Жизнь древнего Рима.

с.91

Мы мало зна­ем о том, како­вы были квар­ти­ры бед­ных людей в инсу­лах и вовсе ниче­го не зна­ем о кре­стьян­ских хижи­нах: ни об их плане, ни об их раз­ме­рах. Все наши догад­ки по это­му пово­ду, как бы ни были они логич­ны и здра­во­мыс­лен­ны, оста­ют­ся догад­ка­ми: обло­мок дере­вен­ской кро­ва­ти и раз­ва­ли­ны одно­го кре­стьян­ско­го дво­ра были бы доро­же и цен­нее самой убеди­тель­ной и строй­ной гипо­те­зы об их виде и устрой­стве.

Гораздо луч­ше осве­дом­ле­ны мы об одеж­де и кре­стьян­ско­го, и ремес­лен­но­го люда: кро­ме бога­то­го архео­ло­ги­че­ско­го мате­ри­а­ла (ста­туи, релье­фы, могиль­ные пли­ты и сар­ко­фа­ги), мы рас­по­ла­га­ем хоро­ши­ми, часто вполне досто­вер­ны­ми лите­ра­тур­ны­ми дан­ны­ми. И тут на пер­вом месте сле­ду­ет назвать Като­на, дав­ше­го спи­сок одеж­ды, кото­рую хозя­ин дол­жен при­па­сти для сво­их рабов (59). Мож­но не сомне­вать­ся, что раб любо­го пле­ме­ни, попав­ший в ита­лий­скую усадь­бу, полу­чал ту же еду, кото­рой пита­лось все окрест­ное сель­ское насе­ле­ние, и оде­вал­ся в ту же рабо­чую одеж­ду, кото­рую носил ита­лий­ский кре­стья­нин. Одеж­да эта состо­я­ла из туни­ки — длин­ной руба­хи с корот­ки­ми, не дохо­див­ши­ми до лок­тя рука­ва­ми¹, и плот­но­го тол­сто­го пла­ща (sa­gum), надеж­ной защи­ты от дождя, вет­ра и холо­да. Для туни­ки бра­ли два полот­ни­ща и сши­ва­ли их вме­сте так, чтобы для голо­вы оста­ва­лось отвер­стие (туни­ку наде­ва­ли через голо­ву). Ино­гда у туни­ки имел­ся толь­ко левый рукав; пра­вая рука оста­ва­лась совер­шен­но сво­бод­ной, а полот­ни­ща туни­ки при­хва­ты­ва­лись на пра­вом пле­че застеж­кой: туни­ка полу­ча­ла тогда вид экс­о­миды, излюб­лен­ной одеж­ды гре­че­ско­го ремес­лен­ни­ка. Туни­ка не стес­ня­ла дви­же­ний; с.92 закры­вая спи­ну и грудь от непо­сред­ст­вен­но­го воздей­ст­вия холо­да или зноя, она поз­во­ля­ла телу дышать возду­хом, и работ­ник в ней не изне­мо­гал от жары. В холод­ное вре­мя года и в нена­стье сверх туни­ки наде­ва­ли плащ, кото­рый Катон назы­ва­ет sa­gum и кото­рый упо­ми­на­ет­ся и у Колу­мел­лы (I. 8. 9; XI. 1. 21).

Sa­gum был пла­щом рим­ских сол­дат, воен­ной фор­мой, кото­рую обыч­но про­ти­во­по­став­ля­ли граж­дан­ской тоге. Это четы­рех­уголь­ный кусок тол­стой гру­бой шер­стя­ной тка­ни, кото­рый накиды­вал­ся на спи­ну и засте­ги­вал­ся фибу­лой на пра­вом пле­че или спе­ре­ди под гор­лом. В него мож­но было завер­нуть­ся цели­ком и мож­но было забро­сить обе полы за спи­ну: дви­же­ний он не стес­нял. В сол­дат­ском быту такой плащ был неза­ме­ним при дли­тель­ных пере­хо­дах и при сто­я­нии на часах. Не мешал он и во вре­мя сра­же­ния: его закиды­ва­ли на левую руку или отбра­сы­ва­ли назад за спи­ну; в таком виде изо­бра­же­ны сра­жаю­щи­е­ся сол­да­ты на колонне Тра­я­на. Вряд ли, одна­ко, такой покрой удо­бен для людей, работав­ших круг­лый день на возду­хе: плащ, заки­ну­тый за спи­ну, остав­лял всю пере­д­нюю часть тела откры­той вет­ру, дождю и холо­ду, а завер­нуть­ся в него при рабо­те было невоз­мож­но. Одеж­да жен­щин из бед­ных и трудо­вых сло­ев насе­ле­ния была снаб­же­на рука­ва­ми, и, конеч­но, пла­щи, кото­рые Катон поку­пал сво­им рабам, долж­ны были иметь рука­ва или по край­ней мере отвер­стия, куда мож­но было про­су­нуть руки. Колу­мел­ла реко­мен­до­вал выда­вать рабам на холод­ное и дожд­ли­вое вре­мя «шку­ры с рука­ва­ми», т. е. кожу­хи и «пла­ще­вид­ные капю­шо­ны» (sa­ga­cei cu­cul­li). Эти капю­шо­ны (cu­cu­lio­nes) поми­на­ет уже Катон; в дожд­ли­вые дни рабы долж­ны были поду­мать об их почин­ке (2. 3); поку­пать их реко­мен­до­ва­лось в Калах и Мин­тур­нах (135. 1). Это корот­кие пеле­ри­ны, кото­рые закры­ва­ли пле­чи, грудь и часть спи­ны, с ост­ро­ко­неч­ным баш­лы­ком, наде­вав­шим­ся на голо­ву. От баш­лы­ка на грудь ино­гда спус­ка­лись длин­ные кон­цы, кото­рые завя­зы­ва­ли спе­ре­ди, защи­щая от холо­да гор­ло. На путе­ше­ст­вен­ни­ках, кото­рые заку­сы­ва­ют в хар­чевне (пом­пей­ская фрес­ка), наде­ты такие пеле­ри­ны. Были cu­cul­lio­nes и дру­го­го покроя: корот­кая сплош­ная накид­ка с един­ст­вен­ным круг­лым отвер­сти­ем для лица — нечто вро­де меш­ка, толь­ко при­гнан­но­го по фигу­ре чело­ве­ка. К пла­щу мож­но было доба­вить такую пеле­ри­ну: Колу­мел­ла счи­тал, что если рабов одеть в «шку­ры с рука­ва­ми» или в пла­щи с баш­лы­ка­ми, то «нет такой с.93 невы­но­си­мой пого­ды, чтобы нель­зя было хоть немно­го да пора­ботать на откры­том возду­хе» (Col. I. 8. 9).

Изно­шен­ные туни­ки и пла­щи в хозяй­стве не про­па­да­ли даром: из них выре­за­ли кус­ки покреп­че и сши­ва­ли из них cen­to­nes; в инвен­та­ре мас­лич­но­го сада и вино­град­ни­ка у Като­на назва­ны «шесть cen­to­nes для хлоп­цев» (10. 5; 11. 6). Так как они упо­ми­на­ют­ся в каче­стве попон для мулов (Liv. VII. 14. 7), и мы зна­ем, что рим­ские пожар­ные нама­чи­ва­ли их в уксу­се и поль­зо­ва­лись ими для туше­ния огня, то, по-види­мо­му, это было нечто вро­де наших лос­кут­ных оде­ял, толь­ко сукон­ных. Бед­ня­ки спа­ли на них (Sen. epist. 80. 8) и покры­ва­лись ими так же, как и рабы (Катон у Феста, 268, под сло­ва­ми: pro­hi­be­re co­mi­tia). Колу­мел­ла, одна­ко, упо­ми­на­ет эти оде­я­ла сре­ди теп­лой одеж­ды, наде­вае­мой в холо­да (I. 8. 9); по всей веро­ят­но­сти, в них заво­ра­чи­ва­лись, как заво­ра­чи­ва­лись в тол­стые боль­шие плат­ки жен­щи­ны в ста­рой укра­ин­ской деревне.

Катон счи­тал, что рабу надо выда­вать по туни­ке на один год и по пла­щу на два (59). Нор­ма эта была не толь­ко ску­пой, но и жесто­кой. Отсут­ст­вие пере­ме­ны у работ­ни­ка, кото­рый все вре­мя возит­ся с зем­лей, с наво­зом, с живот­ны­ми и не может не запач­кать­ся, озна­ча­ло про­сто, что часть вре­ме­ни он работа­ет голым: гру­бо­шерст­ная одеж­да, гряз­ная, вымок­шая от пота, «кусаю­ща­я­ся», тре­бо­ва­ла посто­ян­ной стир­ки, а стир­ка шер­стя­ных вещей в антич­но­сти была не домаш­ним делом, как у нас теперь, а спе­ци­аль­но­стью фуло­нов. Имея одну-един­ст­вен­ную туни­ку, раб дол­жен был, если он не хотел схва­тить мучи­тель­ной накож­ной болез­ни, или часто про­по­лас­ки­вать свою одеж­ду (как сле­ду­ет вымыть ее при отсут­ст­вии мыла вооб­ще у древ­них и раз­ных сна­до­бий, кото­рые име­лись у фуло­нов, он не мог), или при малей­шей воз­мож­но­сти ходить разде­тым.

Был ли гар­де­роб кре­стья­ни­на бога­че? У бра­тьев Вей­а­ни­ев, кото­рые еже­год­но про­да­ва­ли меда на 10 тыс. сестер­ций (Var. r. r. III. 16. 10—11) была, конеч­но, не одна туни­ка; мно­го­се­мей­но­му бед­ня­ку, сидев­ше­му на кро­хот­ном участ­ке, часто, веро­ят­но, было не по сред­ствам обза­ве­стись сме­ной одеж­ды для себя и сво­их близ­ких.

В каче­стве обу­ви сель­ское насе­ле­ние носи­ло дере­вян­ные баш­ма­ки. Катон выда­вал их рабу по одной паре на два года. Наде­ва­ли их, надо думать, толь­ко в жару и в грязь (Катон соста­вил спи­сок с.94 работ, кото­ры­ми сле­до­ва­ло зани­мать­ся в нена­стье, — 39). В теп­лую хоро­шую пого­ду и кре­стьяне, и рабы ходи­ли, конеч­но, боси­ком; при тяже­лой рабо­те, напри­мер при пахо­те, вска­пы­ва­нии зем­ли, жат­ве или косо­ви­це, дере­вян­ные баш­ма­ки, даже из само­го лег­ко­го дере­ва, ока­зы­ва­лись бы толь­ко лиш­ним гру­зом. «Хоро­шие дере­вян­ные баш­ма­ки» Като­на слу­жи­ли его рабам так дол­го имен­но пото­му, что наде­ва­ли их ред­ко и носи­ли мало. И кре­стьяне, и рабы пред­по­чи­та­ли, конеч­но, ходить в само­дель­ных лег­ких сан­да­ли­ях из спар­та или вере­вок. Такие «сан­да­лии» пле­ли для волов (Col. VI. 12. 2); есте­ствен­но было изгото­вить такую лег­кую и деше­вую обувь и для себя.

Туни­ку, одна­ко, носил не толь­ко бед­ный и трудо­вой люд: это была все­со­слов­ная одеж­да, в кото­рую оде­ва­лась вся Ита­лия от нище­го раба до бога­то­го всад­ни­ка и знат­но­го сена­то­ра. Древ­ние авто­ры, инте­ре­со­вав­ши­е­ся бытом род­ной ста­ри­ны, утвер­жда­ли, что в древ­ней­шие вре­ме­на туни­ки у рим­лян не было и вся одеж­да их состо­я­ла из набед­рен­ной повяз­ки (cinctus) и тоги; в роде Цете­гов фамиль­ным обы­ча­ем было носить толь­ко две эти одеж­ды (Hor. a. p. 50). Катон Млад­ший, кото­рый не упус­кал слу­чая напом­нить сво­им совре­мен­ни­кам, до чего они испор­ти­лись, наде­вал тогу на голое тело, при­чем ссы­лал­ся на ста­туи древ­них царей, кото­рых изо­бра­жа­ли толь­ко в тогах, без туник (As­con. ad Cic. pro Scaur. 30). Вер­ги­лий сове­то­вал пахать и сеять голы­шом (georg. I. 299), и в таком имен­но виде застал за пахотой сенат­ский гонец Цин­цин­на­та, когда при­нес ему изве­стие о выбо­ре его дик­та­то­ром (Pl. XVIII. 20). Ремес­лен­ни­ки, заня­тые сво­им делом, часто изо­бра­жа­ют­ся в одном пла­ще, спу­щен­ном на коле­ни, но они работа­ют в поме­ще­нии. Труд­но пред­ста­вить, чтобы одеж­да людей, кото­рым при­хо­ди­лось про­во­дить целый день на возду­хе, состо­я­ла из одной набед­рен­ной повяз­ки. В дожд­ли­вый холод­ный день ее было мало, а тога даже «уме­рен­но­го раз­ме­ра» (mo­di­ca to­ga Варро­на) в каче­стве рабо­че­го пла­тья отнюдь не годит­ся. Не вно­сил ли рас­сказ о такой упро­щен­ной одеж­де еще одну чер­точ­ку в иде­аль­ный образ пред­ков, с их жиз­нью, запе­чат­лен­ной высо­кой про­стотой и непод­куп­ной бед­но­стью, и не воз­ник ли он тогда, когда появи­лась потреб­ность в этой иде­а­ли­за­ции?

Во вся­ком слу­чае, туни­ка вошла в состав рим­ской одеж­ды рано и проч­но, и ско­ро выра­ботал­ся в город­ских, не трудо­вых с.95 сло­ях насе­ле­ния свод пра­вил отно­си­тель­но того, какой долж­на быть туни­ка и как сле­ду­ет ее носить. Рим­ляне были вели­ки­ми поклон­ни­ка­ми эти­ке­та (de­co­rum — и сло­во, и поня­тие чисто рим­ские). Туни­ку под­по­я­сы­ва­ли и обдер­ги­ва­ли так, чтобы спе­ре­ди она спус­ка­лась чуть пони­же колен, а сза­ди дохо­ди­ла до колен­но­го сги­ба; спус­кать зна­чи­тель­но ниже было «по-жен­ски» и муж­чине не подо­ба­ло, а вздер­ги­вать выше, «носить, как цен­ту­ри­о­ны», и вовсе не при­стой­но: в обра­зо­ван­ном рим­ском обще­стве сло­во «цен­ту­ри­он» зву­ча­ло как наше ста­рое «сол­да­фон». Рабы ходи­ли в корот­ких туни­ках и часто без поя­са; ремес­лен­ни­ки за работой и тор­гов­цы за при­лав­ком, слу­ча­лось, тоже сни­ма­ли пояс. Дома мож­но было не под­по­я­сы­вать­ся, но вый­ти в таком виде на ули­цу счи­та­лось непри­лич­ным. Меце­нат себе это поз­во­лял, но этот «пото­мок древ­них царей» любил ори­ги­наль­ни­чать и драз­нить людей (Sen. epist. 114. 6). Вооб­ще же, такой вид счи­тал­ся при­зна­ком рас­пу­щен­но­сти (Hor. epod. I. 34), так же как очень длин­ная туни­ка с длин­ны­ми рука­ва­ми. Такой туни­кой Цице­рон попре­кал Верре­са (in Verr. V. 33. 86), и, по его мне­нию, о рас­пут­но­сти при­спеш­ни­ков Кати­ли­ны свиде­тель­ст­во­ва­ли, меж­ду про­чим, и туни­ки до пят с рука­ва­ми до запя­стий (in Cat. II. 10. 22; ср. Gell. VII. 12. 1).

В ста­ри­ну и в семьях, стро­го соблюдав­ших ста­рин­ные обы­чаи, было не при­ня­то наде­вать боль­ше одной туни­ки; Варрон вспо­ми­нал, что в дет­стве у него была одна не очень длин­ная туни­ка и такая же тога (Non. 108. 24). Он же гово­рит о новом обык­но­ве­нии носить еще и ниж­нюю, кото­рая назы­ва­лась sub­ucu­la (Non. 542. 20), или «внут­рен­няя туни­ка» (tu­ni­ca in­te­rior), и была руба­хой, плот­но обле­гав­шей тело. Люди, сла­бые здо­ро­вьем и зяб­кие, наде­ва­ли по несколь­ку туник; Све­то­ний рас­ска­зы­ва­ет, что Август зимой наде­вал поверх этой ниж­ней руба­хи еще четы­ре туни­ки, шер­стя­ной набрюш­ник и тол­стую тогу (Aug. 82. 1).

В кру­гах состо­я­тель­ных, не зани­мав­ших­ся физи­че­ским трудом, пред­по­чи­та­ли туни­ку белую; у кре­стьян, ремес­лен­ни­ков и рабов она была тем­ною, немар­ко­го цве­та. Сена­то­ры и всад­ни­ки носи­ли туни­ки с пур­пур­ны­ми вер­ти­каль­ны­ми поло­са­ми (cla­vi), кото­рые шли парал­лель­но одна дру­гой от шеи до само­го низа туни­ки и спе­ре­ди и сза­ди, на груди и на спине. У сена­то­ров поло­сы эти были широ­ки­ми, поче­му туни­ки их назы­ва­лись la­tic­la­via, а у всад­ни­ков узки­ми — an­gus­tic­la­via. Осо­бую туни­ку наде­вал с.96 три­ум­фа­тор: она была рас­ши­та золоты­ми паль­мо­вы­ми вет­вя­ми, хра­ни­лась в хра­ме Юпи­те­ра Капи­то­лий­ско­го, чис­ли­лась в соста­ве хра­мо­во­го инвен­та­ря и выда­ва­лась толь­ко на день три­ум­фа.

В одной туни­ке по ули­цам Рима ходи­ло толь­ко рабо­чее и бед­ное насе­ле­ние Рима; Мена, исто­рию кото­ро­го Гора­ций рас­ска­зал в поуче­ние Меце­на­ту, про­да­вал вся­кий хлам «людиш­кам в туни­ках» (Hor. epist. 1. 7. 65); «неве­же­ст­вен­ная тол­па, эти люди в туни­ках, назы­ва­ют име­на про­слав­лен­ных ора­то­ров и пока­зы­ва­ют на них паль­ца­ми» (Tac. dial. 7). Чело­ве­ку «из обще­ства» пока­зать­ся на ули­цу в одной туни­ке было непри­лич­но: сле­до­ва­ло облечь­ся в тогу.

Тога была чисто рим­ской одеж­дой; когда Мит­ри­дат пред­ло­жил сво­им мало­азий­ским под­дан­ным пере­ре­зать рим­лян, то при­зна­ком, без­услов­но опре­де­ляв­шим при­над­леж­ность к это­му нена­вист­но­му наро­ду, ока­за­лась тога. Изгнан­ни­кам запре­ща­лось ее носить; воль­ноот­пу­щен­ни­ки, полу­чив рим­ское граж­дан­ство, радост­но при­ка­зы­ва­ли изо­бра­жать себя в тоге. «Вла­ды­ки мира, народ оде­тый в тоги», — так назвал рим­лян Вер­ги­лий (Aen. I. 282), мно­го думав­ший о харак­те­ре сво­его наро­да и его исто­ри­че­ской судь­бе. Один фран­цуз­ский уче­ный ост­ро­ум­но заме­тил, что архео­ло­гам так же труд­но опи­сать тогу, как рим­ля­нам было наде­вать ее. Была она гро­мозд­ка и неудоб­на даже и во вре­ме­на ран­ней рес­пуб­ли­ки, когда была «малой» (exi­gua), плот­нее при­ле­га­ла к телу и не име­ла тако­го коли­че­ства скла­док. Хоро­шее пред­став­ле­ние о тоге тех вре­мен дает ста­туя так назы­вае­мо­го «этрус­ско­го ора­то­ра», хра­ня­ща­я­ся во Фло­рен­ции. Такую тогу мы видим на памят­ни­ках II в. и пер­вой поло­ви­ны I в. до н. э.; чем даль­ше, одна­ко, тем тога ста­но­вит­ся шире и длин­нее, с эта­жа­ми скла­док и пута­ни­цей изги­бов. Дру­зья Кати­ли­ны ходи­ли, завер­нув­шись «не в тоги, а в пару­са» (Cic. in Cat. II. 10. 22); Август со сво­ей не слиш­ком узкой и не слиш­ком широ­кой тогой (Suet. Aug. 73) стре­мил­ся, види­мо, соеди­нить ста­рый обы­чай с ново­мод­ны­ми тре­бо­ва­ни­я­ми, — при­мер, кото­рый, если судить по ста­ту­ям импе­ра­тор­ско­го вре­ме­ни, не нашел под­ра­жа­те­лей.

Для тоги бра­ли кусок мате­рии в фор­ме эллип­са, обыч­но вдвое или втрое боль­ший, чем это тре­бо­ва­лось по фигу­ре. Мате­рию эту бра­ли обе­и­ми рука­ми за ее широ­кий край, захва­ты­вая при­мер­но треть все­го кус­ка и, собрав его склад­ка­ми, пере­киды­ва­ли через с.97 левое пле­чо так, чтобы покры­та была левая рука и спе­ре­ди конец сви­сал почти до самой зем­ли (конец этот назы­вал­ся la­ci­nia). Затем мате­рию (око­ло тре­ти ее по ширине) про­пус­ка­ли под пра­вой рукой (в ста­ри­ну ее натя­ги­ва­ли туго по спине), на высо­те бед­ра опять соби­ра­ли в склад­ки и, протя­нув по груди наис­кось, пере­киды­ва­ли конец через левое пле­чо: это была «пере­вязь» (bal­teus или prae­cinctu­ra); натя­ги­вать ее надо было так, чтобы она не «души­ла чело­ве­ка», но чтобы и не обви­са­ла (Quint. XI. 3. 140). Осталь­ную часть мате­рии (захва­че­на была ведь толь­ко треть ее) спус­ка­ли полу­кру­гом, тща­тель­но рас­по­ла­гая в нем склад­ки, чуть пони­же коле­на — это si­nus, и пере­киды­ва­ли конец опять через левое пле­чо. Зад­нюю полу несколь­ко под­дер­ги­ва­ли вверх и на груди над «пере­вя­зью» соби­ра­ли ее в склад­ки — это um­bo (сло­во обо­зна­ча­ет выпук­лость посе­редине щита). Нель­зя, чтобы пола воло­чи­лась по зем­ле: это при­знак небреж­но­сти и изне­жен­но­сти, и над Цеза­рем за такую мане­ру носить тогу под­сме­и­ва­лись (Macr. II. 3. 9). Si­nus обыч­но натя­ги­ва­ли на пра­вое пле­чо; его мож­но было наки­нуть и на голо­ву, защи­щая себя от дождя или солн­ца или желая остать­ся неузнан­ным, молясь и совер­шая жерт­во­при­но­ше­ние. Квин­ти­ли­ан сове­то­вал ора­то­ру, начи­ная речь, отбро­сить si­nus с пле­ча (XI. 3. 144).

Плащ накиды­ва­ли на себя сра­зу; тогу наде­ва­ли в несколь­ко при­е­мов, и облечь­ся в это соору­же­ние одно­му, без чужой помо­щи, было невоз­мож­но; Цин­цин­на­ту с его про­стой тогой помо­га­ла жена Раци­лия (Liv. III. 26. 9), но уже в кон­це рес­пуб­ли­ки и при импе­рии в соста­ве город­ской челяди дер­жат рабов-спе­ци­а­ли­стов, умев­ших рас­пра­вить и уло­жить склад­ки тоги (ves­tip­li­cus — CIL. VI. 7301, 9981). К это­му делу при­сту­па­ли с вече­ра; раб «устра­и­вал нано­во склад­ки», про­кла­ды­вал их тонень­ки­ми дощеч­ка­ми или полос­ка­ми липо­во­го луба и при­хва­ты­вал зажи­ма­ми, чтобы сохра­нить в долж­ном виде до утра (Tert. de pall. 5). Неуме­ло наде­тая тога вызы­ва­ла усмеш­ки город­ских щего­лей (Hor. sat. I. 3. 30). Гор­тен­сий, зна­ме­ни­тый ора­тор и сопер­ник Цице­ро­на, сла­вив­ший­ся сво­и­ми при­чуда­ми и фран­тов­ст­вом, выхо­дил из дому, толь­ко тща­тель­но про­ве­рив в зер­ка­ле, хоро­шо ли сидит на нем тога, и когда в тес­но­те и тол­котне рим­ских улиц кто-то, нале­тев на него, «раз­ру­шил соору­же­ние его тоги», сдви­нув склад­ки с пле­ча, он подал на обид­чи­ка в суд за оскорб­ле­ние (Macr. sat. III. 13. 4—5)².

Тоге пола­га­лось быть бело­го цве­та, без вся­ких укра­ше­ний; с.98 толь­ко маль­чи­ки носи­ли до совер­шен­но­ле­тия тогу с широ­кой пур­пур­ной поло­сой по краю (to­ga prae­tex­ta). Такая тога была фор­мен­ной одеж­дой боль­шин­ства маги­ст­ра­тов и жре­цов; три­ум­фа­тор наде­вал пур­пур­ную, рас­ши­тую золо­том (to­ga pic­ta).

К этой офи­ци­аль­ной одеж­де пола­га­лась и офи­ци­аль­ная обувь — cal­cei, баш­ма­ки с рем­ня­ми, закры­вав­шие ногу. Маги­ст­рат, сена­тор, появ­ля­ясь на людях, а тем более при испол­не­нии сво­их слу­жеб­ных обя­зан­но­стей, дол­жен быть в тоге и в этих баш­ма­ках. Они часто изо­бра­жа­лись на ста­ту­ях. Дела­ли их из тон­кой кожи с дву­мя пара­ми рем­ней. Рем­ни, закреп­лен­ные у нача­ла паль­цев меж­ду подош­вой и кожей голов­ки, проч­но при­ши­ва­лись к этой послед­ней. Всу­нув ногу в баш­мак, бра­ли первую пару рем­ней, пере­кре­щи­ва­ли их на ступне, обви­ва­ли ими ногу до самых икр и завя­зы­ва­ли так, чтобы кон­цы спа­да­ли вниз. Затем обвер­ты­ва­ли ногу вто­рой парой рем­ней, тоже завя­зы­ва­ли их спе­ре­ди, остав­ляя кон­цы сви­саю­щи­ми³. Когда Веррес, намест­ник Сици­лии, появил­ся на гла­зах всех Сира­куз в гре­че­ском пла­ще и сан­да­ли­ях, то такой вид дол­жен был про­из­ве­сти на каж­до­го стро­го­го рим­ля­ни­на впе­чат­ле­ние столь же оглу­шаю­щее, какое про­из­ве­ло бы на нас появ­ле­ние в обще­ст­вен­ном месте чело­ве­ка в одном ниж­нем белье.

Тога, несо­мнен­но, была одеж­дой, сооб­щав­шей извест­ную вели­ча­вость; она в зна­чи­тель­ной мере созда­ва­ла впе­чат­ле­ние рим­ской gra­vi­tas, той «серь­ез­ной важ­но­сти», кото­рую рим­ляне счи­та­ли сво­ей нацио­наль­ной осо­бен­но­стью, рез­ко отли­чав­шей их от верт­ля­вых и шум­ных «гре­чат». И, одна­ко, Тер­тул­ли­ан имел все осно­ва­ния ска­зать о ней, что это груз­ная ноша, «кото­рая нава­ли­ва­ет­ся на чело­ве­ка»: пыш­ная, тор­же­ст­вен­ная, она пло­хо защи­ща­ла от холо­да, летом в ней было невы­но­си­мо жар­ко, и обхо­ди­лась она доро­го. Убе­речь ее снеж­ную белиз­ну в тес­но­те и гря­зи рим­ских улиц (а ино­гда и соб­ст­вен­ной квар­ти­ры) было труд­но; дома со стир­кой ее было не спра­вить­ся: при­хо­ди­лось обра­щать­ся к фуло­нам. Мар­ци­ал любил коль­нуть людей, имев­ших несча­стье ему не понра­вить­ся, тем, что у них «тоги гряз­нее гря­зи» (I. 103. 5; VII. 33. 1). Сам он жало­вал­ся, что в Риме за лето изна­ши­ва­ешь четы­ре тоги (X. 96. 11), а в малень­ких горо­дах Ита­лии тогу выко­ла­чи­ва­ют толь­ко два­жды в месяц, когда семья справ­ля­ет празд­ник в честь Ларов и пола­га­ет­ся наде­вать парад­ную одеж­ду (IV. 66. 3—4). Герой Юве­на­ла, уез­жая из Рима, радо­вал­ся, что он попа­да­ет в такие места, где с.99 чело­ве­ка обле­ка­ют в тогу толь­ко на смерт­ном ложе (Iuv. III. 171). Мар­ци­а­лу сре­ди про­чих усло­вий счаст­ли­вой жиз­ни нуж­на была воз­мож­ность ред­ко наде­вать тогу (to­ga ra­ra, — X. 47. 5) и «отдых в туни­ке» (tu­ni­ca­ta quies) был его меч­той (X. 51. 6).

Тогу, одна­ко, начи­на­ли носить все мень­ше и мень­ше и в самом Риме. Све­то­ний рас­ска­зы­ва­ет, в какое него­до­ва­ние при­шел одна­жды Август, встре­тив на Фору­ме тол­пу граж­дан, оде­тых в тем­ные пла­щи: «Вот они мира вла­ды­ки, народ, облек­ший­ся в тогу», — про­ци­ти­ро­вал он Вир­ги­лия и велел эди­лам следить, чтобы на Фору­ме и в цир­ке появ­ля­лись толь­ко в тогах (Suet. Aug. 40. 5). Эпи­зод этот чрез­вы­чай­но харак­те­рен: отказ от тоги гово­рит о том, что в мыс­лях и чув­ствах «вла­дык мира» про­изо­шел глу­бо­кий пере­во­рот. Вели­ча­вая тор­же­ст­вен­ность внеш­не­го вида, обя­за­тель­ная во вре­ме­на ран­ней рес­пуб­ли­ки, под­чер­ки­ва­ла досто­ин­ство людей, кото­рые счи­та­ли, что они сто­ят во гла­ве мира и по мило­сти богов, и в силу сво­его государ­ст­вен­но­го разу­ма. Когда мысль и забота о государ­стве ото­дви­ну­лись назад и соб­ст­вен­ное пре­успе­я­ние и удоб­ства ока­за­лись на пере­д­нем плане и на пер­вом месте, одеж­да, быв­шая сим­во­лом рим­ской граж­дан­ст­вен­но­сти, ста­ла тягост­ной и ненуж­ной — ее носят по при­ка­зу импе­ра­то­ров; она пре­вра­ща­ет­ся в мун­дир, кото­рый наде­ва­ют толь­ко при испол­не­нии офи­ци­аль­ных и слу­жеб­ных дел и торо­пят­ся сбро­сить по выпол­не­нии их. Так как обя­зан­ность при­вет­ст­во­вать каж­дое утро патро­на была офи­ци­аль­ной обя­зан­но­стью кли­ен­та, то и он не смел явить­ся в «над­мен­ный атрий» сво­его покро­ви­те­ля ина­че, как в тоге, и Мар­ци­ал не пожа­лел кра­сок для опи­са­ния этой жал­кой кли­ент­ской «фор­мы»: коро­тень­кая, мытая-пере­мы­тая (X. 11. 6), потер­тая (XIV. 125), а ино­гда тако­го вида, что соло­мен­ное чуче­ло, истер­зан­ное рога­ми взбе­сив­ше­го­ся быка, каза­лось более целым (II. 43. 5—6).

Обыч­ной одеж­дой рим­ско­го граж­да­ни­на ста­но­вит­ся теперь плащ, в кото­рый обле­ка­ют­ся, покон­чив со слу­жеб­ны­ми обя­зан­но­стя­ми. Плащ этот — pal­lium — пред­став­ля­ет собой упро­щен­ный гре­че­ский гима­тий — кусок мяг­кой тка­ни, кото­рый набра­сы­ва­ют на пле­чо и обо­ра­чи­ва­ют вокруг талии. Сло­во pal­lium ско­ро, одна­ко, ста­ло родо­вым обо­зна­че­ни­ем дру­гих пла­щей, общим при­зна­ком кото­рых было то, что их наде­ва­ли на себя, а не обвер­ты­ва­лись ими, как тогой. Пла­щей раз­но­го покроя и в соот­вет­ст­вии с этим раз­лич­ных наиме­но­ва­ний было мно­же­ство; сами древ­ние пута­ли с.100 их назва­ния⁴. Их мож­но по внеш­не­му виду и покрою разде­лить на три груп­пы: 1) зна­ко­мый уже нам кукуль, корот­кая, до середи­ны спи­ны дохо­див­шая накид­ка с капю­шо­ном, 2) пену­ла и 3) лацер­на.

Пену­ла — это плащ, кото­рый засте­ги­вал­ся спе­ре­ди и был узко­ват, отки­нуть его назад мож­но, но сде­лать это и труд­но, и неудоб­но. Ино­гда он наде­вал­ся через голо­ву. Цице­рон, утвер­ждая, что Милон не мог напасть на Кло­дия, при­во­дил в каче­стве дока­за­тель­ства одеж­ду Мило­на: на нем была пену­ла, кото­рая дер­жа­ла его «как в сетях» («pae­nu­la ir­re­ti­tus», — 20. 54); Мес­са­ла (Tac. dial. 39) гово­рит об ора­то­рах, «стис­ну­тых и слов­но запер­тых в пену­ле». Ее ино­гда шили из очень доро­го­го мате­ри­а­ла (Mart. XIV. 145); рим­ские фран­ты мог­ли раз­гу­ли­вать в этом тес­ном белом пуши­стом пла­ще (II. 57. 4), в кото­рый они «запи­ра­ли себя», как в футляр. Милон, сопро­вож­дае­мый тол­пой рабов, мог сидеть в повоз­ке, «как в сетях». Но ни погон­щик мулов (Cic. pro Sext. 38. 82), ни рабы, носив­шие в носил­ках сво­его гос­по­ди­на (их так и зва­ли: pae­nu­la­ti, — Sen. de ben. III. 28. 5), ни сол­дат (там же, V. 24. 1), ни путе­ше­ст­вен­ник, кон­ный или пеший, не мог­ли носить одеж­ду, в кото­рой они чув­ст­во­ва­ли себя «как в сетях». На релье­фе из Эзер­нии изо­бра­жен пут­ник с мулом в пово­ду, рас­счи­ты­ваю­щий­ся с хозяй­кой гости­ни­цы. Он в пену­ле с капю­шо­ном; пра­вую руку он высу­нул из-под пла­ща, раз­дви­нув обе его поло­вин­ки: плащ, оче­вид­но, мож­но было спе­ре­ди засте­ги­вать, а в слу­чае надоб­но­сти рас­стег­нуть настоль­ко, чтобы высво­бо­дить обе руки. На терра­ко­то­вой фигур­ке из Лув­ра надет плащ с откид­ным капю­шо­ном, засте­ги­ваю­щий­ся спе­ре­ди во всю дли­ну; такой плащ наде­вал­ся не через голо­ву, а накиды­вал­ся на пле­чи. Были, конеч­но, и пену­лы с рука­ва­ми или по край­ней мере с отвер­сти­я­ми, в кото­рые про­со­вы­ва­лись руки: для рабов-носиль­щи­ков годи­лась толь­ко такая пену­ла. Мате­ри­а­лом для это­го пла­ща, если его наде­ва­ли в путь или на работу, слу­жи­ло гру­бое тол­стое сук­но; ино­гда пену­лу шили из кожи (Mart. XIV. 130).

Ино­го покроя была лацер­на; пер­во­на­чаль­но воин­ский плащ, она уже в нача­ле импе­рии ста­ла обыч­ной одеж­дой граж­дан­ско­го насе­ле­ния. Этот широ­кий плащ засте­ги­вал­ся под гор­лом или на пле­че; полы его мож­но было заки­нуть на одно пле­чо или крест-накрест на спи­ну (пра­вую полу на левое пле­чо, левую — на пра­вое); мож­но было их спу­стить вниз и цели­ком заку­тать­ся. с.101 Лацер­ны были раз­но­го цве­та — тем­ные, белые, окра­шен­ные в пур­пур или ярко-крас­ную крас­ку или сохра­няв­шие есте­ствен­ный цвет рыжей или тем­но-золо­ти­стой шер­сти испан­ских овец; раз­но­го мате­ри­а­ла — гру­бые и настоль­ко тон­кие, что их при­поды­ма­ло дыха­ни­ем вет­ра; раз­ной цены: по сло­вам Мар­ци­а­ла, лацер­на из шер­сти, окра­шен­ной в тирий­ский пур­пур, сто­и­ла 10 тыс. сестер­ций. На самом Мар­ци­а­ле лацер­на была пло­хая, и он уве­рял, что носить дрян­ную, ничуть не защи­щав­шую от холо­да лацер­ну — это участь всех поэтов в Риме. Плащ этот часто наде­ва­ли поверх тоги и для теп­ла, и чтобы пред­о­хра­нить бело­снеж­ную ткань от гря­зи и пыли; Юве­нал назы­вал эти пла­щи «охра­ни­те­ля­ми тоги» (9. 28).

В I в. в импе­рии вошло в обы­чай пере­оде­вать­ся к обеду в осо­бую одеж­ду, так и назы­вав­шу­ю­ся «обеден­ной»; чаще все­го она име­но­ва­лась syn­the­sis. Этим име­нем обо­зна­чал­ся набор одно­род­ных пред­ме­тов; в дан­ном слу­чае — набор раз­но­цвет­ных ярких пла­щей, кото­рые ино­гда меня­ли по несколь­ку раз во вре­мя обеда; Мар­ци­ал изде­вал­ся над одним отпу­щен­ни­ком-бога­чом, кото­рый один­на­дцать раз вста­вал из-за сто­ла, чтобы надеть новую syn­the­sis (V. 79).

Брюк у рим­лян не было: они счи­та­лись вар­вар­ской одеж­дой; импе­ра­то­ры IV в. запре­ща­ли носить их в Риме; когда Цезарь ввел в сенат несколь­ких гал­лов, маль­чиш­ки бежа­ли за ними с песен­кой:

Но на севе­ре, напри­мер в Гер­ма­нии, это вар­вар­ское оде­я­ние при­хо­ди­лось наде­вать; на колонне Тра­я­на сол­да­ты изо­бра­же­ны в корот­ких, обхва­ты­ваю­щих ногу и спус­каю­щих­ся чуть ниже коле­на шта­нах. Наде­ты на них так­же и свое­об­раз­ные шей­ные плат­ки (fo­ca­le), завя­зы­вав­ши­е­ся под гор­лом. Ноше­ние шей­ных плат­ков в I в. н. э. вошло в обы­чай и в Риме; писа­те­ли, соби­рав­шие боль­шую ауди­то­рию, кото­рой они жела­ли про­честь свои про­из­веде­ния, повя­зы­ва­ли ими гор­ло во избе­жа­ние про­студы и хри­поты; Мар­ци­ал послал такой пла­ток сво­е­му при­я­те­лю, чтобы ему было чем заты­кать уши во вре­мя этих чте­ний (XIV. 142).

Чулок древ­ние не зна­ли, но охот­ни­ки и пас­ту­хи, кото­рым с.102 при­хо­ди­лось ходить по лес­ным чащам и караб­кать­ся по горам, обма­ты­ва­ли ноги вяза­ны­ми или тка­ны­ми шер­стя­ны­ми обмот­ка­ми; ино­гда наде­ва­ли нечто вро­де кожа­ных гетр. Август, не пере­но­сив­ший холо­да, носил такие обмот­ки, но вооб­ще счи­та­лось, что ими могут поль­зо­вать­ся толь­ко люди сла­бые и болез­нен­ные.

Жен­ская одеж­да состо­я­ла из туни­ки, сто­лы и пал­лы и не очень отли­ча­лась от муж­ской, раз­ве толь­ко была под­лин­ней. Сто­лу носи­ли почтен­ные замуж­ние жен­щи­ны; сто­ла для жен­щи­ны была то же, что тога для муж­чи­ны. Ее не сме­ли наде­вать ни отпу­щен­ни­цы, ни жен­щи­ны лег­ко­го поведе­ния, ни рабы­ни. Это была длин­ная, воло­чив­ша­я­ся по зем­ле одеж­да со мно­же­ст­вом скла­док и корот­ки­ми рука­ва­ми, пере­хва­чен­ная по талии поя­сом. По низу ее наши­ва­ли узкую обор­ку, всю в склад­ках, так назы­вае­мую insti­ta. Овидий (a. a. I. 32) пред­у­преж­дал, что пишет он не для жен­щин в «длин­ных сто­лах», и в пись­мах из ссыл­ки тем же оправ­ды­вал лег­ко­мыс­лен­ные про­из­веде­ния сво­ей юно­сти (ex Pont. III. 3. 51—52). Сто­ла не долж­на быть яркой или пест­рой: «мат­ро­нам не сле­ду­ет наде­вать мате­рии тех цве­тов, кото­рые носят про­даж­ные жен­щи­ны» (Sen. nat. quaest. VII. 31).

Выхо­дя из дому, жен­щи­на набра­сы­ва­ла на себя пал­лу — длин­ную широ­кую шаль, в кото­рую мож­но было совер­шен­но заку­тать­ся: «у мат­ро­ны, кро­ме лица, ты ниче­го не можешь раз­глядеть», — жало­вал­ся Гора­ций (sat. I. 2. 94—95).

Одеж­да тако­го покроя, как сто­ла, не годи­лась, конеч­но, для жен­щи­ны, чья жизнь про­хо­ди­ла в самой раз­ной, часто тяже­лой физи­че­ской рабо­те. Одна пом­пей­ская фрес­ка поз­во­ля­ет соста­вить неко­то­рое пред­став­ле­ние о том, как оде­ва­лись жен­щи­ны бед­но­го рабо­че­го люда. На фрес­ке изо­бра­же­на сцен­ка из жиз­ни началь­ной шко­лы; две девоч­ки, при­леж­но заня­тые чте­ни­ем, оде­ты в длин­ное закры­тое пла­тье с рука­ва­ми до запя­стья. Дет­ская одеж­да и посей­час быва­ет копи­ей с одеж­ды взрос­лых. На девоч­ках наде­та та одеж­да, кото­рая была обыч­на для их мате­рей и стар­ших сестер.

Рим­ская тол­па в мас­се сво­ей не пора­жа­ла ни цве­ти­стой пест­ро­той одежд, ни раз­но­об­ра­зи­ем ее покроя. Пре­об­ла­да­ли тем­ные тона рабо­чих туник и гре­че­ских пла­щей; на этом фоне рез­ко выде­ля­лись бело­снеж­ные тоги маги­ст­ра­тов и сена­то­ров, ино­гда мель­ка­ли золо­ти­сто-рыжие пену­лы рабов, про­бе­гав­ших с носил­ка­ми, и вызы­ваю­ще яркие одеж­ды про­даж­ных жен­щин. Осо­бое вни­ма­ние с.103 обра­ща­ла на себя одеж­да веста­лок, во мно­гом напо­ми­наю­щая мона­ше­скую одеж­ду ново­го вре­ме­ни: на голо­ву, обви­тую шер­стя­ны­ми, похо­жи­ми на вали­ки, повяз­ка­ми (in­fu­lae), наде­то покры­ва­ло, нис­па­даю­щее до плеч; на груди круг­лый меда­льон (bul­la), белая туни­ка пере­хва­че­на по талии верев­кой. Одеж­да про­чих жре­цов и жриц мало чем раз­ни­лась от обыч­ной муж­ской и жен­ской одеж­ды: Арваль­ских бра­тьев отли­ча­ла белая повяз­ка и венок из коло­сьев; фла­ми­на — ост­ро­вер­хая шапоч­ка, в кото­рую была воткну­та олив­ко­вая веточ­ка с шер­стин­кой; фла­ми­ни­ка носи­ла осо­бую пира­мидаль­ную при­чес­ку, при­чем воло­сы пере­пле­те­ны были пур­пур­ной шер­стя­ной лен­той; в свой голов­ной пла­ток она вты­ка­ла веточ­ку гра­нат­ни­ка.

Глав­ным мате­ри­а­лом для одеж­ды в древ­ней Ита­лии была шерсть: из шер­сти тка­ли и туни­ки, и тоги, и пла­щи. Выбор это­го мате­ри­а­ла был про­дик­то­ван опы­том мно­гих поко­ле­ний: шерсть гиг­ро­ско­пич­на, она впи­ты­ва­ет пот и пред­о­хра­ня­ет тело от охлаж­де­ния, от про­студы. Шер­стя­ные тка­ни были само­го раз­но­об­раз­но­го каче­ства. Пре­вос­ход­ную шерсть дава­ли овцы из Южной Ита­лии, где раз­во­ди­ли пре­иму­ще­ст­вен­но апу­лий­скую поро­ду. Очень цени­лась шерсть тарент­ских овец, отли­чав­ша­я­ся белиз­ной, мяг­ко­стью и осо­бым блес­ком. Мар­ци­ал гово­рит, что самые доро­гие и кра­си­вые тоги тка­ли из этой шер­сти. Были, одна­ко, эти овцы очень неж­ны­ми и при­хот­ли­вы­ми, тре­бо­ва­ли осо­бо­го вни­ма­ния и заботы, и такой трез­вый хозя­ин, как Колу­мел­ла, не сове­то­вал их дер­жать. Об апу­лий­ской шер­сти Стра­бон пишет (284), что она мяг­че тарент­ской, но не отли­ча­ет­ся таким блес­ком. Пли­ний, одна­ко, назы­ва­ет ее «пре­вос­ход­ней­шей» (VIII. 190)⁵.

В I в. н. э. боль­шой сла­вой поль­зо­ва­лась шерсть из доли­ны По. Об этом свиде­тель­ст­ву­ют и Колу­мел­ла (VII. 2. 3), и Пли­ний (VIII. 190). Стра­бон пишет, что овцы из окрест­но­стей Пар­мы и Мути­ны дава­ли «мяг­кую… и самую кра­си­вую шерсть»; гру­бую шерсть овец из Лигу­рии и от инсуб­ров употреб­ля­ли для раб­ской одеж­ды; шерсть овец пата­вий­ских счи­та­лась шер­стью сред­не­го каче­ства, и из нее дела­ли ков­ры и гав­са­пы⁶ — осо­бые кос­ма­тые тка­ни с вор­сом (Str. 218).

Лен в Ита­лии сея­ли во мно­гих местах: в Цис­аль­пин­ской Гал­лии и в Лигу­рии (Фавен­ция и Рето­вий), в Кам­па­нии под Кума­ми и в обла­сти пелиг­нов (Pl. XIX. 9—12). Льня­ное полот­но, одна­ко, шло с.104 глав­ным обра­зом на пару­са, на тен­ты, кото­рые натя­ги­ва­ли над амфи­те­ат­ра­ми и теат­ра­ми в защи­ту от дождя и солн­ца; Цезарь затя­нул весь Форум и Свя­щен­ную Доро­гу от сво­его дома до Капи­то­лий­ско­го взво­за; «это пока­за­лось более заме­ча­тель­ным, чем даже гла­ди­а­тор­ские игры, им дан­ные» (Pl. XIX. 23). Из льня­ной пря­жи дела­ли тене­та и сети для зве­ри­ной и рыб­ной лов­ли. Льня­ную одеж­ду носи­ли жре­цы Иси­ды; жен­щи­ны, отправ­ляв­ши­е­ся молить­ся в ее храм, обле­ка­лись так­же в полот­ня­ные туни­ки. Широ­кое рас­про­стра­не­ние льня­ные тка­ни полу­чи­ли толь­ко при позд­ней импе­рии.

Рим­ляне сна­ча­ла позна­ко­ми­лись с так назы­вае­мым «диким шел­ком», кото­рый дает дикий шел­ко­вич­ный червь — bom­byx⁷; по нему и одеж­ды из это­го шел­ка назы­ва­лись или bom­by­ci­na, или, по месту выдел­ки, «кос­ски­ми одеж­да­ми» (на ост­ро­ве Кос изготов­ле­ни­ем этих шел­ко­вых мате­рий зани­ма­лись с дав­них вре­мен). Появи­лись они в Риме в кон­це I в. до н. э., и мода на них про­дер­жа­лась не доль­ше 100 лет, но в тече­ние это­го вре­ме­ни они были меч­той гетер и пред­ме­том него­до­ва­ния для мора­ли­зи­ру­ю­щих фило­со­фов и поклон­ни­ков ста­рин­ной стро­го­сти нра­вов. Лег­кая, обыч­но пур­пур­ная, часто рас­ши­тая золоты­ми нитя­ми, совер­шен­но про­зрач­ная, «эта одеж­да обна­жа­ла жен­щин» (Pl. XI. 76). «Мож­но ли назвать одеж­дой то, чем нель­зя защи­тить ни тела, ни чув­ства стыд­ли­во­сти… их доста­ют за огром­ные день­ги, чтобы наши мат­ро­ны пока­зы­ва­ли себя всем в таком же виде, как любов­ни­кам в соб­ст­вен­ной спальне», — него­до­вал Сене­ка (de be­nef. VII. 9. 5). В тех кру­гах, одна­ко, где завя­зы­ва­ли любов­ные свя­зи поэты пер­во­го века импе­рии, эти про­зрач­ные тка­ни были очень люби­мы: Неме­зида Тибул­ла жела­ет оде­вать­ся в «кос­ские одеж­ды» (II. 3. 53 и 4. 29); воз­люб­лен­ная Мар­ци­а­ла сооб­ща­ет ему, что про­да­ют­ся кра­де­ные bom­by­ci­na: их мож­но купить дешев­ле, и это будет для него про­сто выгод­но (XI. 50. 5). Види­мо, эти тка­ни ее не удо­вле­тво­ри­ли, и она потре­бо­ва­ла от сво­его несго­вор­чи­во­го любов­ни­ка «само­го луч­ше­го китай­ско­го шел­ку с Этрус­ской ули­цы» (XI. 27. 11).

Насто­я­щий китай­ский шелк появил­ся в I в. н. э. и быст­ро вытес­нил «кос­ские одеж­ды»: после Пли­ния Стар­ше­го и Мар­ци­а­ла они в лите­ра­ту­ре уже не упо­ми­на­ют­ся. В шта­те Мар­цел­лы, жены Агрип­пы (вре­мя Авгу­ста), была рабы­ня Фиме­ла, на обя­зан­но­сти кото­рой лежал при­смотр за шел­ко­вы­ми одеж­да­ми хозяй­ки; она с.105 так и зва­лась: se­ri­ca­ria (CIL. VI. 9892). Так как шелк был очень дорог и тяжел, то шел­ко­вые мате­рии, при­хо­див­шие из Китая, под­вер­га­лись свое­об­раз­ной обра­бот­ке: их рас­пус­ка­ли и тка­ли нано­во, под­бав­ляя льня­ной или хлоп­ко­вой пря­жи. Одеж­да из такой «полу­шел­ко­вой мате­рии» быст­ро вошла в моду; Тибе­рий напрас­но пытал­ся запре­тить ее ноше­ние муж­чи­нам. Чистый шелк полу­чил широ­кое рас­про­стра­не­ние в бога­тых сло­ях толь­ко с III в. н. э.⁸