«Республиканская монархия»:
метаморфозы идеологии и политики императора Августа

с.33

с.34

Раз­лич­ные оцен­ки «вос­ста­нов­лен­ной рес­пуб­ли­ки» Авгу­ста и его дея­тель­но­сти — одна из основ­ных тем дан­ной работы¹. Два осно­во­по­ла­гаю­щих рода фак­то­ров ока­зы­ва­ли вли­я­ние на фор­ми­ро­ва­ние этих оце­нок. Все боль­шее уда­ле­ние во вре­ме­ни, с одной сто­ро­ны, созда­ва­ло воз­мож­ность мас­штаб­но­го виде­ния собы­тий, осо­зна­ния истин­но­го зна­че­ния про­изо­шед­ших изме­не­ний, но с дру­гой — рос­ли труд­но­сти их пони­ма­ния в кон­тек­сте умо­на­стро­е­ний сво­ей эпо­хи, той есте­ствен­ной среды, в кото­рой толь­ко и может быть объ­яс­не­на истин­ная при­ро­да соци­аль­ных явле­ний. Необ­хо­ди­мо так­же иметь в виду пери­о­ди­че­скую акту­а­ли­за­цию фено­ме­на прин­ци­па­та Авгу­ста, обу­слов­лен­ную воз­ник­но­ве­ни­ем новых воз­мож­но­стей его исполь­зо­ва­ния в идео­ло­ги­че­ских и поли­ти­че­ских целях.

Поли­ти­че­ское зна­че­ние про­ис­шед­ше­го при Авгу­сте пере­во­рота нача­ли осо­зна­вать уже совре­мен­ни­ки. Для пони­ма­ния эпо­халь­но­го зна­че­ния рас­смат­ри­вае­мых собы­тий пона­до­би­лись века. На заре ново­го вре­ме­ни сме­на рес­пуб­ли­ки импе­ри­ей при­об­ре­ла очер­та­ния едва ли не все­лен­ской ката­стро­фы; Н. Макиа­вел­ли рас­це­нил это как утра­ту сво­бо­ды и нача­ло кон­ца Рима вооб­ще. Пред­убеж­де­ние к тира­нии и авто­ри­та­риз­му было вос­при­ня­то от антич­но­сти. Со вре­ме­ни с.35 Про­све­ще­ния анти­те­за «сво­бо­ды» и «раб­ства», родив­ша­я­ся в Элла­де, ста­ла пара­диг­мой евро­пей­ской поли­то­ло­гии, а про­ти­во­по­став­ле­ние Рим­ской рес­пуб­ли­ки и импе­рии — одним из клас­си­че­ских ее при­ме­ров. В таком кон­тек­сте лозунг Авгу­сто­ва прин­ци­па­та — «res pub­li­ca res­ti­tu­ta» — ста­но­вил­ся бес­спор­ным и оче­вид­ным свиде­тель­ст­вом дву­ли­чия рас­чет­ли­во­го поли­ти­ка и лжи­во­сти его режи­ма.

Ука­зан­ная трак­тов­ка вос­хо­дит к антич­но­сти. В нач. II в. н. э. ее исполь­зо­вал «бич тира­нов» Тацит². Сто­ле­тие спу­стя монар­хист Дион Кас­сий был уве­рен, что, заяв­ляя о воз­вра­ще­нии к ста­рой фор­ме прав­ле­ния — рес­пуб­ли­ке, Август испод­тиш­ка уста­нав­ли­вал свое еди­но­лич­ное гос­под­ство³. Иссле­до­ва­те­ли, при­дер­жи­ваю­щи­е­ся мне­ния о монар­хи­че­ском харак­те­ре прин­ци­па­та, не без осно­ва­ния ука­зы­ва­ют, что гре­ки — совре­мен­ни­ки Авгу­ста — не сомне­ва­лись в его монар­хи­че­ских амби­ци­ях и еди­но­лич­ной вла­сти в с.36 Импе­рии⁴. Впро­чем, исклю­чи­тель­ное поло­же­ние Авгу­ста и даже его сверхъ­есте­ствен­ную при­ро­ду гото­вы были при­знать и мно­гие сограж­дане⁵.

На, каза­лось бы, оче­вид­ном про­ти­во­ре­чии меж­ду рес­пуб­ли­кан­ской «вывес­кой» и монар­хи­че­ской сущ­но­стью прин­ци­па­та осно­ва­ны мно­гие дефи­ни­ции и оцен­ки в новой и новей­шей лите­ра­ту­ре. Фран­цуз­ские мыс­ли­те­ли XVIII века, кото­рые не мог­ли испы­ты­вать сим­па­тий к осно­ва­те­лю импе­рии, назы­ва­ли Авгу­ста «ковар­ным, по-раб­ски пра­вив­шим тира­ном» (Мон­те­с­кье)⁶ или «губи­те­лем рес­пуб­ли­ки, чудо­ви­щем, без­раз­лич­ным к пре­ступ­ле­нию» (Воль­тер)⁷. Клас­си­че­ское выра­же­ние такой трак­тов­ке при­дал Э. Гиб­бон. Он счи­тал Авгу­ста изощ­рен­ным тира­ном, мас­ки­ро­вав­шим режим абсо­лют­ной монар­хии личи­ной «обще­го бла­га» и желав­шим обма­нуть народ «види­мо­стью граж­дан­ской сво­бо­ды»⁸.

Подоб­ная трак­тов­ка нашла мно­го­чис­лен­ных при­вер­жен­цев как в дово­ен­ной⁹, так и в после­во­ен­ной запад­ной исто­рио­гра­фии. Так, с.37 Р. Хайн­це харак­те­ри­зо­вал прин­ци­пат как воен­ную монар­хию с рес­пуб­ли­кан­ским фаса­дом¹⁰; Ф. Марш — как «целост­ную и тон­ко отре­гу­ли­ро­ван­ную систе­му, где реаль­но­сти были замас­ки­ро­ва­ны изощ­рен­но раз­ра­ботан­ны­ми юриди­че­ски­ми фик­ци­я­ми»¹¹; Л. Р. Тэй­лор опре­де­ля­ла «цеза­ризм» как «откро­вен­ную монар­хию, рядив­шу­ю­ся в “като­низм”»¹²; Э. Холь счи­тал «дра­пи­ро­ван­ный по-рес­пуб­ли­кан­ски прин­ци­пат Авгу­ста по сути воен­ной монар­хи­ей»¹³; К. Хан­нель — «замас­ки­ро­ван­ной монар­хи­ей»¹⁴; А. Джо­у­нз так­же утвер­ждал, что Август «тща­тель­но замас­ки­ро­вал свои абсо­лют­ные пол­но­мо­чия в кон­сти­ту­ци­он­ные оберт­ки»¹⁵ и т. д. Сто­рон­ни­ки «тео­рии фаса­да» (если сум­ми­ро­вать выри­со­вы­ваю­щу­ю­ся таким обра­зом кон­цеп­цию) так или ина­че акцен­ти­ру­ют вни­ма­ние на про­ти­во­ре­чии меж­ду «фор­мой» и «содер­жа­ни­ем», на «дву­ли­чии» твор­цов прин­ци­па­та, оттал­ки­ва­ясь, с одной сто­ро­ны, от офи­ци­аль­ной идео­ло­гии «вос­ста­нов­ле­ния рес­пуб­ли­ки», а с с.38 дру­гой, — от ряда «объ­ек­тив­ных» харак­те­ри­стик режи­ма, вро­де еди­но­лич­ной вла­сти, опи­раю­щей­ся на армию, рас­про­стра­не­ния импе­ра­тор­ско­го куль­та или роста импер­ско­го аппа­ра­та управ­ле­ния.

Несмот­ря на то, что кри­ти­ка Авгу­ста и скеп­ти­цизм в отно­ше­нии его «вос­ста­нов­лен­ной рес­пуб­ли­ки» пред­став­ле­ны столь авто­ри­тет­ны­ми антич­ны­ми и совре­мен­ны­ми авто­ра­ми, ста­тус осно­ва­те­ля прин­ци­па­та в анна­лах исто­рии все­гда был доста­точ­но высок. Успе­хи государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти Авгу­ста (ино­гда в про­ти­во­по­лож­ность «неве­зе­нию» в семей­ных делах) при­зна­ва­ли даже писа­те­ли, кото­рые отнюдь не были склон­ны к его апо­ло­гии (к при­ме­ру, Тацит)¹⁶. Для сво­их пре­ем­ни­ков осно­ва­тель Импе­рии слу­жил если не иде­а­лом прин­цеп­са, то во вся­ком слу­чае при­ме­ром разум­но­го и удач­ли­во­го пра­ви­те­ля. Спу­стя мно­го деся­ти­ле­тий импе­ра­то­рам при вступ­ле­нии на пре­стол жела­ли стать «счаст­ли­вее Авгу­ста и луч­ше Тра­я­на»¹⁷. Вряд ли это мож­но цели­ком отне­сти толь­ко на счет успе­хов дей­ст­ви­тель­но пре­вос­ход­но орга­ни­зо­ван­ной «про­па­ган­ды»¹⁸. Во вся­ком слу­чае, уси­лия «ведом­ства Меце­на­та» мог­ли ока­зать­ся столь эффек­тив­ны­ми лишь при усло­вии, что они ори­ен­ти­ро­ва­лись и опи­ра­лись на гос­под­ст­во­вав­шие обще­ст­вен­ные настро­е­ния. И в этой свя­зи мож­но не сомне­вать­ся, что дости­же­ния поли­ти­ки Авгу­ста были свя­за­ны с отно­ше­ни­ем обще­ства к про­грам­ме «рестав­ра­ции». Тво­ре­ния выдаю­щих­ся поэтов Авгу­сто­ва века или, к при­ме­ру, исто­ри­че­ский труд Вел­лея Патер­ку­ла пока­зы­ва­ют, что заяв­ле­ния об «осво­бож­де­нии рес­пуб­ли­ки», ее «пере­да­че» сена­ту и рим­ско­му с.39 наро­ду при­ни­ма­лись мно­ги­ми совре­мен­ни­ка­ми за чистую моне­ту¹⁹.

Поло­жи­тель­ные оцен­ки Авгу­ста свя­зы­ва­лись не толь­ко с его «рес­пуб­ли­ка­низ­мом». Осно­ва­тель Импе­рии ценил­ся за уме­рен­ность и рас­суди­тель­ность, поз­во­лив­шие уста­но­вить мир и порядок, а так­же за покро­ви­тель­ство искус­ствам. В кон­це кон­цов Август вошел в евро­пей­скую исто­рию как изощ­рен­ный поли­тик и бле­стя­щий монарх. Опре­де­лен­ную роль в созда­нии тако­го обра­за сыг­ра­ли хри­сти­ан­ские авто­ры, рас­смат­ри­вав­шие pax Augus­ta как под­гото­ви­тель­ную ста­дию к pax Chris­tia­na. Эта тра­ди­ция нашла про­дол­же­ние в эпо­ху Воз­рож­де­ния. Пет­рар­ка почи­тал Авгу­ста за худо­же­ст­вен­ную утон­чен­ность, Дан­те — за уста­нов­ле­ние зако­на и поряд­ка после раз­гу­ла анар­хии, Эразм хва­лил за поли­ти­че­скую муд­рость, даль­но­вид­ность и здра­вый ум в про­ти­во­по­лож­ность «чудо­ви­щам» на троне — Кали­гу­ле, Неро­ну, Доми­ци­а­ну и Ком­мо­ду. Подоб­ным же обра­зом, в каче­стве муд­ро­го госуда­ря, рас­смат­ри­вал­ся Август мно­ги­ми новы­ми писа­те­ля­ми, к при­ме­ру, И. В. Гете. В таком каче­стве он не мог не обра­тить на себя вни­ма­ния поли­ти­ков монар­хи­че­ско­го тол­ка, и Напо­ле­он вос­тор­гал­ся пане­ги­ри­ком осно­ва­те­лю импе­рии в пье­се П. Кор­не­ля «Цин­на, или мило­сер­дие Авгу­ста» (кото­рая позд­нее под­верг­лась сокру­ши­тель­ной кри­ти­ке В. Гюго)²⁰. Так Август вошел в евро­пей­скую исто­рию осно­ва­те­лем импе­рии и бле­стя­щим пра­ви­те­лем, при кото­ром Рим достиг наи­боль­ше­го могу­ще­ства и рас­цве­та. После усо­биц и хао­са насту­пи­ло вре­мя про­цве­та­ния, были созда­ны вели­чай­шие про­из­веде­ния лите­ра­ту­ры и искус­ства, а город из кир­пич­но­го пре­вра­тил­ся в мра­мор­ный (SA. 28. 3). Все это охва­ты­ва­ет­ся назва­ни­ем «Авгу­стов век», и в таком кон­тек­сте монар­хизм Авгу­ста не толь­ко не осуж­да­ет­ся, но пре­вра­ща­ет­ся в досто­ин­ство²¹.

с.40

Каче­ст­вен­но новый этап в изу­че­нии прин­ци­па­та был свя­зан с име­нем выдаю­ще­го­ся немец­ко­го уче­но­го Тео­до­ра Момм­зе­на. В труде, посвя­щен­ном иссле­до­ва­нию рим­ско­го государ­ст­вен­но­го пра­ва²², он обра­тил вни­ма­ние на пре­ем­ст­вен­ность государ­ст­вен­но-пра­во­вых основ рес­пуб­ли­ки и импе­рии. Осно­вой вла­сти прин­цеп­са Момм­зен счи­тал маги­ст­рат­ские пол­но­мо­чия, в первую оче­редь про­кон­суль­ский импе­рий и власть народ­но­го три­бу­на, кото­рые не выхо­ди­ли за рам­ки рес­пуб­ли­кан­ской кон­сти­ту­ции. Обра­зо­вав­ша­я­ся систе­ма была двое­вла­сти­ем («диар­хи­ей») сена­та и импе­ра­то­ра. При этом, если власть импе­ра­то­ра исхо­ди­ла от армии и пред­став­ля­ла всех под­дан­ных импе­рии, то сенат высту­пал от име­ни Рим­ско­го государ­ства, овла­дев­ше­го миром, и пред­став­лял se­na­tus po­pu­lus­que Ro­ma­nus. Пре­об­ла­да­ние импе­ра­то­ра над сена­том реа­ли­зо­вы­ва­лось посте­пен­но, в тече­ние эпо­хи Ран­ней Импе­рии, пона­ча­лу же рес­пуб­ли­кан­ские инсти­ту­ты были вполне реаль­ны­ми осно­ва­ми прин­ци­па­та²³.

«Рим­ское государ­ст­вен­ное пра­во» явля­лось сво­его рода юриди­че­ским обос­но­ва­ни­ем зна­ме­ни­той «Исто­рии Рима», в кото­рой Момм­зен стре­мил­ся дока­зать, имея в виду ана­ло­гию с Гер­ма­ни­ей сер. XIX в., суще­ст­во­ва­ние «демо­кра­ти­че­ской монар­хии» в Риме и демо­кра­ти­че­ско­го монар­ха-объ­еди­ни­те­ля, кото­рым пред­став­лял­ся ему Юлий Цезарь²⁴. Несмот­ря на явный поли­ти­че­ский под­текст и даже модер­ни­за­цию рим­ской исто­рии, Момм­зен, без сомне­ния, открыл новые аспек­ты прин­ци­па­та и поло­жил нача­ло дис­кус­сии, пред­мет кото­рой в сущ­но­сти не исчер­пан и в наши дни. Дан­ная кон­цеп­ция неод­но­крат­но под­вер­га­лась кри­ти­ке как со сто­ро­ны «рес­пуб­ли­ка­ни­стов», так и со сто­ро­ны «монар­хи­стов». Тем не менее, с.41 выдаю­щи­е­ся работы немец­ко­го уче­но­го не оста­ви­ли сомне­ния в том, что рес­пуб­ли­кан­ский эле­мент в систе­ме прин­ци­па­та был реаль­но­стью, и весь­ма суще­ст­вен­ной. Неслу­чай­но логи­ка рас­суж­де­ний, поло­жен­ная в осно­ву исто­ри­ко-юриди­че­ско­го мето­да Момм­зе­на, часто при­во­ди­ла и при­во­дит иссле­до­ва­те­лей к выво­ду, что «в Авгу­сто­вом прин­ци­па­те в конеч­ном сче­те была един­ст­вен­ная власть, и пред­став­лял ее не импе­ра­тор, а se­na­tus po­pu­lus­que Ro­ma­nus…, и Август был искре­нен, про­воз­гла­шая вос­ста­нов­ле­ние рес­пуб­ли­ки»²⁵.

Вли­я­ние работ Момм­зе­на было огром­но. Одна­ко иссле­до­ва­те­ли не удо­вле­тво­ря­лись толь­ко государ­ст­вен­но-пра­во­вым рас­смот­ре­ни­ем прин­ци­па­та, обра­ща­ясь так­же к его куль­тур­ным, лич­ност­ным, пси­хо­ло­ги­че­ским аспек­там. Осо­бо­го упо­ми­на­ния заслу­жи­ва­ют появив­ши­е­ся во вт. пол. про­шло­го века кни­ги Гасто­на Буа­сье, кото­ро­го, в част­но­сти, инте­ре­со­ва­ли обще­ст­вен­ные настро­е­ния, гос­под­ст­во­вав­шие в вер­хах ран­не­им­пе­ра­тор­ско­го обще­ства²⁶.

Зна­чи­тель­ное вни­ма­ние идео­ло­гии и настро­е­ни­ям пра­вя­ще­го клас­са уде­лял Гульель­мо Ферре­ро, наста­и­вав­ший на «рес­пуб­ли­ка­низ­ме» Авгу­сто­ва прин­ци­па­та. Автор нашу­мев­ше­го в свое вре­мя пяти­том­но­го труда «Вели­чие и паде­ние Рима» про­ти­во­по­ста­вил осто­рож­но­го, рас­судоч­но­го Авгу­ста монар­хи­че­ски настро­ен­но­му импуль­сив­но­му Цеза­рю (не гово­ря уже о явном при­вер­жен­це восточ­ных поряд­ков Анто­нии). Пер­во­го из них Ферре­ро изо­бра­жал искрен­но желав­шим вос­ста­но­вить рес­пуб­ли­ку, авто­ри­тет сена­та и тра­ди­ци­он­ный образ жиз­ни в инте­ре­сах ари­сто­кра­тии. Лишь мораль­ное раз­ло­же­ние зна­ти, ее инди­виду­а­лизм и абсен­те­изм вынуж­да­ли Авгу­ста с.42 брать на себя все боль­шее бре­мя ответ­ст­вен­но­сти и вла­сти²⁷.

Идео­ло­ги­че­ский аспект ста­нов­ле­ния прин­ци­па­та ока­зал­ся в цен­тре вни­ма­ния извест­но­го иссле­до­ва­те­ля антич­но­сти Эд. Мей­е­ра, кото­рый сопо­ста­вил «монар­хию» Юлия Цеза­ря с «прин­ци­па­том» Пом­пея как два вари­ан­та раз­ви­тия еди­но­вла­стия в Риме. В про­ти­во­по­лож­ность Т. Момм­зе­ну, счи­тав­ше­му Авгу­ста бес­цвет­ным про­дол­жа­те­лем гени­аль­но­го Цеза­ря, Мей­ер под­черк­нул про­ти­во­по­лож­ность их поли­ти­че­ских уста­но­вок. В его трак­тов­ке режим Цеза­ря был ана­ло­гом монар­хии элли­ни­сти­че­ско­го типа, а прин­ци­пат Авгу­ста — вопло­ще­ни­ем тео­ре­ти­че­ских иде­а­лов Цице­ро­на и поли­ти­че­ских уста­но­вок Пом­пея Вели­ко­го. Август, по Мей­е­ру, был побор­ни­ком при­ви­ле­гий сена­та, Рима и Ита­лии, и, сле­до­ва­тель­но, на деле стре­мил­ся к вос­ста­нов­ле­нию рес­пуб­ли­ки²⁸. При этом Мей­ер обос­но­ван­но ука­зы­вал на неисто­рич­ность авто­ров, слиш­ком пря­мо­ли­ней­но обви­няв­ших Авгу­ста в лице­ме­рии²⁹.

Обра­ще­ние к непра­во­вым аспек­там иссле­до­ва­ния прин­ци­па­та откры­ло воз­мож­ность выхо­да из замкну­то­го кру­га дефи­ни­ций: «монар­хия-диар­хия-рес­пуб­ли­ка». Новый этап раз­ви­тия исто­рио­гра­фии про­бле­мы был под­готов­лен как эво­лю­ци­ей самой нау­ки, так и собы­ти­я­ми, про­ис­хо­див­ши­ми в кон­це XIX — нач. XX веков: миро­вая с.43 вой­на, соци­аль­ное бро­же­ние и рас­про­стра­не­ние идей урав­ни­тель­ства, сму­ты и государ­ст­вен­ные пере­во­роты.

Уси­ле­ние монар­хи­че­ских эле­мен­тов в свя­зи с ростом напря­жен­но­сти в рим­ском обще­стве было темой, ока­зав­шей­ся в это вре­мя осо­бен­но акту­аль­ной в Рос­сии, где соци­аль­ный кри­зис достиг наи­боль­шей ост­ро­ты. Фун­да­мен­таль­ное иссле­до­ва­ние раз­ви­тия импе­ра­тор­ской вла­сти в пер­вые два века ее суще­ст­во­ва­ния пред­при­нял Э. Гримм³⁰. Р. Ю. Вип­пер уде­лил осо­бое вни­ма­ние соци­аль­ным осно­вам прин­ци­па­та, рас­смат­ри­вая его как резуль­тат ком­про­мис­са меж­ду круп­ней­шим «коло­ни­аль­ным вла­де­те­лем» — импе­ра­то­ром и «ста­рым вла­дель­че­ским клас­сом». Вип­пер отме­тил роль всад­ни­че­ства и новой ари­сто­кра­тии, зна­че­ние инсти­ту­та патро­на­та, а так­же зна­че­ние восточ­но-элли­ни­сти­че­ских идей для оформ­ле­ния прин­ци­па­та³¹.

Сре­ди работ оте­че­ст­вен­ных иссле­до­ва­те­лей, посвя­щен­ных инте­ре­су­ю­ще­му нас сюже­ту, наи­боль­ший резо­нанс в миро­вой нау­ке вызва­ли кни­ги М. И. Ростов­це­ва, и в первую оче­редь зна­ме­ни­тая «Соци­аль­но-эко­но­ми­че­ская исто­рия Рим­ской импе­рии». Хотя она была опуб­ли­ко­ва­на в пери­од вынуж­ден­ной эми­гра­ции в пере­во­де на с.44 англий­ский язык, основ­ные чер­ты кон­цеп­ции сфор­ми­ро­ва­лись еще на родине, и, несо­мнен­но, под вли­я­ни­ем рос­сий­ских собы­тий³². Труды Ростов­це­ва, наряду с работа­ми Эд. Мей­е­ра, А. фон Пре­мер­штей­на, Р. Сай­ма и неко­то­рых дру­гих уче­ных, бес­спор­но зна­ме­ну­ют новый этап в раз­ви­тии исто­рио­гра­фии прин­ци­па­та. Это необ­хо­ди­мо отме­тить, посколь­ку в совет­ской исто­рио­гра­фии зна­че­ние работ мно­гих запад­ных иссле­до­ва­те­лей дол­гое вре­мя неоправ­дан­но при­ни­жа­лось по сооб­ра­же­ни­ям, дале­ким от нау­ки.

Н. А. Маш­кин, кон­ста­ти­ро­вав неко­то­рые важ­ные поло­же­ния Ростов­це­ва: о ком­про­мисс­ном харак­те­ре «создан­но­го Авгу­стом строя» (имел­ся в виду союз со ста­рой ари­сто­кра­ти­ей), о том, что «мате­ри­аль­ной опо­рой вла­сти Авгу­ста было вой­ско» и др., — тем не менее оха­рак­те­ри­зо­вал его кон­цеп­цию как «реак­ци­он­ный модер­низм»³³. В вышед­шем уже в нача­ле 80-х гг. учеб­ни­ке по исто­рио­гра­фии антич­но­сти уже не отри­ца­лось «огром­ное вли­я­ние» трудов Ростов­це­ва на раз­ви­тие нау­ки, одна­ко оно сво­ди­лось к «охва­ту мате­ри­а­ла» и «широ­те исполь­зо­ван­ных источ­ни­ков», в то вре­мя с.45 как для харак­те­ри­сти­ки их кон­цеп­ту­аль­но­го содер­жа­ния не нашлось опре­де­ле­ний, кро­ме «модер­ни­за­ции антич­но­го обще­ства»³⁴. Лишь в послед­нее вре­мя у нас сде­ла­ны пер­вые шаги в направ­ле­нии объ­ек­тив­ной оцен­ки все­мир­но при­знан­но­го сооте­че­ст­вен­ни­ка³⁵. Но необ­хо­ди­мо изда­ние на родине уче­но­го не толь­ко отдель­ных работ, тема­ти­ка кото­рых свя­за­на с исто­ри­ей Рос­сии, но и, в первую оче­редь, фун­да­мен­таль­ных трудов по исто­рии элли­низ­ма и Рим­ской импе­рии, состав­ля­ю­щих сла­ву выдаю­ще­го­ся исто­ри­ка XX сто­ле­тия. Не менее важ­но в долж­ной мере оце­нить его науч­ное наследие без оглядок на идео­ло­ги­че­ские штам­пы³⁶.

I век до н. э. М. И. Ростов­цев харак­те­ри­зо­вал как «пере­ход­ную эпо­ху, когда древ­ний город-государ­ство раз­ру­шал­ся и вырож­дал­ся в прав­ле­ние двух при­ви­ле­ги­ро­ван­ных клас­сов, сена­то­ров и всад­ни­ков; когда вырас­та­ла новая систе­ма монар­хии». Посколь­ку обра­зо­ва­лось «миро­вое государ­ство», то «на место кон­цеп­ции сооб­ще­ства сво­бод­ных и неза­ви­си­мых государств…, кото­рая лежа­ла в осно­ве рим­ской кон­сти­ту­ции IV и III вв. до н. э., посте­пен­но при­хо­ди­ло древ­не­во­сточ­ное пони­ма­ние еди­но­го миро­во­го государ­ства, обла­дав­ше­го уни­фи­ци­ро­ван­ной куль­ту­рой и управ­ляв­ше­го­ся одним чело­ве­ком³⁷. Одна­ко воен­ный дес­по­тизм, кото­рый бы ниве­ли­ро­вал рим­ское граж­дан­ство со всем насе­ле­ни­ем импе­рии, был непри­ем­лем для все­го граж­дан­ско­го насе­ле­ния Ита­лии, не гово­ря уже с.46 о сена­те. Это было при­чи­ной гибе­ли Юлия Цеза­ря и пора­же­ния Анто­ния. В сво­ей под­держ­ке нацио­наль­но­го само­со­зна­ния Ита­лии Окта­виан руко­вод­ст­во­вал­ся не толь­ко рас­че­том: «Без сомне­ния, он сам верил, что обще­ст­вен­ное мне­ние пра­во, что Рим не мертв, и что сам он при­зван вос­ста­но­вить древ­нюю сла­ву». На усло­вии сохра­не­ния сво­его при­ви­ле­ги­ро­ван­но­го поло­же­ния «Ита­лия гото­ва была при­нять и под­дер­жать воен­но­го пра­ви­те­ля, кото­рый был почти авто­кра­то­ром»³⁸. Начи­ная с 27 года посте­пен­но было созда­но новое устрой­ство импе­рии. В дея­тель­но­сти Авгу­ста не было ниче­го рево­лю­ци­он­но­го: его заслу­га заклю­ча­лась лишь в искус­ном соче­та­нии осно­ва­ний, уже изо­бре­тен­ных пред­ше­ст­вен­ни­ка­ми: Сул­лой, Пом­пе­ем и Цеза­рем³⁹.

Ростов­цев отка­зы­вал­ся дать одно­знач­ное опре­де­ле­ние резуль­та­там дея­тель­но­сти Авгу­ста: была ли это монар­хия, диар­хия или вос­ста­нов­лен­ная древ­няя рес­пуб­ли­ка: «В тече­ние про­шед­ших пяти­де­ся­ти лет этот тер­ми­но­ло­ги­че­ский вопрос деба­ти­ру­ет­ся иссле­до­ва­те­ля­ми, но деба­ты ока­зы­ва­ют­ся совер­шен­но бес­плод­ны­ми». Глав­ной зада­чей Авгу­ста было сти­ра­ние гра­ниц меж­ду эти­ми кон­цеп­ци­я­ми, «а поэто­му создан­ная им кон­сти­ту­ция, хотя может быть опи­са­на, не может быть пол­но­стью опре­де­ле­на посред­ст­вом един­ст­вен­но­го сло­ва или крат­кой фор­му­лы. Сам он хотел, чтобы его счи­та­ли вос­ста­но­ви­те­лем древ­ней кон­сти­ту­ции»⁴⁰. Тацит, дру­гие древ­ние, как и совре­мен­ные, исто­ри­ки, упро­ща­ли вопрос, заяв­ляя, что Август создал монар­хию. «Оба взгляда оши­боч­ны. Невоз­мож­но све­сти тип кон­сти­ту­ции, создан­ной Авгу­стом, к еди­ной про­стой фор­му­ле. Это было бы иска­же­ни­ем ее дей­ст­ви­тель­ной при­ро­ды, кото­рая исто­ри­че­ски вырос­ла из раз­лич­ных эле­мен­тов»⁴¹.

Гово­ря об истин­ном поло­же­нии вещей, Ростов­цев при­зна­вал, что «к кон­цу сво­ей жиз­ни и карье­ры Август в сущ­но­сти был пра­ви­те­лем Рим­ской импе­рии»⁴². Дву­мя важ­ней­ши­ми опо­ра­ми вла­сти были нахо­див­ши­е­ся в его рас­по­ря­же­нии армия и финан­сы. «Важ­ным с.47 допол­не­ни­ем к это­му была все­об­щая удо­вле­тво­рен­ность резуль­та­та­ми уста­нов­лен­но­го им поряд­ка»⁴³.

С кон­сти­ту­ци­он­ных пози­ций Август «был вто­рым Пом­пе­ем: он был тем, кем хотел быть Пом­пей»⁴⁴. И далее: «С пози­ций зако­на государ­ство управ­ля­лось, как в древ­но­сти, сена­том, за исклю­че­ни­ем импе­ра­тор­ских про­вин­ций, кото­рые сам же сенат пере­дал Авгу­сту», наряду с неко­то­ры­ми дру­ги­ми государ­ст­вен­ны­ми сфе­ра­ми. «Фак­ти­че­ски Август, а не сенат и народ­ное собра­ние, пра­вил государ­ст­вом, одна­ко сенат и народ­ное собра­ние, без вся­ко­го види­мо­го дав­ле­ния Авгу­ста, были соглас­ны с таким поряд­ком»⁴⁵.

Ска­зан­ное не остав­ля­ет сомне­ния, что при извест­ной модер­ни­за­ции, обу­слов­лен­ной состо­я­ни­ем нау­ки, поли­ти­че­ски­ми усло­ви­я­ми и обсто­я­тель­ства­ми его жиз­ни, Ростов­цев сде­лал важ­ный шаг впе­ред, поста­вив в центр рас­смот­ре­ния соци­аль­но-эко­но­ми­че­ские⁴⁶ и неко­то­рые идео­ло­ги­че­ские аспек­ты прин­ци­па­та; это поз­во­ля­ет счи­тать его одним из осно­ва­те­лей совре­мен­ной исто­рио­гра­фии Ран­ней Импе­рии.

Про­гресс в иссле­до­ва­нии прин­ци­па­та был свя­зан с ростом обще­ст­вен­но­го инте­ре­са к эпо­хе «цеза­риз­ма», выяв­ле­ни­ем и акту­а­ли­за­ци­ей неко­то­рых аспек­тов (напри­мер, эко­но­ми­че­ско­го, соци­аль­но­го и «клас­со­во­го»), откры­ти­ем над­пи­сей, папи­ру­сов и др. свиде­тельств, а так­же с новы­ми про­чте­ни­я­ми лите­ра­тур­ных источ­ни­ков. Харак­тер­на исто­рия изу­че­ния зна­ме­ни­тых «Дея­ний боже­ст­вен­но­го с.48 Авгу­ста», извест­ных еще с сер. XVI века, но, несмот­ря на мно­го­чис­лен­ные изда­ния и иссле­до­ва­ния, заслу­жен­но про­дол­жав­ших при­ко­вы­вать к себе вни­ма­ние⁴⁷. В 1914 г. в Антио­хии были най­де­ны фраг­мен­ты «Дея­ний», кото­рые поз­во­ли­ли наи­бо­лее пол­но и точ­но рекон­струи­ро­вать текст. Эту воз­мож­ность реа­ли­зо­ва­ли В. Рам­зей и А. Пре­мер­штейн⁴⁸. Осо­бое зна­че­ние име­ло новое про­чте­ние извест­ной 34 гла­вы, где вме­сто момм­зе­нов­ско­го dig­ni­ta­te ока­за­лось пра­виль­ным auc­to­ri­ta­te: «Post id tem­pus auc­to­ri­ta­te om­ni­bus praes­ti­ti, po­tes­ta­tis autem ni­hi­lo ampli­us ha­bui quam ce­te­ri qui mi­hi quo­que in ma­gistra­tu con­le­gae fue­runt». Хотя и ранее это­му тер­ми­ну уде­ля­лось вни­ма­ние, но лишь после новой пуб­ли­ка­ции роль auc­to­ri­tas, кото­рая, по мне­нию само­го Авгу­ста, воз­вы­ша­ла его над все­ми кол­ле­га­ми по маги­ст­ра­ту­рам, при­влек­ла к себе долж­ное вни­ма­ние иссле­до­ва­те­лей, поро­див целое направ­ле­ние в лите­ра­ту­ре по прин­ци­па­ту.

Зна­чи­тель­ным собы­ти­ем было появ­ле­ние в 1937 г. труда А. фон Пре­мер­штей­на «Ста­нов­ле­ние и сущ­ность прин­ци­па­та»⁴⁹. Основ­ное вни­ма­ние автор уде­лил не юриди­че­ским, а фило­соф­ским, пси­хо­ло­ги­че­ским и социо­ло­ги­че­ским осно­вам прин­ци­па­та. Пово­рот­ным момен­том в уста­нов­ле­нии вла­сти Окта­ви­а­на Пре­мер­штейн счи­тал 32 год, когда жите­ли Ита­лии и ряда запад­ных про­вин­ций при­нес­ли ему при­ся­гу на вер­ность (см. RGDA 25). С это­го вре­ме­ни Окта­виан высту­пил в роли их покро­ви­те­ля, опи­ра­ясь на тра­ди­ци­он­ные отно­ше­ния патро­на­та-кли­ен­те­лы. Позд­нее такую клят­ву при­нес­ли и жите­ли восточ­ных про­вин­ций, а в даль­ней­шем этот риту­ал испол­нял­ся с.49 при вступ­ле­нии на пре­стол всех импе­ра­то­ров. В 27 году Август полу­чил, соглас­но Дио­ну Кас­сию, осо­бые пол­но­мо­чия: «προσ­τα­σία τῶν κοινῶν», кото­рые Пре­мер­штейн пере­вел как «cu­ra et tu­te­la rei pub­li­cae uni­ver­sae» («Забота и попе­че­ние в отно­ше­нии всех государ­ст­вен­ных дел»)⁵⁰. Это­му соот­вет­ст­во­ва­ла и вели­чай­шая auc­to­ri­tas Авгу­ста, кото­рую Пре­мер­штейн счи­тал одной из пра­во­вых основ вла­сти, пре­до­став­лен­ных ему сена­том наряду с cu­ra et tu­te­la. При всем том, что поло­же­ние о пра­во­вой при­ро­де auc­to­ri­tas вызва­ло и вызы­ва­ет серь­ез­ные воз­ра­же­ния, а так­же имея в виду доволь­но узкое пони­ма­ние «социо­ло­ги­че­ских» основ прин­ци­па­та, рас­смат­ри­вае­мая работ ока­за­ла силь­ное вли­я­ние на даль­ней­шее изу­че­ние гене­зи­са и сущ­но­сти ново­го режи­ма.

Гово­ря о появ­ле­нии новых направ­ле­ний изу­че­ния прин­ци­па­та, нель­зя не обра­тить вни­ма­ние на их обу­слов­лен­ность соци­аль­ны­ми усло­ви­я­ми и духов­ной атмо­сфе­рой нача­ла XX века, в кото­рой они воз­ник­ли и полу­чи­ли раз­ви­тие. В 20—30-е годы ста­ла осо­бен­но ощу­ти­мой поли­ти­че­ская роль мас­со­вых форм поведе­ния, ирра­цио­наль­ных про­яв­ле­ний обще­ст­вен­ной пси­хи­ки. Вме­сте с кру­ше­ни­ем в стра­нах Евро­пы тра­ди­ци­он­ных демо­кра­ти­че­ских струк­тур руши­лись пред­став­ле­ния неко­то­рых уче­ных о доми­ни­ру­ю­щей роли пра­во­вых норм и рацио­наль­ных фак­то­ров в исто­рии. Сму­ты граж­дан­ских войн в Риме и вырос­ший непо­нят­но каким обра­зом на их пеп­ле и кро­ви прин­ци­пат с его «двой­ным дном» дава­ли бога­тую пищу для срав­не­ний и ана­ло­гий, не все­гда науч­ных, а порой откро­вен­но спе­ку­ля­тив­ных. Миро­вая вой­на, рево­лю­ции, эко­но­ми­че­ский и поли­ти­че­ский кри­зис в стра­нах Евро­пы, воз­ник­но­ве­ние и рас­пол­за­ние фашиз­ма, все это побуж­да­ло к пере­оцен­ке роли таких фак­то­ров исто­ри­че­ско­го про­цес­са, как сво­бо­да и тота­ли­та­ризм, пра­во и гру­бая сила, устой­чи­вость тра­ди­ций и назрев­шая потреб­ность в пре­об­ра­зо­ва­ни­ях и т. д.

с.50 Ука­зан­ная потреб­ность в пере­осмыс­ле­нии исто­ри­че­ско­го опы­та по-раз­но­му реа­ли­зо­вы­ва­лась в нацио­наль­ных исто­рио­гра­фи­ях, фор­ми­ро­вав­ших­ся в усло­ви­ях нацио­нал-соци­а­лист­ских и бур­жу­аз­но-демо­кра­ти­че­ских режи­мов. В ряде италь­ян­ских и немец­ких работ Окта­виан-Август пред­став­лял­ся вождем пар­тии («капо») и гени­аль­ным твор­цом соци­аль­но­го мира — пред­ше­ст­вен­ни­ком Мус­со­ли­ни и Гит­ле­ра⁵¹. В ситу­а­ции мас­со­во­го пси­хо­за, разду­вав­ше­го­ся изощ­рен­ным про­па­ган­дист­ским аппа­ра­том, уда­ва­лось, и доволь­но успеш­но, экс­плу­а­ти­ро­вать исто­ри­че­ские мифы, свя­зан­ные в част­но­сти, с апел­ля­ци­ей к вели­ко­му про­шло­му Рима, и в осо­бен­но­сти к собы­ти­ям, свя­зан­ным с име­на­ми Юлия Цеза­ря и Авгу­ста⁵². В Ита­лии в 1937/38 гг. с осо­бой пом­пой празд­но­ва­лось двух­ты­ся­че­ле­тие со дня рож­де­ния Авгу­ста, кото­рый пре­воз­но­сил­ся раз­лич­ны­ми сред­ства­ми фашист­ской про­па­ган­ды в каче­стве осно­ва­те­ля вели­кой про­цве­таю­щей импе­рии с Ита­ли­ей во гла­ве. Мас­штаб­ные архео­ло­ги­че­ские и стро­и­тель­ные работы (в ходе кото­рых были уни­что­же­ны цен­ней­шие памят­ни­ки, ока­зав­ши­е­ся ненуж­ны­ми твор­цам «новой Ита­лии»), гран­ди­оз­ная выстав­ка древ­но­стей в спе­ци­аль­ном музее «Рим­ской циви­ли­за­ции» и дру­гие про­па­ган­дист­ские акты долж­ны были свя­зать в мас­со­вом созна­нии древ­ность и совре­мен­ность, ассо­ции­ро­вав их с обра­за­ми Авгу­ста и Мус­со­ли­ни⁵³. В подоб­ном кон­тек­сте понят­но осо­бое вни­ма­ние к «некон­сти­ту­ци­он­ным» аспек­там прин­ци­па­та. Иллю­ст­ра­ци­ей может слу­жить ста­тья извест­но­го италь­ян­ско­го исто­ри­ка Де Фран­чи­ши, поме­щен­ная в спе­ци­аль­ном с.51 юби­лей­ном сбор­ни­ке; ее важ­ней­шие поло­же­ния были раз­ви­ты в дру­гой рабо­те того же авто­ра, вышед­шей несколь­ко лет спу­стя. В этих пуб­ли­ка­ци­ях Де Фран­чи­ши, при­да­вая осо­бое зна­че­ние auc­to­ri­tas и рели­ги­оз­ной ауре, окру­жав­шей прин­цеп­са, утвер­ждал, что имен­но cu­ra et tu­te­la если и не созда­ли монар­хию, то уж, во вся­ком слу­чае, были непре­мен­ным усло­ви­ем ее воз­ник­но­ве­ния⁵⁴.

Не хоте­лось бы слиш­ком упро­щать кар­ти­ну: не все исто­ри­ки фашист­ской Ита­лии и нацио­нал-соци­а­лист­ской Гер­ма­нии были убеж­ден­ны­ми сто­рон­ни­ка­ми и фана­тич­ны­ми идео­ло­га­ми уста­но­вив­ших­ся тота­ли­тар­ных режи­мов. Наряду с тако­вы­ми, напри­мер Г. Бер­ве и В. Вебе­ром, авто­ра­ми книг «Импе­ра­тор Август» (1934) и «Прин­цепс» (1936)⁵⁵, были уче­ные, кото­рые если и не ока­за­лись в анти­фа­шист­ском лаге­ре, то по край­ней мере пыта­лись сохра­нить ака­де­ми­че­ские тра­ди­ции (как, напри­мер, А. фон Пре­мер­штейн), а то и выра­зить свои смя­те­ние и скеп­ти­цизм, роб­ко про­гляды­ваю­щий меж­ду строк сочи­не­ний о поли­ти­ке и идео­ло­гии ран­не­им­пе­ра­тор­ско­го Рима. Бла­го­да­ря тому, что анти­ко­веде­ние счи­та­лось необ­хо­ди­мой частью про­па­ган­дист­ско­го анту­ра­жа, зани­мав­шая ранее пере­до­вые пози­ции гер­ман­ская рома­ни­сти­ка смог­ла хоть как-то выжить. Сле­ду­ет заме­тить, что неко­то­рые из работ по прин­ци­па­ту, опуб­ли­ко­ван­ные в то вре­мя в Гер­ма­нии и Ита­лии, до сих пор цити­ру­ют­ся в трудах, выхо­дя­щих на Запа­де, где пред­при­ни­ма­ют­ся серь­ез­ные попыт­ки с.52 оце­нить их науч­ное зна­че­ние и поли­ти­че­ские пози­ции⁵⁶.

На фоне завла­дев­ших Евро­пой фашиз­ма и тота­ли­та­риз­ма ряд аспек­тов исто­рии прин­ци­па­та, скры­тых чере­дой веков, начал высве­чи­вать­ся совер­шен­но новы­ми гра­ня­ми. В част­но­сти, непра­во­вые осно­вы вла­сти рим­ских импе­ра­то­ров, гипер­тро­фи­ро­ван­но выпя­чи­вав­ши­е­ся про­фа­шист­ски­ми идео­ло­га­ми, ока­за­лись так­же в цен­тре вни­ма­ния исто­ри­ков либе­раль­но­го тол­ка. Важ­ное место зани­ма­ли здесь работы одно­го из тон­ких зна­то­ков прин­ци­па­та, фран­цу­за Ж. Гаже. Он исхо­дил из того, что юриди­че­ские пол­но­мо­чия прин­цеп­са недо­ста­точ­ны для объ­яс­не­ния той прак­ти­че­ски неогра­ни­чен­ной вла­сти, кото­рой он обла­дал. Такая нере­гла­мен­ти­ро­ван­ность была свя­за­на с ее рели­ги­оз­но-мисти­че­ским оформ­ле­ни­ем. Свя­щен­ная непри­кос­но­вен­ность три­бун­ской вла­сти, боже­ст­вен­ность три­ум­фа­то­ра, гений импе­ра­то­ра и дру­гие идеи и пред­став­ле­ния, сфор­ми­ро­вав­ши­е­ся к тому вре­ме­ни на рим­ской поч­ве не без вли­я­ния элли­низ­ма, соот­вет­ст­во­ва­ли соци­аль­но-поли­ти­че­ской необ­хо­ди­мо­сти в силь­ной вла­сти, спо­соб­ст­вуя «вели­кой монар­хи­че­ской рево­лю­ции»⁵⁷.

с.53

Осо­бое зна­че­ние име­ют работы Рональ­да Сай­ма, в первую оче­редь опуб­ли­ко­ван­ная в 1939 г. «Рим­ская рево­лю­ция». Один из созда­те­лей про­со­по­гра­фи­че­ско­го мето­да, Сайм в десят­ках книг и ста­тей пред­ста­вил исто­рию послед­них деся­ти­ле­тий Рес­пуб­ли­ки и нача­ла Импе­рии как «исто­рию пра­вя­ще­го клас­са»⁵⁸. Вслед за Ф. Мюн­це­ром, пока­зав­шим роль рим­ских ари­сто­кра­ти­че­ских пар­тий⁵⁹, и М. Гель­це­ром, кото­рый обра­тил осо­бое вни­ма­ние на про­цесс транс­фор­ма­ции рим­ско­го ноби­ли­те­та⁶⁰, — Сайм создал новую кон­цеп­цию пере­лом­но­го пери­о­да рим­ской исто­рии. Изу­чая эво­лю­цию лич­но­стей, фами­лий, «пар­тий», исто­рик пока­зал обу­слов­лен­ность поли­ти­ки тра­ди­ци­я­ми, свя­зя­ми, а в конеч­ном сче­те — инте­ре­са­ми пра­вя­ще­го клас­са и груп­пи­ро­вок, его состав­ляв­ших.

В отли­чие от Юлия Цеза­ря, кото­рый был «в боль­шей сте­пе­ни рим­ля­нин, чем обыч­но счи­та­ют», Окта­виан ква­ли­фи­ци­ро­вал­ся Сай­мом как «рево­лю­ци­он­ный вождь». В каче­стве рево­лю­ци­он­ных мер Сайм назвал про­скрип­ции и пере­дел земель ита­лий­ских горо­дов. Уста­нов­ле­ние прин­ци­па­та было при­хо­дом к вла­сти «пар­тии» Окта­ви­а­на, соста­вив­шей осно­ву новой оли­гар­хии. Но одер­жав верх в каче­стве вождя, за кото­рым шла ита­лий­ская знать, Август стре­мил­ся к ком­про­мис­су со ста­рой ари­сто­кра­ти­ей. Впро­чем, это не спас­ло ноби­ли­тет от мед­лен­но­го выми­ра­ния в пер­вое сто­ле­тие прин­ци­па­та. Сме­на пра­вя­ще­го клас­са и была основ­ным содер­жа­ни­ем рим­ской рево­лю­ции. «Рево­лю­ция в Риме дей­ст­во­ва­ла в две ста­дии, одна вне­зап­ная, дру­гая — мед­лен­ная. Пер­вый акт уни­что­жил Рес­пуб­ли­ку в граж­дан­ской войне, вто­рой свел на нет сво­бо­ду и ари­сто­кра­тию в годы мира. Сал­лю­стий — дитя одной эпо­хи, Тацит — дру­гой»⁶¹.

с.54 «Рим­ская рево­лю­ция» была реак­ци­ей на поли­ти­че­ские собы­тия в Евро­пе пер­вых деся­ти­ле­тий XX в. Оче­вид­на ее направ­лен­ность на раз­об­ла­че­ние италь­ян­ско­го фашиз­ма с его пом­пез­ны­ми спе­ку­ля­ци­я­ми по пово­ду Авгу­ста, а так­же про­тив дру­гих соци­ал-дема­го­ги­че­ских режи­мов⁶². Не слу­чай­но Сайм уде­лил боль­шое вни­ма­ние Авгу­сто­вой про­па­ган­де, кото­рой при­да­вал под­час решаю­щее зна­че­ние⁶³. Рас­кры­тие дву­смыс­лен­но­сти поли­ти­че­ских тер­ми­нов, лжи­во­сти лозун­гов, сочув­ст­вие обидам ста­ро­го пра­вя­ще­го клас­са и показ тира­ни­че­ских извра­ще­ний — все это напол­ня­ло «Рим­скую рево­лю­цию» пафо­сом обли­че­ния тота­ли­та­риз­ма.

Несмот­ря на эле­мен­ты модер­ни­за­ции, но в зна­чи­тель­ной мере и бла­го­да­ря им, кни­га Сай­ма откры­ла новую стра­ни­цу в изу­че­нии пере­ход­ной эпо­хи рим­ской исто­рии. Раз­ра­ботан­ный в ней под­ход и мето­ды иссле­до­ва­ния полу­чи­ли раз­ви­тие в после­дую­щих мно­го­чис­лен­ных работах само­го Р. Сай­ма, осо­бен­но моно­гра­фи­ях «Тацит»⁶⁴, с.55 «Исто­рия у Овидия»⁶⁵, «Авгу­сто­ва ари­сто­кра­тия»⁶⁶, в пуб­ли­ка­ци­ях его уче­ни­ков и после­до­ва­те­лей⁶⁷.

Для после­во­ен­ной исто­рио­гра­фии было харак­тер­но стрем­ле­ние более деталь­но иссле­до­вать и рацио­на­ли­сти­че­ски объ­яс­нить явле­ния, откры­тые в рим­ской древ­но­сти бла­го­да­ря бур­ным собы­ти­ям послед­них деся­ти­ле­тий евро­пей­ской исто­рии. Вни­ма­ние уче­ных все более пере­ме­ща­лось с кон­сти­ту­ци­он­но­го, лега­лист­ко­го уров­ня на социо­ло­ги­че­ский в самом широ­ком смыс­ле сло­ва, начи­ная с изу­че­ния соци­аль­ных основ прин­ци­па­та и его идео­ло­гии и закан­чи­вая поли­то­ло­ги­че­ски­ми, соци­аль­но-пси­хо­ло­ги­че­ски­ми и куль­ту­ро­ло­ги­че­ски­ми аспек­та­ми эво­лю­ции режи­ма. Изме­не­ние фоку­са инте­ре­сов ска­за­лось даже в тех работах, кото­рые по неко­то­рым фор­маль­ным при­зна­кам мож­но отне­сти к исто­ри­ко-юриди­че­ским.

Ранее гово­ри­лось о воз­рос­шем вни­ма­нии исто­ри­ков к поня­тию auc­to­ri­tas. В опуб­ли­ко­ван­ных вско­ре после вой­ны иссле­до­ва­ни­ях бри­тан­ский исто­рик М. Грант и фран­цуз А. Магде­лен попы­та­лись воз­ве­сти auc­to­ri­tas в ранг важ­ней­шей осно­вы вла­сти, в сущ­но­сти, ста­вя ее на место im­pe­rium и po­tes­tas Т. Момм­зе­на. М. Грант с.56 систе­ма­ти­зи­ро­вал сот­ни выпус­ков мед­ных монет, отче­ка­нен­ных на Восто­ке с 49 г. до н. э. до 14 г. н. э. Выде­лив те из них, кото­рые име­ли на ревер­се «CA», допол­нен­ное как Cae­sa­ris auc­to­ri­tas, Грант отнес их ко вре­ме­ни извест­но­го «уре­гу­ли­ро­ва­ния» 27 г. до н. э. Он дока­зы­вал, что со вре­ме­нем auc­to­ri­tas prin­ci­pis заме­ни­ла im­pe­rium mai­us как осно­ву вла­сти. В отли­чие от А. Пре­мер­штей­на, Грант пони­мал auc­to­ri­tas как лич­ную нефор­маль­ную власть, уси­ли­вав­шую кон­сти­ту­ци­он­ные пол­но­мо­чия и являв­шу­ю­ся доста­точ­ным осно­ва­ни­ем для любых меро­при­я­тий, вклю­чая вывод коло­ний⁶⁸.

Мысль о веду­щей роли auc­to­ri­tas в ста­нов­ле­нии кон­цеп­ции вла­сти прин­цеп­са осо­бен­но убеди­тель­но рас­смат­ри­ва­ет­ся и обос­но­вы­ва­ет­ся в рабо­те А. Магде­ле­на. Автор стре­мил­ся рас­крыть рим­ское пони­ма­ние кате­го­рии путем ана­ли­за ее трак­тов­ки во всем кор­пу­се сочи­не­ний Цице­ро­на в срав­не­нии с исполь­зо­ва­ни­ем auc­to­ri­tas в «Дея­ни­ях». Магде­лен пока­зал, что про­ти­во­по­став­ле­ние auc­to­ri­tas — po­tes­tas в RGDA 34 — не спе­ку­ля­ция Авгу­ста, кото­рый и в самом деле вос­ста­но­вил рес­пуб­ли­ку. По мне­нию авто­ра, поле­ми­зи­ро­вав­ше­го с италь­ян­ски­ми и немец­ки­ми исто­ри­ка­ми, во вре­ме­на Цице­ро­на и даже в пер­вые деся­ти­ле­тия Импе­рии auc­to­ri­tas не была осно­вой тота­ли­тар­ной монар­хии, а слу­жи­ла для выра­же­ния лич­ных заслуг и пре­сти­жа в тра­ди­ци­ях рес­пуб­ли­кан­ской систе­мы цен­но­стей. Одна­ко осно­ван­ный на ней прин­ци­пат не являл­ся маги­ст­ра­ту­рой (как пола­гал Т. Момм­зен). Лишь посте­пен­но auc­to­ri­tas пре­вра­ща­лась из пре­иму­ще­ст­вен­но мораль­но­го осно­ва­ния вла­сти прин­цеп­са в явле­ние государ­ст­вен­но-пра­во­во­го поряд­ка⁶⁹.

Трак­тов­ка auc­to­ri­tas свя­за­на с про­бле­мой соот­но­ше­ния пра­во­вых и непра­во­вых основ вла­сти Авгу­ста, с одной сто­ро­ны, и с оцен­кой сущ­но­сти уста­нов­лен­но­го им режи­ма — с дру­гой. Иссле­до­ва­те­ли, не склон­ные пре­уве­ли­чи­вать зна­че­ние auc­to­ri­tas, под­чер­ки­ва­ли, в част­но­сти, в мно­го­чис­лен­ных откли­ках на работу с.57 М. Гран­та, зна­че­ние раз­лич­ных типов im­pe­rium⁷⁰, а так­же под­вер­га­ли сомне­нию тол­ко­ва­ние аббре­ви­а­ту­ры CA как Cae­sa­ris auc­to­ri­tas⁷¹. Под­чер­ки­вая зна­че­ние im­pe­rium, они акцен­ти­ро­ва­ли вни­ма­ние на сохра­не­нии пре­ем­ст­вен­но­сти пол­но­мо­чий прин­цеп­са с рес­пуб­ли­кан­ски­ми нор­ма­ми и государ­ст­вен­ны­ми инсти­ту­та­ми⁷². В про­ти­во­по­лож­ность им, дру­гая груп­па уче­ных в гораздо боль­шей мере склон­на рас­смат­ри­вать поло­же­ние Авгу­ста как монар­ха. К ним отно­сит­ся, в част­но­сти, автор цен­ной работы о про­ис­хож­де­нии прин­ци­па­та П. Гре­на­де. По его мне­нию, осно­вой auc­to­ri­tas и, со вре­ме­ни Авгу­ста, — важ­ной частью офи­ци­аль­ной трак­тов­ки вла­сти прин­цеп­са, было «все­об­щее согла­сие» — con­sen­sus uni­ver­so­rum — некая ано­ним­ная воля жите­лей Ита­лии и всей Импе­рии⁷³.

Иссле­до­ва­ния прин­ци­па­та Авгу­ста, появив­ши­е­ся в деся­ти­ле­тия миро­вых войн и поли­ти­че­ских потря­се­ний в Евро­пе, по-ново­му осве­ти­ли про­бле­му сущ­но­сти вла­сти, акцен­ти­ро­вав вни­ма­ние на раз­ли­чии пра­во­вых и непра­во­вых ее основ. Осо­бен­но важ­ным резуль­та­том было осо­зна­ние на антич­ном и совре­мен­ном опы­те того фак­та, с.58 что лозун­ги, выдви­гае­мые раз­лич­ны­ми груп­пи­ров­ка­ми, или «кон­сти­ту­ция» как фор­маль­но-пра­во­вое оформ­ле­ние государ­ст­вен­ной вла­сти сами по себе явля­ют­ся недо­ста­точ­ны­ми для опре­де­ле­ния каче­ст­вен­ной спе­ци­фи­ки поли­ти­че­ско­го режи­ма. В то же вре­мя ока­за­лись мало­про­дук­тив­ны попыт­ки жест­ко раз­гра­ни­чить и про­ти­во­по­ста­вить пра­во­вые и непра­во­вые осно­вы прин­ци­па­та. Все менее сто­рон­ни­ков нахо­дят про­дол­жаю­щи­е­ся попыт­ки под­ве­сти прин­ци­пат Авгу­ста под одну из государ­ст­вен­но-пра­во­вых дефи­ни­ций, «монар­хию» либо «рес­пуб­ли­ку». И даже те иссле­до­ва­те­ли, кото­рые пред­по­чи­та­ли не отка­зы­вать­ся от тра­ди­ци­он­ных под­хо­дов, ощу­ти­ли необ­хо­ди­мость во все боль­шей мере учи­ты­вать все пра­во­вые, идео­ло­ги­че­ские и пси­хо­ло­ги­че­ские фак­то­ры, обу­сло­вив­шие уни­каль­ность ново­го режи­ма.

Во вто­ром изда­нии извест­ной работы об Авгу­сто­вом прин­ци­па­те, вышед­шем в 1968 г. (спу­стя 35 лет после пер­во­го), М. Хэм­монд оста­вал­ся на преж­ней точ­ке зре­ния, что Август искрен­но хотел вос­ста­но­вить рес­пуб­ли­ку и его прак­ти­че­ские шаги были направ­ле­ны на дости­же­ние этой цели. Осно­ва­тель прин­ци­па­та мыс­лил себя пред­ста­ви­те­лем наро­да и сена­та, слу­гой, а не гос­по­ди­ном государ­ства. Одна­ко он потер­пел пора­же­ние, посколь­ку ни Рим, ни сенат не были спо­соб­ны осу­ществлять управ­ле­ние импе­ри­ей, и Авгу­ста влек­ли к авто­кра­тии не соб­ст­вен­ные амби­ции, а само­устра­не­ние от вла­сти воз­рож­ден­ных им рес­пуб­ли­кан­ских инсти­ту­тов⁷⁴. При­зна­вая, что его пони­ма­ние прин­ци­па­та было суще­ст­вен­но углуб­ле­но иссле­до­ва­ни­я­ми А. Пре­мер­штей­на, М. Гран­та, Р. Сай­ма и др., кото­рые рас­кры­ли зна­че­ние социо­ло­ги­че­ских и пси­хо­ло­ги­че­ских основ поли­ти­че­ской вла­сти, Хэм­монд наста­и­вал, что эти новые под­хо­ды ско­рее под­твер­ди­ли, чем заме­ни­ли кон­сти­ту­ци­он­ное тол­ко­ва­ние Т. Момм­зе­на, кото­ро­му автор сле­ду­ет в сво­ей кни­ге. Про­во­дя ана­ло­гию с новей­шей исто­ри­ей и резю­ми­руя поли­ти­че­ский опыт про­шед­ших деся­ти­ле­тий, Хэм­монд обра­тил вни­ма­ние на суще­ст­вен­ные раз­ли­чия меж­ду таки­ми фор­ма­ми прав­ле­ния, как дик­та­ту­ры Мус­со­ли­ни, Гит­ле­ра, с.59 Фран­ко, — с одной сто­ро­ны, и кон­сти­ту­ци­он­ные пра­ви­тель­ства вро­де Чер­чил­ля или Рузвель­та — с дру­гой; вто­рые обла­да­ли таким же «вли­я­ни­ем», как дик­та­то­ры, но пра­ви­ли в согла­сии с суще­ст­ву­ю­щи­ми кон­сти­ту­ци­я­ми; сред­нее поло­же­ние меж­ду ними зани­ма­ли совре­мен­ные «прин­цеп­сы» — Сала­зар и Де Голль. Оце­ни­вая с этих пози­ций дина­сти­че­скую поли­ти­ку Авгу­ста и дру­гие монар­хи­че­ские чер­ты прин­ци­па­та, Хэм­монд объ­яс­нял их преж­де все­го жела­ни­ем осно­ва­те­ля режи­ма «убедить­ся, что вос­ста­нов­лен­ная рес­пуб­ли­ка пере­жи­вет его», и уста­но­вить проч­ный баланс сил⁷⁵.

Осо­бое вни­ма­ние в 60-е годы Хэм­монд уде­лил вопро­су об «искрен­но­сти» Авгу­ста, чему посвя­тил спе­ци­аль­ную ста­тью⁷⁶. В соот­вет­ст­вии со сво­и­ми мето­до­ло­ги­че­ски­ми уста­нов­ка­ми автор при­знал, что искрен­ность Авгу­ста явля­ет­ся пред­ме­том не толь­ко (и не столь­ко) науч­но­го ана­ли­за, но и (сколь­ко) инту­и­ции и веры, так как исто­ри­че­ское зна­ние вооб­ще не огра­ни­чи­ва­ет­ся резуль­та­та­ми чисто логи­че­ских и коли­че­ст­вен­ных иссле­до­ва­ний⁷⁷. Свою систе­му дока­за­тельств Хэм­монд начал с ана­ли­за сооб­ще­ний антич­ных авто­ров. При этом в скеп­ти­че­ских оцен­ках Таци­та, Све­то­ния и Дио­на Кас­сия он усмот­рел вли­я­ние враж­деб­ной прин­ци­па­ту сенат­ской тра­ди­ции, а в вос­тор­жен­ных отзы­вах совре­мен­ни­ков, в первую оче­редь Гора­ция и Вер­ги­лия, искрен­ние чув­ства пре­дан­но­сти и вос­хи­ще­ния⁷⁸.

Хэм­монд пока­зы­вал, что поли­ти­ка Авгу­ста в раз­лич­ных обла­стях поли­ти­ки: воен­ной, соци­аль­ной, рели­ги­оз­ной и др., — соот­вет­ст­во­ва­ла идео­ло­гии «вос­ста­нов­лен­ной рес­пуб­ли­ки»: «Если он был искре­нен в воз­рож­де­нии рим­ских соци­аль­ных и рели­ги­оз­ных цен­но­стей, есте­ствен­но при­нять рав­ную искрен­ность в вос­ста­нов­ле­нии поли­ти­че­ских форм рес­пуб­ли­ки»⁷⁹. Обра­ща­ет вни­ма­ние, что Хэм­монд опе­ри­ро­вал аргу­мен­та­ми ско­рее не фак­то­ло­ги­че­ско­го (и даже не логи­че­ско­го), — но ассо­ци­а­тив­но­го, мораль­но­го, инту­и­тив­но­го ряда. Тако­го рода рас­суж­де­ния луч­ше все­го с.60 про­ил­лю­ст­ри­ро­вать несколь­ки­ми цита­та­ми: «Сле­ду­ет пред­по­ло­жить, что лич­ность, так силь­но и поло­жи­тель­но повли­яв­шая на свое и буду­щее вре­мя, долж­на была ока­зать­ся искрен­ной»⁸⁰. «Высо­кие лите­ра­тур­ные и худо­же­ст­вен­ные дости­же­ния пери­о­да, замы­каю­ще­го­ся на Авгу­сте, отра­жа­ют силь­ное убеж­де­ние не толь­ко в его вели­чии, но так­же искрен­но­сти»⁸¹. «…Окон­ча­тель­ный ответ о при­ро­де прин­ци­па­та не может быть достиг­нут лишь в поня­ти­ях иссле­до­ва­тель­ско­го ана­ли­за источ­ни­ков. Он дол­жен быть широ­ко обос­но­ван общим суж­де­ни­ем отно­си­тель­но вкла­да само­го Авгу­ста в выс­шие дости­же­ния сво­его века»⁸².

Цен­траль­ный, по Хэм­мон­ду, вопрос заклю­ча­ет­ся в том, счи­тал ли себя монар­хом сам Август; мыс­лил он себя «гос­по­ди­ном или слу­гой сена­та и рим­ско­го наро­да». Вер­ный себе, автор отве­ча­ет, руко­вод­ст­ву­ясь преж­де все­го сво­ей инту­и­ци­ей, неко­то­ры­ми апри­ор­ны­ми допу­ще­ни­я­ми и «здра­вым смыс­лом»: «Впе­чат­ле­ние, про­из­веден­ное Авгу­стом на его совре­мен­ни­ков, его оче­вид­ная искрен­ность в соци­аль­ных и рели­ги­оз­ных про­грам­мах дела­ют неправ­до­по­доб­ной его лжи­вость в опи­са­нии соб­ст­вен­ной роли в государ­стве»⁸³. При всей при­вле­ка­тель­но­сти подоб­ных рас­суж­де­ний труд­но ска­зать, чего в них боль­ше, искрен­но­сти объ­ек­та иссле­до­ва­ния или про­стоты авто­ра. Изло­жен­ный ход мыс­лей, есте­ствен­но, при­во­дит М. Хэм­мон­да к выво­ду, что сво­им цен­траль­ным зна­че­ни­ем в куль­ту­ре и обще­стве Август был обя­зан тому, что «искрен­но при­нял роль руко­во­ди­те­ля, а не гос­по­ди­на государ­ства»⁸⁴.

с.61

Один из весь­ма вли­я­тель­ных и рас­про­стра­нен­ных в анти­ко­вед­че­ской лите­ра­ту­ре XX века под­хо­дов мож­но назвать «син­те­ти­че­ским», или «эклек­ти­че­ским». Вто­рой из тер­ми­нов не содер­жит оце­ноч­но­го эле­мен­та. Не вызы­ва­ет сомне­ния, что пред­став­лен­ное, к при­ме­ру, в таком авто­ри­тет­ном изда­нии, как «Кэм­бридж­ская древ­няя исто­рия», мно­го­об­ра­зие мне­ний и кон­цеп­ций нисколь­ко не вредит высо­ко­му науч­но­му уров­ню, содей­ст­вуя, напро­тив, осо­зна­нию чита­те­лем всей слож­но­сти про­бле­ма­ти­ки и пре­до­став­ляя ему судить об убеди­тель­но­сти пред­ла­гае­мых реше­ний⁸⁵. Ска­зан­ное в пол­ной мере отно­сит­ся к гран­ди­оз­но­му, не име­ю­ще­му ана­ло­гий ни в пред­ше­ст­ву­ю­щей лите­ра­ту­ре по прин­ци­па­ту, ни в дру­гих разде­лах анти­ко­веде­ния, тру­ду «Aufstieg und Nie­der­gand der Rö­mi­schen Welt», каж­дый из вышед­ших более чем трид­ца­ти огром­ных томов кото­ро­го состо­ит из цело­го ряда обзор­ных, про­блем­ных или моно­гра­фи­че­ских работ, посвя­щен­ных поли­ти­че­ским, государ­ст­вен­но-пра­во­вым, идео­ло­ги­че­ским и про­чим аспек­там исто­рии прин­ци­па­та⁸⁶. Подоб­ный «эклек­ти­че­ский» под­ход, но в гораздо мень­ших мас­шта­бах, пред­став­лен и в томах об Авгу­сте извест­ной серии «Wege der Forschung»⁸⁷, а так­же в ряде дру­гих ана­ло­гич­ных изда­ний⁸⁸. Для с.62 зна­ком­ства с «син­те­ти­че­ской» шко­лой изу­че­ния прин­ци­па­та мож­но оста­но­вить­ся на обзо­ре Л. Вик­кер­та в ука­зан­ном гран­ди­оз­ном изда­нии ANRW, кото­рый, в свою оче­редь, явля­ет­ся про­дол­же­ни­ем его же ста­тьи в авто­ри­тет­ней­шей «Энцик­ло­пе­дии Пау­ли — Вис­со­ва»⁸⁹.

Вик­керт рас­смат­ри­ва­ет прин­ци­пат как резуль­тат и про­цесс раз­ви­тия имма­нент­но при­су­щих рим­ско­му обще­ству (пра­во­вой систе­ме и поли­ти­че­ским тра­ди­ци­ям) эле­мен­тов, при­об­ре­тав­ших новые каче­ства в про­цес­се исто­ри­че­ской эво­лю­ции. В самом поня­тии «прин­ци­пат» выра­жа­лась искон­но рим­ская идея пер­вен­ства выдаю­щих­ся поли­ти­че­ских дея­те­лей, хоро­шо извест­ная в эпо­ху Рес­пуб­ли­ки. Пра­во­вая неопре­де­лен­ность поня­тия «прин­цепс» поз­во­ли­ла исполь­зо­вать его для обо­зна­че­ния уси­ли­вав­ше­го­ся монар­хи­че­ско­го поло­же­ния импе­ра­то­ра. Осо­бое место Вик­керт уде­лил эво­лю­ции идеи «сво­бод­ной рес­пуб­ли­ки» в идео­ло­гии прин­ци­па­та⁹⁰. Отме­чая ее трак­тов­ки в офи­ци­аль­ной идео­ло­гии и обще­ст­вен­ном мне­нии, автор обра­тил вни­ма­ние, что имен­но Цице­рон пер­вым пред­ста­вил Окта­ви­а­на в каче­стве «осво­бо­ди­те­ля рес­пуб­ли­ки» (Phil. III. 5). Посколь­ку эта мысль была поло­же­на в осно­ву офи­ци­аль­ной кон­цеп­ции прин­ци­па­та, «сво­бо­да» ока­за­лась одной из веду­щих идей в эпо­ху Импе­рии, одна­ко ее содер­жа­ние пре­тер­пе­ло каче­ст­вен­ные изме­не­ния. Каж­дый из импе­ра­то­ров стре­мил­ся пред­ста­вить себя, по край­ней мере в нача­ле сво­его прав­ле­ния, как op­ti­mus prin­ceps, кото­рый, в отли­чие от неко­то­рых пред­ше­ст­вен­ни­ков-тира­нов, «вер­нул сво­бо­ду рес­пуб­ли­ке»⁹¹. В пер­вые деся­ти­ле­тия прин­ци­па­та, когда в обще­ст­вен­ном мне­нии про­ис­хо­ди­ло болез­нен­ное осо­зна­ние про­ис­хо­див­ших изме­не­ний, в «рес­пуб­ли­кан­ски» настро­ен­ных кру­гах пра­вя­ще­го клас­са появи­лась мысль о несов­ме­сти­мо­сти «прин­ци­па­та» и «сво­бо­ды». Одна­ко боль­шин­ство при­ни­ма­ло офи­ци­аль­ную трак­тов­ку с.63 li­ber­tas как ста­биль­ное прав­ле­ние, почет­ное (пусть внешне) поло­же­ние сена­та и лич­ную без­опас­ность (se­cu­ri­tas)⁹².

Цен­ность работы Вик­кер­та заклю­ча­ет­ся не толь­ко в тща­тель­ном под­бо­ре источ­ни­ков и стрем­ле­нии учесть всю име­ю­щу­ю­ся лите­ра­ту­ру, но и в том, что прин­ци­пат рас­смат­ри­ва­ет­ся с раз­лич­ных точек зре­ния: поли­ти­че­ской и пра­во­вой, эко­но­ми­че­ской и социо­ло­ги­че­ской и др. Объ­ек­тив­но пред­став­ле­ны «рес­пуб­ли­кан­ские» и «монар­хи­че­ские» эле­мен­ты режи­ма. Эво­лю­ция прин­ци­па­та про­сле­же­на и посред­ст­вом ана­ли­за неко­то­рых клю­че­вых тер­ми­нов (prin­ceps, rex, ty­ran­nus, do­mi­nus), и при рас­смот­ре­нии идео­ло­ги­че­ско­го обос­но­ва­ния насле­до­ва­ния вла­сти. В то же вре­мя Вик­керт не избе­га­ет, на пер­вый взгляд, про­ти­во­ре­ча­щих друг дру­гу объ­яс­не­ний, осно­ван­ных на непред­взя­том уче­те исто­ри­че­ских свиде­тельств. К при­ме­ру, пере­да­ча вла­сти осу­ществля­лась на осно­ве, каза­лось бы, вза­и­мо­ис­клю­чаю­щих прин­ци­пов: дина­сти­че­ских тра­ди­ци­ях (в т. ч. беру­щих нача­ло в тра­ди­ци­ях рим­ско­го ноби­ли­те­та), но так­же заслуг выдаю­щих­ся лич­ных качеств пре­тен­ден­та (cle­men­tia, ius­ti­tia, aequi­tas etc.).

В заклю­че­ние Вик­керт рас­смат­ри­ва­ет пра­во­вые осно­вы режи­ма: от раз­лич­ных видов im­pe­rium — до поло­же­ния «prin­ceps le­gi­bus so­lu­tus». Auc­to­ri­tas, по мне­нию авто­ра, отра­жа­ла как пра­во­вые, так и непра­во­вые аспек­ты вла­сти прин­цеп­са. При кажу­щей­ся эклек­тич­но­сти, работы Вик­кер­та поль­зу­ют­ся авто­ри­те­том бла­го­да­ря объ­ек­тив­но­сти, взве­шен­но­сти оце­нок и систем­но­сти рас­смот­ре­ния фено­ме­на прин­ци­па­та; в то же вре­мя автор не пре­тен­ду­ет на исти­ну в послед­ней инстан­ции. Харак­тер­но, что в сво­их работах Л. Вик­керт отка­зы­ва­ет­ся от одно­знач­но­го выбо­ра меж­ду про­ти­во­по­лож­ны­ми оцен­ка­ми прин­ци­па­та как «рес­пуб­ли­ки» или «монар­хии», счи­тая, что совре­мен­ные государ­ст­вен­но-пра­во­вые поня­тия не соот­вет­ст­ву­ют спе­ци­фи­ке это­го фено­ме­на⁹³.

Отказ от одно­знач­ных опре­де­ле­ний прин­ци­па­та в совре­мен­ных поли­ти­ко-пра­во­вых тер­ми­нах вряд ли сле­ду­ет ква­ли­фи­ци­ро­вать как с.64 свиде­тель­ство неко­е­го «мето­до­ло­ги­че­ско­го тупи­ка»⁹⁴. Речь долж­на идти ско­рее об интен­сив­ных поис­ках, свиде­тель­ст­вом чему могут слу­жить как неко­то­рые коли­че­ст­вен­ные пока­за­те­ли⁹⁵, так и пре­одо­ле­ние вуль­га­ри­за­ции и упро­щен­че­ских под­хо­дов, исполь­зо­ва­ние нетра­ди­ци­он­ных мето­дов иссле­до­ва­ний и объ­яс­не­ний, введе­ние в науч­ный обо­рот новых и пере­осмыс­ле­ние дав­но извест­ных источ­ни­ков. Но преж­де, чем обра­тить­ся к совре­мен­ной авгу­сти­ане, сле­ду­ет про­следить весь­ма поучи­тель­ную исто­рию трак­тов­ки пер­во­го прин­ци­па­та в одной из нацио­наль­ных (если ее мож­но так назвать) исто­рио­гра­фий — совет­ской. Наряду с общи­ми тен­ден­ци­я­ми, она обна­ру­жи­ва­ет ряд весь­ма важ­ных осо­бен­но­стей, рас­смот­ре­ние кото­рых сде­ла­ет более объ­ем­ной пано­ра­му изу­че­ния пер­во­го прин­ци­па­та.

Необ­хо­ди­мость обра­тить осо­бое вни­ма­ние на совет­скую исто­рио­гра­фию Авгу­сто­ва прин­ци­па­та обу­слов­ле­на, кро­ме зна­чи­тель­но­сти для нас это­го пред­ме­та, его спе­ци­фи­кой. Неко­то­рая изо­ли­ро­ван­ность от миро­вой нау­ки соче­та­лась с идео­ло­ги­че­ским дав­ле­ни­ем с целью навя­зать анти­ко­ведам осо­бую про­бле­ма­ти­ку иссле­до­ва­ний и трак­тов­ку собы­тий. Соглас­но уче­нию о соци­аль­но-эко­но­ми­че­ских фор­ма­ци­ях, все про­ис­хо­див­шее в древ­нем мире сле­до­ва­ло объ­яс­нять раз­ви­ти­ем рабо­вла­дель­че­ско­го спо­со­ба про­из­вод­ства и борь­бой рабов с рабо­вла­дель­ца­ми. Для любо­го исто­ри­че­ско­го изда­ния были обя­за­тель­ны по край­ней мере риту­аль­ные ссыл­ки на клас­си­ков марк­сиз­ма-лени­низ­ма и кри­ти­ка «бур­жу­аз­ной» исто­рио­гра­фии. Если доба­вить сюда еще воин­ст­ву­ю­щий анти­ин­тел­лек­ту­а­лизм функ­ци­о­не­ров и чинов­ни­ков от идео­ло­гии, то поло­же­ние анти­ко­веде­ния в с.65 Совет­ском Сою­зе будет обри­со­ва­но хотя бы в неко­то­рых харак­тер­ных чер­тах⁹⁶. Тем более зна­чи­мы заслу­ги пле­яды совет­ских иссле­до­ва­те­лей антич­но­сти, по мере сво­их сил не толь­ко сохра­няв­ших луч­шие тра­ди­ции сво­ей нау­ки, но и доби­вав­ших­ся весь­ма зна­чи­тель­ных резуль­та­тов на целом ряде направ­ле­ний. Это отно­сит­ся и к изу­че­нию про­блем гене­зи­са прин­ци­па­та⁹⁷.

В осно­ву подав­ля­ю­ще­го чис­ла харак­те­ри­стик Авгу­сто­ва режи­ма была поло­же­на отнюдь не ори­ги­наль­ная мысль о «рес­пуб­ли­ка­низ­ме» как фор­ме, скры­вав­шей монар­хи­че­ское содер­жа­ние⁹⁸. Одна­ко в 30-е с.66 годы совет­ские исто­ри­ки ока­за­лись вынуж­де­ны «скре­стить» ее с пре­сло­ву­той кон­цеп­ци­ей «рево­лю­ции рабов», кото­рая дли­лась яко­бы со вто­рой пол. II в. до н. э. (сици­лий­ские вос­ста­ния) до паде­ния Рим­ской импе­рии в 476 г. Попу­т­но эта «рево­лю­ция» при­ве­ла и к кру­ше­нию Рес­пуб­ли­ки⁹⁹. Стрем­ле­ние втис­нуть всю рим­скую исто­рию в эту наду­ман­ную схе­му, при­спо­саб­ли­вав­шую антич­ность к совре­мен­ным идео­ло­ги­че­ским спе­ку­ля­ци­ям, во мно­гом опре­де­ли­ло трак­тов­ку уста­но­вив­ше­го­ся при Авгу­сте режи­ма.

Пер­вая попыт­ка постро­ить изло­же­ние всей рим­ской исто­рии в соот­вет­ст­вии с тео­ри­ей о «рево­лю­ции рабов», кото­рая «…лик­види­ро­ва­ла рабо­вла­дель­цев и отме­ни­ла рабо­вла­дель­че­скую фор­му экс­плуа­та­ции трудя­щих­ся», была осу­щест­вле­на С. И. Ковале­вым в 1936 г.¹⁰⁰ Импе­рия рас­смат­ри­ва­лась как «воен­ная дик­та­ту­ра», «дик­та­ту­ра воен­но­го вождя, опи­раю­ще­го­ся на армию», «дик­та­ту­ра рим­ских рабо­вла­дель­цев», уста­но­вив­ша­я­ся в «про­цес­се раз­ло­же­ния рабо­вла­дель­че­ско­го обще­ства», а важ­ней­шей пред­по­сыл­кой это­го были «раб­ские вос­ста­ния», «пер­вая рево­лю­ция рабов»¹⁰¹. «Борь­ба Окта­ви­а­на и Анто­ния, закон­чив­ша­я­ся в 30 г. гибе­лью послед­не­го, была толь­ко несу­ще­ст­вен­ным заклю­чи­тель­ным эпи­зо­дом. После это­го насту­па­ет пери­од отно­си­тель­ной ста­би­ли­за­ции, так как рабо­вла­дель­цам уда­лось раз­гро­мить рево­лю­цию…»¹⁰². Попу­т­но ука­зы­вая на дегра­да­цию «ста­рой вер­хуш­ки Ита­лии — ноби­ли­те­та и с.67 всад­ни­че­ства», или «ста­рой зна­ти рабо­вла­де­ния», на «раз­бав­ле­ние ее новы­ми людь­ми», а так­же на «кре­стьян­скую рево­лю­цию», «в силь­ной сте­пе­ни про­ник­ну­тую… люм­пен-про­ле­тар­ским эле­мен­том», Ковалев дела­ет вывод: «…Хотя рево­лю­ция и была подав­ле­на, но она нанес­ла смер­тель­ный удар рим­ской рес­пуб­ли­ке. Пер­вая рево­лю­ция рабов яви­лась и пер­вым шагом в сто­ро­ну кру­ше­ния рабо­вла­дель­че­ско­го обще­ства»¹⁰³.

Спе­ци­фи­ка уста­но­вив­ше­го­ся режи­ма не отри­ца­лась, но по сути сво­ди­лась к тому, что Август был «чело­век очень осто­рож­ный и не очень храб­рый», счи­тал­ся с «хоро­шим уро­ком» Цеза­ря и с «авто­ри­те­том сена­та»¹⁰⁴. «Поэто­му он не хотел фор­си­ро­вать собы­тий и не про­воз­гла­шал себя откры­то монар­хом, авто­кра­то­ром, само­держ­цем, тем более, что в этом надоб­но­сти не было, ибо власть Авгу­ста и после­дую­щих импе­ра­то­ров явля­лась фак­ти­че­ски не чем иным, как монар­хи­ей, хотя и под видом рес­пуб­ли­ки. При­ем здесь был ста­рый, при­ем Сул­лы и Цеза­ря — кон­цен­тра­ция рес­пуб­ли­кан­ских маги­ст­ра­тур в руках Авгу­ста»¹⁰⁵. Далее автор снис­хо­ди­тель­но кон­ста­ти­ру­ет: «Бур­жу­аз­ные юри­сты мно­го спо­рят на тему о при­ро­де прин­ци­па­та, но по суще­ству ниче­го спор­но­го здесь, конеч­но, нет. Прин­ци­пат это и есть монар­хия под видом рес­пуб­ли­ки…»¹⁰⁶. Ковалев отме­ча­ет «стой­кость рес­пуб­ли­кан­ских тра­ди­ций», то, что «пер­вые импе­ра­то­ры, в осо­бен­но­сти Август, счи­та­лись с поли­ти­че­ским авто­ри­те­том сена­та и сохра­ня­ли его», одна­ко «весь этот дуа­лизм был чисто фор­маль­ным»¹⁰⁷.

с.68 «Очер­ки по исто­рии Древ­не­го Рима» В. С. Сер­ге­е­ва мень­ше стра­да­ют от схе­ма­тиз­ма и одно­сто­рон­но­сти. Впро­чем, и здесь доста­точ­но социо­ло­гиз­мов и общих мест. Кон­ста­ти­руя, что «с точ­ки зре­ния кон­сти­ту­ци­он­но­го пра­ва рес­пуб­ли­ка и импе­рия пред­став­ля­ли собой поли­ти­че­ские орга­ни­за­ции, исклю­чаю­щие одна дру­гую», Сер­ге­ев отме­ча­ет «одно суще­ст­вен­ное сход­ство. Как рес­пуб­ли­ка, так и импе­рия были поли­ти­че­ски­ми над­строй­ка­ми рабо­вла­дель­че­ско­го обще­ства, хотя раз­лич­но орга­ни­зо­ван­ны­ми и нахо­дя­щи­ми­ся на раз­ных ста­ди­ях исто­ри­че­ско­го раз­ви­тия»¹⁰⁸. О «рево­лю­ции рабов» в свя­зи с паде­ни­ем Рес­пуб­ли­ки даже не упо­ми­на­ет­ся. Зато автор отме­ча­ет: «Отми­ра­ние рес­пуб­ли­кан­ских учреж­де­ний и рост импе­ра­тор­ской вла­сти яви­лись зако­но­мер­ным след­ст­ви­ем пре­вра­ще­ния горо­да-государ­ства в Сре­ди­зем­но­мор­скую импе­рию, созда­ния посто­ян­ной армии и бюро­кра­ти­че­ско­го аппа­ра­та»¹⁰⁹.

В трак­тов­ке самой «вос­ста­нов­лен­ной рес­пуб­ли­ки» Сер­ге­ев так­же избе­гал одно­знач­ных оце­нок. Для него импе­рия начи­на­лась с Авгу­ста. «Одна­ко, — рас­суж­дал он, — не чув­ст­вуя себя еще в доста­точ­ной мере проч­но и пом­ня недав­ний горь­кий опыт сво­его боже­ст­вен­но­го отца Юлия Цеза­ря, Окта­виан дер­жал себя в выс­шей сте­пе­ни осто­рож­но. С целью сгла­дить ост­ро­ту государ­ст­вен­но­го пере­во­рота он высту­пал не в роли осно­ва­те­ля монар­хии, а в более скром­ной роли рестав­ра­то­ра рес­пуб­ли­ки. Рес­пуб­ли­кан­ские учреж­де­ния, при­выч­ки и нра­вы слиш­ком креп­ко срос­лись со всем стро­ем рим­ской жиз­ни, чтобы мож­но было сра­зу порвать с про­шлым и пре­вра­тить граж­дан в под­дан­ных. Это­го не желал сам Окта­виан, доста­точ­но умный и рас­чет­ли­вый поли­тик. Пре­вра­ще­ние рес­пуб­ли­ки в монар­хию совер­ша­лось мед­лен­но, по мере изме­не­ния соци­аль­но-эко­но­ми­че­ско­го фун­да­мен­та и обра­зо­ва­ния новых соци­аль­ных груп­пи­ро­вок»¹¹⁰. Про­ци­ти­ро­вав речь Окта­ви­а­на на заседа­нии сена­та 13 янва­ря 27 г. до н. э. по Дио­ну Кас­сию, Сер­ге­ев осто­рож­но заме­ча­ет: «Труд­но ска­зать, вызы­вал­ся ли отказ Окта­ви­а­на от чрез­вы­чай­ных пол­но­мо­чий уста­ло­стью и лояль­но­стью в отно­ше­нии рес­пуб­ли­кан­ской кон­сти­ту­ции или же это было его обыч­ное лукав­ство, тон­ко с.69 рас­счи­тан­ный поли­ти­че­ский шаг»¹¹¹. Чуть далее: «Хозяй­ст­вен­ное рас­строй­ство, отсут­ст­вие внеш­не­го поряд­ка, неопре­де­лен­ность иму­ще­ст­вен­ных отно­ше­ний и пра­во­вых норм, посто­ян­ная угро­за вспыш­ки новой граж­дан­ской вой­ны, вос­ста­ния в про­вин­ци­ях, вос­ста­ния рабов и пр. застав­ля­ли даже прин­ци­пи­аль­ных рес­пуб­ли­кан­цев идти на ком­про­мисс в виде при­зна­ния воен­ной дик­та­ту­ры в смяг­чен­ной фор­ме “рес­пуб­ли­кан­ской монар­хии”, или прин­ци­па­та»¹¹².

Сер­ге­ев при­зна­ет, что «совре­мен­ни­ки на собы­тия 27 года смот­ре­ли не как на офи­ци­аль­ное при­зна­ние монар­хии, а как на воз­вра­ще­ние к рес­пуб­ли­кан­ско­му строю, сво­бо­де, пра­ву и закон­но­сти и как на конец граж­дан­ской вой­ны»¹¹³. Цити­руя Таци­та (TA. XIII. 28), Сер­ге­ев ука­зы­ва­ет, что прин­ци­пат был «неким подо­би­ем рес­пуб­ли­ки»¹¹⁴. Нако­нец, он отме­ча­ет необ­хо­ди­мость отли­чать вос­при­я­тие собы­тий их участ­ни­ка­ми от исто­ри­че­ских интер­пре­та­ций: «Совре­мен­ни­ки, в том чис­ле и сам Август, счи­та­ли 13 янва­ря 27 г. днем окон­ча­ния граж­дан­ской вой­ны и вос­ста­нов­ле­ния Рес­пуб­ли­ки (res pub­li­ca res­ti­tu­ta), исто­рия же долж­на счи­тать этот день нача­лом Импе­рии»¹¹⁵. Эта фра­за обна­ру­жи­ва­ет пони­ма­ние весь­ма важ­ных нюан­сов, к сожа­ле­нию, в пол­ной мере не реа­ли­зо­ван­ное в после­до­ва­тель­ной трак­тов­ке ран­не­го прин­ци­па­та из-за смер­ти авто­ра.

Наи­бо­лее зна­чи­тель­ным вкла­дом в раз­ра­бот­ку раз­лич­ных аспек­тов ста­нов­ле­ния и исто­рии прин­ци­па­та Авгу­ста в совет­ской исто­рио­гра­фии бес­спор­но оста­ет­ся вышед­шая в 1949 г. моно­гра­фия Н. А. Маш­ки­на «Прин­ци­пат Авгу­ста. Про­ис­хож­де­ние и соци­аль­ная сущ­ность». Сле­ду­ет при­знать, что будучи до сих пор непре­взой­ден­ной по охва­ту мате­ри­а­ла и ана­ли­зу мно­гих кон­крет­ных про­блем, кон­цеп­ту­аль­но она в зна­чи­тель­ной мере повто­ря­ла извест­ные поло­же­ния. Наро­чи­той непри­ми­ри­мо­стью про­ник­ну­ты заклю­чи­тель­ные фра­зы обзо­ра зару­беж­ной исто­рио­гра­фии: «…Несмот­ря на удач­ные тол­ко­ва­ния отдель­ных поло­же­ний, в целом про­бле­ма прин­ци­па­та оста­ет­ся с.70 нераз­ре­ши­мой. Это­му меша­ет клас­со­вая и поли­ти­че­ская огра­ни­чен­ность бур­жу­аз­ных исто­ри­ков, это­му пре­пят­ст­ву­ет при­су­щий бур­жу­аз­ной нау­ке фор­ма­лизм, абстра­ги­ро­ва­ние кон­сти­ту­ци­он­ной исто­рии от исто­рии соци­аль­ной. Послед­няя же если и изу­ча­лась, то пра­виль­ным выво­дам меша­ли обыч­ные для бур­жу­аз­ной нау­ки модер­нист­ские поло­же­ния… Несмот­ря на оби­лие книг и ста­тей, все же мно­гие суще­ст­вен­ные вопро­сы оста­ют­ся нераз­ре­шен­ны­ми, и нель­зя ждать их раз­ре­ше­ния от авто­ров, сто­я­щих на пози­ци­ях бур­жу­аз­ной мето­до­ло­гии»¹¹⁶. Впро­чем, гипер­кри­ти­че­ский харак­тер этих обли­чи­тель­ных тирад не сле­ду­ет при­ни­мать за чистую моне­ту. Сто­ит вспом­нить, что кни­га вышла в раз­гар борь­бы с «кос­мо­по­ли­тиз­мом» и в нача­ле пери­о­да «холод­ной вой­ны», когда подоб­ные закли­на­ния были обя­за­тель­ным риту­а­лом, кото­рый мог не иметь ниче­го обще­го с убеж­де­ни­я­ми авто­ра. Это пред­по­ло­же­ние, осно­ван­ное на вос­по­ми­на­ни­ях людей, знав­ших Н. А. Маш­ки­на, убеди­тель­но под­твер­жда­ет­ся име­ю­щим­ся там же глу­бо­ким и содер­жа­тель­ным ана­ли­зом работ круп­ней­ших зару­беж­ных уче­ных пер­вой поло­ви­ны XX сто­ле­тия¹¹⁷. Резуль­та­ты идео­ло­ги­че­ской обра­бот­ки гото­вой руко­пи­си мож­но обна­ру­жить и при чте­нии дру­гих разде­лов.

В самом деле, непре­ре­кае­мый тон появ­ля­ет­ся в рас­смат­ри­вае­мой моно­гра­фии тогда, когда авто­ру при­хо­дит­ся свя­зы­вать ее содер­жа­ние с при­няв­ши­ми харак­тер офи­ци­аль­ных догм наду­ман­ны­ми кон­цеп­ци­я­ми. Важ­ней­шей из них ока­зы­ва­ет­ся поло­же­ние, соглас­но кото­ро­му «борь­ба с вос­ста­ни­я­ми (рабов — Я. М.) при­ве­ла к уста­нов­ле­нию воен­ной дик­та­ту­ры, а фор­мой этой дик­та­ту­ры была импе­ра­тор­ская власть»¹¹⁸. Оце­ни­вая соци­аль­но-поли­ти­че­скую сущ­ность прин­ци­па­та, Маш­кин отме­ча­ет, что «уста­нов­ле­ние воен­ной дик­та­ту­ры в Риме нель­зя рас­смат­ри­вать ина­че, как резуль­тат граж­дан­ских войн и реак­цию про­тив дви­же­ния рабов и вос­ста­ний сво­бод­ной бед­но­ты». Соот­вет­ст­вен­но, «укреп­ле­ние рабо­вла­де­ния и насиль­ст­вен­ное подав­ле­ние вос­ста­ний рабов состав­ля­ли одну из глав­ней­ших с.71 задач рим­ско­го государ­ства эпо­хи Авгу­ста»¹¹⁹. Види­мо, поэто­му Маш­кин при­хо­дит к мыс­ли, что «в поли­ти­че­ском отно­ше­нии прин­ци­пат был, несо­мнен­но, шагом назад по срав­не­нию с рес­пуб­ли­кан­ски­ми поряд­ка­ми»¹²⁰.

Впро­чем, кон­крет­ное содер­жа­ние мно­гих стра­ниц ука­зан­ной кни­ги гораздо бога­че искус­ст­вен­ных схем, к кото­рым автор вынуж­ден при­спо­саб­ли­вать свои важ­ные наблюде­ния. Это каса­ет­ся и разде­лов, посвя­щен­ных «соци­аль­ной поли­ти­ке Авгу­ста»¹²¹. Так, ана­ли­зи­руя фра­зу о «вос­ста­нов­ле­нии рес­пуб­ли­ки» из над­пи­си, извест­ной как «Lau­da­tio Tu­riae», Маш­кин заме­ча­ет: «Фра­за эта име­ет для нас гро­мад­ное зна­че­ние. Она пока­зы­ва­ет, что вос­ста­нов­ле­ние рес­пуб­ли­ки, о кото­ром гово­рит­ся в “Res ges­tae di­vi Augus­ti” и у Вел­лея Патер­ку­ла, не было лишь офи­ци­аль­ной фик­ци­ей, о кото­рой гово­ри­лось в офи­ци­аль­ных доку­мен­тах и у офи­ци­оз­ных исто­ри­ков. После граж­дан­ских войн и пери­о­да воен­но­го дес­по­тиз­ма прин­ци­пат Авгу­ста дей­ст­ви­тель­но казал­ся вос­ста­нов­ле­ни­ем рес­пуб­ли­ки, и так вос­при­ня­ли его преж­де все­го те, кому при­шлось мно­го испы­тать и кто обя­зан был спа­се­ни­ем сво­ей жиз­ни и иму­ще­ства осно­ва­те­лю ново­го поли­ти­че­ско­го режи­ма»¹²².

Подоб­ные наблюде­ния, одна­ко, не изме­ни­ли убеж­де­ния Н. А. Маш­ки­на в монар­хиз­ме прин­ци­па­та. Как и мно­гие дру­гие исто­ри­ки, он под­чер­ки­вал осто­рож­ность, скрыт­ность и про­ни­ца­тель­ность осно­ва­те­ля режи­ма, при­об­ре­тен­ные на про­тя­же­нии поли­ти­че­ской карье­ры, рас­це­ни­вал фор­маль­ное вос­ста­нов­ле­ние рес­пуб­ли­ки Авгу­стом как сред­ство сохра­не­ния сво­ей еди­но­лич­ной вла­сти. Иссле­до­ва­тель ука­зы­вал, что «внеш­ний рес­пуб­ли­ка­низм» нужен был для под­ня­тия пре­сти­жа в гла­зах кон­сер­ва­тив­ной сенат­ской ари­сто­кра­тии и осо­бен­но ита­лий­ской муни­ци­паль­ной зна­ти. «Поли­ти­че­ская осто­рож­ность и стрем­ле­ние соче­тать свои монар­хи­че­ские цели с реак­ци­он­ны­ми иде­а­ла­ми извест­ных кру­гов рим­ско­го и ита­лий­ско­го обще­ства объ­яс­ня­ют отча­сти те про­ти­во­ре­чия, кото­рые при­су­щи с.72 прин­ци­па­ту как опре­де­лен­ной поли­ти­че­ской фор­ме»¹²³. В дру­гом месте Маш­кин пишет: «…новая монар­хия была обла­че­на в одеж­ды рес­пуб­ли­ки»¹²⁴. По его мне­нию, прин­ци­пат Авгу­ста «пред­став­ля­ет собой опре­де­лен­ный этап в раз­ви­тии рим­ско­го цеза­риз­ма», когда «на сме­ну рес­пуб­ли­ке при­шла монар­хи­че­ская систе­ма…»¹²⁵.

Более взве­шен­ные трак­тов­ки Авгу­сто­ва прин­ци­па­та были резуль­та­том тща­тель­но­го изу­че­ния раз­но­об­раз­ных источ­ни­ков, раз­ру­ше­ния искус­ст­вен­ных схем и навя­зан­ных нау­ке извне пред­убеж­де­ний. Совет­ские иссле­до­ва­те­ли, наряду с глу­бо­кой раз­ра­бот­кой соци­аль­но-эко­но­ми­че­ской про­бле­ма­ти­ки, все реши­тель­нее втор­га­лись в сфе­ру идео­ло­гии и обще­ст­вен­ных настро­е­ний. Уже в кон­це 40-х — нача­ле 50-х гг. рим­ская поли­ти­че­ская мысль ока­за­лась в цен­тре вни­ма­ния С. Л. Утчен­ко. С кон­ца 50-х гг. к вопро­сам рим­ской куль­ту­ры, идео­ло­гии и обще­ст­вен­ной пси­хо­ло­гии обра­ти­лась Е. М. Шта­ер­ман¹²⁶. Эти сюже­ты глу­бо­ко раз­ра­ба­ты­ва­лись в 50—70 годы так­же в кни­гах М. Е. Сер­ге­ен­ко, А. И. Неми­ров­ско­го, Е. С. Голуб­цо­вой¹²⁷, в ста­тьях Н. Ф. Дера­та­ни, Г. К. Забу­ли­са, с.73 Б. П. Селец­ко­го, М. К. Тро­фи­мо­вой и др.

Любое пере­осмыс­ле­ние собы­тий мог­ло тогда осу­ществлять­ся лишь с уче­том трак­тов­ки антич­но­го обще­ства как рабо­вла­дель­че­ско­го. И все же в раз­ра­ботан­ной С. Л. Утчен­ко кон­цеп­ции кри­зи­са и паде­ния Рим­ской рес­пуб­ли­ки этот аспект не был доми­ни­ру­ю­щим. По мне­нию иссле­до­ва­те­ля, в осно­ве бур­ных собы­тий послед­не­го сто­ле­тия ее суще­ст­во­ва­ния лежал кри­зис Рима-поли­са, к кото­ро­му в свою оче­редь зако­но­мер­но и неиз­беж­но вело раз­ви­тие рабо­вла­дель­че­ско­го спо­со­ба про­из­вод­ства¹²⁸. Таким обра­зом ока­за­лось, что кри­зис и паде­ние рес­пуб­ли­ки не толь­ко не были свя­за­ны с кри­зи­сом раб­ства, но, напро­тив, явля­лись след­ст­ви­ем его даль­ней­ше­го раз­ви­тия и рас­цве­та. Соот­вет­ст­вен­но, был отбро­шен, как необос­но­ван­ный, тезис о «рево­лю­ции рабов» в отно­ше­нии II—I вв. до н. э. (и при­ме­ни­тель­но к более позд­ним собы­ти­ям).

Что каса­ет­ся осо­бен­но­стей режи­ма, уста­нов­лен­но­го Авгу­стом, то С. Л. Утчен­ко под­чер­ки­вал кон­сер­ва­тив­ное, рестав­ра­ци­он­но-охра­ни­тель­ное содер­жа­ние его «рес­пуб­ли­ка­низ­ма», ука­зы­вая, что «лозунг res pub­li­ca res­ti­tu­ta обу­слов­ли­вал береж­ное отно­ше­ние к рим­ской тра­ди­ции, к нра­вам пред­ков»¹²⁹. Воз­во­дя про­ис­хож­де­ние пат­рио­ти­че­ских лозун­гов к Цице­ро­ну, Утчен­ко усмат­ри­вал за ними пози­ции и инте­ре­сы широ­ких кру­гов рим­ско­го обще­ства, свя­зан­ные с раз­лич­ны­ми груп­пи­ров­ка­ми гос­под­ст­ву­ю­ще­го клас­са¹³⁰. Каза­лось бы, логи­ка подоб­ных рас­суж­де­ний неиз­беж­но вела к при­зна­нию «рес­пуб­ли­ка­низ­ма» орга­нич­ной, име­ю­щей глу­бо­кие соци­аль­ные и с.74 идей­ные кор­ни чер­той режи­ма Авгу­ста. Одна­ко С. Л. Утчен­ко сохра­нял убеж­де­ние, что лозунг «вос­ста­нов­лен­ной рес­пуб­ли­ки» был шир­мой для сокры­тия истин­но­го поло­же­ния вещей¹³¹.

В сво­ей послед­ней кни­ге, обоб­щив­шей иссле­до­ва­ния в обла­сти рим­ской поли­ти­че­ской идео­ло­гии, Утчен­ко сохра­нил при­вер­жен­ность «тео­рии фаса­да». На рито­ри­че­ский вопрос: «Соот­вет­ст­во­ва­ло ли то офи­ци­аль­ное назва­ние, кото­рое при­сво­ил Август сво­е­му режи­му, его внут­рен­не­му содер­жа­нию?» — иссле­до­ва­тель кате­го­ри­че­ски отве­тил: «Конеч­но, нет!» — И далее: «Это вели­ко­леп­но пони­мал сам Август, это пони­ма­ли или, во вся­ком слу­чае, мог­ли пони­мать (Я. М.: очень инте­рес­ная ого­вор­ка) его совре­мен­ни­ки и под­дан­ные, но это уже не име­ло решаю­ще­го зна­че­ния»¹³². И далее еще более кате­го­рич­но: «…Из ска­зан­но­го сле­ду­ет, что “прин­ци­пат Авгу­ста” — едва ли не пер­вый в исто­рии при­мер режи­ма, осно­ван­но­го на поли­ти­че­ском лице­ме­рии, да еще воз­веден­ном в прин­цип. Это — государ­ст­вен­ная систе­ма… кото­рая совер­шен­но созна­тель­но и цинич­но выда­ва­лась офи­ци­аль­ной про­па­ган­дой вовсе не за то, чем она была на самом деле»¹³³.

Про­бле­мам гене­зи­са прин­ци­па­та посвя­ще­на кни­га А. Б. Его­ро­ва. Автор, в част­но­сти, пишет: «Пре­вра­ще­ние Рима в вели­кую дер­жа­ву сопро­вож­да­лось поли­ти­че­ским пере­во­ротом. Необ­хо­ди­мость реор­га­ни­за­ции управ­ле­ния и поли­ти­че­ские и эко­но­ми­че­ские изме­не­ния, вызван­ные новой ситу­а­ци­ей, при­ве­ли к кра­ху рес­пуб­ли­кан­ской систе­мы и уста­нов­ле­нию новой поли­ти­че­ской фор­мы — прин­ци­па­та, постро­ен­но­го на дуа­лиз­ме монар­хии и поли­са, кото­рый посте­пен­но транс­фор­ми­ро­вал­ся в монар­хию»¹³⁴. Выход из закол­до­ван­но­го кру­га с.75 «монар­хия — рес­пуб­ли­ка» (в кото­рый яко­бы зашло иссле­до­ва­ние про­бле­мы прин­ци­па­та на Запа­де) Его­ров видит во взгляде на импе­рию «с точ­ки зре­ния поли­са как посто­ян­ной кате­го­рии антич­ной фор­ма­ции и при­зна­ние дуа­лиз­ма, про­ти­во­ре­чи­во­сти не как ано­маль­но­го явле­ния, а как явле­ния, для той эпо­хи нор­маль­но­го», в при­зна­нии, «что толь­ко в про­ти­во­ре­чи­во­сти и может суще­ст­во­вать сама систе­ма». При всей спра­вед­ли­во­сти этой мыс­ли труд­но согла­сить­ся, что ука­зан­ный «выход из тупи­ка» най­ден толь­ко в совет­ской исто­рио­гра­фии¹³⁵.

Вто­рым важ­ней­шим, и, пред­став­ля­ет­ся, так­же бес­спор­ным (наряду с тези­сом о дуа­лиз­ме прин­ци­па­та) поло­же­ни­ем работы Его­ро­ва явля­ет­ся мысль о, так ска­зать, пер­ма­нент­ном нали­чии в Рим­ском государ­стве «монар­хи­че­ско­го эле­мен­та», кото­рый и после изгна­ния царей сохра­нил­ся в маги­ст­рат­ской вла­сти¹³⁶, а «при опре­де­лен­ных усло­ви­ях мог реге­не­ри­ро­вать­ся»¹³⁷. Пере­ход к «гло­баль­ной импер­ской поли­ти­ке» при­вел к «уси­ле­нию лич­ност­но­го фак­то­ра и его неза­ви­си­мо­сти от рес­пуб­ли­ки. Кон­фликт ci­vi­tas и сверх­лич­но­сти сно­ва стал актуа­лен»¹³⁸. Даль­ней­шее «раз­ви­тие еди­но­лич­ной вла­сти и монар­хи­че­ской тен­ден­ции» про­ис­хо­ди­ло в век граж­дан­ских смут, начи­ная с грак­хан­ско­го дви­же­ния¹³⁹. Опи­сы­вая этот с.76 про­цесс, автор под­чер­ки­ва­ет «чисто рим­ские кор­ни» еди­но­лич­ной вла­сти и непра­во­мер­ность идеи заим­ст­во­ва­ния у «элли­ни­сти­че­ской или восточ­ной монар­хии». В част­но­сти, «дик­та­ту­ра Цеза­ря носи­ла чисто рим­ский харак­тер, выте­ка­ла из преды­ду­ще­го раз­ви­тия авто­ри­тар­ной вла­сти, и раз­вив эту тен­ден­цию даль­ше, так же как позд­нее прин­ци­пат Авгу­ста, созда­ла каче­ст­вен­ный пере­лом в сто­ро­ну монар­хии, но монар­хии спе­ци­фи­че­ски рим­ской, сохра­ня­ю­щей эле­мент дуа­лиз­ма»¹⁴⁰. Ссы­ла­ясь на «общее мне­ние» древ­них авто­ров и совре­мен­ных иссле­до­ва­те­лей, Его­ров кон­ста­ти­ру­ет, что «Филип­пы под­во­дят чер­ту под рес­пуб­ли­кой»¹⁴¹.

Трак­туя власть Авгу­ста, А. Б. Его­ров гово­рит о том, что в 27 г. «были выра­бота­ны три основ­ных эле­мен­та новой систе­мы»: посто­ян­ная осо­бая (? — Я. М.) пра­во­вая власть Авгу­ста, его осо­бое имя и общий канон идео­ло­гии»; в то же вре­мя под­чер­ки­ва­ет­ся, что ника­ко­го «осо­бо­го все­объ­ем­лю­ще­го импе­рия не было»¹⁴². По мне­нию авто­ра, «власть Авгу­ста ока­зы­ва­лась зна­чи­тель­но боль­ше не столь­ко в пра­во­вой, сколь­ко в непра­во­вой, поли­ти­че­ской, идео­ло­ги­че­ской и рели­ги­оз­ных сфе­рах, про­дол­жая тра­ди­цию граж­дан­ских войн в плане узур­па­ци­он­но­го эле­мен­та в систе­ме прин­ци­па­та. Вме­сте с тем все пол­но­мо­чия Авгу­ста осно­вы­ва­лись на рес­пуб­ли­кан­ской тра­ди­ции, но будучи куму­ли­ро­ва­ны и транс­фор­ми­ро­ва­ны, они, сохра­няя гене­ти­че­скую связь с рес­пуб­ли­кой, все же созда­ли новое монар­хи­че­ское каче­ство»¹⁴³. В соот­вет­ст­вии с обо­зна­чен­ной кон­цеп­ци­ей дуа­лиз­ма Его­ров опре­де­ля­ет прин­ци­пат Авгу­ста как «пере­лом­ный этап борь­бы терри­то­ри­аль­ной монар­хии и полис­но-рес­пуб­ли­кан­ской систе­мы. Монар­хия победи­ла, но не пол­но­стью. Резуль­та­том стал ком­про­мисс: соче­та­ние тра­ди­ции и нова­ции как в отно­ше­ни­ях меж­ду монар­хи­че­ской вла­стью и рес­пуб­ли­кан­ски­ми орга­на­ми, так и в отно­ше­ни­ях меж­ду цен­тром и пери­фе­ри­ей»¹⁴⁴.

Сво­его рода итог одно­му из направ­ле­ний совет­ской с.77 исто­рио­гра­фии прин­ци­па­та Авгу­ста под­ве­ла кни­га И. Ш. Шиф­ма­на¹⁴⁵. Напи­сан­ная со свой­ст­вен­ны­ми извест­но­му иссле­до­ва­те­лю увле­чен­но­стью и напо­ром, она несо­мнен­но при­влек­ла вни­ма­ние всех инте­ре­су­ю­щих­ся исто­ри­ей Рима. Пози­ция авто­ра, гото­во­го клей­мить тира­нию в любом обли­чье, ясна и недву­смыс­лен­на: «…Толь­ко при­ни­мая види­мость за сущ­ность, мож­но видеть в режи­ме, создан­ном Авгу­стом, маги­ст­ра­ту­ру, огра­ни­чен­ную рес­пуб­ли­кан­ски­ми фор­ма­ми, что-то вро­де кон­сти­ту­ци­он­ной монар­хии»¹⁴⁶. В то же вре­мя Шиф­ман не под­дер­жал «раз и навсе­гда уста­но­вив­шу­ю­ся» в «совре­мен­ном анти­ко­веде­нии»¹⁴⁷ репу­та­цию Авгу­ста, кото­рую сфор­му­ли­ро­вал сле­дую­щим обра­зом: «…Это вир­ту­оз лице­ме­рия, посто­ян­но при­спо­саб­ли­вав­ший­ся к изме­няв­шим­ся жиз­нен­ным обсто­я­тель­ствам; это посред­ст­вен­ность, под­хва­ты­вав­шая и усва­и­вав­шая чужие идеи и лозун­ги, дей­ст­во­вав­шая под вли­я­ни­ем дей­ст­ви­тель­но круп­ных людей, таких как Агрип­па или Ливия; это рас­чет­ли­вый поли­тик, неуклон­но стре­мив­ший­ся к дости­же­нию еди­но­вла­стия…»¹⁴⁸

В опре­де­лен­ной мере автор сумел избе­жать одно­сто­рон­ней оцен­ки, неод­но­крат­но под­чер­ки­вая тес­ную связь Авгу­ста со сво­им вре­ме­нем, соот­вет­ст­вие его поли­ти­ки «глу­бин­ным настро­е­ни­ям обще­ства»¹⁴⁹. Шиф­ман спра­вед­ли­во кон­ста­ти­ро­вал, что «Август уста­но­вил тот режим, кото­рый отве­чал как назрев­шим обще­ст­вен­но-поли­ти­че­ским потреб­но­стям, так и тра­ди­ци­он­ным соци­аль­но-пси­хо­ло­ги­че­ским харак­те­ри­сти­кам рим­ско­го обще­ства»¹⁵⁰; и в целом, «Август был не толь­ко порож­де­ни­ем сво­ей эпо­хи, но и ее вопло­ще­ни­ем; он был чело­ве­ком, ока­зав­шим­ся вовре­мя на сво­ем месте»¹⁵¹. К сожа­ле­нию, так удач­но обо­зна­чен­ные мето­до­ло­ги­че­ские уста­нов­ки в пол­ной мере не реа­ли­зо­ва­ны в самой тка­ни повест­во­ва­ния этой, неболь­шой с.78 по объ­е­му, кни­ги. Поэто­му чита­тель вряд ли смо­жет изба­вить­ся от то и дело про­сту­паю­ще­го на ее стра­ни­цах при­зра­ка ковар­но­го лицедея, рас­чет­ли­во и после­до­ва­тель­но, шаг за шагом, уста­нав­ли­вав­ше­го монар­хи­че­ский режим¹⁵².

Одним из важ­ных фак­то­ров про­ник­но­ве­ния в совет­скую исто­рио­гра­фию прин­ци­па­та новых идей и появ­ле­ния более адек­ват­ных кон­цеп­ций «вос­ста­нов­лен­ной рес­пуб­ли­ки» было замет­ное уси­ле­ние вни­ма­ния к куль­ту­ро­ло­ги­че­ской про­бле­ма­ти­ке, зани­мав­шей ранее явно недо­ста­точ­ное место в нашем анти­ко­веде­нии. Эта тен­ден­ция была свя­за­на с важ­ны­ми про­цес­са­ми, про­ис­хо­див­ши­ми во всем обще­стве, и в част­но­сти, в созна­нии гума­ни­тар­ной интел­ли­ген­ции. В совет­ской рома­ни­сти­ке 70—80-е годы озна­ме­но­ва­лись появ­ле­ни­ем кол­лек­тив­но­го труда «Куль­ту­ра Древ­не­го Рима» и дру­гих пуб­ли­ка­ций, открыв­ших новые пер­спек­ти­вы иссле­до­ва­ний по ряду направ­ле­ний исто­ри­че­ской социо­ло­гии, пси­хо­ло­гии и поли­ти­че­ской идео­ло­гии¹⁵³. Работы Н. В. Вулих, Г. К. Забу­ли­са, О. Я. Неве­ро­ва, А. И. Неми­ров­ско­го, И. С. Свен­циц­кой и ряда дру­гих иссле­до­ва­те­лей, посвя­щен­ные лите­ра­ту­ро­вед­че­ским, исто­рио­гра­фи­че­ским, искус­ст­во­вед­че­ским, рели­гио­вед­че­ским и дру­гим аспек­там ран­не­го прин­ци­па­та, раз­дви­ну­ли рам­ки изу­че­ния это­го фено­ме­на, что без­услов­но спо­соб­ст­во­ва­ло более все­сто­рон­не­му и адек­ват­но­му его рас­смот­ре­нию¹⁵⁴.

Боль­шое зна­че­ние для уяс­не­ния спе­ци­фи­ки идео­ло­гии ран­не­го прин­ци­па­та, в т. ч. идей «рес­пуб­ли­ка­низ­ма», име­ет все­сто­ронне с.79 обос­но­ван­ная Е. М. Шта­ер­ман кон­цеп­ция «рим­ско­го мифа» как осно­вы тра­ди­ци­он­ной систе­мы жиз­нен­ных цен­но­стей¹⁵⁵, а так­же иссле­до­ван­ная ею транс­фор­ма­ция миро­воз­зре­ния, кото­рая озна­ча­ла пре­вра­ще­ние «граж­да­ни­на» в «под­дан­но­го»¹⁵⁶. Не менее важ­ны заме­ча­ния Шта­ер­ман отно­си­тель­но семан­ти­че­ских отли­чий рим­ской поли­ти­че­ской тер­ми­но­ло­гии от совре­мен­ной. В част­но­сти, она отме­ти­ла, что «цар­ская власть, кото­рая для зна­ти озна­ча­ла гибель сво­бо­ды, у плеб­са мог­ла, напро­тив, ассо­ции­ро­вать­ся с защи­той его сво­бо­ды от при­тес­не­ний знат­ных и бога­тых»¹⁵⁷. В то же вре­мя, «в отли­чие от наше­го про­ти­во­по­став­ле­ния ее (т. е., цар­ской вла­сти — Я. М.) рес­пуб­ли­ке, у рим­лян тако­го про­ти­во­по­став­ле­ния не было»¹⁵⁸. К сожа­ле­нию, в цити­ру­е­мой рабо­те, опуб­ли­ко­ван­ной уже с.80 в 1985 г., из этих важ­ных наблюде­ний были сде­ла­ны не все сле­дую­щие из них выво­ды. В част­но­сти, Е. М. Шта­ер­ман сохра­ня­ла пони­ма­ние «рес­пуб­ли­ка­низ­ма» Авгу­ста как про­па­ган­дист­ско­го эле­мен­та поли­ти­ки¹⁵⁹.

Пони­ма­ние идео­ло­гии как резуль­та­та исклю­чи­тель­но направ­лен­ной дея­тель­но­сти пра­ви­тель­ства при­ве­ло авто­ра к весь­ма инте­рес­ной, одна­ко содер­жа­щей явное пре­уве­ли­че­ние мыс­ли об опре­де­ля­ю­щей роко­вой роли «соци­аль­ной дема­го­гии Авгу­ста» для судеб Рим­ской импе­рии: «Эта опас­ность заклю­ча­лась в более или менее осо­знан­ной про­по­веди завер­ше­ния исто­рии Рима, осу­щест­вле­ния все­го того, ради чего, начи­ная с Рому­ла, соглас­но “рим­ско­му мифу”, рим­ляне совер­ша­ли неслы­хан­ные подви­ги и нес­ли огром­ные жерт­вы… Начал­ся еще не замет­ный в прав­ле­ние Авгу­ста, но посте­пен­но все обост­ряв­ший­ся, хотя еще не осо­зна­вав­ший­ся совре­мен­ни­ка­ми, так ска­зать кри­зис кол­лек­тив­ных целей, а с ним и кри­зис боль­ших идей и дей­ст­вий, к целям веду­щих… Из дина­мич­ной исто­рия, как и жизнь наро­да, ста­но­вит­ся ста­тич­ной, из испол­нен­ной пере­мен ста­биль­ной… В таких усло­ви­ях кол­лек­тив­ная дея­тель­ность людей, направ­лен­ная на реше­ние важ­ных для все­го кол­лек­ти­ва задач, теря­ла для них если не тео­ре­ти­че­ски, то прак­ти­че­ски, зна­че­ние и смысл, что неиз­беж­но вело к пре­об­ла­да­нию мел­ких целей и задач, к жиз­ни, погру­жен­ной в рути­ну повсе­днев­но­сти…, т. е. в конеч­ном сче­те к пси­хо­ло­гии не орга­ни­че­ски свя­зан­но­го с кол­лек­ти­вом сограж­дан граж­да­ни­на, а под­дан­но­го, сто­я­ще­го в сто­роне, не желаю­ще­го ни во что вме­ши­вать­ся и не веря­ще­го, что такое вме­ша­тель­ство может быть резуль­та­тив­но и полез­но»¹⁶⁰. Таким обра­зом, «соци­аль­ная дема­го­гия» Авгу­ста ока­зы­ва­ет­ся одной из двух глав­ных при­чин (наряду с рас­ту­щей эко­но­ми­че­ской зави­си­мо­стью «всех людей», нахо­дя­щих­ся «на любой сту­пе­ни соци­аль­ной иерар­хии») важ­ней­ших изме­не­ний антич­ной куль­ту­ры¹⁶¹. Нали­цо отход авто­ра от эко­но­ми­че­ско­го детер­ми­низ­ма, свя­зан­ный, на наш с.81 взгляд, с пере­осмыс­ле­ни­ем мето­до­ло­ги­че­ских посы­лок и тон­ким пони­ма­ни­ем совре­мен­ных про­блем. Все же сле­ду­ет при­знать, что изло­жен­ной кон­цеп­ции недо­ста­ет взве­шен­ной оцен­ки роли субъ­ек­тив­но­го фак­то­ра в исто­ри­че­ском про­цес­се.

Кон­цеп­ция «утра­ты кол­лек­тив­ных целей» как след­ст­вия про­воз­гла­ше­ния Авгу­стом насту­пив­ше­го «золо­то­го века» полу­чи­ла раз­ви­тие в кни­ге Е. М. Шта­ер­ман, посвя­щен­ной соци­аль­ным осно­вам рим­ской рели­гии¹⁶². В нашем рас­смот­ре­нии наи­бо­лее важ­но отме­тить отход авто­ра от «про­па­ган­дист­ской» трак­тов­ки «рес­пуб­ли­ка­низ­ма» прин­ци­па­та. Обос­но­вы­вая тезис, соглас­но кото­ро­му пере­ход «от актив­ной идео­ло­гии граж­дан к пас­сив­ной идео­ло­гии под­дан­ных» не был порож­ден утра­той «сво­бо­ды» при пере­хо­де к рес­пуб­ли­ке и импе­рии, Шта­ер­ман при­зна­ла здесь истин­ность Авгу­сто­ва «рес­пуб­ли­ка­низ­ма»: «Во-пер­вых, для рим­лян, как и для их учи­те­лей в обла­сти поли­ти­че­ской мыс­ли — гре­ков¹⁶³, само поня­тие “рес­пуб­ли­ка”, т. е. досто­я­ние наро­да, объ­еди­нен­но­го “спра­вед­ли­вым зако­ном”, направ­лен­ным на “общую поль­зу” (как бы ее ни пони­ма­ли), отнюдь не про­ти­во­по­став­ля­лось монар­хии так, как рес­пуб­ли­ка про­ти­во­по­став­ля­ет­ся монар­хии в созна­нии людей ново­го и новей­ше­го вре­ме­ни. Любая фор­ма прав­ле­ния — монар­хия, ари­сто­кра­тия, демо­кра­тия, сме­шан­ная фор­ма, если она согла­со­вы­ва­лась с закон­но­стью и “общей поль­зой”, соот­вет­ст­во­ва­ла сво­бод­ной рес­пуб­ли­ке. Если же они вырож­да­лись в тира­нию, охло­кра­тию, оли­гар­хию, рес­пуб­ли­ка ста­но­ви­лась несво­бод­ной, пора­бо­щен­ной»¹⁶⁴. «Когда Август про­кла­ми­ро­вал вос­ста­нов­ле­ние “сво­бод­ной рес­пуб­ли­ки”, это не было дву­ли­чи­ем и дема­го­ги­ей, а зна­чи­ло для него и его совре­мен­ни­ков, что он покон­чил с гос­под­ст­вом “тира­нов” или, по край­ней мере, лиц, наде­лен­ных экс­тра­ор­ди­нар­ны­ми пол­но­мо­чи­я­ми, и вос­ста­но­вил с.82 порядок и закон­ность, при­су­щие истин­но сво­бод­ной рес­пуб­ли­ке»¹⁶⁵ Харак­тер­на мысль Шта­ер­ман о пере­ме­нах в обще­ст­вен­ном созна­нии, про­изо­шед­ших уже в пери­од прин­ци­па­та Авгу­ста: «В пер­вое вре­мя прав­ле­ния Авгу­ста пре­иму­ще­ства уста­нов­лен­но­го им режи­ма мас­ки­ро­ва­ли опас­ность, крыв­шу­ю­ся в его идео­ло­ги­че­ском оформ­ле­нии. Но в кон­це его прав­ле­ния, и осо­бен­но при его пре­ем­ни­ках ста­ло оче­вид­ным, что “золо­той век” не насту­пил, что удо­вле­тво­ре­ние тре­бо­ва­ний раз­лич­ных соци­аль­ных сло­ев было в зна­чи­тель­ной мере види­мо­стью, под­дер­жи­вае­мой соци­аль­ной дема­го­ги­ей, что сущ­ность, вкла­ды­вав­ша­я­ся в эти тре­бо­ва­ния, была выхо­ло­ще­на»¹⁶⁶.

Важ­ные вопро­сы, свя­зан­ные с гене­зи­сом идео­ло­гии «золо­то­го века» в Риме, и в част­но­сти, ее ролью в пери­од Авгу­сто­ва прин­ци­па­та, были постав­ле­ны Ю. Г. Чер­ны­шо­вым¹⁶⁷. Автор отме­тил, что выра­же­ние «золо­той век», ранее неиз­вест­ное антич­но­сти, имен­но при Авгу­сте появи­лось в лите­ра­ту­ре, и толь­ко тогда это поня­тие при­об­ре­ло зна­че­ние «эпо­хи, гряду­щей в дости­жи­мом буду­щем» и даже насту­пив­шей¹⁶⁸. Важ­но, что идея «золо­то­го века» рас­смат­ри­ва­ет­ся авто­ром не толь­ко как явле­ние обще­ст­вен­ной (уто­пи­че­ской) мыс­ли, но и как суще­ст­вен­ный фак­тор поли­ти­че­ской жиз­ни в пере­лом­ный пери­од рим­ской исто­рии. При этом спра­вед­ли­во под­чер­ки­ва­ет­ся, что соот­вет­ст­ву­ю­щие идеи были не про­сто «выдум­кой» офи­ци­аль­ной про­па­ган­ды: «…соци­аль­ный миф о наступ­ле­нии при Авгу­сте “золо­то­го века” содер­жал в себе мно­гие уто­пи­че­ские меч­ты, широ­ко рас­про­стра­нив­ши­е­ся сре­ди рим­лян еще в эпо­ху граж­дан­ских войн. Отве­том на все­об­щее стрем­ле­ние к миру ста­ло про­воз­гла­ше­ние окон­ча­ния всех войн, отве­том на стрем­ле­ния к воз­рож­де­нию с.83 “нра­вов пред­ков” — утвер­жде­ние о “вос­ста­нов­ле­нии” Авгу­стом преж­не­го государ­ст­вен­но­го строя и древ­не­го укла­да жиз­ни»¹⁶⁹. Автор отме­ча­ет, что идея о воз­вра­ще­нии «золо­то­го века», вызрев­шая в эпо­ху Авгу­ста, была порож­де­на «исто­ри­че­ским миро­вос­при­я­ти­ем» эпо­хи. И он без­услов­но прав, утвер­ждая, что «…столь важ­ную гло­баль­ную пере­ме­ну в вос­при­я­тии исто­ри­че­ско­го вре­ме­ни не сле­ду­ет рас­це­ни­вать толь­ко как резуль­тат дея­тель­но­сти Авгу­сто­вой про­па­ган­ды: напро­тив, сама эта про­па­ган­да с огром­ной выго­дой для нее стро­и­лась на иде­ях, кото­рые уже “вита­ли в возду­хе”»¹⁷⁰. Пред­став­ля­ет­ся спор­ной мысль Чер­ны­шо­ва о том, что «соци­аль­ный миф о прин­ци­па­те… как о вос­ста­нов­лен­ной рес­пуб­ли­ке» и миф о воз­вра­ще­нии на зем­лю «золо­то­го века» были про­дол­же­ни­ем друг дру­га¹⁷¹: имея раз­лич­ное про­ис­хож­де­ние и соци­аль­ную осно­ву, они соеди­ни­лись в тот исто­ри­че­ский момент как под вли­я­ни­ем обсто­я­тельств, так и уси­ли­я­ми Авгу­сто­вой про­па­ган­ды. Это одно из изме­ре­ний двой­ст­вен­но­сти прин­ци­па­та, вре­мен­но эли­ми­ни­ро­ван­ной бла­го­да­ря искус­ству его твор­ца, но с неот­вра­ти­мо­стью дав­шей о себе знать при менее талант­ли­вых пре­ем­ни­ках. (Анта­го­низм идео­ло­гии «золо­то­го века» и «рес­пуб­ли­ки» в пол­ной мере про­явил­ся и при­вел к явно­му кон­флик­ту на заклю­чи­тель­ном эта­пе прав­ле­ния Неро­на).

Ряд важ­ных аспек­тов идео­ло­гии прин­ци­па­та Авгу­ста иссле­до­ван в моно­гра­фии Ю. Г. Чер­ны­шо­ва «Соци­аль­но-уто­пи­че­ские идеи и миф о “золо­том веке” в Древ­нем Риме», во вто­рой части кото­рой содер­жит­ся весь­ма содер­жа­тель­ная харак­те­ри­сти­ка офи­ци­аль­ной и офи­ци­оз­ной трак­то­вок «rei pub­li­cae res­ti­tu­tae»¹⁷². Автор спра­вед­ли­во ука­зы­ва­ет на пре­ем­ст­вен­ность вос­ста­но­ви­тель­ной с.84 идео­ло­гии Авгу­ста с иде­я­ми неко­то­рых авто­ров эпо­хи Рес­пуб­ли­ки, ее адек­ват­ность создав­шей­ся к кон­цу граж­дан­ских войн духов­ной атмо­сфе­ре и поли­ти­че­ской обста­нов­ке; он не при­ни­ма­ет рас­про­стра­нен­но­го в лите­ра­ту­ре мне­ния о «лице­ме­рии» осно­ва­те­ля прин­ци­па­та¹⁷³. Осо­бое вни­ма­ние Чер­ны­шов уде­ля­ет фор­ми­ро­ва­нию новой моди­фи­ка­ции «рим­ско­го мифа», пред­ста­вив­шей прав­ле­ние Авгу­ста как «зако­но­мер­ный итог пред­ше­ст­ву­ю­щей исто­рии потом­ков Энея». В то же вре­мя в этом вари­ан­те мифа под­чер­ки­ва­лась каче­ст­вен­ная новиз­на насту­пив­шей эпо­хи, осу­щест­влен­ный «золо­той век»¹⁷⁴. В зна­чи­тель­ной мере уточ­нив и углу­бив пред­став­ле­ния об исто­ках идео­ло­гии импе­ра­тор­ско­го Рима и ее сущ­но­сти, автор, на наш взгляд, уде­лил недо­ста­точ­но вни­ма­ния каче­ст­вен­ным раз­ли­чи­ям началь­но­го и заклю­чи­тель­но­го эта­пов пер­во­го прин­ци­па­та, а так­же — меж­ду прин­ци­па­том Авгу­ста в целом и прав­ле­ни­я­ми его бли­жай­ших и отда­лен­ных пре­ем­ни­ков. С этим, види­мо, свя­за­ны изред­ка про­скаль­зы­ваю­щие в рабо­те следы «про­па­ган­дист­ско­го под­хо­да» к оцен­ке прин­ци­па­та¹⁷⁵.

Обра­ще­ние совет­ских иссле­до­ва­те­лей прин­ци­па­та к обще­ст­вен­но­му созна­нию и пси­хо­ло­гии (в сово­куп­но­сти обо­зна­чае­мым сло­вом «мен­таль­ность», или «мен­та­ли­тет») было обу­слов­ле­но как внут­рен­ней логи­кой раз­ви­тия нау­ки, так и изме­не­ни­я­ми в умо­на­стро­е­ни­ях интел­ли­ген­ции. Новое духов­ное дви­же­ние обу­слов­ли­ва­лось, в част­но­сти, осо­зна­ни­ем недо­ста­точ­но­сти «мате­ри­а­ли­сти­че­ской» интер­пре­та­ции исто­ри­че­ских собы­тий.

Пости­же­ние важ­ней­ших нюан­сов в изме­не­нии идей­ной атмо­сфе­ры рим­ско­го обще­ства успеш­но осу­ществля­лось и исто­ри­ка­ми, при­шед­ши­ми к этим сюже­там в ходе углуб­лен­но­го изу­че­ния соци­аль­ных про­блем, и фило­ло­га­ми, кото­рые оттал­ки­ва­лись от лите­ра­ту­ро­вед­че­ско­го ана­ли­за. Сре­ди них необ­хо­ди­мо назвать выдаю­ще­го­ся с.85 зна­то­ка латин­ской поэ­зии М. Л. Гас­па­ро­ва, кото­рый сде­лал важ­ные наблюде­ния в ходе раз­мыш­ле­ний над про­из­веде­ни­я­ми поэтов «золо­то­го века».

«Это мог­ло бы пока­зать­ся стран­ным и неле­пым, — пишет Гас­па­ров, — но это не так: совре­мен­ни­ки вовсе не заме­ти­ли это­го пере­хо­да от рес­пуб­ли­ки к импе­рии. Для них при Авгу­сте про­дол­жа­лась рес­пуб­ли­ка. И их мож­но понять. Буду­ще­го Рим­ской дер­жа­вы они не зна­ли, не зна­ли, что исто­рия ее ныне пой­дет по совсем ино­му пути, чем шла до сих пор; они зна­ли толь­ко про­шлое и насто­я­щее и не заме­ча­ли меж­ду ними ника­кой суще­ст­вен­ной раз­ни­цы. По-преж­не­му в Риме пра­вил сенат, по-преж­не­му каж­дый год изби­ра­лись кон­су­лы, а в про­вин­ции посы­ла­лись намест­ни­ки; а если рядом с эти­ми при­выч­ны­ми рес­пуб­ли­кан­ски­ми учреж­де­ни­я­ми теперь всюду заме­ча­лось при­сут­ст­вие чело­ве­ка по име­ни Цезарь Окта­виан Август, то это не пото­му, что он зани­мал какой-то осо­бый новый государ­ст­вен­ный пост, — это­го и не было, — а про­сто пото­му, что он лич­но, неза­ви­си­мо от зани­мае­мых им постов и долж­но­стей, поль­зо­вал­ся все­об­щим ува­же­ни­ем и высо­ким авто­ри­те­том за свои заслу­ги перед оте­че­ст­вом… Нет, совре­мен­ни­ки — и пер­вым сре­ди них Гора­ций — были вполне искрен­ни, когда про­слав­ля­ли Авгу­ста как вос­ста­но­ви­те­ля рес­пуб­ли­ки»¹⁷⁶. Воз­вра­ща­ясь к этой теме через несколь­ко лет, М. Л. Гас­па­ров вновь под­чер­ки­ва­ет, что «отчет­ли­во­го рубе­жа меж­ду паде­ни­ем рес­пуб­ли­ки и уста­нов­ле­ни­ем импе­рии не было. Офи­ци­аль­но рес­пуб­ли­ка про­дол­жа­ла суще­ст­во­вать; более того, каза­лось, что Окта­виан, покон­чив с граж­дан­ски­ми сму­та­ми, нако­нец-то воз­рож­да­ет рес­пуб­ли­ку в ее древ­ней незыб­ле­мо­сти и блес­ке… Общий духов­ный подъ­ем, отме­чаю­щий пер­вые два деся­ти­ле­тия прав­ле­ния Авгу­ста, питал­ся надеж­дой на воз­рож­де­ние древ­но­сти, но не древ­но­сти вооб­ще, а рес­пуб­ли­кан­ской древ­но­сти»¹⁷⁷.

с.86 Заслу­жи­ва­ет вни­ма­ния стрем­ле­ние не толь­ко опре­де­лить суть режи­ма Авгу­ста через его вос­при­я­тие обще­ст­вом, но и про­следить изме­не­ние умо­на­стро­е­ний во вре­ме­ни, в т. ч. в рам­ках пер­во­го прин­ци­па­та. Гово­ря далее о I в. н. э. как пери­о­де укреп­ле­ния и оформ­ле­ния импе­ра­тор­ской вла­сти, Гас­па­ров отме­ча­ет: «Внеш­ние атри­бу­ты рес­пуб­ли­ки еще сохра­ня­лись, но уже нико­го не обма­ны­ва­ли: уже к нача­лу нашей эры ста­ло ясно, что “авто­ри­тет прин­цеп­са”, поло­же­ние пер­во­го чело­ве­ка в государ­стве, есть не про­сто дань ува­же­ния “вос­ста­нов­ле­нию рес­пуб­ли­ки”, а при­ви­ле­гия, кото­рая будет пере­да­вать­ся по наслед­ству от пра­ви­те­ля к пра­ви­те­лю. Рес­пуб­ли­кан­ское про­шлое ста­ло отчет­ли­во отде­лять­ся в созна­нии от монар­хи­че­ско­го насто­я­ще­го»¹⁷⁸. Эта мысль о неко­ем каче­ст­вен­ном изме­не­нии, про­ис­шед­шем в обще­ст­вен­ном созна­нии в пер­вые деся­ти­ле­тия I в. н. э., пред­став­ля­ет­ся осо­бен­но важ­ной.

Соци­аль­но-исто­ри­че­ский смысл «рес­пуб­ли­ка­низ­ма» как явле­ния, коре­нив­ше­го­ся в самой при­ро­де прин­ци­па­та, обу­слов­лен­но­го гос­под­ст­ву­ю­щи­ми умо­на­стро­е­ни­я­ми, глу­бо­ко рас­крыт в работах Г. С. Кна­бе¹⁷⁹. Иссле­дуя Таци­та, в сочи­не­ни­ях кото­ро­го выявил­ся тра­гизм кон­флик­та ста­ро­рим­ской зна­ти и могу­чих сил с.87 сре­ди­зем­но­мор­ской дер­жа­вы, он при­шел к важ­ным наблюде­ни­ям о про­цес­сах, про­ис­хо­див­ших в созна­нии пра­вя­ще­го клас­са. Кон­ста­ти­руя, что пере­ход от Рес­пуб­ли­ки к Импе­рии непо­сред­ст­вен­но выра­жал­ся «в пере­хо­де воору­жен­ных сил государ­ства в под­чи­не­ние одно­го чело­ве­ка — импе­ра­то­ра, кото­рый полу­чил воз­мож­ность про­во­дить поли­ти­ку в инте­ре­сах всей дер­жа­вы, а не рим­ской оли­гар­хии», Кна­бе отме­ча­ет неко­то­рое логи­че­ское несоот­вет­ст­вие: «В новых усло­ви­ях и для реше­ния новых задач прин­цеп­сы долж­ны были бы раз­ру­шить неко­гда сло­жив­ший­ся в нед­рах город­ской общи­ны и при­спо­соб­лен­ный к ее нуж­дам аппа­рат управ­ле­ния и уни­что­жить сенат, вопло­щав­ший инте­ре­сы ста­рой рес­пуб­ли­кан­ской ари­сто­кра­тии. В при­зы­вах и пополз­но­ве­ни­ях тако­го рода недо­стат­ка не было, физи­че­ская воз­мож­ность их осу­щест­вле­ния так­же была оче­вид­на всем. И тем не менее импе­ра­то­ры ею ни разу не вос­поль­зо­ва­лись. И в окру­жав­шем их обще­стве, и в глу­бине их соб­ст­вен­ной души это­му, оче­вид­но, про­ти­во­сто­я­ла сила, кото­рую не мог­ли одо­леть ника­кие леги­о­ны. Рес­пуб­ли­кан­ский аппа­рат управ­ле­ния сохра­нил­ся пол­но­стью. В офи­ци­аль­но иде­а­ли­зи­ро­ван­ном пред­став­ле­нии импе­ра­тор пра­вил не пото­му, что рас­по­ла­гал воору­жен­ной силой, а пото­му, что его в соот­вет­ст­вии с рес­пуб­ли­кан­ским зако­ном утвер­ждал сенат… Импе­ра­то­рам ниче­го не сто­и­ло с помо­щью силы вынудить то или иное сенат­ское поста­нов­ле­ние. Соот­вет­ст­вен­но, реше­ние сена­та не име­ло, каза­лось бы, ника­ко­го зна­че­ния, но те же импе­ра­то­ры не вос­при­ни­ма­ли свою власть как под­лин­ную, пока она не была утвер­жде­на сена­том»¹⁸⁰.

Гово­ря о соблюде­нии импе­ра­то­ра­ми тра­ди­ци­он­ных уста­нов­ле­ний, в част­но­сти, в отно­ше­нии сена­та, Кна­бе заме­ча­ет: «Подоб­ное отно­ше­ние прин­цеп­сов к сена­ту — лишь верх­няя, воз­вы­шаю­ща­я­ся над водой часть айс­бер­га. Под ней явст­вен­но ощу­ща­лась та тай­ная, уга­ды­ваю­ща­я­ся в глу­бине гро­ма­да, кото­рая нес­ла на себе эту всем замет­ную вер­хуш­ку. Ухо­див­шая сво­и­ми исто­ка­ми в граж­дан­скую общи­ну, веко­вая связь тра­ди­ций, веро­ва­ний, полу­осо­знан­ных убеж­де­ний и вко­ре­нив­ших­ся навы­ков так плот­но охва­ты­ва­ла жизнь, была такой креп­кой и все­об­щей, что пер­вые импе­ра­то­ры не толь­ко не с.88 пыта­лись ее порвать, но и стре­ми­лись вра­с­тить в нее созда­вае­мый ими режим. Власть их осно­вы­ва­лась на воен­ной силе и юриди­че­ски оформ­лен­ных пол­но­мо­чи­ях, но они посто­ян­но и уси­лен­но забо­ти­лись о том, чтобы в мас­со­вом созна­нии она опи­ра­лась на пред­став­ле­ния ино­го поряд­ка, лишен­ные чет­ко­го пра­во­во­го содер­жа­ния, в кото­рых леген­да ста­ла народ­ным чув­ст­вом, а тра­ди­ция — обще­ст­вен­ной пси­хо­ло­ги­ей»¹⁸².

Исполь­зуя удач­ный образ айс­бер­га, заме­тим, что импе­ра­то­ры не толь­ко не мог­ли его раз­ру­шить, — они сами были фраг­мен­том той же «гро­ма­ды», на кото­рой, как на истин­ном фун­да­мен­те, толь­ко и может надеж­но поко­ить­ся любая проч­ная власть. Частью «замет­ной вер­хуш­ки» айс­бер­га были так­же «воен­ная сила и юриди­че­ски оформ­лен­ные пол­но­мо­чия». А умо­на­стро­е­ния армии, как и отно­ше­ние раз­лич­ных сло­ев граж­дан­ско­го насе­ле­ния к юриди­че­ско­му оформ­ле­нию вла­сти, состав­ля­ли и мате­ри­ал, и силу сцеп­ле­ния той глы­бы, на кото­рую опи­рал­ся прин­ци­пат.

Гово­ря о «рес­пуб­ли­кан­ской» идео­ло­гии Авгу­ста и его пре­ем­ни­ков, Кна­бе отме­ча­ет, что они вооб­ще «изо­бра­жа­ли свой строй не в виде про­ти­во­по­лож­но­сти граж­дан­ской общине и город­ской рес­пуб­ли­ке как ее поли­ти­че­ской фор­ме, а в виде их про­дол­же­ния… Пред­став­ле­ние о том, что Рим прин­цеп­сов — это тот же древ­ний город-государ­ство, лишь воз­рос­ший, усо­вер­шен­ст­во­ван­ный и укра­шен­ный, а новая власть озна­ча­ет не лом­ку, но про­дол­же­ние его духов­ных тра­ди­ций, лежа­ло в осно­ве все­го “рим­ско­го мифа” Ран­ней Импе­рии…»¹⁸³. Такое пони­ма­ние глу­бин­ных миро­воз­зрен­че­ских и соци­аль­но-пси­хо­ло­ги­че­ских основ ран­не­го прин­ци­па­та есте­ствен­но при­во­дит авто­ра к недву­смыс­лен­ной оцен­ке «про­па­ган­дист­ских» трак­то­вок «рес­пуб­ли­ка­низ­ма»: «Наив­но и несерь­ез­но видеть во всем этом “лице­ме­рие” импе­ра­то­ров»¹⁸⁴. Но дело здесь, разу­ме­ет­ся, не толь­ко в наив­но­сти.

Свое мето­до­ло­ги­че­ское cre­do Г. С. Кна­бе в раз­вер­ну­том виде изла­га­ет в дру­гой рабо­те, посвя­щен­ной исто­ри­че­ской семан­ти­ке с.89 быто­вой среды Древ­не­го Рима¹⁸⁵. Кон­ста­ти­руя, в част­но­сти, что «в меж­до­усоб­ных вой­нах I в. до н. э. и при пер­вых же импе­ра­то­рах Рим утра­тил самые важ­ные хозяй­ст­вен­ные и поли­ти­че­ские при­зна­ки граж­дан­ской общи­ны», автор отме­ча­ет: «Слом этот, одна­ко, почти не кос­нул­ся идео­ло­гии и обще­ст­вен­ной мора­ли, кото­рые в тече­ние еще сто­ле­тия или полу­то­ра про­дол­жа­ли быть ори­ен­ти­ро­ван­ны­ми на полис и его кано­ны. Сами импе­ра­то­ры упор­но пред­став­ля­ли свою власть как власть рим­ско­го долж­ност­но­го лица, обыч­но­го граж­да­ни­на рес­пуб­ли­ки»¹⁸⁶… Объ­яс­няя это явле­ние, автор в каче­стве «наи­бо­лее суще­ст­вен­ной» (прав­да, огра­ни­чи­вая этот эпи­тет «кон­тек­стом дан­ной кни­ги») при­чи­ны выдви­га­ет то, что идео­ло­гия, обще­ст­вен­ные реак­ции людей, тра­ди­ции и нор­мы их повсе­днев­но­го поведе­ния — не пас­сив­ное след­ст­вие про­цес­сов, про­те­каю­щих в хозяй­ст­вен­ном фун­да­мен­те обще­ства, но обна­ру­жи­ва­ют по отно­ше­нию к этим про­цес­сам зна­чи­тель­ную само­сто­я­тель­ность»¹⁸⁷.

Пред­став­ля­ет­ся, после ска­зан­но­го недо­ста­точ­но огра­ни­чить­ся кон­ста­та­ци­ей «зна­чи­тель­ной само­сто­я­тель­но­сти» духов­но-пси­хо­ло­ги­че­ской сфе­ры чело­ве­че­ской дея­тель­но­сти, сте­пень кото­рой опре­де­ля­лась бы в таком слу­чае дли­ной неко­ей «крас­ной нити» эко­но­ми­че­ской детер­ми­нан­ты¹⁸⁸.

Рост инте­ре­са совет­ских анти­ко­ве­дов к прин­ци­па­ту Авгу­ста объ­яс­ня­ет­ся не толь­ко вре­мен­ным отда­ле­ни­ем моно­гра­фии Н. А. Маш­ки­на, гип­но­ти­зи­ро­вав­шей иссле­до­ва­те­лей сво­ей с.90 фун­да­мен­таль­но­стью, и не юби­лей­ны­ми дата­ми. В осно­ве повы­шен­но­го вни­ма­ния к пере­лом­ной эпо­хе рим­ской исто­рии — акту­а­ли­за­ция ряда про­блем, кото­рые ока­за­лись общи­ми для людей, разде­лен­ных дву­мя тыся­че­ле­ти­я­ми: соот­но­ше­ние демо­кра­тии и монар­хии, анар­хии и сво­бо­ды, изме­не­ния обще­ст­вен­ных настро­е­ний и вза­и­мо­пре­вра­ще­ния раз­лич­ных режи­мов, роль круп­ных поли­ти­че­ских дея­те­лей и т. п. Слиш­ком явны­ми, для того чтобы их не заме­чать, не пытать­ся осмыс­лить, ста­но­вят­ся исто­ри­че­ские парал­ле­ли. И мож­но не сомне­вать­ся, что мно­гие аспек­ты исто­рии ран­не­го прин­ци­па­та еще дол­го будут сохра­нять свою акту­аль­ность.

При всей исклю­чи­тель­но­сти усло­вий, в кото­рых ока­за­лось в кон­це 80-х — нача­ле 90-х годов оте­че­ст­вен­ное анти­ко­веде­ние, наблюдае­мые в нем тен­ден­ции соот­но­сят­ся с обще­ми­ро­вы­ми изме­не­ни­я­ми интел­лек­ту­аль­но­го кли­ма­та. При­ме­ни­тель­но к рас­смат­ри­вае­мой теме в этом мож­но убедить­ся на при­ме­ре цело­го ряда работ об Авгу­сте и его прин­ци­па­те¹⁹². Разу­ме­ет­ся, речь идет не о бук­валь­ном сов­па­де­нии: слиш­ком уж раз­лич­ны тра­ди­ции, поли­ти­че­ские усло­вия и даже мате­ри­аль­ные пред­по­сыл­ки. Если попы­тать­ся опре­де­лить наи­бо­лее харак­тер­ную чер­ту зна­чи­тель­ной по коли­че­ству и весь­ма высо­кой по каче­ству запад­ной авгу­сти­а­ны, то это едва ли не созна­тель­ное куль­ти­ви­ро­ва­ние мно­го­об­ра­зия мне­ний и пози­ций, сти­му­ли­ру­щее нестан­дарт­ные под­хо­ды к самым с.91 раз­ным аспек­там прин­ци­па­та¹⁹³. Авгу­стов век ока­зы­ва­ет­ся сего­дня одним из сюже­тов, при­вле­каю­щих как мас­со­во­го чита­те­ля, так и интел­лек­ту­аль­ную эли­ту. Отсюда — поток попу­ляр­ных изда­ний, спе­ци­аль­ных иссле­до­ва­ний, кол­ло­кви­у­мов и кон­фе­рен­ций¹⁹⁴.

Ряд работ пред­став­ля­ет общую кар­ти­ну «века Авгу­ста» или его био­гра­фию. Сре­ди них сле­ду­ет упо­мя­нуть кни­ги Марио Атти­лио Леви и Дит­ма­ра Кина­ста, послед­няя из кото­рых явля­ет­ся «стан­дарт­ной» свод­кой инфор­ма­ции, ссыл­ки на кото­рую ста­ли едва ли не обя­за­тель­ны в боль­шин­стве новей­ших пуб­ли­ка­ций¹⁹⁵. Ряд с.92 сум­ми­ру­ю­щих работ по Авгу­сту и ран­не­му прин­ци­па­ту в целом содер­жит­ся в уже упо­ми­нав­шем­ся меж­ду­на­род­ном изда­нии «Подъ­ем и упа­док Рим­ско­го мира»¹⁹⁶. Впро­чем, неко­то­рые иссле­до­ва­те­ли спра­вед­ли­во отме­ча­ют, что вре­мя созда­ния обоб­щаю­ще­го иссле­до­ва­ния Авгу­сто­ва прин­ци­па­та — «ново­го Гардт­ха­у­зе­на» — еще не при­шло, посколь­ку ряд суще­ст­вен­ных про­блем ждет сво­его реше­ния на сего­дняш­нем уровне гума­ни­тар­ных зна­ний¹⁹⁷.

В фоку­се цело­го ряда част­ных аспек­тов иссле­до­ва­ния Авгу­сто­ва века неиз­мен­но ока­зы­ва­ет­ся вопрос о сущ­но­сти уста­но­вив­ше­го­ся режи­ма. При этом, по мере созда­ния все более мно­го­кра­соч­ной и мно­го­мер­ной кар­ти­ны дан­но­го явле­ния, край­ние пози­ции смяг­ча­ют­ся, и пре­об­ла­даю­щую тен­ден­цию мож­но обо­зна­чить как при­бли­же­ние к некой золо­той середине, что вполне соот­вет­ст­ву­ет и харак­те­ру само­го Авгу­ста, и про­ме­жу­точ­но­му (но так­же пере­лом­но­му) харак­те­ру его эпо­хи. Харак­тер­но назва­ние сбор­ни­ка: «Меж­ду рес­пуб­ли­кой и импе­ри­ей: Интер­пре­та­ция Авгу­ста и его прин­ци­па­та», посвя­щен­но­го памя­ти Рональ­да Сай­ма и пяти­де­ся­ти­ле­тию выхо­да его «Рим­ской рево­лю­ции». В изда­нии при­ня­ли уча­стие уче­ные из США, Гер­ма­нии, Изра­и­ля, Кана­ды, пред­при­няв­шие попыт­ку пере­осмыс­лить зна­че­ние одно­го из наи­бо­лее извест­ных трудов по антич­но­сти, появив­ших­ся в XX веке, и дать совре­мен­ную трак­тов­ку важ­ней­ших про­блем Авгу­сто­ва века¹⁹⁸.

с.93 К тому же про­блем­но­му жан­ру отно­сит­ся вышед­ший несколь­ко ранее сбор­ник «Цезарь Август: семь аспек­тов»¹⁹⁹. Важ­ную роль анто­ло­гий наи­бо­лее зна­чи­тель­ных работ про­шлых лет игра­ют сбор­ни­ки «Wege der Forschung», слу­жа­щие сво­его рода введе­ни­я­ми в изу­че­ние темы. Ряд из них посвя­щен про­бле­мам рим­ской исто­рии, идео­ло­гии, куль­ту­ры, а четы­ре тома — непо­сред­ст­вен­но Авгу­сту и его вре­ме­ни²⁰⁰.

На пер­вый взгляд, спектр мне­ний о прин­ци­па­те Авгу­ста за послед­ние деся­ти­ле­тия мало изме­нил­ся. К при­ме­ру, мож­но встре­тить работы, в кото­рых режим рас­смат­ри­ва­ет­ся как воен­ная дик­та­ту­ра²⁰¹. Одна­ко подоб­ные взгляды нети­пич­ны. Их труд­но согла­со­вать с резуль­та­та­ми иссле­до­ва­ний кон­сти­ту­ци­он­но­го поло­же­ния и пол­но­мо­чий Авгу­ста²⁰² или со всем тем, что извест­но об огром­ном коли­че­стве демо­би­ли­зо­ван­ных вои­нов, наде­ляв­ших­ся сред­ства­ми, с.94 зем­лей и высе­ляв­ших­ся в мно­го­чис­лен­ные коло­нии²⁰³. Но глав­ное заклю­ча­ет­ся в том, что сего­дня непри­ем­ле­мо какое бы то ни было одно­мер­ное пони­ма­ние исто­ри­че­ских явле­ний.

Если иметь в виду «монар­хи­че­ские» трак­тов­ки, то для совре­мен­но­го состо­я­ния нау­ки харак­тер­на фун­ди­ро­ван­ная, опи­раю­ща­я­ся на изыс­ка­ния в раз­лич­ных обла­стях соци­аль­ной и поли­ти­че­ской жиз­ни Импе­рии кон­цеп­ция Фер­г­ю­са Мил­ла­ра. В ряде работ извест­ный уче­ный обос­но­вы­ва­ет мысль, что Авгу­стов прин­ци­пат изна­чаль­но созда­вал­ся как монар­хия²⁰⁴. «Совре­мен­ной фик­ци­ей» счи­та­ет Мил­лар идею, что «были две отдель­ные сфе­ры вла­сти и адми­ни­ст­ра­тив­ной актив­но­сти, импе­ра­то­ра и сена­та»²⁰⁵. В под­твер­жде­ние сво­ей точ­ки зре­ния автор ука­зы­ва­ет на импе­ра­тор­ские инструк­ции намест­ни­кам (кото­рые пред­на­зна­ча­лись как лега­там, так и с.95 про­кон­су­лам)²⁰⁶, импе­ра­тор­ский патро­нат и поли­ти­ку пре­до­став­ле­ния рим­ско­го граж­дан­ства про­вин­ци­а­лам²⁰⁷, целый ряд дру­гих аспек­тов поли­ти­ки Авгу­ста. Опи­ра­ясь глав­ным обра­зом на мате­ри­а­лы из Восточ­ных про­вин­ций, в том чис­ле мно­го­чис­лен­ные над­пи­си²⁰⁸, Мил­лар иссле­ду­ет реаль­ные вза­и­моот­но­ше­ния, скла­ды­вав­ши­е­ся у импе­ра­то­ра с жите­ля­ми импе­рии, обра­щая осо­бое вни­ма­ние на «логи­ку их обще­ст­вен­ных акций, слов, изде­лий и соору­же­ний». Неод­но­крат­но ука­зы­вая на необ­хо­ди­мость изу­че­ния рефлек­сий, содер­жа­щих­ся в раз­лич­ных источ­ни­ках, Мил­лар под­чер­ки­ва­ет: «…гово­ря о вос­при­я­ти­ях и пред­став­ле­ни­ях, мы гово­рим о важ­ней­шем аспек­те того, чем была “Рим­ская импе­рия”»²⁰⁹.

с.96 Ана­ли­зи­руя доку­мен­ты и дру­гие дан­ные, отно­ся­щи­е­ся к пер­вым годам прин­ци­па­та, Мил­лар заклю­ча­ет: «С это­го момен­та начи­на­ет­ся пово­рот­ная точ­ка прав­ле­ния Авгу­ста и нача­ло почти трех веков отно­си­тель­но пас­сив­но­го и инерт­но­го прав­ле­ния, при кото­ром цен­траль­ная власть пре­сле­до­ва­ла мало поли­ти­че­ских целей. Поли­ти­ка по боль­шей части заклю­ча­лась в отве­тах на толч­ки и запро­сы сни­зу»²¹⁰. Глав­ной пред­по­сыл­кой это­го, по мне­нию авто­ра, была «рево­лю­ция в созна­нии». Сущ­ность ново­го созна­ния заклю­ча­лась в том, что «име­ет­ся инди­виду­аль­ный пра­ви­тель, чье имя и изо­бра­же­ние появ­ля­ет­ся повсюду»²¹¹. Мил­лар отвер­га­ет пред­по­ло­же­ние об элли­ни­сти­че­ском про­ис­хож­де­нии куль­та импе­ра­то­ра, под­чер­ки­вая, что мас­штаб куль­то­вых актов элли­ни­сти­че­ских царей даже не при­бли­жал­ся к тому, что неожи­дан­но появи­лось при Авгу­сте. «Вне­зап­ный взрыв чест­во­ва­ния Окта­ви­а­на-Авгу­ста был новым фено­ме­ном». По мне­нию Мил­ла­ра, даже в Азии культ «не был есте­ствен­ным про­дол­же­ни­ем дли­тель­ной тра­ди­ции, но орга­ни­зо­ван­ным нов­ше­ст­вом…»²¹². Эта настой­чи­во про­во­ди­мая мысль слиш­ком хоро­шо соот­вет­ст­ву­ет общей кон­цеп­ции Мил­ла­ра об изна­чаль­но монар­хи­че­ской при­ро­де Авгу­сто­ва прин­ци­па­та и в то же вре­мя про­ти­во­ре­чит хоро­шо извест­ным фак­там, чтобы при­нять ее без очень вни­ма­тель­но­го ана­ли­за.

Наи­бо­лее уяз­ви­мой пред­став­ля­ет­ся часть постро­е­ний Ф. Мил­ла­ра, кото­рая экс­тра­по­ли­ру­ет выво­ды, сде­лан­ные на мате­ри­а­ле Восточ­ных про­вин­ций, на Запад, вклю­чая Ита­лию и Рим²¹³. При всех чер­тах сход­ства, идео­ло­ги­че­ские и поли­ти­че­ские струк­ту­ры двух частей Импе­рии выст­ра­и­ва­лись на раз­лич­ных фун­да­мен­тах (не с.97 гово­ря об осо­бен­но­стях цен­тра и пери­фе­рии), и не то что в момент пер­во­на­чаль­но­го учреж­де­ния Авгу­сто­ва прин­ци­па­та, но и нико­гда, пол­но­стью не сни­ве­ли­ро­ва­лись, посколь­ку созда­ва­лись в раз­но­род­ных куль­тур­ных средах. Толь­ко при­ни­мая во вни­ма­ние спе­ци­фи­ку рим­ско­го мен­та­ли­те­та, мож­но уяс­нить при­ро­ду прин­ци­па­та вооб­ще и Авгу­сто­ва в част­но­сти²¹⁴. Меж­ду про­чим, важ­ным шагом в этом направ­ле­нии пред­став­ля­ют­ся и работы само­го Ф. Мил­ла­ра о Кор­не­лии Непо­те и Атти­ке²¹⁵.

Замет­ным явле­ни­ем в лите­ра­ту­ре, посвя­щен­ной гибе­ли рес­пуб­ли­ки и уста­нов­ле­нию монар­хии, явля­ет­ся кни­га «Утра­чен­ная рес­пуб­ли­ка»²¹⁶ и дру­гие работы Хри­сти­а­на Май­е­ра. Автор кон­ста­ти­ру­ет, что во вто­рой поло­вине II века до н. э. Рим ока­зал­ся в тяже­лом кри­зи­се. Его при­чи­ны коре­ни­лись в глу­бо­кой дез­ин­те­гра­ции обще­ства, его неспо­соб­но­сти решить назрев­шие про­бле­мы, в эро­зии основ Рим­ской кон­сти­ту­ции, росте могу­ще­ства отдель­ных лиц, с кото­ры­ми упор­но борол­ся сенат. Одна­ко рес­пуб­ли­ка, будучи неспо­соб­на раз­ре­шить про­ти­во­ре­чия, в то же вре­мя не мог­ла быть уни­что­же­на, посколь­ку наи­бо­лее вли­я­тель­ные обще­ст­вен­ные груп­пы не ста­ви­ли под сомне­ние ее леги­тим­ность. Все зна­ли, что суще­ст­ву­ю­щее государ­ство функ­ци­о­ни­ру­ет пло­хо, но никто не знал луч­шей заме­ны. Это был, по Май­е­ру, «кри­зис без аль­тер­на­ти­вы» («Kri­se oh­ne Al­ter­na­ti­ve»). «Пора­жен­ное обще­ство было неспо­соб­но сде­лать соб­ст­вен­ное устрой­ство объ­ек­том поли­ти­че­ско­го обсуж­де­ния и воздей­ст­вия»²¹⁷.

Юлий Цезарь очень серь­ез­но вос­при­ни­мал рес­пуб­ли­кан­ский иде­ал dig­ni­tas, вплоть до непри­зна­ния гра­ниц, кото­рые ста­ви­ло перед пер­со­наль­ны­ми амби­ци­я­ми ари­сто­кра­ти­че­ское обще­ство. Он с.98 добил­ся выдаю­щих­ся успе­хов. Но сла­бость Цеза­ря заклю­ча­лась в том, что в сво­ем само­утвер­жде­нии он слиш­ком дистан­ци­ро­вал­ся от обще­ства, ока­зав­шись в изо­ля­ции, и не сумел реин­те­гри­ро­вать и рекон­струи­ро­вать rem pub­li­cam. Мар­тов­ские иды лишь «задо­ку­мен­ти­ро­ва­ли» его ошиб­ку. Гото­вив­ша­я­ся вой­на про­тив пар­фян долж­на была стать бег­ст­вом от нераз­ре­ши­мой про­бле­мы. Поло­же­ние Цеза­ря Май­ер опре­де­ля­ет как «власть и без­вла­стие»; «он обла­дал зна­чи­тель­ной долей вла­сти внут­ри обсто­я­тельств, но очень мало вла­сти над обсто­я­тель­ства­ми»²¹⁸.

Осно­вой появ­ле­ния и раз­ви­тия аль­тер­на­ти­вы в ходе после­до­вав­ших за убий­ст­вом Цеза­ря граж­дан­ских войн было «изне­мо­же­ние» обще­ства. Пре­иму­ще­ст­вом Окта­ви­а­на ста­ло «осо­бое соче­та­ние силы и сла­бо­сти». Имен­но сла­бость вынуж­да­ла его, не осо­зна­вая, гото­вить аль­тер­на­ти­ву, посколь­ку Окта­виа­ну не при­хо­ди­лось наде­ять­ся лишь на воен­ную силу.

В этом ему помог Анто­ний, кото­рый, напро­тив, ока­зал­ся излишне само­уве­рен, поз­во­ляя себе черес­чур при­вя­зать­ся к Клео­пат­ре. В таких усло­ви­ях сын боже­ст­вен­но­го Юлия вынуж­ден был, искать сою­за с сена­том и иден­ти­фи­ци­ро­вать себя с Римом. Как под­чер­ки­ва­ет Май­ер, «…его сила как раз и заклю­ча­лась в обя­за­тель­ствах, кото­рые дела­ли его зави­си­мым от сена­та и обще­ства». Так был наме­чен новый поли­ти­че­ский курс. Решив «играть в граж­да­ни­на» («play the ci­vic ga­me»), Август согла­со­вы­вал свою поли­ти­ку с сена­том и «луч­ши­ми людь­ми», а посколь­ку сена­то­ры эту игру при­вет­ст­во­ва­ли, они не мог­ли отка­зы­вать ему во всех тре­бо­ва­ни­ях²¹⁹. Но Август обла­дал в этой игре рядом пре­иму­ществ, и вза­им­ные ком­про­мис­сы все­гда уси­ли­ва­ли его сто­ро­ну.

Итак, реше­ние Окта­виа­ну-Авгу­сту пред­ло­жи­ла сама суще­ст­во­вав­шая струк­ту­ра вла­сти, счи­та­ет Май­ер. «…Создать аль­тер­на­ти­ву тому, что было в Риме тра­ди­ци­он­ным, мож­но было лишь путем под­держ­ки самой тра­ди­ции». «Август мог победить рес­пуб­ли­ку лишь… вос­ста­нав­ли­вая ее… Ины­ми сло­ва­ми, аль­тер­на­ти­ва мог­ла с.99 быть реа­ли­зо­ва­на, толь­ко если монар­ху уда­лось бы вой­ти в роль пер­вей­ше­го защит­ни­ка Рес­пуб­ли­ки». Так была, нако­нец, достиг­ну­та «пово­рот­ная точ­ка в исто­рии рим­ской леги­тим­но­сти»²²⁰.

Дан­ная Х. Май­е­ром трак­тов­ка под­ку­па­ет орга­нич­ным син­те­зом соци­аль­но-поли­ти­че­ско­го, пра­во­во­го и соци­аль­но-пси­хо­ло­ги­че­ско­го аспек­тов рас­смот­ре­ния гене­зи­са прин­ци­па­та. Неко­то­рый внут­рен­ний про­тест вызы­ва­ет, впро­чем, тот пункт рас­суж­де­ний, где Май­ер слиш­ком близ­ко под­хо­дит к извест­ной тео­рии «фаса­да». Сре­ди лич­ных качеств Авгу­ста, поз­во­лив­ших ему реа­ли­зо­вать «аль­тер­на­ти­ву», автор на пер­вое место ста­вит актер­ские спо­соб­но­сти. Роль прин­цеп­са была свя­за­на с «неко­то­рым само­по­жерт­во­ва­ни­ем: он дол­жен был посто­ян­но пред­став­лять­ся мень­шим, чем был в дей­ст­ви­тель­но­сти». «Он не мог скрыть свою власть от тех, кто пони­мал кое-что в поли­ти­ке, но мог сде­лать это менее чув­ст­ви­тель­ным»; Август дол­жен был пред­став­лять­ся пер­вым граж­да­ни­ном, а не импе­ра­то­ром. Осмыс­ли­вая «игру» Авгу­ста на кон­цеп­ту­аль­ном уровне, Май­ер заклю­ча­ет: «Прин­ци­пат эво­лю­ци­о­ни­ро­вал в диа­лек­ти­че­ском вза­и­мо­дей­ст­вии раз­ви­тия роли и роле­вых экс­пек­та­ций»²²¹. Все это не вызы­ва­ло бы ника­ких воз­ра­же­ний, если бы речь шла о «рес­пуб­ли­кан­ских» увле­че­ни­ях юно­го Окта­ви­а­на или о необы­чай­ном чув­стве так­та, тер­пи­мо­сти и дели­кат­но­сти Авгу­ста, его li­be­ra­li­tas²²². Вме­сто это­го автор акцен­ти­ру­ет вни­ма­ние на созна­тель­ном лице­ме­рии осно­ва­те­ля прин­ци­па­та, кото­рый хотел быть монар­хом и играл роль пер­во­го граж­да­ни­на в то вре­мя, когда Рим уже был монар­хи­ей²²³. Подоб­ное мора­ли­за­тор­ство, в сущ­но­сти про­ти­во­ре­ча­щее всей логи­ке иссле­до­ва­ний Май­е­ра, име­ет очень глу­бо­кие кор­ни в с.100 пси­хо­ло­гии обще­ства, его рас­хо­жих пред­став­ле­ни­ях о поли­ти­ке и поли­ти­ках. Сле­ду­ет при­знать, что они посто­ян­но нахо­дят пищу в повсе­днев­ной жиз­ни, но тре­бу­ют нема­лой осто­рож­но­сти при воз­ник­но­ве­нии соблаз­на при­ме­не­ния к кон­крет­но­му слу­чаю или чело­ве­ку²²⁴.

Важ­ные дан­ные о гене­зи­се и раз­ви­тии монар­хи­че­ских эле­мен­тов прин­ци­па­та полу­че­ны на осно­ве ана­ли­за изо­бра­же­ний импе­ра­то­ров, их поведе­ния, атри­бу­тов вла­сти, созда­вав­ших имидж пра­ви­те­ля; а так­же язы­ка архи­тек­ту­ры, изо­бра­зи­тель­ных искусств, монет, дру­гих средств несло­вес­но­го вза­и­мо­дей­ст­вия вла­сти и под­дан­ных. Полу­чен­ная инфор­ма­ция выяв­ля­ет харак­тер вза­им­но­го вли­я­ния субъ­ек­тов-объ­ек­тов управ­ле­ния, и тем самым — сущ­ность государ­ст­вен­ной вла­сти. Все это откры­ва­ет допол­ни­тель­ные воз­мож­но­сти раз­ре­ше­ния ряда «веч­ных» про­блем прин­ци­па­та. Инте­рес­ный фак­ти­че­ский мате­ри­ал был собран еще в про­шлом веке, в том чис­ле в извест­ной рабо­те Л. Фрид­лен­де­ра²²⁵; в пол­ной мере зна­че­ние язы­ка обра­зов и жестов, в част­но­сти, в кон­тек­сте импе­ра­тор­ско­го цере­мо­ни­а­ла, было пока­за­но вен­гер­ским иссле­до­ва­те­лем Анд­рас­ом Аль­фель­ди²²⁶.

с.101 В послед­ние годы, наряду с важ­ны­ми иссле­до­ва­ни­я­ми отдель­ных несло­вес­ных про­яв­ле­ний вла­сти прин­цеп­сов, пред­при­ни­ма­ют­ся попыт­ки обоб­щить тако­го рода мате­ри­ал, рекон­стру­и­руя идей­но-пси­хо­ло­ги­че­ское поле, в кото­ром фор­ми­ро­вал­ся режим, и в целом, — новый мир Импе­рии²²⁷. Осо­бое вни­ма­ние при­вле­ка­ет срав­ни­тель­но недав­но вышед­шая моно­гра­фия о «вла­сти изо­бра­же­ний» в век Авгу­ста извест­но­го иссле­до­ва­те­ля идео­ло­ги­че­ско­го содер­жа­ния памят­ни­ков архи­тек­ту­ры и искус­ства Пау­ля Цан­ке­ра²²⁸.

Цель авто­ра — «иссле­до­вать ком­плекс вза­и­моот­но­ше­ний меж­ду про­цес­са­ми ста­нов­ле­ния монар­хии, транс­фор­ма­ции обще­ства и созда­ния ново­го мето­да визу­аль­ной ком­му­ни­ка­ции в целом»²²⁹. Цан­кер с.102 не про­сто ана­ли­зи­ру­ет отдель­ные памят­ни­ки. Его инте­рес сосре­дото­чен на «сово­куп­но­сти изо­бра­же­ний, создан­ных совре­мен­ни­ка­ми Авгу­ста», и это не толь­ко «про­из­веде­ния искус­ства, зда­ния и поэ­ти­че­ские обра­зы, но так­же рели­ги­оз­ный риту­ал, одеж­да, цере­мо­ни­ал, поведе­ние импе­ра­то­ра и фор­мы соци­аль­но­го обще­ния…, если они име­ли зри­тель­ное выра­же­ние». С точ­ки зре­ния авто­ра, «нагляд­ная образ­ность в этом смыс­ле отра­жа­ет внут­рен­нюю жизнь обще­ства и дает пред­став­ле­ние о цен­но­стях и пред­став­ле­ни­ях наро­да, часто не читае­мых в лите­ра­тур­ных источ­ни­ках»²³⁰. При этом Цан­кер учи­ты­ва­ет не толь­ко поли­ти­ку пра­ви­тель­ства в дан­ной обла­сти, но так­же импуль­сы, исхо­див­шие от под­дан­ных. Он отме­ча­ет, что «Авгу­сто­вы изо­бра­же­ния были бы бес­по­лез­ны без его леги­о­нов и огром­ных ресур­сов»²³¹. В то же вре­мя «“вос­ста­нов­ле­ние рес­пуб­ли­ки” не было, как это часто утвер­жда­ют, про­сто мошен­ни­че­ст­вом для оду­ра­чи­ва­ния рим­ской пуб­ли­ки. Даже до 27 г. было ясно, что Авгу­стов новый поли­ти­че­ский стиль — не откло­не­ние от посто­ян­но направ­ляв­шей его мис­сии. Про­сто, как един­ст­вен­ный пра­ви­тель, он несколь­ко ина­че, чем ранее, пред­ста­вил свою роль»²³². Цан­кер взве­шен­но оце­ни­ва­ет роль изо­бра­же­ний в прак­ти­че­ской поли­ти­ке. По его мне­нию, «новые фор­мы худо­же­ст­вен­ной и визу­аль­ной выра­зи­тель­но­сти вырас­та­ли в киль­ва­те­ре фун­да­мен­таль­ных поли­ти­че­ских изме­не­ний»²³³. Более важ­ным, чем непо­сред­ст­вен­ное вли­я­ние на совре­мен­ни­ков, было то, что «посред­ст­вом нагляд­ной образ­но­сти была созда­на новая мифо­ло­гия Рима и новый риту­ал вла­сти для импе­ра­то­ра»²³⁴. В этом смыс­ле «sae­cu­lum augus­tum опре­де­лен­но явил­ся решаю­щим пово­рот­ным момен­том не толь­ко для всех форм искус­ства и архи­тек­ту­ры, но и для систе­мы визу­аль­ной ком­му­ни­ка­ции в целом»²³⁵. С это­го вре­ме­ни, в свою оче­редь, «визу­аль­ные искус­ства внес­ли свой вклад в уди­ви­тель­ную ста­биль­ность с.103 соци­о­по­ли­ти­че­ской систе­мы»²³⁶.

Новые мифо­ло­гия и риту­ал, по Цан­ке­ру, име­ли без­услов­но монар­хи­че­ский харак­тер. С этим вряд ли сле­до­ва­ло бы спо­рить, если бы речь шла имен­но о пер­спек­ти­ве, о пре­об­ла­дав­шей тен­ден­ции. Одна­ко автор счи­та­ет, что «язык обра­зов» при­об­рел монар­хи­че­ское содер­жа­ние едва ли не с само­го уре­гу­ли­ро­ва­ния 27 г. до н. э. Гово­ря о лав­ро­вых дере­вьях, флан­ки­ро­вав­ших две­ри дома Авгу­ста, co­ro­na ci­vi­ca, cli­peus vir­tu­tis и дру­гих, как пишет иссле­до­ва­тель, «уме­рен­ных и про­стых поче­стей в духе рим­ской тра­ди­ции», он в то же вре­мя утвер­жда­ет, что в соче­та­нии с дру­ги­ми сим­во­ла­ми и кон­нота­ци­я­ми они «пре­вра­ща­лись в зна­ки монар­хи­че­ско­го прав­ле­ния… Тен­ден­ция трак­то­вать Авгу­ста как монар­ха при­шла есте­ствен­но, и каж­дый был хоро­шо под­готов­лен к это­му»²³⁷.

Подоб­ные утвер­жде­ния исхо­дят из a prio­ri монар­хи­че­ской при­ро­ды Авгу­сто­ва прин­ци­па­та. Одна­ко это как раз и нуж­да­ет­ся в дока­за­тель­ствах. Рас­смат­ри­вае­мые авто­ром обра­зы тако­вы­ми не явля­ют­ся, ибо, по спра­вед­ли­во­му наблюде­нию само­го Цан­ке­ра, одни и те же «зна­ки» в раз­лич­ной соци­аль­но-поли­ти­че­ской среде при­об­ре­та­ют про­ти­во­по­лож­ные смыс­лы. В самом деле, не могут же искон­но «рес­пуб­ли­кан­ские» сим­во­лы исполь­зо­вать­ся для дока­за­тель­ства, монар­хиз­ма. А как дока­зать, что они уже при­об­ре­ли на тот или иной момент иное содер­жа­ние? Эти дока­за­тель­ства, по-види­мо­му, с.104 сле­ду­ет искать (каким бы ни был резуль­тат этих поис­ков) в дру­гих сфе­рах исто­ри­че­ской реаль­но­сти, а глав­ное, учи­ты­вая совер­шен­но спра­вед­ли­вую мысль авто­ра о поли­се­ман­тич­но­сти отдель­ных обра­зов и зна­ков, — в их систе­ме и вза­и­мо­дей­ст­вии²³⁸.

Тща­тель­ное рас­смот­ре­ние част­ных аспек­тов прин­ци­па­та не толь­ко оправ­да­но, но и необ­хо­ди­мо, но при этом необ­хо­ди­мо ясно очер­чи­вать гра­ни­цы при­ме­ни­мо­сти полу­чен­ных резуль­та­тов. Это заме­ча­ние отно­сит­ся рав­но как к иссле­до­ва­те­лям монар­хи­че­ских, так и рес­пуб­ли­кан­ских эле­мен­тов уни­каль­но­го государ­ст­вен­но­го строя. Впро­чем, те, кто изу­ча­ет сего­дня «рес­пуб­ли­кан­ские», кон­сти­ту­ци­он­ные аспек­ты, как пра­ви­ло, доста­точ­но опре­де­лен­но обо­зна­ча­ют свои зада­чи, осо­зна­вая, что речь идет лишь об одной из сто­рон слож­но­го фено­ме­на. При­ме­ром может слу­жить моно­гра­фия Хель­му­та Каст­ри­ци­у­са под крас­но­ре­чи­вым назва­ни­ем «Рим­ский прин­ци­пат как рес­пуб­ли­ка». Она заду­ма­на в каче­стве сво­его рода урав­но­ве­ши­ваю­ще­го допол­не­ния к разде­лу «Прин­ци­пат как монар­хия» извест­ной ста­тьи Л. Вик­кер­та в энцик­ло­пе­дии Пау­ли-Вис­со­ва²³⁹. Кни­га охва­ты­ва­ет вре­мя до Нер­вы вклю­чи­тель­но, но око­ло поло­ви­ны объ­е­ма зани­ма­ет рас­смот­ре­ние раз­лич­ных аспек­тов вла­сти Авгу­ста, вклю­чая три­бун­ские и про­кон­суль­ские пол­но­мо­чия. По мне­нию Каст­ри­ци­у­са, прин­ци­пат как res pub­li­ca был реаль­но­стью не толь­ко в зна­че­нии государ­ства вооб­ще, но и, соглас­но Цице­ро­ну, в каче­стве «res po­pu­li», вклю­чая «опре­де­лен­ный поли­ти­че­ский порядок и кон­сти­ту­цию»; прин­цепс же — «обла­да­тель сово­куп­но­сти адми­ни­ст­ра­тив­ной вла­сти и допол­ня­ю­щих ее пол­но­мо­чий и ком­пе­тен­ций, кото­рые, сле­дуя при­ме­ру Авгу­ста, пре­до­став­лял /его пре­ем­ни­кам/ с.105 сенат и рати­фи­ци­ро­ва­ло народ­ное собра­ние…»²⁴⁰

Уче­ные, сто­я­щие на явно «монар­хи­че­ских» или «рес­пуб­ли­кан­ских» пози­ци­ях, как пра­ви­ло, стре­мят­ся учи­ты­вать аргу­мен­та­цию оппо­нен­тов, что уже само по себе поз­во­ля­ет избе­гать излишне кате­го­рич­ных суж­де­ний. Один из путей при­бли­же­ния к адек­ват­но­му опи­са­нию фено­ме­на ран­не­го прин­ци­па­та свя­зан со сво­его рода кон­вер­ген­ци­ей край­них кон­цеп­ций, что пред­по­ла­га­ет при­зна­ние уни­каль­но­сти Авгу­сто­ва режи­ма, его ком­про­мисс­но­го или про­ме­жу­точ­но­го харак­те­ра. В неко­то­ром смыс­ле здесь мож­но кон­ста­ти­ро­вать воз­врат, разу­ме­ет­ся на ином уровне иссле­до­ва­ния, к Момм­зе­нов­ской тео­рии «диар­хии», важ­ным эле­мен­том кото­рой так­же было при­зна­ние ком­про­мис­са меж­ду сена­том и прин­цеп­сом как дове­рен­ным лицом общи­ны²⁴¹. Эта тен­ден­ция свя­за­на с выра­бот­кой новой мето­до­ло­гии, пред­по­ла­гаю­щей учет как юриди­че­ских, так и вне­пра­во­вых (социо­ло­ги­че­ских, эко­но­ми­че­ских, воен­ных, идео­ло­ги­че­ских, пси­хо­ло­ги­че­ских и др.) основ прин­ци­па­та.

Зна­чи­тель­ный инте­рес в ука­зан­ном смыс­ле пред­став­ля­ют работы неко­то­рых гер­ман­ских исто­ри­ков рим­ско­го пра­ва, в первую оче­редь Вольф­ган­га Кун­ке­ля. Исхо­дя из уче­та реаль­но­го соот­но­ше­ния сил, он опре­де­ля­ет прин­ци­пат как «абсо­лют­ную монар­хию, опи­раю­щу­ю­ся в первую оче­редь на воен­ную силу»²⁴², и даже утвер­жда­ет, что res pub­li­ca res­ti­tu­ta с момен­та осно­ва­ния в 27 г. с.106 суще­ст­во­ва­ла «толь­ко по мило­сти импе­ра­то­ра»²⁴³. С дру­гой сто­ро­ны, Кун­кель отме­ча­ет, что осно­ван­ная Авгу­стом систе­ма лишь к кон­цу сво­его дли­тель­но­го раз­ви­тия дохо­дит до состо­я­ния, когда воля импе­ра­то­ра пре­вра­ща­ет­ся в непре­лож­ный закон²⁴⁴. Поэто­му автор кате­го­ри­че­ски отвер­га­ет трак­тов­ку «вос­ста­нов­лен­ной рес­пуб­ли­ки» как обма­на, пусть и во имя все­об­щей поль­зы²⁴⁵. В сво­ей «Исто­рии рим­ско­го пра­ва» Кун­кель опре­де­лил Авгу­стов режим как «…опе­кун­скую власть, сто­я­щую вне рес­пуб­ли­кан­ско­го строя и при­зван­ную его под­дер­жи­вать и допол­нять»²⁴⁶. В отсут­ст­вии кон­сти­ту­ци­он­но­го обос­но­ва­ния монар­хи­че­ско­го поло­же­ния прин­цеп­са этот и дру­гие авто­ры видят так­же при­чи­ну кри­зи­сов, регу­ляр­но воз­ни­кав­ших при необ­хо­ди­мо­сти пере­да­чи вла­сти²⁴⁷.

Как осо­бую фор­му сме­шан­ной кон­сти­ту­ции, в кото­рой пре­об­ла­да­ют монар­хи­че­ские эле­мен­ты, харак­те­ри­зу­ет прин­ци­пат Эрнст Май­ер. В кни­ге «Рим­ское государ­ство и государ­ст­вен­ная мысль» он опре­де­ля­ет режим Авгу­ста как «свое­об­раз­ное соче­та­ние рес­пуб­ли­ки и монар­хии», «юриди­че­ски рес­пуб­ли­ку, но с чисто монар­хи­че­ским управ­ле­ни­ем»²⁴⁸. В дру­гой извест­ной исто­ри­ко-пра­во­вой рабо­те, с.107 «Введе­ние в антич­ное государ­ст­вен­ное пра­во», Май­ер опре­де­ля­ет поло­же­ние импе­ра­то­ра как «чисто монар­хи­че­ское», посколь­ку «вся власть была у него и толь­ко у него»²⁴⁹. С дру­гой сто­ро­ны, автор утвер­жда­ет, что пози­ция импе­ра­то­ра — «государ­ст­вен­ная служ­ба, дове­рен­ная ему кон­сти­ту­ци­он­ны­ми инстан­ци­я­ми». Таким обра­зом, кон­ста­ти­ру­ет Май­ер, — «суве­ре­ни­тет еще оста­вал­ся у сена­та и наро­да как сил, вопло­щав­ших волю государ­ства»²⁵⁰.

Если ряду иссле­до­ва­те­лей, при­дер­жи­ваю­щих­ся государ­ст­вен­но-пра­во­во­го под­хо­да, прин­ци­пат пред­став­ля­ет­ся резуль­та­том неко­е­го кон­сти­ту­ци­он­но­го ком­про­мис­са, то при ана­ли­зе пре­иму­ще­ст­вен­но поли­ти­че­ских и идео­ло­ги­че­ских аспек­тов одной из веду­щих ока­зы­ва­ет­ся идея про­ме­жу­точ­но­го, пере­ход­но­го харак­те­ра ран­не­го прин­ци­па­та вооб­ще, и Авгу­сто­ва в част­но­сти. И не слу­чай­но в ряде пуб­ли­ка­ций клю­че­вым ока­зы­ва­ет­ся сло­во «меж­ду» (between).

Риту­ал жерт­во­при­но­ше­ний на гре­че­ском Восто­ке послу­жил важ­ней­шей отправ­ной точ­кой иссле­до­ва­ний С. Р. Ф. Прай­са. Этот эле­мент ква­зи­бо­же­ских поче­стей (iso­theoi ti­mai) был так­же «частью когни­тив­ной систе­мы, посред­ст­вом кото­рой участ­ни­ки /риту­а­ла/ орга­ни­зо­вы­ва­ли и вос­при­ни­ма­ли мир». Ран­жи­руя вари­а­ции поче­стей, Прайс разде­лил их на три типа: поме­щав­шие импе­ра­то­ра сре­ди людей, хотя и отво­див­шие ему осо­бое место (напр., ста­туи, три­ум­фаль­ные арки); ста­вив­шие его в при­ви­ле­ги­ро­ван­ное поло­же­ние, очень близ­кое богам (боль­шин­ство жерт­во­при­но­ше­ний); рас­смат­ри­вав­шие импе­ра­то­ра как боже­ство, хотя и низ­ше­го ран­га (осталь­ные жерт­во­при­но­ше­ния). По мне­нию авто­ра, «куль­том импе­ра­то­ра в узком смыс­ле сло­ва» сле­ду­ет счи­тать лишь поче­сти, свя­зы­вав­шие импе­ра­то­ра с бога­ми²⁵¹. Сле­ду­ет иметь в виду, что наблюде­ния Прай­са под­твер­жда­ют­ся и лите­ра­тур­ны­ми источ­ни­ка­ми, отра­зив­ши­ми весь­ма широ­кий диа­па­зон пред­став­ле­ний о боже­ст­вен­но­сти импе­ра­то­ров: от скеп­ти­циз­ма «Apo­co­lo­cyn­to­sis’а» Сене­ки и Све­то­ни­е­ва Вес­па­си­а­на — до позд­них сти­хов Овидия и «Пане­ги­ри­ков», с.108 кото­рые не сле­ду­ет рас­смат­ри­вать как про­сто про­яв­ле­ния лести²⁵². Более того, у одних и тех же людей в свя­зи с теми или ины­ми обсто­я­тель­ства­ми отно­ше­ние к боже­ст­вен­но­сти импе­ра­то­ра мог­ло суще­ст­вен­но изме­нять­ся²⁵³. При этом мыш­ле­ние древ­них не было столь рас­судоч­но, как у людей кон­ца вто­ро­го тыся­че­ле­тия, и то, что сего­дня рас­це­ни­ва­ет­ся в каче­стве вопи­ю­щих про­ти­во­ре­чий (и про­яв­ле­ний дву­ли­чия), тогда вос­при­ни­ма­лось совсем ина­че. В целом нуж­но при­знать, что фор­му­ла Прай­са, выне­сен­ная в заго­ло­вок его ста­тьи: «меж­ду чело­ве­ком и богом», — отра­жа­ет один из важ­ных аспек­тов вос­при­я­тия под­дан­ны­ми сво­его импе­ра­то­ра в пери­од ран­не­го прин­ци­па­та.

Не менее харак­тер­но назва­ние пуб­ли­ка­ции Энд­рю Уолис-Хэд­ри­ла «Ci­vi­lis prin­ceps: меж­ду граж­да­ни­ном и вла­сти­те­лем»²⁵⁴. Исход­ной посыл­кой его рас­суж­де­ний явля­ет­ся двой­ст­вен­ность поло­же­ния прин­цеп­са и режи­ма в целом: с одной сто­ро­ны — авто­кра­тор, кото­рый при­ни­ма­ет важ­ней­шие поли­ти­че­ские реше­ния во двор­це, с уча­сти­ем бли­жай­ше­го окру­же­ния, в т. ч. со сво­и­ми воль­ноот­пу­щен­ни­ка­ми; с дру­гой — прин­цепс, гото­вый почи­тать сенат и выпол­нять волю граж­дан­ско­го кол­лек­ти­ва. Уолис-Хэд­рил рас­смат­ри­ва­ет эту амби­ва­лент­ность режи­ма как выра­же­ние его глу­бин­ной, истин­ной сущ­но­сти, что про­яв­ля­лось во всех обла­стях рим­ской поли­ти­че­ской жиз­ни. Так, город Рим имел два цен­тра: «рес­пуб­ли­кан­ский», с.109 граж­дан­ский (фору­мы) и монар­хи­че­ский (импе­ра­тор­ские двор­цы)²⁵⁵. На авер­се монет, изо­бра­жа­лась, напо­до­бие элли­ни­сти­че­ских монар­хов, голо­ва импе­ра­то­ра, одна­ко ико­но­гра­фия под­чер­ки­ва­ла «рес­пуб­ли­кан­ский» ста­тус прин­цеп­са (титу­ла­ту­ра, непо­кры­тая голо­ва и проч.). Та же двой­ст­вен­ность про­яв­ля­лась и во вза­и­моот­но­ше­ни­ях импе­ра­то­ра с под­дан­ны­ми, что, соб­ст­вен­но, и явля­ет­ся пред­ме­том рас­смот­ре­ния Уолис-Хэд­ри­ла. Одни фор­мы под­твер­жда­ли, что прин­цепс, как граж­да­нин, равен сво­им сооте­че­ст­вен­ни­кам, и самым харак­тер­ным тер­ми­ном для обо­зна­че­ния это­го типа его поведе­ния была «ci­vi­li­tas»; дру­гие были пред­на­зна­че­ны для созда­ния соци­аль­ной дистан­ции («su­per­bia»)²⁵⁶.

В дей­ст­ви­тель­но­сти ран­ний прин­ци­пат был авто­кра­ти­че­ской систе­мой. Но mo­des­tia, mo­de­ra­tio, co­mi­tas, ci­vi­li­tas прин­цеп­са — не про­сто внеш­ний фасад или обман, а сущ­ност­ный эле­мент вла­сти, «отли­чи­тель­ный эле­мент рим­ско­го монар­хи­че­ско­го сти­ля»²⁵⁷. «Отказ /от чрез­вы­чай­ных пол­но­мо­чий, при­жиз­нен­но­го обо­жест­вле­ния и т. п. — Я. М. / не явля­ет­ся про­яв­ле­ни­ем рес­пуб­ли­ка­низ­ма: этот жест, направ­лен­ный на реа­ли­за­цию тща­тель­но про­ду­ман­ных пре­тен­зий, озна­чал не то, чем казал­ся»²⁵⁸. Цере­мо­ни­ал ci­vi­li­tas, по Уоли­су-Хэд­ри­лу, не менее важ­ный, чем цере­мо­ни­ал куль­та импе­ра­то­ра, был обу­слов­лен тре­мя важ­ней­ши­ми пред­по­сыл­ка­ми. Пер­вая это тра­ди­цио­на­лист­ские сан­ти­мен­ты, кото­рые бра­ли нача­ло в Фар­са­ле и само­убий­стве Като­на, в мар­тов­ских идах и Филип­пах, в «вос­ста­нов­ле­нии рес­пуб­ли­ки» в 27 году. Ины­ми сло­ва­ми, — это «кон­ти­ну­и­тет с рес­пуб­ли­кан­ским про­шлым»²⁵⁹. Вто­рая пред­по­сыл­ка ci­vi­li­tas prin­ci­pis — необ­хо­ди­мость опе­реть­ся на выс­шие сосло­вия и в целом — на граж­дан­ское насе­ле­ние импе­рии. Нако­нец, в-третьих, про­яв­ляя под­черк­ну­тое ува­же­ние к тем или иным кате­го­ри­ям граж­дан (в соот­вет­ст­вии с их ста­ту­сом), импе­ра­тор одно­вре­мен­но вос­ста­нав­ли­вал соци­аль­ную иерар­хию и уси­ли­вал с.110 авто­кра­тию, свя­зы­вая ее с име­ю­щей­ся струк­ту­рой обще­ства. «Уме­рен­ность импе­ра­то­ра поме­ща­ла его соб­ст­вен­ное досто­ин­ство в ту же систе­му цен­но­стей, что и под­дан­ных. А то, что он почи­тал­ся таким же обра­зом /букв.: той же моне­той/, что и под­дан­ные, слу­жи­ло гаран­ти­ей, что валю­та вос­ста­но­вит свое досто­ин­ство». В этом, что и было сра­зу поня­то Авгу­стом, заклю­ча­лась прак­ти­че­ская направ­лен­ность уси­лий по под­дер­жа­нию граж­дан­ско­го обще­ства²⁶⁰.

Для рим­ско­го авто­кра­та, каким был прин­цепс, не было нуж­ды под­вер­гать сомне­нию цен­ность res­pub­li­ca, как это сде­лал Юлий Цезарь. Ведь «если импе­ра­тор сам кон­тро­ли­ро­вал доступ к раз­лич­ным сте­пе­ням рес­пуб­ли­кан­ской иерар­хии, он обла­дал гото­вой систе­мой поче­стей для про­дви­же­ния сво­их сто­рон­ни­ков и сти­му­ли­ро­ва­ния чув­ства дол­га по отно­ше­нию к себе… Импе­ра­то­ры были глав­ны­ми опе­ра­то­ра­ми систе­мы поче­стей»²⁶¹. При­ни­мая в целом кар­ти­ну функ­ци­о­ни­ро­ва­ния импе­ра­тор­ской вла­сти, оха­рак­те­ри­зо­ван­ной Ф. Мил­ла­ром, Уолис-Хэд­рил тем не менее под­чер­ки­ва­ет, что рим­ский импе­ра­тор отли­чал­ся от элли­ни­сти­че­ских царей преж­де все­го тем, что «глав­ным мето­дом его бла­го­де­я­ний явля­лось рас­про­стра­не­ние соци­аль­ных и поли­ти­че­ских при­ви­ле­гий рес­пуб­ли­кан­ско­го про­ис­хож­де­ния». Наи­боль­шая заслу­га в созда­нии тако­го поряд­ка при­над­ле­жа­ла Авгу­сту, а так­же Вес­па­си­а­ну, кото­рые «вос­ста­но­ви­ли соци­аль­ную иерар­хию после хао­са граж­дан­ских войн»²⁶². Это было «исполь­зо­ва­ние соци­аль­ной струк­ту­ры горо­да-государ­ства для орга­ни­за­ции и уни­фи­ка­ции столь раз­ных наро­дов импе­рии»²⁶³.

Очень важ­ная мысль об исполь­зо­ва­нии «рес­пуб­ли­кан­ских», полис­ных инсти­ту­тов для фор­ми­ро­ва­ния новой государ­ст­вен­но­сти полу­чи­ла раз­ви­тие и в ста­тье В. Эде­ра «Август и власть тра­ди­ции: Авгу­стов прин­ци­пат как свя­зу­ю­щее зве­но меж­ду рес­пуб­ли­кой и импе­ри­ей» в уже цити­ро­вав­шем­ся сбор­ни­ке «Меж­ду рес­пуб­ли­кой и импе­ри­ей: интер­пре­та­ции Авгу­ста и его прин­ци­па­та»²⁶⁴. Поле­ми­зи­руя с.111 с рядом иссле­до­ва­те­лей, в т. ч. П. Цан­ке­ром и Хр. Май­е­ром, Эдер под­чер­ки­ва­ет пре­ем­ст­вен­ность пер­во­го прин­ци­па­та с рес­пуб­ли­кой и ее тра­ди­ци­я­ми²⁶⁵. По его убеж­де­нию, дело заклю­ча­лось не в смене одной фор­мы прав­ле­ния дру­гой, а в «спол­за­нии (cree­ping), едва раз­ли­чи­мом пере­хо­де к систе­ме, в кото­рой чисто рес­пуб­ли­кан­ский прин­цип — фор­ми­ро­ва­ние соци­аль­ной и поли­ти­че­ской вла­сти, осно­ван­ной на пер­со­наль­ных вза­и­моот­но­ше­ни­ях и зави­си­мо­стях, дошел до край­но­сти». Таким обра­зом, ука­зы­ва­ет автор, воз­ни­ка­ют дру­гие вопро­сы: «были ли Август и его совре­мен­ни­ки осве­дом­ле­ны о “каче­ст­вен­ном скач­ке”, пред­по­ла­гав­шем­ся этим раз­ви­ти­ем? На самом ли деле было так про­сто раз­ли­чить, явля­лись ли граж­дане Рима под­дан­ны­ми Цеза­ря или сограж­да­на­ми прин­цеп­са»²⁶⁶?

Эдер доволь­но убеди­тель­но пока­зы­ва­ет, что Август пре­сле­до­вал пат­рио­ти­че­ские цели, и преж­де все­го стре­мил­ся к созда­нию мифа о государ­стве, а не о пра­ви­те­ле. «Этот пат­рио­тизм был решаю­щим фак­то­ром ста­би­ли­за­ции и при­зна­ния no­vus sta­tus как op­ti­mus sta­tus “рес­пуб­ли­ки”»²⁶⁷. Новый пат­рио­тизм опи­рал­ся на силу рес­пуб­ли­кан­ских тра­ди­ций, что автор и про­сле­жи­ва­ет на про­тя­же­нии выде­ля­е­мых им пяти пери­о­дов, на кото­рые он делит вре­мя от смер­ти Юлия Цеза­ря до нача­ла прав­ле­ния Тибе­рия²⁶⁸.

В совре­мен­ной исто­рио­гра­фии Авгу­сто­ва прин­ци­па­та смяг­ча­ют­ся край­ние — они же одно­сто­рон­ние и модер­ни­за­тор­ские — его трак­тов­ки как монар­хии или рес­пуб­ли­ки. Но что еще важ­нее, само это про­ти­во­по­став­ле­ние, по мере пре­одо­ле­ния чер­но-бело­го ви́дения режи­ма, посте­пен­но теря­ет свое прин­ци­пи­аль­ное зна­че­ние, зани­мая под­чи­нен­ное место в мно­го­мер­ной кар­тине Авгу­сто­ва века, во всех его соци­аль­ных, поли­ти­че­ских, идео­ло­ги­че­ских, куль­тур­ных и иных аспек­тах. Рес­пуб­ли­ка­низм и монар­хизм из аль­тер­на­тив­ных, вза­и­мо­ис­клю­чаю­щих дефи­ни­ций ста­но­вят­ся, что соот­вет­ст­ву­ет с.112 сущ­ност­ной диа­лек­ти­ке фено­ме­на, вза­и­мо­до­пол­ня­ю­щи­ми, вза­и­мо­про­ни­каю­щи­ми и вза­и­мо­пре­вра­щаю­щи­ми­ся осно­ва­ми режи­ма, отра­жаю­щи­ми полис­но-импер­скую сущ­ность прин­ци­па­та, его роль свя­зу­ю­ще­го зве­на меж­ду рес­пуб­ли­кан­ской тра­ди­ци­ей и уни­вер­са­лист­ской новиз­ной. Эти изме­не­ния в оцен­ках столь слож­но­го явле­ния, наряду с тща­тель­ным изу­че­ни­ем источ­ни­ков и накоп­ле­ни­ем «исто­рио­гра­фи­че­ско­го опы­та», про­ис­те­ка­ют из глу­бо­ко­го про­ник­но­ве­ния иссле­до­ва­те­лей в дух эпо­хи: идеи, жиз­нен­ные цен­но­сти и ори­ен­та­ции, миро­по­ни­ма­ние, миро­ощу­ще­ние, пси­хо­ло­гию обще­ства, его групп и отдель­ных людей, жив­ших в то вре­мя и созда­вав­ших свой мир. Мож­но не сомне­вать­ся, что даль­ней­шее про­дви­же­ние в позна­нии Авгу­сто­ва века будет осно­вы­вать­ся на углуб­ле­нии и отта­чи­ва­нии ново­го исто­риз­ма, име­ю­ще­го дело в первую оче­редь с тон­чай­шей, но и важ­ней­шей, мате­ри­ей мен­таль­но­сти.