«Республиканская монархия»:
метаморфозы идеологии и политики императора Августа

с.169

с.170

Почти год про­вел Окта­виан на Восто­ке после гибе­ли Анто­ния. При­во­ди­лись в порядок дела в про­вин­ци­ях. Необ­хо­ди­мо было рас­по­ло­жить к себе те вли­я­тель­ные кру­ги, кото­рые недав­но под­дер­жи­ва­ли сопер­ни­ка. Но и сре­ди нелег­ких забот как было не заме­тить рос­кош­ных двор­цов древ­них и срав­ни­тель­но недав­них пра­ви­те­лей, как не обра­тить вни­ма­ния на кра­соту и богат­ство элли­ни­сти­че­ских горо­дов? Как убе­речь­ся от раз­ли­то­го, каза­лось бы, в самом возду­хе фимиа­ма лести и рели­ги­оз­но­го обо­жа­ния ново­го вла­сте­ли­на Восто­ка? Чуде­са Егип­та и Азии, вос­по­ми­на­ния об Алек­сан­дре и сомни­тель­ные идеи гре­че­ских учи­те­лей муд­ро­сти были подоб­ны голо­сам сирен. Одна­ко горь­кий опыт пред­ше­ст­вен­ни­ков застав­лял Окта­ви­а­на взве­ши­вать свои чув­ства на весах рас­суд­ка. Тра­ги­че­ские судь­бы Крас­са и Пом­пея, роко­вые иды мар­та и све­жие вос­по­ми­на­ния об Анто­нии дей­ст­во­ва­ли отрезв­ля­ю­ще.

Окон­ча­тель­ным воз­вра­ще­ни­ем к миру реаль­но­стей ста­ло для Окта­ви­а­на при­бы­тие в Ита­лию летом 29 года до н. э. Здесь в конеч­ном сче­те реша­лись судь­бы всех вождей рес­пуб­ли­ки, и цена каж­дой ошиб­ки мог­ла ока­зать­ся слиш­ком вели­ка, чтобы под­да­вать­ся веле­ни­ям стра­стей и сию­ми­нут­ным жела­ни­ям. Рим, зата­ив­шись, при­смат­ри­вал­ся к победи­те­лю. Эту осо­бую атмо­сфе­ру насто­ро­жен­но­сти еще рань­ше почув­ст­во­вал и понял Меце­нат, кото­рый все вре­мя оста­вал­ся в Горо­де не толь­ко как «министр внут­рен­них дел», но и в каче­стве глав­но­го экс­пер­та Окта­ви­а­на по изу­че­нию и фор­ми­ро­ва­нию обще­ст­вен­но­го мне­ния¹.

Ита­лия, как и вся импе­рия, жаж­да­ла мира. Все уста­ли от посто­ян­но­го ощу­ще­ния опас­но­сти и неуве­рен­но­сти в зав­траш­нем дне. Души людей были потря­се­ны и опу­сто­ше­ны увиден­ны­ми и пере­не­сен­ны­ми жесто­ко­стя­ми. На их гла­зах руши­лось и попи­ра­лось самое с.171 свя­тое: зда­ние импе­рии, осно­вы рес­пуб­ли­ки, семей­ные устои. Воору­жен­ный леги­о­нер при­хо­дил на форум и в курию, дик­туя свою волю суве­рен­но­му Наро­ду и Сена­ту; узур­па­тор разда­ри­вал рим­ские вла­де­ния чуже­зем­ным царям; раб, а еще чаще сын, дви­жи­мые алч­но­стью и нена­ви­стью, выда­ва­ли власть иму­щим сво­его хозя­и­на и отца. Ура­ган сокру­ши­тель­ной силы уни­что­жал, сме­тал со сво­его пути все, что хоть немно­го воз­вы­ша­лось над эле­мен­тар­ны­ми не то что чело­ве­че­ски­ми — живот­ны­ми потреб­но­стя­ми и устрем­ле­ни­я­ми: сохра­нить свое или захва­тить чужое, про­сто — выжить.

Но опу­сто­ши­тель­ный смерч послу­жил и вели­ким очи­ще­ни­ем, а уцелев­шие смог­ли по-ново­му оце­нить то, что еще оста­лось. В пылу и оже­сто­че­нии вожди «пар­тий» и их при­вер­жен­цы не заме­ча­ли, как в кро­ва­вой сече гибнет все, за что велась борь­ба. Для боль­шин­ства уцелев­ших убий­ст­вен­ным ока­за­лось само про­зре­ние. Они не сочли необ­хо­ди­мым после­до­вать при­ме­ру покон­чив­ше­го с собой Като­на Ути­че­ско­го. Но сда­ча на милость победи­те­лю была сопря­же­на для них с отка­зом от обще­ст­вен­ных инте­ре­сов и ухо­дом в част­ную жизнь. Не оста­лось ни вождей, ни «пар­тий», ни самой «рес­пуб­ли­ки». Вдруг откры­лось, что «общее досто­я­ние» — фра­за, кото­рой при­кры­ва­ли свои корыст­ные инте­ре­сы власть иму­щие, «сво­бо­да» обер­ну­лась анар­хи­ей, едва не погу­бив­шей века­ми воз­во­див­ше­е­ся зда­ние импе­рии. В созна­нии людей, неко­гда верив­ших в при­зы­вы лов­ких дема­го­гов и поли­ти­ка­нов, оста­ва­лась лишь неяс­ная тос­ка по «древ­ней», «истин­ной» рес­пуб­ли­ке. Эти смут­ные гре­зы, транс­фор­ми­ро­вав­ши­е­ся в ожи­да­ние «золо­то­го века», брез­жи­ли в созна­нии наро­да роб­ки­ми про­блес­ка­ми надеж­ды; но они лишь обост­ря­ли чув­ство неуве­рен­но­сти в насто­я­щем. Людь­ми овла­де­вал то ужас при вос­по­ми­на­ни­ях о пере­жи­том, то страх перед угро­зой реци­ди­вов; гос­под­ст­во­ва­ли уста­лость, без­раз­ли­чие, пес­си­мизм².

с.172 И все же это была не та духов­ная пустота, при кото­рой воля людей пол­но­стью пара­ли­зо­ва­на и с ними мож­но делать все, что угод­но. Созна­ние наро­да, гос­под­ст­во­вав­ше­го над всем миром, невоз­мож­но было изме­нить в тече­ние жиз­ни одно­го поко­ле­ния. Рим­ская граж­дан­ская кор­по­ра­ция не утра­ти­ла сво­его само­со­зна­ния, она упор­но дер­жа­лась за при­ви­ле­гии, само­вос­про­из­во­дя себя со все­ми сво­и­ми жиз­нен­ны­ми цен­но­стя­ми и уста­нов­ка­ми. Этой живу­че­сти и жиз­не­стой­ко­сти, упор­ства и духа кор­по­ра­тив­но­сти недо­оце­ни­ва­ли ни Юлий Цезарь, ни Анто­ний. Мощ­ный пат­рио­ти­че­ский подъ­ем Ита­лии, встав­шей во всей мощи сво­их жиз­нен­ных сил про­тив воз­ник­ше­го при­зра­ка восточ­ной угро­зы, пока­зал, что имен­но здесь все еще нахо­дит­ся воен­но-поли­ти­че­ский центр Сре­ди­зем­но­мо­рья.

Собы­тия 44—31 гг., ока­зав­ши­е­ся роко­вы­ми для дру­гих вождей, помог­ли Окта­виа­ну, посто­ян­но дер­жав­ше­му руку на пуль­се обще­ст­вен­ных настро­е­ний, понять смысл чая­ний наро­да. Они, поми­мо жаж­ды мира, пре­кра­ще­ния граж­дан­ских войн, заклю­ча­лись в тре­бо­ва­нии «вос­ста­нов­ле­ния рес­пуб­ли­ки», стрем­ле­нии к нацио­наль­но­му еди­не­нию и воз­рож­де­нию на осно­ве тра­ди­ци­он­ных цен­но­стей ci­vi­tas во имя сохра­не­ния гос­под­ст­ву­ю­ще­го поло­же­ния в импе­рии. Похо­же, победи­тель, захва­чен­ный вол­ной пат­рио­ти­че­ско­го подъ­ема, в опре­де­лен­ной мере и сам разде­лял эти настро­е­ния, субъ­ек­тив­но при­ни­мая гото­вив­шу­ю­ся ему в обще­ст­вен­ном созна­нии роль «спа­си­те­ля рес­пуб­ли­ки»³.

По воз­вра­ще­нии в Ита­лию был пыш­но отпразд­но­ван «трой­ной» три­умф: в честь побед в Илли­рии, при Акции и в Егип­те⁴. Оре­ол с.173 победо­нос­но­го пол­ко­во­д­ца, поль­зу­ю­ще­го­ся осо­бым рас­по­ло­же­ни­ем богов и даже ока­зы­ваю­ще­го­ся на вре­мя три­ум­фа вопло­ще­ни­ем Юпи­те­ра, тре­бо­вал­ся любо­му рим­ско­му «вождю». Но не менее важ­но было, в про­ти­во­по­лож­ность Анто­нию (доду­мав­ше­му­ся до про­веде­ния три­ум­фа в Алек­сан­дрии), под­черк­нуть при­вер­жен­ность рим­ским тра­ди­ци­ям. Впро­чем, имя Анто­ния даже не упо­ми­на­лось. Окта­виан пред­став­лял­ся не как вождь одной из «пар­тий», боров­шей­ся про­тив дру­гой, а в каче­стве спа­си­те­ля «рес­пуб­ли­ки» от ино­зем­ной угро­зы, вос­ста­но­ви­те­ля мира, обще­ст­вен­но­го спо­кой­ст­вия и рим­ско­го вели­чия. Были потра­че­ны огром­ные сум­мы на устрой­ство празд­неств, зре­лищ, на щед­рые разда­чи плеб­су. Боль­шое вни­ма­ние уде­ля­лось вос­ста­нов­ле­нию ста­рых и стро­и­тель­ству новых хра­мов. Про­ща­лись дол­ги по нало­го­об­ло­же­ни­ям и сжи­га­лись соот­вет­ст­ву­ю­щие доку­мен­ты, были отме­не­ны рас­по­ря­же­ния вре­ме­ни три­ум­ви­ра­та и граж­дан­ских войн, при этом преж­де все­го име­лись в виду про­скрип­ции⁵.

На всем понят­ном язы­ке поли­ти­че­ской тер­ми­но­ло­гии и сим­во­ли­ки того вре­ме­ни, а ука­зан­ные меро­при­я­тия не в послед­нюю оче­редь пре­сле­до­ва­ли про­па­ган­дист­ские цели, это озна­ча­ло, что пери­од смут закон­чил­ся, и о нем сле­ду­ет как мож­но ско­рей забыть (как и об уча­стии само­го Окта­ви­а­на в про­скрип­ци­ях, о перу­зин­ской резне и про­чих ком­про­ме­ти­ру­ю­щих его собы­ти­ях того вре­ме­ни). Насту­па­ла новая эпо­ха мира и про­цве­та­ния, воз­вра­ща­лись искон­ные, т. е. «рес­пуб­ли­кан­ские», поряд­ки. Нача­ло эпо­хи мира сим­во­ли­зи­ро­ва­ла с.174 тор­же­ст­вен­ная цере­мо­ния закры­тия хра­ма Яну­са⁶. Про­из­веде­но зна­чи­тель­ное сокра­ще­ние армии (с 60 до 28 леги­о­нов). Вои­ны были щед­ро воз­на­граж­де­ны; вете­ра­ны, по воз­мож­но­сти без ущер­ба для земле­вла­дель­цев, наде­ле­ны зем­лей. Так вполне прак­ти­че­ские и даже част­ные меро­при­я­тия про­кла­ды­ва­ли пути к наме­чав­ше­му­ся все­сто­рон­не­му поли­ти­че­ско­му уре­гу­ли­ро­ва­нию.

Линия на уме­рен­ность и «рес­пуб­ли­ка­низм» отчет­ли­во про­сле­жи­ва­лась в кон­сти­ту­ци­он­ной сфе­ре. Будучи хозя­и­ном поло­же­ния, Окта­виан демон­стра­тив­но избе­гал каких-либо чрез­вы­чай­ных пол­но­мо­чий вро­де дик­та­ту­ры. С 29 года до н. э. он регу­ляр­но изби­рал­ся кон­су­лом, одна­ко обя­за­тель­но с кол­ле­гой (в 29 и 28 гг. — с Агрип­пой). Сограж­дане навер­ня­ка отме­ти­ли, что кон­су­лы в соот­вет­ст­вии с древни­ми обы­ча­я­ми (и в про­ти­во­по­лож­ность поряд­кам «смут­ных» лет) пре­бы­ва­ют в сто­ли­це, со всей ответ­ст­вен­но­стью испол­няя свои обя­зан­но­сти. Окта­виан реши­тель­но отка­зал­ся от долж­но­сти цен­зо­ра, кото­рая ста­ви­ла бы его над сена­том⁷, не укло­ня­ясь одна­ко от про­веде­ния цен­за вме­сте со сво­им кол­ле­гой в каче­стве кон­су­лов⁸. В допол­не­ние к три­бун­ской вла­сти и непри­кос­но­вен­но­сти, с.175 кото­ры­ми он обла­дал с 36 г., Окта­виан полу­чил еще пра­во «три­бун­ской помо­щи» (auxi­lium), а так­же раз­бо­ра и реше­ния дел по апел­ля­ции. Все это выгляде­ло весь­ма скром­ным в срав­не­нии с тем, чем обла­да­ли, ска­жем, Сул­ла, Пом­пей или Цезарь. И вряд ли мно­гие обра­ти­ли вни­ма­ние на мелочь: не будучи чле­ном кол­ле­гии три­бу­нов, Окта­виан не зави­сел от вето сво­их кол­лег, его власть не была огра­ни­че­на ни сро­ком, ни гра­ни­ца­ми поме­рия. В сущ­но­сти, это при­да­ва­ло три­бун­ской вла­сти новое содер­жа­ние, но внешне, при соот­вет­ст­ву­ю­щей пода­че, Окта­виан пред­ста­вал выра­зи­те­лем инте­ре­сов и заступ­ни­ком наро­да⁹.

Дей­ст­вуя так же осто­рож­но, но и после­до­ва­тель­но в дру­гих обла­стях, Окта­виан утвер­ждал свое осо­бое место пер­во­го граж­да­ни­на, но не дик­та­то­ра или царя. Не желая нару­шать древ­ние уста­нов­ле­ния, он оста­вил Лепида в долж­но­сти вели­ко­го пон­ти­фи­ка, хотя фак­ти­че­ски взял руко­вод­ство рели­ги­оз­ной жиз­нью Рима под свой неусып­ный кон­троль. Окта­виан зани­мал­ся попол­не­ни­ем жре­че­ских кол­ле­гий, лич­но участ­во­вал в раз­лич­ных рели­ги­оз­ных цере­мо­ни­ях и т. д.

Тра­ди­цио­на­лист­ская поли­ти­ка Окта­ви­а­на нача­ла при­но­сить опре­де­лен­ные пло­ды, обще­ст­вен­ное мне­ние все более скло­ня­лось в его поль­зу. Сенат поста­но­вил, что в честь Окта­ви­а­на сле­ду­ет совер­шать воз­ли­я­ния на всех пирах, а жре­цы и народ долж­ны воз­но­сить молит­вы за спа­си­те­ля государ­ства. Его имя было вклю­че­но в лита­нию сали­ев. В 29 г. сенат и народ посвя­ти­ли Окта­виа­ну мону­мент на фору­ме с над­пи­сью Re pub­li­ca con­ser­va­ta — «Сохра­нен­ная рес­пуб­ли­ка». Кон­сул это­го года Вале­рий Потит назна­чил обще­ст­вен­ное жерт­во­при­но­ше­ние и клят­ву в его честь. Были отче­ка­не­ны моне­ты с леген­дой li­ber­ta­tis po­pu­li Ro­ma­ni vin­dex «Спа­си­тель сво­бо­ды Рим­ско­го наро­да» (Eh­ren­berg & Jones. 17—18 etc.). Все это долж­но было утвер­дить Окта­ви­а­на в мыс­ли, что уси­лия пред­при­ни­ма­лись в вер­ном направ­ле­нии. Заво­е­ван­ный пре­стиж был необ­хо­ди­мой пред­по­сыл­кой для более реши­тель­но­го опре­де­ле­ния сво­его места в «спа­сен­ной рес­пуб­ли­ке».

План «уре­гу­ли­ро­ва­ния» окон­ча­тель­но сло­жил­ся в 28 году. Будучи с.176 кон­су­лом, Окта­виан разде­лял со сво­им кол­ле­гой Агрип­пой исполь­зо­ва­ние фас­ци­ев¹⁰. В ходе пере­смот­ра спис­ка сена­то­ров во гла­ве его было постав­ле­но имя Окта­ви­а­на, т. е. он стал прин­цеп­сом сена­та (Dio LIII. I). Были анну­ли­ро­ва­ны все чрез­вы­чай­ные поста­нов­ле­ния вре­ме­ни граж­дан­ских войн. Эти меро­при­я­тия пря­мо ука­зы­ва­ли на наме­ре­ния отка­зать­ся от три­ум­вир­ских пол­но­мо­чий, срок кото­рых фор­маль­но истек в 32 году, но фак­ти­че­ски Окта­виан все еще про­дол­жал ими поль­зо­вать­ся¹¹.

с.177

Важ­ней­ший шаг был сде­лан при вступ­ле­нии в седь­мое кон­суль­ство. 13 янва­ря Окта­виан про­из­нес в сена­те речь, в кото­рой отка­зал­ся от вер­хов­ной вла­сти, ссы­ла­ясь на нала­гае­мые ею тяготы и одно­вре­мен­но под­чер­ки­вая свои заслу­ги как «спа­си­те­ля рес­пуб­ли­ки».

Хотя выспрен­ные выра­же­ния и ана­хро­низ­мы поз­во­ля­ют усо­мнить­ся в аутен­тич­но­сти при­во­ди­мой Дио­ном Кас­си­ем речи, сле­ду­ет види­мо, при­нять досто­вер­ность как фак­та отка­за от чрез­вы­чай­ных (три­ум­вир­ских) пол­но­мо­чий, так и смя­те­ния сена­то­ров, вызван­но­го самы­ми раз­лич­ны­ми моти­ва­ми. В кон­це кон­цов кри­ка­ми и прось­ба­ми, под­креп­лен­ны­ми дово­да­ми о государ­ст­вен­ной необ­хо­ди­мо­сти, Окта­виан был «при­нуж­ден» уста­но­вить монар­хию, что, соглас­но Дио­ну Кас­сию, пол­но­стью соот­вет­ст­во­ва­ло его замыс­лу. В сво­их «Дея­ни­ях», одна­ко, Август пре­под­но­сит этот акт как вос­ста­нов­ле­ние рес­пуб­ли­ки, под­чер­ки­вая, что с ука­зан­но­го момен­та он пре­вос­хо­дил осталь­ных маги­ст­ра­тов лишь сво­ей auc­to­ri­tas, будучи рав­ным им в отно­ше­нии po­tes­tas¹².

Про­цеду­ра «отка­за»¹³, как и весь ком­плекс про­веден­ных в свя­зи с изло­жен­ны­ми собы­ти­я­ми меро­при­я­тий, поз­во­ля­ет обра­тить вни­ма­ние на после­до­ва­тель­ность Окта­ви­а­на в соблюде­нии «рес­пуб­ли­кан­ской» идео­ло­гии пер­во­го «уре­гу­ли­ро­ва­ния». Ее серд­це­ви­ной с.178 было «вос­ста­нов­ле­ние рес­пуб­ли­ки». Свою власть Окта­виан полу­чал от сена­та и наро­да. Коми­ци­ям было воз­вра­ще­но пра­во изби­рать маги­ст­ра­тов¹⁴. Ожи­ви­лась, наряду с вос­ста­нов­ле­ни­ем сенат­ской auc­to­ri­tas, и зако­но­да­тель­ная дея­тель­ность коми­ций. Сена­ту были воз­вра­ще­ны про­вин­ции, кото­ры­ми он рас­по­ря­жал­ся до уста­нов­ле­ния три­ум­ви­ра­та¹⁵.

За все заслу­ги перед «рес­пуб­ли­кой» Окта­виа­ну было пре­под­не­се­но имя «Август» и дру­гие поче­сти. По пред­ло­же­нию кон­су­ля­ра Л. Муна­ция План­ка две­ри дома Авгу­ста были укра­ше­ны лав­ро­вым вен­ком и дубо­вы­ми вет­ка­ми, а в зда­нии курии был уста­нов­лен золо­той с.179 щит, запе­чатлев­ший «доб­ро­де­те­ли» спа­си­те­ля оте­че­ства¹⁶.

Было ли в меро­при­я­ти­ях по уре­гу­ли­ро­ва­нию что-либо про­ти­во­ре­чив­шее «рес­пуб­ли­кан­ско»-рестав­ра­ци­он­ной идео­ло­гии? Поче­сти, пре­до­став­лен­ные Окта­виа­ну, в основ­ном были извест­ны и желан­ны для самых выдаю­щих­ся пол­ко­вод­цев Рим­ской рес­пуб­ли­ки по край­ней мере с III в. до н. э. Несколь­ко дву­смыс­лен­но зву­ча­ло почет­ное имя Август (Augus­tus — воз­ве­ли­чен­ный, избран­ный бога­ми, боже­ст­вен­ный), при­сво­ен­ное так­же меся­цу секс­ти­лию¹⁷. Но если отвлечь­ся от закре­пив­ше­го­ся за ним в после­дую­щие века монар­хи­че­ско­го смыс­ла, здесь не было ниче­го прин­ци­пи­аль­но ново­го в срав­не­нии с неко­то­ры­ми извест­ны­ми рес­пуб­ли­кан­ски­ми пре­цеден­та­ми. Доста­точ­но вспом­нить почет­ные про­зви­ща Сул­лы — Феликс («Счаст­ли­вый», «Удач­ли­вый»), Пом­пея — Маг­нус («Вели­кий»)¹⁸. В то же вре­мя сло­во «Август», как, впро­чем, и дру­гие ука­зан­ные про­зви­ща, содер­жа­ло эле­мент рели­ги­оз­ный и даже мисти­че­ский, порож­дая под­час слиш­ком сме­лые ассо­ци­а­ции. Оно гово­ри­ло не толь­ко об осо­бом рас­по­ло­же­нии богов — в древ­но­сти это рас­смат­ри­ва­лось как совер­шен­но необ­хо­ди­мая пред­по­сыл­ка для столь выдаю­щих­ся успе­хов.

Эпи­тет «Август» вызы­вал вос­по­ми­на­ние о полу­ле­ген­дар­ном Рому­ле, кото­рый осно­вал Город по пред­на­чер­та­нию богов (augus­to augu­rio)¹⁹, а затем, посмерт­но, был при­нят в их сонм. Окта­виан при­зна­вал­ся таким обра­зом как бы вто­рым осно­ва­те­лем Рима. Неслу­чай­но сохра­ни­лась тра­ди­ция, соглас­но кото­рой ему пред­ла­га­лось имя «Ромул». Но Окта­виан от него отка­зал­ся, несо­мнен­но руко­вод­ст­ву­ясь береж­ным отно­ше­ни­ем к «рес­пуб­ли­кан­ской» идео­ло­гии с.180 созда­вае­мо­го режи­ма. Он избе­гал любых наме­ков на цар­скую власть и «тира­нию»²⁰. Впро­чем, в даль­ней­шем все это не меша­ло пред­ста­вить дело так, что имя «Август» более почет­но, чем даже «Ромул»²¹. Сле­ду­ет под­черк­нуть, что при воз­ник­но­ве­нии прин­ци­па­та «Август» было имен­но почет­ным име­нем, эпи­те­том, не имея зна­че­ния титу­ла и не будучи офи­ци­аль­ным обо­зна­че­ни­ем осо­бо­го места в государ­стве, как это ока­за­лось при после­дую­щих пра­ви­те­лях.

Един­ст­вен­ное обра­ще­ние, кото­рое допус­кал по отно­ше­нию к себе в Риме Август, было «прин­цепс». Одна­ко это тоже не был офи­ци­аль­ный титул, а сло­во, обо­зна­чав­шее осо­бые заслу­ги, нрав­ст­вен­ные каче­ства и выдаю­щий­ся «авто­ри­тет». Этот тер­мин при­ме­нял­ся по отно­ше­нию к «пер­вен­ст­ву­ю­щим» людям Рима все­гда, и во вре­ме­на «золо­то­го века» рес­пуб­ли­ки, и в пери­од граж­дан­ских войн²². Для рим­ско­го ноби­ли­те­та такой чело­век был «пер­вым сре­ди с.181 рав­ных», и такое обо­зна­че­ние вполне впи­сы­ва­лось в кон­текст «рес­пуб­ли­кан­ской» идео­ло­гии.

Не была ли эта уди­ви­тель­ная в сво­ем «рес­пуб­ли­ка­низ­ме» после­до­ва­тель­ность, если учесть несо­мнен­но монар­хи­че­ские тен­ден­ции и ито­ги эво­лю­ции прин­ци­па­та, резуль­та­том мето­дич­но­го вопло­ще­ния неко­е­го чудо­вищ­но­го в сво­ей изощ­рен­но­сти и зло­ве­щей рас­чет­ли­во­сти пла­на? Имен­но к такой вер­сии скло­ня­ют­ся все кри­ти­ки и обли­чи­те­ли Авгу­ста. Поло­жи­тель­ный ответ на этот вопрос пред­по­ла­га­ет нали­чие соот­вет­ст­ву­ю­щей тео­ре­ти­че­ской базы, деталь­ной раз­ра­бот­ки и пла­ни­ро­ва­ния меро­при­я­тий на мно­гие годы впе­ред и пол­ней­ше­го циниз­ма само­го дири­же­ра и испол­ни­те­лей. Апри­о­ри (и весь извест­ный нам исто­ри­че­ский опыт не остав­ля­ет здесь сомне­ния) такое не под силу сынам чело­ве­че­ским. Пол­но­стью про­ти­во­ре­чит дан­ной вер­сии ампли­туда коле­ба­ний Окта­ви­а­на в пери­од граж­дан­ских войн. И все же этот аспект про­бле­мы тре­бу­ет спе­ци­аль­но­го рас­смот­ре­ния.

В раз­вер­ну­том виде кон­цеп­ция запла­ни­ро­ван­но­го и обду­ман­но­го уста­нов­ле­ния монар­хии Авгу­стом пред­став­ле­на у Дио­на Кас­сия. В LII кни­ге «Рим­ской исто­рии» подроб­но изла­га­ет­ся яко­бы имев­шая место в 29 году дис­кус­сия о даль­ней­шей судь­бе государ­ства. Тол­чок к обсуж­де­нию был дан самим Окта­виа­ном, кото­рый «воз­на­ме­рил­ся сло­жить свои пол­но­мо­чия и пере­дать власть сена­ту и наро­ду» (Dio LII. I. I). В про­грамм­ных речах Агрип­пы и Меце­на­та пред­став­ле­ны два пла­на, диа­мет­раль­но про­ти­во­по­лож­ных не толь­ко по содер­жа­нию, но даже по тону и харак­те­ру аргу­мен­та­ции.

Отно­си­тель­но крат­кая речь Агрип­пы (LII. 2—13) как бы про­дол­жа­ет мысль Окта­ви­а­на о необ­хо­ди­мо­сти во имя мира и бла­го­по­лу­чия с.182 государ­ства отка­зать­ся от сво­их исклю­чи­тель­ных пол­но­мо­чий. «Демо­кра­ти­че­ские» взгляды Агрип­па аргу­мен­ти­ру­ет рас­хо­жи­ми штам­па­ми из гре­че­ской поли­ти­че­ской фило­со­фии, рас­суж­дая о спра­вед­ли­во­сти и доб­ро­де­те­ли, соот­вет­ст­ву­ю­щих чело­ве­че­ской при­ро­де.

Рас­суж­де­ния Меце­на­та в поль­зу уста­нов­ле­ния монар­хии (LII. 14—40), напро­тив, пред­став­ля­ют собой раз­вер­ну­тую систе­му дока­за­тельств и дета­ли­зи­ро­ван­ную про­грам­му дея­тель­но­сти (вплоть до снаб­же­ния Рима хле­бом и орга­ни­за­ции ноч­ной стра­жи LII. 24. 6), осно­ван­ную на осве­дом­лен­но­сти в поли­ти­че­ских реа­ли­ях. Праг­ма­тизм Дио­но­во­го Меце­на­та, сто­я­ще­го цели­ком на рим­ской поч­ве, лишь под­чер­ки­ва­ет сла­бость пози­ции «абстракт­но­го гума­ни­ста» Агрип­пы, в рас­суж­де­ни­ях кото­ро­го бро­са­ет­ся в гла­за непра­во­мер­ность отож­дест­вле­ния рим­ской «рес­пуб­ли­ки» с гре­че­ской «демо­кра­ти­ей»²³. Таким обра­зом выбор Окта­ви­а­на, отбро­сив­ше­го сен­ти­мен­таль­ные сла­бо­сти, пред­став­лен един­ст­вен­но вер­ным (LII. 41). В даль­ней­шем выяс­ня­ет­ся, что и сам Агрип­па пре­вра­тил­ся в само­го горя­че­го при­вер­жен­ца монар­хии (Dio LIV. 29. 3).

Может ли изло­жен­ная Дио­ном Кас­си­ем дис­кус­сия надеж­но свиде­тель­ст­во­вать о сути воз­ник­шей перед Окта­виа­ном и рим­ским обще­ст­вом аль­тер­на­ти­вы и путях раз­ре­ше­ния про­бле­мы? Мно­гое вызы­ва­ет здесь сомне­ния. Мы уже отме­ти­ли несу­раз­но­сти, про­явив­ши­е­ся в речи Агрип­пы, кото­рый к тому же, и это было в свое вре­мя хоро­шо извест­но, отнюдь не был демо­кра­том и тем более не фило­со­фом. Даже в тех слу­ча­ях, где Дион явно мог бы более ком­пе­тент­но изло­жить аргу­мен­та­цию Агрип­пы, он не дела­ет это­го, допус­кая оче­вид­ные про­ти­во­ре­чия. Так, если в самом нача­ле LII кни­ги Дион обна­ру­жи­ва­ет зна­ние Поли­би­е­вой харак­те­ри­сти­ки Рим­ской рес­пуб­ли­ки как «сме­шан­ной» фор­мы²⁴, то затем, как уже отме­ча­лось, отож­дествля­ет ее с гре­че­ской демо­кра­ти­ей. Подоб­ные фак­ты при­ве­ли одно­го из совре­мен­ных иссле­до­ва­те­лей к вполне убеди­тель­но­му заклю­че­нию, что мыс­ли, вло­жен­ные Дио­ном в уста Агрип­пы, «не с.183 пред­став­ля­ют собой реа­ли­сти­че­ской аль­тер­на­ти­вы импе­ра­тор­ско­му прав­ле­нию, а слу­жат для демон­стра­ции ста­ро­мод­но­сти и непрак­тич­но­сти демо­кра­ти­че­ских идей, как в кон­тек­сте миро­вой импе­рии I в. до н. э., так и в III в. н. э.²⁵. С дру­гой сто­ро­ны, сила аргу­мен­та­ции Меце­на­та в боль­шей мере осно­ва­на на соб­ст­вен­ном опы­те Дио­на, сена­то­ра и круп­но­го адми­ни­ст­ра­то­ра Импе­рии нача­ла III в. н. э., чем на реа­ли­ях вре­ме­ни Авгу­ста²⁶. Воз­ни­ка­ет впе­чат­ле­ние, что в рас­смат­ри­вае­мом пас­са­же ситу­а­ция под­верг­лась двой­но­му иска­же­нию: не толь­ко вслед­ст­вие непо­ни­ма­ния авто­ром уни­каль­ной с.184 ситу­а­ции, сло­жив­шей­ся нака­нуне и в нача­ле Авгу­сто­ва прин­ци­па­та, но отча­сти и в резуль­та­те созна­тель­ной фаль­си­фи­ка­ции исто­ри­ка, стре­мя­ще­го­ся раз­вен­чать демо­кра­ти­че­скую аль­тер­на­ти­ву монар­хии²⁷.

Все же неком­пе­тент­ность и даже явная тен­ден­ци­оз­ность Дио­на не озна­ча­ют, что изо­бра­жен­ная им аль­тер­на­ти­ва монар­хии не отра­зи­ла исто­ри­че­ской реаль­но­сти. В осно­ву иска­жен­ной и модер­ни­зи­ро­ван­ной кар­ти­ны уста­нов­ле­ния прин­ци­па­та долж­ны были лечь какие-то хоро­шо извест­ные фак­ты. И если источ­ник монар­хи­че­ской кон­цеп­ции «Меце­на­та» оче­виден — поли­ти­че­ская реаль­ность Импе­рии и мыш­ле­ние само­го Дио­на Кас­сия²⁸, то «рес­пуб­ли­кан­ский» эле­мент, пред­став­лен­ный «Агрип­пой», свиде­тель­ст­ву­ет о доб­ро­со­вест­но­сти исто­ри­ка. Он не сумел адек­ват­но интер­пре­ти­ро­вать сохра­нив­шу­ю­ся тра­ди­цию, но и не счел воз­мож­ным ее про­игно­ри­ро­вать. Без­жиз­нен­ная, блед­ная тень «рес­пуб­ли­ка­низ­ма» без­услов­но долж­на была иметь источ­ник в реаль­ных идео­ло­ги­че­ских контрвер­зах опи­сы­вае­мой эпо­хи — в про­тив­ном слу­чае, зачем было совер­шен­но чуж­до­му этим про­бле­мам убеж­ден­но­му монар­хи­сту Дио­ну Кас­сию при­ду­мы­вать их? Речь идет не о дета­лях, хотя вряд ли, напри­мер, име­ет смысл отри­цать сам факт беседы (и, види­мо, не един­ст­вен­ной) пра­ви­те­ля со сво­и­ми бли­жай­ши­ми спо­движ­ни­ка­ми и посто­ян­ны­ми совет­ни­ка­ми²⁹ с.185 на акту­аль­ней­шую поли­ти­че­скую тему. В вер­сии о «демо­кра­тиз­ме» Агрип­пы мог­ли отра­зить­ся неко­то­рые его «дема­го­ги­че­ские» меро­при­я­тия в обла­сти стро­и­тель­ной поли­ти­ки и устрой­ство уве­се­ле­ний для рим­ско­го плеб­са³⁰. Но глав­ное и несо­мнен­ное — в ином. Дион, будучи праг­ма­ти­ком и реа­ли­стом, не мог не оце­ни­вать сущ­ность прин­ци­па­та ина­че, как учи­ты­вая пер­спек­ти­вы его раз­ви­тия в самую насто­я­щую монар­хию. И с пози­ций исто­ри­че­ской ретро­спек­ции имен­но Август пред­став­лял­ся ее осно­ва­те­лем. Одна­ко «реа­лизм» и здра­вый смысл поли­ти­ка сослу­жи­ли плохую служ­бу Дио­ну Кас­сию как исто­ри­ку обще­ст­вен­ной мыс­ли, и он, не отда­вая себе в этом отче­та, пере­нес свое пони­ма­ние сути дела на созна­ние Авгу­ста и мен­та­ли­тет его эпо­хи.

В обра­зо­вав­шем­ся таким обра­зом вымыш­лен­ном мире любые «рес­пуб­ли­кан­ско-демо­кра­ти­че­ские» фор­му­ли­ров­ки ока­зы­ва­лись лишь лозун­га­ми и так­ти­че­ски­ми при­е­ма­ми рас­чет­ли­во­го дву­лич­но­го поли­ти­ка, кото­рый исполь­зо­вал «про­грам­му Агрип­пы» в целях каму­фля­жа сво­их монар­хи­че­ских устрем­ле­ний. Изо­бре­та­те­лем такой вер­сии был не Дион Кас­сий. Суть ее, как и исто­ки непо­ни­ма­ния идео­ло­гии Авгу­сто­ва «уре­гу­ли­ро­ва­ния», вос­хо­дят к гораздо более ран­ней эпо­хе. Во вся­ком слу­чае, уже у Таци­та кон­цеп­ция «дву­ли­чия» Авгу­ста, как и всей систе­мы прин­ци­па­та, полу­чи­ла вполне закон­чен­ное выра­же­ние. Ко вре­ме­ни Дио­на Кас­сия еще мно­гое, пред­став­ляв­ше­е­ся вполне оче­вид­ным Таци­ту и его совре­мен­ни­кам, ока­за­лось тай­ной за семью печа­тя­ми. Но вре­мя и раз­ру­ша­ет печа­ти тайн.

Непо­сред­ст­вен­ные моти­вы мно­гих меро­при­я­тий Окта­ви­а­на-Авгу­ста могут быть поня­ты лишь в кон­тек­сте кон­крет­ных собы­тий и сию­ми­нут­ных нужд государ­ства, кото­рые накла­ды­ва­лись на опре­де­лен­ные уста­нов­ки, обу­слов­ли­вая его реак­ции, реше­ния и поступ­ки. Что каса­ет­ся идей­но­го фона, кото­рый соот­вет­ст­во­вал обще­ст­вен­ным настро­е­ни­ям и направ­лял ход мыс­лей прин­цеп­са, то для его рекон­струк­ции с.186 сле­ду­ет обра­тить­ся ско­рее не к Таци­ту или Дио­ну Кас­сию, хотя они, каза­лось бы, обла­да­ли пре­иму­ще­ст­вом «бес­при­страст­но­сти» и исто­ри­че­ской пер­спек­ти­вы. Здесь вновь неза­ме­ни­мым ока­зы­ва­ет­ся вре­мен­ный союз­ник Окта­ви­а­на — Цице­рон, кото­рый уже помог нам рас­крыть смысл неко­то­рых идей­ных кол­ли­зий послед­них деся­ти­ле­тий Рес­пуб­ли­ки. Хотя зна­ме­ни­тый ора­тор и не дожил до уста­нов­ле­ния прин­ци­па­та, в поис­ках выхо­да из кри­зи­са и путей сохра­не­ния «рес­пуб­ли­ки» ему уда­лось сфор­му­ли­ро­вать неко­то­рые идеи, содер­жа­ние кото­рых обще­ст­вен­но­му созна­нию пред­сто­я­ло осво­ить (а затем отча­сти и пре­одо­леть) в сле­дую­щем, Авгу­сто­вом поко­ле­нии³¹.

В преды­ду­щей гла­ве было пока­за­но, как в поис­ках путей спа­се­ния «рес­пуб­ли­ки» Цице­рон на какой-то момент обра­тил­ся к Юлию Цеза­рю. Подоб­ный ход мыс­лей, основ­ным момен­том кото­ро­го была решаю­щая роль неко­ей выдаю­щей­ся по сво­им авто­ри­те­ту и мораль­ным каче­ствам лич­но­сти, был чрез­вы­чай­но харак­те­рен для Цице­ро­на. Гораздо рань­ше эта идея вопло­ти­лась в обра­зе Сци­пи­о­на Эми­ли­а­на, кото­рый выведен глав­ным пер­со­на­жем в диа­ло­ге «О государ­стве» (54—52 гг.), в част­но­сти, в клю­че­вом эпи­зо­де — «Сно­виде­нии Сци­пи­о­на».

с.187 Мно­гие иссле­до­ва­те­ли, осно­вы­ва­ясь на сочи­не­ни­ях Цице­ро­на, рас­смат­ри­ва­ли его как идей­но­го пред­те­чу прин­ци­па­та и даже апо­ло­ге­та монар­хии. По мне­нию Р. Ю. Вип­пе­ра, rec­tor rei pub­li­cae («руко­во­ди­тель государ­ства») Цице­ро­на, в сущ­но­сти, некий «монар­хи­че­ский пре­зи­дент»³²; Г. Ферре­ро харак­те­ри­зо­вал Цице­ро­на как апо­ло­ге­та прин­ци­па­та³³, а Ф. Тегер и Р. Райт­цен­штайн писа­ли о его монар­хи­че­ских сим­па­ти­ях³⁴ и монар­хи­че­ском иде­а­ле³⁵. По мне­нию неко­то­рых уче­ных, на пря­мую пре­ем­ст­вен­ность идей Цице­ро­на и идео­ло­гии прин­ци­па­та Авгу­ста ука­зы­ва­ет сов­па­де­ние тер­ми­но­ло­гии, кото­рой поль­зо­ва­лись, с одной сто­ро­ны, Цице­рон, а с дру­гой, Август в RGDA, в част­но­сти, auc­to­ri­tas и prin­ceps³⁶. Ука­зы­ва­ет­ся, в част­но­сти, что каче­ства, кото­рые Цице­рон при­пи­сы­вал пер­вым, луч­шим рим­ским царям: vir­tus, de­men­tia, pie­tas, — были вопло­ще­ны в т. н. «доб­ро­де­те­лях» Авгу­сто­ва щита³⁷.

В то же вре­мя «монар­хи­за­ция» Цице­ро­на настоль­ко не вяжет­ся с его поведе­ни­ем в извест­ных поли­ти­че­ских ситу­а­ци­ях, что вызы­ва­ет есте­ствен­ную реак­цию и убеди­тель­ную кри­ти­ку. Так, Р. Гейн­це пока­зал, что иде­а­лом Цице­ро­на была ари­сто­кра­ти­че­ская рес­пуб­ли­ка, его prin­ci­pes — это выдаю­щи­е­ся сенат­ские дея­те­ли, и соот­вет­ст­вен­но, auc­to­ri­tas — поня­тие, харак­тер­ное для сенат­ской идео­ло­гии³⁸. Ина­че подо­шел к про­бле­ме В. Шур, кото­рый обра­тил­ся к идей­ной эво­лю­ции Цице­ро­на: пер­во­на­чаль­но твер­до сто­яв­ший на рес­пуб­ли­кан­ских пози­ци­ях, он вынуж­ден был пой­ти на уступ­ки «монар­хи­че­ской дей­ст­ви­тель­но­сти», и со вре­ме­нем сло­во prin­ceps с.188 ста­ло напол­нять­ся монар­хи­че­ским содер­жа­ни­ем. Шур сде­лал вывод, что Цице­рон под­гото­вил поч­ву для монар­хи­че­ской трак­тов­ки идеи прин­ци­па­та и даже назвал Авгу­ста «непо­сред­ст­вен­ным уче­ни­ком Цице­ро­на»³⁸.

Кри­ти­че­ски рас­смат­ри­вая взгляды назван­ных иссле­до­ва­те­лей и ана­ли­зи­руя сочи­не­ния Цице­ро­на, С. Л. Утчен­ко вслед за Р. Гейн­це обра­тил вни­ма­ние на то, что иде­аль­ный государ­ст­вен­ный дея­тель-рефор­ма­тор обо­зна­ча­ет­ся у Цице­ро­на не тер­ми­ном prin­ceps, а — rec­tor rei pub­li­cae (ci­vi­ta­tis), к кото­ро­му никак не при­ло­жим «монар­хи­че­ский отте­нок». Цице­рон имел в виду «ари­сто­кра­тов-рефор­ма­то­ров» вро­де Сци­пи­о­на (Эми­ли­а­на), Л. Эми­лия Пав­ла, Като­на, Грак­ха-отца, Лелия, Сци­пи­о­на Нази­ки (см. De rep. VI). «А так как ино­гда Цице­рон сопо­став­ля­ет и само­го себя с иде­аль­ным rec­tor rei pub­li­cae, то немо­нар­хи­че­ский харак­тер это­го поня­тия совер­шен­но ясен»⁴⁰. Утчен­ко так­же ука­зы­вал, что Цице­рон акцен­ти­ро­вал вни­ма­ние на обя­зан­но­стях «рек­то­ра», его нрав­ст­вен­ных и граж­дан­ских досто­ин­ствах, а не пра­вах. Цице­рон имел в виду не един­ст­вен­но­го руко­во­ди­те­ля, а как пра­ви­ло, несколь­ких лиц. Из этих и дру­гих наблюде­ний сде­лан вывод, что «государ­ст­вен­ный дея­тель Цице­ро­на никак не «монарх» и даже не «пре­зи­дент» а про­сто выдаю­щий­ся муж, иде­аль­ный граж­да­нин». И далее: «…Ни тер­мин «rec­tor», ни тер­мин «prin­ceps» не име­ют ника­ко­го монар­хи­че­ско­го при­вку­са, и употреб­ле­ние их Цице­ро­ном вовсе не может рас­смат­ри­вать­ся как свиде­тель­ство монар­хи­че­ских сим­па­тий авто­ра»⁴¹. Раз­ви­вая эту мысль, С. Л. Утчен­ко утвер­ждал, что «с точ­ки зре­ния сво­их субъ­ек­тив­ных и осо­знан­ных сим­па­тий» Цице­рон — «убеж­ден­ный сто­рон­ник тра­ди­ци­он­ной, ари­сто­кра­ти­че­ской Рим­ской рес­пуб­ли­ки»⁴². И далее: «Субъ­ек­тив­ных монар­хи­че­ских сим­па­тий у Цице­ро­на нико­гда не суще­ст­во­ва­ло. В том-то и заклю­ча­ет­ся слож­ность и тра­гич­ность лич­но­сти Цице­ро­на, в том-то и состо­ит сек­рет его с.189 раз­дво­ен­но­сти, что субъ­ек­тив­но Цице­рон вплоть до сво­ей тра­ги­че­ской гибе­ли оста­вал­ся ярым и убеж­ден­ным сто­рон­ни­ком рес­пуб­ли­ки, но объ­ек­тив­но, и несо­мнен­но про­тив «сво­ей воли», он идео­ло­ги­че­ски под­готав­ли­вал прин­ци­пат как про­па­ган­дист обще­па­трио­ти­че­ской «над­клас­со­вой идеи»⁴³.

В при­веден­ных рас­суж­де­ни­ях и выво­дах содер­жит­ся про­ти­во­по­став­ле­ние, не вполне адек­ват­но отра­жаю­щее взгляды Цице­ро­на. При­зна­вая объ­ек­тив­ную роль Цице­ро­на в идео­ло­ги­че­ской под­готов­ке прин­ци­па­та, Утчен­ко неод­но­крат­но под­чер­ки­вал, что тот не был «созна­тель­ным апо­ло­ге­том новой фор­мы прав­ле­ния»⁴⁴. Дей­ст­ви­тель­но, невоз­мож­но было стать «апо­ло­ге­том» несу­ще­ст­ву­ю­ще­го строя. И Утчен­ко был совер­шен­но прав, сомне­ва­ясь в пра­во­мер­но­сти самой поста­нов­ки вопро­са о мораль­ной ответ­ст­вен­но­сти ора­то­ра за поро­ки режи­ма, воз­ник­ше­го после его гибе­ли. Но с дру­гой сто­ро­ны, нет необ­хо­ди­мо­сти «иде­а­ли­зи­ро­вать» Цице­ро­на, изо­бра­жая его после­до­ва­тель­ным «рес­пуб­ли­кан­цем», что так­же не соот­вет­ст­ву­ет дей­ст­ви­тель­но­сти.

С. Л. Утчен­ко огра­ни­чи­вал роль Цице­ро­на в идео­ло­ги­че­ской под­готов­ке прин­ци­па­та выра­бот­кой кон­сер­ва­тив­ных, рестав­ра­ци­он­но-охра­ни­тель­ных, «обще­па­трио­ти­че­ских», «над­клас­со­вых» лозун­гов, наста­и­вая на том, что тот ока­зал­ся имен­но «неволь­ным идео­ло­ги­че­ским пред­те­чей прин­ци­па­та»⁴⁵ толь­ко в этом смыс­ле, никак не будучи сто­рон­ни­ком еди­но­лич­но­го прав­ле­ния. Одна­ко сам Утчен­ко испы­ты­вал здесь неко­то­рые сомне­ния. Сде­лав заклю­че­ние, что «монар­хи­че­ское тол­ко­ва­ние поли­ти­че­ских тен­ден­ций трак­та­та “О государ­стве” ока­зы­ва­ет­ся несо­сто­я­тель­ным», он тут же отме­тил, что «меж­ду при­зна­ни­ем цар­ской вла­сти, неогра­ни­чен­ной монар­хии и кон­цеп­ци­ей прин­ци­па­та, все же нико­им обра­зом нель­зя ста­вить зна­ка равен­ства». Чуть далее автор ука­зал на одно­сто­рон­ность утвер­жде­ния о «тра­ди­ци­он­но-рес­пуб­ли­кан­ских воз­зре­ни­ях» Цице­ро­на: «Конеч­но, нель­зя счи­тать Цице­ро­на апо­ло­ге­том монар­хии, но непра­виль­но было бы рас­це­ни­вать его и как апо­ло­ге­та тра­ди­ци­он­ной с.190 рес­пуб­ли­ки — и толь­ко»⁴⁶. Все же отказ от «одно­сто­рон­но­сти», что уже отме­ча­лось, заклю­чал­ся у Утчен­ко лишь в при­зна­нии важ­но­сти обще­па­трио­ти­че­ских лозун­гов для фор­ми­ро­ва­ния идео­ло­гии прин­ци­па­та (что спра­вед­ли­во, но не исчер­пы­ва­ет сути дела).

Мы так подроб­но оста­но­ви­лись на трак­тов­ке С. Л. Утчен­ко не толь­ко пото­му, что это был круп­ней­ший зна­ток Цице­ро­на, но так­же в целях уяс­не­ния ряда прин­ци­пи­аль­но важ­ных момен­тов. Види­мо не слу­чай­но, мимо­хо­дом упо­ми­ная поло­жи­тель­ный отзыв Цице­ро­на о цар­ской вла­сти, автор отме­тил лишь одно соот­вет­ст­ву­ю­щее место в трак­та­те «О государ­стве»⁴⁷. На самом же деле важ­ней­шее поли­то­ло­ги­че­ское сочи­не­ние изоби­лу­ет бла­го­при­ят­ны­ми оцен­ка­ми дан­ной фор­мы прав­ле­ния. Цице­рон фор­му­ли­ру­ет и обос­но­вы­ва­ет мысль о том, что цар­ская власть — луч­шая из «про­стых» (Cic. De rep. 11. 43; III. 46—47; V. 3). Необ­хо­ди­мо­сти и бла­го­де­тель­но­сти еди­но­лич­ной вла­сти посвя­ще­ны рас­суж­де­ния 1. 62—64. Царь упо­доб­ля­ет­ся Юпи­те­ру (1. 50; 56)⁴⁸. Боль­шое место в трак­та­те отведе­но апо­ло­ге­ти­че­ским опи­са­ни­ям пер­вых рим­ских царей: в первую оче­редь Рому­ла (II. 4—23) и Нумы (11. 24—27), а так­же Тул­ла Гости­лия (II. 31—2), Анка Мар­ция (33), Луция Тарк­ви­ния (35), Сер­вия Тул­лия (37 sq.). Отри­ца­тель­но, в соот­вет­ст­вии с рим­ской тра­ди­ци­ей, харак­те­ри­зу­ет­ся лишь Тарк­ви­ний Суперб (11. 44—47), кото­рый пред­став­ля­ет собой один из при­ме­ров вырож­де­ния цар­ской вла­сти. Соб­ст­вен­но из-за него толь­ко, счи­та­ет Цице­рон, наро­ду ста­ло нена­вист­но с.191 само имя «царь». Резуль­та­ты его «изгна­ния» оце­ни­ва­ют­ся дале­ко не одно­знач­но. При этом под­чер­ки­ва­ет­ся важ­ность и необ­хо­ди­мость сохра­не­ния хотя бы эле­мен­тов цар­ской вла­сти при «рес­пуб­ли­кан­ском» прав­ле­нии, что осо­бен­но важ­но в момен­ты внеш­ней опас­но­сти, а так­же в свя­зи со склон­но­стью наро­да к свое­во­лию (I. 62 sq.; II. 52 sq.).

Вооб­ще, отри­ца­тель­ные суж­де­ния Цице­ро­на в трак­та­те «О государ­стве» свя­за­ны не с цар­ской вла­стью как тако­вой, а с ее вырож­де­ни­ем и пре­вра­ще­ни­ем в «тира­нию». Раз­ли­че­нию и про­ти­во­по­став­ле­нию «царя» и «тира­на» посвя­ще­ны пас­са­жи I. 50; 65; II. 47—49; III. 47. Имен­но «тира­ния» харак­те­ри­зу­ет­ся Цице­ро­ном крайне отри­ца­тель­но и в дру­гих сочи­не­ни­ях⁴⁹. Тео­рия «пор­чи» цар­ской вла­сти глу­бо­ко рас­кры­ва­ет­ся в De rep. II. 43; 47; 50. Поми­мо нена­деж­но­сти, неустой­чи­во­сти этой фор­мы вла­сти, коре­ня­щей­ся как в ее при­ро­де, так и в при­ро­де чело­ве­ка, фун­да­мен­таль­ным недо­стат­ком, при неогра­ни­чен­но­сти пол­но­мо­чий монар­ха, явля­ет­ся недо­ста­ток сво­бо­ды. Ведь жизнь даже при спра­вед­ли­вей­шем и муд­рей­шем из царей, вро­де Кира (разу­ме­ет­ся, у Ксе­но­фон­та), подоб­на раб­ству; за самым луч­шим из царей скры­ва­ет­ся жесто­чай­ший Фала­рид (II. 43; 44; II. 43). Одна­ко еще опас­нее наро­до­вла­стие, и Цице­рон не скло­нен разде­лять со свое­воль­ным наро­дом оцен­ку еди­но­лич­ной вла­сти как «тира­нии» (I. 66—67). Ведь «вели­чай­шая сво­бо­да порож­да­ет тира­нию и неспра­вед­ли­вей­шее и тяже­лей­шее раб­ство» (I. 68). Два недо­стат­ка цар­ской вла­сти: опас­ность вырож­де­ния в тира­нию и недо­ста­ток сво­бо­ды, — побуж­да­ют Цице­ро­на пред­по­честь ей сме­шан­ный государ­ст­вен­ный строй (II. 41; 65). Но в его рам­ках Цице­рон явно скло­ня­ет­ся к веду­щей роли неза­у­ряд­ной, выдаю­щей­ся лич­но­сти, вро­де Сци­пи­о­на, глав­но­го дей­ст­ву­ю­ще­го лица диа­ло­га⁵⁰.

с.192 В дан­ном кон­тек­сте необ­хо­ди­мо отме­тить еще неко­то­рые нюан­сы извест­ной Цице­ро­но­вой кон­цеп­ции mo­de­ra­tor и rec­tor rei pub­li­cae. Соглас­но Цице­ро­ну, выдаю­щи­е­ся дея­те­ли рим­ской исто­рии, высту­пав­шие в ука­зан­ной роли, выпол­ня­ли функ­цию «при­ми­ри­те­ля», «устро­и­те­ля» в кри­ти­че­ские, пово­рот­ные момен­ты внеш­ней опас­но­сти или внут­рен­них неурядиц, а так­же — «осно­ва­те­ля» важ­ней­ших государ­ст­вен­ных инсти­ту­тов. Их целью было бла­го «рес­пуб­ли­ки», а не удо­вле­тво­ре­ние лич­ных, корыст­ных инте­ре­сов. Поэто­му по мере выпол­не­ния сво­ей исто­ри­че­ской мис­сии rec­tor, mo­de­ra­tor rei pub­li­cae доб­ро­воль­но огра­ни­чи­ва­ли или пол­но­стью сла­га­ли свои пол­но­мо­чия, разде­ляя ответ­ст­вен­ность с дру­ги­ми «луч­ши­ми» людь­ми. В соот­вет­ст­вии с такой тра­ди­ци­он­ной точ­кой зре­ния, полу­чив­шей клас­си­че­ское выра­же­ние у Цице­ро­на, и пер­вые рим­ские цари были тако­го же рода «устро­и­те­ля­ми», а цар­ская власть в сво­ем неиз­вра­щен­ном виде ока­зы­ва­лась эле­мен­том все той же «рес­пуб­ли­ки», слу­жив­шим ее бла­гу. «Рес­пуб­ли­ке» про­ти­во­сто­я­ла не цар­ская власть, а «тира­ния» — ее извра­щен­ная фор­ма, про­явив­ша­я­ся, в част­но­сти, в прав­ле­ние Тарк­ви­ния Супер­ба.

Важ­ней­шие чер­ты «рес­пуб­ли­кан­ско­го» поли­ти­че­ско­го дея­те­ля обо­зна­че­ны уже в ран­них речах Цице­ро­на, в част­но­сти, в выступ­ле­нии по делу Секс­та Рос­ция Аме­рий­ско­го. Речь дати­ру­ет­ся 80 г., т. е. вре­ме­нем дик­та­ту­ры Сул­лы⁵¹. Рез­ко ото­звав­шись о жесто­ко­стях про­скрип­ций, Цице­рон тем не менее пред­став­ля­ет Сул­лу защит­ни­ком ноби­ли­те­та и бор­цом за дело «рес­пуб­ли­ки»⁵². Тон речи, в кото­рой обли­ча­ют­ся поро­ки еди­но­лич­но­го бес­кон­троль­но­го прав­ле­ния, про­яв­ля­ю­щи­е­ся в зло­употреб­ле­ни­ях при­хле­ба­те­лей дик­та­то­ра, с.193 оста­ет­ся лояль­ным по отно­ше­нию к само­му Сул­ле⁵³. Пред­став­ля­ет­ся, что оцен­ки Цице­ро­на вызва­ны не толь­ко так­ти­че­ски­ми сооб­ра­же­ни­я­ми⁵⁴, хотя не при­ни­мать их во вни­ма­ние, конеч­но же, нель­зя, но и прин­ци­пи­аль­ны­ми уста­нов­ка­ми. Поми­мо про­се­на­тор­ской поли­ти­ки дик­та­то­ра в целом, это были ожи­да­ния, свя­зан­ные с неко­то­ры­ми кон­крет­ны­ми меро­при­я­ти­я­ми. Орга­ни­зо­вав, вско­ре после полу­че­ния дик­та­тор­ских пол­но­мо­чий (ноябрь 82г.), выбо­ры кон­су­лов и про­ведя ряд соот­вет­ст­ву­ю­щих зако­нов, он «воз­вра­тил» пол­но­мо­чия сена­ту и авто­ри­тет зна­ти (Cic. Rosс. Am. 139), тем самым ясно обна­ру­жи­вая свои мыс­ли и даль­ней­шие наме­ре­ния. В сер. 81г. были закры­ты про­скрип­ци­он­ные спис­ки. Даль­ней­шее, по Цице­ро­ну, уже зави­се­ло от самой зна­ти: «Если те, кому они (пол­но­мо­чия и авто­ри­тет) воз­вра­ще­ны, хотят их сохра­нить, они смо­гут полу­чить их навсе­гда» (ibid.). Разу­ме­ет­ся, Цице­рон выда­ет желае­мое за дей­ст­ви­тель­ное, когда утвер­жда­ет, что мож­но гово­рить все, что «спра­вед­ли­во и по зако­ну» (ibid. 138), — это­му про­ти­во­ре­чит ввод­ная часть той же речи. Одна­ко здесь не про­сто лесть в адрес дик­та­то­ра. Сам факт и направ­лен­ность выступ­ле­ния Цице­ро­на яви­лись оче­вид­ным под­твер­жде­ни­ем его мыс­ли: несо­мнен­но, и сам ора­тор, и те, кто сто­ял за ним, счи­та­ли момент бла­го­при­ят­ным, хотя и не вполне без­опас­ным для Секс­та Рос­ция и его заступ­ни­ков. Не при­хо­дит­ся сомне­вать­ся, что про­цесс явил­ся сме­лой поли­ти­че­ской акци­ей, направ­лен­ной про­тив при­спеш­ни­ков Сул­лы, зло­употреб­ляв­ших, по Цице­ро­ну, его исклю­чи­тель­ным поло­же­ни­ем и дове­ри­ем.

Даль­ней­шие собы­тия, по край­ней мере если взять внеш­нюю кан­ву, раз­ви­ва­лись по сце­на­рию, кото­рый вполне соот­вет­ст­во­вал пла­нам и наме­ре­ни­ям патро­нов Секс­та Рос­ция (и само­го Цице­ро­на): сенат фор­маль­но был постав­лен во гла­ве государ­ства, вос­ста­нов­ле­ны маги­ст­ра­ту­ры, огра­ни­че­ны демо­кра­ти­че­ские инсти­ту­ты. А вско­ре после вступ­ле­ния в долж­ность кон­су­лов 79 года Сул­ла сло­жил с себя дик­та­тор­ские пол­но­мо­чия и стал част­ным лицом. Это про­изо­шло после того, как он выпол­нил мис­сию, для кото­рой соб­ст­вен­но и была ему пре­до­став­ле­на дик­та­ту­ра по зако­ну Вале­рия с.194 — dic­ta­tor per­pe­tuus le­gi­bus scri­bun­dis et rei pub­li­cae con­sti­tuen­dae. С этим «рес­пуб­ли­кан­ским» жестом, как и с про­се­нат­ским харак­те­ром меро­при­я­тий Сул­лы, и были свя­за­ны сим­па­тии Цице­ро­на. Вплоть до послед­них меся­цев сво­ей жиз­ни непри­ми­ри­мый враг «тира­нии», рез­ко отри­ца­тель­но отзы­ва­ясь о жесто­ко­стях Сул­лы, о пре­сле­до­ва­нии при нем в корыст­ных инте­ре­сах бога­тых людей, сохра­нял в сво­ей оцен­ке место для ува­жи­тель­но­го сло­ва об ука­зан­ной сто­роне его дея­тель­но­сти⁵⁵.

Цице­ро­но­ва кон­цеп­ция rec­tor rei pub­li­cae не была чистой уто­пи­ей. Ее прак­ти­че­ское вопло­ще­ние лег­ко усмат­ри­ва­лось не толь­ко в при­ме­рах «древ­них» геро­ев рес­пуб­ли­ки и в дея­тель­но­сти само­го авто­ра⁵⁶. Даже Цезарь, все­го один­на­дцать дней про­быв в долж­но­сти дик­та­то­ра, сло­жил с себя чрез­вы­чай­ные пол­но­мо­чия. Прав­да, после того, как был избран кон­су­лом на сле­дую­щий год (осень 49 г.). Реаль­ность тео­ре­ти­че­ских постро­е­ний Цице­ро­на под­твер­ждал и при­мер Пом­пея, само­го про­слав­лен­но­го пол­ко­во­д­ца, чело­ве­ка дела, кото­ро­го ни в малей­шей сте­пе­ни нель­зя запо­до­зрить в склон­но­сти к отвле­чен­но­му тео­ре­ти­зи­ро­ва­нию⁵⁷.

В самом деле, в раз­гар граж­дан­ских смут, когда судь­ба рес­пуб­ли­ки уже не раз реша­лась меча­ми не толь­ко на полях сра­же­ний, но и на фору­ме, Пом­пей Вели­кий не толь­ко не вос­поль­зо­вал­ся нахо­див­ши­ми­ся в его пол­ном рас­по­ря­же­нии вой­ска­ми, но и доб­ро­воль­но два­жды (в 70 и 62 гг.) рас­пус­кал их. Его абсо­лют­ное зако­но­по­слу­ша­ние было нагляд­ным при­ме­ром сле­до­ва­ния «нра­вам пред­ков». с.195 Такое поведе­ние Пом­пея вызы­ва­ло удив­ле­ние и про­ти­во­ре­чи­вые оцен­ки как в древ­но­сти, так и в новое вре­мя⁵⁸. Т. Момм­зен (пре­кло­няв­ший­ся перед гени­аль­но­стью Юлия Цеза­ря) мог объ­яс­нить его толь­ко бес­ха­рак­тер­но­стью, отсут­ст­ви­ем муже­ства и «цар­ст­вен­ной сме­ло­сти» у Пом­пея⁵⁹. Более исто­рич­ным пред­став­ля­ет­ся тол­ко­ва­ние Эд. Мей­е­ра, кото­рый счи­тал «прин­ци­пат Пом­пея» про­об­ра­зом Авгу­сто­ва, про­ти­во­по­став­ляя их «абсо­лют­ной монар­хии Цеза­ря»; имен­но Пом­пея имел в виду Цице­рон, когда в De rep. II. 51 писал о «qua­si tu­tor et pro­cu­ra­tor rei pub­li­cae» и «rec­tor et gu­ber­na­tor ci­vi­ta­tis»⁶⁰.

Дума­ет­ся, не сле­ду­ет сужать зна­че­ние трак­та­та «De re pub­li­ca», как и кон­цеп­ции в целом, сведе­ни­ем их к идео­ло­ги­че­ско­му обос­но­ва­нию поло­же­ния Пом­пея в 54—52 гг.⁶¹ или дей­ст­вий иных лиц, вклю­чая само­го Цице­ро­на. Чем глуб­же вскры­ва­ет тео­рия обще­ст­вен­ные явле­ния, тем мень­ше шан­сов обна­ру­жить ее меха­ни­че­ские свя­зи и поверх­ност­ные ана­ло­гии с прак­ти­кой. Лич­ность и неко­то­рые фак­ты био­гра­фии Пом­пея и тео­ре­ти­че­ские постро­е­ния Цице­ро­на долж­ны рас­смат­ри­вать­ся не как объ­ект и его зер­каль­ное отра­же­ние, а как порож­де­ние одной эпо­хи, и, в опре­де­лен­ной мере, с уче­том раз­ни­цы в поло­же­нии и интел­лек­те, одно­го мен­та­ли­те­та. С дру­гой сто­ро­ны, лич­ность Пом­пея во всей сво­ей огра­ни­чен­но­сти и в силу это­го обре­чен­но­сти, явля­ет­ся типи­че­ской, впро­чем, как и фигу­ры само­го Цице­ро­на, а так­же Цеза­ря, Анто­ния, Окта­ви­а­на.

Убеди­тель­ную трак­тов­ку лич­но­сти Пом­пея дал С. Л. Утчен­ко⁶². с.196 Совер­шен­но спра­вед­ли­во ука­зав на рас­про­стра­нен­ный в исто­ри­че­ской лите­ра­ту­ре пред­рас­судок, в соот­вет­ст­вии с кото­рым неза­у­ряд­ность и гени­аль­ность поли­ти­че­ско­го дея­те­ля свя­зы­ва­ют­ся со стрем­ле­ни­ем к захва­ту еди­но­лич­ной вла­сти (и, доба­вим, жела­ни­ем и уме­ни­ем удер­жать ее), Утчен­ко харак­те­ри­зо­вал Пом­пея как чело­ве­ка дела и дол­га, «с ран­них лет вос­пи­тан­но­го в духе ари­сто­кра­ти­че­ско­го ува­же­ния к рим­ским зако­нам и обы­ча­ям», кото­рый «по сво­ей соб­ст­вен­ной ини­ци­а­ти­ве ни разу не нару­шил ни зако­нов, ни тра­ди­ции и посту­пал так, “как долж­но”». Ему при­хо­ди­лось ино­гда искать «околь­ные пути», но ни разу он не дей­ст­во­вал «анти­кон­сти­ту­ци­он­но». Утчен­ко писал даже о «гипер­тро­фи­ро­ван­ной лояль­но­сти» Пом­пея, при­зна­вая наи­бо­лее мет­кой сле­дую­щую фра­зу Момм­зе­на: «Он…охот­но поста­вил бы себя вне зако­на, если бы толь­ко это мож­но было сде­лать, не покидая закон­ной поч­вы»⁶³. В то же вре­мя, по мне­нию совет­ско­го уче­но­го, вряд ли прав Эд. Мей­ер, счи­тав­ший, что Пом­пей без вся­ко­го при­твор­ства отка­зал­ся бы от цар­ской коро­ны, если б она ему была пре­под­не­се­на: «…Какие у нас могут быть осно­ва­ния счи­тать, что если бы все было про­веде­но и оформ­ле­но “долж­ным обра­зом”, он вел бы себя ина­че, чем после при­ня­тия зако­нов Габи­ния и Мани­лия или после пред­ло­же­ния Бибу­ла, под­дер­жан­но­го Като­ном, об избра­нии его кон­су­лом si­ne col­le­ga?»⁶⁴

Харак­те­ри­сти­ка, дан­ная С. Л. Утчен­ко Пом­пею, нуж­да­ет­ся в незна­чи­тель­ных уточ­не­ни­ях. В част­но­сти, лояль­ность Пом­пея по отно­ше­нию к «рес­пуб­ли­ке» пред­став­ля­ет­ся не «гипер­тро­фи­ро­ван­ной», а самой что ни на есть есте­ствен­ной, пусть и отли­чаю­щей­ся от поведе­ния дру­гих вождей срав­ни­тель­но неис­пор­чен­ным тра­ди­цио­на­лиз­мом. В этом смыс­ле Пом­пей — пря­мая про­ти­во­по­лож­ность Анто­нию, так «нерим­ски» про­явив­ше­му себя в Егип­те. В вооб­ра­жае­мой ситу­а­ции при­ня­тие еди­но­лич­ной вла­сти при усло­вии над­ле­жа­ще­го с.197 «кон­сти­ту­ци­он­но­го» оформ­ле­ния внешне вполне укла­ды­ва­лось бы (и укла­ды­ва­лось на прак­ти­ке в дру­гих слу­ча­ях) в «рес­пуб­ли­кан­ские» пред­став­ле­ния Пом­пея.

С. Л. Утчен­ко не без осно­ва­ния отме­чал, что «прин­ци­пат» (впро­чем, это отно­сит­ся и ко мно­гим дру­гим поня­ти­ям, кото­ры­ми мы вынуж­де­ны поль­зо­вать­ся при изу­че­нии антич­но­сти) — «кон­струк­ция новей­ших иссле­до­ва­те­лей», и «прин­ци­пат Авгу­ста пред­став­лял собой на деле не зара­нее начер­тан­ную или целе­со­об­раз­но измыш­лен­ную систе­му…»⁶⁵. И все же нель­зя упу­стить из виду, что Пом­пей не толь­ко сво­и­ми исклю­чи­тель­ны­ми пол­но­мо­чи­я­ми, но и «рес­пуб­ли­кан­ским» поведе­ни­ем пред­вос­хи­тил неко­то­рые чер­ты Авгу­сто­вой систе­мы. Сход­ство не обя­за­тель­но было резуль­та­том созна­тель­но­го сле­до­ва­ния отдель­ным кон­крет­ным реше­ни­ям «попе­чи­те­ля рес­пуб­ли­ки» (хотя исполь­зо­ва­ние опы­та, навер­ня­ка, име­ло место) и тем более — несу­ще­ст­во­вав­шей «систе­ме» Пом­пея, — оно было в первую оче­редь есте­ствен­ным про­яв­ле­ни­ем при­над­леж­но­сти к неко­е­му над­лич­ност­но­му, соци­аль­но­го про­ис­хож­де­ния, един­ству мыс­лей, пере­жи­ва­ний, устрем­ле­ний, кото­рые мож­но опре­де­лить как «рес­пуб­ли­кан­ский мен­та­ли­тет», или про­сто — «рес­пуб­ли­ка­низм». Во вре­ме­на Пом­пея, Цеза­ря, Цице­ро­на это был все еще пол­но­вод­ный поток, кото­рый кого-то выбро­сил из сво­их буру­нов, но боль­шин­ство затя­ги­ва­лось в его водо­во­роты, кое-кто ока­зы­вал­ся на отме­лях. Очень немно­гие были спо­соб­ны чуть при­под­нять­ся над поверх­но­стью, чтобы огля­нуть­ся вокруг; но никто не имел доста­точ­но сил, чтобы вый­ти из пото­ка целым и невреди­мым, не то чтобы плыть про­тив тече­ния.

Адек­ват­ное пони­ма­ние «рес­пуб­ли­ка­низ­ма» на раз­лич­ных эта­пах его эво­лю­ции воз­мож­но лишь при отка­зе от совре­мен­ных штам­пов. Цице­рон не был апо­ло­ге­том прин­ци­па­та или монар­хии как тако­вой, но не являл­ся и про­тив­ни­ком цар­ской вла­сти в ее кон­крет­но-исто­ри­че­ской (как он себе ее пред­став­лял) «древ­ней» фор­ме. Он видел необ­хо­ди­мость выдаю­щей­ся лич­но­сти, кото­рая пога­си­ла бы с.198 пожар граж­дан­ских смут, вос­ста­но­ви­ла согла­сие сосло­вий и тем самым — воз­ро­ди­ла сенат­скую «рес­пуб­ли­ку». Ясно, что это ни монар­хизм, ни рес­пуб­ли­ка­низм в нашем пони­ма­нии этих слов.

Кон­цеп­ция Цице­ро­на была не про­сто орга­нич­но рим­ской — это было фило­соф­ски и рито­ри­че­ски обос­но­ван­ное выра­же­ние инте­ре­сов и пред­став­ле­ний уме­рен­но кон­сер­ва­тив­ных кру­гов пра­вя­ще­го клас­са⁶⁶. Выдаю­щий­ся мастер сло­ва сумел акку­му­ли­ро­вать и убеди­тель­но выра­зить полу­ми­фи­че­ский «ста­ро­рим­ский» иде­ал государ­ст­вен­но­го дея­те­ля как «устро­и­те­ля» рес­пуб­ли­ки, как ее опо­ры в слу­чае внеш­ней опас­но­сти, уми­ротво­ри­те­ля и объ­еди­ни­те­ля при внут­рен­них неуряди­цах. Кон­цеп­ция вос­ста­нов­ле­ния, уре­гу­ли­ро­ва­ния, мораль­но­го воз­рож­де­ния «рес­пуб­ли­ки», витав­шая в духов­ной атмо­сфе­ре Рима I в. до н. э. и яснее всех сфор­му­ли­ро­ван­ная Цице­ро­ном, лег­ла в осно­ву офи­ци­аль­ной идео­ло­гии прин­ци­па­та Авгу­ста в виде фор­му­лы «вос­ста­нов­лен­ной рес­пуб­ли­ки». Под ней име­лась в виду преж­де все­го некая граж­дан­ская общ­ность поли­ти­че­ско­го свой­ства, создан­ная и заве­щан­ная «пред­ка­ми».

Осно­вой кон­цеп­ции было пред­став­ле­ние об общ­но­сти инте­ре­сов всех граж­дан, но в первую оче­редь «опти­ма­тов». Поня­тие «рес­пуб­ли­ка» вклю­ча­ло самые раз­лич­ные сто­ро­ны эко­но­ми­че­ской, соци­аль­ной и поли­ти­че­ской жиз­ни ci­vi­tas. При­ме­ни­тель­но к гос­под­ст­ву­ю­ще­му клас­су, пред­ста­ви­те­лем кото­ро­го являл­ся Цице­рон, клю­че­вой была идея тож­де­ст­вен­но­сти инте­ре­сов государ­ства, «рес­пуб­ли­ки», — инте­ре­сам сена­та в сою­зе со всад­ни­ка­ми, а так­же вид­ны­ми пред­ста­ви­те­ля­ми ита­лий­ской муни­ци­паль­ной зна­ти. Важ­но было это тож­де­ство (озна­чав­шее гос­под­ст­ву­ю­щее поло­же­ние обо­их чле­нов), а не с.199 государ­ст­вен­ные инсти­ту­ты и фор­мы, его обес­пе­чи­вав­шие. Цице­рон, в соот­вет­ст­вии с тра­ди­ци­он­но рим­ским пони­ма­ни­ем, оста­вал­ся в сущ­но­сти рав­но­душ­ным к гре­че­ско­му уче­нию о фор­мах государ­ства. Решаю­щим фак­то­ром счи­та­лась не «кон­сти­ту­ция», а «древ­ний уклад и мужи» как опо­ра «рес­пуб­ли­ки»⁶⁷. Важ­но, чтобы у руля были «луч­шие», а не их коли­че­ство, глав­ным было сохра­не­ние «рес­пуб­ли­ки». Имен­но поэто­му Цице­рон вос­пе­вал пер­вых рим­ских царей и иде­а­ли­зи­ро­вал Сци­пи­о­на, при опре­де­лен­ных обсто­я­тель­ствах готов был всту­пить в ком­про­мисс с Юли­ем Цеза­рем или заклю­чить союз с Окта­виа­ном. Но он был непри­ми­рим к явно­му «тира­ну» — Анто­нию.

Позд­ней­шие кри­ти­ки, начи­ная с твер­до­ло­бых пред­ста­ви­те­лей «рес­пуб­ли­кан­ской» оппо­зи­ции вре­ме­ни Юли­ев-Клав­ди­ев, не мог­ли понять кажу­щей­ся «все­яд­но­сти» вели­ко­го ора­то­ра. Про­еци­руя в эпо­ху Цице­ро­на свое пони­ма­ние «рес­пуб­ли­ки» и «монар­хии», они, к сво­е­му неудо­воль­ст­вию, не нахо­ди­ли у того бес­ком­про­мисс­но­го осуж­де­ния еди­но­вла­стия. Но во вре­ме­на граж­дан­ских смут и хао­са на пер­вом месте сто­я­ли дру­гие про­бле­мы, выри­со­вы­ва­лись иные аль­тер­на­ти­вы. Дихото­мия, пред­став­ляв­ша­я­ся позд­нее фун­да­мен­таль­ной, зани­ма­ла в раз­мыш­ле­ни­ях и поступ­ках Цице­ро­на под­чи­нен­ное поло­же­ние.

Не при­хо­дит­ся сомне­вать­ся, что Окта­виан знал важ­ней­шие сочи­не­ния Цице­ро­на, кото­рые ока­за­ли огром­ное вли­я­ние на его миро­воз­зре­ние. Для често­лю­би­во­го юно­ши ходив­шие по рукам и пере­ска­зы­вав­ши­е­ся речи и трак­та­ты были живи­тель­ным возду­хом, жад­но погло­щав­шим­ся в тихой Апол­ло­нии. Поэто­му стрем­ле­ние Окта­ви­а­на к сою­зу с Цице­ро­ном не было осно­ва­но на голом рас­че­те, и тем лег­че смог обма­нуть­ся вели­кий ора­тор. Полу­ле­ген­дар­ная тра­ди­ция, пере­да­вае­мая Плу­тар­хом, смут­но наме­ка­ет на некое духов­ное срод­ство учи­те­ля и уче­ни­ка (Plut. Cic. 44—45)⁶⁸. Идео­ло­гия Авгу­сто­ва прин­ци­па­та, по край­ней мере в «рес­пуб­ли­кан­ской» ее части, вклю­ча­ла взгляды, идеи, цен­но­сти, кото­рые ранее при­сут­ст­во­ва­ли в тео­ре­ти­че­ских постро­е­ни­ях Цице­ро­на. Речь идет не толь­ко об осно­во­по­ла­гаю­щей идее «рес­пуб­ли­ки», вме­сте с рас­суж­де­ни­я­ми о с.200 ее «утра­те» и «вос­ста­нов­ле­нии», но и таких ее эле­мен­тах, как едва ли не мес­си­ан­ская роль выдаю­ще­го­ся граж­да­ни­на, кото­рый выпол­ня­ет функ­ции защит­ни­ка, вос­ста­но­ви­те­ля и устро­и­те­ля, а затем доб­ро­воль­но отка­зы­ва­ет­ся от чрез­вы­чай­ных пол­но­мо­чий, «воз­вра­щая» государ­ство сена­ту и наро­ду. В этом ряду — и мыс­ли о мораль­ном пре­вос­ход­стве «прин­цеп­са», его сопри­част­но­сти миру богов, ряд дру­гих став­ших весь­ма акту­аль­ны­ми в пери­од Ран­ней Импе­рии идей.

Август не мог, да и не хотел, посколь­ку это было свя­за­но с его ими­джем и поли­ти­кой, но так­же со всем стро­ем мыс­лей «вос­ста­но­ви­те­ля рес­пуб­ли­ки», отре­кать­ся от подоб­но­го идей­но­го род­ства. Одна­ко пуб­лич­но­му при­зна­нию пре­пят­ст­во­ва­ли слиш­ком хоро­шо извест­ные всем обсто­я­тель­ства гибе­ли Цице­ро­на. Мож­но счи­тать несколь­ко наив­ным пред­по­ло­же­ние, что это кам­нем лежа­ло на его сове­сти; по край­ней мере отно­си­тель­но тем­но­го пят­на на репу­та­ции сомне­вать­ся не при­хо­дит­ся. Что же было делать? Осно­ва­тель прин­ци­па­та и здесь избрал наи­луч­шее реше­ние, пред­ста­вая перед посвя­щен­ны­ми совре­мен­ни­ка­ми, в зави­си­мо­сти от их испор­чен­но­сти скеп­си­сом, то ли зага­доч­ным сфинк­сом, то ли поис­ти­не выдаю­щим­ся акте­ром, уме­ю­щим «дер­жать пау­зу».

При несо­мнен­ном идей­ном вли­я­нии, ока­зан­ном на него Цице­ро­ном, сами обсто­я­тель­ства не поз­во­ля­ли Окта­виа­ну оста­вать­ся почтен­ным и роб­ким уче­ни­ком зна­ме­ни­то­го ора­то­ра. В пылу борь­бы невоз­мож­но сле­до­вать даже самой совер­шен­ной тео­рии. Уче­ни­че­ство наслед­ни­ка Юлия Цеза­ря закон­чи­лось рано, и ему при­шлось воору­жать­ся не столь­ко логи­кой рас­суж­де­ний, сколь­ко искус­ст­вом поли­ти­че­ских ком­про­мис­сов и интриг, искать под­держ­ки жаж­дав­ших добы­чи леги­о­нов. Но идей­ные узы учи­те­ля и уче­ни­ка ока­за­лись на удив­ле­ние креп­ки. (Не это ли вме­ня­ли в вину Ари­сто­те­лю, когда его вос­пи­тан­ник уже сго­рел в лихо­рад­ке бес­ко­неч­ных заво­е­ва­ний?). Даже раз­веден­ных по раз­ные сто­ро­ны вала граж­дан­ской вой­ны, их свя­зы­ва­ло нечто такое, чего Окта­виан нико­гда не мог бы до кон­ца объ­яс­нить, но что дела­ло уже мерт­во­го Цице­ро­на более близ­ким, чем союз­ни­ки и самые зака­дыч­ные дру­зья, будь то Анто­ний или Лепид, Агрип­па или Меце­нат.

Сила и сла­бость Авгу­сто­вой кон­цеп­ции прин­ци­па­та и его поли­ти­ки были гене­ти­че­ски, кров­но свя­за­ны с силой и сла­бо­стью с.201 идей Цице­ро­на. Во вре­ме­на Цице­ро­на, а тем более Авгу­ста и его пре­ем­ни­ков, рим­ская граж­дан­ская общи­на — ci­vi­tas теря­ла свою соци­аль­но-поли­ти­че­скую осно­ву, но тем силь­ней ока­зы­ва­лась на пер­вых порах ком­пен­са­ция в сфе­ре обще­ст­вен­но­го созна­ния и пси­хи­ки. Гиб­ну­щие тра­ди­ции транс­фор­ми­ро­ва­лись в иде­а­лы, осно­ван­ные на отры­воч­ных пре­да­ни­ях, пред­став­ле­ния — в миф, соци­аль­ные иска­ния — в уто­пи­че­ские меч­ты. Эти пре­вра­ще­ния в конеч­ном сче­те обре­ка­ли «рес­пуб­ли­кан­скую» идео­ло­гию на пора­же­ние, как через гибель ее носи­те­лей, так и путем их и ее пере­рож­де­ния. С отчуж­де­ни­ем государ­ства от граж­да­ни­на (наи­бо­лее болез­нен­но этот про­цесс затро­нул пред­ста­ви­те­лей гос­под­ст­ву­ю­ще­го клас­са) послед­ний пре­вра­щал­ся в под­дан­но­го, «рес­пуб­ли­ка» — в монар­хию, а место нрав­ст­вен­но­го импе­ра­ти­ва и оцен­ки кол­лек­ти­ва долж­ны были занять пра­во­вая нор­ма и воору­жен­ная сила, само­со­зна­ние лич­но­сти и рели­ги­оз­ная дог­ма. Одна­ко эти кар­ди­наль­ные пре­вра­ще­ния, посте­пен­но охва­ты­вая тол­щу обще­ст­вен­но­го созна­ния, тре­бо­ва­ли вре­ме­ни. Окта­виан-Август, и в этом его исто­ри­че­ская роль, ока­зал­ся тем rec­tor rei pub­li­cae, в прав­ле­ние кото­ро­го, но поми­мо и в каком-то смыс­ле даже вопре­ки его воле, был пре­одо­лен решаю­щий уча­сток пути от «рес­пуб­ли­ки» к монар­хии.

С наи­боль­шей оче­вид­но­стью рас­хож­де­ние субъ­ек­тив­ных наме­ре­ний и объ­ек­тив­ных резуль­та­тов обна­ру­жи­ва­ют­ся в обла­сти рели­гии и нрав­ст­вен­но­сти, где рестав­ра­ци­он­ные уси­лия Авгу­ста осо­бен­но нагляд­ны и даже, что каза­лось бы совер­шен­но несвой­ст­вен­но вели­чай­ше­му поли­ти­ку всех вре­мен, порой наив­ны и пря­мо­ли­ней­ны.