с.229
f) Вольноотпущенники.
В заключение необходимо еще раз напомнить о том, что население Рима представляло собою полное смешение всех национальностей; это было вызвано, главным образом, беспрестанным массовым ввозом рабов из всех частей государства и из варварских стран, из которых сотни, даже тысячи отпускались ежегодно на волю и вступали в третье сословие. Еще и теперь среди гробниц, которые тянутся по обеим сторонам больших дорог перед воротами Рима, преобладающее большинство принадлежит вольноотпущенникам. Те 80000 граждан, которых Цезарь, как сообщают, переселил в заморские страны1, были большей частью вольноотпущенниками2; с полной уверенностью это можно сказать относительно колонистов, отправленных в Коринф3. Мы можем составить себе некоторое понятие о размерах отпуска на волю на основании того, что Август, всячески старавшийся ограничить его, определил максимальное число рабов, которых можно было отпустить на волю по завещанию, все же в 100 человек. Сюда надо отнести еще массовый наплыв свободных изо всех провинций, главным образом, из южных и восточных, которые наводняли собою Рим и с течением времени все более и более стали оспаривать почву Рима у его уроженцев. Уже Лукан говорит, что Рим населен не своими гражданами, а дрожжами всего земного шара4. В начале II в. римляне жаловались на то, что Рим стал греческим городом, хотя среди лиц, говорящих по-гречески, меньшинство было родом из Эллады; большинство их являлось из Малой Азии и с Востока, «точно весь Оронт (главная река Сирии) влился в Тибр»5. Афиней (в конце II в.) говорит, что нет возможности сосчитать городов, которые заключаются в Риме; в него переселилось даже население целых провинций, как например, жители Каппадокии, Скифии, Понта и многих других стран6. Некоторые данные о живших в Риме евреях дают возможность представить себе, как велика была численность его восточного населения. Посольство еврейского царя Ирода явилось к Августу, как сообщается, в сопровождении 8000 своих единоверцев, оседло живших в Риме7. 4000 вольноотпущенников, «зараженных египетским и еврейским суеверием», способных носить оружие, были осуждены в 19 г. на переселение в Сардинию8. В то время, как продолжался наплыв иностранцев, чистокровное и свободное население Рима уменьшалось, главным образом, вследствие постоянного смешения его с чужою и несвободной кровью. В 24 году, когда опасались нового рабского восстания, в Риме особенно велик был страх перед безмерно разрастающимся числом рабов «в то время, как число свободнорожденных плебеев уменьшалось с каждым днем»9. Август, как уже говорилось, ограничил отпуск на волю и советовал своему преемнику и сенату следовать его примеру, «чтобы не наполнять с.230 город всяким сбродом»10. Несмотря на все это, число вольноотпущенников продолжало возрастать, и население Рима все более и более превращалось в пеструю, хаотическую массу, состоявшую из самых разнообразных элементов и их бесчисленных помесей.
Отпущенные на волю иностранцы очень часто обладали большими богатствами. Они приобретали себе эти богатства отчасти службою в знатных домах, где особенно греки и уроженцы Востока умели сделаться необходимыми в доме лицами, снискать себе любовь господина или внушить ему страх (в качестве посвященных в его тяжелые или позорные тайны)11 или же добиться благосклонности госпожи12; отчасти же с помощью торговых и других предприятий, которые почти целиком находились в руках этих деятельных и предприимчивых сынов Востока. У Ювенала богатый вольноотпущенник, судя по дыркам в ушах — уроженец Евфрата, требовал для себя преимуществ перед преторами и трибунами, так как пять его лавок давали ему ежегодный доход в 400000 сестерциев13. Этот же поэт в другом месте намекает на то, каким образом могло быть положено основание подобному богатству, сообщая, что некий Гистер завещал все состояние своему вольноотпущеннику14. Подробнее рассказывает сам Тримальхион у Петрония, как он мальчиком был привезен из Азии в Рим и в продолжение четырнадцати лет был возлюбленным своего господина, но одновременно находился в хороших отношениях с госпожою; он надеется, что его поймут, он не хочет хвалиться, так как не принадлежит к числу хвастунов. По воле богов он стал, таким образом, хозяином в доме; господин назначил его сонаследником императора и завещал ему сенаторское состояние. Так как человек никогда ничем не может удовольствоваться, то и он все-таки пустился в разные предприятия; выстроил пять кораблей, нагрузил их вином, которое ценилось тогда на вес золота, и отправил их в Рим, но все они потерпели крушение, и Нептун в один день поглотил 30 миллионов сестерциев. Но он не растерялся, а выстроил другие, лучшие корабли, нагрузил их вином, салом, бобами, благовониями и рабами и за один транспорт выручил десять миллионов, на которые купил все поместья своего бывшего господина и поселился на Неаполитанском заливе, где он выстроил себе роскошный дом. Когда он стал богаче всего своего родного города, он прекратил все торговые предприятия и только через своих вольноотпущенников продолжает еще вести денежные дела. Он желает, чтобы на его надгробной надписи было рассказано, что он начал с малого, а кончил большим, оставил по себе 30 миллионов сестерциев и никогда не слышал ни одного философа15. Рабы, отпущенные на волю вместе с Тримальхионом, тоже являются людьми, «заслуживающими почета». Один из них начал с того, что таскал вязанки дров на спине, а теперь владеет 800000 сестерциями; другой, кредит которого в настоящее время сильно подорван, владел когда-то с.231 миллионом16. Все это, как и вообще у Петрония, списано с жизни; менее всего он преувеличивает богатства вольноотпущенников. Уже Деметрий, вольноотпущенник Помпея, оставил после себя 4000 талантов (9430500 руб.)17. Дидим и Филомел, бывшие в эпоху Домитиана или незадолго до этого самыми богатыми людьми Рима, несомненно были прежде рабами18. Богатство вольноотпущенников, безвкусие и наглость, с которыми они пользовались им, вошли в поговорку уже в начале империи. Сенека говорит про богатого и необразованного Кальвисия Сабина (консула в 26 г. по Р. Хр.), что своим богатством и образом мыслей он похож на вольноотпущенника19. На столах вольноотпущенников красовались сосуды, «на выделку которых шел весь доход с серебряных рудников»20. В их банях находилось множество статуй и колонн, которые ничего не поддерживали и служили лишь для украшения и увеличения расходов; по рядам ступенек струились бесчисленные водяные потоки21. Стоимость зеркала, перед которым наряжались их дочери, превышала ту сумму, которую в прежние времена получали дочери заслуженных мужей в приданое от государства22. Своею сибаритской роскошью они могли сравняться с самыми высокопоставленными и знатными лицами: поэтому грубость их нравов, низость помыслов, невежество и наглость вызывали еще больше насмешек и презрения. Те люди, которые некогда дрожали перед кнутом, которые должны прятать следы прежних клейм под мушками или удалять их с помощью умеющих молчать врачей23 (для чего Скрибоний Ларг дает рецепт)24, теперь появлялись в белоснежной тоге, настоящем пурпуровом плаще из Тира, ярко-красных башмаках из тончайшей кожи, со сверкающими кольцами на пальцах, с благоухающими волосами и восседали в первых рядах театра Марцелла25. Главным их наслаждением было обнаружение своей грубой надменности перед лучшими людьми. Богатый вольноотпущенник был в то время настоящим типом низкого, бесстыдного и хвастливого выскочки. Зоил, который является у Мартиала представителем этого класса в Риме, как и Тримальхион Петрония в своей колонии, носит на пальцах фунтовые кольца, почти такие же тяжелые, как те, которые он недавно носил на ногах. Его носят на носилках необычайной величины; он притворяется больным, чтобы показать своим гостям выписанные из Египта подушки в наволоках из настоящего пурпура и ярко-красные одеяла. В продолжение обеда он переодевается одиннадцать раз; он услаждает себя чудеснейшими блюдами и винами, тогда как гостей его угощают простой пищей и кислым вином, а когда он засыпает за столом, то все в почтительном молчании должны слушать его храп и могут только немыми кивками головы пить за здоровье друг друга26. «Кого подобный пир может осчастливить, — говорит поэт, — тот достоин нищенского хлеба»27. Самомнение этих людей несомненно с.232 увеличивалось еще вследствие того могущества, которым пользовались при дворе некоторые люди их звания, так как часть окружающего их блеска падала от них и на все сословие. Сыновья их и внуки, как говорилось28, добивались порою самых высших должностей двух первых сословий, и уже в эпоху Нерона родоначальниками многих всаднических и даже сенаторских фамилий были вольноотпущенники29.
Рядом с этой грубой горделивостью, которую обнаруживали разбогатевшие бывшие рабы, встречалось также проявление более благородной гордости, с которой низкорожденные, но дельные и самоуверенные свободные люди относились к неспособной и испорченной аристократии. В эпоху непоколебимого владычества аристократии Цицерон осмеливался лишь очень робко заметить, что и среднее сословие может иметь одно преимущество перед аристократией: «Аристократия, — говорит он, — и в добре и в зле слишком уж выходит за границы обычного, так что человек нашего круга в этом отношении не может тягаться с ними»30. Двести лет спустя, когда аристократия была придавлена монархией, Ювенал более уверенно подчеркивал ценность средних и низших классов. Что было блестящее родословной Катилины и Цетега, которые, точно потомки галлов, держали наготове горящие факелы для домов и храмов Рима. Но консул Цицерон, этот «новый человек» из Арпина, не знающий предков, разбил их замыслы; того, кто недавно еще в Риме был ничем иным, как всадником из муниципия, свободный Рим назвал отцом отечества. Еще другой муж из Арпина, устав от работы на чужих полях, зарабатывал себе хлеб, трудясь в горах вольсков; будучи впоследствии центурионом, он потрясал сучковатой палкой из виноградной лозы, когда солдат, работая над постройкою укреплений, лениво взмахивал топором. Но в качестве консула он все-таки устоял перед кимбрами и один спас город в минуту наивысшей опасности. Его коллега, принадлежавший к высшей аристократии, удостоился поэтому только второго лавра, когда на место битвы с кимбрами полетели вороны, еще не садившиеся на такие огромные трупы. Много плебейского было в душах Дециев, плебейским было и их имя, и все же подземные боги приняли их, как искупительную жертву за все войско. Последний хороший царь Рима был сыном рабыни; сыновья консула Брута предательски открыли ворота изгнанным тиранам, но раб открыл измену. Как бы вы не превозносили ваше родовое древо, ваш первый предок был все-таки пастухом или разбойником, нашедшим себе убежище в приюте Ромула31. Непристойные андалузские пляски и песни, — говорит тот же поэт, — недопустимые в скромном доме, находят себе место в роскошных дворцах богачей. Игра в кости и прелюбодеяние, считающиеся позорными для низких, для человека знатного являются только резвостью и шалостью32, высшая с.233 аристократия прощает себе то, что опозорило бы башмачника»33. «Среди низших классов народа, — говорится в другом месте, — ты найдешь красноречивых людей, которые ведут процессы невежественной знати; из народа выходят те, которые распутывают узлы права и разгадывают загадки закона. Молодежь их, сведущая в военном деле, отправляется за Евфрат и к орлам, что сторожат укрощенных батавов, в то время, как лица, которым нечем похвалиться, как только бесконечным рядом предков, напоминают собою безрукие гермы34; высокое положение в жизни редко совмещается со здравым умом»35.
Но из всех этих отрывочных фактов и указаний, приведенных в этом очерке, нельзя все-таки составить себе полного представления о том, как и из низших слоев общества постепенно все выше и выше подымались мощные элементы, тогда как бессильные падали сверху до самого дна, и как все три сословия, все время изменяясь и беспрестанно переливаясь, обменивались до некоторой степени своим содержанием.