Легенда о близнецах Ромуле и Реме.
Историко-литературное исследование.

с.27

Если допу­стим, что заяв­ле­ние Плу­тар­ха отно­си­тель­но Диок­ла заслу­жи­ва­ет дове­рия, то исход­ною точ­кою для даль­ней­ше­го суж­де­ния дол­жен слу­жить преж­де все­го текст само­го Плу­тар­ха. А так как, по сло­вам того же Плу­тар­ха, так­же и рас­сказ Фабия, вос­про­из­веден­но­го Дио­ни­си­ем, в боль­шин­стве слу­ча­ев (ἐν τοῖς πλεῖσ­τοις, τὰ πλεῖσ­τα) был схо­ден с рас­ска­зом Диок­ла, то необ­хо­ди­мо сли­чить меж­ду собою оба эти тек­ста, Плу­тар­ха и Дио­ни­сия¹. При­сту­пая к тако­му сли­че­нию обо­их авто­ров, мы кла­дем в осно­ва­нии текст Плу­тар­ха, отме­чая в нем пря­мо­уголь­ны­ми скоб­ка­ми (при обык­но­вен­ном шриф­те) допол­не­ния, взя­тые из тек­ста Дио­ни­сия. Таки­ми же скоб­ка­ми, но дру­гим шриф­том (кур­си­вом) обо­зна­ча­ем те встав­ки архео­ло­ги­че­ско­го содер­жа­ния, кото­ры­ми Плу­тарх то и дело пре­ры­ва­ет свой рас­сказ. Нако­нец, в при­ме­ча­ни­ях под чер­той поме­ща­ем слу­чаи отступ­ле­ния Дио­ни­сия от Плу­тар­ха, при­чем архео­ло­ги­че­ская встав­ки Дио­ни­сия отме­ча­ем кур­си­вом (под чер­той)².

Весь рас­сказ о близ­не­цах замет­но рас­па­да­ет­ся на две части, из кото­рых одна каса­ет­ся обсто­я­тельств, пред­ше­ст­во­вав­ших с.28 рож­де­нию мла­ден­цев и непо­сред­ст­вен­но сле­до­вав­ших за ним, а дру­гая каса­ет­ся того вре­ме­ни, когда они, по дости­же­нию юно­ше­ско­го воз­рас­та, узна­ли исти­ну сво­его про­ис­хож­де­ния. Обе эти части раз­ра­бота­ны очень деталь­но, осо­бен­но вто­рая. Про­ме­жу­точ­ное же вре­мя меж­ду обо­и­ми эти­ми пери­о­да­ми в жиз­ни близ­не­цов, мла­ден­че­ским и юно­ше­ским, пред­став­ля­ет собою совер­шен­но белый лист, на кото­ром чья-то рука напи­са­ла толь­ко догад­ку о том, что Ромул и Рем учи­лись гра­мо­те в Габи­ях.

1. «Цар­ское досто­ин­ство в Алба­лон­ге, насле­ду­е­мое в потом­стве Энея³, пере­шло к двум бра­тьям, Нуми­то­ру и Аму­лию⁴. Послед­ний пред­ло­жил бра­ту Нуми­то­ру разде­лить все родо­вое состо­я­ние на две части, так что один полу­чит цар­скую власть, а дру­гой возь­мет при­ве­зен­ное из Трои золо­то и про­чие богат­ства. Нуми­тор выбрал первую долю и таким обра­зом сде­лал­ся царем⁵, Одна­ко Аму­лий, бла­го­да­ря выпав­шим на его долю богат­ствам, поль­зо­вал­ся бо́льшим вли­я­ни­ем, чем сам царь Нуми­тор, так что послед­ний, нако­нец, ока­зал­ся вынуж­ден­ным усту­пить Аму­лию и цар­скую власть⁶. Аму­лий же, [чув­ст­вуя свое поло­же­ние непроч­ным, погу­бил ковар­ным обра­зом на охо­те сына Нуми­то­ра, юно­шу Эге­ста]⁷, а дочь Нуми­то­ра сде­лал вестал­кой. [Эту дочь одни назы­ва­ют Ἰλία, дру­гие Ρέα, а третьи Σι­λουία]⁸. Несколь­ко вре­ме­ни спу­стя⁹ вестал­ка сде­ла­лась бере­мен­ной, [а имен­но в свя­щен­ной роще Мар­са, куда она отпра­ви­лась за водой для свя­щен­но­дей­ст­вия]. Таин­ст­вен­ный посе­ти­тель вестал­ки, по ее соб­ст­вен­но­му заяв­ле­нию, был сам Марс, [так сооб­ща­ет­ся у боль­шин­ства (οἱ πλεῖσ­τοι) писа­те­лей,] в то вре­мя как неко­то­рые писа­те­ли пола­га­ли, что это был Аму­лий под с.29 личи­ной Мар­са¹⁰. [Во вре­мя встре­чи Мар­са с вестал­кой солн­це померк­ло и мрак покрыл зем­лю¹¹ в знак того, что к ней при­бли­жа­ет­ся бог. Преж­де чем рас­стать­ся с вестал­кой, Марс пред­ска­зал ей, что она долж­на родить двух маль­чи­ков, кото­рым суж­де­но сде­лать­ся ἀνθρώ­πων μακρῷ κρα­τίσ­τους ἀρετὴν καί τὰ πο­λέμια. Вестал­ка, воз­вра­тясь домой, по сове­ту сво­ей мате­ри, при­тво­ри­лась боль­ной, с одной сто­ро­ны ради того, чтобы не осквер­нять сво­им при­сут­ст­ви­ем алта­ря дев­ст­вен­ной боги­ни, а с дру­гой — про­сто ради без­опас­но­сти. Но Аму­лий, не дове­ряя ее болез­ни, под­сы­лал к ней согляда­та­ев, пока не узнал насто­я­ще­го поло­же­ния дела. Тогда он созвал совет (οἱ σύ­νεδ­ροι = con­si­lium), в кото­ром реше­но было каз­нить вестал­ку биче­ва­ни­ем до смер­ти¹², а мла­ден­цев бро­сить в реку]. Но, впро­чем, до каз­ни дело не дошло, так как доб­рая дочь царя Аму­лия, по име­ни Ἀνθώ, упро­си­ла сво­его отца даро­вать жизнь вестал­ке¹³. Вза­мен каз­ни царь при­го­во­рил вестал­ку к стро­го­му заклю­че­нию в тем­ни­це¹⁴, в кото­рой она и оста­ва­лась до самой смер­ти Аму­лия¹⁵. Что же каса­ет­ся детей, то Аму­лий пере­дал их сво­е­му слу­ге¹⁶ с при­ка­за­ни­ем бро­сить их в реку. [При этом Плу­тарх заме­ча­ет, что неко­то­рые назы­ва­ют это­го слу­гу Фаусту­лом, в то вре­мя как дру­гие назы­ва­ют Фаусту­лом того, с.30 кото­рый спас детей]¹⁷. Поло­жив детей в коры­то (σκά­φη), слу­га напра­вил­ся к реке, но не мог добрать­ся до само­го рус­ла, пото­му что как раз было поло­во­дье. Поэто­му он поло­жил коры­то с детьми неда­ле­ко от бере­га реки [в неглу­бо­ком месте раз­ли­ва] и ушел. Так как вода все еще при­бы­ва­ла, то коры­то было под­хва­че­но ею и понес­лось вниз по тече­нию¹⁸, пока вновь не наткну­лось на мел­кое место, где и оста­но­ви­лось. [Во встав­лен­ном здесь при­ме­ча­нии Плу­тарх сооб­ща­ет, что это место назы­ва­ет­ся теперь Κερ­μα­λός, а преж­де назы­ва­лось Γερ­μα­νός от сло­ва ger­ma­nus, и что побли­зо­сти нахо­ди­лась смо­ков­ни­ца, полу­чив­шая назва­ние «Руми­наль­ская» от име­ни Рому­ла или от сло­ва ru­ma, что в древ­ней латы­ни озна­ча­ло mam­ma, соглас­но с чем и боги­ня-покро­ви­тель­ни­ца груд­ных мла­ден­цев назы­ва­ет­ся Ῥου­μυλαί, а при жерт­во­при­но­ше­ни­ях в честь ее употреб­ля­ет­ся моло­ко вме­сто вина]¹⁹. [Оста­но­ви­лось же коры­то вслед­ст­вие того, что наско­чи­ло на камень. От это­го толч­ка коры­то покач­ну­лось, так что дети выва­ли­лись в грязь]. Когда таким обра­зом они здесь лежа­ли, [барах­та­ясь в жид­кой гря­зи], то появи­лась вол­чи­ца [и под­нес­ла к их устам свои взду­тые сос­цы и, кор­мя их, счи­ща­ла с них грязь язы­ком]. В корм­ле­нии детей при­ни­мал уча­стие так­же и дятел²⁰. [В обшир­ном экс­кур­се Плу­тарх гово­рит спер­ва о том, что волк и дятел счи­та­ют­ся живот­ны­ми, посвя­щен­ны­ми Мар­су, и что в част­но­сти дятел нахо­дит­ся в боль­шом поче­те у лати­нян, вслед­ст­вие чего они и пове­ри­ли вестал­ке, когда она ука­зы­ва­ла на Мар­са, как на отца близ­не­цов. Тут же сооб­ща­ет­ся и дру­гая, эве­ме­ри­сти­че­ская вер­сия, по кото­рой сам Аму­лий лишил вестал­ку дев­ст­вен­но­сти, явив­шись к ней в пол­ном воору­же­ние (т. е., в обра­зе Мар­са). Далее изла­га­ет­ся такое же эве­ме­ри­сти­че­ское тол­ко­ва­ние чуда с вол­чи­цей: этот рас­сказ воз­ник с.31 вслед­ст­вие дво­я­ко­го зна­че­ния сло­ва lu­pa: «вол­чи­ца» и «рас­пут­ная жен­щи­на»; насто­я­щей же кор­ми­ли­цей близ­не­цов была lu­pa во вто­ром зна­че­нии это­го сло­ва²¹, како­вою и ока­зы­ва­лась жена Фаусту­ла, по име­ни Ac­ca La­ren­tia. В честь Акки Ларен­ции рим­ляне еже­год­но, в апре­ле, совер­ша­ли жерт­во­при­но­ше­ние через фла­ми­на²², а самый празд­ник назы­вал­ся Λα­ρέν­τια. Была еще дру­гая Ларен­ция, жена Тару­ция, исто­рия кото­рой изла­га­ет­ся обсто­я­тель­но (c. 5). Она была похо­ро­не­на там же, где и пер­вая Ларен­ция, а имен­но на Ve­lab­rum; затем сле­ду­ет эти­мо­ло­ги­че­ское тол­ко­ва­ние это­го сло­ва]²³. [Сце­ну корм­ле­ния малю­ток вол­чи­цею заме­тил один из пас­ту­хов. Пора­жен­ный таким зре­ли­щем, он при­звал това­ри­щей. Когда же пас­ту­хи нача­ли под­хо­дить бли­же, то вол­чи­ца мед­лен­но уда­ли­лась, скрыв­шись в пеще­ре, кото­рая нахо­ди­лась в близ­кой роще²⁴. В чис­ле пас­ту­хов нахо­дил­ся стар­ши­на цар­ских сви­но­па­сов по име­ни Фаустул, кото­рый как раз перед тем был в горо­де (Алба­лон­ге) и, воз­вра­ща­ясь оттуда домой, сопут­ст­во­вал слу­гам, полу­чив­шим при­ка­за­ние выбро­сить детей. Этот-то Фаустул, не пода­вая вида, что он что-нибудь зна­ет, вызвал­ся взять детей к себе на вос­пи­та­ние и, с согла­сия про­чих пас­ту­хов, отнес их к сво­ей жене, кото­рая как раз в это вре­мя роди­ла мерт­во­го ребен­ка²⁵. Таким обра­зом близ­не­цы вырос­ли в пас­ту­ше­ской среде, полу­чив име­на Ῥω­μύλος и Ῥῶ­μος]²⁶. [Плу­тарх при­бав­ля­ет, что неко­то­рые писа­те­ли утвер­жда­ли, что Фаустул при­нял детей на вос­пи­та­ние с ведо­ма царя Аму­лия, кото­рый тай­ком отпус­кал Фаусту­лу посо­бие для этой с.32 цели, и что маль­чи­ки отправ­ле­ны были в Габии для полу­че­ния школь­но­го обра­зо­ва­ния²⁷. Име­на Ro­mu­lus и Ro­mus про­ис­хо­дят от сло­ва ru­ma].

2. Достиг­нув зре­ло­го воз­рас­та²⁸, оба бра­та выда­ва­лись меж­ду сво­и­ми сверст­ни­ка­ми не толь­ко ростом и кра­сотой, но и умом²⁹ и гор­дой неза­ви­си­мо­стью харак­те­ра, так что они совсем не похо­ди­ли на пас­ту­хов [, а, напро­тив, явля­лись таки­ми, каки­ми вооб­ще подо­ба­ет быть потом­кам царей и богов]³⁰. Дер­жа себя неза­ви­си­мо по отно­ше­нию к цар­ским пас­ту­хам, сре­ди кото­рых они вырос­ли, они в то же вре­мя защи­ща­ли их и их ста­да про­тив напа­де­ний и обид со сто­ро­ны соседей. К чис­лу послед­них при­над­ле­жа­ли и пас­ту­хи Нуми­то­ра³¹, у кото­рых часто быва­ли недо­ра­зу­ме­ния с пас­ту­ха­ми царя Аму­лия. Так как послед­ние одоле­ва­ли пер­вых осо­бен­но бла­го­да­ря Рому­лу и Рому, то гнев Нуми­то­ра и его пас­ту­хов обра­тил­ся глав­ным обра­зом про­тив обо­их бра­тьев. И вот, когда одна­жды Ромул отлу­чил­ся из дому для совер­ше­ния како­го-то жерт­во­при­но­ше­ния³², то пас­ту­хи Нуми­то­ра [про­из­ве­ли напа­де­ние на жили­ща пас­ту­хов Аму­лия, а когда Ром вышел защи­щать­ся, то напа­дав­шие умыш­лен­но нача­ли отсту­пать с целью завлечь его в заса­ду. Это им уда­лось; они] окру­жи­ли Рома с немно­ги­ми его това­ри­ща­ми и [, свя­зав его,] отве­ли к сво­е­му хозя­и­ну Нуми­то­ру. Одна­ко послед­ний, боясь гне­ва царя, не решал­ся сам нака­зать Рома, при­над­ле­жав­ше­го к чис­лу цар­ских пас­ту­хов, а пото­му и отпра­вил­ся к Аму­лию с прось­бой нака­зать это­го цар­ско­го слу­гу за обиды, при­чи­нен­ные ему, бра­ту царя. Вме­сте с с.33 Нуми­то­ром к царю отпра­ви­лись и пас­ту­хи с плен­ни­ком³³. Так как насе­ле­ние горо­да выра­жа­ло сочув­ст­вие делу Нуми­то­ра³⁴, то Аму­лий решил пре­до­ста­вить само­му Нуми­то­ру посту­пить с Ромом по сво­е­му усмот­ре­нию. Таким обра­зом Нуми­тор уво­дит плен­ни­ка обрат­но к себе. [Когда пас­ту­хи уво­ди­ли Рома к Нуми­то­ру, свя­зан­но­го по рукам, и изде­ва­лись над ним, то Нуми­тор, идя за ними и глядя на юно­шу, удив­лял­ся его гор­дой осан­ке, соглас­ной с его муже­ст­вен­ным харак­те­ром]. При­дя домой, он при­звал к себе Рома, и наедине, без свиде­те­лей, начал его рас­спра­ши­вать о его про­ис­хож­де­нии, так как ему каза­лось неве­ро­ят­ным, что Ром — про­стой пас­тух. Тут Ром и рас­ска­зал Нуми­то­ру всю исто­рию сво­его дет­ства, как они с бра­том были спа­се­ны чудес­ным обра­зом и как теперь, про­ис­хо­дя от неиз­вест­ных роди­те­лей, счи­та­ют­ся детьми пас­ту­ха Фаусту­ла и его жены. При этом он ука­зал, что до сих пор сохра­ни­лось то коры­то, в кото­ром они пуще­ны были на воду и кото­рое может ока­зать­ся полез­ным для отыс­ка­ния их роди­те­лей, так как на мед­ных скреп­ле­ни­ях дна коры­та име­ет­ся какая-то полу­стер­тая уже над­пись³⁵. Рас­сказ юно­ши под­твер­дил заро­див­ше­е­ся уже рань­ше в душе Нуми­то­ра подо­зре­ние. Поэто­му [, пред­ло­жив Рому послать бра­ту Рому­лу изве­стие о том, что он жив и здо­ров, и попро­сить его явить­ся как мож­но ско­рее в Алба­лон­гу,] Нуми­тор со сво­ей сто­ро­ны искал воз­мож­но­сти повидать­ся с доче­рью-вестал­кой, кото­рая до сих пор содер­жа­лась под стро­гим кара­у­лом (ἐφρου­ρεῖτο καρ­τε­ρῶς)³⁶. [Гонец, послан­ный к Рому­лу, встре­тил его неда­ле­ко от горо­да, так как Ромул сам спе­шил к Нуми­то­ру, после того как узнал от Фаусту­ла все, что послед­не­му было извест­но. На состо­яв­шем­ся вслед за этим с.34 свида­нии Рому­ла с Ромом и Нуми­то­ром, после сце­ны при­зна­ния дедом сво­их вну­ков, они рас­пре­де­ли­ли меж­ду собою роли для пред­сто­я­щих дей­ст­вий про­тив Аму­лия]³⁷.

Тем вре­ме­нем Фаустул, успев пред­ва­ри­тель­но повидать­ся с Рому­лом³⁸ и сооб­щить ему все сведе­ния о про­ис­хож­де­нии обо­их бра­тьев, отпра­вил­ся в Алба­лон­гу, с тем чтобы разъ­яс­нить Нуми­то­ру поло­же­ние дела и этим спа­сти Рома от гне­ва Нуми­то­ра. В виде дока­за­тель­ства Фаустул захва­тил с собой коры­то. Но цар­ские сол­да­ты, сто­яв­шие на стра­же у ворот³⁹, оста­но­ви­ли Фаусту­ла, так как он, скры­вая коры­то под пла­щом, пока­зал­ся им подо­зри­тель­ным. В чис­ле страж­ни­ков слу­чай­но нахо­дил­ся один из тех слуг, кото­рым неко­гда было пору­че­но выбро­сить детей. Тот сей­час узнал коры­то, меж­ду про­чим, по над­пи­си [и объ­яс­нил сво­им това­ри­щам, в чем дело]. Тогда страж­ни­ки схва­ти­ли Фаусту­ла и пове­ли к царю Аму­лию. Допро­шен­ный послед­ним, Фаустул сознал­ся, что дети до сих пор живы и нахо­дят­ся [в горах] вда­ли от Алба­лон­ги. Но насто­я­щей цели сво­его при­хо­да он ему не открыл, а вме­сто это­го начал утвер­ждать, буд­то он соби­рал­ся пред­ста­вить коры­то мате­ри близ­не­цов⁴⁰. Царь с с.35 оплош­но­стью, свой­ст­вен­ной людям, дей­ст­ву­ю­щим под вли­я­ни­ем стра­ха или гне­ва, взду­мал вос­поль­зо­вать­ся сво­им слу­гой Фаусту­лом для того, чтобы выведать у Нуми­то­ра, не зна­ет ли тот чего-нибудь о детях. Таким обра­зом Фаустул очу­тил­ся там, куда сам стре­мил­ся. К сво­е­му удив­ле­нию, он застал Рома в объ­я­ти­ях деда и ему оста­ва­лось толь­ко под­твер­дить то, что они уже зна­ли⁴¹. [Фаустул далее сам пред­ло­жил царю отпу­стить его домой и послать с ним людей, кото­рым он мог бы пока­зать близ­не­цов⁴². Царь согла­сил­ся, но людям, послан­ным с Фаусту­лом, тай­ком при­ка­зал схва­тить близ­не­цов и при­ве­сти к нему. Вме­сте с тем он решил аре­сто­вать Нуми­то­ра, пока все не уля­жет­ся. Но послан­ный к Нуми­то­ру чело­век с при­гла­ше­ни­ем явить­ся к царю ока­зал­ся бла­го­рас­по­ло­жен­ным к Нуми­то­ру и пред­у­предил его об угро­жав­шей ему опас­но­сти]. В это вре­мя Ромул сто­ял уже под горо­дом и к его отряду ушли из горо­да (ἐξέ­θεον) мно­гие из горо­жан, нена­видя Аму­лия и боясь его. Таким обра­зом у Рому­ла соста­ви­лось зна­чи­тель­ное вой­ско. [Плу­тарх встав­ля­ет тут при­ме­ча­ние о том, что вой­ско Рому­ла разде­ле­но было на мани­пу­лы и объ­яс­ня­ет про­ис­хож­де­ние это­го сло­ва]. [После того как одна часть пас­ту­хов Рому­ла про­ник­ла в город забла­говре­мен­но, раз­ны­ми доро­га­ми, с ору­жи­ем, скры­тым под одеж­дою,]⁴³ появ­ля­ет­ся сам Ромул, ворвав­ший­ся в город извне (ἔξω­θεν), и в то же вре­мя с дру­гой сто­ро­ны при­хо­дит Ром во гла­ве соумыш­лен­ни­ков, собран­ных им тут же в горо­де (τοὺς ἐντός)⁴⁴. [Напа­даю­щие выло­ма­ли две­ри двор­ца и, про­ник­нув внутрь,] уби­ли там Аму­лия. Таким с.36 обра­зом Нуми­то­ру⁴⁵ воз­вра­ще­но было цар­ское досто­ин­ство, а мате­ри близ­не­цов — сво­бо­да и почет⁴⁶».

Сли­че­ние тек­ста Плу­тар­ха с тек­стом Дио­ни­сия пока­зы­ва­ет, что самое круп­ное раз­ли­чие меж­ду обо­и­ми эти­ми авто­ра­ми заклю­ча­ет­ся в том, что у Дио­ни­сия Ромул при­хо­дит в Алба­лон­гу вслед за пле­не­ни­ем Рома и оста­ет­ся там до самой раз­вяз­ки, меж­ду тем как по Плу­тар­ху Ромул появ­ля­ет­ся уже толь­ко в самом кон­це. Это раз­ли­чие отра­жа­ет­ся осо­бен­но на финаль­ной сцене, и при­том к невы­го­де Дио­ни­сия: меж­ду тем как у Плу­тар­ха роли обо­их бра­тьев выяс­не­ны с пол­ной опре­де­лен­но­стью, у Дио­ни­сия, напро­тив, дей­ст­вия их совер­шен­но сту­ше­вы­ва­ют­ся, сли­ва­ясь в одно целое с дей­ст­ви­я­ми Нуми­то­ра. Эта неяс­ность Дио­ни­сия, вызван­ная имен­но пред­став­ле­ни­ем о том, что Ромул нахо­дил­ся в горо­де почти с само­го нача­ла дела, гово­рит в поль­зу вер­сии Плу­тар­ха, тем более что соглас­но с ним изла­га­ет обсто­я­тель­ства раз­вяз­ки так­же и Ливий, свиде­тель­ст­вуя этим, что и Фабий, источ­ник Ливия, изла­гал раз­вяз­ку при­бли­зи­тель­но в том виде, как и Плу­тарх. Ошиб­ка Дио­ни­сия про­изо­шла, по-види­мо­му, от того, что он, сооб­щив о пер­вом появ­ле­ния Рому­ла в Алба­лон­ге вслед за пле­не­ни­ем Рома, не нашел у Фабия или вооб­ще в сво­их анна­ли­стах, кото­ры­ми поль­зо­вал­ся⁴⁷, пря­мо­го ука­за­ния на то, что Ромул, после свида­ния с бра­тья­ми и дедом, ушел опять из горо­да.

Дру­гая при­чи­на того, что финаль­ная сце­на у Дио­ни­сия ока­за­лась как-то ском­кан­ной и спу­тан­ной, заклю­ча­ет­ся в кажу­щем­ся изли­ше­стве отрядов Рому­ла, кото­рых было два: один — тот, во гла­ве кото­ро­го он появ­ля­ет­ся (у Плу­тар­ха) извне (ἔξω­θεν) в момент раз­вяз­ки, а дру­гой отряд — тот, людям кото­ро­го веле­но было Рому­лом вой­ти в город пооди­ноч­ке, по раз­ным доро­гам, скры­вая свое ору­жие под пла­тьем. Об этом вто­ром отряде Дио­ни­сий гово­рит два раза: в пер­вый раз (c. 81 нач.) — в непо­сред­ст­вен­ной свя­зи с судом над Ромом, а во вто­рой раз (c. 83 кон.) — в рас­ска­зе о напа­де­нии на дво­рец Аму­лия. В обо­их слу­ча­ях этот отряд с.37 пред­став­ля­ет собою базар­ную пуб­ли­ку⁴⁸. При этом роль отряда, состо­я­ще­го из людей, собрав­ших­ся на база­ре, в деле напа­де­ния на дво­рец лише­на вся­ко­го прак­ти­че­ско­го смыс­ла. Если бы дело каса­лось напа­де­ния на город­ские ворота, то мож­но было бы счи­тать назна­че­ние вто­ро­го отряда ана­ло­гич­ным роли гре­ков, спря­тав­ших­ся в тро­ян­ском коне. Меж­ду тем ситу­а­ция, по опи­са­нию Дио­ни­сия (c. 83 кон.), тако­ва: Аму­лий сов­мест­но с Рому­лом и Ромом, во гла­ве отряда воору­жен­ных людей раз­ных кате­го­рий, появ­ля­ют­ся перед двор­цом⁴⁹, нахо­дя­щим­ся, конеч­но, в горо­де⁵⁰, хотя и не в крем­ле⁵¹. Пас­ту­хи же Рому­ла, собрав­ши­е­ся на база­ре, толь­ко при­со­еди­ня­ют­ся к это­му отряду, ока­зы­вав­ше­му­ся и без них доста­точ­но зна­чи­тель­ным (οὐκ ὀλί­γην). Отдель­ное суще­ст­во­ва­ние это­го отряда ничем не моти­ви­ро­ва­но. А так как этот отдель­ный отряд, спо­соб состав­ле­ния кото­ро­го изла­га­ет­ся с такой подроб­но­стью, дол­жен был иметь какой-либо rai­son d’être (в чем заклю­ча­лось его назна­че­ние, будет пока­за­но ниже)⁵², то необ­хо­ди­мо заклю­чить, что пере­сказ леген­ды у Дио­ни­сия в этом месте не совсем пра­ви­лен. Над­ле­жа­щий коррек­тив и нахо­дит­ся у Плу­тар­ха, по кото­ро­му Ромул в момент раз­вяз­ки явил­ся во гла­ве отряда извне горо­да. Ошиб­ка Дио­ни­сия про­изо­шла, сле­до­ва­тель­но, от того, что он ото­же­ст­вил этот отряд Рому­ла, при­шед­ший извне (ἔξω­θεν), с тол­пой пас­ту­хов Рому­ла, собрав­ших­ся внут­ри горо­да, на база­ре, еще ко вре­ме­ни суда над Ромом. Впро­чем, такое ото­жест­вле­ние обо­их отрядов про­изо­шло, по-види­мо­му, не по вине Дио­ни­сия, а допу­ще­но было еще преж­ни­ми анна­ли­ста­ми, так как повто­ря­ет­ся так­же у Ливия (1, 5, 7). Любо­пыт­но, что, как во мно­гих дру­гих слу­ча­ях, так­же и здесь Плу­тарх и Дио­ни­сий допол­ня­ют один дру­го­го: в то вре­мя, как Дио­ни­сий, по пово­ду суда над Ромом, гово­рит о тол­пе пас­ту­хов, собрав­ших­ся пооди­ноч­ке на база­ре, Плу­тарх, напро­тив, опус­кая эту част­ность, с замет­ной наме­рен­но­стью (вызвав­шей и его с.38 экс­курс о мани­пу­лах) под­чер­ки­ва­ет суще­ст­во­ва­ние у Рому­ла пра­виль­но орга­ни­зо­ван­но­го воен­но­го отряда, во гла­ве кото­ро­го и вхо­дит в город, для того чтобы про­из­ве­сти напа­де­ние на дво­рец.

Дру­гой, срав­ни­тель­но доволь­но зна­чи­тель­ный, слу­чай отступ­ле­ния от Плу­тар­ха заклю­ча­ет­ся в том, что, по Дио­ни­сию, пас­ту­хи Нуми­то­ра ведут схва­чен­но­го ими Рома пря­мо к царю, но так, что во вре­мя суда при­сут­ст­ву­ет и Нуми­тор⁵³. Плу­тарх, напро­тив, гово­рит, что пас­ту­хи пред­ста­ви­ли сво­его плен­ни­ка спер­ва сво­е­му хозя­и­ну Нуми­то­ру, кото­рый уже от себя, не желая сам при­ни­мать каких-либо мер про­тив цар­ско­го пас­ту­ха, отпра­вил­ся с жало­бой к царю в сопро­вож­де­нии, конеч­но, пас­ту­хов и их плен­ни­ка. Внут­рен­няя прав­до­по­доб­ность нахо­дит­ся, несо­мнен­но, на сто­роне Плу­тар­ха. А что каса­ет­ся внеш­ней фор­мы, то тут име­ет­ся не столь­ко ошиб­ка со сто­ро­ны Дио­ни­сия, сколь­ко ско­рее лишь неточ­ность, вызван­ная сокра­щен­ным изло­же­ни­ем того же само­го, что сооб­ща­ет и Плу­тарх.

Подоб­ным обра­зом так­же и кажу­ще­е­ся раз­но­гла­сие в опре­де­ле­нии фик­тив­ной цели при­хо­да Фаусту­ла отча­сти так­же про­ис­хо­дит от раз­лич­но­го спо­со­ба пере­да­чи слов Фаусту­ла⁵⁴: у Плу­тар­ха вся речь огра­ни­чи­ва­ет­ся несколь­ки­ми сло­ва­ми, в то вре­мя как Дио­ни­сий изла­га­ет ее более подроб­но и с сооб­ще­ни­ем таких дан­ных, как напри­мер ука­за­ние на цар­скую дочь (Ἀνθώ), кото­рые свиде­тель­ст­ву­ют о пол­ной досто­вер­но­сти Дио­ни­сия.

Совсем не суще­ст­вен­но раз­но­гла­сие меж­ду Плу­тар­хом, кото­рый утвер­жда­ет, что цар­ский слу­га поло­жил коры­то с детьми неда­ле­ко от бере­га реки, и Дио­ни­си­ем, кото­рый гово­рит, что слу­ги опу­сти­ли коры­то с детьми в бли­жай­шую лужу раз­ли­ва. Пра­виль­ность ука­за­ния Дио­ни­сия под­твер­жда­ет­ся не толь­ко пря­мым смыс­лом при­ка­за­ния царя, повелев­ше­го бро­сить детей в воду, но и свиде­тель­ст­вом Ливия (1, 4, 5: in pro­xi­ma elu­vie). Плу­тарх ока­зы­ва­ет­ся в этом месте не точ­ным еще в том, что гово­рит лишь об одном слу­ге, хотя сам же ниже (во вто­рой части леген­ды) упо­ми­на­ет о слу­гах во мно­же­ст­вен­ном чис­ле.

Дей­ст­ви­тель­ное раз­но­гла­сие име­ет­ся еще толь­ко в опре­де­ле­нии вре­ме­ни заклю­че­ния вестал­ки в тем­ни­цу: по Плу­тар­ху, она была с.39 заклю­че­на до рож­де­ния мла­ден­цев; напро­тив, по Дио­ни­сию, — толь­ко уже после родов. На чьей сто­роне прав­да (отно­си­тель­но тек­ста Диок­ла), труд­но решить. Но при­ни­мая во вни­ма­ние, что сооб­ще­ния Плу­тар­ха во мно­гих слу­ча­ях име­ют харак­тер созна­тель­ных и даже пред­на­ме­рен­ных попра­вок и допол­не­ний к Дио­ни­сию, мож­но пола­гать, что Плу­тарх заслу­жи­ва­ет и в этом слу­чае пред­по­чте­ние перед Дио­ни­си­ем⁵⁵.

Вот соб­ст­вен­но все, в чем обна­ру­жи­ва­ет­ся раз­но­гла­сие в сооб­щае­мых обо­и­ми авто­ра­ми дан­ных, отно­ся­щих­ся к тек­сту самой леген­ды. К это­му, одна­ко, при­со­еди­ня­ют­ся еще мно­го­чис­лен­ные слу­чаи раз­ли­чия, как в тек­сте леген­ды, так и в архео­ло­ги­че­ских при­ме­ча­ни­ях, когда один автор сооб­ща­ет то, что́ дру­гой опус­ка­ет или когда один изла­га­ет подроб­но то, что у дру­го­го пред­став­ле­но вкрат­це⁵⁶. Этих слу­ча­ев так мно­го и они столь харак­те­ри­стич­ны, что реши­тель­но нель­зя их счи­тать резуль­та­том про­сто­го слу­чая; напро­тив, пред­на­ме­рен­ность тут слиш­ком оче­вид­на. А так как Плу­тарх не толь­ко писал после Дио­ни­сия, но и поль­зо­вал­ся его сочи­не­ни­ем (см. выше в гл. II), то при­хо­дит­ся пола­гать, что Плу­тарх, состав­ляя свой рас­сказ о близ­не­цах и поло­жив в осно­ва­ние под­лин­ный текст Диок­ла, в то же вре­мя кри­ти­че­ски следил и за тек­стом Дио­ни­сия, сооб­щав­шим свой рас­сказ по Фабию, и не желая про­сто повто­рять ска­зан­но­го Дио­ни­си­ем, сокра­щал свой рас­сказ и даже опус­кал мно­гое в тех частях леген­ды, кото­рые у Дио­ни­сия были изло­же­ны про­стран­но, вос­пол­няя, наобо­рот, то, что́ у Дио­ни­сия ока­зы­ва­лось совсем опу­щен­ным, и исправ­ляя то, что́ про­ти­во­ре­чи­ло тек­сту Диок­ла.

Что же каса­ет­ся архео­ло­ги­че­ских при­ме­ча­ний, то в боль­шин­стве слу­ча­ев они выде­ля­ют­ся вполне отчет­ли­во из тек­ста самой леген­ды у обо­их авто­ров, при­чем в сомни­тель­ных слу­ча­ях (напр. отно­си­тель­но Цени­ны) коррек­ти­вом слу­жит текст Плу­тар­ха. Оста­ет­ся одно толь­ко заме­ча­ние Плу­тар­ха о дят­ле, отно­си­тель­но кото­ро­го воз­мож­но сомне­ние, заим­ст­во­ва­но ли оно Плу­тар­хом из под­лин­но­го тек­ста Диок­ла или же это толь­ко уче­ная встав­ка само­го Плу­тар­ха⁵⁷. Умол­ча­ние о дят­ле у Дио­ни­сия в весь­ма про­стран­ном опи­са­нии сце­ны с.40 корм­ле­ния малю­ток вол­чи­цею во вся­ком слу­чае застав­ля­ет пола­гать, что по край­ней мере у Фабия и его после­до­ва­те­лей упо­ми­на­ния о дят­ле не было.