Жизнь древнего Рима.

с.106

Спи­сок куша­ний, появ­ляв­ших­ся на сто­ле «древ­не­го ита­лий­ца, состав­лен дав­но. Спи­сок этот про­смат­ри­ва­ли, исправ­ля­ли и допол­ня­ли круп­ные уче­ные, начи­ная с XVII в. и кон­чая Бек­ке­ром и Марк­вар­дом, писав­ши­ми в кон­це про­шло­го сто­ле­тия, и Блюм­не­ром и Фрид­лен­де­ром, почти наши­ми совре­мен­ни­ка­ми. Пере­чис­ле­ны все съе­доб­ные пред­ме­ты, вхо­див­шие в меню древ­них рим­лян, и мы зна­ем, как устро­е­ны были сто­ло­вые, в каком поряд­ке пода­ва­лись раз­ные блюда, как рас­по­ла­га­лись за сто­лом обедаю­щие и какой посудой они поль­зо­ва­лись. Нет одно­го: чело­ве­ка, кото­рый устра­и­ва­ет­ся за этим сто­лом и для кото­ро­го вся еда гото­вит­ся. А была она, конеч­но, раз­ной: кре­стья­нин и сена­тор, город­ской ремес­лен­ник и раз­бо­га­тев­ший отпу­щен­ник ели не одно и то же. Изме­ня­лась еда и по вре­ме­ни, кух­ня като­нов­ских вре­мен и вре­мен импе­рии дале­ко не оди­на­ко­ва.

Антич­ный город болт­лив: он рас­ска­зы­ва­ет о себе декре­та­ми, выре­зан­ны­ми в брон­зе и мра­мо­ре; над­пи­ся­ми, тща­тель­но выведен­ны­ми крас­кой на сте­нах; кое-как наца­ра­пан­ны­ми граф­фи­ти; сами­ми сво­и­ми раз­ва­ли­на­ми, нако­нец. Дерев­ня обыч­но мол­чит, и тем дра­го­цен­нее те слу­чаи, когда до нас вдруг доне­сет­ся ее голос. Ита­лий­ский кре­стья­нин II в. до н. э. рас­ска­зал о сво­ей еде, и рас­сказ этот сохра­нил­ся в запи­си Като­на.

Ста­рый цен­зор, состав­ляя спи­сок про­до­воль­ст­вия, имел в виду сво­их рабов, но мож­но с абсо­лют­ной уве­рен­но­стью счи­тать, что рабы ели ту же самую пищу, кото­рая потреб­ля­лась кре­стьян­ским людом в дан­ной окру­ге: хозя­ин не бес­по­ко­ил­ся изготов­лять для раз­но­пле­мен­но­го соста­ва сво­ей «дере­вен­ской фами­лии» куша­нья, с.107 к кото­рым те при­вык­ли у себя на родине; он не варил пива гер­ман­цу и не запе­кал еврею пас­халь­но­го ягнен­ка с горь­ки­ми тра­ва­ми. Гла­вы Като­но­ва «Зем­леде­лия», трак­ту­ю­щие о еде рабов (56—58), зна­ко­мят нас с народ­ной ита­лий­ской пищей.

Состав такой пищи выра­ба­ты­ва­ет­ся в тече­ние дли­тель­но­го вре­ме­ни опы­том мно­гих поко­ле­ний. При­ни­мая одно, отбра­сы­вая дру­гое, народ, нако­нец, твер­до оста­нав­ли­ва­ет­ся на такой еде, кото­рая насы­ща­ет чело­ве­ка, бод­рит его и дает силы работать. Для вели­ко­рос­са такой образ­цо­вой пищей были кру­то заме­шан­ный чер­ный хлеб, ква­ше­ная капу­ста, щи и греч­не­вая каша с боль­шим коли­че­ст­вом жира и добав­ле­ни­ем хоро­шей стоп­ки вод­ки; для ита­лий­ца-селя­ни­на — густая бобо­вая каша с олив­ко­вым мас­лом или салом, ово­щи и фрук­ты, све­жие и суше­ные, пше­нич­ный хлеб и лег­кое вино­град­ное вино. Осно­вой, фун­да­мен­том пита­ния был хлеб. Катон назна­чал каж­до­му рабу поме­сяч­но зимой 4, а летом 4½ модия зер­на¹. Леги­о­нер полу­чал 3½ модия (Po­lyb. VI. 39) — по-види­мо­му, это была нор­ма, уста­нов­лен­ная для здо­ро­во­го муж­чи­ны, заня­то­го тяже­лой физи­че­ской работой.

Позна­ко­мим­ся со свой­ства­ми это­го пше­нич­но­го хле­ба. Пли­ний, рас­ска­зы­вая о раз­ных сор­тах пше­нич­ной муки, пишет: «…суще­ст­ву­ет опре­де­лен­ный закон при­ро­ды (lex cer­ta na­tu­rae), по кото­ро­му любая пше­нич­ная мука дает в сол­дат­ском хле­бе одну треть при­пе­ка» (XVIII. 67). Этот «закон при­ро­ды» объ­яс­ня­ет­ся про­сто: такой боль­шой при­пек полу­ча­ет­ся при выпеч­ке хле­ба из непро­се­ян­ной муки, т. е. с отру­бя­ми. Сол­дат­ский хлеб выпе­кал­ся по тому же само­му рецеп­ту, кото­рый был при­знан в кре­стьян­ской среде наи­луч­шим и по сво­ей выгод­но­сти, и по явно ощу­ти­мо­му при­зна­ку: этим хле­бом чело­век не толь­ко уто­лял голод, но и чув­ст­во­вал себя от него здо­ро­вее. Эмпи­ри­че­ски, и руко­вод­ст­ву­ясь в первую оче­редь сооб­ра­же­ни­я­ми хозяй­ст­вен­ной эко­но­мии, ита­лий­ский кре­стья­нин нашел для себя самый здо­ро­вый и пита­тель­ный хлеб, бога­тый вита­ми­на­ми груп­пы B. Модий пше­ни­цы весит 6½ кг; 6½ × 4 = 26 кг + 8½ кг при­пе­ка = 34½ кг хле­ба. Зако­ван­ные рабы у Като­на полу­ча­ли в день зимой 1 кг 308 г хле­ба, а с нача­лом тяже­лых работ — 1 кг 635 г. Кило­грамм с лиш­ним хле­ба счи­тал­ся нор­мой для взрос­ло­го работ­ни­ка. Здесь, конеч­но, воз­мож­ны были вся­кие откло­не­ния; раб, полу­чав­ший свой паек зер­ном, мог пере­мо­лоть его частью на муку, а частью на кру­пу, — это умень­ша­ло его хлеб­ный раци­он. Если с.108 кре­стьян­ская семья жила в достат­ке, то потреб­ле­ние хле­ба сов­па­да­ло с нор­мой или при­бли­жа­лось к ней; в бед­ной семье хле­ба ели, конеч­но мень­ше.

Хлеб — еда прес­ная и, как вся­кая прес­ная еда, он тре­бу­ет какой-нибудь ост­рой при­пра­вы. Катон давал сво­им рабам соле­ные мас­ли­ны, уксус и деше­вые рыб­ные кон­сер­вы. Этим же, надо думать, при­прав­лял свой хлеб и кре­стья­нин. Мас­ли­на — дере­во непри­хот­ли­вое и щед­рое: два-три дере­ва сто­ло­вых сор­тов, кото­рые при­ткну­лись где-то на кре­стьян­ском дво­ре, дава­ли уро­жай доста­точ­ный, чтобы обес­пе­чить на дли­тель­ный срок семью соле­ны­ми и мари­но­ван­ны­ми мас­ли­на­ми. А кро­ме того, и у кре­стья­ни­на, и у раба были еще ово­щи и фрук­ты.

Ита­лий­ский ого­род пере­жил боль­шую эво­лю­цию от малень­ко­го клоч­ка зем­ли, на кото­ром любая дере­вен­ская жен­щи­на выра­щи­ва­ла, гово­ря сло­ва­ми Пли­ния, «гро­шо­вые ово­щи» (XIX. 52), до про­мыс­ло­вых ого­ро­дов, где работа­ли спе­ци­а­ли­сты-ого­род­ни­ки, умев­шие выво­дить «капу­сту таких раз­ме­ров, что она не поме­ща­лась на сто­ле у бед­ня­ка», или спар­жу весом три шту­ки на фунт (Pl. XIX. 54). Нас инте­ре­су­ет сей­час бед­ный кре­стьян­ский ого­род­ник.

Нам повез­ло и здесь; с ним зна­ко­мят и малень­кая поэ­м­ка, при­пи­сан­ная Вер­ги­лию, «Mo­re­tum», и При­а­пеи — корот­кие сти­хотво­ре­ния, в кото­рых посто­ян­но упо­ми­на­ют­ся сады и ого­ро­ды «бед­ных хозя­ев» (16; 85—86). У Сими­ла, героя «Mo­re­tum» в ого­ро­де «рос­ло все, что потреб­но бед­ня­ку, да и бога­тый чело­век порой нема­ло полу­чал от бед­ня­ка» (64—65). Ассор­ти­мент ово­щей у него и у «бед­ных хозя­ев» из При­а­пей почти оди­на­ков: лук, чес­нок, порей и раз­ные ост­рые тра­вы — щавель, кресс, укроп, дикая гор­чи­ца, рута, сель­де­рей, кори­андр, тмин. У Като­на сеют то же самое: чес­нок, порей (47; 70), кори­андр, тмин (119; 157. 7), укроп (117 и 119), мяту и руту (119). Из ово­щей, даю­щих пищу более суще­ст­вен­ную, «проч­ную», и Симил, и ого­род­ни­ки из При­а­пей раз­во­дят капу­сту, свек­лу и тык­ву гор­лян­ку.

Что каса­ет­ся фрук­тов, то здесь на пер­вом месте сто­ял инжир, кото­рый Катон счи­тал добав­кой к хле­бу, настоль­ко сыт­ной, что как толь­ко инжир вызре­вал, хлеб­ный паек рабам-колод­ни­кам сокра­щал­ся на целый фунт (56). Инжир богат саха­ром (до 70 %) и поэто­му очень сытен, осо­бен­но если есть его с хле­бом, как едят его и сей­час в Ита­лии и как ели и в древ­но­сти. Суше­ный инжир с.109 («вин­ные яго­ды»), слад­кие ябло­ки и гру­ши были, по свиде­тель­ству Колу­мел­лы, частой добав­кой к дере­вен­ско­му сто­лу в зим­нее вре­мя (XII. 14). Что их ели све­жи­ми с само­го момен­та их появ­ле­ния, — в этом мож­но не сомне­вать­ся. Сры­вать фрук­ты с дере­вьев рабам, конеч­но, запре­ща­лось, да и рас­чет­ли­вый, ску­по­ва­тый кре­стья­нин, если у него в саду рос­ли хоро­шие сор­та, нала­гал на сво­их детей такой же запрет, но на под­би­ра­ние пада­ли­цы запрет этот не рас­про­стра­нял­ся: уследить за его нару­ше­ни­ем было невоз­мож­но, да и в усло­ви­ях ита­лий­ско­го хозяй­ства осы­пав­ши­е­ся пло­ды цен­но­сти не пред­став­ля­ли.

Итак, хлеб с при­пра­вой из соле­ных мас­лин, с чес­но­ком или луком, ово­щи и фрук­ты. А горя­чее? Катон, пере­чис­ляя обя­зан­но­сти ключ­ни­цы, пишет: «…она долж­на поза­бо­тить­ся о том, чтобы была варе­ная пища для тебя [хозя­и­на] и для рабов» (143. 2). Что рабы, вер­нув­шись вече­ром с работы, полу­ча­ли какую-то гото­вую еду, кото­рую и ели вме­сте «в дере­вен­ской кухне», это засвиде­тель­ст­во­ва­но и Колу­мел­лой (XI. 1. 19). Что пред­став­ля­ла собой эта горя­чая еда?

Наши источ­ни­ки мол­чат, но пред­по­ло­же­ния наши по это­му пово­ду мож­но счи­тать досто­вер­ны­ми. В сево­обо­ро­те древ­ней Ита­лии неиз­мен­но сто­ят бобо­вые, их сеют из года в год, и они под­готов­ля­ют зем­лю под посев зер­но­вых. Глав­ное место сре­ди них зани­ма­ют бобы — рас­те­ние очень уро­жай­ное и очень деше­вое. Кро­ме бобов, сея­ли чече­ви­цу, горох раз­ных сор­тов, лупин. Сре­ди излюб­лен­ных куша­ний рим­ско­го трудо­во­го люда сто­ит con­chis — очень густая похлеб­ка, сва­рен­ная из бобов вме­сте со струч­ка­ми (Mart. X. 48. 16). Ее, конеч­но, ели и в кре­стьян­ской семье, и ее-то и вари­ла ключ­ни­ца для рабов. Ни Катон, ни его соседи-кре­стьяне не подо­зре­ва­ли, что бобо­вые, глав­ным обра­зом, бобы и чече­ви­ца, «рас­ти­тель­ное мясо», как их теперь назы­ва­ют, вос­пол­ня­ют недо­ста­ток в бел­ках, кото­рых или вовсе нет, или очень мало в осталь­ной веге­та­ри­ан­ской пище, но что бобо­вая каша — еда сыт­ная и укреп­ля­ю­щая, это они пре­крас­но зна­ли. Тот же опыт, пови­ну­ясь кото­ро­му пек­ли хлеб с отру­бя­ми, выучил высо­ко ценить бобо­вую кашу. Ели ее с олив­ко­вым мас­лом — рабы у Като­на полу­ча­ли еже­ме­сяч­но каж­дый пол-лит­ра с лиш­ним это­го мас­ла, с салом, у кого оно было, а за неиме­ни­ем жиров — про­сто с какой-нибудь ост­рой при­пра­вой. Пол­бя­ную кашу Мар­ци­ал назы­вал с.110 «пле­бей­ским куша­ньем» (XIII. 8), но вари­ли ее, веро­ят­но, лишь в празд­нич­ных слу­ча­ях; Катон, по край­ней мере, обди­рал пол­бу на кру­пу для сбор­щи­ков вино­гра­да (23. 1), а сбор вино­гра­да на юге — все­гда празд­ник.

Этот состав пищи менял­ся, конеч­но, в извест­ной мере от чисто мест­ных осо­бен­но­стей хозяй­ства. В Транс­па­дан­ской Ита­лии, напри­мер, сея­ли мно­го репы, и, по свиде­тель­ству Пли­ния, уро­жен­ца тех мест, она сто­я­ла у его зем­ля­ков после хле­ба и вина на пер­вом месте (XVIII. 127). Там, где сея­ли мно­го про­са, напри­мер в Кам­па­нии (Pl. XVIII. 100), пшен­ная каша неред­ко появ­ля­лась на сто­ле, и ели ее обыч­но с моло­ком (Col. II. 9. 19); в долине По эту кашу вари­ли с боба­ми (Pl. XVIII. 101).

О мясе Катон ниче­го не гово­рит: раб видел его так ред­ко и так мало, что и гово­рить о нем не сто­и­ло: какой-нибудь кусо­чек от при­не­сен­ной жерт­вы. Не часто и не в боль­шом коли­че­стве появ­ля­лось оно на сто­ле и у кре­стья­ни­на. У Филе­мо­на и Бав­киды висит полоть сви­ни­ны, но Филе­мон при всем сво­ем госте­при­им­стве отре­за­ет для сво­их гостей толь­ко малень­кий кусок (Ov. met. VIII. 647—650): мясом доро­жат. Автор «Море­та» под­черк­ну­то гово­рит, что у Сими­ла не было вовсе мяса (56—57). Все, конеч­но, зави­се­ло от состо­я­тель­но­сти кре­стьян­ско­го дво­ра. Бед­ней­шее насе­ле­ние Рима ело бобо­вую кашу с салом, и так как кре­стья­нин дер­жал, конеч­но, в сво­ем хозяй­стве сви­нью, то и он при­прав­лял свои бобы и свою пол­бя­ную кашу салом. Раб его, по всей веро­ят­но­сти, не видел вовсе. И мас­ла Катон назна­чал очень ску­по: ½ лит­ра в месяц на чело­ве­ка.

Отно­си­тель­но потреб­ле­ния молоч­ных про­дук­тов в кре­стьян­ской среде мы тоже можем выска­зы­вать толь­ко пред­по­ло­же­ния. Если кре­стья­нин дер­жал несколь­ко овец или коз, то семья, конеч­но, пила моло­ко и ела, если не сыр, то уж обя­за­тель­но тво­рог. Под Аль­ти­ном, где раз­во­ди­ли пре­крас­ных молоч­ных коров, моло­ка, веро­ят­но, пили зна­чи­тель­но боль­ше. Мож­но думать, что не были вовсе обде­ле­ны им и рабы у Като­на. Он отда­вал «вна­ем» ове­чье ста­до в сто голов, сто­яв­шее в его мас­лин­ни­ке (10. 1), и арен­да­тор обя­зан был уде­лять хозя­и­ну по празд­ни­кам (т. е. по край­ней мере три­жды в месяц) поло­ви­ну удоя, а кро­ме того, еже­днев­но по урне (13½ л) моло­ка и от каж­дой овцы ¾ фун­та (245 г) тво­ро­га (150.1). Кое-что тут, веро­ят­но, пере­па­да­ло рабам.

с.111 Сель­ский люд полу­чал горя­чую пищу, по всей веро­ят­но­сти, раз в день, по окон­ча­нии днев­ных работ. У Колу­мел­лы есть живая зари­сов­ка вече­ра, кото­рым закан­чи­ва­ет­ся трудо­вой день: рабы соби­ра­ют­ся в боль­шой кухне (такая кух­ня обя­за­тель­но была в каж­дой рабо­вла­дель­че­ской усадь­бе) и, рас­сев­шись за сто­лом, при­сту­па­ют к еде; вилик обеда­ет вме­сте со все­ми и ест ту же пищу, что и рабы, «пода­вая им при­мер воз­дер­жан­но­сти» (I. 8. 12; XI. 1. 19). На работу утром совсем нато­щак не ухо­ди­ли. Симил, зна­ко­мый уже нам герой «Mo­re­tum», сыт­но зав­тра­ка­ет, перед тем как отпра­вить­ся в поле; он испек себе хле­ба и при­гото­вил к нему закус­ку: исто­лок и рас­тер вме­сте кусок сухо­го соле­но­го сыру, чес­но­ку, вся­ких ост­рых трав, под­лил немно­го олив­ко­во­го мас­ла и чуть-чуть уксу­су; полу­чи­лась мяг­кая мас­са, — она и назы­ва­ет­ся mo­re­tum, кото­рая нама­зы­ва­лась на хлеб. Если ключ­ни­ца у Като­на и не при­готов­ля­ла такой закус­ки рабам, то вся­кий брал себе хоро­шую пор­цию хле­ба с какой-нибудь ост­рой при­пра­вой, хотя бы с голов­кой чес­но­ку.

Если мы ста­нем рас­це­ни­вать дере­вен­скую пищу древ­ней Ита­лии с точ­ки зре­ния совре­мен­ной дие­те­ти­ки, то она ока­жет­ся вовсе непло­ха: в ней мно­го солей, необ­хо­ди­мых для орга­низ­ма, она бога­та вита­ми­на­ми и рас­ти­тель­ны­ми бел­ка­ми. Беда была в том, что и каче­ство, и коли­че­ство ее силь­но изме­ня­лись в зави­си­мо­сти и от общей хозяй­ст­вен­ной ситу­а­ции, и от того поло­же­ния, в кото­рое мог­ло попасть каж­дое отдель­ное хозяй­ство. У Като­на и его совре­мен­ни­ков и зем­ля­ков хозяй­ство идет в гору, и рабу отсы­па­ют его хлеб­ный паек чистой пше­ни­цей; в I в. н. э., когда уро­жаи сни­зи­лись с сам-10, как это было еще в кон­це рес­пуб­ли­ки (Var. r. r. I. 44. 1), до сам-4 (Col. III. 3. 4), такой забот­ли­вый и вни­ма­тель­ный к сво­им рабам хозя­ин, как Колу­мел­ла, сове­ту­ет мешать для них пше­ни­цу с ячме­нем (II. 9. 16): про­пор­ция, в кото­рой бра­лось одно и дру­гое зер­но, неиз­вест­на. Разум­ный и рас­чет­ли­вый хозя­ин твер­до усва­и­вал себе Като­но­во пра­ви­ло: «чтоб рабы не голо­да­ли» (5. 2), но если хозя­ин к себе в усадь­бу загляды­вал ред­ко, то перед вили­ком или про­ку­ра­то­ром откры­ва­лись широ­кие воз­мож­но­сти нажить­ся за счет рабов и кор­мить их хуже, если не впро­го­лодь. Состав кре­стьян­ской еды зави­сел и от общих, и от част­ных усло­вий: падеж скота, неуро­жай, смерть глав­но­го работ­ни­ка мог­ли све­сти креп­кий кре­стьян­ский двор к уров­ню почти нищен­ско­му.

с.112 Ина­че, чем рабы, жив­шие в усадь­бе, пита­лись пас­ту­хи, кото­рые сопро­вож­да­ли коче­вые ота­ры овец и еже­год­но выша­ги­ва­ли от Апу­лии или Калаб­рии до Сам­ния или Саби­нии и обрат­но. Какую нор­му хле­ба полу­чал этот стран­ст­ву­ю­щий народ, мы не зна­ем: может быть, те же 3 модия, кото­рые были поло­же­ны Като­ном овча­ру, жив­ше­му при усадь­бе. Пища их отли­ча­лась от пищи осталь­ной «дере­вен­ской семьи» зна­чи­тель­но боль­шим коли­че­ст­вом молоч­ных про­дук­тов и мяса. Какой бы стро­гий учет ни веле­но было дер­жать стар­ше­му пас­ту­ху, тот пре­крас­но пони­мал, что в глу­ши гор­ных паст­бищ или апу­лий­ских рав­нин обост­рять отно­ше­ния со сво­и­ми под­чи­нен­ны­ми (а были это моло­дец к молод­цу, бес­страш­ные, буй­ные и зади­ри­стые) ему про­сто опас­но. Поэто­му, если какая-то овца ска­ты­ва­лась в про­пасть, попа­да­ла в зубы вол­ку или вне­зап­но и стре­ми­тель­но околе­ва­ла от непо­нят­ной болез­ни, луч­ше было при­ни­мать всерь­ез объ­яс­не­ния по пово­ду таких несчаст­ных слу­ча­ев и толь­ко уме­ло и разум­но огра­ни­чи­вать их чис­ло. Моло­ко с даль­них паст­бищ отправ­лять было некуда; пере­ра­ба­ты­вать его цели­ком на сыр не хва­та­ло рук, поэто­му моло­ка и тво­ро­га пас­ту­хи ели вво­лю. Кро­ме того, они мог­ли ино­гда ходить на охоту и были не из пло­хих охот­ни­ков: вспом­ним того несчаст­но­го, кото­рый рога­ти­ной убил огром­но­го веп­ря и был осуж­ден на смерть Л. Доми­ци­ем Аге­но­бар­бом, тогдаш­ним пра­ви­те­лем Сици­лии и одним из самых тупых рим­ских адми­ни­ст­ра­то­ров, за то, что имел при себе «ору­жие» (Cic. in Verr. V. 3. 7).

У писа­те­лей после­дую­ще­го вре­ме­ни мы встре­ча­ем толь­ко раз­роз­нен­ные, вскользь бро­шен­ные заме­ча­ния о дере­вен­ской пище. Мож­но, одна­ко, утвер­ждать, что по соста­ву сво­е­му — хлеб, ово­щи, бобо­вые, фрук­ты — она оста­ва­лась неиз­мен­ной. Состав этот мог изме­нять­ся в худ­шую или луч­шую сто­ро­ну — вме­сто пше­нич­но­го хле­ба ино­гда появ­лял­ся ячмен­ный, ряд неуро­жай­ных лет вынуж­дал «про­го­нять голод лупи­ном» (Col. II. 10. 1), сре­ди фрук­то­вых дере­вьев появ­лял­ся какой-нибудь новый сорт, — но все эти изме­не­ния и коле­ба­ния не меня­ли ни обще­го веге­та­ри­ан­ско­го харак­те­ра еды, ни про­стоты ее при­готов­ле­ния, ни мест­ных ее осо­бен­но­стей. Изме­ня­лась и услож­ня­лась пища бога­тых и город­ских сло­ев.

Во II в. до н. э. она еще про­ста: свиде­те­ли тому и Катон, и Луци­лий, и стар­ший их совре­мен­ник — Плавт. В одной из его с.113 комедий повар объ­яс­ня­ет, поче­му его никто не нанял: он запра­ши­ва­ет доро­го и запра­ши­ва­ет пото­му, что искус­ст­вом сво­им отли­ча­ет­ся от осталь­ных пова­ров, кото­рые «пре­вра­ща­ют застоль­ни­ков в быков» — «пода­ют на блюдах целые луга, толь­ко при­прав­лен­ные» (con­di­ta pra­ta), и даль­ше сле­ду­ет опи­са­ние этих «лугов»: капу­ста, свек­ла, чес­нок, лебеда, кори­андр, гор­чи­ца, укроп, щавель — все, что мы встре­ча­ли у бед­ня­ка Сими­ла и у скром­ных хозя­ев из При­а­пей. Отли­ча­ют­ся от их еды эти «луга» толь­ко доро­гой к ним при­пра­вой: ово­щи поли­ва­ют соком силь­фия (Pseud. 810—820). Укра­ше­ни­ем парад­но­го обеда слу­жит сви­ни­на: вет­чи­на, коп­че­ная лопат­ка, сви­ное вымя, вырез­ки (Cur­cu­lio, 324; Pseud. 166; Capt. 903; Me­naech. 210—212) — люби­мое мяс­ное блюдо древ­ней Ита­лии. Обыч­ная же еда состо­я­тель­но­го чело­ве­ка тех вре­мен мало чем отли­ча­лась от кре­стьян­ской: те же ово­щи, тот же хлеб, при­прав­лен­ный чес­но­ком и луком. «От дыха­ния наших дедов и пра­дедов рази­ло чес­но­ком и луком, — писал Варрон, — но их дух был духом муже­ства и силы» (Men. Bim. XIX). Катон в моло­до­сти, по сло­вам Плу­тар­ха (Ca­to mai, 3), ел вме­сте со сво­и­ми раба­ми «тот же хлеб, что и они, и пил то же самое вино». Поведе­ние это было, прав­да, не совсем обыч­ным, так как вызва­ло изум­ле­ние Вале­рия Флак­ка, но если хозя­ин и не садил­ся за один стол со сво­и­ми раба­ми, то куша­нья гото­ви­лись ему про­стые, без вся­ких гаст­ро­но­ми­че­ских ухищ­ре­ний.

Для харак­те­ри­сти­ки сто­ла бога­то­го чело­ве­ка тех вре­мен очень инте­рес­ны кули­нар­ные рецеп­ты Като­на. Это почти все рецеп­ты пиро­гов и пече­ний, т. е. куша­ний парад­ных. Для них берут пше­нич­ную муку (чистую, про­се­ян­ную), тво­рог в боль­шом коли­че­стве, ску­по­ва­то — меду и жира и вовсе ску­по — яйца: не боль­ше одно­го. При­па­сы все сво­его дере­вен­ско­го про­ис­хож­де­ния; про­цесс изготов­ле­ния всех блюд несло­жен и быстр: сме­шать, выме­сить, рас­ка­тать листа­ми или колоб­ка­ми, поста­вить на очаг или опу­стить в кипя­щий жир, потом сма­зать медом и посы­пать маком — все; ника­ких осо­бых сведе­ний по кули­на­рии не тре­бу­ет­ся. Если все эти пиро­ги, колоб­ки, каши и запе­кан­ки, т. е. «слад­кое», некое доба­воч­ное рос­ко­ше­ство, так про­сто и скром­но, то мож­но не сомне­вать­ся, что и основ­ная еда будет про­стой и скром­ной.

Послед­ний век рес­пуб­ли­ки уже иной: исче­за­ет ста­рая про­стота; ново­му поко­ле­нию, позна­ко­мив­ше­му­ся с рос­ко­шью гре­че­ско­го с.114 Восто­ка, род­ная ста­ри­на кажет­ся неук­лю­жей и гру­бой. Варрон ста­вит рез­кую грань меж­ду ста­рым и новым, меж­ду про­чим и в том, что каса­ет­ся еды: «…у наших пред­ков было два вида птич­ни­ков: вни­зу по дво­ру бро­ди­ли куры и дохо­дом от них были яйца и цып­ля­та, а высо­ко, в баш­нях или на кры­шах уса­деб, жили голу­би.

Теперь птич­ни­ки пере­ме­ни­ли имя: их зовут “or­ni­thon”; нёбо хозя­и­на тре­бу­ет лако­мых кус­ков, и он стро­ит для пав­ли­нов и дроздов поме­ще­ния боль­шие, чем были в ста­ри­ну, целые усадь­бы. То же самое и в осталь­ном: твой отец при­но­сил с охоты в пар­ке раз­ве како­го-нибудь зай­чиш­ку. И ого­ра­жи­ва­ли тогда малень­кий уча­сток, а теперь для каба­ньих и козьих стад обво­дят сте­ной мно­же­ство юге­ров… рыб­ные сад­ки были рань­ше толь­ко с прес­ной водой и дер­жа­ли там одних реч­ных рыб. А теперь не встре­тишь ни одно­го вер­то­пра­ха, кото­рый не ска­зал бы, что ему все еди­но, полон его пруд такой рыбой или лягуш­ка­ми» (r. r. III. 3. 6—9). И Варрон рас­ска­зы­ва­ет о воз­ник­но­ве­нии про­мыш­лен­но­го пти­це­вод­ства, кото­рое при­но­сит огром­ные дохо­ды, ибо «рос­ко­ше­ство дошло до того, что в сте­нах Рима, мож­но ска­зать, толь­ко и зна­ют, что пиро­вать изо дня в день» (r. r. III. 2. 16). На одном из таких пиров ора­тор Гор­тен­сий оше­ло­мил сотра­пез­ни­ков, подав впер­вые на стол пав­ли­нов: это был обед, кото­рый он давал в честь его избра­ния авгу­ром сво­им новым кол­ле­гам по долж­но­сти (r. r. III. 6. 6). По таким парад­ным обедам нель­зя, конеч­но, судить о повсе­днев­ной еде, но что она ста­ла гораздо слож­нее и рос­кош­нее, чем в про­шлом веке, это несо­мнен­но. То обсто­я­тель­ство, что Аттик тра­тил в месяц на еду, вклю­чая рас­хо­ды и на частые зва­ные обеды, толь­ко 3 тыс. сестер­ций, каза­лось столь уди­ви­тель­ным, что Кор­не­лий Непот счел необ­хо­ди­мым об этом упо­мя­нуть (At­tic. 13), а Цице­рон драз­нил сво­его рас­чет­ли­во­го дру­га тем, что у него в рос­кош­ной посуде пода­ют­ся гостям скром­ные ово­щи (ad At­tic. VI. 1. 13). Сам Цице­рон назы­вал себя «вра­гом доро­гих обедов» (ad fam. IX. 23), но пав­ли­ны (а это было очень доро­гое блюдо) появ­ля­лись у него на сто­ле неод­но­крат­но (ad fam. IX. 18. 3). Варрон в одной из сво­их сатир пере­чис­ля­ет тех замор­ских рыб и птиц, за кото­ры­ми гоня­ют­ся его совре­мен­ни­ки: тут и дичь из Фри­гии, и с ост­ро­ва Мело­са, родос­ские осет­ры, тарент­ские уст­ри­цы, хал­кедон­ские тун­цы (Gell. VII. 16). Услож­ни­лись спо­со­бы готов­ки. Цице­рон коми­че­ски с.115 жало­вал­ся, что он схва­тил жесто­кое рас­строй­ство желуд­ка, объ­ев­шись ово­ща­ми: «…эти лаком­ки при­готов­ля­ют гри­бы и трав­ки так, что я, лег­ко отка­зы­вав­ший­ся от уст­риц и мурен, пой­мал­ся на свек­ле и маль­ве» (ad fam. VII. 26).

Если мы срав­ним пере­чень съест­ных при­па­сов, кото­рый есть у Като­на и даже у Варро­на (мука, пол­бя­ная кру­па, соле­ная мел­кая рыба, ha­lex², вет­чи­на, куры, гуси, дикие голу­би, яйца, сви­ной жир, мед, моло­ко, тво­рог, сыр, назван­ные уже ово­щи, несколь­ко сор­тов яблок, груш и вин­ных ягод — у Като­на; дрозды, пав­ли­ны, голу­би, гор­ли­цы, куры, цесар­ки, гуси, зай­цы, кро­ли­ки, улит­ки, сони, муре­ны, крас­но­бо­род­ки — у Варро­на), с тем ассор­ти­мен­том, кото­рый при­веден у Мар­ци­а­ла, то раз­ни­ца будет оглу­шаю­щая. Я назо­ву толь­ко дичь, домаш­нюю пти­цу и рыб, кото­рые вошли в «сто­ло­вый оби­ход» пер­во­го века импе­рии: дрозды, слав­ки, ивол­ги, гор­ные куроч­ки, куро­пат­ки, фла­мин­го, фаза­ны, журав­ли, ряб­чи­ки, лебеди, дикие козы, афри­кан­ские газе­ли, оле­ни, она­г­ры (осо­бен­но вкус­ным счи­тал­ся онагр-жере­бе­нок), гуси­ная печень, кап­лу­ны, кам­ба­ла, уст­ри­цы из Лук­рин­ско­го озе­ра, раки, форель, мор­ские ежи, мор­ские оку­ни, осет­ры, какие-то ниль­ские рыбы. Если к Мар­ци­а­лу доба­вить Пли­ния, Колу­мел­лу и Стра­бо­на, то мы полу­чим пол­ный спи­сок при­па­сов, кото­ры­ми Ита­лия снаб­жа­ла рим­ский рынок: молоч­ные про­дук­ты, поро­ся­та и ягня­та, домаш­няя пти­ца и яйца посту­па­ли из окрест­ных при­го­род­ных име­ний; ого­род­ни­ки и садо­во­ды Лация и Кам­па­нии посы­ла­ли сюда ово­щи и фрук­ты; из обла­сти вести­нов (Цен­траль­ная Ита­лия, к севе­ро-запа­ду от Сам­ния), из Умбрии и Этру­рии шли сыры; леса, густо покры­вав­шие горы око­ло Цимин­ско­го озе­ра (ныне La­go di Ron­cig­lio­ne) в Этру­рии, и леса под Лав­рен­том постав­ля­ли в изоби­лии дичь. Вен­афр и Казин заня­ты были изготов­ле­ни­ем олив­ко­во­го мас­ла, кото­рое проч­но удер­жи­ва­ло сла­ву пер­во­сорт­но­го; в Пом­пе­ях было широ­ко постав­ле­но про­из­вод­ство гару­ма³, ост­ро­го соуса, кото­рый теперь стал неиз­мен­ной при­пра­вой ко всем куша­ньям, мяс­ным и овощ­ным. Пицен при­сы­лал луч­шие сор­та сто­ло­вых мас­лин; доли­на реки По и Гал­лия — пре­вос­ход­ное коп­че­ное сало, сви­ни­ну и вет­чи­ну. Вдо­ба­вок ко все­му это­му появ­ля­ют­ся замор­ские про­дук­ты: гарум из Испа­нии, рыб­ные кон­сер­вы из Егип­та, афри­кан­ская дичь и восточ­ные пря­но­сти — перец, тол­че­ный и в зер­нах, имбирь, кар­да­мон, кори­ца. «На сто­ле теперь узна­ют с.116 живот­ных изо всех стран», — гово­рил Сене­ка (de vi­ta bea­ta, 11. 4), и он воз­му­щал­ся: «…рыс­кать по мор­ским глу­би­нам, изби­вать живот­ных, чтобы пере­гру­зить желудок, и выры­вать рако­ви­ны на неве­до­мом бере­гу отда­лен­ней­ше­го моря! Да погу­бят боги тех, чье обжор­ство гонит людей за пре­де­лы столь огром­ной импе­рии! Они хотят, чтобы для их рос­кош­ных куша­ний охо­ти­лись за Фази­сом; тер­пят, чтоб им достав­ля­ли птиц от пар­фян, кото­рые еще не потер­пе­ли нака­за­ния. Все и ото­всюду сво­зят для пре­сы­щен­но­го чре­во­уго­дия: дале­кий оке­ан при­сы­ла­ет то, что с трудом при­ни­ма­ет желудок, рас­стро­ен­ный лаком­ства­ми» (ad. Helv. 10. 2—3).

Чрез­мер­ное употреб­ле­ние этих замор­ских пря­но­стей и соеди­не­ние в одном куша­нье самых раз­но­об­раз­ных и раз­но­род­ных про­дук­тов харак­тер­ны для кух­ни того вре­ме­ни. Вот, напри­мер, как надо гото­вить по рецеп­ту Апи­ция лукан­скую кол­ба­су: рас­те­реть вме­сте перец, сату­рею, руту, сель­де­рей, лав­ро­вые яго­ды, подлить гару­ма, поло­жить мел­ко наруб­лен­но­го мяса, пер­цу в зер­нах, мно­го жиру, начи­нить этим фар­шем киш­ки и под­ве­сить их коп­тить­ся (Apic. II. 56). А вот рецепт «сыр­но-рыб­но­го блюда»: мясо, соле­ную рыбу, моз­ги, кури­ную печен­ку, яйца, мяг­кий сыр, обдан­ный пред­ва­ри­тель­но кипят­ком, и все­воз­мож­ные пря­но­сти варят вме­сте, затем зали­ва­ют сыры­ми яйца­ми и посы­па­ют тми­ном (Apic. IV. 137); поро­сен­ка фар­ши­ру­ют густой мас­сой из меда и вина, при­сы­пан­ной тол­че­ным пер­цем. Верх повар­ско­го искус­ства состо­ял в уме­нии «подать на стол куша­нье в таком виде, чтобы никто не понял, что он ест» (Apic. IV. 2). Повар Три­маль­хи­о­на изгото­вил гуся, окру­жен­но­го рыба­ми и все­воз­мож­ной пти­цей: «золо­той чело­век» пре­вра­тил в них сви­ную тушу. «Хочешь, он тебе из сви­но­го выме­ни сде­ла­ет рыбу, а из вет­чи­ны кури­цу!» (Petr. 70).

Лите­ра­ту­ра I в. н. э. щед­ра на опи­са­ние рос­кош­ных обедов, кото­рые пора­жа­ют нас и чудо­вищ­ным изоби­ли­ем, и отвра­ти­тель­ной при­хот­ли­во­стью пре­сы­щен­но­го вку­са — вспом­ним хотя бы рагу из язы­ков фла­мин­го (Pl. X. 133), — и гру­бо­стью нра­вов. Бога­тый чело­век при­гла­ша­ет к себе на обед тол­пу кли­ен­тов, но хозя­ин и гости едят еду раз­ную — обы­чай, кото­рым воз­му­ща­лись и Пли­ний Стар­ший (XIV. 91), и его пле­мян­ник (epist. II. 6), и, веро­ят­но, мно­го и дру­гих про­све­щен­ных людей, но кото­рый, види­мо, уко­ре­нил­ся креп­ко. Виро­ну, герою 5-й сати­ры Юве­на­ла, были пода­ны пре­крас­ный хлеб из луч­ше­го сор­та пше­нич­ной муки, омар с.117 «за забо­ром из спар­жи, откуда он выстав­ля­ет свой хвост, драз­ня при­гла­шен­ных», крас­но­бо­род­ка, пой­ман­ная око­ло Кор­си­ки или Тав­ро­ме­ния, муре­на из Сици­лий­ско­го про­ли­ва, гуси­ная печень, «откорм­лен­ная кури­ца вели­чи­ной с гуся» и дикий кабан, «достой­ный рога­ти­ны зла­то­куд­ро­го Меле­а­г­ра». В каче­стве десер­та перед Виро­ном поста­ви­ли фрук­ты, «каки­ми дари­ла феа­ков их веч­ная осень и кото­рые мож­но было счесть похи­щен­ны­ми из сада Гес­пе­рид». Гости в это вре­мя грыз­ли заплес­не­ве­лые кус­ки черст­во­го хле­ба, поли­ва­ли капу­сту мас­лом, кото­рое годи­лось толь­ко для све­тиль­ни­ков, а кро­ме того, полу­чи­ли каж­дый по одно­му реч­но­му раку с поло­вин­кой яйца, угрей из Тиб­ра, «род­ст­вен­ни­ков длин­но­му ужу», полу­об­гло­дан­но­го зай­ца и ябло­ки в чер­ных пят­нах — из тех, кото­рые бро­са­ют погрызть уче­ной обе­зьяне. «Поче­му я, обедая с тобой, Пон­тик, обедаю без тебя? — спра­ши­вал Мар­ци­ал сво­его патро­на. — Ты ешь лук­рин­ских уст­риц, я сосу мор­ские ракуш­ки, у тебя шам­пи­ньо­ны, у меня сви­нуш­ки; ты насы­ща­ешь­ся огром­ным хоро­шо зажа­рен­ным дроздом, а мне пода­ют соро­ку, издох­шую в клет­ке» (III. 60). Мар­ци­ал поз­во­ля­ет уста­но­вить стан­дарт­ное меню бога­тых обедов: все­воз­мож­ная дичь (куро­пат­ки, гор­ли­цы, дрозды), заяц, уст­ри­цы, мор­ская доро­гая рыба и обя­за­тель­но дикий кабан — при­ли­чие тре­бо­ва­ло поста­вить его на стол цели­ком; Юве­нал воз­му­щал­ся патро­ном, кото­рый велит себе одно­му подать каба­на — «живот­ное, создан­ное для обще­го пира» (1. 141). Патро­на, кото­ро­му одно­му пода­вал­ся дикий кабан, Мар­ци­ал ядо­ви­то поздра­вил: «…у тебя пре­крас­ный собе­сед­ник» (VII. 59). По срав­не­нию с пиром у Зои­ла, отвра­ти­тель­ные подроб­но­сти кото­ро­го про­тив­но пере­во­дить (Mart. III. 82), обед, с кото­ро­го гости сбе­жа­ли толь­ко пото­му, что хозя­ин стал читать свои сти­хи (III. 45), кажет­ся вер­хом дели­кат­но­сти и бла­го­при­стой­но­сти. В бога­тых и мало­куль­тур­ных сло­ях рим­ско­го обще­ства было нема­лое чис­ло и обжор, и пья­ниц, и людей, для кото­рых и смысл, и радо­сти жиз­ни были в еде. Гале­рею их мож­но начать с Гора­ци­е­ва Катия, кото­рый изла­гал собе­сед­ни­ку кухон­ную пре­муд­рость, объ­яв­ляя ее пре­вос­хо­дя­щей уче­ние Пифа­го­ра и Пла­то­на (Hor. sat. II. 4). Ее про­дол­жат герои Юве­на­ла: ста­рый обжо­ра, кото­рый сыз­маль­ства вос­пи­тал в сыне вос­торг перед «вели­ким кухон­ным искус­ст­вом» и толь­ко и выучил его нахо­дить трю­фе­ля, гото­вить соус для шам­пи­ньо­нов и есть лес­ных жаво­рон­ков не ина­че, с.118 как про­пи­тав их этим соусом (Iuv. 14. 6—13); без­дель­ник, не заду­мав­ший­ся запла­тить 6 тыс. сестер­ций за шести­фун­то­вую крас­но­бо­род­ку (4. 15—16); тон­кий гаст­ро­ном Мон­тан, кото­рый, взяв в рот уст­ри­цу, сра­зу мог опре­де­лить, «где она роди­лась: под Цир­це­я­ми, у Лук­рин­ских скал или в водах Руту­пии» (140—141); те гаст­ро­но­мы, кото­рые «счи­та­ли изыс­кан­ным обед, где самое важ­ное — не ост­ро­ум­ная беседа, а доро­гие и при­хот­ли­вые куша­нья», и выра­бота­ли целый свод пра­вил, как что есть: цели­ком, напри­мер, толь­ко жаво­рон­ков, у дичи и домаш­ней откорм­лен­ной пти­цы толь­ко гуз­ку (Gell. XV. 8).

Мы, одна­ко, очень оши­бем­ся, если, исклю­чив бед­ное и трудо­вое насе­ле­ние Ита­лии — кре­стьян, масте­ро­вых, мел­ких тор­гов­цев и слу­жа­щих, сочтем огу­лом всех осталь­ных гнус­ны­ми чре­во­угод­ни­ка­ми, кото­рые, гово­ря сло­ва­ми Сене­ки, «цели­ком пре­да­лись желуд­ку и глав­ной заботой поста­ви­ли себе, что съесть и что выпить» (ad Marc. 22. 2). Во-пер­вых, все при­веден­ные при­ме­ры взя­ты из сто­лич­ной жиз­ни — в малень­ких глу­хих город­ках Ита­лии жили, конеч­но, скром­нее, а затем пир­ше­ства Зои­ла и Три­маль­хи­о­на тре­бо­ва­ли не толь­ко богат­ства, но и соот­вет­ст­ву­ю­ще­го уров­ня нрав­ст­вен­ной и умст­вен­ной куль­ту­ры. Люди тако­го уров­ня встре­ча­лись и при импе­ра­тор­ском дво­ре, и сре­ди отпу­щен­ни­ков, дорвав­ших­ся, нако­нец, до раздо­лья сво­бод­ной жиз­ни, и сре­ди тех бога­тых и празд­ных сло­ев, кото­рые «про­во­ди­ли ночи в раз­вра­те, дни тра­ти­ли на сон или на игру в кости и почи­та­ли сча­стьем не видеть ни вос­хо­да, ни захо­да солн­ца» (Col. I, praef. 16; ср. Sen. epist. 122. 2). Боль­шин­ство людей — и людей состо­я­тель­ных — жили без гаст­ро­но­ми­че­ских вос­тор­гов и про­стую непри­хот­ли­вую еду пред­по­чи­та­ли вся­кой иной. Гора­ций, уже выбив­ший­ся из неиз­вест­но­сти, уже свой чело­век у Меце­на­та, зака­зы­ва­ет обед из порея, горо­ха и блин­чи­ков (sat. I. 6. 115); позд­нее, бога­тым чело­ве­ком, он меч­та­ет о дере­вен­ских «боже­ст­вен­ных обедах», на кото­рых пода­ют­ся бобы и ово­щи с салом (sat. II. 6. 63—65). «Если у тебя дымит­ся в крас­ной мис­ке бобо­вая каша (та самая con­chis, о кото­рой уже была речь, — М. С.), ты можешь часто отве­чать отка­зом, когда тебя при­гла­ша­ют на изыс­кан­ные обеды», — писал Мар­ци­ал (XIII. 7), а надо ска­зать, он был люби­те­лем поку­шать. И, одна­ко, пере­чис­ляя то, что «дела­ет жизнь счаст­ли­вой», он сре­ди про­чих усло­вий упо­ми­на­ет «стол без выду­мок» (si­ne ar­te men­sa).

с.119 Даже по рим­ским поня­ти­ям он был чело­ве­ком небед­ным. Вот клас­си­че­ское опи­са­ние обыч­но­го обеда людей сред­не­го достат­ка (V. 78): салат, порей и соле­ная рыба с яйца­ми в каче­стве закус­ки; затем капу­ста, «бело­снеж­ная каша» из пол­бя­ной кру­пы с кол­бас­ка­ми и «блед­ные бобы с крас­но­ва­тым салом», на десерт — изюм, гру­ши и каш­та­ны. Обед этот Мар­ци­ал назы­ва­ет «бед­ным» (ce­nu­la par­va), но тот зва­ный пир, на кото­рый он при­гла­сил шесте­рых дру­зей, не бога­че: закус­ка из тех же ово­щей и аро­мат­ных трав, соле­ной рыбы и яиц; коз­ле­нок, кото­рый попал на стол толь­ко пото­му, что его силь­но помял волк; бобы с капу­стой; цып­ле­нок и вет­чи­на, кото­рая появ­ля­ет­ся уже на третьей пируш­ке; в каче­стве десер­та — слад­кие ябло­ки (X. 48). А вот обед, кото­рым Юве­нал соби­ра­ет­ся уго­стить при­я­те­ля: «…с тибур­тин­ско­го паст­би­ща появит­ся жир­ный коз­ле­нок, луч­ший в ста­де; он еще не щипал тра­вы и не решал­ся обку­сы­вать веточ­ки низень­кой ивы; в нем боль­ше моло­ка, чем кро­ви. Затем будет гор­ная спар­жа, кото­рую, отло­жив вере­те­но, собра­ла ключ­ни­ца; круп­ные яйца, еще теп­лые от мято­го сена, в кото­ром они лежа­ли; кури­ца, их снес­шая; вино­град — такой, какой висел на лозах; гру­ши из Сиг­нии и све­жие бла­го­ухан­ные ябло­ки, кото­рые не усту­пят пицен­ским» (II. 65—74). Пли­ний Млад­ший, один из бога­тей­ших людей сво­его вре­ме­ни, при­гла­шал при­я­те­ля к обеду, состо­яв­ше­му из кочан­но­го сала­та, свек­лы, гор­лян­ки и лука. Добав­ле­ни­ем слу­жи­ла скром­ная каша из пол­бя­ной кру­пы, ракуш­ки и яйца (epist. I. 15). Тут есть, конеч­но, неко­то­рая доля кокет­ства — Пли­ний без него ред­ко обхо­дил­ся, но что обеды его рос­ко­шью не отли­ча­лись, об этом крас­но­ре­чи­во свиде­тель­ст­ву­ет то обсто­я­тель­ство, что ему мож­но было послать в пода­рок такую про­стую еду, как кури­ца (VII. 21. 4). Пре­лесть обедов у Тра­я­на в Цен­тум­цел­лах (теперь Чиви­та Векия) состав­ля­ли музы­ка, чте­ние вслух и «при­ят­ней­шая беседа» (Pl. epist. VI. 31. 13).

Что каса­ет­ся пищи бед­но­го город­ско­го насе­ле­ния, то в основ­ном, так же как у кре­стьян и рабов, это были хлеб и ово­щи. Пли­ний назы­вал ого­род «рын­ком бед­ня­ка» (XIX. 52). Ремес­лен­ни­ки ели бобы, добав­ляя к ним капу­сту и свек­лу (Mart. X. 48. 16; XIII. 13), кото­рую Пер­сий так и назы­вал «пле­бей­ским ово­щем» (3. 114). Дерз­кие гуля­ки, обсту­пив­шие бед­ня­ка, кото­рый тем­ной ночью воз­вра­щал­ся домой, не сомне­ва­лись, что он уго­щал­ся у при­я­те­ля-сапож­ни­ка бобо­вой кашей и варе­ны­ми бара­ньи­ми с.120 губа­ми (Iuv. 3. 293—294). Деше­вая соле­ная рыба и бобо­вая каша — вот обыч­ный скром­ный обед бед­ня­ка (Mart. VII. 78). Эту кашу, так же как соле­ную рыбеш­ку и дымя­щи­е­ся кол­бас­ки, про­да­ва­ли в Риме пря­мо на ули­цах раз­нос­чи­ки, кото­рых посы­ла­ли со сво­им това­ром хозя­е­ва хар­че­вен (Mart. I. 41. 8—10).

У про­стых людей древ­ней Ита­лии тоже были свои пируш­ки. Бед­ня­ки, состав­ляв­шие «погре­баль­ные това­ри­ще­ства», отме­ча­ли памят­ные для това­ри­ще­ства дни, напри­мер дни рож­де­ния покро­ви­те­лей това­ри­ще­ства и день его осно­ва­ния. Почти цели­ком сохра­нил­ся устав тако­го col­le­gium fu­ne­ra­ti­cium в Лану­вии (CIL. XIV. 2112), для нас осо­бен­но инте­рес­ный пото­му, что в нем содер­жат­ся пред­пи­са­ния отно­си­тель­но устрой­ства таких общих обедов. Рас­по­ряди­те­ли, назна­чае­мые в поряд­ке оче­реди из обще­го чис­ла чле­нов, долж­ны раз­ме­стить по четы­ре «людей вся­ко­го чина» (чле­на­ми това­ри­ще­ства мог­ли быть и рабы, и сво­бод­ные) и загото­вить амфо­ру хоро­ше­го вина, и, в соот­вет­ст­вии с чис­лом чле­нов, хлеб­цев сто­и­мо­стью в два асса каж­дый, и сар­ди­нок по четы­ре шту­ки на чело­ве­ка. Вся­кое бес­чин­ство, свое­воль­ный пере­ход на дру­гое место, оскор­би­тель­ное сло­во, бро­шен­ное сочле­ну, кара­ют­ся штра­фом. «А если у кого есть какая жало­ба или сооб­ще­ние, пусть доло­жит об этом в собра­нии, дабы в мире и радо­сти уго­ща­лись мы в тор­же­ст­вен­ные дни». И когда после пиру­шек Виро­на и Зои­ла пред­став­ля­ешь себе уго­ще­ние этих бед­ня­ков с его невзыс­ка­тель­ной про­стотой, бла­го­об­ра­зи­ем и рев­ни­вой заботой о под­дер­жа­нии «мира и радо­сти» сре­ди сотра­пез­ни­ков, кото­рые здесь, за этим сто­лом, были все, — и рабы, и сво­бод­ные, — рав­ны меж­ду собой, то испы­ты­ва­ешь такое чув­ство, слов­но из зло­вон­но­го под­ва­ла выбрал­ся, нако­нец, на чистый воздух.