ле­ния в Атти­ке име­ла сво­его архон­та, сво­его жре­ца, сво­его сек­ре­та­ря, сво­его сбор­щи­ка дохо­дов и сво­его воен­но­го вождя. Нель­зя с.380 было сде­лать почти ни шагу ни в горо­де, ни вне горо­да, чтобы не встре­тить маги­ст­ра­та.

Долж­но­сти эти были годич­ные, а вслед­ст­вие это­го не было почти чело­ве­ка, кото­рый не мог наде­ять­ся испол­нять какую-нибудь из них в свою оче­редь. Маги­ст­ра­ты-жре­цы изби­ра­лись по жре­бию. Маги­ст­ра­ты, испол­няв­шие толь­ко обя­зан­но­сти обще­ст­вен­но­го поряд­ка, изби­ра­лись наро­дом. Но во вся­ком слу­чае при­ни­ма­лись пре­до­сто­рож­но­сти и про­тив при­хо­ти жре­бия, и про­тив при­хо­ти все­об­ще­го голо­со­ва­ния: каж­дый вновь избран­ный дол­жен был под­верг­нуть­ся экза­ме­ну или перед сена­том, или перед маги­ст­ра­та­ми, сдаю­щи­ми свою долж­ность, или, нако­нец, перед аре­о­па­гом; тут у него не тре­бо­ва­ли дока­за­тельств ни его спо­соб­но­стей, ни талан­та, но осве­дом­ля­лись о его чест­но­сти и о его семье; каж­дое долж­ност­ное лицо долж­но было обя­за­тель­но иметь родо­вую земель­ную соб­ст­вен­ность.

Каза­лось бы, что эти маги­ст­ра­ты, избран­ные голо­са­ми сво­их же сограж­дан и назна­чен­ные все­го толь­ко на один год, ответ­ст­вен­ные и даже сме­ня­е­мые, долж­ны были бы поль­зо­вать­ся весь­ма огра­ни­чен­ным вли­я­ни­ем и вла­стью. Но доста­точ­но, одна­ко, почи­тать Фукидида и Ксе­но­фон­та, чтобы убедить­ся, насколь­ко их ува­жа­ли и как им пови­но­ва­лись. В харак­те­ре древ­них, даже афи­нян, была все­гда боль­шая спо­соб­ность к под­чи­не­нию и дис­ци­плине; она была, быть может, след­ст­ви­ем той при­выч­ки к пови­но­ве­нию, кото­рую созда­ло прав­ле­ние жре­че­ства. Они при­вык­ли ува­жать государ­ство и всех тех, кто в какой бы то ни было сте­пе­ни являл­ся его пред­ста­ви­те­лем. Им и в голо­ву не при­хо­ди­ло отне­стись с неува­же­ни­ем к маги­ст­ра­ту, пото­му что он ими же сами­ми избран; народ­ное голо­со­ва­ние счи­та­лось одним из самых свя­щен­ных источ­ни­ков вла­сти.

Выше маги­ст­ра­тов, на обя­зан­но­сти кото­рых лежа­ло наблюде­ние за испол­не­ни­ем зако­нов, сто­ял сенат; это было толь­ко сове­ща­тель­ное собра­ние, нечто вро­де государ­ст­вен­но­го сове­та. Он не судил, не изда­вал зако­нов, не поль­зо­вал­ся ника­кою вер­хов­ною вла­стью. Состав его воз­об­нов­лял­ся с.381 еже­год­но, и в этом не нахо­ди­ли ника­ко­го неудоб­ства, пото­му что от чле­нов сена­та не тре­бо­ва­лось ни осо­бен­ных спо­соб­но­стей, ни боль­шой опыт­но­сти. Сенат состо­ял из пяти­де­ся­ти при­та­нов каж­дой три­бы, кото­рые испол­ня­ли по оче­реди свя­щен­ные обя­зан­но­сти и обсуж­да­ли в тече­ние все­го года поли­ти­че­ские и рели­ги­оз­ные дела горо­да. Сена­то­ры изби­ра­лись по жре­бию, по всей веро­ят­но­сти пото­му, что сенат вна­ча­ле был собра­ни­ем при­та­нов, т. е. изби­рае­мых еже­год­но жре­цов обще­ст­вен­но­го оча­га. Спра­вед­ли­вость тре­бу­ет заме­тить, что после избра­ния по жре­бию каж­дый под­вер­гал­ся еще испы­та­нию, и если его нахо­ди­ли недо­ста­точ­но почтен­ным и под­хо­дя­щим, то и устра­ня­ли.

Но выше даже сена­та сто­я­ло народ­ное собра­ние. Это была истин­ная вер­хов­ная власть. Но подоб­но тому, как в пра­виль­но устро­ен­ных монар­хи­ях, монарх при­ни­ма­ет меры пре­до­сто­рож­но­сти про­тив соб­ст­вен­но­го капри­за и оши­бок, так и демо­кра­тия име­ла свои неиз­мен­ные пра­ви­ла, кото­рым она под­чи­ня­лась.

Собра­ние созы­ва­лось при­та­на­ми или стра­те­га­ми. Оно про­ис­хо­ди­ло в огра­де, освя­щен­ной рели­ги­ей. Уже с утра жре­цы совер­ша­ли обход кру­гом хол­ма Пник­са, при­но­ся жерт­вы и при­зы­вая покро­ви­тель­ство богов. Народ сидел на камен­ных ска­мьях; на воз­вы­ше­нии вро­де эст­ра­ды поме­ща­лись при­та­ны или про­ед­ры, пред­седа­те­ли народ­но­го собра­ния. Когда все уже заня­ли свои места, то один из жре­цов (κή­ρυξ) воз­вы­шал голос и про­из­но­сил: «Хра­ни­те мол­ча­ние, мол­ча­ние бла­го­го­ве­ния (εὐφη­μια), моли­те богов и богинь (здесь он назы­вал глав­ные боже­ства стра­ны), чтобы все совер­ши­лось как мож­но луч­ше в этом собра­нии для боль­шей поль­зы Афин и бла­го­ден­ст­вия их граж­дан». Затем народ или кто-нибудь от его име­ни отве­чал: «Молим богов, да явят они свою милость граж­дан­ской общине. Да вос­тор­же­ст­ву­ет мне­ние само­го муд­ро­го. Да будет про­клят тот, кто стал бы давать нам дур­ные сове­ты, кто захо­тел бы изме­нить поста­нов­ле­ния и зако­ны или кто открыл бы наши тай­ны вра­гам».

Затем герольд, по при­ка­за­нию пред­седа­те­ля, объ­яв­лял, с.382 каки­ми вопро­са­ми долж­но зани­мать­ся собра­ние. То, что пред­став­ля­лось наро­ду, долж­но было зара­нее быть рас­смот­ре­но и обсуж­де­но в сена­те. У наро­да не было того, что назы­ва­ет­ся на совре­мен­ном язы­ке ини­ци­а­ти­вой; сенат пред­став­лял ему гото­вый про­ект декре­та; он мог отверг­нуть его или при­нять, но он не мог обсуж­дать ника­ко­го дру­го­го вопро­са.

После того как герольд про­чи­ты­вал про­ект декре­та, откры­ва­лись пре­ния. Герольд воз­гла­шал: «Кто жела­ет иметь сло­во?» И ора­то­ры, по стар­шин­ству лет, всхо­ди­ли на три­бу­ну. Гово­рить имел пра­во вся­кий чело­век без раз­ли­чия состо­я­ния и про­фес­сии, но под тем толь­ко усло­ви­ем, что он дол­жен был при­ве­сти дока­за­тель­ство сво­их поли­ти­че­ских прав, чистоты сво­их нра­вов, того, что он не состо­ит долж­ни­ком государ­ства, женат закон­ным бра­ком, вла­де­ет земель­ною соб­ст­вен­но­стью в Атти­ке, испол­ня­ет все свои обя­зан­но­сти по отно­ше­нию к сво­им роди­те­лям, участ­во­вал во всех воен­ных похо­дах, куда его посы­ла­ли, и не бро­сил сво­его щита ни в одном сра­же­нии.

После того как были при­ня­ты эти пре­до­сто­рож­но­сти про­тив крас­но­ре­чия, народ пре­да­вал­ся ему затем все­це­ло. Афи­няне, как гово­рит Фукидид, дума­ли, что сло­во нико­гда не может повредить делу. Они чув­ст­во­ва­ли, наобо­рот, потреб­ность, чтобы все им было разъ­яс­не­но. Поли­ти­ка теперь не была уже более, как в преж­ние вре­ме­на, делом свя­щен­но­го пре­да­ния и веры: необ­хо­ди­мо было раз­мыш­лять и взве­ши­вать все обсто­я­тель­ства; пре­ния явля­лись необ­хо­ди­мы­ми, пото­му что каж­дый вопрос являл­ся более или менее тем­ным, и толь­ко живая речь мог­ла его осве­тить и выяс­нить исти­ну. Афин­ский народ желал, чтобы ему пред­ста­ви­ли вся­кое дело со всех сто­рон и чтобы были ука­за­ны все дово­ды за и про­тив. Он очень доро­жил сво­и­ми ора­то­ра­ми; гово­рят, буд­то он награж­дал их день­га­ми за каж­дую про­из­не­сен­ную с три­бу­ны речь. Он посту­пал луч­ше того: он слу­шал их. Мы не долж­ны пред­став­лять себе афин­ский народ, как буй­ную, шум­ную тол­пу: он дер­жал себя совер­шен­но обрат­но. Коми­че­ский поэт изо­бра­жа­ет его нам сидя­щим непо­движ­но с с.383 рази­ну­тым ртом на сво­их камен­ных ска­мьях. Исто­ри­ки и ора­то­ры очень часто опи­сы­ва­ют нам эти народ­ные собра­ния, и мы почти нико­гда не видим, чтобы ора­то­ра пре­рва­ли: будь то Перикл или Кле­он, Эсхин или Демо­сфен — народ все­гда вни­ма­те­лен; гово­рят ли ему при­ят­ное или дела­ют упре­ки — он слу­ша­ет. С похваль­ным тер­пе­ни­ем поз­во­ля­ет он выска­зы­вать самые про­ти­во­по­лож­ные мне­ния; ино­гда слы­шит­ся ропот, но нико­гда нет кри­ка или рева. Что бы ни гово­рил ора­тор, он все­гда может закон­чить свою речь.

В Спар­те крас­но­ре­чие не было извест­но, пото­му что прин­ци­пы управ­ле­ния там были дру­гие. Там еще управ­ля­ет ари­сто­кра­тия, а она име­ет свои опре­де­лен­ные тра­ди­ции, кото­рые осво­бож­да­ют ее от дол­гих пре­ний за и про­тив по пово­ду вся­ко­го вопро­са. В Афи­нах народ жела­ет быть осве­дом­лен, он реша­ет­ся на что-нибудь толь­ко после раз­но­сто­рон­них пре­ний; он дей­ст­ву­ет лишь постоль­ку, посколь­ку он убеж­ден или счи­та­ет себя убеж­ден­ным! Чтобы меха­низм все­об­ще­го голо­со­ва­ния начал работать, нуж­но сло­во; крас­но­ре­чие есть пру­жи­на демо­кра­ти­че­ско­го обра­за прав­ле­ния. Поэто­му ора­то­ры очень рано полу­ча­ют назва­ние дема­го­гов, т. е. вожа­ков граж­дан­ской общи­ны; дей­ст­ви­тель­но, они застав­ля­ют ее дей­ст­во­вать и побуж­да­ют при­ни­мать все ее реше­ния.

Был пред­у­смот­рен слу­чай, когда ора­тор может вне­сти пред­ло­же­ние, про­тив­ное суще­ст­ву­ю­щим зако­нам. Афи­ны име­ли спе­ци­аль­ных маги­ст­ра­тов, кото­рых назы­ва­ли блю­сти­те­ля­ми зако­на. В чис­ле семи, они наблюда­ли за собра­ни­ем и, сидя на воз­вы­шен­ных седа­ли­щах, пред­став­ля­ли собою, каза­лось, закон, кото­рый выше даже само­го наро­да. Если они виде­ли, что совер­ша­ет­ся пося­га­тель­ство на закон, они оста­нав­ли­ва­ли ора­то­ра даже сре­ди его речи и немед­лен­но рас­пус­ка­ли собра­ние. Народ рас­хо­дил­ся, не имея пра­ва при­сту­пить к голо­со­ва­нию.

Суще­ст­во­вал еще закон, прав­да мало при­ме­ни­мый, кото­рый нака­зы­вал каж­до­го ора­то­ра, ули­чен­но­го в том, что он подал дур­ной совет наро­ду. Суще­ст­во­вал так­же закон, запре­щав­ший ора­то­ру, кото­рый три­жды пред­ло­жил с.384 поста­нов­ле­ния, про­тив­ные суще­ст­ву­ю­щим зако­нам, всхо­дить на три­бу­ну.

Афи­ны зна­ли очень хоро­шо, что демо­кра­тия может дер­жать­ся толь­ко ува­же­ни­ем к зако­нам. Обя­зан­ность нахо­дить те изме­не­ния, кото­рые было бы полез­но вне­сти в зако­но­да­тель­ство, при­над­ле­жа­ла исклю­чи­тель­но тесмо­те­там. Их пред­по­ло­же­ния вно­си­лись в сенат, кото­рый имел пра­во отверг­нуть их, но ни в коем слу­чае не обра­тить в закон; в слу­чае же одоб­ре­ния, сенат созы­вал народ­ное собра­ние и сооб­щал ему про­ект тесмо­те­тов. Но народ не мог ниче­го решать непо­сред­ст­вен­но; он откла­ды­вал обсуж­де­ние до дру­го­го дня, а в ожи­да­нии это­го назна­чал пять ора­то­ров со спе­ци­аль­ной обя­зан­но­стью защи­щать ста­рый закон и ука­зы­вать на все неудоб­ства пред­ло­жен­но­го ново­введе­ния. В назна­чен­ный день народ сно­ва соби­рал­ся и выслу­ши­вал сна­ча­ла ора­то­ров, обле­чен­ных мис­си­ей защи­ты ста­ро­го зако­на, затем тех, кто под­дер­жи­вал про­ект ново­го. Выслу­шав пре­ния, народ ниче­го еще не поста­нов­лял; он огра­ни­чи­вал­ся тем, что назна­чал комис­сию, очень мно­го­чис­лен­ную, но назна­чен­ную исклю­чи­тель­но из людей, кото­рые испол­ня­ли обя­зан­но­сти судьи. Эта комис­сия пере­смат­ри­ва­ла нано­во все дело, выслу­ши­ва­ла сно­ва ора­то­ров, обсуж­да­ла и сове­ща­лась. Если она отвер­га­ла пред­ло­жен­ный закон, то реше­ние ее было без­апел­ля­ци­он­но; если же она одоб­ря­ла его, то народ соби­рал­ся сно­ва, и в этот тре­тий раз он дол­жен был уже голо­со­вать; при­ня­тый голо­со­ва­ни­ем, про­ект обра­щал­ся в закон.

Но мог­ло слу­чить­ся, что даже вопре­ки столь­ким пре­до­сто­рож­но­стям мог­ло быть при­ня­то непра­виль­ное или вред­ное пред­ло­же­ние. Но новый закон носил все­гда имя сво­его авто­ра, кото­рый и мог поз­же под­верг­нуть­ся пре­сле­до­ва­нию по суду и нака­за­нию. Народ в каче­стве истин­но­го вер­хов­но­го пове­ли­те­ля счи­тал­ся непо­гре­ши­мым, но каж­дый ора­тор все­гда оста­вал­ся ответ­ст­вен­ным за дан­ный им совет.

Тако­вы были пра­ви­ла, кото­рым пови­но­ва­лась демо­кра­тия. Отсюда не сле­ду­ет, одна­ко, заклю­чать, буд­то она нико­гда не с.385 оши­ба­лась. Како­ва бы ни была фор­ма прав­ле­ния: монар­хия, ари­сто­кра­тия, демо­кра­тия, — быва­ют дни, когда гос­под­ст­ву­ет разум, в дру­гие же дни управ­ля­ют стра­сти. Ника­кой государ­ст­вен­ный строй не уни­что­жал нико­гда сла­бо­стей и поро­ков чело­ве­че­ской при­ро­ды. Чем подроб­нее выра­бота­ны пра­ви­ла, тем силь­нее они обли­ча­ют тот факт, что управ­ле­ние обще­ст­вом труд­но и пол­но опас­но­стей. Демо­кра­тия мог­ла дер­жать­ся толь­ко силой сво­ей осто­рож­но­сти и бла­го­ра­зу­мия.

При­хо­дит­ся удив­лять­ся тому коли­че­ству труда, кото­ро­го она тре­бо­ва­ла от чело­ве­ка; это было весь­ма трудо­лю­би­вое прав­ле­ние. Посмот­ри­те, в чем про­хо­дит жизнь афи­ня­ни­на. Один день его при­зы­ва­ют в собра­ние его демы, и он дол­жен обсуж­дать рели­ги­оз­ные и финан­со­вые дела этой малень­кой ассо­ци­а­ции; зав­тра его при­зы­ва­ют на собра­ние три­бы, и здесь обсуж­да­ет­ся вопрос об устрой­стве рели­ги­оз­но­го празд­не­ства, или рас­смат­ри­ва­ют­ся рас­хо­ды, или выра­ба­ты­ва­ет­ся поста­нов­ле­ние, или изби­ра­ют­ся началь­ни­ки и судьи; регу­ляр­но три раза в месяц он дол­жен при­сут­ст­во­вать на общих народ­ных собра­ни­ях, он не име­ет пра­ва про­пус­кать их. Собра­ния же эти длят­ся очень дол­го. Он явля­ет­ся туда не затем толь­ко, чтобы подать свой голос: при­дя с утра, он дол­жен оста­вать­ся до позд­не­го часа, выслу­ши­вая ора­то­ров. Он может пода­вать свой голос толь­ко в том слу­чае, если при­сут­ст­во­вал с само­го откры­тия собра­ния и выслу­шал все речи. Голо­со­ва­ние для него — дело очень серь­ез­ное; вопрос идет: то об избра­нии поли­ти­че­ских и воен­ных вождей, т. е. тех лиц, кото­рым будут вве­ре­ны на целый год его жизнь и его мате­ри­аль­ные инте­ре­сы; то надо уста­но­вить налог или изме­нить закон, то он дол­жен пода­вать свой голос в вопро­се о войне, зная очень хоро­шо, что в этой войне он дол­жен будет сам про­ли­вать кровь или же послать туда сво­его сына. Лич­ные инте­ре­сы свя­за­ны нераз­рыв­но с инте­ре­са­ми государ­ст­вен­ны­ми; чело­век не может отно­сить­ся к ним без­раз­лич­но или лег­ко­мыс­лен­но. Если он оши­бет­ся, то зна­ет, что будет за это нака­зан и с.386 что при каж­дом голо­со­ва­нии он рис­ку­ет и сво­им иму­ще­ст­вом и сво­ею жиз­нью. В тот день, когда была реше­на несчаст­ная экс­пе­ди­ция в Сици­лию, не было ни одно­го граж­да­ни­на, кото­рый бы не был убеж­ден, что кто-нибудь из его близ­ких дол­жен будет при­ни­мать в ней уча­стие; не было чело­ве­ка, кото­рый не созна­вал бы, что он дол­жен будет при­ло­жить все спо­соб­но­сти сво­его ума, чтобы взве­сить, какие выго­ды и какие опас­но­сти пред­став­ля­ет подоб­ная вой­на. Было в выс­шей сте­пе­ни важ­но обду­мать все серь­ез­но и все уяс­нить, пото­му что вся­кий ущерб, нане­сен­ный оте­че­ству, был для каж­до­го граж­да­ни­на умень­ше­ни­ем его лич­но­го досто­ин­ства, его без­опас­но­сти, его богат­ства.

Обя­зан­но­сти граж­да­ни­на не огра­ни­чи­ва­лись одним голо­со­ва­ни­ем; он дол­жен был, когда насту­пал его черед, испол­нять обще­ст­вен­ные долж­но­сти в сво­ем доме или в сво­ей три­бе. Через два года в тре­тий, в сред­нем, он был гели­а­стом, т. е. судьей; весь этот год он про­во­дил в суде, заня­тый выслу­ши­ва­ни­ем ист­цов и при­ме­не­ни­ем зако­нов. Не было граж­да­ни­на, кото­рый не был бы два­жды в тече­ние сво­ей жиз­ни при­зван в чле­ны «сена­та пяти­сот»; тогда ему при­хо­ди­лось заседать еже­днев­но в тече­ние цело­го года, еже­днев­но с утра до вече­ра, при­ни­мая доне­се­ния маги­ст­ра­тов, отби­рая от них отче­ты, отве­чая ино­стран­ным послан­ни­кам, состав­ляя инструк­ции для афин­ских послан­ни­ков, рас­смат­ри­вая все дела, кото­рые долж­ны были пред­став­лять­ся на народ­ное собра­ние, и под­готов­ляя все поста­нов­ле­ния. Мы видим, что быть граж­да­ни­ном демо­кра­ти­че­ско­го государ­ства было тяже­лою обя­зан­но­стью, что тут было чем запол­нить свое суще­ст­во­ва­ние и оста­ва­лось очень мало вре­ме­ни для лич­но­го труда и домаш­ней жиз­ни. Поэто­му Ари­сто­тель и ска­зал вполне спра­вед­ли­во, что тот, кто нуж­да­ет­ся в лич­ном труде для сво­его суще­ст­во­ва­ния, не может быть граж­да­ни­ном. Тако­вы были тре­бо­ва­ния демо­кра­тии. Граж­да­нин, подоб­но чинов­ни­ку наших дней, при­над­ле­жал все­це­ло государ­ству: он отда­вал ему свою кровь на войне и все свое вре­мя в дни мира. Он не имел пра­ва с.387 отло­жить в сто­ро­ну обще­ст­вен­ные дела, чтобы занять­ся более ста­ра­тель­но сво­и­ми; он дол­жен был ско­рее пре­не­бречь сво­и­ми лич­ны­ми дела­ми, чтобы работать на поль­зу граж­дан­ской общи­ны. Люди про­во­ди­ли свою жизнь в управ­ле­нии собой. Демо­кра­тия мог­ла суще­ст­во­вать толь­ко при усло­вии бес­пре­рыв­но­го труда всех сво­их граж­дан; но при неко­то­ром даже ослаб­ле­нии рев­ност­но­го усер­дия она долж­на была под­верг­нуть­ся раз­ло­же­нию и погиб­нуть.