Картины из бытовой истории Рима
в эпоху от Августа до конца династии Антонинов.
Часть I.

с.31

II. ДВОР.

1. Его вли­я­ние на фор­мы жиз­ни и нра­вы.

Подоб­но тому, как рим­ские импе­ра­то­ры вышли из част­ных людей, так­же и импе­ра­тор­ский двор созда­вал­ся вна­ча­ле со все­ми сво­и­ми поряд­ка­ми, фор­ма­ми и сво­им пер­со­на­лом по образ­цу боль­шо­го част­но­го дома. Не отли­ча­ясь суще­ст­вен­но в пер­вое вре­мя от бога­тей­ших домов знат­ных рим­ских фами­лий, он мед­лен­но и посте­пен­но при­бли­жал­ся к харак­те­ру цар­ских дво­ров древ­не­го мира. Повтор­ные и частью искрен­ние стрем­ле­ния мно­гих импе­ра­то­ров вер­нуть его, по мере воз­мож­но­сти, к преж­не­му про­сто­му укла­ду мог­ли толь­ко замед­лить этот про­цесс раз­ви­тия, кото­рый, под вли­я­ни­ем Восто­ка, дей­ст­во­вав­ше­го все с боль­шею неот­ра­зи­мо­стью, закон­чил­ся в III сто­ле­тии.

Со сво­ей сто­ро­ны, и двор вли­ял во мно­гих отно­ше­ни­ях на нра­вы и фор­мы жиз­ни выс­ших сосло­вий (даже на их домаш­ние поряд­ки), а затем это вли­я­ние рас­про­стра­ня­лось и на более широ­кие слои обще­ства. Опре­де­лен­но выска­зан­ные взгляды и прин­ци­пы, склон­но­сти и при­стра­стия к чему-нибудь со сто­ро­ны импе­ра­то­ра, его семьи, его любим­цев име­ли для Рима такое решаю­щее зна­че­ние, как это воз­мож­но толь­ко при без­гра­нич­ном дес­по­тиз­ме; и не толь­ко для Рима: с извест­ной долей спра­вед­ли­во­сти мож­но было выска­зать извест­ное изре­че­ние: весь мир руко­вод­ст­ву­ет­ся при­ме­ром сво­его вла­ды­ки¹. Вме­сте с лич­но­стя­ми импе­ра­то­ров изме­ня­лись не толь­ко поряд­ки, но так­же нра­вы и фор­мы жиз­ни. Толь­ко такая фило­соф­ская абстрак­ция, как абстрак­ция Мар­ка Авре­лия, мог­ла усмот­реть в этой после­до­ва­тель­но­сти раз­но­род­ных, часто рез­ко про­ти­во­по­лож­ных, явле­ний веч­ное без­раз­ли­чие. Все — так каза­лось ему — суще­ст­во­ва­ло уже рань­ше и таким же будет и впредь: двор Адри­а­на и Анто­ни­на и сно­ва Филип­па, Алек­сандра и Кре­за — все это одно и то же, толь­ко лич­но­сти дру­гие². Все­гда были те же сует­ные и пре­хо­дя­щие стрем­ле­ния, как при Вес­па­си­ане, так и при Тра­яне, те же уси­лия и разо­ча­ро­ва­ния³; — и все это про­шло и забы­лось, и точ­но так­же прой­дет и будет забы­то насто­я­щее⁴. Одна­ко, тот, кто умыш­лен­но не отво­ра­чи­вал­ся от жиз­нен­ных явле­ний и дей­ст­ви­тель­но­сти, тот посто­ян­но сыз­но­ва заме­чал, какие быст­рые и огром­ные изме­не­ния, даже пере­во­роты, влек­ла за собой каж­дая пере­ме­на в выс­ших кру­гах. Это доста­точ­но часто выска­зы­ва­ли совре­мен­ни­ки⁵. «Скло­ня­е­мые с.32 импе­ра­то­ром в любую сто­ро­ну, мы ста­но­вим­ся гиб­ки­ми, — гово­рил Пли­ний Млад­ший перед Тра­я­ном в сена­те, — и ста­ра­ем­ся под­ра­жать его при­ме­ру, так как ему жела­ем мы нра­вить­ся, снис­ки­вать его одоб­ре­ние, на что люди, не похо­жие на него, не могут наде­ять­ся; посто­ян­ным пови­но­ве­ни­ем мы достиг­ли того, что почти весь мир живет, сле­дуя обы­ча­ям одно­го. Жизнь импе­ра­то­ра — цен­зу­ра, и пожиз­нен­ная; к нему мы при­спо­соб­ля­ем­ся, соглас­но ему изме­ня­ем­ся; и мы нуж­да­ем­ся не столь­ко в при­ка­за­нии, сколь­ко в при­ме­ре»⁶. «Под­дан­ные, — гово­рит Геро­ди­ан, — име­ют обык­но­ве­ние под­ра­жать в сво­ей жиз­ни обра­зу мыс­лей сво­его пра­ви­те­ля»⁷.

Тако­го рода пре­вра­ще­ния осо­бен­но бро­са­лись в гла­за, когда рас­пу­щен­ность одно­го или несколь­ких дво­ров сме­ня­лась стро­гим при­двор­ным режи­мом. Если рос­кошь в сто­ле, кото­рая в сто­ле­тие меж­ду бит­вой при Актии и смер­тью Неро­на достиг­ла сво­его выс­ше­го пре­де­ла, затем посте­пен­но умень­ши­лась, то это, как и вооб­ще боль­шая стро­гость нра­вов, обу­слов­ли­ва­лось, соглас­но Таци­ту, при­ме­ром Вес­па­си­а­на и его ста­рин­ным, про­стым обра­зом жиз­ни. Покор­ность импе­ра­то­ру и жела­ние ему под­ра­жать ока­зы­ва­лись более дей­ст­ви­тель­ны­ми, чем страх перед зако­на­ми и нака­за­ни­я­ми⁸. Не менее рез­кой была про­ти­во­по­лож­ность меж­ду дво­ра­ми Ком­мо­да и Пер­ти­на­ка, и след­ст­вие сме­ны импе­ра­то­ра ска­за­лось не менее быст­ро: «все­об­щее под­ра­жа­ние береж­ли­во­сти Пер­ти­на­ка, — гово­рит био­граф это­го импе­ра­то­ра, — вызва­ло в Риме боль­шое пони­же­ние цен»⁹. Об Алек­сан­дре Севе­ре так­же гово­рят, что его образ жиз­ни был как бы цен­зу­рой: ему под­ра­жа­ли вель­мо­жи Рима, его супру­ге — знат­ные жен­щи­ны¹⁰.

Такое же все­об­щее сорев­но­ва­ние вызы­ва­ло направ­ле­ние ума и инте­ре­сов импе­ра­то­ров. То, что Нерон два­жды, до сво­его вступ­ле­ния на пре­стол и в пер­вый год сво­его прав­ле­ния, упраж­нял­ся в про­из­не­се­нии речей, вызва­ло боль­шое усер­дие к изу­че­нию рито­ри­ки, и Рим навод­ни­ли учи­те­ля это­го искус­ства, кото­рое нико­гда так не про­цве­та­ло, так что мно­гие через него, вый­дя из само­го низ­ко­го сосло­вия, достиг­ли сена­тор­ско­го зва­ния и вели­чай­ших поче­стей¹¹. Мож­но пред­по­ла­гать с досто­вер­но­стью, что страсть Неро­на к музы­ке име­ла подоб­ное же дей­ст­вие, хотя это не упо­ми­на­ет­ся опре­де­лен­но: «любя­щие музы­ку пра­ви­те­ли, — гово­рит Плу­тарх, — вызы­ва­ют появ­ле­ние боль­шо­го чис­ла музы­кан­тов, так же как люби­те­ли лите­ра­ту­ры или гим­на­сти­ки уве­ли­чи­ва­ют чис­ло обра­зо­ван­ных или атле­тов»¹². Поэто­му и при Мар­ке Авре­лии, этом фило­со­фе на троне, воз­рас­та­ло чис­ло дру­зей муд­ро­сти и нау­ки¹³, по боль­шей части при­твор­ных, кото­рые под этой мас­кой наде­я­лись сде­лать карье­ру и при­об­ре­сти богат­ство¹⁴. Луки­ан с любо­вью, почти надо­едаю­щей чита­те­лю, опи­сал жизнь этих псев­до-фило­со­фов, кото­ры­ми кише­ла тогда в осо­бен­но­сти Гре­ция, где, как он уве­ря­ет, мож­но было видеть на всех ули­цах и пло­ща­дях целую мас­су длин­ных бород, книж­ных свит­ков, боль­ших палок и изно­шен­ных пла­щей¹⁵. Гру­бые, необ­ра­зо­ван­ные люди поку­па­ли биб­лио­те­ки в надеж­де обра­тить на себя вни­ма­ние импе­ра­то­ра и при­об­ре­сти боль­шие выго­ды. Про­тив с.33 одно­го из таких направ­ле­но осо­бое сочи­не­ние Луки­а­на¹⁶. Его опи­са­ние едва ли пре­уве­ли­че­но, и сооб­ще­ние Гале­на, кото­рое луч­ше, чем все осталь­ное, харак­те­ри­зу­ет вли­я­ние при­ме­ра импе­ра­то­ра, не может под­ле­жать ни малей­ше­му сомне­нию. Марк Авре­лий при­ни­мал еже­днев­но дозу тери­а­ка, про­ти­во­ядия, кото­рое счи­та­лось в то же вре­мя уни­вер­саль­ным сред­ст­вом. Во вре­мя его прав­ле­ния это сред­ство в таком коли­че­стве изготов­ля­лось для бога­тых людей, что часто не хва­та­ло необ­хо­ди­мых для него состав­ных частей. «Уди­ви­тель­но, — гово­рит Гален, — как бога­тые пере­ни­ма­ют все, что дела­ют импе­ра­то­ры или же толь­ко жела­ют пока­зать, что пере­ни­ма­ют». После смер­ти Мар­ка Авре­лия спрос на тери­ак тот­час же пре­кра­тил­ся в Риме¹⁷. Есте­ствен­но, что и люби­мые куша­нья импе­ра­то­ров быст­ро вхо­ди­ли в моду; так во вре­мя прав­ле­ния Тибе­рия — какой-то съе­доб­ный корень, кото­рый он еже­год­но выпи­сы­вал себе из Гер­ма­нии, и сохра­ня­е­мый в дыму вино­град из Афри­ки, кото­ро­му он отда­вал пред­по­чте­ние перед излюб­лен­ным ранее вино­гра­дом из Велт­ли­на; чер­ная смо­ро­ди­на вошла в употреб­ле­ние от того, что ее еже­днев­но ела мать Тибе­рия, Юлия. Нерон «доста­вил сла­ву луку-порею» тем, что ел его с мас­лом в опре­де­лен­ные дни меся­ца, ради улуч­ше­ния сво­его голо­са, вме­сто вся­кой дру­гой пищи¹⁸. Надо пола­гать так­же, что корот­ко остри­жен­ные воло­сы Мар­ка Авре­лия, так же, как длин­ные воло­сы Люция Вера, слу­жи­ли при­ме­ром не толь­ко для обо­их дво­ров (о чем свиде­тель­ст­ву­ет Гален), но и для более широ­ких сло­ев обще­ства: подоб­но тому, как корот­ко остри­жен­ные, во избе­жа­ние голов­ной боли, воло­сы Кар­ла V, а позд­нее падаю­щие назад за уши и с вис­ков локо­ны Дон-Жуа­на Австрий­ско­го вошли в моду¹⁹.

Таким обра­зом, состо­я­ние выс­ших сло­ев обще­ства, — а мы толь­ко о них и осве­дом­ле­ны до неко­то­рой сте­пе­ни, — дает более или менее вер­ное отра­же­ние тогдаш­них при­двор­ных нра­вов; хотя, конеч­но, подоб­ные явле­ния долж­ны были оста­вать­ся тем более поверх­ност­ны­ми, чем быст­рее они насту­па­ли.