Золотой венок Цезаря и борьба за разоблачение «тирана»

IV. Борь­ба за раз­об­ла­че­ние «тира­на» с помо­щью диа­де­мы и цар­ско­го титу­ла.

Сего­дня друг дру­гу про­ти­во­сто­ят две диа­мет­раль­но про­ти­во­по­лож­ные точ­ки зре­ния. Соглас­но одно­му мне­нию, Цезарь не желал ни диа­де­мы, ни, соот­вет­ст­вен­но, титу­ла rex и, таким обра­зом, вполне серь­ёз­но отверг их¹⁸⁶; дру­гие же утвер­жда­ют, с.40 что Цезарь ниче­го так не желал, как диа­де­мы и цар­ско­го титу­ла¹⁸⁷, чтобы офор­мить своё поло­же­ние соот­вет­ст­ву­ю­щи­ми внеш­ни­ми зна­ка­ми и тем самым воз­вы­сить его до фор­маль­ной монар­хии. Одна­ко ни то, ни дру­гое ему не доста­лось вслед­ст­вие народ­но­го недо­воль­ства, несмот­ря на несколь­ко пред­при­ня­тых попы­ток.

Эта про­бле­ма свя­за­на с тре­мя эпи­зо­да­ми. Источ­ни­ки всем извест­ны, поэто­му доста­точ­но сде­лать очень крат­кий набро­сок¹⁸⁸.

Когда дик­та­тор вер­хом въез­жал в город, воз­вра­ща­ясь с Латин­ских празд­неств 26 янва­ря 44 г. до н. э., несколь­ко чело­век из чрез­мер­но вос­тор­жен­ной тол­пы про­воз­гла­си­ли его царём (rex). Цезарь сра­зу отве­тил игрой слов: «Моё имя не Рекс, а Цезарь». Пле­бей­ские три­бу­ны Эпидий и Цезе­тий при­ка­за­ли схва­тить кри­чав­ших и пре­дать суду. В тот же самый день, воз­мож­но, ещё рань­ше, неиз­вест­ные укра­си­ли ста­тую Цеза­ря лав­ро­вым вен­ком, обви­тым диа­де­мой. Те же самые три­бу­ны при­ка­за­ли убрать диа­де­му. Цезарь лишил обо­их долж­но­сти.

Сего­дня интер­пре­та­то­ры это­го эпи­зо­да выска­зы­ва­ют две в корне раз­лич­ных точ­ки зре­ния:

Вто­рое собы­тие про­изо­шло в Лупер­ка­лии 44 г. до н. э. Марк Анто­ний пред­ло­жил Цеза­рю диа­де­му. Народ не слиш­ком апло­ди­ро­вал. При бур­ном одоб­ре­нии масс Цезарь отверг цар­скую рега­лию и при­ка­зал отне­сти её в храм Юпи­те­ра и сде­лать в фастах запись о том, что он её откло­нил.

Две про­ти­во­по­лож­ные совре­мен­ные интер­пре­та­ции тако­вы:

Третьим собы­ти­ем явля­ет­ся слух о том, что Луций Авре­лий Кот­та объ­явит в сена­те 15 мар­та 44 г., что соглас­но про­ро­че­ству лишь царь смо­жет победить пар­фян, поэто­му нуж­но при­судить Цеза­рю цар­ский титул и диа­де­му. В неко­то­рых источ­ни­ках яко­бы запла­ни­ро­ван­ное пред­ло­же­ние выглядит ина­че: Цезарь дол­жен был звать­ся царём и носить диа­де­му в про­вин­ци­ях, одна­ко в Риме и Ита­лии доволь­ст­во­вать­ся титу­ла­ми дик­та­тор и импе­ра­тор.

Про­ти­во­по­лож­ные мне­ния гла­сят:

Таким обра­зом, суще­ст­ву­ют в корне раз­лич­ные интер­пре­та­ции одно­го и того же мате­ри­а­ла источ­ни­ков, и обе пред­став­ле­ны выдаю­щи­ми­ся иссле­до­ва­те­ля­ми. Ничто не может луч­ше про­ил­лю­ст­ри­ро­вать, сколь неяс­ны моти­вы, сто­яв­шие за изло­жен­ны­ми фак­та­ми. Тем не менее, обе сто­ро­ны склон­ны исполь­зо­вать конеч­ный вывод, кото­рый тре­бу­ет­ся дока­зать, как уже дока­зан­ную пред­по­сыл­ку для объ­яс­не­ния отдель­ных собы­тий. Чтобы пока­зать, како­вы здесь воз­мож­но­сти интер­пре­та­ции, мож­но про­ци­ти­ро­вать двух выдаю­щих­ся защит­ни­ков про­ти­во­по­лож­ных точек зре­ния. Т. Райс Холмс не верит в стрем­ле­ние Цеза­ря к диа­де­ме и цар­ско­му титу­лу: «Did Cae­sar co­vet the tit­le which he disclai­med. Sin­ce the ques­tion does not ad­mit of a cer­tain answer, it will be doubtless be dis­pu­ted so long Ro­man his­to­ry con­ti­nues to be stu­died»^[1]190. М. Гель­цер, дру­гой весь­ма осно­ва­тель­ный зна­ток и иссле­до­ва­тель Цеза­ря, кото­ро­му кажет­ся бес­спор­ным, «что Цезарь желал имен­но цар­ской вла­сти и отка­зал­ся толь­ко пото­му, что отсут­ст­во­ва­ли ожи­дав­ши­е­ся народ­ные выступ­ле­ния в под­держ­ку это­го», рас­суди­тель­но пояс­ня­ет: «Тем не менее, эта точ­ка зре­ния осно­ва­на на интер­пре­та­ции собы­тий, кото­рая не может быть стро­го дока­за­на. Ибо, не счи­тая с.42 соб­ст­вен­ных свиде­тельств Цеза­ря, у нас есть толь­ко сооб­ще­ния совре­мен­ни­ков и более позд­них авто­ров, дру­же­ст­вен­но или враж­деб­но настро­ен­ных, кото­рые в выска­зы­ва­ни­ях, выхо­дя­щих за пре­де­лы фак­тов, и сами вынуж­де­ны пола­гать­ся на интер­пре­та­ции»¹⁹¹. Было бы само­на­де­ян­но желать боль­шей ясно­сти в вопро­се о диа­де­ме, имея все­сто­рон­нее иссле­до­ва­ние Гель­це­ра, охва­ты­ваю­щее всю жизнь Цеза­ря, если бы золо­той венок Цеза­ря на моне­тах не пре­до­ста­вил свиде­тель­ство, до сих пор абсо­лют­но не заме­чен­ное. Поэто­му в любом слу­чае сле­ду­ет попы­тать­ся вклю­чить нумиз­ма­ти­че­ское свиде­тель­ство о золо­том вен­ке Цеза­ря, неоспо­ри­мое, в отли­чие от мно­гих дру­гих источ­ни­ков, в исто­ри­че­ское суж­де­ние о Цеза­ре.

Пра­виль­ное раз­гра­ни­че­ние и опре­де­ле­ние того, что сооб­ща­ют источ­ни­ки о невы­ска­зан­ных моти­вах и фоне наблюдае­мых собы­тий, затруд­ня­ет­ся неудач­ным выбо­ром слов. «Цар­ская власть» тес­но свя­зы­ва­ет­ся с «диа­де­мой», так что выска­зы­ва­ние «некто стре­мил­ся к цар­ской вла­сти» кажет­ся иден­тич­ным выска­зы­ва­нию «стре­мил­ся к диа­де­ме». Одна­ко эти выска­зы­ва­ния соот­вет­ст­ву­ют друг дру­гу лишь постоль­ку, посколь­ку «диа­де­ма» явля­ет­ся мета­фо­рой для «цар­ской вла­сти», точ­но так же, как, не заду­мы­ва­ясь, пишут о том, что Цезарь стре­мил­ся к «короне», не имея в виду реаль­ную коро­ну, суще­ст­ву­ю­щую толь­ко со вре­мён сред­не­ве­ко­вья. Необ­хо­ди­мо чёт­ко разде­лить «диа­де­му» как мета­фо­ру монар­хии и «диа­де­му» как реаль­ный пред­мет. Пози­ция Цеза­ря, кото­рая вид­на в источ­ни­ках, даёт осно­ва­ния под­черк­нуть, что «Цезарь стре­мил­ся к монар­хии», но не даёт осно­ва­ний про­дол­жить (гово­ря не мета­фо­ри­че­ски): «поэто­му Цезарь желал полу­чить диа­де­му и титул rex как внеш­ние фор­мы».

Конеч­но, для совре­мен­ни­ков Цеза­ря в Риме титул rex и диа­де­ма были свя­за­ны с монар­хи­ей, точ­нее, для боль­шин­ства чело­век был монар­хом, толь­ко если носил на голо­ве диа­де­му и его мож­но было назы­вать rex. Одна­ко сле­ду­ет рас­смот­реть, не стре­мил­ся ли Цезарь имен­но из-за это­го соче­та­ния укло­нить­ся от диа­де­мы с титу­лом rex, не отка­зы­ва­ясь от монар­хии. Недав­ние при­ме­ры свиде­тель­ст­ву­ют, что мас­сы не при­зна­ют тота­ли­тар­ных вла­сти­те­лей тако­вы­ми, если те уме­ло избе­га­ют подо­зри­тель­ных титу­лов и сим­во­лов, кото­рые в обще­при­ня­том мне­нии харак­те­ри­зу­ют дес­пота и дик­та­то­ра. Мас­сы — это не толь­ко самые необ­ра­зо­ван­ные люди — всё рав­но сле­пы или, по край­ней мере, не инте­ре­су­ют­ся истин­ной сущ­но­стью форм государ­ст­вен­но­го прав­ле­ния, они судят толь­ко по мате­ри­аль­ным воздей­ст­ви­ям на них самих; подав­ле­ние оппо­зи­ци­он­но­го мень­шин­ства их мало бес­по­ко­ит; не слиш­ком заду­мы­ва­ясь о кон­сти­ту­ци­он­ном поло­же­нии, они боль­ше верят сим­во­лам и лозун­гам, чем содер­жа­нию, кото­рое слож­нее понять. Гит­лер нико­гда не смог бы и не захо­тел бы назвать­ся дик­та­то­ром, так как это сло­во в его тогдаш­нем зна­че­нии заклей­ми­ло бы его как дес­пота; ему при­шлось искус­но пере­че­ка­нить титул авто­кра­ти­че­ско­го лиде­ра государ­ства в титул «фюре­ра», кото­рый ещё нахо­дил­ся вне подо­зре­ния. Гит­лер опре­де­лён­но был дик­та­то­ром, но не назы­вал­ся дик­та­то­ром и не тре­бо­вал титу­ла «дик­та­тор», чтобы окон­ча­тель­но офор­мить свою дик­та­ту­ру. Чтобы сего­дня пра­виль­но понять срав­не­ние с Цеза­рем, нуж­но иметь в виду, что в тогдаш­нем Риме сло­ва с.43 «дик­та­тор» и «дик­та­ту­ра» не име­ли тако­го пре­не­бре­жи­тель­но­го зву­ча­ния и тако­го содер­жа­ния, как эти же поня­тия в наши дни. Автор, утвер­ждаю­щий, что «пер­вый монарх Рима начал прав­ле­ние как импе­ра­тор и дик­та­тор, но из-за чрез­мер­ной непо­пу­ляр­но­сти титу­ла “дик­та­тор”, кото­рым зло­употре­бил Сул­ла, стре­мил­ся к цар­ско­му титу­лу по вели­ко­му образ­цу Рому­ла, древ­не­го рим­ско­го иде­а­ла»¹⁹², невер­но пони­ма­ет отно­ше­ние к это­му титу­лу. Раз­ве Цезарь стал бы дик­та­то­ром и воз­вы­сил­ся бы потом до dic­ta­tor per­pe­tuo^[2], если бы счи­тал, что титул rex вызо­вет мень­шее оттор­же­ние и нена­висть? Сул­ла доб­ро­воль­но сло­жил с себя дик­та­ту­ру и тем самым надол­го про­де­мон­стри­ро­вал раз­ни­цу меж­ду дик­та­ту­рой и монар­хи­ей. Не его дик­та­ту­ра, а дик­та­ту­ра Цеза­ря, став пожиз­нен­ной, вышла за рам­ки рес­пуб­ли­ки и созда­ла пре­цедент, навсе­гда заклей­мив­ший дик­та­то­ра как пожиз­нен­но­го само­держ­ца, и титул дик­та­то­ра стал нетер­пи­мым, так что после мар­тов­ских ид его тор­же­ст­вен­но упразд­ни­ли. Отсюда, в конеч­ном счё­те, мы и уна­сле­до­ва­ли пре­не­бре­жи­тель­ное зву­ча­ние и нерес­пуб­ли­кан­ское содер­жа­ние это­го поня­тия. При жиз­ни Цеза­ря ана­ло­гом наше­го «дик­та­то­ра» был rex. Толь­ко государ­ст­вен­но­го дея­те­ля с этим титу­лом обыч­ные, не слиш­ком вдум­чи­вые люди опо­зна­ва­ли как монар­ха, точ­нее, как re­gem, кото­ро­го по тра­ди­ции сле­до­ва­ло нена­видеть. Тот факт, что Цезарь на деле был царём и без цар­ско­го титу­ла и свя­зан­ной с ним диа­де­мы, не вызы­ва­ет сомне­ний и не состав­лял сек­ре­та для знаю­щих людей. Цице­рон очень хоро­шо это знал: ec­ce ti­bi, qui rex po­pu­li Ro­ma­ni do­mi­nus­que om­nium gen­tium es­se con­cu­pie­rit, id­que per­fe­ce­rit^[3]193. Столь же хоро­шо Цице­рон знал и то, что Цезарь мог быть rex, не назы­ва­ясь rex. Тер­ми­но­ло­ги­че­ская дилем­ма меж­ду rex как общим наиме­но­ва­ни­ем еди­но­власт­но­го пра­ви­те­ля и rex как осо­бым титу­лом монар­ха в Риме ощу­ти­ма в de div. 2, 54, 110. Ора­кул сивил­лы яко­бы пове­лел: quem re ve­ra re­gem ha­be­ba­mus ap­pel­lan­dum quo­que es­se re­gem^[4]. Аппи­ан выра­жа­ет это не менее чет­ко: «Он пока­зал себя царём, хоть и не при­нял титу­ла»¹⁹⁴. Дион Кас­сий тоже ука­зы­ва­ет, что необ­хо­ди­мо раз­ли­чать общее поня­тие и осо­бый титул, когда сар­ка­сти­че­ски заме­ча­ет по пово­ду отме­ны дик­та­тор­ско­го титу­ла после смер­ти Цеза­ря: «как буд­то опас­ность состо­я­ла в име­ни»¹⁹⁵. Еди­но­вла­стие Авгу­ста столк­ну­лось с той же самой про­бле­мой наиме­но­ва­ния. Для него клей­мом был бы не толь­ко тра­ди­ци­он­но непри­год­ный rex, но и без­упреч­ный до Цеза­ря dic­ta­tor. Чтобы замас­ки­ро­вать монар­хию, сно­ва пона­до­бил­ся новый ярлык. Non reg­no ta­men ne­que dic­ta­tu­ra, sed prin­ci­pis no­mi­ne con­sti­tu­tam rem pub­li­cam^[5]196. От монар­хии не отка­за­лись, но было созда­но reg­num si­ne re­gio no­mi­ne^[6], кото­рое неопыт­ный в поли­ти­ке чело­век мог по-преж­не­му счи­тать рес­пуб­ли­кой. С тем, что Август хотел быть монар­хом, не назы­ва­ясь rex, охот­но согла­ша­ют­ся, у Цеза­ря же стрем­ле­ние к тако­му реше­нию с.44 исклю­ча­ет­ся. Цезарь опре­де­лён­но был более авто­кра­ти­чен, чем Август. Одна­ко это рас­кры­ва­ет­ся в фор­маль­ных раз­ли­чи­ях, тогда как прав­ле­ние в целом точ­но так же было монар­хи­че­ским. Это были раз­ли­чия в рабо­те той же самой в сущ­но­сти систе­мы. Не сле­ду­ет думать, выра­жа­ясь сло­ва­ми Дио­на Кас­сия, что всё зави­се­ло от «име­ни», что монар­хию созда­ли бы цар­ский титул и диа­де­ма. Все меро­при­я­тия и поче­сти Цеза­ря, кото­рые дока­зы­ва­ют бес­спор­но монар­хи­че­ское поло­же­ние дел, столь же необос­но­ван­но рас­смат­ри­вать как свиде­тель­ство стрем­ле­ния к диа­де­ме и цар­ско­му титу­лу, как и в слу­чае Авгу­ста. И напро­тив, на осно­ва­нии отка­за от диа­де­мы и цар­ско­го титу­ла не сле­ду­ет делать вывод об отка­зе от монар­хии¹⁹⁷. Цезарь несо­мнен­но был монар­хи­че­ским пра­ви­те­лем Рима и желал им быть. Нуж­но лишь уста­но­вить, было ли ему отка­за­но в титу­ле rex и лен­те диа­де­мы вопре­ки его горя­че­му стрем­ле­нию к окон­ча­тель­но­му оформ­ле­нию сво­его поло­же­ния, или же пра­виль­ная оцен­ка фак­тов побуди­ла его созна­тель­но отка­зать­ся от диа­де­мы и цар­ско­го титу­ла.

В поль­зу послед­не­го реше­ния гово­рят важ­ные обсто­я­тель­ства. Диа­де­ма была так­же сим­во­лом элли­ни­сти­че­ских монар­хов, тех при­зрач­ных восточ­ных фигур, кото­рые лежа­ли у ног рим­ских пол­ко­вод­цев и выпра­ши­ва­ли свои тро­ны в горо­де на Тиб­ре¹⁹⁸. Стать царём, коро­но­ван­ным диа­де­мой, и ока­зать­ся в одном ряду с эти­ми мари­о­нет­ка­ми мало под­хо­дит Цеза­рю; это непо­д­хо­дя­щая фор­ма для монар­ха все­мир­ной Рим­ской импе­рии. Фор­му прав­ле­ния огром­ной импе­рии, став­шую по необ­хо­ди­мо­сти монар­хи­че­ской, нель­зя было ско­пи­ро­вать у рух­нув­ших элли­ни­сти­че­ских монар­хий и уж тем более — путём про­сто­го при­ня­тия их цар­ских рега­лий. Слиш­ком уж отли­ча­лись про­ис­хож­де­ние и ком­по­нен­ты Рим­ской импе­рии от исто­ков и состав­ных частей элли­ни­сти­че­ских импе­рий. Вопрос о титу­ле и сим­во­ле рим­ской монар­хии сле­до­ва­ло решать толь­ко в Риме. Здесь нуж­но было учесть два фак­то­ра: ари­сто­кра­тию, кото­рой в монар­хи­че­ском государ­стве пред­сто­я­ло поте­рять своё гос­под­ст­ву­ю­щее поло­же­ние, и тол­пу, поли­ти­че­ское уча­стие кото­рой уже дав­но сни­зи­лось до незна­чи­тель­но­го мини­му­ма, мас­су, кото­рая осу­ществля­ла свои пра­ва фор­маль­но, руко­вод­ст­ву­ясь не соб­ст­вен­ны­ми сооб­ра­же­ни­я­ми и ясным стрем­ле­ни­ем к обще­му бла­гу, а искус­ной и соблаз­ни­тель­ной про­па­ган­дой вла­сти­те­лей и пар­тий. На поли­ти­че­ское вос­при­я­тие масс мало вли­я­ло, управ­ля­ет ли теперь государ­ст­вом один чело­век или замкну­тое мень­шин­ство ари­сто­кра­тов. Они про­да­ва­ли свои голо­са толь­ко за ощу­ти­мые выго­ды и обе­ща­ния¹⁹⁹. Одна­ко мож­но пред­по­ло­жить, что в под­со­зна­нии наро­да рес­пуб­ли­кан­ское или, выра­жа­ясь точ­нее, псев­до­рес­пуб­ли­кан­ское чув­ство было настоль­ко силь­но, что не сми­ри­лось бы с с.45 еди­но­лич­ным пра­ви­те­лем, кото­рый носит титул rex и диа­де­му; или луч­ше ска­зать наобо­рот, что народ мож­но было моби­ли­зо­вать про­тив монар­хии, кото­рая ста­ла необ­хо­ди­ма и даже уже была уста­нов­ле­на, толь­ко с помо­щью лозун­гов «диа­де­ма» и «rex», так как эти сим­во­лы клей­ми­ли монар­хию как тира­нию. Суще­ст­во­ва­ние и функ­ци­о­ни­ро­ва­ние монар­хии не зави­се­ло от ὀνο­μάτων^[7], но мас­со­вая поли­ти­че­ская про­па­ган­да про­тив монар­хии, пожа­луй, зави­се­ла. Толь­ко при нали­чии чет­ких ярлы­ков «rex» и «диа­де­ма» чело­век с ули­цы счёл бы, что уста­нов­ле­но reg­num, про­тив кото­ро­го мож­но при­звать тра­ди­ци­он­ную нена­висть рим­ско­го наро­да. Без этих эффект­ных выве­сок самые обос­но­ван­ные утвер­жде­ния о том, что в реаль­но­сти монар­хия прак­ти­че­ски уста­нов­ле­на, были прак­ти­че­ски бес­по­лез­ны из-за обще­из­вест­ной сле­поты масс к истин­но­му содер­жа­нию и их зави­си­мо­сти от лозун­гов, нахо­дя­щих­ся на слу­ху; и преж­де все­го, ниче­го не уда­лось бы без цар­ско­го титу­ла и диа­де­мы, пре­вра­щав­ших монар­хию, кото­рую в тео­рии одоб­рял даже Цице­рон, в дур­ную тира­нию, носи­те­ля кото­рой сле­ду­ет устра­нить. Если бы в таких обсто­я­тель­ствах Цезарь при­нял диа­де­му и цар­ский титул, то он под­твер­дил бы наи­бо­лее гром­кие обви­не­ния оппо­зи­ции, и со сто­ро­ны Цеза­ря это было бы явным поли­ти­че­ским безу­ми­ем. Кро­ме того, про­тив­ная пар­тия, несо­мнен­но, зна­ла при­тя­га­тель­ность этих лозун­гов и пони­ма­ла, что надо не про­све­щать мас­сы путём кон­сти­ту­ци­он­но­го обсуж­де­ния сло­жив­ше­го­ся поло­же­ния, кото­рое де-факто было монар­хи­ей, а заклей­мить дик­та­то­ра как тира­на с помо­щью несколь­ких лег­ко понят­ных утвер­жде­ний. Едва ли кто-то станет дока­зы­вать, что цар­ский титул и диа­де­ма не счи­та­лись сим­во­ла­ми нена­вист­но­го re­gis. И иссле­до­ва­те­ли, отста­и­ваю­щие стрем­ле­ние Цеза­ря к цар­ско­му титу­лу и диа­де­ме, долж­ны с этим согла­сить­ся; они сами при­зна­ют, что в Лупер­ка­лии народ был не согла­сен и что сенат­ская оппо­зи­ция осо­бен­но про­ти­ви­лась диа­де­ме и цар­ско­му титу­лу. Логи­че­ским выво­дом из это­го будет пра­виль­ное мне­ние, что трез­вый поли­тик на месте Цеза­ря не мог при­нять диа­де­му и цар­ский титул. Это неиз­беж­но при­зна­ют оба про­ти­во­по­лож­ных лаге­ря совре­мен­ных иссле­до­ва­те­лей; здесь достиг­ну­то важ­ное согла­сие. Был ли Цезарь слеп и, не обра­щая вни­ма­ния на все­об­щее сопро­тив­ле­ние, сно­ва и сно­ва пытал­ся полу­чить диа­де­му и цар­ский титул, или сохра­нял ясную голо­ву и, при всей сме­ло­сти пред­при­я­тия, не забы­вал о рас­чё­тах и фак­тах?

Если в иссле­до­ва­нии диа­де­ма и цар­ский титул счи­та­ют­ся конеч­ной целью устрем­ле­ний Цеза­ря, то его поведе­ние все­гда вос­при­ни­ма­ет­ся как нечто непо­нят­ное. В дока­за­тель­ство мож­но при­ве­сти несколь­ко при­ме­ров:

Дру­ман²⁰⁰ пишет: «…тем не менее, он сно­ва обра­тил­ся к наро­ду и со сме­ло­стью и отча­я­ни­ем игро­ка, кото­рый ста­вит на кон послед­нее… это была неоформ­лен­ная мысль, лишь напо­ло­ви­ну дей­ст­вие…»

Фон Месс²⁰¹ пола­га­ет: в монар­хии «чув­ство уни­же­ния рани­ло рим­ля­ни­на ещё силь­нее, чем пред­убеж­де­ние про­тив абсо­лют­но­го прав­ле­ния… это имя име­ло горь­кий при­вкус, харак­тер­ный для мало­го государ­ства, и не под­хо­ди­ло для гос­под­ст­ву­ю­ще­го над всем миром рим­ско­го импе­ри­а­лиз­ма». Эти вер­ные наблюде­ния пол­но­стью сов­па­да­ют с нашим мне­ни­ем, и, так как фон Месс видит в диа­де­ме и цар­ском титу­ле един­ст­вен­ные сред­ства лега­ли­за­ции монар­хии, с.46 неиз­беж­но дви­га­ют­ся даль­ше: «Так начи­на­ет­ся таин­ст­вен­ная, но чрез­вы­чай­но серь­ёз­ная игра, кото­рую ни древ­ность, ни совре­мен­ность не жела­ли понять — полу­скры­тая, полу­яв­ная борь­ба за цар­скую коро­ну».

Кор­не­ман: «Всё, к чему он стре­мил­ся, было рим­ским, за исклю­че­ни­ем цар­ской вла­сти, кото­рую, по непо­нят­ным при­чи­нам, ему необ­хо­ди­мо было учредить с тем же упор­ст­вом, как и преж­ние его цели, невзи­рая на отвра­ще­ние рим­лян». «И тут, ввиду того, что этот титул (rex), как извест­но, был объ­яв­лен вне зако­на, он впер­вые в жиз­ни не осме­лил­ся сра­зу при­нять реши­тель­ные меры»²⁰².

Аль­фёль­ди: «Сена­то­ры не жела­ли дать ему лишь нена­вист­ное имя царя, к кото­ро­му, одна­ко, Цезарь стре­мил­ся с непо­нят­ной настой­чи­во­стью»²⁰³.

Не все, кто верит в настой­чи­вое стрем­ле­ние Цеза­ря к цар­ско­му титу­лу и диа­де­ме, чест­но при­зна­ют­ся в том, что это стрем­ле­ние им непо­нят­но. Но сре­ди слож­ных рас­суж­де­ний, пред­на­зна­чен­ных для того, чтобы объ­яс­нить неяс­ное и про­де­мон­стри­ро­вать его необ­хо­ди­мость, почти все­гда обна­ру­жи­ва­ет­ся непо­ни­ма­ние, кос­вен­но выра­жен­ное и часто уме­ло заву­а­ли­ро­ван­ное. Не в послед­нюю оче­редь оправ­да­ние ищут в том, что Цезарь яко­бы пре­сы­тил­ся жиз­нью и им овла­де­ло что-то вро­де само­убий­ст­вен­но­го настро­е­ния, кото­рое побуди­ло его пре­не­бречь опас­но­стью²⁰⁴. Одна­ко тем самым ещё раз при­зна­ют, что здра­вый поли­тик в нор­маль­ном душев­ном состо­я­нии не мог дей­ст­во­вать подоб­ным обра­зом.

Плу­тарх рас­ска­зы­ва­ет, что нака­нуне убий­ства Цезарь обедал у Лепида. «Речь зашла о том, какой род смер­ти самый луч­ший. Цезарь рань­ше всех вскри­чал: “Неожи­дан­ный!”»²⁰⁵ Аппи­ан рас­ска­зы­ва­ет об этом же эпи­зо­де. Тема раз­го­во­ра зву­чит так: «Какая смерть для чело­ве­ка все­го луч­ше?» «Каж­дый гово­рил раз­ное, и толь­ко Цезарь ска­зал, что луч­шая смерть — неожи­дан­ная»²⁰⁶. Цезарь нико­им обра­зом не гово­рит о смер­ти, кото­рую чело­век сам на себя навле­ка­ет, но уж если чело­ве­че­ская судь­ба повеле­ва­ет ему уме­реть, то луч­ше все­го — совер­шен­но неожи­дан­ной, быст­рой смер­тью. Попро­буй­те сами для опы­та заве­сти подоб­ный раз­го­вор со сво­и­ми близ­ки­ми дру­зья­ми. Опре­де­лён­но, кто-нибудь из них пред­по­чтёт вне­зап­ную, неожи­дан­ную смерть стар­че­ско­му увяда­нию²⁰⁷ и мучи­тель­ным болез­ням. Выяс­ни­те тогда у него, соби­ра­ет­ся ли этот чело­век вско­ре погу­бить себя, при­чём не соб­ст­вен­ной рукой, а создав ситу­а­цию, кото­рая побудит дру­гих убить его. Когда Цезарь, соби­рав­ший­ся на пар­фян­скую вой­ну, соста­вив­ший гро­мад­ные пла­ны, для кото­рых едва хва­ти­ло бы всей жиз­ни при усло­вии самой напря­жён­ной дея­тель­но­сти, гово­рил в фило­соф­ской беседе о жела­нии быст­рой смер­ти, — он опре­де­лён­но не имел в виду, что фор­си­ру­ет стрем­ле­ние к диа­де­ме и цар­ско­му титу­лу и сно­ва и сно­ва пыта­ет­ся их добить­ся, пока не явят­ся дол­го­ждан­ные убий­цы. Вполне понят­но, что после убий­ства близ­кие дру­зья с.47 мог­ли пред­по­ла­гать²⁰⁸, что Цезарь стра­дал чем-то вро­де пре­сы­ще­ния жиз­нью. Одна­ко эти люди — на что сле­ду­ет обра­тить вни­ма­ние совре­мен­ным интер­пре­та­то­рам — пыта­лись таким обра­зом объ­яс­нить не настой­чи­вое стрем­ле­ние к диа­де­ме и цар­ско­му титу­лу, а пре­не­бре­же­ние дур­ны­ми зна­ме­ни­я­ми и роспуск лич­ной охра­ны. Сред­ний чело­век в антич­но­сти счи­тал невни­ма­ние к дур­ным зна­ме­ни­ям чем-то столь непо­сти­жи­мым, что так вести себя мог бы лишь устав­ший от жиз­ни чело­век. Конеч­но, рацио­на­лист Цезарь был поня­тен не каж­до­му — осо­бен­но ввиду послед­ст­вий. Роспуск лич­ной охра­ны тем более не обя­за­тель­но объ­яс­нять пре­сы­щен­но­стью жиз­нью. Наобо­рот, это хоро­шо обос­но­ван­ное и про­счи­тан­ное меро­при­я­тие про­па­ган­ды Цеза­ря, кото­рое ско­рее долж­но было защи­тить его жизнь, кото­рую тело­хра­ни­те­ли всё рав­но не смог­ли бы спа­сти, чем осво­бо­дить доро­гу убий­цам. Со вре­мён древ­них гре­че­ских тира­ний лич­ная охра­на, осо­бен­но из неграж­дан, была неиз­беж­ной харак­те­ри­сти­кой тира­на. Отка­зав­шись от этой неудоб­ной охра­ны, Цезарь, воз­мож­но, желал про­де­мон­стри­ро­вать обще­ст­вен­но­сти, что он не явля­ет­ся тира­ном, кото­ро­го нуж­но устра­нить. Таким обра­зом, выяс­ня­ет­ся, что пре­сы­ще­ние жиз­нью, кото­рое яко­бы испы­ты­вал Цезарь, пло­хо зафик­си­ро­ва­но в источ­ни­ках. Оно не может объ­яс­нить настой­чи­вое стрем­ле­ние к цар­ско­му титу­лу и диа­де­ме.

Дру­гие интер­пре­та­ции тоже не дела­ют понят­нее пред­по­ла­гае­мое стрем­ле­ние Цеза­ря к цар­ско­му титу­лу и лен­те диа­де­мы. Дру­ман пишет: «Цар­ская рега­лия на голо­ве Цеза­ря, как его соб­ст­вен­ный дар, уни­что­жи­ла бы кар­ти­ну ужас­ной цар­ской вла­сти, слов­но мол­ния с ясно­го неба»²⁰⁹. Даже Фогт несколь­ко смяг­чён­но выра­зил эту мысль: «Цар­ские рега­лии, преж­де все­го голов­ная повяз­ка элли­ни­сти­че­ских вла­сти­те­лей и цар­ский титул, долж­ны были воз­вы­сить еди­но­вла­стие над вся­че­ски­ми сомне­ни­я­ми и, появив­шись откры­то, защи­тить от подо­зре­ний и изме­ны»²¹⁰. Если всё дело было толь­ко в том, чтобы с помо­щью цар­ско­го титу­ла и диа­де­мы достичь боль­шей без­опас­но­сти, поче­му Цезарь посто­ян­но пред­при­ни­мал новые попыт­ки и сно­ва отсту­пал, когда согла­сие каза­лось недо­ста­точ­но пол­ным?

Все эти попыт­ки объ­яс­нить нера­зум­ное в пред­по­ла­гае­мом стрем­ле­нии Цеза­ря к диа­де­ме и цар­ско­му титу­лу, в конеч­ном счё­те лишь бес­по­щад­но обна­ру­жи­ва­ют, насколь­ко непо­нят­но это мни­мое стрем­ле­ние Цеза­ря. Веро­ят­но, рез­че все­го это отра­жа­ет­ся в фор­му­ли­ров­ках Дру­ма­на. Сна­ча­ла, пола­га­ет он, Цезарь хотел пере­иг­рать сенат, от кото­ро­го не мог ожи­дать доб­ро­воль­но­го согла­сия, с помо­щью народ­но­го одоб­ре­ния в Лупер­ка­лии. Когда это не уда­лось, Цезарь, воору­жён­ный про­ро­че­ства­ми сивил­лы, обра­тил­ся к сена­ту, чтобы вме­сте с ним пере­иг­рать упря­мый народ, слов­но недоб­ро­же­ла­тель­ное отно­ше­ние масс не долж­но было сде­лать сенат ещё более несги­бае­мым. Цезарь дей­ст­ви­тель­но дол­жен был быть совер­шен­но сле­пым к рим­ским реа­ли­ям или безум­ным игро­ком, если желал полу­чил диа­де­му в Лупер­ка­лии, и, потер­пев неуда­чу, затем доби­вал­ся её от сена­та. Это уже нель­зя назвать сме­лым пред­при­я­ти­ем. Стрем­ле­ние к с.48 монар­хи­че­ско­му еди­но­вла­стию само по себе не было нера­зум­но. Для это­го была под­готов­ле­на поч­ва. Опас­ность оста­ва­лась все­гда, и для Авгу­ста тоже, кото­рый, точ­но так же, как и Цезарь, мог пасть жерт­вой заго­во­ра. Стрем­ле­ние к запрет­ным сим­во­лам, не вли­яв­шим на реаль­ный факт монар­хи­че­ско­го еди­но­вла­стия, было бес­смыс­лен­ным и безум­ным. И если, как неко­то­рые пола­га­ют, Цезарь здесь дей­ст­во­вал таким обра­зом, то это совер­шен­но не похо­же на сме­ло­го, но рас­суди­тель­но­го поли­ти­ка-реа­ли­ста преж­них лет²¹¹. Как уже гово­ри­лось, про­ти­во­по­лож­ные тео­рии отно­си­тель­но стрем­ле­ния Цеза­ря к диа­де­ме и цар­ско­му титу­лу рас­хо­дят­ся в вопро­се о том, дей­ст­ви­тель­но ли в послед­ние меся­цы жиз­ни Цезарь ослеп и вёл себя без­рас­суд­но, или нет. Пред­по­ло­жим, что Цезарь желал полу­чить цар­ский титул и диа­де­му. Раз­ве при этом он про­из­во­дит впе­чат­ле­ние чело­ве­ка, кото­рый совер­шен­но не осо­зна­ёт дей­ст­ви­тель­ность и отча­ян­но жаж­дет немед­лен­но добить­ся этих зна­ков? Напро­тив, даже тем, кто счи­та­ет, что он горя­чо жаж­дал диа­де­мы и цар­ско­го титу­ла, бро­са­ет­ся в гла­за, что Цезарь при­нял­ся за дело необы­чай­но мед­лен­но и осто­рож­но. Он испы­ты­ва­ет настро­е­ние наро­да околь­ны­ми путя­ми, при­слу­ши­ва­ет­ся к оттен­кам одоб­ре­ния. Оче­вид­но, он очень ясно видит опас­но­сти. Это — не ослеп­лён­ный и не устав­ший от жиз­ни чело­век. Но если в отдель­ных ситу­а­ци­ях Цезарь ведёт себя взве­шен­но и осто­рож­но, то раз­ве может всё пред­при­я­тие в целом объ­яс­нять­ся как резуль­тат пол­но­го ослеп­ле­ния и само­убий­ст­вен­но­го без­рас­суд­ства? Мы пола­га­ем, что Цезарь был крайне отва­жен. Стре­мясь к монар­хии, он зашёл так дале­ко, как толь­ко воз­мож­но было зай­ти в Риме, вплоть до той тон­кой гра­ни, где мож­но было либо встать, либо упасть. Эта тон­кая грань была фак­ти­че­ской монар­хи­ей. Без­рас­суд­но было бы ещё и наве­сить на себя те вещи, кото­рые при­зы­ва­ли каж­до­го рим­ля­ни­на убить тира­на. И без того Цезарь был в доста­точ­ной опас­но­сти и пал, хоть и отка­зал­ся от этих пре­до­суди­тель­ных зна­ков. Край­няя отва­га тоже зави­сит от шан­сов на успех; гра­ни­ца­ми ей слу­жат достой­ная цель и реаль­ная воз­мож­ность: победить или пасть с рав­ной веро­ят­но­стью. Часто это рас­чёт на то, что про­тив­ни­ку недо­станет муже­ства, чтобы пой­ти до кон­ца, но и это тоже — рас­чёт. Без­рас­суд­ный чело­век лишён воли и спо­соб­но­сти к рас­чё­ту, но если он слу­чай­но нахо­дит пра­виль­ное реше­ние, то вполне может счи­тать­ся отваж­ным. Край­няя отва­га идёт по лез­вию брит­вы. Тон­чай­шую грань не все­гда уда­ёт­ся точ­но рас­счи­тать, и тогда отва­га может выглядеть без­рас­суд­ст­вом. Если чело­век посто­ян­но ходит по тон­кой гра­ни ради мало­важ­ных целей, то отва­га ста­но­вит­ся без­рас­суд­ст­вом. Не сле­ду­ет путать отва­гу, кото­рая пред­по­ла­га­ет лич­ную сво­бо­ду выбо­ра, с храб­ро­стью, кото­рая может быть обу­слов­ле­на неиз­беж­ной необ­хо­ди­мо­стью, при­ка­за­ни­я­ми или прин­ци­па­ми чести в тех слу­ча­ях, когда шан­сы на успех или неуда­чу и гибель боль­ше не игра­ют роли. Сме­лые поступ­ки, на кото­рые не счи­та­ет себя спо­соб­ным каби­нет­ный лето­пи­сец, мож­но назвать без­рас­суд­ны­ми не более, чем воде­виль — серь­ёз­ным. Цезарь осме­лил­ся всту­пить на ней­траль­ную поло­су край­ней отва­ги совсем не так, как Август; высо­кая цель оправ­ды­ва­ла став­ку. Ничто из того, что извест­но нам о лич­но­сти и поступ­ках Цеза­ря, с.49 не даёт осно­ва­ний счи­тать, что в его харак­тер впи­сы­ва­ет­ся настой­чи­вое и бес­смыс­лен­ное стрем­ле­ние к диа­де­ме, повто­ря­ю­щи­е­ся попыт­ки и трус­ли­вое отступ­ле­ние; тут при­шлось бы пред­по­ло­жить стран­ную пере­ме­ну в харак­те­ре Цеза­ря. Одна­ко в дока­за­тель­ство этой пере­ме­ны мож­но при­ве­сти лишь то самое стрем­ле­ние к запрет­ным и не име­ю­щим прак­ти­че­ско­го смыс­ла диа­де­ме и цар­ско­му титу­лу, кото­рое, со сво­ей сто­ро­ны, может сде­лать прав­до­по­доб­ным лишь пере­лом в раз­ви­тии харак­те­ра. Это стрем­ле­ние — лишь допу­сти­мое объ­яс­не­ние изло­жен­ных собы­тий. Если дру­гое, не менее допу­сти­мое объ­яс­не­ние обой­дёт­ся без пол­но­го пере­во­рота в лич­но­сти дик­та­то­ра, то, соглас­но дей­ст­ву­ю­щим пра­ви­лам исто­ри­че­ско­го суж­де­ния, ему сле­ду­ет отдать пред­по­чте­ние.

Един­ст­вен­ная воз­мож­ность отсто­ять стрем­ле­ние Цеза­ря к диа­де­ме и цар­ско­му титу­лу, не навле­кая на него упрёк в сле­пом без­рас­суд­стве, — это дока­зать, что лишь это имя и этот знак мог­ли окон­ча­тель­но уста­но­вить и уза­ко­нить монар­хию в Риме. Тогда обсто­я­тель­ства поста­ви­ли бы Цеза­ря перед выбо­ром: либо отка­зать­ся от высо­кой цели уста­нов­ле­ния монар­хии, либо решить­ся на при­ня­тие опас­ной диа­де­мы и цар­ско­го титу­ла. Тако­ва суть оцен­ки, кото­рую Эд. Мей­ер даёт стрем­ле­нию Цеза­ря к роко­вым атри­бу­там, во фра­зе: «На самом деле, имен­но в усло­ви­ях монар­хии титул неотъ­ем­лем от суще­ства вла­сти, так как он завер­ша­ет пере­ход­ный этап и окон­ча­тель­но оформ­ля­ет новое государ­ст­вен­ное устрой­ство»²¹². По сути это вер­но, но не в том слу­чае, когда речь идёт о титу­ле rex и Риме²¹³. Это несколь­ко раз­ные вещи: когда чело­век стре­мит­ся уза­ко­нить себя как пол­но­прав­но­го вла­дель­ца узур­пи­ро­ван­но­го тро­на путём при­ня­тия закон­но­го титу­ла — и когда необ­хо­ди­мо зано­во осно­вать монар­хию в рим­ской рес­пуб­ли­ке, где титул rex тра­ди­ци­он­но обо­зна­ча­ет тира­ни­че­ско­го, нена­вист­но­го монар­ха. Филипп II полу­чил титул βα­σιλεὺς (τῶν Μα­κεδό­νων)^[8] толь­ко вме­сто закон­но­го обла­да­те­ля, сво­его под­опеч­но­го Амин­ты. Алек­сандр Вели­кий дол­жен был и мог назы­вать себя βα­σιλεύς^213a, чтобы и в титу­ла­ту­ре пред­стать в каче­стве закон­но­го обла­да­те­ля тро­на вели­ких пер­сид­ских царей. Пипи­ну Корот­ко­му титул rex, конеч­но, был необ­хо­дим для леги­ти­ми­за­ции, чтобы окон­ча­тель­но и несо­мнен­но поста­вить уже дав­но по-цар­ски пра­вя­щий дом на место Меро­вин­гов. Пипин при­нял при­знан­ный титул, кото­рый до тех пор носи­ла закон­ная дина­стия изгнан­ных Меро­вин­гов. Не ина­че обсто­ит дело и в тех слу­ча­ях, когда сред­не­ве­ко­вый гер­ман­ский пра­ви­тель нуж­да­ет­ся в цар­ском или импе­ра­тор­ском титу­ле и «пра­виль­ных» рега­ли­ях и полу­ча­ет их, чтобы засвиде­тель­ст­во­вать своё поло­же­ние как вер­хов­но­го вла­сте­ли­на. Напо­лео­ну нужен был титул em­pe­reur, чтобы высту­пать в совер­шен­но монар­хи­че­ской Евро­пе в каче­стве закон­но­го и рав­но­прав­но­го гла­вы государ­ства с.50 и одно­вре­мен­но как леги­ти­ми­зи­ру­ю­щий про­ти­во­вес ста­рой дина­стии, наде­лён­ной королев­ским титу­лом, оси­ро­тев­ший трон кото­рой он недав­но полу­чил. Во всех этих слу­ча­ях речь идёт о титу­ле и рега­ли­ях, кото­рые тогдаш­нее обще­ст­вен­ное мне­ние счи­та­ло при­знан­ны­ми атри­бу­та­ми, под­твер­ждаю­щи­ми закон­ность монар­ха. Одна­ко в Риме Цезарь столк­нул­ся с совер­шен­но иным поло­же­ни­ем дел. Здесь не тре­бо­ва­лось взой­ти на опу­стев­ший трон или вытес­нить дру­го­го пра­ви­те­ля и затем уза­ко­нить узур­па­цию тра­ди­ци­он­ной титу­ла­ту­рой и рега­ли­я­ми пол­но­прав­но­го обла­да­те­ля тро­на. Не было речи и о том, что эти зна­ки, подоб­но цар­ско­му титу­лу диа­до­хов или, до неко­то­рой сте­пе­ни, титу­лу em­pe­reur Напо­лео­на, долж­ны под­твер­дить рав­но­пра­вие Цеза­ря в семье пра­вя­щих монар­хов. После мно­гих веков рес­пуб­ли­ки монар­хия в Риме ста­ла пол­ным нов­ше­ст­вом. Заду­мав­шись о титу­ле, монар­хи­че­ский вла­сти­тель ока­зы­вал­ся перед фак­том, что титул rex и диа­де­ма изжи­ли себя в обще­ст­вен­ном мне­нии без­на­деж­но и окон­ча­тель­но.

Уза­ко­нить монар­хию как тако­вую в рес­пуб­ли­ке невоз­мож­но. Быва­ет лишь пре­об­ра­зо­ва­ние рес­пуб­ли­ки в монар­хию, когда преж­ние обла­да­те­ли государ­ст­вен­ной вла­сти доб­ро­воль­но отка­зы­ва­ют­ся от сво­его поло­же­ния, упразд­ня­ют рес­пуб­ли­ку и изби­ра­ют для стра­ны монар­хи­че­скую фор­му прав­ле­ния. Когда Цеза­ря про­воз­гла­си­ли пожиз­нен­ным дик­та­то­ром, то тем самым отка­за­лись от государ­ст­вен­но-пра­во­вой воз­мож­но­сти изме­нить уста­нов­лен­ную монар­хи­че­скую фор­му прав­ле­ния до тех пор, пока Цезарь жив. Лишь после его смер­ти ста­ло бы воз­мож­но новое реше­ние. Един­ст­вен­ным шан­сом для рес­пуб­ли­ки была смерть Цеза­ря, в чём состо­я­ло суще­ст­вен­ное отли­чие от ран­не­го прин­ци­па­та, когда, хотя бы тео­ре­ти­че­ски, счи­та­лось что государ­ство может пре­вра­тить­ся обрат­но в рес­пуб­ли­ку. Таким обра­зом, с государ­ст­вен­но-пра­во­вой точ­ки зре­ния монар­хия Цеза­ря уже была уза­ко­не­на²¹⁴. И не сле­ду­ет пола­гать, что её уза­ко­ни­ли бы толь­ко диа­де­ма и цар­ский титул в Риме. Это было бы почти дет­ское отно­ше­ние к делу: в сказ­ке дети при­зна­ют «насто­я­щим» коро­лём толь­ко того, у кого на голо­ве коро­на, — и такой чело­век, конеч­но, может назы­вать­ся толь­ко «коро­лём» и никак ина­че. При­зна­ем, что боль­шин­ство сред­не­ста­ти­сти­че­ских рим­лян отно­си­лись к делу как дети и без этих обще­при­ня­тых атри­бу­тов монар­хии мог­ли вооб­ра­жать, что у них всё ещё рес­пуб­ли­ка, хотя уже одоб­ри­ли монар­хи­че­скую фор­му прав­ле­ния реше­ни­я­ми сена­та и народ­но­го собра­ния. Такая дет­ская сле­пота наро­да дава­ла Цеза­рю шанс добить­ся монар­хии без насиль­ст­вен­но­го пере­во­рота. Так зачем стал бы Цезарь содей­ст­во­вать про­зре­нию масс, кото­рые виде­ли лишь сим­во­лы и слы­ша­ли лишь сло­ва, не пони­мая сути, зачем он стал бы наде­вать диа­де­му и назы­вать­ся rex, вме­сто того, чтобы исполь­зо­вать мас­ки­ров­ку?²¹⁵

с.51 В кон­це кон­цов с этим согла­ша­ет­ся — неза­мет­но для себя само­го — Эд. Мей­ер, когда то же самое пред­ло­же­ние, где гово­рит­ся, что в Риме вре­мён Цеза­ря титул rex был неотъ­ем­ле­мой при­над­леж­но­стью монар­хи­че­ской вла­сти, он про­дол­жа­ет сло­ва­ми: «Глав­ным моти­вом для при­суж­де­ния цар­ских поче­стей, конеч­но, все­гда были без­на­дёж­ные, но очень настой­чи­вые попыт­ки уза­ко­нить узур­па­цию и обос­но­вать её в соот­вет­ст­вии с зако­ном»²¹⁶. Попро­бу­ем при­ме­нить это утвер­жде­ние к Пипи­ну Корот­ко­му. Для это­го фран­ка при­ня­тие королев­ско­го титу­ла было необ­хо­ди­мым сред­ст­вом леги­ти­ма­ции — но как раз не без­на­дёж­ным, так как королев­ский титул, кото­рый исполь­зо­ва­ли Меро­вин­ги, был при­знан­ным име­но­ва­ни­ем закон­но­го монар­ха. В Риме же подоб­ная попыт­ка была без­на­дёж­на, так как титул rex озна­чал нена­вист­но­го тира­на, кото­ро­го дол­жен убить вся­кий доб­рый граж­да­нин.

Чтобы про­ил­лю­ст­ри­ро­вать состо­я­ние источ­ни­ков, далее несколь­ки­ми штри­ха­ми будет очер­че­но то, что само по себе хоро­шо извест­но: контр­про­па­ган­да с помо­щью цар­ско­го титу­ла и диа­де­мы — это не плод изощ­рён­но­го и нена­дёж­но­го тол­ко­ва­ния; она ясно и одно­знач­но засвиде­тель­ст­во­ва­на. Дион Кас­сий сооб­ща­ет, что вра­ги Цеза­ря, «чтобы вызвать нена­висть к нему даже у его луч­ших дру­зей», кле­ве­та­ли на него и «нако­нец дали ему имя rex и меж­ду собой нико­гда не назы­ва­ли его ина­че. Когда он всё же отверг это имя и запре­тил назы­вать его так… они одна­жды тай­но при­вя­за­ли диа­де­му к его ста­туе на ора­тор­ском воз­вы­ше­нии»²¹⁷. Когда в дру­гом месте Дион Кас­сий утвер­жда­ет, что Цезарь «отка­зал­ся от это­го титу­ла (rex), но на самом деле при­нял бы его с радо­стью»²¹⁸, хоро­шо вид­но, что изла­га­ют­ся лишь подо­зре­ния про­тив­ни­ков, так как несколь­ки­ми стро­ка­ми ниже Дион Кас­сий ещё раз повто­ря­ет это утвер­жде­ние: «Подо­зре­ва­ли, что всё это (сце­на на Лупер­ка­ли­ях) было под­стро­е­но зара­нее и Цезарь стре­мил­ся к это­му титу­лу (rex), но хотел, чтобы его вынуди­ли при­нять его»²¹⁹. Фор­му­ли­ров­ка «подо­зре­ва­ли» озна­ча­ет не что иное, как «про­тив­ни­ки утвер­жда­ли». У Све­то­ния оппо­зи­ци­он­ная про­па­ган­да, свя­зан­ная с титу­лом rex и диа­де­мой, не менее замет­на: «…Но с этих пор он уже не мог раз­ве­ять дур­ные слу­хи, буд­то он стре­мит­ся к цар­ско­му титу­лу, хотя отверг имя rex при при­вет­ст­вии и отка­зал­ся от диа­де­мы на Лупер­ка­ли­ях»²²⁰. Так­же и Аппи­ан кате­го­ри­че­ски назы­ва­ет с.52 кле­ве­той утвер­жде­ния о его стрем­ле­нии к цар­ской вла­сти²²¹. Это же гово­рит и Нико­лай Дамас­ский²²², что нико­го не уди­вит²²³. Осо­бо­го вни­ма­ния заслу­жи­ва­ет то, что речь идёт не об обви­не­нии в уста­нов­ле­нии монар­хии, а о подо­зре­нии в стрем­ле­нии к титу­лу rex²²⁴. Таким обра­зом, из антич­ных свиде­тельств, а имен­но, от авто­ров, кото­рых нель­зя счи­тать осо­бы­ми дру­зья­ми Цеза­ря, ясно то, что ранее мы уже пока­за­ли, исхо­дя из обще­го отно­ше­ния к титу­лу rex и диа­де­ме в Риме: про­па­ган­дист­ская вой­на про­тив Цеза­ря не столь­ко вела спо­ры о нерес­пуб­ли­кан­ской, монар­хи­че­ской фор­ме прав­ле­ния, сколь­ко вынуж­де­на была при­бе­гать к лозун­гам, обли­чаю­щим дур­ную монар­хию. Напро­тив, Цезарь начи­на­ет про­па­ган­ду, кото­рая затем ведёт­ся на про­тя­же­нии все­го прин­ци­па­та и изо­бра­жа­ет монар­ха доб­рым и необ­хо­ди­мым бла­го­да­ря его cle­men­tiae^[9], его pro­vi­den­tiae^[10], его каче­ствам спа­си­те­ля и пода­те­ля помо­щи^224a. К под­твер­ждён­ной источ­ни­ка­ми аги­та­ции оппо­зи­ции, кото­рая стре­ми­лась наде­лить Цеза­ря атри­бу­та­ми дур­но­го монар­ха, сле­ду­ет при­ба­вить мно­го­чис­лен­ные свиде­тель­ства о том, что Цезарь энер­гич­но и кате­го­рич­но откло­нял диа­де­му и цар­ский титул, и ста­но­вит­ся ясно, что утвер­жде­ние боль­шин­ства совре­мен­ных иссле­до­ва­те­лей о том, что Цезарь с нетер­пе­ни­ем ждал диа­де­мы и цар­ско­го титу­ла и охот­но при­нял бы их, если бы толь­ко народ про­явил боль­ше вооду­шев­ле­ния, — это по сути голос оппо­зи­ци­он­ной про­па­ган­ды, кото­рая сно­ва и сно­ва долж­на была повто­рять это каж­дый раз, как Цезарь откло­нял зна­ки, так как имен­но это было их самым силь­ным ору­жи­ем.

Теперь оста­ёт­ся выяс­нить, в какой мере в явно лож­ных обви­не­ни­ях по пово­ду диа­де­мы и цар­ско­го титу­ла, как реаль­ных вещей, содер­жа­лось по сути зер­но исти­ны. Подо­зре­ние истол­ко­ван­ное мета­фо­ри­че­ски, как стрем­ле­ние к монар­хии вооб­ще, было не толь­ко обос­но­ва­но, но и дока­за­но. Одна­ко обос­но­ва­но ли спе­ци­аль­но рас­про­стра­нён­ное в Риме обви­не­ние, что Цезарь — имен­но дур­ной тира­ни­че­ский монарх, это дру­гой вопрос. Цезарь откло­нил зло­ве­щие сим­во­лы, при­ни­мая во вни­ма­ние глав­ным обра­зом про­па­ган­дист­скую кам­па­нию; сле­ду­ет ещё раз рас­смот­реть в какой мере это было про­яв­ле­ни­ем под­лин­ной mo­de­ra­tio^[11]225.

Вкрат­це рас­смот­рим три решаю­щих эпи­зо­да, свя­зан­ных с диа­де­мой и цар­ским титу­лом, чтобы выяс­нить, мож­но ли без труда и про­ти­во­ре­чий согла­со­вать их с новым взглядом на вещи.

с.53 У Нико­лая Дамас­ско­го²²⁶ дик­та­тор упре­ка­ет пле­бей­ских три­бу­нов в том, что они сами поме­сти­ли диа­де­му на ста­тую, чтобы за счёт Цеза­ря пред­стать защит­ни­ка­ми рес­пуб­ли­кан­ской сво­бо­ды и перед все­ми бро­сить на Цеза­ря подо­зре­ние в стрем­ле­нии к диа­де­ме. Очень похо­жее мне­ние выска­за­но у Вел­лея^226a и Ливия, per. 116: Epi­dio Ma­rul­lo et Cae­se­tio Fla­va tr. pl. in­vi­diam ei tam­quam reg­num ad­fec­tan­ti (con­ci­tan­ti­bus) po­tes­tas ab­ro­ga­ta est^[12]. У Дио­на Кас­сия²²⁷ глав­ная при­чи­на нака­за­ния — не арест слиш­ком рети­вых кри­ку­нов. В свя­зи с вызо­вом этих людей в суд гово­рит­ся: «Цезарь боль­ше не сдер­жи­вал гнев и был рас­сер­жен, слов­но три­бу­ны напа­да­ли на него само­го. Но сна­ча­ла он не при­чи­нил им ника­ко­го вреда. Толь­ко потом, когда они изда­ли эдикт о том, что боль­ше не обла­да­ют пол­ной сво­бо­дой сло­ва в инте­ре­сах обще­го бла­га, Цезарь дей­ст­ви­тель­но вос­при­нял это близ­ко к серд­цу». Имен­но это ста­ло глав­ной при­чи­ной нака­за­ния три­бу­нов. Несо­мнен­но, все антич­ные авто­ры²²⁸, а не толь­ко Нико­лай Дамас­ский, подо­зре­вае­мый в ярой пар­тий­ной при­вер­жен­но­сти Цеза­рю, счи­та­ют, что Цезарь дол­жен был чув­ст­во­вать, что три­бу­ны сво­и­ми дей­ст­ви­я­ми созда­ют впе­чат­ле­ние, буд­то он стре­мит­ся к диа­де­ме и цар­ско­му титу­лу. Ни один источ­ник не сомне­ва­ет­ся в том, что Цезарь немед­лен­но отверг воз­глас rex. В том чис­ле и Све­то­ний, кото­рый един­ст­вен­ный допус­ка­ет две воз­мож­ных оцен­ки отно­ше­ния дик­та­то­ра: do­lens seu pa­rum pros­pe­re mo­tam reg­ni men­tio­nem, si­ve, ut fe­re­bat, erep­tam si­bi glo­riam re­cu­san­di, tri­bu­nos gra­vi­ter incre­pa­tos po­tes­ta­te pri­va­vit^[13]229 В любом слу­чае, пер­вое из двух объ­яс­не­ний долж­но было про­зву­чать; так утвер­жда­ли нака­зан­ные три­бу­ны. У Све­то­ния это толь­ко одна из двух рав­но­ве­ро­ят­ных воз­мож­но­стей. Кста­ти, этот отры­вок Све­то­ния не свиде­тель­ст­ву­ет о том, что Цезарь сам орга­ни­зо­вал или одоб­рил воз­гла­сы rex или укра­ше­ние ста­туи диа­де­мой. Он был воз­му­щён по мень­шей мере тем, что раз­го­вор о reg­no зашёл в неудач­ное вре­мя и в непо­д­хо­дя­щей фор­ме. Исполь­зо­вав этот эпи­зод в сво­ей про­па­ган­де, три­бу­ны лишь под­твер­ди­ли его правоту.

Далее сле­ду­ет рас­смот­реть зна­ме­ни­тые Лупер­ка­лии. Э. Холь, вни­ма­тель­но разо­брав­ший подроб­но­сти пред­ло­же­ния диа­де­мы, резю­ми­ру­ет вывод сво­его иссле­до­ва­ния так: «Цезарь дей­ст­ви­тель­но отверг коро­ну, кото­рую пред­ло­жил ему Анто­ний, и это твер­до уста­нов­ле­но. Одна­ко я (Холь) разде­ляю мне­ние столь выдаю­щих­ся и в то же вре­мя столь раз­лич­ных иссле­до­ва­те­лей, как Эд. Мей­ер, Э. Паи и Ж. Кар­ко­пи­но, о том, что он при­нял бы коро­ну, если бы реак­ция наро­да ока­за­лась бы более вос­тор­жен­ной»²³⁰. Иное мне­ние и аргу­мен­та­цию Момм­зе­на и Эдко­ка Холь не упо­ми­на­ет. Вме­сто это­го он рез­ко кри­ти­ку­ет Кар­ко­пи­но с.54 за дове­рие к Нико­лаю Дамас­ско­му и его опи­са­нию этих собы­тий. Он при­хо­дит к совер­шен­но вер­но­му выво­ду о том, что самую надеж­ную осно­ву для рекон­струк­ции дают преж­де все­го ука­за­ния Цице­ро­на: «Соглас­но ему, Анто­ний, недо­стой­ный кон­сул, при­сво­ив­ший себе народ­ный ман­дат, несёт пол­ную и исклю­чи­тель­ную ответ­ст­вен­ность за поста­нов­ку мас­ка­ра­да, кото­рый Цице­рон клей­мит как me­di­ta­tum et co­gi­ta­tum sce­lus^[14]231. Таким обра­зом, сам Холь уже ока­зы­ва­ет­ся в опас­ной бли­зо­сти от пози­ции Момм­зе­на: «Эти сце­ны мог­ли быть вызва­ны непро­ше­ным рве­ни­ем страст­ных при­вер­жен­цев»²³². Чтобы смяг­чить своё при­ме­ча­тель­ное при­зна­ние того, что Цезарь не был непо­сред­ст­вен­ным авто­ром и соучаст­ни­ком собы­тий, Холь, есте­ствен­но, стре­мит­ся к тому, чтобы обос­но­вать опо­сре­до­ван­ное уча­стие дик­та­то­ра, дока­зав прин­ци­пи­аль­ное одоб­ре­ние Цеза­ря. В поис­ках такой воз­мож­но­сти он пыта­ет­ся объ­явить неисто­ри­че­ской сце­ну, кото­рую один из его глав­ных еди­но­мыш­лен­ни­ков, Эд. Мей­ер, счи­та­ет исто­ри­че­ской²³³, сце­ну, опи­сан­ную у Плу­тар­ха, An­ton. 12, где Цезарь, сой­дя с три­бу­ны, пред­ла­га­ет наро­ду обна­жён­ную шею, то есть, жизнь, в том слу­чае, если когда-либо при­мет нена­вист­ный сим­вол цар­ской вла­сти. Холь счи­та­ет, что если бы эта сце­на соот­вет­ст­во­ва­ла дей­ст­ви­тель­но­сти, то такой дра­ма­ти­че­ский отказ лишил бы осно­ва­ний все после­дую­щие попыт­ки. Поэто­му, при­знав реаль­ность это­го эпи­зо­да, Холь ока­зал­ся бы в ещё более опас­ной бли­зо­сти от диа­мет­раль­но про­ти­во­по­лож­но­го тол­ко­ва­ния поведе­ния Цеза­ря. Посколь­ку такой пово­рот для него непри­ем­лем, он пишет: «Тот, кто в Риме при­ни­ма­ет запрет­ную коро­ну, лиша­ет­ся жиз­ни. В этом отно­ше­нии такая рез­кая реак­ция на пред­ло­же­ние диа­де­мы соот­вет­ст­ву­ет рим­ско­му вос­при­я­тию. Одна­ко харак­тер­на ли она для Цеза­ря и, осо­бен­но, согла­су­ет­ся ли с тем отно­ше­ни­ем, кото­рое про­де­мон­стри­ро­вал Цезарь в этот памят­ный день? Не пере­иг­ры­ва­ет ли Цезарь в этой сцене так, что его поведе­ние пло­хо соче­та­ет­ся со всем осталь­ным? Соот­вет­ст­ву­ет ли подоб­ное воз­буж­де­ние той изящ­ной дипло­ма­тии, с кото­рой Цезарь сумел выпу­тать­ся из нелов­ко­го поло­же­ния, посвя­тив зло­ве­щую диа­де­му един­ст­вен­но­му рим­ско­му царю, Юпи­те­ру Капи­то­лий­ско­му?»²³⁴ Далее Холь пишет, что «пате­ти­че­ское и дипло­ма­ти­че­ское, рели­ги­оз­но-поли­ти­че­ское реше­ние кон­флик­та, соб­ст­вен­но, исклю­ча­ют друг дру­га»²³⁵. Но поче­му бы Цеза­рю не закон­чить пате­ти­че­скую сце­ну, в кото­рой коле­но­пре­кло­нен­ный и обна­жён­ный гла­ва лупер­ков пред­ло­жил ему диа­де­му, таким же мгно­вен­ным пате­ти­че­ским жестом, если всё про­ис­хо­див­шее на сцене пред­став­ля­ло собой боль­шой спек­такль, пред­на­зна­чен­ный для взо­ров празд­нич­но настро­ен­ной тол­пы, в кото­рой дале­ко сто­я­щие не слы­ша­ли слов, а пони­ма­ли про­ис­хо­див­шее из жестов. И не скры­ва­ет­ся ли в тор­же­ст­вен­ном посвя­ще­нии диа­де­мы в храм Юпи­те­ра доста­точ­но высо­ко­го пафо­са спек­так­ля, рас­счи­тан­но­го на взо­ры тол­пы, кото­рый, прав­да, лишь слег­ка про­гляды­ва­ет в сухих сло­вах фаст C. Cae­sa­ri dic­ta­to­ri per­pe­tuo M. An­to­nium con­su­lem po­pu­li ius­su reg­num de­tu­lis­se: Cae­sa­rem uti no­luis­se^[15], но в выра­же­нии «дипло­ма­ти­че­ское, рели­ги­оз­но-поли­ти­че­ское реше­ние» пол­но­стью исчез­ло всё то живое, что, несо­мнен­но, эффект­но окру­жа­ло этот посту­пок. Южа­нин Цезарь с.55, жив­ший в пере­гру­жен­ную рито­ри­кой эпо­ху, веро­ят­но, знал о необ­хо­ди­мо­сти и эффек­тив­но­сти пате­ти­че­ских жестов и, несо­мнен­но, исполь­зо­вал их не толь­ко в тех сце­нах, когда выхва­ты­вал щит или воен­ный зна­чок, чтобы оста­но­вить бегу­щую армию. И даже если «эмо­цио­наль­ное» реше­ние Плу­тар­ха — это «вто­рич­ный про­дукт», как это меня­ет факт одно­знач­но­го отка­за? Даже если исклю­чить Плу­тар­ха и огра­ни­чить­ся «дипло­ма­ти­че­ским рели­ги­оз­но-поли­ти­че­ским реше­ни­ем», это не дока­зы­ва­ет, что пред­ло­же­ние диа­де­мы было под­готов­ле­но с ведо­ма и согла­сия дик­та­то­ра, про­изо­шло в соот­вет­ст­вии с пла­ном и лишь отсут­ст­вие ожи­дае­мо­го согла­сия вынуди­ло Цеза­ря отка­зать­ся. Неуже­ли толь­ко под­став­лен­ная грудь явля­ет­ся рез­кой реак­ци­ей, исклю­чаю­щей все буду­щие попыт­ки? А отказ, выре­зан­ный в пуб­лич­ном месте, — не явля­ет­ся? Холь счи­та­ет вполне есте­ствен­ным, что Август в ответ на пред­ло­же­ние дик­та­ту­ры разо­рвал на себе одеж­ду и под­ста­вил обна­жен­ную грудь в знак того, что «отка­зы­ва­ет­ся от жиз­ни, если при­мет её»²³⁶. У Цеза­ря, напро­тив, тот же самый жест, по его мне­нию, невоз­мо­жен. И поче­му? Холь пишет: «В то же вре­мя имен­но этот посту­пок пока­зы­ва­ет, как непре­одо­ли­ма про­пасть, отде­ляв­шая прин­цеп­са Авгу­ста от дик­та­то­ра Цеза­ря, стре­мив­ше­го­ся к короне. Невоз­мож­но пред­ста­вить, вслед за Плу­тар­хом, An­ton. 12, чтобы Цезарь совер­шил жест, заклей­мив­ший при­ня­тие коро­ны как пре­ступ­ле­ние, карае­мое смер­тью». В этих пред­ло­же­ни­ях, как и в иных заме­ча­ни­ях ста­тьи, ясно обна­ру­жи­ва­ет­ся, что для Холя стрем­ле­ние Цеза­ря к диа­де­ме было уста­нов­ле­но ещё до нача­ла иссле­до­ва­ния и для него всё сво­дит­ся лишь к тому, чтобы в этом кон­тек­сте объ­яс­нить фак­ты, изло­жен­ные в источ­ни­ках. Мож­но лишь заме­тить, что не этот дра­ма­ти­че­ский жест заклей­мил при­ня­тие диа­де­мы как пре­ступ­ле­ние, карае­мое смер­тью; так было ещё со вре­мён изгна­ния царей. Далее Холь стре­мит­ся под­черк­нуть недо­сто­вер­ность Нико­лая Дамас­ско­го²³⁷. Ост­ро­ум­ный ана­лиз при­во­дит к тому, что этот автор един­ст­вен­ный вво­дит на роль помощ­ни­ков в пред­ло­же­нии диа­де­мы оче­вид­ных про­тив­ни­ков Цеза­ря — Лици­ния, в зва­нии народ­но­го три­бу­на, и убийц Цеза­ря Кас­ку и Кас­сия. Эта деталь может быть неисто­ри­че­ским укра­ше­ни­ем, одна­ко, ввиду ука­зан­ной контр­про­па­ган­ды, она всё же долж­на содер­жать вер­ное ядро: оппо­зи­ция жела­ла навя­зать Цеза­рю диа­де­му.

В рас­ска­зе о сцене на Лупер­ка­ли­ях ничто не про­ти­во­ре­чит сде­лан­но­му ранее выво­ду о том, что Цезарь, хоть и в цар­ском обла­че­нии, всё же не мог стре­мить­ся к диа­де­ме и цар­ско­му титу­лу, если обла­дал хоть кап­лей разу­ма, и откло­нил их не толь­ко из-за недо­ста­точ­но выра­жен­но­го согла­сия. Оста­ёт­ся вопрос, была ли сце­на меж­ду Анто­ни­ем и Цеза­рем под­готов­ле­на, чтобы на гла­зах у всех эффект­но про­де­мон­стри­ро­вать, что Цезарь не жела­ет быть тира­ни­че­ским re­ge, чтобы выбить поч­ву из-под ног у оппо­зи­ции с её посто­ян­ны­ми подо­зре­ни­я­ми насчёт диа­де­мы, или Марк Анто­ний пред­при­нял этот шаг без ведо­ма Цеза­ря, вслед­ст­вие чрез­мер­но­го рве­ния. В допол­не­ние к этим интер­пре­та­ци­ям, кото­рые уже рас­смот­рел Момм­зен²³⁸, необ­хо­ди­мо всерь­ёз обду­мать третью воз­мож­ность: не под­стро­ил ли Марк Анто­ний эту сце­ну само­сто­я­тель­но или, как гово­рит Нико­лай Дамас­ский, с.56 не под­дер­жал ли он сце­ну, нача­тую оппо­зи­ци­о­не­ра­ми, чтобы повредить Цеза­рю. Как извест­но, с лета 47 г. до н. э. Цезарь отно­сил­ся к Анто­нию крайне холод­но. Соглас­но досто­вер­ным сооб­ще­ни­ям, Марк Анто­ний был посвя­щён в пла­ны заго­вор­щи­ков, но не пред­у­предил Цеза­ря. 1 янва­ря 44 г. Цезарь назна­чил Дола­бел­лу сво­им заме­сти­те­лем на вре­мя запла­ни­ро­ван­но­го пар­фян­ско­го похо­да. Марк Анто­ний про­ти­во­дей­ст­во­вал ему, исполь­зуя власть авгу­ра, и соби­рал­ся ещё раз заявить про­тест на заседа­нии в мар­тов­ские иды²³⁹. Меж­ду эти­ми собы­ти­я­ми про­изо­шли Лупер­ка­лии. Таким обра­зом, нель­зя пол­но­стью исклю­чить, что, пред­ла­гая диа­де­му, Анто­ний играл двой­ст­вен­ную роль²⁴⁰. Цезарь не потре­бо­вал с Мар­ка Анто­ния отчё­та за это, что, есте­ствен­но, ему повреди­ло, но вполне впи­сы­ва­лось в поли­ти­ку cle­men­tiae Цеза­ря по отно­ше­нию к опас­ным про­тив­ни­кам; и сенат­ская пар­тия полу­чи­ла бес­со­вест­но­го пол­ко­во­д­ца²⁴¹. Это — осто­рож­ная гипо­те­за о воз­мож­ной роли Анто­ния, при­ня­тие кото­рой или откло­не­ние никак не вли­я­ет на пред­ло­жен­ное здесь прин­ци­пи­аль­ное реше­ние вопро­са о диа­де­ме Цеза­ря.

Нако­нец, несколь­ко заме­ча­ний о про­ро­че­ствах сивил­лы. Источ­ни­ки еди­но­глас­но свиде­тель­ст­ву­ют²⁴², что роко­вой конец при­бли­зи­ло не стрем­ле­ние само­го Цеза­ря к цар­ско­му титу­лу и диа­де­ме, а слух²⁴³, в любом слу­чае рас­про­стра­нён­ный дру­ги­ми слух, что пред­ло­же­ние будет вне­се­но. У Плу­тар­ха²⁴⁴ Децим Брут, один из глав­ных заго­вор­щи­ков, убеж­да­ет колеб­лю­ще­го­ся дик­та­то­ра прий­ти в сенат, рас­ска­зав ему, что сена­то­ры гото­вы даро­вать ему цар­ский титул в про­вин­ци­ях. Мож­но задать­ся вопро­сом, поче­му имен­но это сооб­ще­ние долж­но было заста­вить Цеза­ря пре­не­бречь небла­го­при­ят­ны­ми зна­ме­ни­я­ми. Если бы Цезарь пре­до­ста­вил сена­то­рам решить этот дели­кат­ный вопрос в своё отсут­ст­вие, это было бы вполне при­лич­но и име­ло бы пре­цеден­ты²⁴⁵. Если сооб­ще­ние Деци­ма Бру­та при­ве­ло Цеза­ря на заседа­ние — то он не дол­жен был ниче­го знать о подоб­ном плане, по край­ней мере, имен­но для это­го заседа­ния. Вряд ли мож­но пред­по­ло­жить, что дик­та­тор тогда отпра­вил­ся, охва­чен­ный радо­стью, чтобы не упу­стить непо­вто­ри­мый слу­чай сде­лать­ся царём; ско­рее — пото­му что про­мед­ле­ние было опас­но. Одна­ко, отправ­ля­ясь в сенат, Цезарь мог руко­вод­ст­во­вать­ся необ­хо­ди­мо­стью пред­от­вра­тить крайне вред­ное поста­нов­ле­ние. с.57 У Плу­тар­ха Децим Брут гово­рит: «если же кто-нибудь объ­явит уже собрав­шим­ся сена­то­рам, чтобы они разо­шлись и собра­лись сно­ва… — что ста­нут тогда гово­рить недоб­ро­же­ла­те­ли Цеза­ря? И если после это­го кто-либо из дру­зей Цеза­ря станет утвер­ждать, что такое поло­же­ние вещей — не раб­ство, не тиран­ния, кто поже­ла­ет при­слу­шать­ся к их сло­вам?»^[16] Пола­гаю, имен­но эти сло­ва и при­ве­ли Цеза­ря на заседа­ние. Опре­де­лён­но, обще­ст­вен­ное мне­ние пло­хо вос­при­ня­ло бы и роспуск уже собрав­ше­го­ся сена­та; но если бы Цезарь при­шёл и стал re­ge, то есть, по рим­ским мер­кам, тира­ном, — раз­ве это не лило бы ещё силь­нее воду на мель­ни­цу завист­ни­ков, упре­кав­ших его в стрем­ле­нии к тира­нии? Соглас­но Аппи­а­ну, Цезарь реши­тель­но воз­ра­жал про­тив подоб­но­го пред­ло­же­ния²⁴⁶. Кро­ме того, исполь­зо­ва­ние про­ро­честв или их истол­ко­ва­ния как пред­ло­га для пред­ло­же­ния цар­ско­го титу­ла в тогдаш­ней ситу­а­ции крайне неве­ро­ят­но. Даже если счи­тать, что в Лупер­ка­лии Цезарь всерь­ёз пред­при­нял попыт­ку, то она явно потер­пе­ла неуда­чу у наро­да. Если даже народ был непо­ко­рен, то ещё мень­ше мож­но было ожи­дать покор­но­сти от сена­та. Нака­нуне отъ­езда дале­ко на Восток было, воз­мож­но, самое непо­д­хо­дя­щее вре­мя для тако­го пред­ло­же­ния²⁴⁷: даже в слу­чае осу­щест­вле­ния оно дало бы остав­шей­ся оппо­зи­ции мате­ри­ал для аги­та­ции, кото­рую отсут­ст­ву­ю­щий Цезарь не мог бы пари­ро­вать. На фоне rex = ty­ran­nus для Цеза­ря ста­ли бы гораздо опас­нее такие лич­но­сти, как Анто­ний; на то, что Марк Анто­ний не пре­не­брёг бы подоб­ны­ми при­ё­ма­ми, ука­зы­ва­ет, как пред­став­ля­ет­ся, упразд­не­ние дик­та­ту­ры после смер­ти Цеза­ря. Если Цезарь желал исполь­зо­вать диа­де­му и цар­ский титул толь­ко на Восто­ке, то ему не нуж­но было бес­по­ко­ить сенат. Восточ­ные наро­ды на месте и в любое вре­мя пре­до­ста­ви­ли бы ему рега­лии сво­их пра­ви­те­лей, и толь­ко там эти рега­лии име­ли бы смысл. И совер­шен­но напрас­но гений Цеза­ря затруд­нял бы себя поис­ком ком­про­мисс­но­го реше­ния с раз­ны­ми титу­ла­ми и сим­во­ла­ми в Ита­лии и про­вин­ци­ях²⁴⁸. При­мер тоже мож­но было най­ти в лите­ра­ту­ре об Алек­сан­дре, кото­рый исполь­зо­вал в Македо­нии мест­ные зна­ки вла­сти, а в поко­рён­ной Пер­сид­ской импе­рии — рега­лии вели­ких царей. Харак­тер­но, что об исклю­че­нии Ита­лии сооб­ща­ют толь­ко Плу­тарх и Аппи­ан — имен­но те два авто­ра, кото­рые мно­го раз сопо­став­ля­ли Цеза­ря и Алек­сандра²⁴⁹. Во вся­ком слу­чае, пред­ло­же­ние так и не было вне­се­но. Поэто­му невоз­мож­но уста­но­вить, стал бы Луций Кот­та вооб­ще вно­сить его или нет. Если отве­тить на этот вопрос утвер­ди­тель­но, — всё же неяс­но, хотел ли Кот­та таким обра­зом испол­нить жела­ние Цеза­ря или, в духе оппо­зи­ции, очер­нить Цеза­ря с помо­щью цар­ско­го титу­ла? Кот­та, кажет­ся, был одним из сена­то­ров, гото­вых к ком­про­мис­су²⁵⁰. с.58 С дру­гой сто­ро­ны, он был близ­ким сто­рон­ни­ком и дру­гом Цице­ро­на, не толь­ко в 63 г. до н. э., когда он, при про­ти­во­дей­ст­вии Цеза­ря, пред­ло­жил про­ве­сти suppli­ca­tio­nem^[17] в честь ора­то­ра²⁵¹ или когда доби­вал­ся воз­вра­ще­ния изгнан­но­го Цице­ро­на²⁵²; но и через пол­го­да после убий­ства Цеза­ря Цице­рон в пись­ме Кас­сию при­чис­ля­ет его к самым выдаю­щим­ся сто­рон­ни­кам рес­пуб­ли­кан­ской сво­бо­ды²⁵³. Воз­мож­но, Кот­та соста­вил своё пред­ло­же­ние в духе оппо­зи­ци­он­ной аги­та­ции, а воз­мож­но, его имя без его уча­стия свя­за­ли со слу­хом, рас­про­стра­няв­шим­ся про­тив­ни­ка­ми Цеза­ря, чтобы сде­лать его досто­вер­нее²⁵⁴, упо­мя­нув о квин­де­цем­ви­рах, при­выч­но гото­вых пре­до­ста­вить Цеза­рю поче­сти. Это нико­гда не удаст­ся точ­но уста­но­вить. Доста­точ­но того, что яко­бы запла­ни­ро­ван­ное пред­ло­же­ние Кот­ты не сле­ду­ет отож­дествлять с сокро­вен­ны­ми жела­ни­я­ми Цеза­ря. Кро­ме того, исполь­зо­ва­ние про­ро­честв сивил­лы как сред­ства сенат­ской поли­ти­че­ской про­па­ган­ды и аги­та­ции име­ет извест­ную парал­лель в дис­кус­сии о вме­ша­тель­стве в еги­пет­ские дела в 56 г. до н. э. Пом­пей желал полу­чить чрез­вы­чай­ное коман­до­ва­ние. Сенат­ская пар­тия выдви­ну­ла про­ро­че­ство сивил­лы cum mul­ti­tu­di­ne eum (Пто­ле­мея) re­du­ci pe­ri­cu­lo­sum rei pub­li­cae vi­de­ri^[18]255. «Мно­же­ство» было истол­ко­ва­но как армия, поэто­му ста­ла воз­мож­на дипло­ма­ти­че­ская мис­сия Лен­ту­ла, кото­рую отста­и­вал Цице­рон²⁵⁶.

Три эпи­зо­да, когда Цеза­рю пред­ла­га­лась диа­де­ма²⁵⁷, при нынеш­нем состо­я­нии источ­ни­ков, не дают осно­ва­ний счи­тать, что элли­ни­сти­че­ский сим­вол вла­сти был целью горя­чих устрем­ле­ний дик­та­то­ра. Эти сооб­ще­ния ни в чём не про­ти­во­ре­чат нашей интер­пре­та­ции, соглас­но кото­рой стрем­ле­ние к диа­де­ме дик­та­то­ру при­пи­са­ли про­тив­ни­ки, чтобы повредить ему. Но всё же нечто оста­ет­ся непро­яс­нён­ным и скло­ня­ет наи­бо­лее выдаю­щих­ся исто­ри­ков к про­ти­во­по­лож­ной точ­ке зре­ния об отно­ше­нии Цеза­ря к диа­де­ме и цар­ско­му титу­лу. В сле­дую­щей гла­ве будет пред­при­ня­та попыт­ка про­яс­нить и устра­нить то, что оста­лось.