«Республиканская монархия»:
метаморфозы идеологии и политики императора Августа

с.202

с.203

Важ­ность рели­ги­оз­ной поли­ти­ки была обу­слов­ле­на местом рели­гии в обще­ст­вен­ной и част­ной жиз­ни рим­лян. Она была неотъ­ем­ле­мым и чрез­вы­чай­но важ­ным эле­мен­том идео­ло­гии ci­vi­tas, миро­ощу­ще­ния ее чле­нов. В рабо­те о соци­аль­ных осно­вах рим­ской рели­гии Е. М. Шта­ер­ман убеди­тель­но пока­за­ла про­цесс духов­но­го бро­же­ния и секу­ля­ри­за­ции миро­воз­зре­ния пред­ста­ви­те­лей выс­ших сосло­вий как резуль­тат их отры­ва от общи­ны и граж­дан­ско­го кол­лек­ти­ва в усло­ви­ях кри­зи­са ci­vi­tas¹. Граж­дан­ские сму­ты спо­соб­ст­во­ва­ли с.204 еще боль­ше­му рас­ша­ты­ва­нию тра­ди­ци­он­ных усто­ев, в част­но­сти, рели­ги­оз­но­го миро­воз­зре­ния, свя­зан­но­го с полис­ной систе­мой жиз­нен­ных цен­но­стей. Осо­бен­но опас­ным ста­но­ви­лось раз­ру­ше­ние пред­став­ле­ний о fi­des. Эта сакра­ли­зо­ван­ная доб­ро­де­тель, вопло­щав­шая свя­тость семей­ных и кли­ент­ских свя­зей, была цемен­ти­ру­ю­щим рас­т­во­ром, обес­пе­чи­вав­шим важ­ней­шие обще­ст­вен­ные уста­нов­ле­ния и общ­ность инте­ре­сов сограж­дан и «рес­пуб­ли­ки»².

Одна­ко на фоне, каза­лось бы, пол­но­го кру­ше­ния обще­ст­вен­ных усто­ев и все­об­щей демо­ра­ли­за­ции в наро­де обна­ру­жи­лись дре­мав­шие здо­ро­вые силы и могу­чие веко­вые инстинк­ты. В атмо­сфе­ре отча­я­ния и без­на­деж­но­сти несча­стья, обру­шив­ши­е­ся на Рим, при­об­ре­та­ли мисти­че­скую окрас­ку. Они рас­смат­ри­ва­лись как кара богов за мораль­ную рас­пу­щен­ность и свя­тотат­ст­вен­ное пре­не­бре­же­ние верой отцов. Посте­пен­но креп­ло убеж­де­ние, что лишь рели­ги­оз­ное и нрав­ст­вен­ное воз­рож­де­ние могут быть зало­гом спа­се­ния. По сло­вам Гора­ция:

Пол­ней­шая рас­те­рян­ность на заклю­чи­тель­ном эта­пе граж­дан­ской вой­ны нача­ла сме­нять­ся все уси­ли­вав­шей­ся тягой к реани­ма­ции жиз­нен­ных цен­но­стей, кото­рые счи­та­лись атри­бу­та­ми «древ­ней с.205 рес­пуб­ли­ки». Рели­гия, наряду с мора­лью и исто­ри­че­ским (мифо­ло­ги­че­ским) созна­ни­ем, была важ­ной опо­рой про­сы­пав­ше­го­ся народ­но­го духа.

Чут­ко вос­при­ни­мая настро­е­ния обще­ства, наслед­ник Цеза­ря вовре­мя оце­нил воз­рас­таю­щую роль рели­ги­оз­ных чувств, со вре­ме­нем все более настой­чи­во высту­пая в каче­стве побор­ни­ка искон­но рим­ских веро­ва­ний и обрядов. Уже в заклю­чи­тель­ный пери­од граж­дан­ских войн нача­лась обшир­ная дея­тель­ность по вос­ста­нов­ле­нию полу­раз­ру­шен­ных, забы­тых и осквер­ня­е­мых хра­мов³, и Окта­виан не упус­кал слу­чая про­де­мон­стри­ро­вать свою при­вер­жен­ность рели­гии пред­ков, делая это в пику пре­дав­ше­му­ся чуже­зем­ным обы­ча­ям Анто­нию⁴.

После окон­ча­ния граж­дан­ских войн меро­при­я­тия, свя­зан­ные с воз­рож­де­ни­ем тра­ди­ци­он­ной рели­гии, ока­за­лись неотъ­ем­ле­мой частью про­грам­мы «вос­ста­нов­лен­ной рес­пуб­ли­ки», соста­вив одно из важ­ней­ших направ­ле­ний государ­ст­вен­ной поли­ти­ки и про­па­ган­ды⁵. В «Дея­ни­ях» Август сооб­ща­ет о вос­ста­нов­ле­нии в свое шестое кон­суль­ство (28 г. до н. э.) 82 хра­мов⁶. Тит Ливий вполне с.206 спра­вед­ли­во назы­вал Авгу­ста «осно­ва­те­лем или вос­ста­но­ви­те­лем всех хра­мов»⁷. Сре­ди реста­ври­ро­ван­ных были такие свя­ты­ни, как хра­мы Юпи­те­ра Фере­трий­ско­го, Кви­ри­на, авен­тин­ские хра­мы Минер­вы, Юно­ны Цари­цы, Юпи­те­ра Осво­бо­ди­те­ля, позд­нее — осо­бен­но почи­тав­ший­ся Капи­то­лий­ский храм Юпи­те­ра, Юно­ны и Минер­вы, сго­рев­ший в 9 г. до н. э., и др.⁸

Стро­и­тель­ная дея­тель­ность Авгу­ста не огра­ни­чи­ва­лась вос­ста­нов­ле­ни­ем ста­рых хра­мов⁹. Про­во­дя любые меро­при­я­тия, в том чис­ле осу­ществляя необ­хо­ди­мые ново­введе­ния, прин­цепс уме­ло вклю­чал их в общее рус­ло «рестав­ра­ци­он­ной» дея­тель­но­сти, пред­став­ляя все есте­ствен­ным про­дол­же­ни­ем тра­ди­ции. Вновь соору­жае­мые хра­мы долж­ны были, про­де­мон­стри­ро­вав при­вер­жен­ность Авгу­ста государ­ст­вен­ной рели­гии (в част­но­сти, fi­des по отно­ше­нию к отцу, вер­ность обе­там), в то же вре­мя обос­но­вать и «задо­ку­мен­ти­ро­вать» его осо­бое место в «рес­пуб­ли­ке».

Храм Мар­са Уль­то­ра (Мсти­те­ля) был постро­ен по обе­ту, дан­но­му Окта­виа­ном еще в 42 г. до н. э., когда он поклял­ся ото­мстить убий­цам Цеза­ря. Храм был воз­двиг­нут на зано­во соору­жен­ном Фору­ме Авгу­ста во 2 г. до н. э., что было отме­че­но игра­ми¹⁰. с.207 Хотя Август отме­же­вы­вал­ся от опре­де­лен­ных тен­ден­ций поли­ти­ки сво­его при­ем­но­го отца, он стре­мил­ся и в мир­ное вре­мя извлечь все пре­иму­ще­ства сво­его усы­нов­ле­ния. Боже­ствам, свя­зан­ным с Юли­я­ми: Мар­су, Апол­ло­ну и Вене­ре (кото­рая счи­та­лась их родо­на­чаль­ни­цей), — уде­ля­лось осо­бое вни­ма­ние. Эти три боже­ства состав­ля­ли так назы­вае­мую Пала­тин­скую три­а­ду, и посвя­щен­ные им хра­мы были тес­но свя­за­ны с двор­цом Авгу­ста на Пала­тине¹¹.

Осо­бен­но был дорог Авгу­сту Апол­лон. Неболь­шой храм это­го бога нахо­дил­ся неда­ле­ко от места бит­вы при Акции, и счи­та­лось, что Стре­ло­вер­жец помог сво­е­му любим­цу Окта­виа­ну. Поэто­му был не толь­ко отстро­ен новый храм Апол­ло­ну Актий­ско­му; в Риме рядом с.208 с двор­цом прин­цеп­са был соору­жен зна­ме­ни­тый храм Апол­ло­на Пала­тин­ско­го из бело­го каррар­ско­го мра­мо­ра. Он был напол­нен вели­ко­леп­ны­ми образ­ца­ми гре­че­ско­го искус­ства и увен­чан ста­ту­ей сол­неч­но­го бога, управ­ля­ю­ще­го золо­той колес­ни­цей с чет­вер­кой коней. В при­мы­каю­щих к нему пор­ти­ках поме­ща­лись гре­че­ская и латин­ская биб­лио­те­ки, укра­шен­ные ста­ту­я­ми писа­те­лей и фило­со­фов¹².

Образ Апол­ло­на, играв­ший важ­ную роль еще в пери­од борь­бы с Анто­ни­ем (кото­ро­му, как счи­та­лось, покро­ви­тель­ст­во­вал Дио­нис), про­дол­жал нести важ­ную идео­ло­ги­че­скую нагруз­ку во вре­ме­на мира и созида­ния. Апол­лон дав­но уже не был для рим­лян чуже­зем­ным боже­ст­вом, почи­та­ние его не про­ти­во­ре­чи­ло идео­ло­гии тра­ди­цио­на­лиз­ма¹³. Нема­ло­важ­ное зна­че­ние име­ло и то, что пред­во­ди­тель муз был вопло­ще­ни­ем эсте­ти­ки гре­че­ской клас­си­ки, на кото­рую ори­ен­ти­ро­ва­лось искус­ство вре­ме­ни Авгу­ста. Это сим­во­ли­зи­ро­ва­ло гар­мо­нию, сораз­мер­ность, разум­ность и ста­биль­ность созда­вав­ше­го­ся на древ­нем рим­ском фун­да­мен­те ново­го зда­ния импе­рии¹⁴.

с.209 Как уже отме­ча­лось, вос­ста­нов­ле­ние и стро­и­тель­ство хра­мов было не само­це­лью, а мыс­ли­лись как состав­ная часть про­грам­мы по воз­рож­де­нию обрядов, а в ито­ге — бла­го­че­стия пред­ков. В древ­ние хра­мы нуж­но было вдох­нуть новую жизнь, посколь­ку в боль­шин­стве из них уже дав­но не отправ­ля­лось бого­слу­же­ние, забы­лись рели­ги­оз­ные цере­мо­нии. Спра­вед­ли­во пола­гая, что здесь наи­бо­лее дей­ст­вен­ной будет сила лич­но­го при­ме­ра, Август сам при­ни­мал уча­стие в воз­рож­ден­ных обрядах, будучи чле­ном важ­ней­ших жре­че­ских кол­ле­гий: пон­ти­фи­ков, авгу­ров, квин­де­цем­ви­ров (хра­ни­те­лей Сивил­ли­ных книг), эпу­ло­нов, арваль­ских бра­тьев, тици­ев и феци­а­лов (RG. 7. 3). Неко­то­рые из кол­ле­гий, напри­мер, арваль­ских бра­тьев, были вос­ста­нов­ле­ны Авгу­стом из пол­но­го забве­ния¹⁵. В чис­ле важ­ней­ших цере­мо­ний были реани­ми­ро­ва­ны Augu­ria sa­lu­tis — молит­вы о бла­ге государ­ства (Dio L. I. 20). Во всем блес­ке вновь празд­но­ва­лись лупер­ка­лии (SA. 31); несколь­ко дней доба­ви­ли к сатур­на­ли­ям (Mac­rob. Sat. I. 10. 23). Впер­вые со вре­ме­ни Сул­лы был назна­чен фла­мин Юпи­те­ра (Dio LVI. 36); воз­рос­ло общее коли­че­ство жре­цов и жриц, при этом Август при­ло­жил уси­лия для того, чтобы обес­пе­чить им долж­ный почет и при­ви­ле­гии, в осо­бен­но­сти вестал­кам — хра­ни­тель­ни­цам свя­щен­но­го огня (SA. 31). Под­черк­ну­тое ува­же­ние к рели­ги­оз­ным тра­ди­ци­ям про­яви­лось и в отно­ше­нии Авгу­ста к вер­хов­но­му пон­ти­фи­ка­ту. После отстра­не­ния от вла­сти Лепида в 36 г. до н. э. име­лись опре­де­лен­ные осно­ва­ния, не гово­ря уже о фак­ти­че­ской воз­мож­но­сти, для сме­ще­ния его и с выс­шей жре­че­ской долж­но­сти. Но Август пред­по­чел ждать деся­ти­ле­тия (до 12 г. до н. э.), чтобы не нару­шить тра­ди­цию ее пожиз­нен­но­сти. Лишь после есте­ствен­ной смер­ти Лепида, соблюдая необ­хо­ди­мые фор­маль­но­сти, в том чис­ле про­ведя реше­ние через коми­ции, Август не толь­ко фак­ти­че­ски, но и фор­маль­но воз­гла­вил рели­ги­оз­ную жизнь Рима¹⁶. с.210 Подоб­ная так­ти­ка лиш­ний раз под­твер­жда­ет репу­та­цию боль­шо­го поли­ти­ка, спо­соб­но­го отка­зать­ся от сию­ми­нут­ных выгод, если они таят в себе угро­зу дости­же­нию пусть отда­лен­ных, но стра­те­ги­че­ских целей¹⁷. И в самом деле, как раз мак­си­маль­но воз­мож­ное соблюде­ние «рес­пуб­ли­кан­ских» тра­ди­ций (и тем самым про­дик­то­ван­ных гос­под­ст­ву­ю­щи­ми настро­е­ни­я­ми пра­вил поли­ти­че­ской игры) вело ко все боль­ше­му укреп­ле­нию еди­но­лич­ной вла­сти. Под­твер­жде­ние это­му мож­но най­ти, как бы это ни пока­за­лось стран­ным на пер­вый взгляд, и в исто­рии тако­го явно монар­хи­че­ско­го инсти­ту­та, как культ импе­ра­то­ра.

Одной из наи­бо­лее харак­тер­ных и пред­став­ля­ю­щих­ся в осо­бен­но­сти чело­ве­ку кон­ца XX века зло­ве­щих мета­мор­фоз, в ходе кото­рых из явле­ний тра­ди­ци­он­ных и дав­но извест­ных, «рес­пуб­ли­кан­ских» и даже «демо­кра­ти­че­ских», воз­ни­ка­ли фено­ме­ны каче­ст­вен­но с.211 новые и явно монар­хи­че­ские, был гене­зис импе­ра­тор­ско­го куль­та¹⁸.

Пер­вые про­яв­ле­ния импе­ра­тор­ско­го куль­та обна­ру­жи­ва­ют­ся в Восточ­ных про­вин­ци­ях. Здесь культ Авгу­ста стал про­дол­же­ни­ем тыся­че­лет­них древ­не­во­сточ­ных и элли­ни­сти­че­ских тра­ди­ций¹⁹. Уже во вре­ме­на Рес­пуб­ли­ки в Гре­ции и ряде горо­дов Ближ­не­го Восто­ка учреж­да­лись куль­ты победо­нос­ных рим­ских пол­ко­вод­цев сов­мест­но с боги­ней Ромой. Неуди­ви­тель­но, что победа Окта­ви­а­на над Анто­ни­ем, пре­вра­тив­шая его в еди­но­лич­но­го пове­ли­те­ля импе­рии, ока­за­лась доста­точ­ным осно­ва­ни­ем для почи­та­ния ново­го боже­ства. Тем не менее пра­ви­тель­ст­вом санк­ци­о­ни­ро­ва­лось лишь воз­веде­ние хра­мов Окта­виа­ну сов­мест­но с Ромой²⁰, при­чем толь­ко по ини­ци­а­ти­ве мест­ных общин, т. к. подоб­ное почи­та­ние с санк­ции намест­ни­ка озна­ча­ло бы обя­за­тель­ное уча­стие в куль­те рим­ских граж­дан. Про­вин­ци­аль­ные собра­ния, вклю­чав­шие деле­га­тов горо­дов, изби­ра­ли выс­ше­го жре­ца. Эта долж­ность, зани­мав­ша­я­ся самы­ми выдаю­щи­ми­ся пред­ста­ви­те­ля­ми мест­ной ари­сто­кра­тии, была вели­чай­шей честью с.212 для про­вин­ци­а­ла.

Пер­вы­ми раз­ре­ше­ние воз­ве­сти хра­мы Роме и Окта­виа­ну полу­чи­ли Азия и Вифи­ния в 29 г. до н. э. Храм в Пер­га­ме (Азия) был соору­жен в 27 г. Затем появи­лись хра­мы Ромы и Авгу­ста в Нико­медии (Вифи­ния), Милас­се (Кария), Анки­ре (Гала­тия) и дру­гих горо­дах Восто­ка. В Запад­ных про­вин­ци­ях, где подоб­ных тра­ди­ций не было, пра­ви­тель­ство игра­ло более актив­ную роль в насаж­де­нии куль­та импе­ра­то­ра. В 12 г. до н. э. Друз Стар­ший (брат буду­ще­го импе­ра­то­ра Тибе­рия) собрал пред­ста­ви­те­лей 60 общин Гал­лии Кома­ты для учреж­де­ния куль­та Ромы и Авгу­ста; спу­стя два года в Лугдуне, при сли­я­нии Роны и Сены, Друз освя­тил пред­на­зна­чен­ное для этой цели мра­мор­ное соору­же­ние. Во 2 г. до н. э. ана­ло­гич­ный инсти­тут был осно­ван лега­том Гер­ма­нии Доми­ци­ем Аге­но­бар­бом; еще один алтарь был в Коло­нии уби­ев, на запад­ном бере­гу Рей­на. Сре­ди дру­гих подоб­ных соору­же­ний извест­ны алта­ри Роме и Авгу­сту в Тарра­коне, нали­чие еще одно­го пред­по­ла­га­ет­ся в Лузи­та­нии. Одна­ко ни в Нар­бонн­ской Гал­лии, ни в Афри­ке, где было мно­го рим­ских коло­ний и муни­ци­пи­ев, импе­ра­тор­ский культ не учреж­дал­ся в тече­ние еще двух поко­ле­ний²¹.

Осо­бое поло­же­ние было в Риме и Ита­лии. Обы­чай при­жиз­нен­но­го обо­жест­вле­ния был совер­шен­но чужд рим­ля­нам. Попыт­ки Юлия Цеза­ря вве­сти свой культ, наряду с рас­про­стра­няв­ши­ми­ся слу­ха­ми о его стрем­ле­нии к цар­ской вла­сти, сыг­ра­ли роко­вую роль в собы­ти­ях 44 г. Цезарь не толь­ко обос­но­вы­вал сверхъ­есте­ствен­ное про­ис­хож­де­ние сво­его рода, что само по себе не выхо­ди­ло за рам­ки често­лю­би­вых пре­тен­зий мно­гих пат­ри­ци­ан­ских семей, но по неко­то­рым дан­ным добил­ся-таки обо­жест­вле­ния при жиз­ни и даже имел храм со жре­цом²². Для Окта­ви­а­на Авгу­ста, не при­ни­мав­ше­го слиш­ком монар­хи­че­ских и ори­ен­та­лист­ских пла­нов Цеза­ря, обо­жест­вле­ние при­ем­но­го отца сыг­ра­ло, на пер­вых порах, важ­ную роль, с.213 посколь­ку дава­ло титул Di­vi fi­lius²³. Сле­до­ва­ло лишь не пере­хо­дить невиди­мую, но опас­ную чер­ту: путь Цеза­ря и Анто­ния обна­ру­жил свою несо­сто­я­тель­ность.

Август сумел не толь­ко избе­жать кон­фрон­та­ции с обще­ст­вен­ным мне­ни­ем, но и употре­бить себе на поль­зу обсто­я­тель­ства, кото­рые не были в долж­ной мере оце­не­ны пред­ше­ст­вен­ни­ка­ми и сопер­ни­ка­ми. Для укреп­ле­ния сво­его поло­же­ния в рели­ги­оз­ной жиз­ни Рима прин­цепс исполь­зо­вал чисто рим­ские, «рес­пуб­ли­кан­ские» и «демо­кра­ти­че­ские»²⁴ уста­нов­ле­ния. Это были семей­ный культ, куль­ты город­ских квар­та­лов, раз­лич­ных общин. Вос­ста­нов­ле­ние и под­ня­тие пре­сти­жа этих тра­ди­ци­он­ных инсти­ту­тов орга­нич­но впи­сы­ва­лось в «рестав­ра­ци­он­ную» поли­ти­ку ново­го режи­ма.

В атмо­сфе­ре после­во­ен­ной эйфо­рии не так уж труд­но было вклю­чить в эти древ­ней­шие куль­ты «гений» Авгу­ста. Подоб­ное при­об­ще­ние прин­цеп­са к наи­бо­лее близ­ким каж­до­му рим­ля­ни­ну свя­ты­ням было данью при­зна­тель­но­сти уми­ротво­ри­те­лю, выра­же­ни­ем осо­бой лояль­но­сти сво­е­му вождю или откро­вен­ной лестью по отно­ше­нию с.214 к все­силь­но­му вла­ды­ке импе­рии. Суще­ст­вен­ную роль сыг­рал, по-види­мо­му, при­мер, подан­ный в мно­го­чис­лен­ных поме­стьях само­го Авгу­ста, где у домаш­них алта­рей в соот­вет­ст­вии с древним обы­ча­ем при­но­си­лись жерт­вы ларам²⁵ и душам пред­ков. По мере пре­вра­ще­ния отдель­ных пре­цеден­тов в рас­про­стра­нен­ный обы­чай укло­не­ние от него ста­но­ви­лось по мень­шей мере неудоб­ным. Под­ра­жа­ние, кон­фор­мизм, страх порож­да­ли эффект «снеж­но­го кома». Так или ина­че, но «гений» Авгу­ста был вклю­чен в осно­во­по­ла­гаю­щий для пат­ри­ар­халь­но­го укла­да жиз­ни культ фами­лии, дома, семей­но­го оча­га.

После реор­га­ни­за­ции город­ских рай­о­нов (меж­ду 12—7 гг. до н. э.) имя Авгу­ста было встав­ле­но в молит­вы ком­пи­таль­ных (квар­таль­ных, общин­ных) рели­ги­оз­ных кол­ле­гий, где оно упо­ми­на­лось после Юпи­те­ра Вели­чай­ше­го и ком­пи­таль­ных ларов. Сме­лым шагом осно­ва­те­ля прин­ци­па­та было уже само вос­ста­нов­ле­ние ука­зан­ных кол­ле­гий, кото­рые в пери­од граж­дан­ских войн были оча­га­ми мятеж­ных настро­е­ний сре­ди низ­ших сло­ев плеб­са и рабов. Этот «демо­кра­ти­че­ский» акт спо­соб­ст­во­вал не толь­ко ней­тра­ли­за­ции кол­ле­гий, но и пре­вра­ще­нию их в важ­ную опо­ру режи­ма²⁶.

Осто­рож­ная поли­ти­ка пра­ви­тель­ства спо­соб­ст­во­ва­ла тому, что из недр самой что ни на есть тра­ди­ци­он­ной рели­гии, на фун­да­мен­тах древ­ней­ших хра­мов вырас­тал совер­шен­но новый идео­ло­ги­че­ский фено­мен. Это был свя­зан­ный с глу­бин­ны­ми изме­не­ни­я­ми в с.215 обще­ст­вен­ном созна­нии про­цесс²⁷, кото­рый невоз­мож­но было ни зара­нее спла­ни­ро­вать, ни искус­ст­вен­но вызвать и осу­ще­ст­вить. Неуди­ви­тель­но, что он до сих пор не под­да­ет­ся исчер­пы­ваю­ще­му опи­са­нию в чисто рацио­наль­ных фор­маль­но-логи­че­ских тер­ми­нах. Перед нами — одна из мета­мор­фоз, соста­вив­ших тай­ну воз­ник­но­ве­ния прин­ци­па­та.

Насколь­ко «искрен­ней» была поли­ти­ка Авгу­ста в обла­сти рели­гии: носи­ла она чисто «про­па­ган­дист­ский» харак­тер или осно­ва­тель прин­ци­па­та в самом деле стре­мил­ся к неко­е­му духов­но­му воз­рож­де­нию наро­да? Здесь мы стал­ки­ва­ем­ся и с вопро­сом о рели­ги­оз­но­сти само­го рефор­ма­то­ра.

Миро­воз­зре­ние Авгу­ста бес­спор­но испы­та­ло неко­то­рое вли­я­ние скеп­ти­че­ски и рацио­на­ли­сти­че­ски настро­ен­ной части выс­ше­го сосло­вия, взгляды кото­ро­го выра­зи­ли Варрон, Цице­рон, Лукре­ций. Их отно­ше­ние к рели­гии име­ло мало обще­го с тра­ди­ци­он­ны­ми веро­ва­ни­я­ми, в боль­шей мере сохра­нив­ши­ми­ся в среде сель­ско­го плеб­са²⁸. Совсем не обя­за­тель­но бук­валь­но дове­рять инвек­ти­ве Анто­ния, в кото­рой Окта­виан со сво­и­ми друж­ка­ми изо­бра­жал­ся во вре­мя раз­нуздан­ной пируш­ки: ком­па­ния паро­ди­ро­ва­ла пир на Олим­пе. При этом про­ис­хо­ди­ли такие непри­стой­но­сти, что боги яко­бы закры­ли себе лица, чтобы не видеть их, а Юпи­тер вынуж­ден был поки­нуть Капи­то­лий (SA. 70). Анто­ни­ем, навер­ня­ка, была изо­бра­же­на сцен­ка из жиз­ни рим­ской «золо­той» моло­де­жи», к кру­гу кото­рой при­над­ле­жал и он сам, и Окта­виан²⁹. Дру­гие фак­ты не менее убеди­тель­но с.216 свиде­тель­ст­ву­ют, что наслед­ник Юлия Цеза­ря изна­чаль­но не был столь рья­ным побор­ни­ком чистоты рим­ской рели­гии. Так, око­ло 42 г. до н. э. он сов­мест­но со сво­и­ми кол­ле­га­ми по три­ум­ви­ра­ту участ­во­вал в соору­же­нии хра­ма еги­пет­ско­му богу Сера­пи­су (Dio XLVII. 15).

Одна­ко избрав идео­ло­гию соци­аль­но­го рестав­ра­тор­ства, Август стал демон­стри­ро­вать по отно­ше­нию к чуже­зем­ным боже­ствам под­черк­ну­тое пре­зре­ние³⁰, стро­го при­дер­жи­ва­ясь пра­вил рим­ской рели­ги­оз­ной обряд­но­сти. Если в этом и была неко­то­рая наро­чи­тость, то сле­ду­ет пом­нить, что рим­ская рели­гия и не тре­бо­ва­ла глу­бо­кой веры. Важ­ны были не чув­ства, а риту­ал, стро­го регла­мен­ти­ро­ван­ное отправ­ле­ние куль­та счи­та­лось необ­хо­ди­мым, чтобы «обя­зать» богов выпол­нить при­су­щие им функ­ции в отно­ше­нии циви­тас, фами­лии или граж­да­ни­на.

На про­тя­же­нии сво­его еди­но­лич­но­го прав­ле­ния Август скру­пу­лез­но и демон­стра­тив­но под­чи­нял­ся пра­ви­лам поведе­ния, кото­рые накла­ды­ва­лись мно­го­чис­лен­ны­ми жре­че­ски­ми обя­зан­но­стя­ми. К при­ме­ру, он не носил одеж­ды, кро­ме как соткан­ной рука­ми жены или доче­рей (SA. 73). Когда прин­цепс читал над­гроб­ные эло­гии сво­им близ­ким, его отде­ля­ло от тру­па покры­ва­ло, посколь­ку вели­ко­му пон­ти­фи­ку запре­ща­лось смот­реть на мерт­вых (Dio LIX. 28. 33). Август не поз­во­лял себе про­пус­кать заседа­ния жре­че­ских кол­ле­гий, в кото­рых он состо­ял. В рели­ги­оз­ной цере­мо­нии арваль­ских бра­тьев прин­цепс участ­во­вал за несколь­ко меся­цев до смер­ти, несмот­ря на болез­нен­ную сла­бость³¹. Извест­но мно­же­ство изо­бра­же­ний Авгу­ста при выпол­не­нии рели­ги­оз­ных цере­мо­ний: молитв, жерт­во­при­но­ше­ний и т. п.³²

Мож­но быть уве­рен­ным, что Август не был чужд рели­гии. Ведь с.217 даже хре­сто­ма­тий­ные антич­ные «фило­со­фы-мате­ри­а­ли­сты» не были ате­и­ста­ми в нашем пони­ма­нии это­го сло­ва, при­зна­вая так или ина­че суще­ст­во­ва­ние богов, судь­бы и т. п.³³ Тем более не сто­ит пре­уве­ли­чи­вать скеп­ти­цизм чело­ве­ка с неза­у­ряд­ны­ми спо­соб­но­стя­ми поли­ти­ка, но в общем обыч­ной для сво­его кру­га обра­зо­ван­но­сти, каким был Август. Све­то­ний при­во­дит весь­ма крас­но­ре­чи­вые при­ме­ры его суе­вер­но­сти. Прин­цепс до вече­ра нахо­дил­ся в ожи­да­нии несча­стья, если утром слу­чай­но наде­вал баш­мак не на ту ногу, нико­гда не отправ­лял­ся в путь в день, сле­дую­щий за нун­ди­на­ми, и не начи­нал важ­но­го дела в ноны; раз в год он ста­но­вил­ся у две­рей сво­его двор­ца и про­тя­ги­вал про­хо­жим руку за пода­я­ни­ем, чтобы избе­жать несча­стий, воз­ве­щен­ных яко­бы неким сном³⁴. Что же каса­ет­ся непо­сле­до­ва­тель­но­сти, то все это в избыт­ке мож­но най­ти не толь­ко у тако­го праг­ма­ти­ка, как Август, но даже у Цице­ро­на, кото­рый изу­чал про­бле­мы рели­гии и был авто­ром спе­ци­аль­ных трак­та­тов³⁵. Рацио­на­лист Цице­рон разде­лял пред­став­ле­ния о с.218 боже­ст­вен­ном про­ис­хож­де­нии и хариз­ма­ти­че­ской при­ро­де ряда выдаю­щих­ся дея­те­лей рим­ской исто­рии (напри­мер, Бру­та, Камил­ла, Сци­пи­о­на, Сул­лы, Пом­пея)³⁶, а под вли­я­ни­ем душев­но­го потря­се­ния после смер­ти доче­ри отвел и ее душе место на небес­ных сфе­рах³⁷.

Рели­ги­оз­ную поли­ти­ку Авгу­ста, как и дру­гие аспек­ты его дея­тель­но­сти по «вос­ста­нов­ле­нию рес­пуб­ли­ки», совсем не обя­за­тель­но сво­дить к холод­но­му цинич­но­му рас­че­ту. Актив­ность и настой­чи­вость прин­цеп­са на попри­ще рели­ги­оз­но­го обнов­ле­ния пока­зы­ва­ют, что здесь его пита­ли самые серь­ез­ные надеж­ды. Рас­счи­ты­вая на рели­гию как на инстру­мент сво­ей поли­ти­ки, сам Август в зна­чи­тель­ной мере разде­лял настро­е­ния и заблуж­де­ния совре­мен­ни­ков.

Встре­чаю­ще­е­ся в лите­ра­ту­ре утвер­жде­ние, что зада­ча реани­ма­ции рели­гии была заве­до­мо нераз­ре­ши­мой, посколь­ку древ­ние тра­ди­ции не соот­вет­ст­во­ва­ли новым фор­мам обще­ст­вен­ной жиз­ни, вер­но лишь в самом общем, а зна­чит дале­ком от исто­ри­че­ской кон­кре­ти­ки смыс­ле. Август не был столь наи­вен, чтобы рас­счи­ты­вать на пол­ный и бук­валь­ный воз­врат к дедов­ским веро­ва­ни­ям, как не соби­рал­ся сво­дить Рим к гра­ни­цам Рому­ло­ва поме­рия. Сила его поли­ти­ки, в част­но­сти рели­ги­оз­ной, заклю­ча­лась в спо­соб­но­сти при­но­ро­вить­ся к обсто­я­тель­ствам и уме­нии извлечь из них наи­боль­шую поль­зу. При этом бра­лись в рас­чет фак­то­ры, опре­де­ляв­шие направ­ле­ние мета­мор­фоз обще­ст­вен­но­го созна­ния. При вос­ста­нов­ле­нии с.219 хра­мов и обрядов Август дей­ст­во­вал вполне в рим­ском духе: государ­ство кон­тро­ли­ро­ва­ло культ, но не вме­ши­ва­лось в духов­ную жизнь граж­дан. С дру­гой сто­ро­ны, было бы есте­ствен­ным наде­ять­ся, что посту­пок поро­дит мысль, как мысль побуж­да­ет к поступ­ку. Тща­тель­но соблюдая обряды, Август ожи­дал, что его при­ме­ру воль­но или неволь­но после­ду­ют окру­жаю­щие. И было бы оши­боч­ным утвер­ждать, что уси­лия прин­цеп­са не име­ли ника­ких резуль­та­тов; дру­гое дело, что решаю­щую роль в ито­ге сыг­ра­ли иные, более мощ­ные и не зави­сев­шие от чьей-либо лич­ной воли фак­то­ры.

Будучи поли­ти­ком «от бога», Август пред­при­ни­мал ответ­ст­вен­ные шаги в раз­лич­ных обла­стях с уче­том их мно­го­сто­рон­не­го вза­и­мо­дей­ст­вия. Вос­ста­нов­ле­ние хра­мов и рели­ги­оз­ных куль­тов, кро­ме сво­ей пря­мой цели, долж­но было уве­рить народ в искрен­ней при­вер­жен­но­сти пра­ви­тель­ства тра­ди­ци­ям, серь­ез­но­сти и дол­говре­мен­но­сти его наме­ре­ний, спо­соб­но­сти пре­тво­рить их в жизнь, в ста­биль­но­сти режи­ма, открыв­ше­го эру про­цве­та­ния. Хра­мы, как и дру­гие обще­ст­вен­ные соору­же­ния, во мно­же­стве вырас­тав­шие сре­ди раз­ва­лин и тру­щоб, ока­зы­ва­лись как бы зри­мы­ми свиде­тель­ства­ми истин­но­сти все­го того, что воз­ве­щал прин­цепс. Это были убеди­тель­ные в сво­ей мону­мен­таль­но­сти, посто­ян­но и даже поми­мо созна­ния дей­ст­во­вав­шие сред­ства про­па­ган­ды и пси­хо­ло­ги­че­ской про­пе­дев­ти­ки; они слу­жи­ли опо­ра­ми и точ­ка­ми роста новой обще­ст­вен­ной мен­таль­но­сти.

Нако­нец, насколь­ко бы нело­гич­ным ни пред­став­ля­лось это утвер­жде­ние на пер­вый взгляд, но имен­но в про­цес­се рели­ги­оз­но­го воз­рож­де­ния появил­ся импе­ра­тор­ский культ. Это про­изо­шло настоль­ко есте­ствен­но и посте­пен­но, что его ино­род­ность, про­ти­во­по­лож­ность «рес­пуб­ли­кан­ской» идео­ло­гии ока­за­лась неза­ме­чен­ной совре­мен­ни­ка­ми. Мало того, кри­ти­ка это­го монар­хи­че­ско­го учреж­де­ния в после­дую­щие деся­ти­ле­тия не свя­зы­ва­лась с Авгу­стом, хотя имен­но его почи­та­ние и обо­жест­вле­ние (вслед за Цеза­рем) ста­ли кра­е­уголь­ны­ми кам­ня­ми импе­ра­тор­ско­го куль­та. Сле­ду­ет при­знать, что и в этой обла­сти осно­ва­тель прин­ци­па­та дей­ст­во­вал в выс­шей мере разум­но. Ново­введе­ние не навя­зы­ва­лось силой. В соот­вет­ст­вии с созре­вав­ши­ми объ­ек­тив­ны­ми потреб­но­стя­ми культ импе­ра­то­ра, уме­ло и весь­ма сдер­жан­но поощ­ря­е­мый пра­ви­тель­ст­вом, без чье­го-либо сопро­тив­ле­ния запол­нял лаку­ны, обра­зо­вав­ши­е­ся в с.220 обще­ст­вен­ном созна­нии во вре­ме­на соци­аль­ных смут.

Был ли Август выдаю­щим­ся рефор­ма­то­ром рим­ской рели­гии? При том, что в пери­од его прав­ле­ния дей­ст­ви­тель­но про­изо­шли серь­ез­ные изме­не­ния: от воз­ник­но­ве­ния импе­ра­тор­ско­го куль­та в Риме и до новых вея­ний в рели­ги­оз­ной жиз­ни наро­дов все­го Сре­ди­зем­но­мо­рья, — было бы оши­боч­ным при­пи­сы­вать их воле и разу­му одно­го чело­ве­ка, кем бы он ни был. Август, подоб­но дру­гим исто­ри­че­ским дея­те­лям, ока­зал­ся в цен­тре мощ­ных и про­ти­во­ре­чи­вых тен­ден­ций: рост скеп­ти­циз­ма, рацио­на­лиз­ма — и рас­про­стра­не­ние мисти­че­ских восточ­ных куль­тов; тяга к воз­рож­де­нию «древ­них», «отцов­ских» веро­ва­ний — и потреб­ность в хариз­ма­ти­че­ском лиде­ре. Осно­ва­тель прин­ци­па­та не толь­ко почув­ст­во­вал глав­ные линии обще­ст­вен­но­го напря­же­ния, опре­де­лил резуль­ти­ру­ю­щий век­тор, но и реа­ли­зо­вал все это в прак­ти­че­ской дея­тель­но­сти. Это был дар не рели­ги­оз­но­го рефор­ма­то­ра, а поли­ти­ка.

Август и здесь не изо­брел ниче­го ново­го. Про­цесс модер­ни­за­ции рели­гии, тес­но свя­зан­ный с соци­аль­но-поли­ти­че­ски­ми изме­не­ни­я­ми в бур­но раз­ви­ваю­щем­ся рим­ском обще­стве, начал­ся дав­но и про­ис­хо­дил посто­ян­но³⁸. Но как раз в послед­ние деся­ти­ле­тия Рес­пуб­ли­ки он был тео­ре­ти­че­ски осмыс­лен и опи­сан Варро­ном, Цице­ро­ном, Лукре­ци­ем, Сал­лю­сти­ем и дру­ги­ми интел­лек­ту­а­ла­ми, кото­рые с.221 выра­зи­ли про­цесс и резуль­та­ты изме­не­ний в тер­ми­нах кон­цеп­ции упад­ка рели­гии и раз­ло­же­ния нра­вов пред­ков. Выдаю­щий­ся уче­ный-энцик­ло­пе­дист Марк Терен­ций Варрон не толь­ко сфор­му­ли­ро­вал зада­чу воз­рож­де­ния древ­ней рели­гии, но при­сту­пил к ее реа­ли­за­ции доступ­ны­ми ему мето­да­ми, создав в част­но­сти капи­таль­ный труд «Боже­ские древ­но­сти»³⁹.

Не толь­ко выдаю­щи­е­ся уче­ные и мыс­ли­те­ли могут оспа­ри­вать у Авгу­ста паль­му пер­вен­ства в деле рестав­ра­ции древ­ней рели­гии. Извест­но, что сама мысль о необ­хо­ди­мо­сти вос­ста­нов­ле­ния раз­ру­шен­ных хра­мов, и в част­но­сти, хра­ма Юпи­те­ра Фере­трий­ско­го на Капи­то­лии, была вну­ше­на Окта­виа­ну небезыз­вест­ным Атти­ком, дру­гом покой­но­го Цице­ро­на⁴⁰. Впро­чем, и до это­го круп­ные рес­пуб­ли­кан­ские дея­те­ли зани­ма­лись рестав­ра­ци­ей хра­мов и жре­че­ских кол­ле­гий⁴¹. Но Август и не стре­мил­ся к ори­ги­наль­но­сти и тем более к ори­ги­наль­ни­ча­нию. Более того, как раз тра­ди­ци­он­ность поли­ти­ки и орди­нар­ность кон­крет­ных меро­при­я­тий дава­ли ему воз­мож­ность, опи­ра­ясь на пре­цеден­ты, авто­ри­тет уче­ных мужей, и глав­ное, гос­под­ст­ву­ю­щие настро­е­ния, извле­кать мак­си­маль­ную выго­ду из объ­ек­тив­ных, так или ина­че неумо­ли­мо про­кла­ды­вав­ших себе доро­гу про­цес­сов.

И все же, хотя Август не был твор­че­ским мыс­ли­те­лем и про­ро­ком, нова­то­ром и ради­ка­лом, его дея­тель­ность в обла­сти рели­гии ока­за­лась в конеч­ном ито­ге рево­лю­ци­он­ной по сво­им мас­шта­бам, содер­жа­нию и исто­ри­че­ско­му зна­че­нию. Ни один поли­ти­че­ский дея­тель Рес­пуб­ли­ки или династ вре­ме­ни граж­дан­ских войн не осу­ще­ст­вил тако­го коли­че­ства реформ в обла­сти рели­гии, не сосре­дото­чи­вал в сво­их руках так мно­го рели­ги­оз­ных долж­но­стей, не имел с.222 столь­ко посвя­щен­ных себе хра­мов и т. д. И если каж­дое меро­при­я­тие в отдель­но­сти не содер­жа­ло в себе ниче­го (или почти ниче­го) про­ти­во­ре­ча­ще­го тра­ди­ции, то их сово­куп­ный эффект ока­зал­ся впе­чат­ля­ю­щим. Важ­ней­шим ито­гом, кото­рый совре­мен­ни­ки даже не успе­ли в пол­ной мере осо­знать, было то, что мощ­ней­шие государ­ст­вен­ные, поли­ти­че­ские и рели­ги­оз­ные рыча­ги воздей­ст­вия на обще­ство ока­за­лись в одних и тех же руках.

При рас­смот­ре­нии брач­но-семей­но­го зако­но­да­тель­ства и дея­тель­но­сти Авгу­ста в каче­стве кура­то­ра нра­вов иссле­до­ва­те­ли стал­ки­ва­ют­ся с вопро­са­ми, ана­ло­гич­ны­ми тем, что и в обла­сти рели­ги­оз­но­го рефор­ма­тор­ства. Осо­бые труд­но­сти воз­ни­ка­ют здесь в свя­зи с необыч­но­стью пред­ме­та изу­че­ния и сте­рео­ти­па­ми совре­мен­но­го мыш­ле­ния: рас­судоч­но­го, ско­ван­но­го неко­то­ры­ми вуль­га­ри­зо­ван­ны­ми нор­ма­ми хри­сти­ан­ской мора­ли, но поте­ряв­ше­го надеж­ные обще­че­ло­ве­че­ские ори­ен­ти­ры в век науч­но-тех­ни­че­ской рево­лю­ции, потреб­ле­ния и эман­си­па­ции нра­вов.

Чита­те­лю Про­пер­ция и Гора­ция, Таци­та и Дио­на Кас­сия⁴² зако­но­да­тель­ная актив­ность Авгу­ста в обо­зна­чен­ной обла­сти с.223 пред­став­ля­ет­ся то ли экзо­ти­кой, то ли чистей­шей «про­па­ган­дой». Но как объ­яс­нить упор­ство, с кото­рым прин­цепс про­во­дил соот­вет­ст­ву­ю­щие меры на про­тя­же­нии деся­ти­ле­тий? Непри­ят­но­стей здесь было пре­до­ста­точ­но. Для инфор­ма­ции о про­тив­ни­ках реформ прин­цеп­су не нуж­но было разыс­ки­вать ходив­шие по рукам пам­фле­ты или поль­зо­вать­ся услу­га­ми донос­чи­ков: весь­ма про­зрач­ные наме­ки на соб­ст­вен­ные пре­гре­ше­ния и обви­не­ния в адрес чле­нов импе­ра­тор­ской семьи мож­но было про­честь в имев­шей широ­кое хож­де­ние лите­ра­ту­ре. Мало того, Авгу­сту при­хо­ди­лось лич­но выслу­ши­вать напад­ки по пово­ду зако­нов на заседа­ни­ях сена­та⁴³. Все­ми сила­ми избе­гав­ший кон­фрон­та­ции, все­гда стре­мив­ший­ся при­влечь на свою сто­ро­ну или по край­ней мере ней­тра­ли­зо­вать самые раз­ные слои насе­ле­ния, опыт­ней­ший поли­тик в этом слу­чае нару­шал свои же пра­ви­ла игры, дей­ст­вуя как упря­мый мак­си­ма­лист.

Выска­зан­ные пред­ва­ри­тель­ные сооб­ра­же­ния долж­ны пре­до­сте­речь от лег­ко­го обра­ще­ния с обо­зна­чен­ной про­бле­мой. Про­грам­ма воз­рож­де­ния ста­рин­ных нра­вов и оздо­ров­ле­ния семьи, явля­ясь орга­нич­ной частью поли­ти­ки «вос­ста­нов­ле­ния рес­пуб­ли­ки», зани­ма­ла важ­ное, если не клю­че­вое, место в созда­вав­шей­ся систе­ме. Во вся­ком слу­чае, сам Август при­да­вал ей очень боль­шое зна­че­ние. Вопро­сы о целях, моти­вах и объ­ек­тив­ном содер­жа­нии брач­но-семей­но­го зако­но­да­тель­ства так или ина­че выхо­дят на общие оцен­ки Авгу­ста и его прин­ци­па­та, обна­ру­жи­вая едва ли не пол­ный спектр оце­нок совре­мен­ных иссле­до­ва­те­лей⁴⁴. Для мно­гих из них свой­ст­ве­нен мотив осуж­де­ния с явным мора­ли­за­тор­ским оттен­ком.

Один из наи­бо­лее авто­ри­тет­ных иссле­до­ва­те­лей, Р. Сайм, с.224 усмат­ри­вал в брач­ном зако­но­да­тель­стве Авгу­ста стрем­ле­ние про­де­мон­стри­ро­вать свою (разу­ме­ет­ся, мни­мую) доб­ро­де­тель⁴⁵. Этот взгляд нахо­дит мно­го­чис­лен­ных сто­рон­ни­ков тем более, что уже совре­мен­ни­ки ули­ча­ли Авгу­ста, не гово­ря о чле­нах его семьи, в вопи­ю­щих нару­ше­ни­ях сво­их же зако­нов⁴⁶. При таком под­хо­де обсуж­де­ние неза­мет­но пере­во­дит­ся в область совре­мен­ной систе­мы мораль­ных суж­де­ний и оце­нок, и на пер­вое место выхо­дит утвер­жде­ние о дву­ли­чии не толь­ко само­го Авгу­ста, но так­же про­вод­ни­ков и гла­ша­та­ев его поли­ти­ки: от авто­ров зако­нов — до Меце­на­та и Гора­ция⁴⁷. Заме­тим все же, что и в этой весь­ма небла­го­при­ят­ной для себя мора­ли­за­тор­ской плос­ко­сти осно­ва­тель прин­ци­па­та с.225 не остал­ся вовсе без защит­ни­ков, и извест­ный зна­ток рим­ских нра­вов нашел необ­хо­ди­мым заме­тить по пово­ду раз­лич­ных тол­ков, ходив­ших по пово­ду амо­раль­но­го поведе­ния Авгу­ста: «Если даже зло­вон­ная бес­такт­ность рим­ско­го вооб­ра­же­ния не может пред­ста­вить более скан­даль­ных обви­не­ний, то сле­ду­ет пред­по­ло­жить, что он был чело­ве­ком вполне уме­рен­ной нрав­ст­вен­но­сти»⁴⁸.

Более убеди­тель­ны­ми и пло­до­твор­ны­ми пред­став­ля­ют­ся трак­тов­ки, выте­каю­щие не из тех или иных нрав­ст­вен­ных пози­ций иссле­до­ва­те­ля и свой­ст­вен­ных ему жиз­нен­ных воз­зре­ний, а из стрем­ле­ния понять дан­ное направ­ле­ние дея­тель­но­сти Авгу­ста в общем кон­тек­сте его поли­ти­ки. Обыч­но авто­ры огра­ни­чи­ва­ют­ся раз­бо­ром отдель­ных аспек­тов. Так Х. Лэст рас­смат­ри­вал брач­ное зако­но­да­тель­ство как один из сти­му­лов уве­ли­че­ния граж­дан­ско­го насе­ле­ния, поредев­ше­го за вре­мя граж­дан­ских войн⁴⁹, в то вре­мя как Дж. А. Филд, имея в виду сослов­ную изби­ра­тель­ность зако­нов, утвер­ждал, что зако­но­да­тель­ство было «в первую оче­редь евге­ни­че­ским, и лишь потом — демо­гра­фи­че­ским (“попу­ля­ци­о­нист­ским”) в общем смыс­ле это­го сло­ва»⁵⁰. На наш взгляд, попу­ля­ци­о­нист­ской трак­тов­ке про­ти­во­ре­чат при­во­ди­мые самим Авгу­стом дан­ные о зна­чи­тель­ном, в срав­не­нии со вре­ме­нем Рес­пуб­ли­ки, росте граж­дан­ско­го насе­ле­ния⁵¹. Брач­ное зако­но­да­тель­ство выде­ля­ло в каче­стве с.226 сво­его объ­ек­та сена­тор­ское сосло­вие, одна­ко дело здесь не толь­ко в евге­ни­ке. Не слу­чай­но М. Леви, гово­ря о сослов­ной направ­лен­но­сти зако­нов, имел воз­мож­ность рас­смат­ри­вать их пря­мо про­ти­во­по­лож­ным, чем Филд, обра­зом, а имен­но как сред­ство шан­та­жи­ро­вать ари­сто­кра­тию. В самом деле, мораль­ный про­сту­пок — как раз то, что лег­че все­го най­ти у наме­чен­ной жерт­вы⁵².

Осо­бый инте­рес пред­став­ля­ет попыт­ка Р. И. Фрэн­ка рас­смот­реть брач­но-семей­ное зако­но­да­тель­ство в свя­зи с ори­ен­та­ци­ей Авгу­ста на про­шлое и «нра­вы пред­ков»⁵³. Этот аспект отме­ча­ет так­же автор спе­ци­аль­ной моно­гра­фии, вен­гер­ский уче­ный П. Цил­лаг⁵⁴. В ста­тье К. Галин­ско­го зако­но­да­тель­ство ста­вит­ся в связь с поли­ти­кой и идео­ло­ги­ей рим­ско­го «импе­ри­а­лиз­ма», необ­хо­ди­мым эле­мен­том кото­ро­го было осо­зна­ние пра­вя­щим клас­сом сво­его мораль­но­го пре­вос­ход­ства⁵⁵.

В совет­ской исто­рио­гра­фии спе­ци­аль­ное иссле­до­ва­ние брач­но­го зако­но­да­тель­ства Авгу­ста отсут­ст­во­ва­ло⁵⁶; впро­чем, ему отво­ди­лось место в общих трудах. В. С. Сер­ге­ев рас­смат­ри­вал брач­ное зако­но­да­тель­ство в первую оче­редь как меру, направ­лен­ную на «повы­ше­ние рож­дае­мо­сти сре­ди граж­дан», свя­зан­ную так­же со стрем­ле­ни­ем сохра­нить (этни­че­скую? — Я. М.) «чистоту» рим­ско­го с.227 наро­да⁵⁷. С. И. Ковалев под­чер­ки­вал наце­лен­ность зако­нов на укреп­ле­ние семьи, повы­ше­ние рож­дае­мо­сти, а так­же про­тив рас­пу­щен­но­сти нра­вов⁵⁸. При­мер­но в том же клю­че оце­ни­ва­ет­ся брач­ное зако­но­да­тель­ство и в рабо­те А. Б. Его­ро­ва⁵⁹.

Соглас­но оцен­ке Н. А. Маш­ки­на, брач­ное зако­но­да­тель­ство, нахо­див­ше­е­ся в цен­тре вни­ма­ния совре­мен­ни­ков, соот­вет­ст­во­ва­ло идео­ло­гии «pie­tas», а, сле­до­ва­тель­но, — настро­е­ни­ям рим­ских ари­сто­кра­тов и пред­ста­ви­те­лей ита­лий­ской зна­ти. В то же вре­мя зако­ны «были удоб­ным пред­ло­гом для пре­сле­до­ва­ния ста­рой ари­сто­кра­тии». По мне­нию Маш­ки­на, забота о росте насе­ле­ния и уве­ли­че­нии чис­ла буду­щих сол­дат име­ла зна­че­ние ско­рее как «офи­ци­аль­ный мотив брач­но­го зако­но­да­тель­ства, чем как истин­ная его при­чи­на». Глав­ное же заклю­ча­лось в том, что семья была важ­ней­шей ячей­кой рим­ско­го рабо­вла­дель­че­ско­го обще­ства, а пото­му брач­ное зако­но­да­тель­ство нахо­ди­лось «в тес­ной свя­зи с поли­ти­кой укреп­ле­ния рабо­вла­де­ния»⁶⁰. Эту трак­тов­ку брач­но­го зако­но­да­тель­ства Авгу­ста, «имев­ше­го целью под­нять зна­че­ние фами­лии как основ­ной ячей­ки рабо­вла­дель­че­ско­го обще­ства и авто­ри­тет ее гла­вы», кон­кре­ти­зи­ро­ва­ла Е. М. Шта­ер­ман. Она же обра­ти­ла вни­ма­ние на про­ти­во­ре­чие, заклю­чав­ше­е­ся во «вме­ша­тель­стве государ­ства в с.228 замкну­тый неко­гда мир фами­лии»⁶¹.

Силь­ной сто­ро­ной совет­ской исто­рио­гра­фии было стрем­ле­ние рас­смат­ри­вать кон­крет­ные фак­ты в свя­зи с соци­аль­ны­ми усло­ви­я­ми. Одна­ко досто­вер­ность резуль­та­та иссле­до­ва­ния зави­сит от того, насколь­ко точ­но изу­чае­мое явле­ние поме­ще­но в исто­ри­че­ский кон­текст. При этом важ­но не толь­ко отде­лить реаль­ные свя­зи от вооб­ра­жае­мых, но и ран­жи­ро­вать их по истин­ной зна­чи­мо­сти. Несо­мнен­но, укреп­ле­ние фами­лии как соци­аль­но-эко­но­ми­че­ской ячей­ки рим­ско­го антич­но­го обще­ства долж­но было ска­зать­ся и на состо­я­нии обще­ства в целом, и на вза­и­моот­но­ше­ни­ях хозя­и­на с раба­ми. И все же содер­жа­ние зако­нов не поз­во­ля­ет имен­но в этом усмат­ри­вать основ­ную зада­чу Авгу­ста. Если соот­вет­ст­ву­ю­щий эффект и имел­ся в виду, то ско­рее в каче­стве допол­ни­тель­но­го. Тем более, что здесь были при­ня­ты дру­гие, спе­ци­аль­ные меры. Доста­точ­но упо­мя­нуть зна­ме­ни­тый Сила­ни­ан­ский сена­тус­кон­сульт. Не слу­чай­но ни в одном из сохра­нив­ших­ся свиде­тельств о брач­но-семей­ном зако­но­да­тель­стве рабы даже не упо­ми­на­лись. И напро­тив, посто­ян­ным лейт­мо­ти­вом в источ­ни­ках зву­чит «вне­клас­со­вый» мотив упад­ка нра­вов. Вряд ли дело в попыт­ке что-то скрыть: изда­ва­лись же одно­вре­мен­но поста­нов­ле­ния, в кото­рых о раб­стве и рабах гово­ри­лось пря­мым тек­стом. Моти­вы, кото­ры­ми руко­вод­ст­во­вал­ся Август, долж­ны выяв­лять­ся не на осно­ве совре­мен­ных идео­ло­ги­зи­ро­ван­ных трак­то­вок пси­хо­ло­гии «ковар­ных рабо­вла­дель­цев», а в про­цес­се рекон­струк­ции мыс­лей и чувств самих древ­них.

В лите­ра­ту­ре рас­про­стра­не­на точ­ка зре­ния, что Окта­виан сра­зу по воз­вра­ще­нии с Восто­ка при­сту­пил к юриди­че­ско­му регу­ли­ро­ва­нию брач­но-семей­ных отно­ше­ний, и уже в 29—28 гг. были яко­бы изда­ны зако­ны, направ­лен­ные про­тив адюль­те­ра, пред­пи­сы­вав­шие созда­вать семьи и иметь детей. Одна­ко для рим­ской зна­ти эти с.229 зако­ны ока­за­лись слиш­ком стро­ги­ми. К этой ситу­а­ции отно­сят извест­ные сло­ва Тита Ливия: «Мы не можем тер­петь ни сво­их поро­ков, ни лекарств от них»⁶². Столк­нув­шись с силь­ней­шей оппо­зи­ци­ей, пра­ви­тель­ство было вынуж­де­но отсту­пить, по пово­ду чего не скры­вал сво­ей радо­сти Про­пер­ций:

Цити­ро­ван­ная эле­гия Про­пер­ция часто при­вле­ка­ет­ся как едва ли не един­ст­вен­ное серь­ез­ное свиде­тель­ство в поль­зу ран­ней (29—28 гг.) дати­ров­ки брач­но­го зако­но­да­тель­ства Авгу­ста⁶³. с.230 Одна­ко по сути она слу­жит аргу­мен­том про­тив этой точ­ки зре­ния. В самом деле, мог ли поэт, чело­век скром­но­го обще­ст­вен­но­го поло­же­ния, да еще облас­кан­ный Меце­на­том, столь вызы­ваю­ще радо­вать­ся поли­ти­че­ской неуда­че прин­цеп­са? Это было бы ненуж­ным, и про­сто невоз­мож­ным, вызо­вом пра­ви­те­лю⁶⁴.

Пред­став­ля­ет­ся оче­вид­ным, что содер­жа­ние эле­гии Про­пер­ция долж­но было по мень­шей мере не про­ти­во­ре­чить пра­ви­тель­ст­вен­ной поли­ти­ке и, сле­до­ва­тель­но, речь в ней идет совсем не об отмене неких стро­гих ново­введе­ний Окта­ви­а­на отно­си­тель­но бра­ка и семьи. Но тогда какие меры, отно­ся­щи­е­ся к момен­ту напи­са­ния про­из­веде­ния (нач. 27 г. до н. э.) и убрав­шие некие пре­пят­ст­вия для свида­ний с Кин­фи­ей, имел в виду поэт?

Уже Г. Ферре­ро, усо­мнив­шись, по при­чине мол­ча­ния источ­ни­ков, в нали­чии ран­не­го брач­но­го зако­но­да­тель­ства Окта­ви­а­на, выска­зал мысль, что пово­дом для радо­сти Про­пер­ция были извест­ные шаги Окта­ви­а­на, направ­лен­ные на отме­ну чрез­вы­чай­ных рас­по­ря­же­ний три­ум­ви­ров⁶⁵. Срав­ни­тель­но недав­но Э. Бэди­эн, оттал­ки­ва­ясь от заме­ча­ний Ферре­ро, обра­тил вни­ма­ние на отме­ну в 28 г. дол­гов государ­ству (Dio III. 23), что в чис­ле про­чих мер долж­но было под­твер­дить окон­ча­ние граж­дан­ских войн и нача­ло эры мира с.231 (сравн.: TA. III. 28. 2). В том чис­ле были, по-види­мо­му, анну­ли­ро­ва­ны и дол­ги по нало­гам на холо­стя­ков и на без­дет­ных, как и сами нало­ги, носив­шие чрез­вы­чай­ный харак­тер.

Необ­хо­ди­мо иметь в виду, что брач­ные уста­нов­ле­ния Авгу­ста, когда бы они ни нача­ли осу­ществлять­ся, не были ново­введе­ни­я­ми ни в тео­рии, ни в прак­ти­ке рим­ско­го зако­но­да­тель­ства. Поли­ти­ка поощ­ре­ния рож­дае­мо­сти, соот­вет­ст­вуя экс­пан­си­о­нист­ско­му харак­те­ру рим­ской циви­тас, вос­хо­ди­ла к рес­пуб­ли­кан­ской эпо­хе. В чис­ле раз­лич­ных мер были извест­ны и нало­ги на холо­стя­ков, взи­ма­ние кото­рых воз­мож­но было пре­кра­ще­но во II в. до н. э. Повест­вуя об обра­ще­нии Камил­ла цен­зо­ра к сена­то­рам с при­зы­вом женить­ся и иметь детей, Фест и Вале­рий Мак­сим, похо­же, изла­га­ют миф о про­ис­хож­де­нии нало­га (uxo­rium aes)⁶⁶. Для нач. II в. до н. э. засвиде­тель­ст­во­ван обя­за­тель­ный вопрос цен­зо­ра к граж­да­ни­ну о нали­чии жены⁶⁷. Харак­тер изло­же­ния у Цице­ро­на пока­зы­ва­ет, что автор не сомне­вал­ся в осве­дом­лен­но­сти чита­те­ля в этом обы­чае; види­мо, этот вопрос про­дол­жа­ли зада­вать и в его вре­мя, пусть и без фис­каль­ных целей. Ана­ло­гич­ные пред­став­ле­ния уга­ды­ва­ют­ся и в речи Метел­ла Македон­ско­го, кото­рую цити­ро­вал Август⁶⁸. Резю­ме Цице­ро­на об обя­зан­но­стях цен­зо­ров (Cic. De leg. III. 7) ясно ука­зы­ва­ет на пре­до­суди­тель­ность для граж­дан холо­стяц­кой жиз­ни.

Наи­бо­лее ран­нее свиде­тель­ство о поощ­ре­нии мно­го­дет­ных отцов отно­сит­ся к сер. II в. до н. э. В одной из сво­их речей Сци­пи­он Эми­ли­ан обли­чал фик­тив­ных усы­но­ви­те­лей, стре­мив­ших­ся вос­поль­зо­вать­ся неза­слу­жен­ны­ми льгота­ми⁶⁹. По lex ag­ra­ria Юлия Цеза­ря 59 г. они пре­до­став­ля­лись пре­иму­ще­ст­вен­но отцам, имев­шим как мини­мум трех детей⁷⁰. Льготы при назна­че­нии на долж­но­сти были обще­из­вест­ным пра­ви­лом, хотя выпол­не­ние зако­на в пери­од смут было затруд­ни­тель­но. Поэто­му в упо­ми­на­нии Дио­на Кас­сия о с.232 пре­иму­ще­ствах при назна­че­нии пра­ви­те­лей про­вин­ций в 27 г. до н. э. нель­зя усмат­ри­вать неко­е­го ново­введе­ния⁷¹.

Что каса­ет­ся Про­пер­ция, то ясно, что его вол­но­ва­ли не льготы, а нало­ги, кото­рые вво­ди­лись при чрез­вы­чай­ных обсто­я­тель­ствах. А тако­вых после смер­ти Цеза­ря было доста­точ­но. Извест­но, что tri­bu­tum был вос­ста­нов­лен во вре­мя борь­бы Цице­ро­на с Анто­ни­ем. То же дела­ли при необ­хо­ди­мо­сти три­ум­ви­ры. Чрез­вы­чай­но непо­пу­ляр­ные пря­мые нало­ги на граж­дан были отме­не­ны после победы над Секс­том Пом­пе­ем в 36 г.⁷², одна­ко во вре­мя борь­бы Окта­ви­а­на с Анто­ни­ем взи­ма­лись с еще боль­шей бес­по­щад­но­стью (Dio L. 10, comp.: LI. 3. 3)⁷³. Дан­ный налог и дол­жен был более все­го бес­по­ко­ить Про­пер­ция, кото­рый не имел при­чин скры­вать радость по пово­ду его анну­ли­ро­ва­ния (вме­сте с дол­га­ми) в нач. 27 г. Эта радость была не толь­ко не оскор­би­тель­на для прин­цеп­са — напро­тив, таков и был запла­ни­ро­ван­ный эффект наступ­ле­ния эпо­хи Мира.

Август решил­ся на непо­сред­ст­вен­ное вме­ша­тель­ство в область брач­но-семей­ных отно­ше­ний, лишь доста­точ­но проч­но почув­ст­во­вав себя в роли (един­ст­вен­но­го) прин­цеп­са, а имен­но, по воз­вра­ще­нии с Восто­ка в 19 г. до н. э. Успеш­ные дей­ст­вия его пол­ко­вод­цев (в т. ч. Тибе­рия) и дипло­ма­ти­че­ские победы созда­ва­ли ауру счаст­ли­во­го победи­те­ля и обес­пе­чи­ва­ли необ­хо­ди­мый авто­ри­тет. Даже пар­фяне при­зна­ли могу­ще­ство рим­лян, воз­вра­тив захва­чен­ные неко­гда знач­ки леги­о­нов и плен­ных, а на армян­ском пре­сто­ле ока­зал­ся став­лен­ник Рима Тиг­ран II⁷⁴. Август в девя­тый раз был с.233 про­воз­гла­шен импе­ра­то­ром и полу­чил три­умф (скром­но отка­зав­шись его про­во­дить). В озна­ме­но­ва­ние бле­стя­щих побед сенат решил постро­ить три­ум­фаль­ную арку и учредить спе­ци­аль­ные празд­не­ства, а так­же выпу­стить моне­ты⁷⁵.

Как и при осу­щест­вле­нии дру­гих меро­при­я­тий, Август учел необ­хо­ди­мый пово­рот обще­ст­вен­но­го мне­ния. Самих отцов-сена­то­ров нача­ла пугать без­гра­нич­ная сво­бо­да нра­вов. Дион Кас­сий кра­соч­но опи­сы­ва­ет отно­сив­ше­е­ся к 18 г. заседа­ние сена­та, когда все ста­ли жало­вать­ся на царя­щий раз­врат, ука­зы­ва­ли на неже­ла­ние моло­дых муж­чин и жен­щин всту­пать в брак и про­си­ли импе­ра­то­ра при­нять необ­хо­ди­мые меры. Август вся­че­ски отка­зы­вал­ся от вме­ша­тель­ства, ссы­ла­ясь на то, что все воз­мож­ное уже сде­ла­но. Сена­то­ры про­дол­жа­ли наста­и­вать, и прин­цепс ска­зал, что каж­дый дол­жен, как это дела­ет и он сам, настав­лять жену с помо­щью сове­тов. Все тут же захо­те­ли узнать о содер­жа­нии настав­ле­ний Авгу­ста Ливии, так что ему при­шлось выска­зать­ся о при­ли­че­ст­ву­ю­щей одеж­де, укра­ше­ни­ях и поведе­нии жен­щин в обще­стве, а так­же о необ­хо­ди­мых доб­ро­де­те­лях. Дело кон­чи­лось тем, что сенат убедил прин­цеп­са пре­вра­тить эти сове­ты в государ­ст­вен­ные уста­нов­ле­ния (Dio LIX. 16).

Хотя Август полу­чил для про­веде­ния необ­хо­ди­мых меро­при­я­тий спе­ци­аль­ные пол­но­мо­чия, вклю­чая пра­во «над­зо­ра над зако­на­ми и нра­ва­ми» (cu­ra le­gum et mo­rum)⁷⁶, он не хотел изда­вать зако­ны от сво­его име­ни, пред­по­чи­тая про­ве­сти их через коми­ции на осно­ве лишь сво­ей три­бун­ской вла­сти. Так в 18—17 гг. были изда­ны два зако­на (или две серии зако­нов): «Lex Iulia de ma­ri­tan­dis or­di­ni­bus» и «Lex Iulia de adul­te­riis coer­cen­dis»⁷⁷. Пер­вый, «о бра­ках сосло­вий», касал­ся лиц сена­тор­ско­го и всад­ни­че­ско­го сосло­вий, пред­пи­сы­вая обя­за­тель­ное вступ­ле­ние в брак муж­чи­нам до 60 и жен­щи­нам до 50 лет. При этом сена­то­рам запре­ща­лись бра­ки с с.234 доче­ря­ми воль­ноот­пу­щен­ни­ков. Не выпол­нив­шим тре­бо­ва­ния зако­на запре­ща­лось при­сут­ст­во­вать на пуб­лич­ных зре­ли­щах, на них так­же нала­га­лись огра­ни­че­ния при полу­че­нии наследств по заве­ща­ни­ям. Види­мо, под­твер­жда­лось поощ­ре­ние дето­рож­де­ния — «пра­во трех детей» (ius tri­um li­be­ro­rum)⁷⁸.

Вто­рой закон, «о запре­ще­нии пре­лю­бо­де­я­ний», дол­жен был укре­пить семей­ные узы за счет повы­ше­ния ответ­ст­вен­но­сти отца и мужа за поведе­ние доче­ри и жены; вво­ди­лись суро­вые нака­за­ния за адюль­тер. Отец мог убить в сво­ем доме соблаз­ни­те­ля доче­ри, но при усло­вии, что убьет и ее (Dio XLVIII. 5. 24). Муж имел то же пра­во, но толь­ко в отно­ше­нии опрё­де­лен­ных кате­го­рий людей (раб, воль­ноот­пу­щен­ник дан­ной семьи, «добы­ваю­щий про­пи­та­ние телом»)⁷⁹. Как отец, так и муж мог­ли при­влечь нару­ши­те­лей зако­на к государ­ст­вен­но­му суду, кото­рый лишал их зна­чи­тель­ной части иму­ще­ства и ссы­лал на ост­ро­ва. Если же муж или отец, зная о недо­стой­ном поведе­нии жены или доче­ри, не при­ня­ли мер в тече­ние опре­де­лен­но­го сро­ка, они сами при­вле­ка­лись к судеб­ной ответ­ст­вен­но­сти в каче­стве свод­ни­ков⁸⁰. Что каса­ет­ся невер­но­сти мужа, то нака­за­ние пола­га­лось за связь с жен­щи­ной, не запи­сан­ной у эди­ла в каче­стве про­сти­тут­ки⁸¹.

с.235 Ранее отме­ча­лось, что про­веде­ние в жизнь брач­но-семей­но­го зако­но­да­тель­ства вызва­ло силь­ное сопро­тив­ле­ние. Обес­по­ко­ен­ность пра­ви­тель­ства была тем более серь­ез­ной, что недо­воль­ство охва­ты­ва­ло выс­ший класс, на кото­рый стре­мил­ся опе­реть­ся Август в сво­ей рестав­ра­ци­он­ной поли­ти­ке. Посто­ян­ная борь­ба побуж­да­ла его совер­шен­ст­во­вать зако­но­да­тель­ство⁸². Послед­ним зна­чи­тель­ным меро­при­я­ти­ем была «Lex Pa­pia Pop­pea» (9 г. н. э.), кото­рая, напри­мер, смяг­ча­ла неко­то­рые усло­вия по поряд­ку насле­до­ва­ния, одна­ко уси­ли­ва­ла сти­му­ли­ро­ва­ние бра­ков и дето­рож­де­ния⁸³. В то же вре­мя вво­ди­лись неко­то­рые огра­ни­че­ния мораль­но­го поряд­ка, кото­рые свиде­тель­ст­ву­ют про­тив чисто демо­гра­фи­че­ско­го (и евге­ни­че­ско­го) истол­ко­ва­ния зако­но­да­тель­ства. Напри­мер, если по Юли­е­вым зако­нам вдо­ве раз­ре­ша­лось не всту­пать в новый брак в тече­ние года, а раз­веден­ной — 6 меся­цев, то по зако­ну Папия соот­вет­ст­вен­но два года и пол­то­ра⁸⁴.

Адек­ват­ная оцен­ка моти­вов зако­но­да­тель­ства о бра­ке и семье может быть дана лишь в кон­тек­сте цен­но­стей и пред­став­ле­ний, в кото­ром оно выра­ба­ты­ва­лось и при­ме­ня­лось, с уче­том спе­ци­фи­ки мыш­ле­ния твор­цов «вос­ста­нов­лен­ной рес­пуб­ли­ки». В свя­зи с этим сле­ду­ет обра­тить вни­ма­ние и на мысль об отсут­ст­вии в рим­ском созна­нии чет­ко­го разде­ле­ния демо­гра­фи­че­ских и мораль­ных сооб­ра­же­ний, выска­зан­ную одним из иссле­до­ва­те­лей. В сво­ей речи к всад­ни­кам, имев­шим семьи, Август, наряду с необ­хо­ди­мо­стью попол­не­ния рим­ско­го насе­ле­ния, под­чер­ки­вал нрав­ст­вен­ность семей­ной жиз­ни (Dio LVI. 2. 2, сравн. 3. 3). В обра­ще­нии к неже­на­тым пред­ста­ви­те­лям это­го сосло­вия холо­стая жизнь харак­те­ри­зо­ва­лась им, как в сущ­но­сти амо­раль­ная (ibid. LVI. 6. 6—7. 2)⁸⁵.

Мно­гие аспек­ты брач­но­го зако­но­да­тель­ства, при­ме­ром чего с.236 может слу­жить упо­ми­нав­ше­е­ся про­дле­ние допу­сти­мо­го сро­ка без­брач­ной жиз­ни по зако­ну Папия, не объ­яс­ни­мы ни с демо­гра­фи­че­ских, ни с хан­же­ско-мора­ли­за­тор­ских, ни с иных пози­ций, навя­зы­вае­мых совре­мен­но­му иссле­до­ва­те­лю прин­ци­пи­аль­но иным соци­аль­ным опы­том. Август дей­ст­во­вал в соот­вет­ст­вии с тра­ди­ци­он­но-рим­ски­ми цен­ност­ны­ми ори­ен­ти­ра­ми: мораль­ное состо­я­ние граж­дан­ско­го кол­лек­ти­ва рас­смат­ри­ва­лось как важ­ней­ший фак­тор здо­ро­вья ci­vi­tas, ее мощи и про­цве­та­ния. Мож­но не сомне­вать­ся, что прин­цеп­са, хотя в мень­шей мере, чем при­бли­жен­но­го к его дво­ру Тита Ливия, вдох­нов­ля­ли при­ме­ры Цин­цин­на­та и Мания Курия Ден­та­та. Дру­гое дело, что Рим не замы­кал­ся рам­ка­ми древ­не­го поме­рия, а «луч­шая» часть Po­pu­lus Ro­ma­nus не помыш­ля­ла о том, чтобы взять­ся за руч­ки плу­га. Пото­му и Авгу­ста не сле­ду­ет путать с Като­ном Цен­зо­ри­ем. Но это не зна­чит, что осно­ва­тель прин­ци­па­та не мог под­час наде­ять­ся, верить и заблуж­дать­ся.

Брач­но-семей­ное зако­но­да­тель­ство было состав­ной частью обшир­ной про­грам­мы вос­ста­нов­ле­ния «нра­вов пред­ков» и шире — все­го ком­плек­са меро­при­я­тий, направ­лен­ных на созда­ние «вос­ста­нов­лен­ной рес­пуб­ли­ки». Све­то­ний отра­зил хоро­шо извест­ную в его вре­мя тра­ди­цию, сооб­щая о целой серии зако­но­да­тель­ных мер, направ­лен­ных не толь­ко на борь­бу с рос­ко­шью, пре­лю­бо­де­я­ни­я­ми, зло­употреб­ле­ни­я­ми (под­ку­пом) на выбо­рах, но и касаю­щих­ся соблюде­ния цело­муд­рия и регла­мен­та­ции бра­ков для сосло­вий (SA. 34. 1). Про­грам­ма нрав­ст­вен­но­го оздо­ров­ле­ния отра­зи­ла как духов­ное состо­я­ние рим­ско­го обще­ства, так и опре­де­лен­ный этап эво­лю­ции миро­воз­зре­ния само­го осно­ва­те­ля прин­ци­па­та.

В нача­ле поли­ти­че­ской карье­ры и в пери­од вто­ро­го три­ум­ви­ра­та Окта­виан высту­пал как мсти­тель за Цеза­ря, в каче­стве защит­ни­ка рим­ской «сво­бо­ды» про­тив свое­ко­рыст­ных «фак­ций», а затем — под зна­ме­нем пат­рио­ти­че­ско­го еди­не­ния Ита­лии и Запа­да про­тив угро­зы Восто­ка. Вер­нув «рес­пуб­ли­ку» сена­ту и наро­ду, Август пред­стал перед сооте­че­ст­вен­ни­ка­ми рели­ги­оз­ным и мораль­ным рефор­ма­то­ром, стре­мя­щим­ся к укреп­ле­нию государ­ства на проч­ных осно­ва­ни­ях — «нра­вах пред­ков». Совсем не обя­за­тель­но усмат­ри­вать с.237 в этой эво­лю­ции ими­джа нечто совер­шен­но искус­ст­вен­ное и пред­на­ме­рен­но вво­дя­щее в заблуж­де­ние совре­мен­ни­ков и потом­ков. Ука­зан­ные изме­не­ния отра­жа­ли логи­ку поли­ти­че­ской борь­бы, объ­ек­тив­ные потреб­но­сти вли­я­тель­ных соци­аль­ных сил, пред­став­ле­ния тысяч людей. Одним из них был сам прин­цепс.

Про­грам­ма вос­ста­нов­ле­ния «нра­вов пред­ков» не была изо­бре­те­ни­ем Авгу­ста и даже дети­щем толь­ко его вре­ме­ни. Рим­ляне все­гда, во вся­ком слу­чае, на про­тя­же­нии мно­гих поко­ле­ний, пред­став­ля­ли и изла­га­ли свою исто­рию, ее дви­жу­щие силы и сущ­ност­ное содер­жа­ние в мораль­ных тер­ми­нах. Об этом гово­рят мифы, сохра­нив­ши­е­ся над­пи­си (к при­ме­ру, эло­гии Сци­пи­о­нов, древ­ней­шие из кото­рых отно­сят­ся к III в. до н. э.)⁸⁶, фраг­мен­ты поэ­зии Гнея Невия⁸⁷ и Квин­та Энния⁸⁸, сочи­не­ния Тита Ливия. Наи­бо­лее глу­бо­кую трак­тов­ку граж­дан­ских кон­флик­тов как след­ст­вия мораль­но­го раз­ло­же­ния рим­ской зна­ти дал Сал­лю­стий в извест­ном пас­са­же «Заго­во­ра Кати­ли­ны» (10—12). Он дати­ро­вал нача­ло это­го про­цес­са гибе­лью Кар­фа­ге­на в 146 г. до н. э.⁸⁹ Дан­ная кон­цеп­ция не явля­ет­ся столь наив­ной, как пред­став­ля­лось под­час с пози­ций вуль­гар­но­го мате­ри­а­лиз­ма, и в совре­мен­ной лите­ра­ту­ре она нахо­дит все боль­шее пони­ма­ние и сочув­ст­вие⁹⁰.

От любо­го круп­но­го поли­ти­че­ско­го дея­те­ля Рима все­гда с.238 ожи­да­лись меро­при­я­тия, направ­лен­ные на мораль­ное оздо­ров­ле­ние обще­ства. Доста­точ­но вспом­нить, как едва пове­рив в вели­ко­ду­шие и бла­го­род­ство Цеза­ря, соот­вет­ст­ву­ю­щие сове­ты поспе­шил выска­зать ему Цице­рон⁹¹. С подоб­ны­ми надеж­да­ми рим­ское обще­ство взи­ра­ло и на Окта­ви­а­на.

Жаж­да мораль­но­го воз­рож­де­ния отра­зи­лась в «Рим­ских одах» Гора­ция. В чис­ле их важ­ней­ших моти­вов: при­зы­вы к скром­ной жиз­ни и доволь­ст­во­ва­нию малым (Hor. Od. III. 1), апел­ля­ция к духу воин­ской доб­ле­сти в рим­ском юно­ше­стве (III. 2), про­ти­во­по­став­ле­ние Рима Восто­ку (III. 3) и про­слав­ле­ние ста­рин­ной рим­ской доб­ро­де­те­ли, оли­це­тво­ря­е­мой Регу­лом (III. 5).

В сти­хах оды III. 24 зву­чит пря­мой при­зыв к прин­цеп­су при­нять необ­хо­ди­мые меры к мораль­но­му оздо­ров­ле­нию обще­ства, но и пре­до­сте­ре­же­ние о труд­но­стях, встре­чаю­щих тако­го рода рефор­мы:

Подоб­ным настро­е­ни­ям созвуч­на извест­ная фра­за Тита Ливия: «Nec vi­tia nostra nec re­me­dia pa­ti pos­su­mus» (Liv. Praef. 9). с.239 Как спра­вед­ли­во заме­тил Р. Сайм, не сле­ду­ет сужать зна­че­ние таких общих (мы бы ска­за­ли, «гло­баль­ных», в пред­став­ле­нии рим­лян) кате­го­рий, как vi­tia и, соот­вет­ст­вен­но, re­me­dia, до кон­крет­ных про­яв­ле­ний в сфе­ре сек­су­аль­но­го поведе­ния и направ­лен­ных про­тив них зако­нов. Ливий мыс­лил широ­ко, имея здесь в виду граж­дан­ские вой­ны и уста­нов­ле­ние Авгу­сто­ва «мира»⁹².

Пред­став­ля­ет­ся пра­во­мер­ной и более мас­штаб­ная поста­нов­ка вопро­са. Брач­но-семей­ное зако­но­да­тель­ство было лишь одним из направ­ле­ний поли­ти­ки реге­не­ра­ции рим­ско­го обще­ства, про­во­див­шей­ся, в соот­вет­ст­вии с опре­де­лен­ны­ми целя­ми и уста­нов­ка­ми ее твор­цов, раз­но­об­раз­ны­ми сред­ства­ми и в раз­ных сфе­рах: соци­аль­ной, государ­ст­вен­но-адми­ни­ст­ра­тив­ной, идео­ло­ги­че­ской. Поэто­му при всей важ­но­сти ука­зан­но­го зако­но­да­тель­ства, болез­нен­но затра­ги­вав­ше­го пра­вя­щий класс, оно было лишь эле­мен­том обшир­но­го ком­плек­са меро­при­я­тий, направ­лен­ных на созда­ние гар­мо­ни­зи­ро­ван­но­го обще­ства («рес­пуб­ли­ки») посред­ст­вом поли­ти­че­ско­го уре­гу­ли­ро­ва­ния и нрав­ст­вен­но­го очи­ще­ния.

Сами рим­ляне, гово­ря о пороч­но­сти совре­мен­но­го и нрав­ст­вен­ном здо­ро­вье «древ­не­го» обще­ства, име­ли в виду преж­де все­го не сек­су­аль­ную рас­пу­щен­ность, посколь­ку она была, так ска­зать, вто­рич­ной, а жад­ность и алч­ность. Они свя­зы­ва­лись с излиш­ним богат­ст­вом и рос­ко­шью, кото­рые под­тал­ки­ва­ют людей ко всем поро­кам, в т. ч. изне­жен­но­сти, раз­вра­ту и т. д., а в конеч­ном сче­те весь народ — к мораль­ной пор­че.

Тит Ливий, подроб­но изла­гая свою кон­цеп­цию кри­зи­са, заме­ча­ет, что дол­гое вре­мя Рим был сво­бо­ден от коры­сто­лю­бия и рос­ко­ши (ava­ri­tia lu­xu­ria­que), ува­же­ние ока­зы­ва­лось бед­но­сти и воз­дер­жа­нию, и чем менее было средств, тем мень­ше к ним устрем­ля­лись; «лишь недав­но богат­ства поро­ди­ли жад­ность, а стрем­ле­ние к излиш­не­му изоби­лию в удо­воль­ст­ви­ях посред­ст­вом рос­ко­ши и сла­до­стра­стия повлек­ли все к упад­ку и гибе­ли»⁹³. Такое же широ­кое (не огра­ни­чи­вае­мое лишь сек­су­аль­ной сфе­рой) пони­ма­ние с.240 пороч­но­сти обна­ру­жи­ва­ет­ся и у Гора­ция. В част­но­сти, в оде III. 24 он совер­шен­но ясно про­ти­во­по­став­лял жаж­де богатств, рас­пу­щен­но­сти и изне­жен­но­сти сво­их сопле­мен­ни­ков бед­ность и про­стоту ски­фов, кото­рые есте­ствен­ным обра­зом обу­слов­ли­ва­ют цело­муд­рие. Источ­ни­ком зла Гора­ций счи­тал низ­кую страсть к обо­га­ще­нию, име­нуя укра­ше­ния, дра­го­цен­ные кам­ни и тому подоб­ные бес­по­лез­ные вещи «вопло­ще­ни­ем наи­боль­ше­го зла», а сек­су­аль­ную рас­пу­щен­ность сво­его рода про­ме­жу­точ­ным фак­то­ром, кото­рый в свою оче­редь вел к паде­нию рим­ской доб­ле­сти⁹⁴.

Дея­тель­ность Авгу­ста по оздо­ров­ле­нию нра­вов нача­лась сра­зу по воз­вра­ще­нии в Ита­лию из Егип­та, осу­ществля­ясь в широ­ком кон­тек­сте про­грам­мы «вос­ста­нов­ле­ния рес­пуб­ли­ки». Пер­вым шагом в этом направ­ле­нии была «чист­ка» сена­та. Вна­ча­ле (29 г.) он пред­ло­жил сена­то­рам, не удо­вле­тво­ряв­шим высо­ким тре­бо­ва­ни­ям, в том чис­ле мораль­ным стан­дар­там, доб­ро­воль­но поки­нуть курию. После с.241 того, как 50 чело­век после­до­ва­ли сове­ту, он доба­вил к это­му коли­че­ству еще 140. В даль­ней­шем уси­лия Авгу­ста по воз­рож­де­нию «нра­вов пред­ков» так­же в зна­чи­тель­ной мере были свя­за­ны с дея­тель­но­стью, кото­рая во вре­ме­на Рес­пуб­ли­ки вхо­ди­ла в пре­ро­га­ти­ву цен­зо­ров. Полу­чая пол­но­мо­чия «кура­то­ра над зако­на­ми и нра­ва­ми», Август под­чер­ки­вал, что не при­ни­мал ника­кой маги­ст­ра­ту­ры, про­ти­во­ре­чив­шей «нра­вам пред­ков»⁹⁵. В сво­их «Дея­ни­ях» он сооб­ща­ет о том, что три­жды пере­смат­ри­вал спи­сок сена­та. Как сле­ду­ет из сопо­став­ле­ния с дру­ги­ми источ­ни­ка­ми, это были lec­tio­nes 19, 18 и 11 гг. до н. э. Кро­ме того, в 4 г. н. э. ана­ло­гич­ное меро­при­я­тие было пору­че­но спе­ци­аль­ной комис­сии, состав­лен­ной из самих сена­то­ров⁹⁶.

К зако­но­да­тель­ству о бра­ке при­мы­ка­ет закон 18 г. до н. э. про­тив рос­ко­ши (lex sumptua­ria). По это­му зако­ну нель­зя было тра­тить на устрой­ство каких-либо пир­шеств более 400 сестер­ци­ев, с.242 если это был обык­но­вен­ный день, более 800, если это был празд­ник, более 1000, если — свадь­ба (Gell. II. 24, 14—15), скром­ные сум­мы по срав­не­нию с тем, что было тогда при­ня­то. Осо­бый закон (lex Iulia de ves­ti­tu et ha­bi­tu) запре­щал рос­кошь в жен­ской одеж­де, преж­де все­го употреб­ле­ние шел­ко­вых тка­ней; был так­же закон, направ­лен­ный про­тив излиш­них затрат при построй­ке зда­ний. Эти уста­нов­ле­ния ока­за­лись мало­эф­фек­тив­ны, и при Тибе­рии вопрос о борь­бе про­тив рос­ко­ши встал вновь (TA. III. 52).

О непо­пу­ляр­но­сти зако­нов о бра­ке и адюль­те­ре свиде­тель­ст­ву­ет успех поэ­мы моло­до­го Овидия «Ars aman­di». Постро­ен­ная по образ­цу руко­водств по ора­тор­ско­му искус­ству, поэ­ма обу­ча­ла, как соблаз­нять жен­щин и под­дер­жи­вать любов­ные свя­зи. Дока­за­но, что «Искус­ство люб­ви» паро­ди­ру­ет язык зако­нов о пре­лю­бо­де­я­ни­ях; на при­ме­рах, взя­тых из гре­че­ской мифо­ло­гии, высме­и­ва­ют­ся отдель­ные поло­же­ния зако­нов. Так, Овидий счи­та­ет Мене­лая, оста­вив­ше­го под одной кры­шей свою жену Еле­ну и Пари­са, свод­ни­ком (le­no). В иро­ни­че­ских тонах рас­ска­зы­ва­ет­ся о пре­лю­бо­де­я­нии Мар­са и Вене­ры⁹⁷. При­чем сочув­ст­вие поэта на сто­роне любов­ни­ков, а не обма­ну­то­го мужа Вул­ка­на и донос­чи­ка Гелиоса. Поэ­ма, види­мо, вызва­ла про­тест риго­ри­стов, что побуди­ло Овидия сочи­нить новую поэ­му «Re­me­dia amo­ris» — «Сред­ства от люб­ви». В кон­це кон­цов имен­но напи­са­ние «Ars aman­di» было одним из пово­дов ссыл­ки Овидия в Томы (ср.: Ovid. Tris­tia. II. 207), откуда он уже нико­гда не вер­нул­ся.

Како­вы были резуль­та­ты брач­но­го зако­но­да­тель­ства Авгу­ста? Сам он заяв­лял, что вер­нул забы­тые обы­чаи пред­ков. То же утвер­жда­ла и офи­ци­оз­ная лите­ра­ту­ра. Гора­ций радо­вал­ся тому, что «дети рож­да­ют­ся похо­жи­ми на отцов»⁹⁸. Дей­ст­ви­тель­ность одна­ко была дале­ка от этой иде­аль­ной кар­ти­ны. Отри­ца­тель­ные послед­ст­вия под­чер­ки­вал позд­нее Тацит, оце­ни­вав­ший зако­ны об адюль­те­ре как излишне идео­ло­ги­зи­ро­ван­ные и суро­вые, а тем самым — как про­ти­во­ре­чив­шие «древ­не­му мило­сер­дию» (TA. III. 24. 2). Исто­рик утвер­ждал, что в резуль­та­те введе­ния зако­нов Папия и Поппея, в с.243 допол­не­ние к Юли­е­ву, «супру­же­ства не ста­ли чаще… и детей не рож­да­лось боль­ше, так как про­тив жела­ния оста­вать­ся без­дет­ны­ми эта мера ока­за­лась бес­силь­ной…» (TA. III. 25. 1, comp. 28. 2). Одна­ко сле­ду­ет иметь в виду, что отри­ца­тель­ная оцен­ка брач­но­го зако­но­да­тель­ства Авгу­ста дана в свя­зи с осуж­де­ни­ем роста доно­си­тель­ства. Это пагуб­ное явле­ние Тацит, в част­но­сти, рас­смат­ри­вал как про­дукт излиш­не­го зако­нотвор­че­ства⁹⁹. Пред­став­ля­ет­ся, что судить о поль­зе или вреде тех или иных уста­нов­ле­ний очень труд­но, посколь­ку исто­рия не дает воз­мож­но­сти срав­ни­вать осу­ще­ст­вив­ший­ся резуль­тат с пред­по­ла­гае­мым. Но мож­но ска­зать с уве­рен­но­стью, что брач­ное зако­но­да­тель­ство Авгу­ста было орга­нич­ной частью поли­ти­ки «рестав­ра­ции» и в этом смыс­ле — необ­хо­ди­мым эле­мен­том кон­струи­ро­вав­шей­ся на века поли­ти­че­ской систе­мы.